Пальто на вырост

 

Посреди мощной свинцовой Оби маленькой настырной букашкой ползла самоходная баржа. Пологие волны бились о ее борта, рассыпаясь брызгами, и казалось, это самоходка  сама шумно и весело отфыркивалась от воды. На корме трепетал бело-голубой флажок, а на веревке, натянутой между рубкой и кормой, вялилась распоротая рыба.

В рубке капитан, поглаживая штурвал, мурлыкал себе под нос незатейливый мотив. Задорный молоденький матрос пробежал на корму, вытянул из воды веревку с привязанным к ней бельем. Ловко отжал полотенце, майку и рубаху и развесил их на веревке рядом с рыбой.

-Эй, боцман! Глянь, как они там? – через динамик лениво попросил капитан и принялся разглядывать в бинокль появившийся из-за поворота рыбацкий песок: два летних чума на берегу, сети, раскинутые для просушки на жердях, хантыйская женщина, хлопочущая у костра, бегущие по берегу ребятишки.
Матрос вразвалочку пошел к трюму, поднял крышку люка, заглянул внутрь. Из темноты наверх, к внезапному свету полезла детская фигура в большом не по размеру светло-сером зимнем пальто. Одной рукой она хваталась за ступеньки лестницы, в другой так же цепко держала маленький чемоданчик-баретку. Неожиданно кто-то снизу схватил ее за ногу, девочка испуганно обернулась, чуть не свалившись с лестницы. Но забияка уже отскочил вглубь, а кто – она не разглядела. Выбралась-таки наверх.

Вот она, Женя, семи лет от роду. В пальто до полу, с подвернутыми длинными рукавами, в завязанном под подбородком ситцевом платке и чумазой щекой.  Аккуратно обогнув развеселившегося при ее появлении матроса, она  помахала рукой удалявшемуся рыбацкому поселению: «До свиданья, папа!»  Не выпуская из рук баретки, направилась к корме, обошла рубку, толкнулась в одну дверь, в другую, но ни одна не поддалась. Вытерла со лба проступившую испарину.
 
Матрос натирал шваброй палубу, не замечая, как  Женя бегала вокруг рубки, мельтеша перед глазами капитана. Вот она перешла с бега на шаг, пошла все медленнее, а потом и вовсе засеменила, прижимая коленки. Остановилась на корме, опустила на пол баретку, скрестила ноги, обеими руками уцепилась за поручни. Зажмурилась. 
  Когда матрос, насвистывая, пошел на корму ставить швабру, Женьки уже и след простыл, осталась только лужица, которую матрос машинально смахнул. И не заметил, что по сухой палубе с другой стороны рубки протянулась цепочка мокрых детских следов. А Женька на полусогнутых ногах, так, чтобы пальто вокруг шалашиком, просеменила в нос самоходки, спряталась за чугунную тумбу с канатом. Озираясь и всхлипывая, открыла баретку, достала трусики и чулки.

На противоположном  дальнем  берегу появился другой чум с едва различимыми фигурками рыбаков. Матрос задрал голову, крикнул капитану, показывая рукой в сторону берега: «Может, зайдем? Рыбы возьмем?» Капитан отрицательно качнул головой. Женька уже переоделась в сухое белье и, стоя по пояс в трюме, всматривалась в далекие фигуры на берегу и снова махала рукой: «До свидания, папа!» Матрос, бросая за борт ведро на веревке, весело подмигнул ей: « У тебя что, везде папа?!»
- Да. Он рыбачит на Оби.
Матрос достал полное ведро, качнул головой вслед спускающейся в трюм Женьке: «Вот народ! Сами придумают, сами и верят!»

Капитан навел бинокль на одинокую березу, увешанную разноцветными ленточками: ничего интересного, обычное место хантыйских ритуалов. Матрос унес в кубрик ведро с водой, вышел с булкой хлеба и банкой сгущенки. Только сейчас заметил, что на бельевой веревке, рядом с развешанной им одеждой, примостились детские трусики и чулки в мокрых пятнах. Подал еду вниз, на руки пацанам: « Держи, «арестанты»! И по палубе не бегать!» Все обошлось, никто не заметил Женькиного позора, поэтому, как только матрос исчез, она облегченно воскликнула: « Боятся, что мы убежим!»

Пацаны втроем разломили  буханку, раздали всем по куску, принялись макать хлеб в сгущенку. Валерка, в куртке нараспашку без единой пуговицы,  с видом бывалого мужичка ногой пододвинул банку девчонкам, произнес как бы не ей, а так, в никуда: « Все равно словят!» На эту реплику, на  подвинутую небрежно банку Женька откликнулась всем сердцем: поплевав на ладошку, пригладила себе челку, стянула платок и смахнула с пальто крошки. Смущенно поглядела на него исподлобья, но, увы, ее красота не возымела на него никакого действия. Матрос опустил крышку люка, и в наступившей темноте, давясь хлебом, горестно запричитала Наташа, сидевшая рядом с Женей: « Я домой хочу… Домой…» Пацаны «цинично» хмыкнули. Женя вздохнула, облизнула сгущенку с хлеба и положила его в баретку, про запас. Вынула детский калейдоскоп, покрутила его, но увидела только темноту…

…Но уже темноту не трюма, а елового шалаша, который Женя и ее дружок Паша построили на задворках огорода. Сидя на корточках, Женя, восхищенная калейдоскопом, пыталась отобрать его у друга: «Вот это да! Дай подержать!» Пашка жадничал, мол, самому нужен, а она не унималась, выспрашивала, что же там видно? Да все, что хочешь, сжалился он и, не выпуская калейдоскоп из рук, дал заглянуть в него. Пораженная красотой узоров, она не сумела скрыть зависть и дернула его за ухо, похвастав, что ей зато купят городское пальто. Паша отреагировал философски: «Ну и чё? Модница, что ли?» На этом и помирились.
 Женя похвалила его за хороший шалаш, «как настоящий дом» и, уколовшись о еловую ветку, ойкнула и предложила быть мужем и женой. Наивный Паша поинтересовался: «А как?» Неужели непонятно? Она будет жена, а он пойдет на охоту! На охоту Паша не хотел, а хотел рыбачить. Женя сварливым голосом отправила его на рыбалку, но другу не понравился ее командный тон и он отказался также и рыбачить. «И что мне с тобой делать, бестолочь? Побить, что ли?» – заохала Женька и вылезла наружу.

Сдула челку со лба, подбоченившись, оглядела огород с едва проклюнувшимися ростками картошки: «Давай тогда картошку копать…» Но тут ее внимание привлекло движение возле дома. Она раздвинула кусты, присела, затем встала на цыпочки, залезла на  изгородь, чтобы все-таки разглядеть происходящее. Возмутилась, заметив уходящих мать и сестру: «Сами в магазин пошли, а меня не взяли!» Ловко спрыгнула с ограды и, подтягивая на ходу чулки на резинках, побежала.
-Ты куда? А подраться? – обиделся Паша.
-Потом! А ты копай!

Деревенский магазин подслеповато щурился на дорогу одним окном, два другие были наглухо закрыты ставнями. Женя с трудом потянула на себя тяжеленную дверь, протиснулась внутрь и застала мать и старшую сестру Настю как раз в самый важный момент – они разглядывали зимнее пальто серого цвета, только что выложенное на прилавок продавщицей Анной Андреевной, в обиходе сокращенной до Андрианны.

-Нынче товар завезли, еще никто не мерил, - сообщила она. Мать, волнуясь, поправила на голове зырянский кокошник и натруженными руками благоговейно дотронулась до ткани пальто: «Шевиот?» Откуда Андрианна, имевшая дело в основном с брезентухой, могла знать о таких тонких и возвышенных материях? Кто его знает? Драп, наверное. А может, и шевиот.
-Почем?
-Тридцать два рубля. И фасон хороший.
-Больно уж светлый, - вслух боролась с искушением мать.

Сестры замерли в ожидании решения. Мать протянула пальто старшей, помогла застегнуть пуговицы. «Как раз», - выдохнула Настя. «Шибко маркий…»- все сомневалась мать. Дрогнувшим голосом дочь возразила, что она в нем не валяться же будет, а в школу только ходить. Женя не могла отвести от пальто восторженного взгляда. Протиснулась между сестрой и матерью, просительно заглядывая им в глаза: «А я?! Я же нынче тоже в школу пойду!» На что мать заметила, что у нее есть малица и, поборов сомнения, сказала Андрианне: «Беру».
-Она мне совсем малая…- канючила без всякой надежды Женька. Дернула сестру за подол. - Дашь поносить?

Но Настя как будто не расслышала ее вопроса, и Женька констатировала: «Жадина!» Мать уже подошла к продуктовому отделу, младшая дочка приплелась следом, встала на цыпочки, чтобы лучше разглядеть витрину, украшенную спиралью из шоколадок и холмиком шоколадных конфет «Ромашка». С пальто не повезло, поэтому пришлось хитрить, чтобы выгадать для себя хоть что-то.  Андрианна взвесила две буханки хлеба, «кило сахару» и «полкило печенья». «Настя, а шоколадные конфеты сильно сладкие или нет?» – громко и жалобно обратилась Женя к сестре. Та, уже с пальто на руке, толкнула ее в бок, шепотом одернула: «Забыла что ли?  Нам же покупали на Новый год!»
«Как сгущенка, да?» - не унималась Женька.

Андрианна просекла ее маневры, улыбнулась. Мать смутилась, выбрала из кошелька оставшуюся мелочь, протянула Андрианне: «Взвесь на сдачу. Какие, доча?» Женькин палец намертво приклеился на стекле над «Ромашкой». Андрианна положила на весы четыре конфеты. Ей охота поговорить, а когда еще следующий покупатель зайдет? Вот, Майка уж какой вечер без молока приходит. Мать посочувствовала: может, заболела? «Холера ее знает! С виду весёлая. А вымя – пустое! Прямо не знаю, что и думать», - жаловалась продавщица, пока мать укладывала продукты в сумку.

