30. Благодатный криз

     Находясь под впечатлением кончины этого великого старца, Степнов не мог не вспомнить и то историческое для всей республики событие – встречу с ним на взлете нового тысячелетия. Тем более что такого столпотворения желающих хоть одним взглядом прикоснуться к посланнику Всевышнего эта древняя казахская земля никогда не знавала. Если бы не сдерживающие их энергию кордоны видимых и скрытых блюстителей порядка, то бронированный папомобиль Иоанна Павла II вряд ли достигал пунктов своего назначения. С высоты фоторепортерских горок даже казалось, что эта высококолесная ретро-машина с болезненно улыбающимся за окном понтификом вовсе не катится – ее несут на руках посланцы всех здешних конфессий. В эти минуты каждый из них невольно забывал о своей принадлежности к той или иной конкретной религии, самим сердцем ощущал единство Бога для землян. Оно читалось в торжественно сверкающих глазах всех этих тесно обступивших машину людей, в безмолвно покачивающемся лесе их приветственных рук, в самой по-церковному тихой атмосфере принимающего высокого гостя светского зала.
     Она стала еще тишайшей, позволяющей слышать сердцебиение даже ближайшего соседа, когда Папа Римский на сбивчиво-ломанном языке произносил божественные слова высочайшего благословения народу Казахстана и его молодой столицы. Благословляя его исторический переход из тысячелетия больших человеческих бед и потерь в эпоху великих перемен, он особым словом и знаком отметил, прежде всего, лидера этой твердо вставшей на путь общенационального мира и согласия страны.


     И прослышав такую трогательную, вознесенную к небесам и людям речь слабеющего здоровьем Пастыря Мира, многие еще долго стояли в этом зале и за его стенами словно перед алтарем, в немом оцепенении. Каждый точно боялся случайно погасить ту духовную свечу, которую ему мысленно вручил только что этот всепланетно признанный богослов. Столь разноликая, но собравшаяся здесь по самой счастливой случайности общенациональная паства стала расходиться, лишь увидев направляющихся к Папе чинов всех сословий. Сначала – весьма робко, словно впервые переступая порог божественного храма. Одно сосредоточенное лицо, другое … Так и образовалась несвойственная этому стольному люду цепочка невиданной доселе очереди тех, кому недоступных житейских благ практически уже не бывает. Теперь же здешний начальственный поток за «благом» высочайшей духовной пробы – за милостью Всевышнего, словно ее тоже можно получить в этой хоть на час возрожденной очереди советского прошлого …
     - Ишь, какими все стали набожными, - прошептала задумчиво наблюдающему за этим действом Степнову строго одетая барышня в очках. – Еще недавно отбирали за подобное партбилеты, а сегодня уже сами хотят прикоснуться к руке его Преосвященства.
     - Не судите их. Просто такие были времена, - не поворачивая к ней головы, столь же тихо ответствовал он. Отошел несколько в сторону, чтобы лучше видеть происходящее в соседней комнате, и добавил уже внутренним голосом: «Многие из них, как и здесь собравшихся, вынуждены были вести этакую двойную духовную жизнь. На людях – одну, официально-светскую с компартийным атеизмом, а в семье – другую, с виноватой украдкой или даже мысленно молясь своему Всевышнему. Потому так понимающе, с большими надеждами и восприняли начатые в обществе перемены. Их результатом и стала сегодняшняя встреча. Кто протокольно пожимает руку сидящему в своем специальном ватиканском кресле Владыке, кто по-библейски касается ее губами. И каждый из них сейчас надеется, что он тем самым общается с самим Всевышним, получит хоть какое-то прощение окутавших его душу греховных паутин…».


