Николенька и лизонька

    
       С наступлением обеденного времени в своем учреждении, как обычно я спешил домой. Мой недолгий  путь, которым ходил  уже около пятнадцати лет и, который занимал по времени минут пять-семь, пролегал через городской сквер.
      Не всегда, но довольно часто, в течении всего этого пятнадцатилетнего времени встречал прогуливающихся в это время стариков. Оба с тросточками – у него в левой, у нее в правой руке – они, держась друг за друга, слегка согнувшись, не спеша переставляли ноги, глядя вперед, точно в какую пустоту. Их походка, их маршрут были одинаковы и привычны. Менялось лишь положение рук: то она поддерживала, то супруг придерживал свою спутницу. Их вид умиротворял. Они для меня стали символом порядка, символом естественности, как сама природа. От них веяло незыблемостью и вечностью; казалось вот всегда будет так!
     Мы давно уже здоровались. Изредка переговаривались. Наши регулярные встречи были иногда ежедневными, иногда с интервалами в неделю полторы. Прерывались почти на месяц во время моего очередного отпуска.
      Прошедшей весной не встречались почти весь март и апрель. «Лизонька моя приболела» - ответил старик, когда я встретил его одного накануне мая.
     - Сейчас ей немного получше стало и она упросила меня посвежиться в нашем скверике.
     Потом добавил после небольшой паузы.
    - Жгет что-то внутри у бабушки и ноженька говорит правая не чувствуется. Как ваши дела на службе, Михаил Константинович?
    - Все благополучно, Николай Трифонович. Может вам помощь какая нужна?
    - Спасибо. Доктор приходит, медицинские процедуры осуществляет, в магазин хожу сам. Надобности больше никакой не существует.
    - Передайте Елизавете Сергеевне мое искреннее пожелание скорого выздоровления.
    -  Благодарим вас Михаил Константинович.
    Как с нетерпением ждут долгожданного и радуются его приходу таким было и мое чувство. 14 мая, пять минут второго, идя обычной дорогой на обед наконец-то увидел их вдвоем – они, мелко перебирая ногами, медленно шагали. Бабушка Лиза держалась за руку своего мужа, в свободной руке у обоих была привычная трость.
     Они заметили меня метров за пятнадцать и тоже заулыбались.
     - Что же это вы, уважаемая Елизавета Сергеевна, весну пропускаете?
    - Здравствуй милый, здравствуй. Сама уж распереживалась, Мишенька. И мысли все чаще стали одолевать упокойные. Но вот, когда вчера доктор Ильдар Дмитриевич, пошли ему судьба благополучия и здоровья, разрешил встать и сегодня погулять, вся сильно разрадовалась, и Николенька весь осчастливился, и даже цветок принес, не знаю, где достал.
     - Мы тоже о вас вспоминали и переживали и надеялись на быструю поправку. Как чувствуете сейчас себя?
     -  Жара внутри уж почти и нет и нога вроде опять своей стала. Вы то как поживаете, все ли хорошо в семье?
    - Спасибо. Препятствий пока не наблюдается.
     Мы простояли минут десять взаимно передавая друг другу  свое тепло от желанного свидания и потом я заспешил к себе домой.
      Летом наши встречи стали чуть ли не ежедневными. В каждую из них мы обязательно друг другу улыбались, справлялись про самочувствие, делились вкратце общими новостями и с пожеланием здоровья расставались.
      В воскресенье, четвертого августа, выдалось свободное время. Решил немного прогуляться. Зашел в сквер. Присел на одну из скамеек, которые располагались очень удобно. Перегороженные стенами из акаций они звали к уединению, создавали иллюзию островка тишины. Которой я и наслаждался
   - Уж когда умру, - донесся до меня знакомый голос, - так ты, Коленька, береги себя. Зимой про шарф теплый не забывай, весной калоши на валенки обуй, - говорила Елизавета Сергеевна своему мужу. Они совсем незаметно сели на соседней скамейке, перегороженной кустарниковой стеной и потому не могли меня видеть.
   -  Ты что-то Лизонька раньше времени себя хоронить начала. Потом какой смысл мне себя беречь без тебя? Ведь я тебя на годок постарше и значит мой черед должен быть впереди.
    - Судьба всех по своему расставляет. Чья заря еще до рождения закатится, кто и десяти годков дотянуть не может, а кто и после ста лет птицей летает.
     Оказавшись невольным свидетелем их интимного разговора я думал, как мне поступить дальше, или раскрыть себя – неожиданно выйти из укрытия, поздороваться, обменяться шаблонными теплыми приветствиями и поговорить на заведомо известную тему, или побыстрее незаметно удалиться, так как все равно мое соседнее присутствие сильно рисковало быстро обнаружиться. Решил удалиться.
    Почти весь август встречи наши были еще частыми. К холодам все пореже. В конце сентября стариков опять не стало. По инерции появились грустные переживания.
     Николая Трифоновича увидел лишь в конце октября. Одного! Мною вмиг овладело тревожное предчувствие.
     - Ведь схоронил свою бабушку Михаил Константинович, - ответил старик на мой немой вопрос, когда мы сблизились.
     - Опередила–таки меня моя Лизонька, - продолжил он нарочито успокоившимся голосом. – Всю жизнь пыталась бОльшую ношу нести. – Его голос не выдержал, дрогнул, подбородок слегка задрожал. На глаза навернулись слезы.
     Стоя рядом не знал, что делать, как успокоить ветерана. Дежурных слов, что, дескать, все образуется, чтоб не переживал, чтобы берег свое здоровье, что уже ничего не поправишь, говорить не хотелось. Чувствовалась  неуместность и лживость не только этих, но, наверное, любых слов. Мое глубокое сочувствие могло передать только молчание, иногда оно красноречивее всех фраз.
- Завтра, Миша, девять дней будет. Приди, помяни старушку.
- Обязательно, дядя Коля, обязательно приду.