Дома Женька сняла с гвоздя ножницы и спрятала их под подолом ситцевого платья. При первом же шаге ножницы вывалились, она засунула их под резинку чулок. Убедившись в отсутствии свидетелей, пробралась в кладовку, где при тусклом свете, пробивавшемся сквозь редкие щели, принялась искать среди висящей на гвоздях одежды свою малицу. Нашла. Бормоча «малая она мне! В такой ходить – чё люди-то скажут?» ножницами обкусала рукава, «выровняла» подол. Обрезки шкуры спрятала здесь же за сундук.

С улицы раздался голос Насти: «Мам, мам! У нас кто-то картошку выкопал! Полгрядки!» - «Как – выкопал?! Мы же ее только посадили!» Женькино сердце ухнуло в пятки.

Через несколько минут она уже стояла в прихожей с ножницами в руках. За столом, закрывшись газетой «Правда», сидел отец, которого разбирал смех. Мать из кухни бросала на него осуждающие взгляды. Наконец, отец откашлялся, отложил газету в сторону, спросил, как дела в полеводстве и большой ли урожай собрала дочь. Уловив в его голосе смешливые нотки, Женька с готовностью стрельнула по сторонам в поисках поддержки. Мать не разделяла такого легкомысленного отношения к посаженной картошке: «Чересчур, видно, мы тебя разбаловали. С таких-то пор хулиганить…» Отец резюмировал, сами такую дочь вырастили, значит, по ее прихоти придется зимовать без картошки, впроголодь. А мать многозначительно намекнула  про ремень, которого та не знает, но вполне заслужила. Женька грустно шмыгнула, потупилась. Самое лучшее было сейчас зареветь, но слеза не шла, она натужно шмыгнула еще раз, вздохнула. Подтянула чулок.

-Тасму видела? – с наигранной суровостью спросил отец. Женька изумленно вскинулась: «Бить будешь?!» Покосилась на стену, где висела грозная тасма – кожаный пояс с металлическими бляхами и ножнами. Родители переглянулись, отец не выдержал, схватился за газету и уже оттуда сдавленным голосом приказал: «Иди, сажай картошку». Женька послушно положила ножницы на стол, повернулась уходить, но мать тут взяла со стула порезанную малицу: «А с этим что?»
-Что-что? Будет носить.
 
Как только за Женькой закрылась дверь, мать укоризненно попеняла мужу, что ему все смешки, а как ей с ней управляться? – Да что с ней управляться? Подрастет – поумнеет. – Как же! Сейчас-то ей слово, она десять в ответ, а потом и вовсе от рук отобьется! Ведь не сама картошку выкопала? Пашку науськала! Отец беззаботно рассмеялся: «Значит, бригадиром будет. Или министром!» А мать уже и не сердилась, так, для проформы проворчала, мол, с ним говорить, что сено жевать.

Женя стояла у забора и с завистью следила, как пацаны на улице играли в «штандер». К ней подбежал девятилетний брат Миша и вполголоса, чтоб не услышали пацаны, сочувственно поинтересовался: «Чё папка? Про тасму спрашивал?»
- Ну! Я даже испугалась, - вздохнула Женя. И тут же показала язык пробежавшему мимо «вредителю» Пашке, который честно выполнил ее наказ. Под нижней жердью пролез младший братик Алешка, она деловито вытерла ему нос. Он не выговаривал еще букву «ш»: «А Пафку  мы отлупили. За нафу картофку». С тазиком мокрого белья вышла Настя, принялась развешивать его на веревке. «Кому было сказано посадить все обратно?» – грозно прикрикнула на сестру. Та неохотно поплелась за дом.

Уже вечерело, а она в дальнем углу огорода все засовывала назад в землю картофельные клубни с ростками. Озиралась на окна дома, тщетно ожидая жалости к себе, несчастной.  Ничего, только в окошке шевельнулась занавеска, да мелькнули лица братьев. Она всхлипнула, руками сгребла землю вокруг последнего ростка. Во дворе отец собирался на рыбалку, тщательно, чтобы не спутать, сложил сеть в мешок, забросил его на плечо. Искоса глянул за проходившую мимо понурую Женьку: «Посадила?» Она кивнула, он ободряюще хлопнул ее по макушке, показал на стоявший на земле закопченный котелок с кружкой и  ложкой: « Поможешь?» Мигом просохли слезы, она с благодарностью взглянула на отца, схватила котелок и весело потопала к берегу, стараясь попасть ему в шаг.

…А самоходка продолжала свой путь. Басовитым гудком поприветствовала встречную моторную лодку с двумя рыбаками. Женька поднималась из трюма наверх, по-прежнему цепко ухватив свою баретку. Как только из глубины  к ней опять потянулась рука, она резко обернулась и пнула обидчика прямо в лоб. Валерка, а это оказался именно он, потер лоб и через силу скорчил ей  рожу. Женька под доносившуюся из рубки модную песенку про белого медведя снова помахала вслед какой-то моторке. Побрела по палубе, наткнулась на распахнутую дверь, просунула внутрь голову – это оказался туалет. Втянулась внутрь вместе с пальто и чемоданчиком. Счастье.

К дежурившему за штурвалом матросу подошел свежевыбритый и причесанный доктор, повертел с любопытством головой, сладко потянулся  «давно я так не отсыпался!» и навел бинокль на речные просторы. Женька стащила с веревки свое одиноко болтающееся бельишко, запихнула  в баретку. Уселась за тумбой с канатом, принялась жевать вчерашний хлеб. Матрос кивнул на нее, поинтересовался у доктора, как они их вычисляют. «Опыт! Ну, и талант, конечно!» – ответил доктор и перевел бинокль на девочку. Матросу было любопытно, много ли за это «плотят», за количество или как? « Если бы! Так, за вредность доплачивают» - небрежно заметил доктор.

Женьке не слышно разговора взрослых, но сквозь шум двигателя из трюма донеслись обрывки фраз: «Опять разнылась?» - «Ага, тебе хорошо! А я слишком трудно досталась маме, чтобы она могла так легко меня потерять!» Этот пассаж явно озадачил мальчишек, они замолчали, а потом загоготали: «Психованная, что ли?» - «Да чокнутая!» Женька плотнее запахнулась от ветра, уткнулась носом в колени…

Взволнованная мать металась по дому, не зная, за что в первую очередь взяться. Женьке была дана команда не вертеться под ногами, поэтому она изо всех сил старалась удержать себя на стуле. Настя бегала взад-вперед, наливая в цинковое корыто горячую воду. Мать умяла рукой Женькины вещички, лежавшие в раскрытой баретке: «Доченька, сама стирать сможешь?» Женя беззаботно кивнула: «Ага!»  Из чего сестра резонно заключила: «Не сможет…» Мать одернула куртку на дочери  - маловата! -  и чуть не заплакала. Женька резко ткнулась головой в ее большой живот – ей же невдомек, что она на последних месяцах беременности. Мать сдержанно охнула: «Стой, не шебуршись! Отца бы дождаться… Приспичило ему сегодня на рыбалку ехать! Да куда ж вы так растете? Скоро осень… Замерзнешь…» Она посмотрела на Настю, та поняла все без слов. Достала с вешалки из-за занавески свое новое пальто, стряхнула с него невидимую пылинку.
-Это – мне?! Ух, ты! – не поверила Женька в свалившуюся на нее роскошь и тут же напялила ее на себя, утонув в ней целиком.
-Большевато…- опечалилась мать.
-Зато теплое! – возразила ей Настя.
- Разве что на вырост …
Жене не нужна была эта огромная сестринская жертва, и вообще ей надоело торчать посреди комнаты, душа рвалась на улицу, на волю. Насупилась: «Я не поеду!»
-Доченька, надо. Сказали, всего на два месяца. Ты ведь потерпишь?
Два месяца кажутся Женьке сроком небольшим, она великодушно качнула головой. Мать быстро выкупала ее в цинковом корыте, уговаривая, чтоб не плакала она там, не хулиганила. А потом торопливо, на бегу перешила на пальто пуговицы и подогнула рукава.

Летний зной сморил деревню. Женька в сопровождении родных, обливаясь потом, гордо мела улицу подолом зимнего пальто. Поодаль замер ошалевший от этого зрелища Паша в выгоревшей на солнце майке. Женя, довольная произведенным на дружка эффектом, проходя мимо, улыбнулась свысока: «А у меня – туберкулез! И я – уезжаю!» Паша, окончательно оробев, даже не решился показать ей в ответ рожицу. Она же, в ореоле солнечного света, ослепительно-яркой звездой потопала дальше. Опомнившись, он  догнал ее и протянул калейдоскоп. «Мне?! Насовсем?!» – изумилась Женька. Не ответив, он дал деру.

…Самоходка подошла к пункту назначения. Дети в трюме услышали, как трап глухо стукнулся о деревянный причал. Матрос, проверив ногой, надежно ли он установлен, провозгласил: «Салехард! Прибыли!»

