Глава 5. Столица мира, который закончился

Бродвей - это индейская тропа. Когда то ей была. Когда Манхэттен не был еще каменными джунглями, а был вполне обычными, утопающими в зелени. Когда не было еще столицы мира - Нью-Йорка. Нью-Йорка - поющего и играющего. Тихого и кричащего.  Яркого и пастельного. Смелого и, не лезущего куда не просят. Города контрастов. Сосредоточение всех культур и наций. Всех религий и психических болезней. Город, где тараканов в голове никто не держит. Многообразие по схеме. Потому, что если ты посмотришь на Большое Яблоко с высоты птичьего полета, то увидишь спланированную сетку улиц - двеннадцать авеню, пересекающие двести двадцать стритов. И в городе тысячи стран невозможно заблудится. Лишь Бродвей, словно шрам на теле великана, выбивается из системы, проходит по всему Манхэттену от даунтауна до Гарлема и дальше. Его первое отклонение. История, написанная асфальтом.
Нью-йорк, это символ на символе. Он начинается со статуи свободы, сразу предупреждая о себе, как о независимом городе, где демократия - это не просто слово. И, если ты хочешь ходить без лифчика, значит тебе так удобно. И будь ты китайцем или евреем, итальянцем или русским, плывущим на корабле к берегам новой жизни, статуя свободы наложит на тебя свою тень. Ты, совершенно голый, имея лишь грандиозные планы в своей голове, запрокинешь голову, смотря на огромный монумент, и услышишь, как она шепнет тебе, что все получится.
Бродвей начинается с основания острова, где залив разделяется на реку Гудзон и пролив Ист-ривер. Он начинается с финансового района. С запаха денег, со строгих костюмов и деловитых лиц, со здания биржи. С огромной финансовой машины, где люди научились делать деньги из воздуха. И когда ты сойдешь с борта и ступишь на эти земли, то увидишь бронзового быка, нацелившего на тебя свои рога. Но ты не испугаешься потому, что услышишь, как он промычит тебе в ухо - не бойся проиграть и ты сорвешь большой куш. Это символ финансового благополучия. Это зеленый путь к успеху, хрустящий под ногами.
А немного дальше, ты не увидишь ничего. Это нулевая зона. Раньше здесь пятидесятью этажами в квадрате возвышался главный сивол не только Нью-Йорка, но и всей Америки- всемирный торговый центр. Зданий больше нет, но символичность не утеряна. Просто теперь это место - символ того, что за ошибки принято платить. "Не согревай змею на груди" - напутствует тебе нулевая зона.
Бродвей продолжается, перетекая в административный район. Там, где стоит совершенно неофициальная Мэрия. Она говорит тебе, что Нью-Йорк не принимает участие в общей политике страны. Он говорит тебе - я эгоист, я зациклен на себе. Я часть США, но я сам по себе. Я Нью-Йорк - столица Нью-Йорка - говорит он тебе.
А потом сквозь Сохо и Нохо, разделенными Хаустон-стрит, благодаря которой они получили свои названия*1, сквозь Гринвич-виллидж. И ты почувствуешь на языке горечь богемного Нового Света. Его неординарность, так неожиданно заменившую строгость предыдущих кварталов. Ты увидишь, как город вдруг уменьшится на двадцать с лишним этажей. Ты услышишь, как дух бомонда, заигрывая и обжигая дыханием, проводя длинными пальцами по лицу, царапая массивными кольцами, кружась в легком платье и, вдыхая белый порошок, пропоет тебе песню о, том, что надо быть эксцентричным. "Твори, рисуй, танцуй и живи настолько дорого, насколько это возможно. Не оставляй денег в кошельке, вылей их себе в глотку дорогим вином, прокатись на них, оставляя полосы на асфальте гоночной машиной."
