Колымский абориген

ВИКТОР ТЕРЕЩЕНКО - http://www.proza.ru/avtor/tangirik - ТРЕТЬЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ПУБЛИЦИСТИКА - 2" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


   Родился 13 июня 1942 года в г. Среднеколымск – в одном из самых удаленных и наиболее суровых мест ссылки политзаключённых. Получается, что я Колымчанин - из русских старожилов низовья реки Колыма (биологический отец - потомок казаков первопроходцев Федота Попова и Семена Дежнева).

   Вывез с Колымы в 1948 году и воспитал нас великолепный человек, наш настоящий Отец – Терещенко Алексей Васильевич. Он был красноармейцем – строил Киевский укрепрайон. Его арестовали в 1937 году по делу Киевского военного округа. Был осужден в 1938 году по статье 54-10 ч.1 УК УССР (58-10 УК РСФР) и отправлен в ГУЛАГ на Колыму, где провел 10 лет. После смерти Сталина с отца сняли судимость, и мы оказались в Ставрополе.

   Я в полной мере ощутил на себе клеймо - «сына врагов народа». Мы оказались «чужими среди своих» в Европейской части СССР. Особенно сложно было родителям, которые оказались в своеобразной изоляции от Советского общества.   Не давали забыть об этом и записи в паспорте – место рождения, г. Средне-Колымск, Якутия. В 1977г. появился донос бдительного «сексота» КГБ, с которым я общался по работе в МВТУ им. Н, Э, Баумана, с предупреждением о моей потенциальной неблагонадежности и диссидентских рассуждениях.  И теперь, по совету отца, пришлось менять Москву на Севастополь.

   Это первая и  единственная моя фотография, сделанная на Колыме. На мне костюм, сшитый мамой из американской ткани. От детства остался вкус американских сушеной картошки, сухих томатов, сливочного масла из огромных металлических банок, и однажды апельсина. Все это  привозил на баржах колесный буксир «Владимир Ленин» в очень короткую летнюю навигацию. В навигацию лета 1948 года отец смог вывезти нас с Колымы на Украину. До Зырянки мы плыли на колёсном буксире «Владимир Ленин», дальше самолетами Дугласа DC-3 "Дакота" через всю Сибирь до Москвы по маршруту "Аляска-Сибирь" который был хорошо знаком летчикам, перегонявшим по ленд-лизу самолеты с Аляски на Чукотку. Тема поставок и перегонов американских самолетов по трассе «Аляска-Сибирь», из Fairbanks через Аляску, Чукотку, Якутию, Восточную Сибирь по "ленд-лизу" с 1941 по 1945 годы была абсолютно засекречена в Советском Союзе до 1992 года по политическим соображениям. Всё было скрыто под грифом "сов. секретно".

   Только двумя маршрутами можно было выбраться из Среднеколымска. Маршрут казаков Федота Попова и Семена Дежнева, вниз по течению Колымы до берега Ледовитого океана. Дальше на нартах собачьими или оленьими упряжками до Берингова пролива. Это первый маршрут, который использовали при групповом побеге отчаянные заключенные. Они сплавлялись на плотах, с верховьев Колымы и останавливались в Среднеколымске. Помню кедровые орехи, которыми они угощали нас, меняли на чай и махорку.  Их не трогали, поскольку шансов пройти этот маршрут у них не было. В навигацию лета 1947 года родители опробовали этот маршрут. Колесный буксир доставил нас до порта Амбарчик на берегу Ледовитого океана, но на зиму снова вернулись в Среднеколымск. На ледокол до Владивостока нас не взяли. Второй маршрут: – вверх по течению Колымы до Зырянки, где находился аэродром, и была возможность, если повезет, попасть на маршрут перелета по трассе «ленд-лиза» «АлСиб». Этот маршрут для нас оказался счастливым. Отец сумел договориться и нас, двоих детей и двоих взрослых, взяли на борт последнего в это лето «Дугласа». Я летел в незнакомый для меня мир цивилизации. Он пугал и удивлял меня. Все было непонятно и впервые. Много странно одетых людей, первый автомобиль, первый самолет, первый не деревянный дом, первые яблоки, картошка, арбуз, все невкусно, очень шумно и почему-то короткие день и ночь. Это были впечатления ребенка - колымского аборигена.

   Шли  годы, но я навсегда запомнил этот маршрут, помнил, чем обязан своему отцу, который очень любил нас и был удивительно добрым, сильным и мужественным человеком, моей маме, маленькой красивой голубоглазой брюнетке, талантливой мастерице на все руки. Трогательная история взаимной любви  родителей, их преданность и взаимовыручка, которую они сохранили до конца своих дней, вызывает гордость и восхищение.


   В то время в г. Среднеколымске находилось 500-700 человек. То, что я увидел там, летом 1984 года потрясло меня. Мне показали дом, в котором я родился и жил первые шесть лет. Он оказался «срубом» из топляка собранного на берегу.