Их встретило одноэтажное деревянное здание с вывеской: «Санаторно-лесная школа-интернат». Повели по очереди в кастелянную, в которой все завешано, завалено пальто, обувью, тюками с бельем. На свободном пятачке торчала Женя со своим пальто в руках, с вытаращенными от ужаса глазами, а из дебрей полутемного помещения грохотал голос  кастелянши: «Умершие… Где тут у меня умершие?..» Наконец, кастелянша со сдвинутыми на лоб очками выгреблась из завалов, смутным взглядом окинула девочку, широкими шагами перешагнула через тюки. Пройдя мимо, оперлась на Женькино плечо, приоткрыла дверь и крикнула в глубину соседней комнаты: «Всех умерших я списала еще в прошлом квартале! Их было-то всего двое!» Вернулась назад, погруженная в свои мысли. Вспомнив что-то важное, снова семимильными шагами перемахнула через тюки и взревела раненым зверем: «Вспомнила! Нижнее белье я списала на уничтожение, а пальто! Пальто – отдали как материальную помощь этой, да как его! Тьфу ты! Ну, поломойке! Многодетная она!» Замерла посреди комнаты и пожаловалась неизвестно кому: «Инвентаризация, черт ее дери… работать некогда. Раздевайся!» С этими словами задрала подол Женькиного ситцевого платья и бесцеремонно осмотрела белье: «Белье хорошее, оставим.  Ботинки пока носи. Будут сапоги – выдам».
-Я ненадолго…- подала робкий голос Женя, прижимая пальто к груди.
-Конечно. Пальто вон туда клади. Та-а-к, что тут у нас есть? - Она нырнула в дебри развешанной одежды, возникла уже с пальто размытого красного цвета, в своей учетной тетрадке поставила  галочку: «Фамилия?»
-Рокина.
-Русская? Коми? Тогда новое подыщем, - понесла пальто вглубь комнаты.
-Ханты. По папе. А по маме…

Кастелянша вернулась с этим же пальто: «Значит, сойдет это. Хотя ты не очень похожа». Попыталась забрать у Жени ее пальто, но та вцепилась в него, зашипела: «Не отдам…. Это не мое…. Это Настино…. Я скоро от вас уеду!» Кастеляншу так и подмывало дать ей подзатыльник: «Не положено в своем ходить! У нас спецучреждение! Да и лето сейчас!» Женя пыхтела, но не сдавалась. Силы оказались неравными, и тетка все-таки вырвала пальто, швырнула в общую кучу. Тихо скуля, Женя потащила его назад и пошла к дверям, с трудом перешагивая через тюки.
-Ладно, - сдалась кастелянша. – Давай платок! Будешь уезжать - заберешь! Вещь хорошая, новая…
Она ловко свернула ее пальто валиком, уложила  на расстеленный платок и перевязала узлом крест-накрест.
-Не потеряется? 
-У меня?! – рассмеялась кастелянша. – Нет! Смотри, куда кладу, - засунула узел в дальний угол комнаты: таких тюков там скопилось не меньше десяти-пятнадцати.

С красным пальто и бареткой Женя вошла в отведенную ей комнату, где на трех кроватях чинно сидели девочки, четвертая была свободна. Что это?! – поразилась Женька. Почему они все одинаковые?! Смуглые, узкоглазые и черноволосые. Она присела на краешек кровати и, чтобы не видеть их, уставилась на свои руки и с ужасом услышала, как они заговорили на совершенно непонятном языке. Оцепенело сосредоточилась на царапине на пальце. Одна из девочек, Рита, спросила: «Тебя как звать?» Получив ответ, подозрительно уточнила, не русская ли она.  Женя прошептала: «Нет, хантыйка. А вы… кто?» Вместо «ненцы» ей послышалось «немцы». В ужасе Женя сползла с кровати, на деревянных ногах доковыляла до двери, в коридоре  пустилась бежать, чуть не сбила с ног соседку по трюму Наташу. Схватила ее за руку: «Там немцы!» Наташа оторопела: «Где?!» Женя указала пальцем на комнату: «Там! Они и говорят по-немецки!» 
-Врешь?!
Подкрались к двери, просунули носы в щель – одинаковые девочки продолжали сидеть на одинаковых кроватях. «У меня в комнате такие же», - прошептала Наташа. Им стало страшно, прижались спинами к стене: «Я их боюсь». – «Я тоже». Женьку осенила идея: «Давай их в плен возьмем!» По коридору разнесся крик: «Спать! Сончас!» Мимо них пробежала стайка еще таких же девочек. «Всех?!» – потрясенно уточнила Наташа.
В сончас Женька лежала на кровати, укрывшись с головой, и незаметно из-под одеяла пальцем стреляла по девчонкам: «Кх! Кх!»…
 
…Во дворе дома восторженно вопили Настя, Миша и Алешка, стреляя из палок по пролетавшему над деревней самолету-кукурузнику: «Кх! Кх! Бах-тарабах! Война! Ура! Война началась!»  Лишь испуганная Женя сидела на корточках,  накрывшись медным тазиком для рыбы. «Ура! Война! Мы первые узнали! Бах-тарабах!» - радовались братья.  Миша первым заметил, что к ним с ружьем наперевес короткими перебежками мчался сосед по кличке Шайтан-Петька. Спрятавшись за поленницу, дети наблюдали, как приземистый цепконогий ханты прямиком заскочил в дом.  И с порога, стараясь не наводить панику на гражданское население в лице матери, обратился к хозяину, заряжавшему патроны: «Егор Иванович, немцы! Собирай из коммунистов ополчение!» Отец забил пыж в патрон, отложил его в сторону, с недоумением посмотрел на соседа: «Ты чего, Петра? Лишнее выпил? Все коммунисты на покосе».
-Я хозяйку свою уже эвакуировал туда. В лес, с сухарями,  - гнул тот свое. Мать, разжигавшая на кухне самовар, прыснула, чуть не уронила самоварную трубу: «Комаров, что ли, кормить?» Посмотрела в окно: его жена с мешком сухарей на спине, корова и трое детей гуськом торопились в сторону леса.
-Гм-гм… Зачем? – усмехнулся отец.
-Дак немцы! Наверное, опять война! Нас, фронтовиков, шесть человек, самолет не собьем, что ли? Или ты сдаться хочешь? – заподозрил неладное Шайтан-Петька.
-Ты про какой самолет говоришь? Этот, что ли? – кивнул отец на окно.
- Ну! Летает… туда-сюда, туда-сюда. Разведчик.
-Да какой разведчик?! Война когда уж кончилась! Тридцать лет почти. Геологи, наверное, или еще кто.
Шайтан-Петька сел, поставил рядом ружье, вытер с виска пот. Достал самодельный кисет, скрутил самокрутку. В непослушных руках табак рассыпался, он смутился, запихнул курево в карман: «Вот шайтан! Вздремнул немножко, а тут смотрю, самолет летит…Как под Ленинградом, когда в блокаде сидели…» - вынул из-за пазухи ополовиненную бутылку водки, заткнутую бумажной пробкой, поставил на стол: « Выпьем тогда, что ли…» Отец бросил виноватый взгляд в сторону матери, но отказаться от такого искушения не в силах. Придвинул к центру стола пару граненых стаканов.

Вскоре повеселевший Шайтан-Петька вышел из дома. Женьке из-под тазика видны его ружье и ноги в летних кисах. «Она боится, что самолет ей на голову сядет», - подала голос из-за поленницы Настя. «Не сядет. Хотя…кто его знает, что у самолета на уме?» – задумчиво протянул сосед. Когда он ушел, Алешка стал допытываться, почему Шайтан-Петька не стреляет, ведь у него настоящее ружье. Его жена, не дождавшись военных действий, тем же составом – корова и дети – медленно вернулась домой. Миша разочарованно протянул: «Война кончилась. Женька, не трусь, вылезай!»

Раз! – И сорвано одеяло! Два! – И наотмашь  по спине ремнем!  Спросонок Женя не могла понять: за что?! Схватилась за одеяло, потащила на себя. Увидела Веру, дежурную по интернату, высокую симпатичную девочку, которая возвышалась над ней, поигрывая ремнем. Для пущего эффекта Вера рявкнула: «Подъем!» Затем уточнила у остальных, надо ли еще кого-то будить? Девчонки, заправляя кровати, дружно откликнулись: «Нет!» Женя запуталась в рукавах своего платья, наконец, надела, но на левую сторону, сняла, перевернула. Снова натянула. Обида прожигала сердце, но она не подала виду, что ей больно. «Что-то ты мне не нравишься…»- процедила Вера, наблюдая в дверях, как новенькая неумело заправляет кровать, старательно приглаживая руками бугры под покрывалом. Когда она, не дождавшись ответа, вышла, Женя осмелилась спросить: «А она кто? Русская?» Услышав, что хантыйка, страшно удивилась – таких злых людей она в своей деревне не встречала.

Женя и Наташа выскочили из дверей интерната и, переговариваясь на ходу, побежали к стоящему напротив дощатому туалету: «Тебя тоже били?» - «Нет». – «А почему?» - «А я сразу сказала, что русская». Скрылись в туалете, накинули изнутри крючок. В дырку из-под выпавшего сучка Женя смотрела на снующих детей: «А русских, что ли, не бьют?» - «Говорят, нет». – «А почему?» - «Боятся. Потому что русские всегда начальники». Рысцой потрусили назад. «Я ей сдачу дам!» – пообещала Женя. Разумная Наташа посоветовала лучше наврать, что она тоже русская, и тогда все от нее отстанут. Остановились в коридоре за углом.  Женя лизнула таблетку, поморщилась – фу, горькая! – и просунула таблетку в щель на полу. Следом отправились еще горсть и порошок в бумажке. Наташа свое лекарство, подумав, вернула  в карман.

В столовой Женька мучилась перед тарелкой с котлетой, не в силах проглотить откушенный кусок. Воспитательница Таисия раздраженно ткнула ее головой в тарелку: «Ешь! Я кому сказала? Глотай! Страна вас кормит-поит, а вы неблагодарные дикари! Что, котлет никогда не ела?» Она замотала головой: нет! С усилием сглотнула первый кусок: «Противная. Как говно». «Дома лучше жрала?! А с чего тогда болеешь?! Я не уйду, пока ты не…не съешь ее!» – Таисия искромсала вилкой котлету, нанизала кусок и сунула его Женьке под нос. Она покорно, давясь, начала жевать, но подступившая к горлу дурнота мешала проглотить. Попыталась встать. Воспитательница вжала ее в стул: «Куда?! Сидеть!» Женю стошнило прямо на тарелку.
-Вот свинья! – брезгливо отдернула руку Таисия. – Дежурные, помогите убрать!
Осунувшаяся и побледневшая Женя боялась поднять глаза, пока воспитательница рядом вытирала носовым платком руки. Наташа, чтобы подкормить потом подружку, украдкой стянула с общей тарелки два куска хлеба. Наконец, Женька осмелела, подняла на Таисию глаза:
-А вы знаете, я – русская! Правда.
Таисия бросила на стол платок, пошла, даже не пытаясь понять смысл ее слов.

