Смотри под ноги!

Ах,  как  прав  был  Набоков,  определивший  причину  вечных  спотыканий  чеховских  героев  в  их  устремлённом  к  звёздам  взоре!

Я  же  при  ходьбе  обычно  внимательно  разглядываю  землю,  а  поэтому  никогда  не  спотыкаюсь.  Эта  привычка    сформировалась  в  глубоком   детстве,  откуда  до  сих  пор  доносится  предостерегающе-заботливое  эхо  родительского  «смотри  под  ноги»…

Я  больше  не  упрекаю  их  в  том,  что  своим  постоянным  напоминанием  они  ограничивали  мой  взгляд  на  мир,  сдерживали  моё  неуёмное  любопытство.  Более  того,  сейчас  я  благодарен  им  за  это,  так  как  убеждён,  что  неудовлетворённая  в  своё  время  любознательность  обречена  на  долголетие,  а  серое  однообразие  почвы  под  ногами  способствует   буйному  расцвету  воображения.

Помню,  как  с  другом  детства  на  огромном  плоском  листе  фанеры  мы  сооружали  макет  города.   То  был  город  нашей  фантазии,  где  всё  существовало  по-настоящему.   Картонные  дома,  населённые  пластилиновыми  людьми,   улицы  с  игрушечными  автомобилями,  парки  и  скверы  с  кустами  сирени  и  фонтанами…  По  вечерам  в  домах  и  на  фонарных  столбах  загорался  свет  от  плоской  батарейки,  а  в  жаркие  летние  дни  фонтаны,  соединённые  резиновыми  трубочками  с  клизмами,  пускали  вертикальные  струи  воды…

Не  удивительно,  что  и  по  сей  день,  я  продолжаю  взирать  на  мир  сверху  вниз.

Почему  бы  и  вам  не  посмотреть  так  же,  но  уже  на  другой  макет?

Вы  заметили  его  округлость?  Да,  это  крайне  важно,  ибо  она  является  проявлением  эротичности  и  символом  беременности,  а  беременность,  по  утверждению  известной,  безвременно  почившей   художницы,  чьи  картины  выставлены  в  национальном  музее,  есть  дыхание  Вселенной.

Вы  слышите  это  дыхание?  Замечаете  переплетение  кривых  и  прямых  линий?

Нет?

Не  беда,  вы  просто  не  привыкли  к  такому  ракурсу…  Я  помогу  вам  осмотреться.

Взгляните  на  запад.  Там  круглое  рыжее  солнце  вот-вот  нежно  коснётся  чуть  изогнутого   горизонта.  А  теперь  проследите  за  тем  одиноким  его  лучом,  который  пробился  сквозь  худосочное  облачко,  проскользнул  между  старым  каштаном  и  молодым  топольком  и  образовал  прозрачный  светлый  коридор  перед   входом  в  аптеку…  Видите  сутулого  старика,  уныло  бредущего  по  коридору?  Ну  как  же!  Да,  верно,  с  полиэтиленовым  синим  пакетом!  А  в  пакете – бутылка  кефира  и  пачка  овсяного  печенья.  Как  я  разглядел?  Нет,  дедукция  здесь  не  причём…  Просто  знаю,  ибо  тот  согбенный  человечек  и  есть  я…

Знаю  по  опыту,   в  этот  самый  момент  возникает  вопрос:   кто  же  творец  представленного  макета?

Когда-то  мне  казалось,  что  им  является  серьёзный  большой  ребёнок,  наивный  вундеркинд,  передвигающий  своими  пухлыми  пальчиками  податливые  фигурки…,  чуть  позднее  я  пришёл  к  мысли,  что  это  насмешливый  маленький  Бог  с  небесно-голубыми  глазами  и   туманными  замыслами…  Теперь  же  несмело  объединяю  их  и  себя  в  одном  лице,  и  в  этом  тройственном  союзе  пытаюсь  отыскать  признаки  беспокойного  образа  свободы  и  ухватить  вечно  ускользающий  смысл.

Итак,  дожив  до  преклонных  …  лет,  продолжаю  смотреть  вниз,  и  делаю  это  даже  тогда,  когда  предстаю  перед  лицом  Вселенной;  когда  с  ледяной  высоты  бесконечности,  поёживаясь  от  колючего  сквозняка  отвлечённых  мыслей,  наблюдаю  за  бесшумным  звездопадом  и  непостижимым  движением  планет.

