Фронтовики

Полицаю Маслову дали почести участника ВОВ. Один ли он грелся на славе фронтовиков, кто лежит под обелисками?
             (Из рассказов фронтовиков. 1950-55гг.)
-Да, от фронта кто как мог, скрывался - проговорил Черепанов после недол-гой паузы. - Вот у нас случай был. Летом в 44- году. В Белоруссии мы тогда стояли. Готовились к её освобождению по плану «Багратион». Прислали нам из пополнения одного командира. Немолодой, но всю войну по тылам пря-тался. Линейным комендантом на железнодорожной станции до конца 43-го проторчал, потом на краже продовольственных пайков прогорел, его на фронт и отправили. Сначала при штабе полка писарем пристроился, а когда убили нашего командира Андрея Литвинова, он  и  попал  к нам командиром роты. Умный был! Мыслящий! Всё писал что-то в блокноте, да письма рассылал. Адреса только были странные. Номеров полевых почт таких не было вовсе. Это мы потом узнали. Так вот, эти письма его походят, походят по фронтам и снова возвращаются к нему. А он их запечатает и снова отправляет. Цензура, конечно, проверяла, но ничего крамольного не находила. У нас почтальоном в роте был Иван Никифорович Шухов. На четырёх войнах окопных вшей кормил и гниду эту насквозь видел. Подозрительно ему стало, что письма капитана часто возвращаются, он и отдал одно из них в СМЕРШ. Прочитали там и видят, поклёпы он на нашу власть пишет да мнение приятеля спрашивает. Мол, всё у нас не так уж и хорошо, можно бы и лучше де-лать и обустроить всё можно по - другому. И то плохо и другое не так. Забрали его в контрразведку, начали допрашивать, обыск сделали. Нашли ещё какие-то записки. Про адресата выпытывали, а он говорит, мол, друг по институту, до войны были вместе, на одном факультете педагогического института учились, но где он сейчас не знает. Наверное, не было у него никакого друга. Выдумал всё писака хренов! Генерал, когда просматривал про-токол его допросов, понял, что задумал этот учёный. Знал, что почту  проверяют, и писал крамольные вещи, но не такие, чтобы их считали враждеб-ными, а так, вроде мысли вслух о нашей жизни. Всё рассчитал гнида!. За это расстрелять не расстреляют, лет пять лагерей дадут, но всё же живым останется, а на фронте убить могут. А там, глядишь, и война кончится. Война то после Курска уже переломилась в нашу сторону. Жить ему очень хотелось. Тем более все знали, что бои за освобождение Белоруссии будут тяжелые. Генерал наш не соглашался его отдавать под трибунал, хотел заставить воевать, но сверху приказали он и отступил. Перед тем, как  подписать документы, только и проговорил:
-Вот она, правда-то где! Иванычи на фронтах гибнут, а Исаичи с Львовичами по тюрьмам от войны прячутся.
Фамилия ещё у него была жидовская -то ли Врунин, то ли Лгунин - закончил свой рассказ  Черепанов.
-И что потом с ним было?- спросил с усмешкой дядя Семён.
-Особист сказывал - десять лет лагерей трибуналом дали - ответил Черепанов.
-Прогадал, стало быть?
-Ага! Как в лужу дунул, только задницу себе обрызгал.
-Хитрость, она как сука, завсегда к хозяину возвращается - так же с усмешкой проговорил Рукавишников.
-Он и там, небось, где - нибудь пристроится писарем и выживет. Гнида – тварь живучая. В любой прорехе пристроится и на морозе не дохнет - не унимался Чернов.
-Чай, по сталинской амнистии после войны отпустили?- усомнился Андрей Арапов.
-А то нет! Вывернулся, небось, награды себе за фронт требует и посмеива-ется над русскими дураками, что сами на фронт пёрлись - согласился с ним Черепанов.
-У них, видать, ни стыда, ни совести нет?- спросила хозяйка дома, подавая на стол тарелку с солёными огурцами.
-Какой стыд!? Это нам вот сейчас перед вдовами и детишками погибших стыдно, а жиды стыда не имлют - настаивал на своём Черепанов.
-Да, много их, этих "пшёнок" к славе победной после войны приклеится! -
проговорил Иван Лосев, затушив самокрутку об голенище валенка.
-А кто это? - спросил Рукавишников.
-А те, кто лучше сто раз "пшёнка" скажет, чем один  раз "кукуруза". Мы их так прозвали, когда в Румынию пришли. Там нас местные всё больше мамалыгой да лепёшками кукурузными угощали. Так, для них просить кукурузы было трудно. Да и не любили их местные!. Вот поэтому мы и прозвали их «пшёнками». С тех пор у нас примета была: - как только "пшёнку" в тыл отзывают, значит, скоро в наступление идти. Была у них лапа лохматая, что спасала и предупреждала своих. Они всё больше  в частях ВНОС служили, по таёжным гарнизонам комендантами прятались. За всю войну полк один самолёт сбил, а они себя героями считают, ордена требуют…. И давали! В политотделах то одни пшёнки сидели. Заглавным там был Мехлис. А наш брат-казак кому нужен!?
-Дядя Ваня, а в нос это кто?- наивно спрашивали ребятишки, пристроившись на печке.
-А это те, кого война обошла стороной. По первым буквам и получается ВНОС. Зенитчики такие были, чтобы самолёты немецкие сбивать.
-А у нас про них говорили так - Выспался, наелся и опять спать - вставил своё слово Черепанов.
-Можно и так! - засмеялся Рукавишников.
-В 41 году, когда нас немец бил, они всё больше корреспондентами газет пристраивались, порученцами, артистами, да в гетто к немцам толпами сда-вались. Старались  живыми  остаться, а  в  конце войны, когда ордена да медали за победу раздавать начали, так они  все в боевые полезли. Добычу почувствовали  стервятники! Над  казачьими трупами  они долго жить будут, как и всё вороньё столичное!- со злостью проговорил Егор Чернов.
Наступила небольшая пауза. Не хотелось фронтовикам волю злобе своей давать.
-У нас в начале войны, под Ржевом, случай был – с усмешкой проговорил Семён Рукавишников. - Артисты на фронт приезжали. Их тогда силком присылали, когда наступление готовилось. Вот и к нам тогда приехали, кон-церт показывали, и байки разные рассказывали. Один там среди них был ухарь парень! Всё про танкистов пел. Говорили - в кино снимался до войны. Со сцены всё «Вперёд!» кричал, «В атаку!», а сам при каждом разрыве мины за занавеской прятался и в тыл торопился убраться. После, как они отпелись, меня нарядили их до штаба дивизии проводить, чтобы, значит, к немцам ненароком не угодили. Повели мы их кружным путём и, надо же, угодили под бомбёжку. Немец тогда чувствовал, что мы к наступлению готовимся, и палил по каждому шуму. Накрыл нас он  тогда крепко, мин и снарядов не пожалел. Мы успели в одной воронке спрятаться, а те, что впереди шли, так их миной в клочья разнесло прямо у нас на глазах. С полчаса нас немец дол-бил. Когда кончилась бомбёжка, мы наверх из воронки выбрались, этот ухарь прямиком да в кусты. Потом меня в сторонку отозвал и говорит, мол, не найдётся ли у меня чистого нижнего белья. Сам синий весь, и трясучка да икота от страха на него напала. Обмарался с непривычки - резьба сорвалась. Вот тебе и "три танкиста"!  Разные, знать, вещи то - фронт и театры московские – закончил он со смехом. 09.05.10г.