     Этот одному Богу слышимый его монолог прервал дружный отзвук каблуков уже окончательно выходящих на улицу сопровождающих коляску Понтифика официальных лиц. И когда он вновь оказался за окном своего папомобиля, прощально озарив мудрой улыбкой всех его провожальцев, Аркадий Степанович едва слышимым самому себе голосом заключил:
     - Пора бы и мне вконец сломать свою советскую гордыню. Сходить под полученным впечатлением в храм, хоть разок исповедоваться…
     Но так и не переломил себя, со вздохами перекладывая это душевное намерение, словно отслужившие свои сезоны вещи, из одного шкафчика под названием «чуть позже» в другой. И вот теперь в день такой скорбной памяти о том святом свидании наконец-то мысленно решил: «Уже и наставления детям-внукам начал давать религиозного характера, а сам… Все, завтра же и схожу!»
     Наступившее воскресное утро ему опять немного поубавило той вчерашней настойчивости. Захмаренное небо настраивало уже далеко не юношеский организм на продолжение дремы, да и в голове было столь же пасмурно – от одной только мысли: с чего же начать эту первую свою исповедь, какие тайны можно поведать. «Может, отложить немного, тем более что и в командировку к вечеру улетать, - пронеслось легким испугом по всему телу Степнова. Но тут же всплыли из памяти папские слова «Не стыдитесь идти к Богу, как судье и хранителю своему». И он, виновато покосившись на принесенную пять лет назад фотографию понтифика, решительно покинул теплую постель.


     Войдя в тускло освещенную келью у старенького с часовней Храма, он еще раз неуклюже перекрестился, зажег свечку у лампады и робко осмотрелся. «Вот как хорошо, что я не первый, - глянув исподлобья на стоящего поодаль молодого с тросточкой человека, подумал Степнов. – Хоть успею собраться с мыслями, лучше настроиться». Однако, как показалось ему в раздумьях, пролетели всего какие-то минуты, и прихрамывающий парень вышел из исповедальни. «Видать, грехов-то у него меньше, чем десятилетий от роду, коль так быстро отчитался», - заметил он и нерешительно переступил порог еще более сумрачной комнатушки. Трижды перекрестился с поклонами образу Божьему и, как ему послышалось в этой неописуемой тиши, шумно выдохнул.
     - Отче наш, еже еси на небеси… Все мои ты прегрешения прости, - не зная толком ни одной исповедальной молитвы, начал вполголоса произносить свой почти стихотворный экспромт Аркадий Степанович.
     - В чем же ты хочешь покаяться, сын мой и раб божий? – почти распевно пробасил, словно выросший перед ним, бородатый человек с большим крестом на груди.
     - Во многом, батюшка, во многом…  Даже не знаю, с какого греха и начать, - уже громче признался он.


     - А ты в главных грехах признайся, в тех, что жизнь твою сознательную сопровождают и другим нашим братиям и сестрам навреждают…
     - Да-да, батюшка… спасибо, - растерянно произнес Степнов и принялся сбивчиво, как когда-то на первом школьном уроке, вспоминать свои самые главные прегрешения…
     - Понятно, сын мой, - воспользовался его очередной исповедальной паузой узнавший прихожанина батюшка. – Чувствуется, у людей вашего светского положения и богатейшего жизненного опыта грехов больше, чем снега нонешной зимой в городе. И все они накопились прилюдно, в лоне разных правящих, оппозиционных и других схожих друг с дружкой партий. Потому лишь в знак знакомства с вами советовал бы и повиниться Господу нашему принародно, во всеуслышание.
     - Каким образом?! – удивился еще более растроганный Степнов.
     - Ну, подумайте сами. Вы же солидного возраста, широко публичный человек…
     Точно завороженный эти мыслями, он машинально, что называется, «на автопилоте» прошел все процедуры полета до еще недавно родного и самого крупного казахстанского города, устроился в любимой гостинице. В том же состоянии автоматизма сделал несколько приветственных звонков коллегам и устало плюхнулся на кровать. Однако сон задался вперемежку все с теми же мыслями, а к утру даже защемило сердце. И мысли, мысли…