В  моём  заземлённом  взгляде  нет  ни  капли  тайной  вины,  ни,  тем  более,  глупого  высокомерия  или  показной  солидности…   А  за  чуть  приспущенными  веками  прячется  всего  лишь  способ  познания,  некая  оптическая  форма  постижения  действительности,  усиленная  ещё  и  тем,  что  вся  жизнь  прожита  мною,  так  сказать,  «на  высоте»,  то  есть  в  небольшой  квартире  на  последнем  этаже  шестнадцатиэтажного  дома.  Я  безвыездно  обитал  в  ней  с  родителями,  обитаю  и  ныне,  после  их  смерти,  продолжая  наблюдать  за  текущей  внизу  суетой  почти  так  же,  как  наблюдаю  иногда  за  бездонной  пропастью  Вселенной…

Поэтому,  вполне  закономерно,  что  и  Марину  я  увидел  из  окна  кухни,  к  которому  традиционно  подошёл  с  чашкой  кофе.

Случилось  это  влажным  апрельским  утром  в  канун  моего  двадцатилетия.  Она  вышла  из  подъезда  соседнего  дома  и  сразу  же  привлекла  внимание  бирюзовым  плащом  и  пышными  вьющимися  каштановыми  волосами.  Лица  я  не  разглядел,  но  почему-то  почувствовал,  что  совсем  скоро  увижу  его  и  не  разочаруюсь.

Так  и  произошло.  Через  пару  дней  мы  столкнулись  в  дверях  кондитерской.
 
Одну  минуту…  Только  раздвину  облака  и  попрошу  вас  ещё  раз  обратить  внимание  на  этот  эпизод.  Может,  я  тогда  просто  не  заметил  чего-то  обнадёживавшего  в  её  глазах?  Может,  слишком  быстро  уронил  взгляд  на  её  бежевые  ботинки?

Нет?

Вы  тоже  ничего  не  увидели…

Потому,  что  ничего  и  не  было…

  Но  знали  бы  вы,  какие  фантастические  оправдания  придумывал  я  тогда  её  равнодушному  взгляду!  Как  глупо  мечтал  утратить  свою  прозрачность!

Лишь  теперь,  мне  кажется,  я  нашёл  истинную  причину.  Дело  в  том,  что,  чрезмерно  увлёкшись  пространством,  я  легкомысленно  относился  к  времени,  и  оно  мстило  мне.  Да,  я  никогда  не  спотыкался,  но  при  этом  всегда  опаздывал.  Поначалу  всякое  опоздание  объяснял  внешними  обстоятельствами,  затем – особенностью  характера…,  пока,  наконец,  не  понял,  что  оно  является  реакцией  ревнивого  и  могущественного  Хроноса  на  моё  слишком  пристальное  разглядывание  Земли.

В  том,  что  и  Марину  встретил  не  вовремя,  я  убедился  совсем  скоро,  когда  сидел  у  окна  и  привычно  ожидал  её  возвращения.

Кстати,  о  привычке…Однажды  из  какой-то  случайно  подвернувшейся  психологической  статьи  я  узнал,  что  она  вырабатывается  в  течение  трёх  недель.  Спорить  не  стану,  но  всё  же  порекомендую  автору  учитывать  в  своей  нехитрой  арифметике  душевное  состояние  объекта  исследования  и  время  года… ,  а  в  качестве  неопровержимого  аргумента  прошу  принять  честное  признание  в  том,  что  моя  привычка  по  утрам  и  вечерам  провожать  и  встречать  Марину  жадным  взглядом  из  кухонного  окна  родилась  уже  на  другой  день  после  того,  как  впервые  её  увидел…

Так  вот,  по  недавно  укоренившемуся  обычаю  я  сидел  под  открытой  форточкой  над  конспиративно  открытой  книгой,  наслаждался  душистым  весенним  вечером  и  предстоящим    свиданием,  необычность  которого  заключалась  в  том,  что  о  нём  знал  только  я.
 
Оно  состоялось  на  два  часа  позже  обычного…,  состоялось  вон  в  той  архаичной  беседке.  Видите,  чуть  правее  жёлтого  дома,  над  кустами  жасмина  возвышается  бордовый  круг  её  крыши?  Должен  сказать,  это  сверху  она  смотрится  вполне  прилично;  если  же  подойти  близко,  то  можно  заметить  неудобно-высокий  порожек на  входе,  непристойные  надписи  на  скамейках,  почувствовать  сивушно-аммиачный  запах,  доминирующий   даже  при  цветении  жасмина…

Помню,  как  душа  моя,  словно  онемела,  когда  я  увидел  Марину  в  сопровождении   худенького,  неловкого,  угловатого  парнишки  в  очках.  Нынешнее  подрастающее  поколение  величает  таких  «ботанами»,  мы  же  презрительно  называли  их  «хлюпиками».