А затем, все еще опьяненный опиумом, ты проплывешь через Юнион и Мэдисон-сквер, ты вернешься в высокий Нью-Йорк. Пройдя мимо Эмпайер-Стейт-Билдинг, который пронзает шпилем небо, и огромного универмага Macy's, ты почувствуешь, как громом в барабанных перепонках, эхом в костях, они оставят свой след в твоей душе. Они скажут - бей рекорды, не останавливайся перед преградами, расширяйся, взлетай.
А потом ты выйдешь на Таймс-сквер под ослепляющий неон. В царство рекламы, клубов и ресторанов. Ты попадешь в Театральный квартал. В мир мюзиклов и спектаклей. Кошки, Вестсайдская История и Чикаго. Пропитаешься, никогда не спящим духом города, так, что он потечет сквозь кожу. Здесь ты услышишь хохот и наигранный голос. Он прокричит - Веселись!, а все остальное потонет в музыке и свете софитов. Все остальное не важно. Ведь здесь MTV и Swatch. Здесь Paramount и Hard Rock Cafe. И тебя закружит в мире, где размыта граница между тем, чего ты действительно хочешь и рекламными биллбордами, которые тебе навязывают. Между настоящей жизнью и сценой. Между лучами лунной звезды и искусственным отсветом с экранов. Между простыми людьми, и артистами шоу. Тебя завертит в этом танце на всю ночь, а утром выбросит все еще, с каруселью в голове, в следующую часть города.
Мимо огромного зеленого прямоугольного куска, мимо оазиса посреди города, парка, больше похожего на заповедник природной тишины, единственного места, где ты можешь остановить вертящийся мир перед собой. Он прошелестит листьями, прожурчит ручьем, прострекочет птицами - успокойся - скажет он. Не нервничай, чувствуй себя в безопасности - услышишь ты.
А дальше Гарлем. Черное пятнышко, отголосок джаза, удары баскетбольного мяча, напевание и хлопки в ладони, доносящиеся из церкви. Культура, свисающая до колен. Перевернутая козырьком назад. Музыка, которую читают. Семья, где детей не меньше семи. Жизнь, невозможная без танца.
Бродвей - это безголосый гид по Манхэттену, ведущий тебя через его историю. Город, который рассказывает о себе сам. Предствь как он меняется.

Это происходит сегодня. Первого июня. На главной улице главного города появляются огромные буквы. Их чертит чье то сознание. "Этот мир написан не нами" - можно прочитать, если лететь над Нью-Йорком на вертолете. "Но все книги кончаются" - можно увидеть, если поравняться с птицами. "И писать продолжение будем уже мы" - можно разглядеть, свесившись с облака.
И буквы стираются, заменяясь новыми. "Религия, которую Вы знаете, будет захоронена под пеплом." И в районе Гарлема, витражные окошки баптистской церкви полыхают огнем. Иисуса пожирает пламя.
А Бродвей пишет. " Мы больше не будем смотреть на искусственную жизнь, разбавленную песнями и плясками. Мы будем жить настоящей, не менее захватывающей. Мы сами будем решать, каким порошком стирать свои вещи."
И на Таймс-сквер биллборды летят вниз, поднимая столпы искр. Кока-Колла и Фольцваген сменяются черным экраном. Мюзик-холлы трещат и разваливаются, стираясь в пыль.
А Бродвей вдруг стал первой полосой. И люди читают, смотря обезумевшими от страха глазами в экраны с экстренным выпуском новостей. Бродвей передает. " Неужели Вам хватает этого прямоугольника зелени? Давайте жить наедине с природой!"
И от Центрального парка расходятся огромные корни, ломающие асфальт, выходящие из под земли, арками над улицами. Деревья вырастают под десять метров, а плющ обвивает небоскребы. Стебли выбивают окна, вторгаясь в дома. И по городу проносится экзотическая песня - рев диких зверей и гул сотен копыт.
А Бродвей-пресс становится новой нью-йоркской газетой. Он информирует. "Что это за искусство, которое нельзя потрогать? Картины и кино больше не актуальны."