   Детские воспоминания нахлынули на меня, я бродил по голому берегу Колымы и не мог сдержать слез. Это была моя родина, где провели молодость мои родители, где «юкола» и «строганина» были моим детским питанием. Пятидесятиградусный мороз и многометровые сугробы долгой полярной ночи,  полчища комаров в короткое холодное лето и голый берег Колымы врезались в мою детскую память. Я рос,  взрослел и пришло понимание того времени и тех событиях, в идеологический водоворот которых были ввергнуты мои родители и многие, многие колымские жертвы тоталитарного режима. Сколько их покоится в вечной мерзлоте на Колымских сопках, в тайге, на заброшенных золотых приисках? Вернулись единицы. Они молчали, и Их уже нет. Кто вспомнит и расскажет о них правду, горькую колымскую правду об эксперименте большевиков над человеческой сущностью?

   Занимался спортом, окончил МВТУ им. Баумана, защитил диссертацию по подвижности космических скафандров и увлекся живыми клетками, клеточными поверхностями, биологическими мембранами. Защита докторской диссертации по биомеханике клетки состоялась летом 1990 года. Я привез родителям  свой диплом доктора наук. Мама внимательно его просмотрела и облегченно вздохнула, она дождалась, она выполнила свой материнский долг, её сын, которого она родила в суровых условиях заполярной Колымы, и которого она с такими мучениями и лишениями все-таки сумела уберечь, стал ученым. Её глаза светились, светились радостью, гордостью, торжеством исполненного долга. Теперь я довольна и спокойна,  можно умирать, сказала она. Она ушла от нас в апреле 1991 года. Отец десять лет ухаживал за её могилой, очень тосковал, но не принимал ни от кого помощи и ждал, ждал, когда снова встретится с ней, готовился к этой встрече. По нашей с мамой инициативе отец, преодолел страх и сделал запрос в КГБ. Мама не дождалась, ему прислали справку о реабилитации только в июне 1991 года. Он пришел с ней на её могилу и долго плакал, плакал, не скрывая слез, горько и навзрыд от обиды, обиды, что она не видит этой справки, обиды, что не сделал это раньше, что много лет не мог говорить о том, почему он не участник войны. Были нападки и были оскорбления, были косые взгляды и издёвки, отвечать было нечем. У меня остались документы, фотографии и желание примирить всех, переживших ужасы войны и лагерей, ужасы голодомора и страха, страха перед парткомами, райкомами, горкомами, обкомами, партийными функционерами и «сексотами» НКВД и КГБ.

   Отец был рядовым красноармейцем, военным строителем Киевского укрепрайона.  Мне не известны подробности сфабрикованных против него «обвинений». Его арестовали уже после расстрела основных фигурантов по военно-троцкистскому заговору в Киевском военном округе. Он попал в следующую волну арестов, уже как «рядовой саботажник» по делу не существовавшего заговора. Мне неизвестно, сколько таких «рядовых саботажников»  понадобилось НКВД  для демонстрации полного разгрома этого заговора.

   О процессах 1937 года много написано и в них фигурирует в основном высший командный состав Красной Армии, но не так много  известно о судьбах рядовых, тех, кто был арестован и осужден для количества, массовости, масштаба заговора. Отец, как я понимаю, был выбран для  массовки в этом кровавом спектакле. Его перестали избивать, только после того как он подписал на полу в крови признательные показания. Он так и не смог вспомнить, что он подписал тогда, но бить перестали, и в теплушке доставили во Владивосток. На барже, в жуткой тесноте, рвоте и испражнениях их, уже «доходяг», притащили штормовым морем к причалу  бухты Нагаева, где заключенные строили «столицу Колымы» - г. Магадан. Дальше Колыма. Он был молодым деревенским украинским парнем из Сумской области. Путь до Колымы сделал его доходягой. До  весны из более чем 200 заключенных дожили несколько человек. Его спас случай, травма глаза, начальник лазарета, куда он попал, и его каллиграфический почерк. Больше месяца он заполнял похоронки, на тех, кого замерзшими укладывали «штабелями» до короткого колымского лета. Лазаретный паек вывел его из состояния «доходяги», и это было основой для выживания молодого парня. Дальше были долгие десять колымских лет и встреча с моей мамой в Среднеколымске.

   История мамы иная. Она была в числе тех девушек, которые откликнулись на «призыв» Валентины Хетагуровой и приехали осваивать Дальний Восток. Отказ очередному ухажеру из НКВД и она оказалась на Колыме. Так и осваивали Колыму – заключенные и молодые патриотки - сотрудницы «Дальстроя».

    Это дань памяти, любви и глубокого уважения нашим дорогим родителям: Терещенко Алексею Васильевичу и Терещенко Зинаиде Савельевне.