Они  направились  в  сторону  беседки,  а  я  зло  подумал  тогда  о  том,  как  было  бы  хорошо,  если  бы  хлюпик  споткнулся  о  порожек  и  разбил  бы  лоб  и  очки  о  грязно-серый  цементный  пол  этого  нелепого  сооружения…  И  он  действительно  зацепился  правой  ногой  за  ступеньку,  но  не  упал;  и  даже  очки  в  тяжёлой  массивной  оправе  не  соскочили,  а  лишь  немного  сдвинулись  вниз  по  его  чуть  горбатому  носу.

Сорок  девять  мучительных  для  меня  минут  провели  они  в  беседке,  а,  когда  расстались  у  подъезда,  я  молился,  чтобы  их  встреча  оказалась  последней.  Увы,  свидания  учащались,  а  их  продолжительность  увеличивалась…

Чем  всё  это  закончилось?

Мне  трудно  говорить…  Предлагаю  взглянуть  на  макет.
 
Да,  ваша  догадка  верна:  те  украшенные  цветами  автомобили  через  десять  минут  увезут  Марину  и  Алексея  в  ЗАГС,  а  я  останусь  у  окна  и  буду  пить  солоноватый  кофе…

Умерла  ли  после  этого  моя  привычка?

Нет!  Напротив,  весьма  окрепла  и  даже,  я  бы  сказал,  превратилась  в  болезненную  страсть…

Не  ограничившись  подглядыванием,  я  стал  собирать  о  них  информацию,  которая  впитывалась  мною  из  случайных  разговоров,  старушечьих  сплетен…,  либо  каким-то  волшебным  образом  проникала  в  меня  по  незримым  каналам  прямо  из  атмосферы.

Так  я  узнал,  что  Марина  беременна  задолго  до  появления  внешних  признаков,  и,  конечно  же,  не  прозевал  жёлтое  такси,  доставившее  из  роддома  счастливых  родителей  и  крохотное  существо  в  белом  пакете  с  розовыми  лентами.
 
Так  же  до  меня  дошли  слухи  о  предстоявшем  отъезде  Алексея  на  войну  в  качестве  военного  хирурга.

Военно-транспортный  Ан-12  летит  на  юго-восток…  Посмотрите  вниз…  Эта  буро-серая  морщинистая  корка,  похожая  на  панцирь  то  ли  вымершего  доисторического  животного,  то  ли  злого  сказочного  дракона,  и  есть  горы  Афганистана.

Зловещая  картина,  не  правда  ли?  Чувствуете,  как  с  каждой  секундой  усиливается  её  мрачное  воздействие?

Особенно,  когда  знаешь  о  неустанно  блуждающем  среди  этого  нагромождения  камней  пышнобородом  духе  смерти.

Он  настиг  Алексея  в  ста  пятидесяти  километрах  к  северу  от  Кабула  в  Панджшерском  ущелье  меткой  пулей,  выпущенной  одним  из  правоверных  воинов  доблестного  полевого  командира  Ахмада  Шаха  Масуда.

Домой  тело  военного  врача  возвратилось,  как  и  тысячи  других  бездыханных  тел,  в  пропитанном  трупным  запахом  «Чёрном  тюльпане»  под  странным  именем  «Груз 200».

Не  стану  принуждать  вас  смотреть  на  чуть  вздувшийся  цинковый  гроб  у  подъезда,  ибо  зрелище – не  из  приятных.  Но  я  тогда  стоял  у  окна  и,  не  отрываясь,  вглядывался  то  в  потемневшее  лицо  Марины,  то  в  отражавший  солнечный  луч  цинк.  Должен  признаться…

Тут  обязательно  следует  уточнить,  что  «должен  признаться»  –  это  не  просто  стандартный  оборот,  не  просто  удобный  штамп,  выбранный  мной  для  связки  мыслей…  Это  мой  неслышимый  стон,  который  постоянно  возрождается  при  воспоминании  о  возникших  тогда  в  моей  груди  чувствах…  Мне  кажется,  что  избавиться  от  него  смогу,  лишь  выпустив  его  наружу.  Вы  –  первый,  кто  услышит  и,  надеюсь,  поймёт  моё  откровение.

Так  вот,  должен  признаться,  что  сочувствуя  Марине,  я  вместе  с  тем  испытал  тогда  бурную  радость…  Радость  от  того,  что,  наконец-то,  отделался  от  неуклюжего,  вечно  спотыкавшегося  очкарика;  что  Марина  свободна  и  моя  надежда  из  призрачного  облачка  вдруг  превратилась  во  вполне  осуществимый  проект.  Кажется,  в  тот  момент  мечты  побежали  так  проворно,  что  я  не  удержался  и  пролил  кофе  на  подоконник…
 
Мой  проект  был  предельно  прост,  и  в  этом  скрывалась  его  уязвимость.
 