И из чугунных домов Сохо летят незаконченные полотна, акварель расплескивается по дорогам и стенам, окрашивая их в разноцвет. А из Музея Современного Искусства, выходят трехмерные произведения художников. Они спускаются по ступенькам. Ожившие рисунки. С афиш сходят герои блокбастеров во плоти.
А по Бродвею пишут гигантским фломастером. "Правительство нам не нужно. Дядя Сэм умеет только тыкать пальцем, спрашивая, что сделал ты, сам при этом ничего не предпринимая."
И здание мэрии становится водой. Оно стекает жидким камнем, оконным стеклом на землю и застывает расплавленной массой.
А Бродвей - новый оракул. Мессия современности. Он наставляет. "Мы можем возродить утерянное. Просто представив."
И на нулевой зоне этаж за этажом, выстраиваются башни-близнецы. Они воскрешают привычный вид Нью-Йорка и люди со Статен-Айленд и Лонг-Айленд роняют свои покупки на землю. Они раскрывают рты.
А Бродвей транслирует с места событий. " Американский капитализм - он ничто, когда деньги - можно создавать силой мысли."
И бронзовый бык с Уолл-стрит падает с ног. Он теперь больная корова, лежащая посреди площади, и мычащая предсмертные слова.
А Бродвей заканчивает репортаж.
"Настоящая свобода - та, которой еще не было. Вы почувствуете ее только сегодня."
И статуя свободы поворачивается к Манхэттену лицом. Она говорит так, что бы слышали все. "Забудьте прежний мир. Он закончился. Начинайте читать новый." И в ее руках загорается настоящий огонь.

                ***

Если в начале пьесы на стене висит ружье, значит к концу оно обязательно выстрелит. А если в начале книги появляется кольт кловерлиф сорок первого калибра, значит кто-то в этой книге обязательно сыграет в русскую рулетку.
Чарли сжимает рукоятку под футболкой. Она не видит особого смысла  в этой дороге. В той дороге, по которой едут шины ее нелегального доллар-вэна*2. Вокруг Бронкс, пахнущий гарью от соженных церквей. Это последнее место в  городе, которое она прошарила в поисках таблеток. Она вытрясла Нью-Йорк, подняв его за ноги, опустошила его карманы, залезла в самые тайные уголки. Но она ничего не нашла.
Рядом с ней чернокожая пышная девушка поет в микрофон что-то про свет в конце туннеля, что-то про надежду и про несломленные души. И Чарли хочется протолкнуть этот микрофон ей в горло поглубже, что бы она заткнулась. Подарите ей спокойствия, помолчите и не думайте сами. Ты даже не способен представить как тяжело размышлять, когда шум не только снаружи, но и внутри. Когда слышишь не только разговоры, но и мысли. Когда, рядом сидящий человек говорит другу - "классная у тебя кепка, чувак!", а думает - "я бы такую под дулом пистолета не одел бы". Когда не понимаешь, твое ли это мнение по какому-либо поводу, или того лысого на перекрестке. Это ты любишь чипсы со вкусом морепродуктов или этот мужик с дредами. Это ты переборщил сегодня с креком или водитель такси. Когда ты - это уже и не ты вовсе.
После того случая с револьвером, она больше не применяла своих способностей. Город изменился. Блондинка выглядывает в окно, на проплывающие мимо баннеры. Теперь вместо фотоопаратов с десятикратным зумом и нового бургера в МакДоналдс, там предостережения, что бы люди не выходили на улицу в темное время суток. Теперь вместо рекламы летних блокбастеров и духов, там просьба держаться подальше от странных подростков и молодых людей до двадцати пяти. Теперь вместо запаха больших возможностей, в мини-автобус вместе с ветром залетает запах страха. Вроде бы все стараются делать вид, что ничего не происходит, и с улицы доносится смех, но он звучит как-то тихо, неуверенно. Вроде бы Нью-Йорк стал на несколько тоннов мрачнее. Вроде бы больше не так отчетливо слышен запах жаренного арахиса. Вроде бы Статуя Свободы смотрит теперь в противоположную сторону.
