Иностранцы

Приехали из Москвы два писателя. Они каждое лето у меня гостят по неделе. Ездим по округе, они удивляются и мне льстит, когда говорят вперебив один другого:
 -Да вы не понимаете, что на курорте живёте! У вас в Бирюче лучше, чем в Крыму. Ни тебе промышленного дыма, ни дорожных пробок. Вон – лапа со спелыми абрикосами прямо в окно веранды лезет. Не езди, Устинович, в Москву – там плохо. А у тебя так хорошо, что петь хочется.
 Ну – насчёт петь они перехватили, а вот относительно поговорить - это да, тут у нас охотников через край. Вчера вечером один писатель, который постарше, признался мне за чашкой чая:
 -У вас тут и воздух – не напьюсь никак, и люди – что ни человек, то ходячая присказка. Мы ведь к тебе, Устиныч, чего повадились? Да просто прослушать говор. Уж больно хорошо ты сохранил деревенскую речь. Когда читаю твои рассказы – вроде другой человек писал. Правильный литературный язык, процеженный какой-то, уж извини. Но когда пересказываешь их вживую – совсем другое дело. Что-то в тебе есть от бунинского Якова из «Живого дерева».
 Я засмеялся и пообещал им встречу со знатоком настоящего русского языка. И сегодня привёз их в село Бабкино, к своему старинному другу Петру Мартыновичу Камызину.
 Еще лет двадцать назад каждое наше село, деревенька и хутор имели свой выговор, были зеленой веточкой на могучем дереве живого русского языка. В наших краях и того пуще, настоящая словесная чересполосица процветала. Села перемежались москалячьи, хохлацкие, под горой жили талагаи, на горе – гамаи, а мой хутор Колодезный вообще носил второе название – Кацаповка. Да, почитай, каждое поселение имело по два названия. На карте написано – Солонец-Поляна. А люди упорно называют село – Козёл.
 То же и с людьми. У каждого в паспорте одна фамилия – а « по подворью» - другая. Опять-таки записанная у меня фамилия Калуцкий, а «по-улишному» мы были Волчковы.
 Словом – что ни село – то этнический айсберг. Что ни человек – то книга за семью печатями.
 Вот к такому теневому мудрецу я и привёз московских гостей.
 Ну – сказать о гостеприимстве – ничего не сказать. Квасом свекольным подчевал нас Пётр Мартынович, настойками столь духмяными, что мухи от одного запаха млели и падали на скатёрку. Такое впечатление, что именно нас хозяин ждал всю жизнь.
 Оно и понятно. Село на отшибе,всякий гость – событие. А ту сразу трое!
 - Нябось умаялися у своей консервой банки? Ты пагляди, шо я учудил! Из старага «Заза» кабривалет сделал. Ну – крышу сваркай сдул, дугой усю устройству укряпил. Типерь хожь лясину вязи, хошь любую ахапку сена.
 Мои писатели рты раскрыли. Младший снимает Мартыновича на махонькую видеокамеру, старший пишет голос на диктофон.
 Да я и сам всякий раз наслаждаюсь, слушая Петра Мартыновича. Нынче уже не осталось в округе таких выпуклых носителей народной речи. Мой друг Камызин – кладезь познаний в этом деле. И ведь что интересно – в свое время он окончил дорожный институт, работал начальником большой автоколонны. Тогда, в семидесятые годы прошлого века, я с ним и познакомился. Что интересно – в городской среде Петр Мартынович и говорил по-городскому, был обычным советским чиновником. Но была в его речи неизъяснимая вкусность и поговорить "с Мартынычем" по телефону очень любило областное начальство. Да и все мы, сплошь воспитанники деревенских бабушек и дедушек, просто завидолвали Камызину.Каждый из нас к тому времени из представителя многорусского народа превратился в болванчика  советской идеологии.Кто-то очень хотел, чтобы весь народ от сумрачных Рифеев до пламенной Колхиды говорил одинаково. А Камызин сумел  себя так поставить, что южнорусский говор из его уст звучал как новшество, а не как "пережиток проклятого прошлого". И уже тогда при случае – то обмывание техосмотра, то иная радость – сбивался он на старинные песни с непременными «Ой, дид-ладо», или совсем уж отдававшее туманностью веков :
 
«Полоска-полоска моя,
 Не у места досталаси,
 
Вли,вли,вли-та-та, вли та-та,
 Не у места досталася-я-и»…
 
Я таких песен ни раньше, ни позже не слышал. Ну, а когда страна «репнула», как выразился Мартынович, он и забрался в отчую деревню. Все связи с городом обрубил резко и навсегда. В доме нет телевизора, но есть ноотбук. Жене , Евдокии Михайловне, установил стиральную машину-автомат. Так вдвоем и живут. Дети на стороне, «глазу ня кажуть».
 Обо всём этом, и еще о другом, и беседуют гости с хозяином. Вижу, что частью они его не понимают, просят «перевести на русский»
 -Каёш там? А шо тут ня яснага? Ета будя – «где он». «Паняй» ня панятна? Так ета – «езжай» па-вашаму.
 Старший писатель переполнен впечатлениями:
 -Да у вас, Пётр Мартынович, что ни слово – то золотой слиток? Мы десять минут пообщались – а тут материалу на три докторские диссертации. Неужели ученые, студенты к вам не заглядывают?
 -Куды там! Нужан я им, как баннай лист до потной жени. Усю жисть тока и слыхал: балакай на русская языке, деревенщына! А таго ня поймуть, что у мине он и есть самай вернай русскай! Ты прабягись па акруги! У нас шо ни названия у сяла – то песня! Утачкя, Быкова, Баравая, Вярхасосна. Да мой пращур дажи свою имю сялу дал. Вона, за касагорам – сяло Камызино! А нынче какия названия. Улица Индустриальная, переулок Маркса, микрорайон Кооперативный…! Ета ж издяватяльства. Пачаму «микрорайон»? Спокон веку на Руси была – «посад». У каго язык павярнулси бы назвать «посад Кооперативный». Вот то-то и ано…
 … И общались мы с Камызиным до самого вечера. Он нас и на пруд водил – раков на берег выбрасывал, забравшись по колено в воду, и на древний курган «иде сам Святагор ляжить». Тут стал он, распростёр руку над округой и полупропел – прочитал :
 
-Выйду я на гай-перегай,
 Ударю у люль-бизилюль,
 Утешу царя у Маскве, караля у Литве,
 Старца у кельи, дитя у калыбели, -
 
И пошёл, почти побежал вниз двухаршинным махом. Рискованное для семьдесятилетнего возраста занятие.
 Расстались писатели и Мартынович друзьями. Расцеловались. Когда они сели в машину, Камызин придержал меня за рукав и отвёл в сторонку. Чуть смущаясь, спросил:
 -А хто ети люди? Сами ня балакають – тока перяспрашають?
 -Так писатели. Из Масквы.
 -А, - протянул досадливо Мартынович. – Ни бум-бум па нашаму. Я падумал – инастранцы…