 Мой  проект  был  необычайно  сложен,  так  как  его  главным  персонажем  являлось  враждебное  по  отношению  ко  мне  Время.
 
 Мой  проект  оказался  безликим,  ибо  кроился  по  стандартным  лекалам.

Для  начала  я  старался  чаще  попадаться  ей  на  глаза,  чтобы  мой  образ  хотя  бы  примелькался…,  чтобы  её  взгляд,  наткнувшись  на  меня  в  той  же  кондитерской  или  в  химчистке,  не  пронзал  бы  меня,  как  стекло…,  чтобы  в  нём  появилась  искорка  узнавания…  и  чтобы,  спустя  какое-то  время,  из  неё  струился  бы  благосклонный  свет…

Я  покупал  пирожки  с  капустой,  которые  до  этого  не  любил;  спускался  с  книгой  на  детскую  площадку,  куда  она  часто  приводила  свою  пятилетнюю  дочь;  поджидал  её  на  остановке,  чтобы  ехать  с  ней  в  одном  троллейбусе;  по  воскресеньям  бродил  за  ней  по  рыночным  рядам… 

Однажды  она  заметила  меня  на  кладбище,  где  я  неторопливо  перемещался  между  памятниками  погибшим  воинам-афганцам.

После  этого,  столкнувшись  с  ней  в  почтовом  отделении,  я,  наконец,  увидел  в  её  глазах  узнавание.  Однако  вместо  благосклонности  в  них  мелькнула  тревога…

Тут  бы  мне  и  остановиться,  тут  бы  и  сделать  паузу…  Выждать,  успокоить  своим  отсутствием…  Ведь  первичная  цель  была  достигнута.  Она  меня  заметила!  Я  больше  не  прозрачный!

Но  я  боялся  опять  опоздать,  боялся  потерять  столь  неожиданно  обретённый  шанс.  Увы,  я  не  понимал,  что  преждевременность  порой  бывает  гораздо  хуже  опоздания,  что  главная  сложность  моего  незамысловатого  проекта  как  раз  и  состояла  в  определении  оптимального  момента,  в  нахождении  заветной  точки  на  прямой  линии,  которую  непрерывно  вычерчивает  капризный  и  обидчивый  Хронос.

Прошло  всего  лишь  шесть  месяцев  со  дня  гибели  её  мужа.

Шесть  месяцев  я  жил  надеждой.

И  вот  не  выдержал  и  поторопился…

Вы  видите  те  тучи?

Они  появились  к  вечеру  и  принесли  с  собой  противный  мелкий  осенний  дождь.  Утром  же  была  ясная  солнечная  погода,  и  я  решил,  что  сегодня  непременно  объяснюсь  с  Мариной.

Мне  не  стыдно,  можете  смотреть,  как  мокну  под  дождём,  дожидаясь  её  у  дома.  Можете  даже  послушать  то  слишком  эмоциональное,  путаное  и  долгожданное  объяснение  в  любви,  которое  она  прервала  презрительным:

-  Прошу  вас  немедленно  замолчать  и  больше  меня  не  преследовать!
 
Да,  вся  эта  унизительная  сцена  длилась  не  более  пяти  минут  и,  будто  в  насмешку,  была  разыграна  в  беседке,  где  около  семи  лет  назад  зарождалось  подсмотренное  мной  недолгое  счастье  Марины  и  Алексея…

После  позорного  провала  моего  авантюрного  проекта  этот  ветхий  макет,  этот  многострадальный  глобус  совершил  великое  множество  известных  и  неизвестных  нам  оборотов…  На  моё  существование  его  полёт  никак  не  влияет,  а  поэтому  в  нём  почти  ничего  не  изменилось.

По-прежнему  живу  один,  по-прежнему  смотрю  под  ноги,  правда,  стал  часто  спотыкаться…  Причём,  спотыкаюсь  даже  на  ровном  полу  квартиры.  Обвиняю  время,  эту  всесильную  «абстракцию  поглощения»,  которая  безостановочно  и  неумолимо  продолжает  высасывать  жалкие  остатки  моей  жизненной  энергии.  Её  едва  хватает  на  посещение  гастронома,  аптеки,  да  на  привычные  высиживания  у  кухонного  окна,  откуда  с  приятной  грустью  наблюдаю  за  сухонькой  седовласой  старушкой,  ежедневно  выгуливающей  своего  чересчур  темпераментного  пуделька…