Парень на переднем сидении говорит другому:
- Крис, смотри, смотри - я аберратор!
И он пристально прожигает взглядом красный сигнал светофора, до тех пор, пока тот не сменяется на зеленый.
- Видал, че я сделал?
И Чарли готова нафантазировать зашитые рты. Она может вообразить мозг, вытекающий из ушей. Лишь бы не слышать мысли парня о том, как он клево пошутил. Лишь бы не слышать мысли Криса о том, какой его друг придурок.
Этот шутник держит телефон в расслабленных пальцах. Нет ничего легче. И Чарли просит притормозить. Она выходит из машины, успев провести кистью по руке парня. Он не в состоянии что-либо осознать за долю секунды. Но когда девушка захлопывает за собой дверь, его телефон уже снаружи. И он кричит, отъезжаещему от поребрика водителю, что бы он остановился. "Эта белая сука с****ила у меня телефон!" - кричит он, а его друг смеется, когда смотрит на средний палец Чарли, который она показывает им в окно напоследок. Они выпрыгивают на тротуар и бегут за ней, но это бесполезно. Чарли, словно спринтер. Она забегает в подворотню и перемахивает через металлическое заграждение с кошачьей легкостью. Бывший владелец телефона просит друга подсадить его и лезет наверх, крича угрозы. А Чарли стоит с той стороны, сосредоточенно создавая невидимую преграду. Утолщенный воздух. И ее преследователь бьется головой о что-то твердое. Он с недоумением в глазах падает обратно, на держащего его товарища.
- ****ь, какой же ты слабак! - говорит его друг Крис.
А "лже-аберратор" смотрит на девушку с неприкрытым страхом.
- Это ты сделала?
- Что она сделала?
Чарли ведет плечом.
- Ты умеешь переключать сигналы светофора, а я создавать стены в воздухе. Что тут удивительного?
- Черт! Крис, это долбанный аберратор.
- С чего ты взял, придурок?
- Я...
Чарли заполняет отверстия в металлической сетке. Она пишет слово "Пока" сплавом железа. И парни думают еще две секунды, а потом бегут прочь.

Звонить дяде Алексу крайняя мера. Но неделю назад, после истории с кольтом, Чарли почувствовала, что она возможно тот человек, который может все остановить. Потому, что когда, по улицам разгуливают угловатые авиньонские девицы с картины Пикассо*3, это можно расценивать, как мольбу реальности о помощи. Когда растения прогрызают асфальт прямо на дороге, это значит, что большой город ждет своего супергероя. Ей только нужны эти ярко-красные таблетки.
Она пытается попасть дрожащими пальцами по кнопкам.
- Броди слушает.
- Это я.
- Что с тобой? Где ты?
- Со мной все в порядке. Я в городе.
- Тебя похитила Кара?
- Никто меня не похищал. Сама ушла.
После недолгого молчания, в трубке раздается угрожающий голос.
- Слушай меня, маленькая сучка! Ты сейчас же позвонишь своей матери и скажешь, что с тобой все хорошо. Ты не представляешь...
- Нет.
- Повтори.
- Я не буду никому звонить. Мне надо встретится с тобой и только. Я должна сказать кое-что важное.
- Еще пара секунд, и с тобой встретится весь отдел ОКО. Не забывай про отслеживание номеров.
- Я больше не работаю на ваш отдел, ты еще не понял.
- Это ты не поняла...
- Алекс, закрой свой рот, ****ь! Я не работаю на ваш отдел, я не хожу больше у вас на поводке. Можешь передать Реннеру, что он неблагодарная свинья, если он еще жив. Можешь передать Симоне, что она мне никогда не нравилась. Можешь передать Ричи, что он может засунуть все свои херни, которые он засовывал мне в в мозг, себе в жопу. Он может подтереться своими десятью дипломами потому, что этот старый ублюдок даже не представляет, что я могу. Мне нужен только ты. Мне нужно сказать кое-что, что может все это остановить!