Зато Вера, Рита и присоединившаяся к ним Аня исполнились праведного гнева и пинками загнали ее в угол рекреации: «Отца предаешь?» Вжавшись спиной в стену, Женька безуспешно отбивалась от их тумаков. От нации своей отказываешься? Русская, значит? – градом сыпались обвинения. Рита дернула Женю за волосы: «А ну, пой!» С другой стороны руку ей заломила Вера: «Пой свою песню! У тебя есть своя песня?» Женька отрицательно замотала головой. «У каждого человека есть своя песня!» – убеждала ее Рита.
-Значит, будешь петь мою! – заключила Аня и протяжно затянула: «Не-е-хоралие-э-э, маньха сава мюнэ-э-э, салям хаби нюнэ-э-э, маньха сава мэ-э…»
-Повтори! – скомандовала Рита. Женька крепко сжала губы и зажмурилась в ожидании побоев. Они втроем опять принялись мутузить ее, но тут прибежала Наташа: «Не бейте ее! Я вам спою!» Ее отталкивали за ненадобностью, но она продралась к подружке, встала плечом к плечу и попросила чуть не плача: «Женя, спой, пожалуйста! Трудно, что ли?» Затянула: «Не-е-хоралие-э-э…» Женька сдалась, и остаток они допели вместе. Враги  оттаяли: «Молодцы! В следующий раз выучим второй куплет». Наташа деловито поинтересовалась, много ли куплетов в этой песне. Аня снисходительно похлопала ее по плечу: когда как, иногда песня длинная получается.  А Вера уставилась Женьке в глаза и отчеканила:
-Надо свою песню иметь. Иначе всегда будешь петь чужую.
Крутанулась на пятках. Ушла, покачивая бедрами.

Женя  растолкала девочек и выбежала на улицу. На крыльце долго и натужно, до испарины на лбу, кашляла. Унимая озноб, обхватила себя за плечи, присела на ступеньку. Из-за угла вышел Валерка, бросил тлеющий окурок, затоптал его и нарочито равнодушно поинтересовался: «Чё, ревешь, что ли?» Женя буркнула, что нет. Валерка со знанием дела посоветовал лупить девок, если они дерутся.
-Без тебя знаю, - нервно дернулась Женя. – Убегу я отсюда.
-Я сам собираюсь. Вот только зимы дождусь.
-Лучше на катере.
-Чё ты понимаешь? Зимой пешком – в любую сторону. Река встанет, болота подмерзнут. И гуляй! Хоть на Северный полюс.
-Холодно же.
-Фигня. Я привычный, - Валерка поднялся на крыльцо, вдруг повернулся и погрозил кулаком. – Смотри, если кому скажешь – Москву покажу! Ха-ха!
-А как? – удивленно привстала Женька. Валерка спрыгнул с крыльца: «А вот так!» - сжал ей голову ладонями, оторвал от земли. Женька болтнула ногами, ойкнула. Валерка довольно засмеялся.

Прибежала запыхавшаяся Наташа: «Женя, в ординаторскую!» Забыв обо всех обидах, Женька запрыгала по коридору:«Ура! Меня выписывают!» В ординаторской медсестра после взвешивания на напольных весах посетовала, что ребенок похудел на два килограмма, и это плохо. Женя, услышав цифру два, обрадовалась: «И два месяца прошло! Теперь вы меня отпустите домой?»
-Отпустим, но года через два, не раньше.
-Меня мама ждет, - непослушными губами прошелестела Женя. Медсестра запустила руку ей в карман, вынула горсть таблеток: «Та-а-к. Сама будешь пить или мне проверять?»  Потом сжалилась, погладила ее по плечу и сказала по секрету, что ей надо больше есть, особенно витаминов, и отсыпала из флакона три витаминки. На столе их стояла целая упаковка. В коридоре ее с нетерпением ожидала Наташа: «Отпустили?» Женя замотала головой, потерла глаза кулаком, чтобы не расплакаться: «Меня в вашу комнату перевели». 
-Смотри, сколько я фантиков накопила, - сочувственно затормошила ее  подружка. - Один уже этим отдала, - показала на бегающих друг за дружкой Аню с Ритой. – Чтоб не задирались. Хочешь фантик?
Женя молча прислонилась лбом к стене, погладила царапину на стене.

…В солнечных утренних лучах, пронизывающих ситцевую занавеску, стоя спиной, отец снимал через голову майку. Женьке с кровати виден был большой шрам на его худощавой мускулистой спине: наискосок через левую половину в сантиметре от позвоночника.
-Пап, а ты на войне солдатом был?
-Солдатом.
-А когда тебя ранили, ты плакал?
-Не помню. Наверное, - отец застегнул на рубашке пуговицу. С постели на полу поднялся  проснувшийся Миша:
-Солдаты не плачут!  Правда, пап?
-Верно, сын, - улыбнулся отец.
Мимо Женьки промаршировал полусонный Алеша: «Я солдат! Я солдат!» Она выставила из-под одеяла подножку, и брат, растянувшись на полу, горестно расплакался.

А потом Женя с Пашкой играли в партизан. Ее привязали к забору, а он зловеще поигрывал перед ней кнутом: «Русский партизан?» Но она бесстрашно призывала: «Фашист, лучше сдавайся!»  Паша вдруг озабоченно уставился за ограду: «Это ваш бычок?» А Женька, полагая, что это фашистская уловка, гордо отрезала: «Пытай! Я тебе ничего не скажу!» Пришлось тому остудить ее воинственный пыл: «Женька, ваш бычок сосет чужую корову». И вправду, неподалеку от них бычок Валет с шумом сосал вымя Майки – коровы продавщицы Андрианны. «Вот фашист!» - Женька зубами развязала узлы на руках, кинулась отгонять бычка.

Взбудораженная семья приняла все меры, чтобы прекратить это безобразие. Полуторагодовалого Валета загнали в ограду, и он, лишенный свободы, стал томиться неволей: не ел и не пил, хотя Женька, ползая на четвереньках, охапками рвала траву и совала ему в морду. Неподалеку, не сводя с Валета тоскливого взора, призывно мычала Майка. Ее прогоняли, но она упорно возвращалась. Наконец, мать, не выдержав этой вакханалии, загнала бычка в стайку, отчего Майка горестно склонила голову. Женька исчезла в сенях, а потом в дикарском танце выскочила в своей искромсанной малице. Залезла на ограду, издавая угрожающее «у-у-у» и растопырив торчащие по локоть руки. Корова испуганно унеслась прочь.
-Вот-вот, только скотину пугать! – вздохнула с облегчением мать.

Через несколько дней исхудавшего Валета пришлось выпустить на волю, и он тут же воссоединился с Майкой, преданно поджидавшей его за сараем. Отец прибегнул к крайней мере: смастерил кожаный намордник с торчащими наружу гвоздями и надел его на морду Валета. «Ну, все, теперь она его сама не подпустит», -  затянулся удовлетворенно папиросой. Открыли калитку, и бычок вприпрыжку поскакал на волю. Голод не тетка – через минуту он уже приспособился щипать траву через намордник. Но тут из-за сарая появилась неугомонная Майка, подошла к Валету, шумно обнюхала его. Раздраженный намордником, он взбрыкнул. Корова промычала ему на ухо что-то бархатисто-нежное, и бычок успокоился, послушно ткнулся мордой с торчащими гвоздями в ее вымя. Майка, постанывая  от боли (или от удовольствия?), гордо вскинула голову в сторону людей: ну, что, чья взяла?!
-Тьфу! Вот поганка! - отец в сердцах бросил окурок в банку с водой и ушел в дом.

Тундра нежилась под сентябрьским солнцем, подставляя ему  оранжевые, желто-зеленые и красные бока. Местами тускло проглядывали рельсы убегающей в бесконечную даль железнодорожной колеи. Первоклассники сидели на потемневших от времени шпалах, положив на колени альбомы для рисования. Душистая и пушистая учительница Людмила Васильевна, распираемая восторгом собственной молодости и окружающей красоты, почти захлебывалась в звонких словах:
-Дети, сегодня вместо уроков у нас экскурсия! Даже в нашем городе на Полярном круге мы можем встретиться с прекрасным! – широко повела вокруг рукой. - Постарайтесь передать на бумаге эту красоту и те чувства, которые она в вас вызывает!

Дети ничего не поняли, заерзали. Сеня, сидевший рядом с Женей, шмыгнув носом, уточняет: «Нарисовать, что ли?» - «Ну, конечно!» Ребятишки как по команде оживились, принялись отбирать друг у друга карандаши. Большую часть добыл Сеня и победно сжал их в кулаке. Кто-то из малышей пропищал: «А мне только желтый достался….»  Учительница потребовала, чтобы Сеня поделился с товарищами, но он возразил, что для картины ему нужны карандаши всех цветов.

 Женька в дележе карандашей не участвовала. Печатными буквами писала на альбомном листе: «Я хочу домой. А во-вторых строках, вышлите мне фантики. То есть бумажки от конфет. Мы летом покупали 4 штуки». Пока дети рисовали, учительница вытянулась к солнцу, подставив под его нежаркие лучи свой изящный профиль.