     Вернул его в себя лишь тихий стук в дверь. Он оказался для Степнова подобным выстрелу, который особенно сильно шокирует человека в момент его глубочайших раздумий о наиболее сокровенном. Так случилось и теперь. Поначалу только слегка вздрогнул. Стук повторился, еще более настойчивый. Он недовольно встал с отелевской кровати, машинально глянул в окно, за которым уже взбиралось на вершину величавого горного хребта южное солнце, запахнул махрово-желтый халат и пошлепал к двери. Открыл – и чуть не обомлел.
     - Это у вас гипертонический криз? – не скрывая некоторого удивления, спросил один из четверых незнакомцев в белых халатах.
     - Да… Хотя… Ну, разве…- почти бессвязно начал бормотать слегка дрожащим голосом Степнов. И молниеносно подумал: «Врача-то ребята действительно вызывали, но вот целую бригаду»… «Едри твою кочерыжку» – характерно чертыхнулся он про себя и стал нервно перебирать пальцы своих больших испытавших немало житейских тягот рук…
     - Понимаю, здесь что-то не то, да и выглядите еще не очень…, - угадал его сомнения рыжебородый коротыш. - Но ваши коллеги именно так и сказали: давление кризовое, 190. Вот я и привез всю реанимационную бригаду.
     - Простите великодушно, да нужно ли? – застенчиво поглаживая кончиками пальцев свою растущую с годами родинку на высоком лбу, отреагировал Аркадий Степанович.
     - Головокружение, тошнота, мерцание в глазах есть?


     - Да на сей раз Бог вроде бы миловал, - испуганно ответил хозяин номера. И при этом подумал: «А сейчас это проклятое давление возьмет и подпрыгнет еще выше, как по обыкновению бывает у меня уже при самом виде белых халатов»…
     -Ну-ка, батенька, в постель, - прервал его догадки энергичный доктор и бросил взгляд на прикроватную тумбочку, на которой привлекал внимание портативный японский тонометр. Быстро замерил давление своим стареньким аппаратом, вынул из ушей трубочки фонендоскопа и отошел к мягко освещенному  солнцем окну комнаты. Немного помолчал, затем, резко повернувшись, спросил: - А сколько раз вы этой закордонной игрушкой здесь пользовались?
     - Да много, - настороженно улыбнулся Степнов. - После каждого звонка своих домашних «врачей»…
     - Ну и что показывало?
     - С возрастающей тенденцией – 140, 150,165,180. А за час до вашего приезда выдавило почему-то аж 190.
     - Поня-я-я-ятно. Сделайте ему двусложный укол, - распорядился доктор и, пока медсестры стали готовить ампулы, хитровато глянул на взбодрившегося Степнова: - Чувствуется, вы человек волевой, творческий. А такие как раз и могут нагонять себе давление сами, чисто эмоционально. Замерили – показалось высоким. От сознания этого надпочечники выбросили в кровь порцию адреналина. Он вызвал страх, сузил сосуды, поднял это давление еще выше. Затем очередное выделение, и все повторилось по искусственно созданному замкнутому кругу. И разорвать его может только сам же виновник-человек…


     - Как это, с помощью волшебной палочки? – попытался пошутить командированный, но одновременно с радостью подумал: «Хорошо, что хоть не инфаркт, о предыдущем «микрике» ему тем более говорить не буду».
     - Если этой «палочкой» назвать вашу японскую игрушку, то как раз вот именно без ее помощи, господин руководящий пациент, - постарался вписаться в шутливую форму разговора все тот же доктор. Затем уже серьезно добавил: - Ко мне лет десять ходили два гипертоника. Наблюдал я за ними, наблюдал. В итоге пришел к выводу, что причиной их прыгающего кровяного давления являются как раз такие же портативные тонометры. Посоветовал категорично от них отказаться. И вот уже несколько лет встречаюсь с ними как вполне со здоровыми людьми… Так что советую вам немедленно последовать их примеру тоже, а больше заняться нервной системой – прогулки, водные процедуры, успокоительные настойки на ночь…
     Врач защелкнул свой потертый в частых выездах «скорой» баул, крепко пожал разгоряченную от возрожденной уверенности руку Степнова и скрылся в сопровождении бело-халатных помощниц. Аркадий Степанович молчаливо подошел к окну, за коим во всей своей красе представился недавно отреставрированный оперный театр, и на мгновенье задумался. Почему же люди не молодеют подобно таким вот театрам?! Откосметировали тебя, отреставрировали по современным технологиям – и расцветай себе по-новому, радуя душу и глаз человечества. Ан нет… Довольствуйся лишь какими-то мерзкими успокоительными, усыпляя постепенно свой мозг и разбушевавшуюся с годами жажду к жизни в целом…