- Чарли, я с тобой встречусь, но после этого разговора, тебе лучше нафантазировать шлем и бронежилет.
- Если ты притащишь с собой хоть одного агента, хоть ту же гребанную Симону, тебе лучше заранее подзарядить УПФ, иначе она рискует потерять свои красивые волосы.
- Да, что с тобой?
- Я больше не плыву по течению.
- Думать, что ты не такая, как они все, было ошибкой.
- И я не плыву против. Я сама по себе. А когда ты сам по себе, идешь сбоку от общего потока, то можешь посмотреть на все со стороны и найти решение.
- Где мы встречаемся?
- Там, где ты впервые понял, что я не такая, как все.

                ***

Пентхаус на одной из крыш в центре Манхэттена во власти зеленых глаз. Это мини-бар и бассейн на высоте триста метров. Это несколько десятков людей с отклонением плещутся и расслабляются под палящим солнцем. То, что ты видишь это корпаратив у Богов.
Кара смеется. Она одна тут из живущих, среди существующих. Она сидит закинув ноги на стул напротив, между ног Зенита.
Этот парень с короткими волосами желто-зеленого цвета и татуировками на щеках. С горой мышц. Со шрамами на теле. С ранами на сердце. С пулевыми отверстиями в душе. С парализованным чувством страха. С искалеченным прошлым. Абсолютно здорова у него только вера. Вера в самые зеленые глаза на свете.
Он проводит пальцами по губам Кары, обнажая зубы. Она проводит ногой по внутренней стороне его бедра. Эти касания все, что у них осталось. Для этих людей, живущих фантазией, только эта любовь на сто процентов реальна.
Фазан в воде. Грива ее розово-голубых волос с одной стороны, бритый череп с другой. Она в напряжении. Выбивается из общей картины, как разлагающийся труп на улице с играющими детьми. Она говорит, косясь на счастливую Кару:
- А что дальше?
Кара перестает смеяться. Она поворачивает серьезное лицо к девушке в бассейне.
- Что, что дальше?
- Я просто хочу сказать, что это представление вдоль всего Бродвея было потрясающим. Мы наконец то дали о себе знать. Но к чему? Чего мы добиваемся? Ведь по сути...
- По сути ты мне надоела - перебивает ее Кара, и Фазан сглатывает.
- Что ты здесь делаешь, Лира? Какой смысл ты несешь? Ты не аберратор, у тебя нет никаких особых навыков. Ты отобрала у той девочки, у Колибри, пистолет, но ты даже не умеешь из него стрелять.
Лира смотрит на кафельный пол бассейна под толщей воды. Кажется будто она сдерживает слезы.
- Скажи мне, почему ты с нами? Зачем тебе это? Что бы как то скрасить свою блеклую жизнь? Потому, что татуировки и разноцветные волосы не помогают? Ты хочешь быть лучше своего отца? Считаешь его ничтожеством? Жалким наркоманом? Но ты ведь больше посредственность, чем он - Кара поджигает сигарету, она выдыхает клубы дыма. - Твой отец хотя бы умел рисовать, Лира. Он хоть как то мог менять эту реальность. Скорее из него бы получился аберратор чем из тебя.
- Кара, хватит - произносит Зенит.
Рыжая девушка поворачивается к нему. На ее лице наигранное удивление.
- Может остановишь меня, Филипп? Как ты это умеешь. Задержи меня в этом мгновении. Сделай трехмерную фотографию меня.
И Кара застывает в богемной позе с вытянутыми к сигарете губами. Она ждет секунду.
- Ну что ты? Почему нет? Пусть время идет вокруг меня, обтекает тело, а я останусь с этой вечно-горящей сигаретой в руках. Такая какая есть.
- Ты и без того останешься навсегда такой. Время слабее тебя, оно не способно тебя изменить.