Жене хотелось о многом рассказать родным. Но написала только, что в свободное время они поют свои любимые песни. Одна девочка поет, а остальные плачут. «По приютам я с детства скитался, не имея родного угла. Ах, зачем я на свет появился? Ах, зачем меня мать родила?»  Вдруг Рита выхватила у нее альбом, отскочила в сторону и громко по слогам прочитала: «Эту песню мы любим всем интернатом. Заберите меня отсюда. Лети письмо прямо мамочке в окно». Ха-ха-ха!» Женя в бешенстве налетела на нее, впилась зубами ей в руку, отчего та пронзительно закричала и выронила альбом. Подбежала учительница, с трудом оттащила Женьку и отшвырнула в сторону: «Что за дикость?! Разве можно так на людей кидаться? Ты что, в зоопарке росла?» При слове «зоопарк» дети стали охотно прыгать, громко ухать и кривляться.
-Сама ты зоопарк, - набычилась Женя.
-Разбираться будем у директора! – учительница отвернулась, снова подставила лицо солнцу. – Дети, продолжайте рисовать.
 Сеня, разукрасивший свой лист всеми цветами радуги, застучал по рельсу железякой:
-А до дома по ней можно дойти?
-Нет. Это мертвая дорога. В ни-ку-да, - не отрываясь от солнца, отозвалась учительница. Сеня раздал уже ненужные карандаши, вдумчиво потянул длинную соплю: «А когда будем знакомиться с прекрасным?» Людмила Васильевна обернулась к нему, с ее лица исчезла радость: «О господи… В следующий раз».

Дети играли во дворе интерната, а Женька, потупившись в пол, стояла в кабинете директора. Пожилого усатого мужчину с орденской планкой на пиджаке она видела впервые, и его директорское звание внушало ей трепет. Людмила Васильевна, устроившись на стуле возле стены, докладывала про Женькино плохое поведение: «Накинулась на девочку, покусала ее. Потом надерзила мне. Я не знаю, что с ней делать, Афанасий Петрович. Давайте как-то накажем». Прикрыв культурно кулачком рот, Женя откашлялась. На лбу опять проступила испарина, вытерла ее рукавом платья. Директор нахмурился, поднялся из-за стола, подошел к ней. Съежившись, словно ожидая удара, подняла на него испуганные глаза. Директор положил большую теплую руку на ее взлохмаченную голову: «Скучаешь по мамке?» А кто ж не скучает? Женька торопливо закивала. Людмила Васильевна с недоумением смотрела на это «наказание».
-Надо потерпеть, - директор поправил челку, спадавшую ей на глаза. – Подлечишься и поедешь домой. А сейчас иди.
Женя, не веря в такой благополучный исход конфликта, бочком выскользнула из кабинета. Людмила Васильевна демонстративно отвернулась к окну. Директор достал из пачки папиросу, закурил, долго и задумчиво посмотрел на учительницу. Ей стало не по себе, она нервно вскочила: «Я все поняла. Извините, Афанасий Петрович».

В интернатской рекреации кипела обычная жизнь. Сидя на подоконнике, Валерка с дружком своим Славкой обсуждали план побега: «А дорогу как найдем?»- «Хоть как. Можно по солнцу». – « Я не умею». – «Да чё тут уметь? Выведу, куда надо». Девчонки углядели Женю, принялись запихивать ее в угол: «Смотрите! Сейчас она будет петь мою песню! Пой!» Женя при Валерке петь точно не собиралась, стала вырываться. Но девчонок было больше, и она, не в силах справиться с ними, нахально уселась на корточки. «Пой давай! А то получишь!» – ткнула ее Рита.
-Бе-бе-бе! – показала Женя язык. – А я, между прочим, на самолете летала!
-Да кто тебя туда возьмет?
-Меня-то? У меня же отец на войне воевал! Генералом! А потом немцы его ранили, а летчики спасли! И сейчас всегда к нам прилетают! – независимо цыкнула сквозь зубы, наслаждаясь произведенным эффектом. Вера перехватила заинтересованный Валеркин взгляд, подошла к Жене: «Эта малявка еще и сопит?! Не поет? Может, мальчиков стесняется?» Грациозно повернулась к Валерке, удивленно округлив глаза. Он мельком глянул на нее, не теряя из виду Женьку. Откуда-то из-за спин возникла Наташа: «Чё вы к ней лезете?» Ей ответили, чтоб не лезла не в свое дело.
-А у меня теперь своя песня есть! – с вызовом объявила Женя. – Про Советскую власть! Вот!
-Спой! – предложила Аня.
-Про Советскую власть?! Петь кому попало?! Дура, да?! Милиция заарестует!
Девчонки задумались, но аргументов для спора не нашли. Вера, презрительно скривив губы, прошла мимо Валерки, как бы нечаянно задев его локтем.

Через два дня обнаружили пропажу витаминов и всех согнали на построение.  Таисия объявила трагическим голосом: «У нас произошло ЧП. Кто-то украл из ординаторской упаковку витаминов. Десять флаконов. Лучше признайтесь добровольно». Конечно, никто не признался. Тогда Таисия пригрозила, что стоять они будут так до тех пор, пока не найдется виновный. «Я прошу того, кто взял витамины: не ешьте сразу. Это очень вредно!» – предупреждающе умоляла медсестра. Женя прошептала Наташе на ухо: «Сама говорила, что полезно» - «Врут все!» Взрослые ушли, а в строю началось хихиканье, разговоры, шевеление, выпихивания, в общем, своя жизнь.
-Кто взял, лучше признавайтесь! – истерично выкрикнула Вера. – Я не собираюсь здесь стоять!
-Ну, и катись колбаской! – хмыкнул Валерка.
-Самый умный, да?
-А ты задницей покрути! – посоветовал он, вызвав дружный смех пацанов. Вера покрылась лихорадочным румянцем. Подошла к Валерке, дала пощечину и тут же получила сдачу.

Началась общая потасовка. В этой кутерьме Женька незаметно убежала в комнату, вытащила из-под матраса витамины. Заметалась, не зная, что с ними делать. Бросила на пол, а один флакон спрятала в карман. Выбежала в коридор, по которому с криком неслась Таисия: «А ну, прекратить! Немедленно прекратить! Всем разойтись!»

В туалете, закрывшись на крюк, Женька горстями проглотила витамины. Пустую упаковку забросила в «очко». Когда вернулась, у стенки стояли только Вера и Валерка. А Таисия брызгала в крике слюной: «Государство о вас заботится! Лечит! А вы что делаете?! Неблагодарные! Да такого государства больше нигде в мире нет! Где еще бесплатно лечили бы таких уродов?!» Женя прошмыгнула мимо них, в комнате подсела к Наташе на кровать. «Витамины нашлись. Прямо в комнате!» – поделилась та новостью.
-Ничего себе! И кто их взял? – «удивилась» Женька. – Знаешь, я хочу увидеть государство.
-Это трудно.
-Я знаю. Но оно доброе…. Полезное. 
Наташа попросила еще раз показать письмо из дома. Женя охотно вынула из-под майки замызганное письмо, перечитала его  наизусть: «Недавно у нас родился Юрик».
-Юрик –это брат?
-Ну. И откуда он взялся? Его же не было. Фантики почему-то не прислали. Наверное, забыли. У нас ведь их полным-полно, некуда девать, - врала Женька, сама не понимая, зачем она это делает. Наташа испуганно смотрела на ее лицо, прямо на глазах распухавшее и красневшее. А Женя, ничего не подозревавшая о передозировке витаминов, отдуваясь, посетовала:  «Ух! Чё-то жарко». За несколько минут ее лицо стало похожим на шар с щелочками глаз и ушами нарастопырку. Наташа ужаснулась: «Женька?!»

Из умывальника-желоба Женя плескала на себя холодную воду, мяла лицо, но ничего не помогало. Погрузила голову целиком в бочку с водой, когда, отфыркиваясь, вынырнула, увидела в дверях Таисию. «Ты кто? Новенькая? Когда поступила?» – не узнала она свою воспитанницу. Женька виновато улыбнулась, но получилась странная гримаса. В ужасе она присела за бочку. «Сумасшедших мне только не хватало…» - проворчала Таисия, собираясь уходить. И тут ее озарила догадка: «Женя?! Рокина?!»

Ее наказали – вечером после отбоя босую, в трусиках и майке, поставили в коридоре. Из комнат выглядывали хихикающие ребятишки: «Голая! Голая!» Чтобы как-то закрыться от стыда, она села на корточки и, натянув майку до колен, обхватила голову руками. Валерка и Славка щелчками в лоб загнали любопытных по местам, вразвалочку прошли в комнату девчонок, вынесли ее платье. «Заругают…» - глухо отозвалась Женя.
-Плевать, - успокоил ее Валерка.- Не дрейфь.
-Не имеют права! – поддакнул Славка.

Она торопливо натянула платье. Через два часа, когда истек срок наказания, вошла в темную спальню. При ее появлении смолкли разговоры, даже  Наташа повернулась к ней спиной. В тишине раздались голоса: «Воровка…бойкот…». Кровать ее зияла голым матрасом, подушка и одеяло валялись на полу. Она не стала ничего собирать, перешагнула через тряпки, сбросила матрас и в платье легла на панцирную сетку.

Утром, когда строились в колонну, чтобы идти в столовую на завтрак, она осталась в одиночестве. Встала, как обычно, рядом с Наташей, но подошла Вера и обняла ее за плечи: «Здесь я стою!» Женя озиралась в надежде найти пару, но все были по двое. Поплелась одна в хвосте колонны. По дороге сочиняла письмо родным: «Милые мама, папа и все мои братья и сестры. Если спросите, как я живу, то я отвечу: отлично, чего и вам желаю! А зачем у вас родился какой-то Юрик? Он теперь будет вместо меня?» Чтобы никто не догадался о ее страданиях, Женя независимо вертела головой, напевая себе под нос: «У Советской власти сила велика!» Вера что-то сказала Наташе, они громко рассмеялись.