     В этих еще более глубоких раздумьях, подобных вспеленавшей самолет серой облачности, он и вернулся в свой новый стольный град. Столь же мысленно «отгороженным» от действительности доехал до дома, вошел в квартиру и здесь только очнулся. «Что же это я, охламон деревенский, про цветы-то своей Звездочке забыл!» - с огорчением вспомнил о давнишней традиции привозить жене из командировки букетик ее любимых белых хризантем. Виновато остановился с этим упреком у двери, но возвращаться уже не стал.
     - Что с тобой? – озабоченно шагнула ему навстречу по-прежнему энергичная, хоть уже и поседевшая очаровашка Лина Ивановна. – На тебе ведь, как будто, чужое лицо.
     - Нормально, – снимая рыжеватую дубленку, с присущей ему уверенностью выпалил Степнов. Подошел к зеркалу, поправил пропахшие дорогой остатки русо-седых кудряшек над открыто-голубыми глазами и уставшим голосом добавил: - Все, Звездочка. Забери свою игрушку-мерило и больше не подсовывай мне никаких пилюль… . Не накладываю эмбарго только на снотворные, едри их кочерыжку…
     -Вот, Аркаша, все по твоей инструкции, - подала ему на ночь больше полстакана какого-то коричневатого «пойла» разулыбавшаяся во всю свою красу супруга. – Будешь спать, как младенец.


     - Что это со мной? – только и успел он спросить минут через десять и словно вновь попал в ту же плотно-дымчатую облачность, в которой еще недавно побывал его самолет. Только теперь в глазах все сначала поплыло, а потом быстро закружилось подобно большущему барабану «Поля чудес». А на барабане этом миражном показались сначала его вчерашний батюшка и белохалатные люди, потом еще быстрее и достаточно отчетливо замелькали одна за другой какие-то разноцветные картинки из жизни. Толи только из жизни его, толи и всего поколения ровесников последней войны, других не самых счастливых годин многострадальной страны…
     Вышел после такой пасмурно-тревожной ночи по просьбе супруги в ближайший круглосуточный магазин, аппетитно вдохнул всем телом своим еще отдающего прохладной свежести утра. И почувствовал себя человеком, каким может быть лишь новорожденный. В еще не до конца раскрывшиеся глаза ласково заглянуло играющее с легким ветерком солнышко. Уши наполняются щебетом и трелью тоже начинающих новый день разноперых птиц. А вот, настороженно озираясь по сторонам, пробежала к своим питомцам подъездная с окрасом осеннего листа кошка. Даже выполненная дворниками на пути следования Степнова работа показалась ему сегодня образцовой, настраивающей чуть ли ни на лирическую волну. Но… так и не настроившей.


     Проходя мимо уже пустых с ночи мусорных баков под аккуратными навесами, невольно обратил внимание на металлоопору одного из них. К ней была прислонена заполненная двумя трехлитровыми банками деревенского вида сумка, перевязанная цветной тесемкой. Он хотел пройти мимо, но что-то его остановило. Еще раз глянул на поклажу, присмотрелся и вспомнил. Именно эту сумку он видел позавчерашним утром, когда направлялся в храм. Именно ее несла на соседский нижний этаж бабушка, приехавшая проведать своего недавно вернувшегося с учебы в Лондоне внука. Перекинувшись с ней тогда несколькими словами, Степнов даже с удовлетворением узнал о ее географической приближенности к его отчему краю. И менее восторженно воспринял информацию о том, что там теперь запыхтел в небо высокими трубами большой промкомбинат, словно коровьим языком слизавший в свою кадровую утробу сотни работоспособных жителей окрестных селений. А они, особенно которые послабее были, отныне и вовсе превращаются в развалины домов уезжающих в город людей. Обрадованная при этом такой встречей, она даже похвасталась улыбнувшемуся ей Степнову:
     - Хоть и тяжко ужо таскать такие сумахи, но решилась-таки побаловать молодежь домашней тушенкой из утятины и заправдашним топленым маслицем. Небось, не пабрезгують бабкиными харчами, а?