- Я не хотела сказать ничего обидного - вставляет Лира в погоне за реабилитацией в глазах Кары.
- Неа. Ты - и Богиня делает ударение на этом слове - не можешь дотронуться до моих чувств. Руки слишком коротки. Ты просто фрик, повернутый на рептилиях! Твоя биография - жутко скучная история о бедной никому ненужной девочке. История о клее для накладных ресниц, о растворе для линз. А под этим всем, ты проста, как любая бунтующая против общества студентка. Даже они тебя никак не выделяют.
Кара кивает на татуировки змей, нарисованных от плеч до локтевого сгиба на руках Фазана. И они вдруг приходят в движение. Лира с ужасом смотрит, как краска, въевшаяся в ее кровь, как рисунки несколько лет бывшие частью ее кожи, сползают в воду. Змеи обвивают ее руки, и как только их головы стекают с ладоней, они наливаются змеиной кровью, покрываются чешуйчатой кожей, они становятся реальными. Две кобры сходят с ее рук под воду. И остальные аберраторы с криками выбегают из бассейна. Кто-то смеется, кто-то в шоке. А Фазан все также по пояс в воде, она в слезах, с черными дорожками потекшей туши под глазами и голыми руками. Она смотрит, как змеи растворяются. Кара перестает о них думать, и их больше нет. Она убила частичку Лириной личности сознанием. Стерла несколько грамм ее индивидуальности, просто немного подумав над этим.
- Ты думаешь я хочу править этим миром? Да насрать мне на него! Забирайте, кому надо - она обводит рукой собравшихся. Я просто хочу создать новый вид искусства. Ведь церкви в Бронксе сожжены, а здание Мэрии расстаяло, как экскимо.Их ничего не вернет. А вот башни-близнецы появились только на время. И исчезли, как счастливое воспоминание. И твои татуировки больше не появятся. И нарисовать их снова навсегда я не могу. Так что, получается, наш дар - дар разрушения, но никак не созидания. Фантазия может расстоптать реальность, может погубить жизнь одного, целой тысячи. Я могу убить сотни, просто представив, как вон то здание разлетается на кусочки. Но я не хочу. Это слишком легко. Я хочу создавать. Хочу строить дома из мыслей, которые будут стоять веками. Я хочу, что бы нашу фантазию нельзя было отличить от настоящего. Что бы она зажила своей жизнью без постоянного контроля моего мозга. Я не хочу править этим миром, я хочу создать свой.

                ***

- А то, как она прыгала от радости и хлопала в ладоши, когда я дарил ей ее любимые орхидеи - это тоже было ненастоящим?
- Да.
- А то, что она смеялась, когда я надевал кепку с эмблемой Никс*4, тоже?
- Да.
- Она говорила, что я больше похож на студента, чем на преданного фаната. Это, что не ее слова? Это выдумка?
- Да.
- А ее руки? Ее прекрасные руки, сжимающие мои? Они тоже?
- Да.
А ее слезы, когда она не прошла кастинг в рекламу суперузких джинс?
- Да.
- А ее сердце, которое я чувствовал каждый раз, как прижимал ее к груди?
- Да.
- Так, что же, когда она сказала, что любит меня...
- Найджел, ну твою мать, она нереальна!
Алексу Броди жалко Найджела. Он не хрен бесчувственный. Но на это ушла неделя. На ответы. На бесконечные объяснения. Потому, что когда твоя самая большая любовь, твой самый счастливый отрезок жизни, три месяца воспоминаний, превращаются вдруг в сон. Когда человек, с которым ты когда то слился в одно, который был для тебя самым родным, который просыпался рядом, и знал все твои секреты, за которого ты бы отдал жизнь, и который, как ты думал, отдаст жизнь за тебя, оказывается чьей то выдумкой. Когда ты понимаешь, что каждое его движение, взгляд и каждое слово, каждый вдох и каждый выдох были всего лишь мыслями неизвестного тебе человека. Тогда ты начинаешь искать хоть что-то настоящее. Иначе ты умрешь от разрыва сердца.