Возле столовой ее подкараулил Валерка и подставил подножку. Ко всеобщему веселью, она во весь рост растянулась у дверей. Медленно поднялась, отряхнулась и кинулась на Валерку с кулаками, а он, подсмеиваясь, увертывался от ее наскоков. В бессилии  Женя развернулась и пошла прочь.
-На фиг ты витамины стибрила? – догнал ее Валерка.
-Я…я…вылечиться хотела! – Женьку душили рыдания. – Она сказала…через два года!…У всех есть фантики, а у меня нету!…
Он остановился, а Женя пошла дальше, сквозь слезы разговаривая сама с собой. Шла, не замечая, что сбился платок, что сентябрьский ветер раздувал полы ее расстегнутого красного пальто. «Дорогое государство, я не воровка… Я хочу домой. Отпусти меня. Ты же доброе, ты все можешь. Жду ответа, как соловей лета…»

Ноги сами привели ее в речной порт. Спустилась по длинной лестнице вниз, к причалу, побрела по берегу. И вдруг увидела самоходку, стоявшую под погрузкой. Именно в такой ее привезли сюда из дома! Грузчики таскали на спинах мешки с мукой и сбрасывали их в трюм. Не веря своему счастью, она пристроилась за их вереницей. На палубе дорогу ей преградил незнакомый матрос: «Пассажиров не берем. Дуй отсюда. В милицию хочешь? Теть Зин, проводи девчонку!» Из рубки вышла «теть Зин» в штанах и с «беломориной» в зубах: «Может, возьмем? Жалко. Где твои мамка с папкой?»
-В Ямгорте.
-Не по пути. Мы на север идем. Так что беги-ка ты в интернат, - подтолкнула ее в спину. Женя понуро потопала по трапу. «Теть Зин» сплюнула папиросу за борт: «И чего детей мучают?» 
-Эй! – окликнула девчонку. – Голодная? Иди сюда.

Женя поспешно взобралась обратно на самоходку. В маленьком кубрике «теть Зин» отрезала ломоть хлеба, поставила тарелку борща. Когда с едой было покончено, расчесала ей волосы, на макушке повязала редкостный по тем временам голубой капроновый бант. «Москву видела?» - полюбовалась на дело рук своих.
-Конечно.
-Да ну?! – не поверила «теть Зин».
-Дак в кино показывали же!
-Вот когда вырастешь большая, увидишь ее взаправду.
-А меня туда пустят? – застеснялась Женя.
-А как же? Ты же будешь молодая, красивая. Как же не пустят? Наденешь туфельки на каблуках и пойдешь по асфальту: цок-цок.
-Я маму с собой возьму, - расплылась в улыбке девочка. – Можно?
-Обязательно. Но сначала вырасти надо. А если не будешь лечиться, то и не вырастешь. Поняла?  Жись-то, она вся впереди.
 
Бант завязан, погрузка закончилась.  Женька стояла на берегу и провожала отчалившую самоходку, подарившую ей напоследок прощальный гудок. Потом устроилась в закутке за ржавым катером на ящике из-под рыбы.  Достала из кармана заветный калейдоскоп, прижала к глазам: один узор, другой…

…Семья ужинала нарезанной соленой рыбой и горячей картошкой в мундире. Раздался стук в дверь. «Войдите!» - разрешил отец. Разъяренной фурией ворвалась Андрианна, в калошах, косынке набекрень: «Егор Иванович! Где твоя партийная совесть?! Совсем ее потерял?! Почему твой бык мою корову сосет, а?!» Женька уронила горячую картофелину на пол, полезла за нею под стол. Услышала, как отец поинтересовался, причем тут его партийная совесть?! А мать деликатно попросила не ругаться при детях. На что Андрианна взъярилась: «У тебя дети, а у меня – вы****ки?! Им молока не надо?!» Дело принимало крутой оборот, потому отец скомандовал: «Ребятишки, марш на улицу!» Пришлось им отложить еду и выйти. Уселись рядком на крыльце и съели картофелину, с которой выползла из-под стола Женя.

«Да он у вас просто бесстыжий!» - кричала Андрианна.  «Ты на мою скотину не клевещи! Это у тебя корова распутная!» - парировал отец.  «Он ей все вымя гвоздями расцарапал!» - «Видимо, ей это нравится?» - ехидно спрашивал отец. «Привяжите его в ограде, иначе я за себя не ручаюсь! Или забейте!» - «Кто же летом скотину забивает? Головой-то немного думай!» Андрианна выскочила из дома, перешагнула через детей. Подняв с земли палку, истово размахнулась перед их носом: «Если он еще раз подойдет к Майке, мы его пристрелим!» В дверях появился отец: «Только попробуй!» Следом вышла мать с крынкой молока: «Мы виноваты, что у тебя корова от старости с ума сошла? Анна! Возьми молоко!» Андрианна безнадежно отмахнулась: не надо! Поскользнулась на коровьей лепешке, чуть не упала, но вырулила.

Утром отец в лодке-городовушке увез истомленного от недоедания Валета на остров посреди реки.  Выбравшись на сушу, бычок, уже без намордника, в компании блеющих овечек жадно принялся за траву.
 
Женя, запыхаясь, бегала по высокому берегу наперегонки с Пашкой: «Папка Валета увез! А то от Майки ему житья нету!» Недалеко от них у воды, по колено в грязи, томилась, призывно мыча,  Майка.  С острова добродушно отозвался наевшийся Валет: «Му-у-!» Услышав ответ, корова радостно взбрыкнула, забежала в воду и поплыла к острову. Первым ее заметил Паша: «Это же корова Андрианны! Майка!»  Женька всплеснула руками: «Всё из-за тебя!»

Над спящей в ящике на берегу девочкой склонились местный сторож и Таисия. «Значит, ваша пропажа?» – сердито поинтересовался сторож. Не успела Женька открыть глаза, как Таисия рывком подняла ее: «Наша, наша… Дрянь! Ты мне все нервы вымотала! Убила бы!» 
-Я нечаянно, - залепетала виновато Женя. –  Я хотела прийти.
-Ты у меня забудешь, как бегать! Всю жизнь здесь проведешь! - Таисия сдернула с нее пальто, отшвырнула в сторону. Из кармана выпал калейдоскоп, Таисия носком поддела его. – У кого своровала?!
-Мне Паша подарил…
-Какой Пашка? Опять врешь?! Дети тебя сами накажут! – она с хрустом раздавила игрушку. Ее таинственные узоры оказались всего лишь горсткой маленьких стекляшек.

Когда пришли в интернат, девчонки обступили Женю: «Выделка! Воображает! Воровка!» Таисия строго оглядела всех: «Накажите ее! Иначе вся комната неделю будет мыть полы в коридоре! Вы меня поняли?» - «Поняли!» Перед уходом она включила настенное радио, оттуда громко понеслось: «Где-то на белом свете, Там, где всегда мороз, Трутся спиной медведи…» Женя попятилась от наступавших девочек. Первой ее толкнула Вера. «Чё дерешься?» – бесстрашно огрызнулась Женя. Кто-то стукнул в спину. Обернулась дать сдачи, но на нее навалились всей толпой. Отбивалась до последнего, как могла.

По коридору носилась ребятня. Из девчачьей комнаты раздавались визг и задорная музыка: «Вслед за весенним ливнем раньше придет рассвет, и для двоих счастливых много-много лет…»  Из ординаторской крадучись выскользнули Валерка со Славкой, заметив по дороге, что «девки опять бесятся». Валерка предложил посмотреть, но  Славка насмешил, изобразив, как «девки крутят твист». Девчонки в это время потащили упиравшуюся Женьку к кровати.

А пацаны пробрались в сарай для хозяйственного инвентаря. Развязали небольшой мешок с сухарями, положили в него три флакона с витаминами, коробок спичек, пачку папирос. Спрятали мешок снова.
-Скоро лед встанет, и можно двигать, - прошептал Валерка. – Нет, Женьку я здесь не оставлю.
-На фига нам девка? – засомневался Славка.
-Ты чё, Женька – пацан! На самоходке, знаешь, как мне звезданула! – для пущей убедительности Валерка шлепнул себя по лбу.
-А если она будет ныть?
-Волкам скормим! – рассмеялся Валерка.
-Тогда берем, - согласился друг. Вынул из кармана папиросы, закурили. –  Дорога дальняя. Ты ей скажи, пусть силы копит.
-Скажу. Где конфета? – Валерка взял у него конфету, потрепал за бумажный хвостик. – Это фантик? Которые девки собирают?
 -Ну. Он самый, как просил.

Ее привязали к кровати по рукам и ногам разноцветными капроновыми бантами, и поэтому издалека она была похожа на празднично разукрашенную неподвижную куклу. На макушке болтался чудом уцелевший в потасовке подарок «теть Зины». Руководила экзекуцией Вера. Она зорко следила, чтобы каждый ударил, ущипнул или плюнул в нее, сопровождая это ругательством. Кто-то делал это с удовольствием, от души, кто-то с неохотой, подчиняясь воле большинства. Женька смотрела на них сначала с изумлением, а потом с ужасом, чем вызывала еще большее раздражение: «Чего зыришь, бесстыжая? Ты плохая! Думаешь, ты одна хочешь домой?» - «Вы все ненцы-немцы противные!» - не осталась она в долгу. «Что?! Мало получила? Добавить?» Вера отвесила пощечину, сорвала с нее голубой бант, кинула его на пол. На соседней кровати всхлипывала перепуганная Наташа: «Что вы делаете?  Она же умрет….»
-Пусть просит прощения!
-Свинья такая, еще и молчит! Думает, она гордая! А мы подлые, да?
-Голубые глаза – значит, русская стала? – Рита щипала и щипала Женьку и никак не могла остановиться, хотя ее руки уже превратились в сплошной багровый синяк.