     Он глянул на те увесистые банки в ее натруженной руке и уже тогда немного засомневался, что они будут нужны этой праздно живущей бизнес-паре в модно рваной на коленях джинсе. У них же и продукты все исключительно из супермаркета, к соседям относятся с каким-то иностранным высокомерием. Но прогнал эту испуганным мышонком забежавшую в голову мыслишку да и пошел мимо пожилой гостьи дальше… А теперь вот, всматриваясь в ту уже знакомую ему сумку в таком неожиданном месте, он с горечью прошептал:
     - Неужели все-таки побрезговали, выставили на помойку, кому?… Вот тебе и молодчики золотого тысячелетия, едри их кочерышку!
     И, словно по-своему поддерживая его негодование, тут же из прикрытой щитом норы выглянула крысиная мордашка, моргнула несколько раз коварно-хитрыми глазками и юркнула обратно. Он чертыхнулся еще жестче и направился к магазину. «Хорошо, что хоть уборщики контейнеров оказались поумнее да не увезли этот провиант на городскую свалку, - поймал себя на мысли Степнов. – Глядишь, порожденные издержками нового времени бомжи наверняка примут такое добро за подарок самой судьбы. Да и алкашам подзаборным со снующей тут живностью всякой тоже может кое-что перепасть... А вот дети, внуки эти, едри их кочерыжку, так бессовестно отнеслись к труду своей сельской бабки!»…


     Эту прерванную звонком супруги мысль еще более подогрела ее телефонная просьба прикупить также баночку какой-либо тушенки. Он от такой неожиданности, больше похожей на злую иронию возникшей ситуации, чуть не выронил мобильник. «Как же так! – мысленно воскликнул Аркадий Степанович. – Мы вот вынуждены покупать малоизвестные организму консерванты, а чистейший продукт честнейшего труда недоедавшей в военном детстве бабки ее внуки выбрасывают на улицу. Наравне с мусором, с отходами своего вчерашнего, видать, все более кичливого (пальцы веером) дня. Выходит, и вправду не познавший хоть толику трудового пота человек не узнает и цену самой жизни».
     - Все, Звездочка моя, решено! – едва закрыв за собой входную дверь, строго глянул на супругу Степнов. А та настороженно слегка вскинула голову, медленно опустила свой взгляд на закрытую авоську в его руке и тихо спросила:
     - Что, тушенка уже кончилась?
     - Да взял я ее, взя-я-ял, - перешел на раздумчивый голос он. Передал жене принесенные покупки и, точно взвешивая теперь вместо них свои слова, четко произнес:
     - Я решил. То, что сейчас увидел и передумал во дворе, окончательно подтолкнуло меня к решению описать все прожитое нашим с тобой поколением, его предвестниками и обделенными судьбой ровесниками ушедшего века. В художественно-хронологической форме, через литературных героев того времени показать саму динамику неоправданно-медленного и трудного для целой эпохи улучшения жизни ее людей.