Поэтому целую неделю Алекса будил телефон, высвечивающий номер Н.Смита. А оттуда, через дырочки в трубке, просачивалась надежда:
- А то как она танцевала в новом платье на Пятой, что я купил ей за цену, за которую она бы никогда не позволила?
- Да.
И голос Найджела отвлекал его от работы, когда Броди с нацеленной береттой и УПФ, прорывался к следующему улью. Он звонил и обдавал Алекса запахом Дэниелса №7, проходящим по проводам:
- А то, как она напилась в Старом Эль Хаусе в Ист-Виллидж и заехала кулаком парню, который сказал, что я не достоин такой куколки?
- Да.
И он звонил Алексу, когда тот снимал очередную девицу в клубе. Сквозь всхлипы и прерывистое дыхание:
- А, когда она там, в кафе на углу Аллен и Дэленси, посмотрела мне прямо в душу и сказала, что я самое лучшее, что с ней когда-либо случалось? Эти глаза неужели они были ненастоящими, неужели ее слова, сказанные тогда, ничего не значат?
- Найджел, тебе надо понять только одно - у Дэниил Моррис была выдуманная кожа, глаза, рот и нос. Ее волосы, каждая волосинка, были результатом слишком сильных, не поддающихся обычному человеческому сознанию, мозговых волн. Возможно внутри у нее вообще ничего не было похожего на нашу физиологию, зачем аберратору тратить силы на то, чего ты не видишь. Возможно у нее не было печени, желудка, костей, крови. Кара не профессор медицины. Возможно все, что она ела и пила скапливалось в ней, как в бочке. Возможно то, что ты считал стуком сердца, было просто стуком, и никакого сердца там не было.
- Боже, какой бред!
- Найджел, я не знаю как объяснить, возможно более подробно тебе расскажет Ричи, наш док, но я могу лишь сказать, как человек, далекий от профессиональных терминов, что если ты бы к примеру, вздумал резко полоснуть ее ножом по горлу, а ее создатель - Кара не успела бы соорентироваться, то твоя Дэниил еще минуты две спокойно бы улыбалась тебе с перерезанной глоткой. Это типо проекции их фантазии. Их картинки в голове настолько яркие, что они расталкивают реальность, перемещаются из их мыслительных процессов в нашу жизнь. Сначала они могли только изменять то, что уже есть, деформировать, превращать. Создавать из воздуха, это высшая школа. Ну а нафантазировать человека! На целых три месяца! Свести его с реальным! Что бы тот ничего не заподозрил! Ни разу не забыть ни об одной морщинке, ни о цвете глаз, ни о ямочках на щеках - это необъяснимо.
И тогда Найджел сказал:
- Я хочу работать с Вами. Истребить их всех.
А потом случилось то, что в народе стали называть "Бродвейским пророчеством". Это когда, в городе происходит такая херня, что его жителям, уже не скажешь, что им просто показалось.

- Я тебе говорю, Джа свидетель. Там повсюду были куски небес, и птицы летали у меня под ногами. Мир перевернули с ног на голову. Это я видел - он трясет головой, от чего его дреды спадают на лицо. Этот человек, житель Куинса, одно из его сумасшествий. Одно из его экцентричных выражений лица. Правда теперь все, что он говорит, это не только трава, не только его прокуренная фантазия, это еще чье-то чистое воображение.
- Так Вы утверждаете, что небо упало и разбилось о землю?
На нем футболка с листком каннабиса и вязаный берет. Он говорит:
- Это Вавилон, сестра. Там,где я оказался, было очень тихо. Многого не хватало, но шпиль Эмпайер Стейт Билдинг уходил вниз. Копишь? Воды Гудзона плескались у меня над головой и не лились вниз! Это длилось секунд десять, а потом я вернулся, и когда поднял голову копия Нью-Йорка в перевернутом виде была над нами.