Наташа не выдержала, кинулась отпихивать мучительницу, но та в бешенстве швырнула ее на пол. Решив, что этого мало, подскочила к ней и стала таскать за волосы. Из-за нее били подружку! Женька отчаянно закричала, пытаясь вырваться из пут, чтобы помочь Наташе, но узлы намертво впились в тело, не давая ей пошевелиться.  Она откинула голову на подушку, сморщилась, вытирая о подушку чей-то плевок на щеке, сдула с лица челку.
-Потом я вас убью, - сказала спокойно, как о давно решенном деле. Обвела врагов  внимательным взглядом. – Всех. На хрен. Тебя (Рите) – первую. Сука (Вере), подними бант.
Девчонки, выпустив накопившуюся злобу и не дождавшись мольбы о пощаде, поскучнели. Вера подтолкнула Аню, чтобы та подняла бант и положила его на Женькину подушку. Молча разошлись. Перебирать свои фантики, мусолить перед зеркалом брови, вышивать. А Женя равнодушно уставилась в потолок.

К вечеру заглянула Таисия, довольно хмыкнула: «Хорошо придумали. На ночь развяжите, а то описается». В ответ кто-то угодливо захихикал: «И обкакается!» Остальные шутку не поддержали. Вера процедила: «Только попробуйте развязать!» Когда все уснули, пришла Наташа, попробовала снять банты.
-Потерпи. Ножницы бы…- вгрызлась зубами, с трудом освободила одну руку, вторую. –  Не говори им, что это я….
Укрыла подругу одеялом и мышкой проскользнула на свою кровать. Женька не смогла пошевелить руками-ногами: тело стало чужим и неподвижным. Позвала маму, с ужасом понимая, что ее никто не слышит. Захрипела, натужно отрывая голову от подушки… «Добрый день, веселый час! Милая мама, недавно у нас был концерт, и я плясала матросский танец «Яблочко». Когда ты меня заберешь отсюда, я тебя тоже научу его плясать. А если я умру на чужбине, то не грустите над моей могилкой. Напишите, доплыла ли Майка до Валета?»

Заправляя утром кровать, Вера обернулась в сторону Женьки и наткнулась на ее опрокинутый взгляд. Подошла: «Вставай!»  Испуганно позвала: «Девчонки…»
В комнату, кажется, набился весь интернат. Девчонки сгрудились в кучку, прячась за спины друг друга. Заспанная медсестра тормошила Женьку:
-Ты можешь встать? Нет? Совсем? Миленькая, попробуй, - подняла на директора виноватые глаза. – Надо «Скорую» вызывать.

Побежали за «Скорой».
-Давно лежит? - допытывалась у детей медсестра. – Со вчерашнего дня? Да что же вы фашисты такие?
Директор, спрятав за спину подрагивающие руки, тихо приказал всем принимавшим участие в избиении построиться в ряд.  Когда девочки кое-как выстроились перед ним вдоль стенки, хмуро поинтересовался: «Все били? И никто не вступился?» В шеренге девчонок начался тихий рёв. Наташа стояла, опустив голову.
-Я под суд пойду за это! Вы понимаете?! 
-Мы не хотели… Нам Таисия Тимофеевна велела…
Женька пошевелила губами, медсестра нагнулась к ней, вслушиваясь в ее шепот. В глазах Афанасия Петровича затеплилась надежда: «Что? Что она сказала?»
-Говорит, что в Москву уедет…
-Видите, что вы натворили?! – изменился в лице директор, решив, что Женька после всего происшедшего сошла с ума.

Когда ее на носилках понесли к «Скорой», среди расплывшихся белыми пятнами лиц она выхватила Валеркин взгляд. Он выскочил следом на улицу, что-то вложил ей в руку. «Скорая» уехала, увозя Женьку с зажатой в кулаке конфетой.

А Валерка с перехлестнутым через ладонь ремнем яростно метался по коридору: «Кто?! Суки! Кто?!» Никто не хотел признаваться, только Вера с вызовом вскинула голову: я! В его руке сверкнула металлическая пряжка. Девочка присела, прикрыв голову руками. Отчаянно завизжала Рита: «Не бей! Она резаная! Не бей!» Валерка задрал кофту на Вериной спине: правую лопатку обрамлял огромный прямоугольный незаживающий шрам – след операции на легком. Она поднялась, криво усмехнулась: «Мог бы ударить. Я и так скоро умру».

В ситцевом халатике, в валенках на босу ногу дома пьянствовала Таисия. Сидя на табурете перед топившейся печкой, отхлебывала водку прямо из горлышка.
-Да меня в любой интернат с руками-ногами возьмут! Вот пусть  теперь поищут себе культурную! Правда, Герочка? – не выпуская из рук бутылки, повернулась к столу, на котором с фотографии, обрамленной поблекшими бумажными цветами, смотрел ее десятилетний сын. Таисия шмякнула бутылку на стол. – Гера, ты за мамку не переживай. Мамке много ли надо? Да ничего твоей мамке не надо…. Пр-р-аживу!

Пьяно озираясь, заглянула под стол, свалилась с накренившегося табурета. Уселась на пол, раскинув ноги: «Гера! Ты где, засранец? Гера, иди к своей мамке!» Из-под кровати вылез кот, вспрыгнул ей на колени. Удерживая его за шкирку, Таисия взгромоздилась на табурет: «Вот ты где! А чего прячешься? Герка, дуралей…» Глотнула из бутылки, потянулась к фотографии: «Гера, сынок, как они за тобой не углядели?! От туберкулеза …за полгода… сгорел! Мыслимо ли?! У меня попробуй, кто умри! Каждого, каждого – спать вовремя! Жрать! Лекарства принять! Им, видишь ли, не нравится… А я не для того…» Всхлипнула, вынула из волос гребенку, стала чесать кота. Ее голос, обращенный то ли к коту, то ли к фотографии, одиноко зашелестел в скудной полупустой комнате:
-Гера, сынок, ведь для тебя стараюсь… А ты…хоть бы приснился…

В отсутствие железной руки уволенной Таисии в интернате наступила анархия. Дети целый день прыгали на кроватях, дрались подушками, кидались валенками, стреляли из рогаток: «Домой! Отпустите нас домой!» Заодно разодрали стенгазету и перевернули все тумбочки. По коридору с опаской пробиралась кастелянша со стопкой постельного белья. На нее налетела ватага пацанов: устоять-то она устояла, но белье рассыпала, и по нему тут же побежали чьи-то ноги. «Ну, черти, вы еще придете ко мне! Вот тогда я вам покажу!» Медсестра, забаррикадировавшись в ординаторской, запирала на ключ шкафчики с лекарствами. Торопилась, потому что снаружи в дверь ломились дети, жаждавшие витаминок.

Валерка, пробегая по двору, запустил снежком в стайку девчонок. Славка в ожидании него мерз с мешком в руках за сараем и когда друг появился, проворчал, мол, умру от холода, пока ты с девками заигрываешь. Валерка вытащил из-за пазухи самодельную карту: «Вот смотри, по прямой километров двести».
-Сто девяносто два, - со знанием дела уточнил Славка. – Идем до Мужей?
-Ну!  И расходимся по своим поселкам.
-Да там-то свои, все равно кто-нибудь подвезет! – возбужденно рассмеялся Славка.  Из-за угла показалась голова пацаненка: «Курите? Дайте дернуть!» Тут же юркнул назад, увертываясь от полетевшего в него снежка. Валерка подставил ладонь снежинкам, падающим с неба: «Через неделю уходим». Славка возразил, что рано, продуктов мало, лучше через месяц. «Нельзя. Снега навалит– не пройдем», - нахмурился Валерка.
-Главное, в первый день подальше уйти. А то в прошлом году пацаны ушли километров за пять, костер зажгли, ну, их накрыли.
-Нас не словят. Зуб даю.

Директор понимал всю сложность психофизического состояния своего контингента и звонил в гороно, требуя опытного педагога. В ответ завгороно предлагал прислать наряд милиции, чтобы подавить детский бунт. Афанасий Петрович уверял начальство, что никакой это не мятеж против Советской власти, а просто дети хотят домой, и это нормально. Прервал разговор на полуслове, потому что в приоткрытую дверь к нему на стол прилетела дохлая мышь с куском котлеты в зубах. «Мучители… Тебя-то за что?» – заметил беззлобно.

Вошедшая без стука Людмила Васильевна при виде мыши чуть не упала в обморок. Он выбросил мышку за хвост в открытую форточку, и  учительница пришла в себя. Пожаловалась, что дети никого, кроме него и Таисии, не боятся, что не едят положенный минтай, и что делать дальше, она не знает. Афанасий Петрович объяснил, что опытные педагоги к ним идти не хотят, смертельно боятся туберкулеза, что минтай они за рыбу не считают, привыкли к своей. В общем, другого выхода, как вернуть Таисию, у них нет.

В рекреации, ходившей ходуном, Аня, как ни старалась, не могла удержать бюст Чкалова. Упала в обнимку с ним. Мелкой крошкой рассыпалось гипсовое ухо.«Чкалова убили!» - испугался кто-то.  Таисия, прибранная, без следов пьянства, остановилась в центре рекреации, дождалась, когда Аня поднимет бюст, а Рита пристроит ему нос: «За него вы еще ответите. А сейчас полчаса на уборку».

Все, как один, без возражений, принялись мести полы и возвращать казенную мебель и инвентарь на место. Вечером на линейке воспитательница по списку огласила распоряжение директора: «Для усиления дисциплины и укрепления вашего здоровья» перетасовать всех в больницу и в аналогичный интернат. Дети пробовали возмущаться, но железный голос Таисии неумолимо называл фамилии и пункты их нового назначения. Из распоряжения выходило, что Валера Бударин и Слава Конкин попадают в разные заведения. Они понуро, руки в карманах, побрели по коридору. «Я так и знал!» – отчаянью Славки нет предела. Валерка взял его за плечо: «Ладно… Уходим!»