     - Это, конечно, похвально, Аркаша, - так и держа в руках только что взятую у него авоську, с улыбкой ответила супруга. – Только вот тебе не кажется, что пишущих сейчас становится больше читающих. Да и телевидение, новые информационные технологии, понимаешь ли. И вообще … Если даже судить по нашим умеренно воспитанным детям, то на фига им это серое и пресное прошлое сдалось?!
     Степнов, разумеется, лучше ее знал и чувствовал этот малоприятный для себя контраргумент. К тому же понимал, что самое чтение – это уже работа, которую все больше и злее не любят молодые люди. «Им же проще – проводочки к ушам, и созерцай себе с кайфом, слушай». Вот так окунулся неуверенной рыбешкой в столь мутноватый водоем своих точно ветерком нагнанных мыслей да и вынырнул опять на поверхность жизненных реалий. Еще раз посмотрел на очевидно ждущую от него ответа супругу, взял ее под руку и по пути в комнату задумчиво сказал:
     - Масштабно говоря, твое наблюдение насчет соотношения пишущих и читающих верно. А вот в адрес «серого и пресного прошлого»… Я и сам понимаю, что все познается в сравнении, притягивает к себе интерес лишь методом отдаленности и вкусом чужого, еще не изведанного. Ну, наподобие новых зданий, домов, квартир. Войдешь туда впервые – и уходить из любопытства не хочется, а вот старое все это уже примелькалось, надоело… Так и то, что напишу в этой книге, мало кому покажется интересным именно сегодня, когда еще живы сами участники фрагментарно показанной эпохи. Более живой интерес к этому может появиться лишь с годами, у детей и внуков ушедших вместе со мной героев данного повествования. Ну, равно как и мелодии, моды нашей молодости, которые пропылились на полках времени и только теперь возвращаются в новые репертуары и салоны.


     - Тьфу ты! - удивилась супруга. - А стоит ли ради такой отдаленной перспективы, понимаешь ли, заниматься этими литературными родами? Я ведь, как женщина, всего два продукта в подобных муках появила, но тобой и людьми востребованных. Тебе же, Аркаша, придется испытывать аналогичные потуги почти ежедневно. Достойно ли все это твоего уже далеко не юношеского здоровья?
     Он посмотрел сквозь стекло на площадь, где уже вовсю купался в солнечных лучах, играя всеми цветами радуги, стеклянный купол более чем стометрового монумента Байтерек (казахского «тополя»). Это огромное по форме и сути своей «Древо жизни» выросло здесь из самих глубин народных преданий древних кочевников о священной птице Самрук. Она укрывается в его высокой кроне, чтобы отложить золотое яйцо – Солнце, дающее жизнь и надежду всему доброму на земле. И, любуясь этим творением зодчих, Степнов впервые подумал, что все это тоже могло так и остаться достоянием лишь народных акынов и сказителей. Столь художественно и поэтично материализовать их предание в тысячетонную конструкцию на пятистах сваях помог лишь исторический случай – перенос казахстанской столицы. В центре ее и вырос такой уже всемирно известный символ города, страны и народа, имеющего свои крепкие исторические корни, прочную опору и устремленность к будущему процветанию… И коснувшись своей родинки, Аркадий мысленно хотел уже, было, спросить то ли у себя, то ли у этого мифического «тополя», но вместо этого резко повернулся к рядом стоящей жене и сказал:


     - Видать, каждый обязан делать то, что именно ему предначертано. Зачем же мне тогда той ночью привиделись, считай, все основные моменты прошедшей жизни. И заметь, далеко не только и даже не столько нашей с тобой … Да и батюшка, наверное, тоже не случайно посоветовал мне «повиниться Господу принародно, во всеуслышание». Может, это и будет лучшей формой моей исповеди, а? Заодно – и своего рода нашим поколенческим отчетом перед обществом грядущих эпох.
     И заряженный всем этим стечением жизненных обстоятельств, он азартно вошел в режим необычайно поглотившей его кропотливой и долгой работы. Делал ее изо дня в день, ни на секунду не задумываясь о последствиях своего повествования. Писал и вправду с шутливо «накарканными» супругой чуть ли ни потугами роженицы, невзирая на занятость другими делами, вопреки всем колебаниям уровня жизни и состояния здоровья. Делал вынужденные и все более горестные перерывы лишь с участившимся уходом из жизни героев и попутчиков своего повествования, жадно сохраняя при этом в себе их теплые улыбки, мудрые мысли, добрые советы, жесты….