Он стоит на обочине Джамайка-авеню в Куинсе, продает хну, пластинки Боба Марли, значки с надписью "one love" и такие же береты как у него. Его глаза скрыты за большими темными очками, хотя уже темнеет. В зубах самокрутка.
- Видели Вы каких-нибудь людей не старше двадцати- двадцати двух лет поблизости, которые странно себя вели.
- Нет, сестра. Вроде все вели себя одинаково. Аааа, бежим, и все такое - его ленивый смех затягивает, и Симоне вдруг хочется спать. Она чувствует, как атмосфера глобального пофигизма передается ей.
- Не надо войны. Я вижу у тебя оружие. Выкинь его и купи лучше значок.
Он весь красно-желто-зеленый, как флаг Эфиопии.
Симона отказывается и благодарит за помощь.  Она подходит к Алексу, который изучает покареженный зад машины. Больше здесь ничего не говорит о произошедшем. Улица такая же как всегда, только людей нет. Никого кроме этого старого растамана.
- Ты себе это представляешь? - спрашивает его Симона.
- Нет.

Зеркала.
Мы все останки взорвавшихся звезд. Предки древнейших галактик Каждый твой атом - это звездная пыль. Все,что ты видишь собиралась по кусочком миллиардами лет. И возможно твой глаз, это осколки звезды, взорвавшейся в одно время, а твой средний палец левой руки - это звезда, погибшая сотнями годами ранее. И возможно некоторые люди, счастливее других, лишь потому, что большая часть их тела была более яркой звездой.
Каждый наш атом - это галактика. Если ты присмотришься поближе, через микроском ты это поймешь. И вся наша вселенная - лишь один атом огромного организма. Такого же, как ты человека, который живет на своей огромной планете в своей, титанических размеров, вселенной. А нас кто-то там не разглядит даже под микроскопом. Все, что ты видишь бесконечно дублируется и уменьшается. Галактика в галактике. Вселенная во вселенной. И ты вроде бы любишь и ненавидишь. Ты переживаешь трагедии, теряешь родных. Ты вроде бы смеешься счастливым дням, но ты просто пепел, давно угасшей звезды.
И все это отражается от зеркал. Все, что ты видишь - звездная пыль, собирающаяся в молекулы, которые собираются в атомы, которые собираются в энергию, которая собирается в нас. Материально в этом мире лишь 5-10%. Мы - это вакуум, пустота, волны, частицы света, фотоны. Называй, как хочешь, но мы и все вокруг отражается от зеркальных поверхностей. Преломление света, трудные для твоего понимания физические термины. Старые галактики, забытые звезды в пыльных витринах. Их разорванные тела. Но есть то, что не состоит ни из пустоты, ни из материи, то, что не подвластно зеркальному взгляду, неуловимо, но настолько же реально. Оно не произошло в результате большого взрывы, выброса колоссальной энергии. Оно создано нами и только. Наши эмоции и наши мысли. Как выглядит любовь и боль? Красивы ли ложь и правда? На что похожа обида и злость? Какова она - наша фантазия?
Быть может, если над целым городом повесить огромное зеркало, отражающее его всего, то мы многого не доглядим?

*1Сохо ( SoHo - South of Houston Street (англ.) - к югу от Хаустон-стрит); Нохо ( NoHo - North of Houston Street - к северу от Хаустон-стрит).
*2Доллар-вэн - нью-йоркская "маршрутка", замена такси в бедных районах, которая ходит по определенному маршруту и имеет фиксированную цену за проезд. Также занимаются нелегальной рекламой на бортах. Может послужить стартовой площадкой для молодого исполнителя, если он заплатит. Поэтому зачастую прямо во время рейса, в таком такси могут петь в целях собственной раскрутки.
*3Картина "Авиньоские девицы" кисти Пабло Пикассо находится в Музее Современного Искусства в Нью-Йорке.
*4New York Knicks - профессиональный футбольный клуб Нью-Йорка