Рано утром, когда интернат спал крепким сном, они, прихватив свои котомки, перелезли через забор и скрылись в утренней тьме. Но сначала свернули к больнице. Приложив ладони к стеклу, Валерка вгляделся внутрь палаты: на кровати с закрытыми глазами лежала Женя. Он подтянулся на руках, уперся коленками в подоконник, протолкнул в форточку  бумажный сверток. Сверток упал на тумбочку, развернулся, из него веером рассыпались разноцветные фантики.

Валерка и Славка побежали. По белой тундре, навстречу короткому зимнему солнцу... Падая от усталости и вновь поднимаясь... Жаркое запаленное дыхание куржой оседало на шапке и ресницах.

Их побег обнаружился быстро: Сеня побил маленького Ардальона за то, что тот собирался ябедничать. А про что ябедничать? – поинтересовался директор. Да про то, что Валерка со Славкой домой убежали, простодушно ответил Сеня, размазывая рукавом сопли по щеке.

Искали мальчишек три дня, пока не началась метель. Не нашли. А через пять дней девочки уже собирали венок из еловых веток. Тут же на теннисном столе лежала красная лента с неразборчивой надписью: «Дорогому …»  Рита вдруг спохватилась: «А Валерке венок?»
-Его же не нашли… Может, живой…- с опухшими от слез глазами прошептала Вера.
-Славку, говорят, не могли разогнуть, - вздохнула Аня. – Как уснул, так и замерз.
Подошла озабоченная Таисия: «Готов венок? Девочки, надо поплакать», – забрала венок и ушла. Девчонки обнялись, захлюпали носами.

Славкина смерть примирила девчонок, стерла из Женькиной памяти пережитый ужас, и она простила своих обидчиц. Когда отпускали из интерната, девочки навещали ее в больнице. Прибежали Наташа и Рита, принесли письмо из дома: «Пляши!» Женька с трудом села в кровати, сделала рукой пасы – пляшу!  Распечатала конверт,  достала исписанный листок, из него выскользнул один фантик от конфеты «Ромашка». Спрятала его под подушку.
-Нашли Валерку?
Девчонки лишь по-взрослому скорбно поджали губы.
-Значит, живой, - убежденно произнесла Женя. –  Говорила я ему: зимой только дураки убегают.

Рита достала из кармана стопку фантиков, выбрала несколько самых красивых, протянула Женьке: «Это тебе». Та в ответ открыла верхний ящик тумбочки, битком набитый разноцветными фантиками: «Бери на обмен, какие хочешь». Девочка помотала головой: нет. «Таисия говорит, ты калекой останешься», - вспомнила Наташа.
-Фиг ей! Сама она калека.
-А можно твое письмо почитать? – вдруг попросила Рита.
-Ну… на… бери…- удивилась Женя, протягивая ей листок. Рита бережно расправила его на коленках, стыдливо попросила: «Только вы не смейтесь. Я ни разу из дома письма не получала…. У нас чум  далеко. В тундре».
-Хочешь, возьми мое насовсем?
-Я только почитать, и все…- Рита пробежала глазами по строчкам, заулыбалась. – Как будто мне пишут!

Оставшись одна, Женя вынула из-под подушки фантик «Ромашка», приложила его к щеке. Потом прочитала письмо и, помуслив карандаш, стала писать ответ: «Во первых строках, с горячим интернатским приветом к вам Женя. Фантики больше не присылайте, я уже накопила. И здоровье у меня хорошее. Во вторых строках, я не знаю, когда мой день рождения. Сообщите. Чтоб я тут спраздновала. А в третьих строках, если вы еще кого-нибудь родили, то я очень рада. Дорогие мама и папа, я по вас скучаю. Еще по вас скучает одна девочка по имени Рита, поэтому пишите в письме: «Здравствуйте, Женя и Рита!» Услышав лошадиное фырканье и скрип санных полозьев, Женя медленно поднялась с кровати, посмотрела в окно. Сердце бешено заколотилось, она, держась руками за стену, пошла к двери.
 
В больничный коридор ввалился мужчина в тулупе, шапке-ушанке, неся на руках мальчишку, завернутого в меховое оленье одеяло. Положил его на кушетку, сбивчиво объясняя прибежавшему врачу: «Пацан замерз… Мы сетки проверять, а он там… Лежит… Дышит?» Врач ножом разрезал валенки, медсестра стянула пальто, шапку, похлопала мальчишку по щекам.
-Открой глаза! – потребовал врач. –  Слышишь? Сейчас согреем… Эй, пацан!  Ты меня видишь?
-Это же Валерка…
Медсестра обернулась к Жене: «Кто? Валера? Ты его знаешь? Валерка! Валерочка, зайчик…»
-Грелки! Капельницу! Хлорид натрия. Быстро! – отдавал распоряжения врач. Позвал Женю. – Иди сюда! Говори с ним!

Женя робко взяла Валерку за холодную руку: «Ну, что тебе сказать, Валерка…у меня теперь много фантиков…а твои самые красивые. Я могу их тебе обратно задарить. Мне не жалко. А хочешь, я тебе песню спою? У меня уже есть своя… «Мама, мама, дорогая мама…» Оттаявший Валеркин чубчик мокрыми прядями прилип ко лбу. Едва заметно дрогнули смерзшиеся ресницы. А уже бежали врач с медсестрой, несли капельницу, шприцы, грелки…

…За четыре года, проведенных в интернате, Женька вытянулась, повзрослела, отрастила длинную толстую косу, которую повязывала голубым бантом. Все реже она вспоминала родной дом и однажды обнаружила, что забыла мамино лицо. Закрыла глаза, пытаясь его вспомнить, но перед глазами всплывал почему-то образ продавщицы Андрианны. Наташа посоветовала, чтоб написала домой и попросила фото матери, да и всех остальных родственников на всякий случай. Чтобы хоть как-то скрасить интернатскую жизнь, Женька  стала сочинять. Про принцесс, про коммунизм, в котором всех ожидала счастливая жизнь. Девчонкам нравилось.

Однажды летним днем они с Наташей, как обычно, делали посреди комнаты гимнастику: садились на шпагат, вставали на мостик, тянулись в «березке». Потом улеглись на пол и принялись – в который раз! - перечитывать единственное Валеркино письмо. И тут торжественно вошла Таисия: «Долгушина, Рокина, собирайтесь! Бегом!»  Женька обессилено уронила письмо: «Домой?..» Ответ Таисии истошным воплем заглушила Наташа: «Домой!!!»

В своем закутке безмятежно напевала кастелянша. Увидев Женьку, закричала: «Чистое завтра получать!»
-Я за пальто…
-Какое пальто? Только что новое выдала!
-Я за своим…
-И где я тебе его возьму? – подбоченилась кастелянша. – Времени-то сколько прошло. Три года? Четыре? Тем более!

А в коридоре ругалась Таисия: « Где Рокина? Женька где? Катер уходит! Ее никто ждать не будет!»
-Отдайте мое пальто! – отчаянно закричала Женя. Кастелянша покорно развела руками: «Ну, ищи». Женя бросилась в дальний угол, стала сбрасывать с полки пыльные тюки. Схватила один – не тот, второй – тоже. Какой-то сверток показался знакомым, разрезала ножницами узел – увы… Кастелянша зорко следила за ее поисками: «Зачем оно тебе?»
-Как? – растерялась Женя от такого странного вопроса. – Настя же ни разу не надела… Все деньги на него истратили…
-Вспомнила! – всплеснула руками кастелянша. –  Я же его переложила! Вещь, думаю, новая, хорошая…

Сняла с ближайшей полки тюк, кинула Женьке. Она зубами развязала платок: в нем светло-серое, совсем новое пальто. Ее пальто. Вошла Таисия, насмешливо протянула: «Ну…Я ищу ее, а она тут барахлом трясет!» Женька, опустив голову, с узлом в руках прошмыгнула мимо. Захлопнула за собой дверь, словно опасаясь, что сейчас выскочит Таисия и никуда ее не пустит. Оглянулась – прямо перед глазами торчали две скобяные дужки для замка. Выдернула из косы голубой бант, связала крепко-накрепко скобы. Таисия догадалась, принялась колотить в дверь: «Выпусти! Я приказываю! Немедленно!» Взявшись за руки, Женя и Наташа в окружении девчонок, побежали прочь.

К берегу на минутку причалил небольшой катер. С трапа спрыгнула Женя в своем сером, ставшем коротким, пальто и бареткой в руках. Обернулась и прощально помахала стоявшей на палубе Наташе. С горки на Женьку смотрела ватага ребятишек. От смущения она ссутулилась, зашагала по берегу низом, утопая сапогами в глинистой грязи. Ребятня с гиканьем понеслась в деревню, за ними еле поспевал самый маленький. Она радостно распахнула нелепо торчавшие из рукавов руки: «Алешка? Алеша…» Он, улепетывая, оглянулся:
-Дула! Я не Алешка! Я Юлык!

Как она сама не догадалась, что это тот самый Юрик, родившийся в ее отсутствие? В лодке-калданке, привязанной к колышку, она сняла пальто, из которого давным-давно выросла, уронила голову на баретку и заплакала. От страха, что ее все здесь забыли… От счастья, что, наконец, вернулась. За спиной раздались голоса: «Женя! Женька приехала!» Она растерла ладонями слезы, неуверенно улыбаясь, обернулась: к ней бежали выросшие Настя, Миша, Алеша и «Юлык», за ними торопилась мама. Женька выпрыгнула из лодки и неуклюже засеменила навстречу своей семье. Ее обнимали, целовали, расспрашивали, а она прижимала пальто к груди и все никак не могла выпустить его из рук, чтобы обнять их в ответ.

Во дворе дома ее ждал отец. Увидев подросшую Женьку, улыбнулся повлажневшими глазами, похлопал ласково по спине: «Ну, здравствуй, дочь. Вот ты и вернулась».
КОНЕЦ