Наум Эпштейн, ферросплавщик

Я закончил шестой класс, когда началась война. А школу я закончил как раз в год Победы. Так что я знаю, что такое жизнь во время войны. Я сам москвич, но сначала была эвакуация в Иваново, а потом в Барнаул. Тем не менее, я жил в Москве именно в то время, когда ее бомбили. Мы без конца бегали в бомбоубежище с мамой. Когда ехали из Москвы в Иваново, нас по дороге бомбили. Неприятное время было.

У мальчишек восприятие совсем другое. Дети они и есть дети. Когда прошло такое время, что всем надо бежать в бомбоубежища, мы, наоборот, шли на крышу смотреть, как свет прожекторов ловит вражеские самолеты, после чего по ним начинают стрелять. На плоских крышах везде стояли зенитки. Москву вообще охраняли ОЧЕНЬ хорошо. Несмотря на то, что немцы стояли рядом, бомбили Москву мало.

Я бы не сказал, что во время войны голодали. Тогда были продуктовые карточки, по карточкам мы получали неплохие продукты. Да и союзники в войне помогали. Мы получали и американскую тушенку, и английский бекон. А приехали в Барнаул – там вообще красота была. Там продавали в магазине булочки безо всяких карточек. С другой стороны, люди умирали от голода прямо на улице в Ленинграде. Но это мы все знаем, что туда ничего провезти было нельзя.

Мой отец служил в народном ополчении во время войны. Он в это ополчение ушел добровольно – ну, впрочем, так добровольно, как это обычно у нас бывает. В ополчении были молодые ребята, которые никогда не служили в армии и даже не знали, что такое ружье.

Я в армии не служил, я сугубо штатский человек. Меня должны были призвать. Я 27-го года, а ребята 27-го года рождения воевали. Но у десятиклассников была отсрочка от армии. Руководство страны приняло закон, чтобы десятиклассников в армию не призывали, потому что стране надо было, чтобы кто-то пошел в институт, на рабочие места и так далее. У меня был документ, в котором было написано, что до окончания школы меня никуда не заберут. И мы как раз сдавали выпускные экзамены, когда закончилась война. А потом я сразу поступил в институт стали, где была военная кафедра – и так потом и не служил.

Честно говоря, я не хотел ехать в Актюбинск. Я рабочую и преддипломную практики проходил в Челябинске. Там тоже есть большой ферросплавный завод. И я потом ходил и просил, чтобы меня в Челябинск направили. Три месяца из Москвы не уезжал, по кабинетам ходил. Меня убеждали, рассказывали, что надо ехать, развивать новый завод. А потом когда я в последний раз пришел в министерство черной металлургии, мне сказали, что если вы в Актюбинск не поедете, то мы вас лишим диплома. И мне пришлось ехать.

Моя девушка приехала через год после меня. Мы думали, что немножко здесь поработаем и поедем обратно в Москву. 23 марта этого года я отмечал 60-летие моей работы на заводе.

Ужасного впечатления, когда я приехал, не было. Потому что мне сразу дали хорошую работу. Как раз запускали новый цех, меня поставили прямо в него работать по моей специальности – я еще и «дипломку» такую делал.
Когда мы ходили завтракать, мы были в шоке. Каждый завтрак мы съедали по баночке черной икры. Чёрной икры было полно, и это для нас было просто дико.

У меня, в общем-то, спортивная семья. С супругой я познакомился на стадионе. Сам я пять лет подряд становился чемпионом Казахстана по легкой атлетике. Старший сын у меня мастер спорта по штанге, а младший – многократный чемпион по плаванию.

Я болею за московский «Спартак». Я играл в Москве за юношескую команду «Спартака», потом за молодежную. А вот за «Актобе» не болею, хотя за сборную Актюбинска тоже играл. Результаты, конечно, в газете смотрю, но не болею. Не знаю почему.

Старое поколение (моего возраста) до сих пор говорит, что при Сталине лучше жилось. Я этого сказать не могу. В 53-м году, когда он умер, я только начинал работать. Так что особо-то я с ним не сталкивался. Хотя видел его хорошо. В 48-м году праздновали 800-летие Москвы. На стадионе «Динамо» я бежал эстафету четыре по четыреста. И на трибуне был Сталин. И я принял палочку вторым, а прибежал третьим. И меня обогнал заслуженный мастер спорта (был там один) как раз перед правительственной трибуной, где сидел Сталин. Потом все смеялись: всё, Сталин сказал, что нужно заняться этим человеком, который проиграл. Обошлось.

Не бывает такого, чтобы все было хорошо или все было плохо.   

Я пережил такое время, когда за анекдот давали 10 лет строгого режима.

Вот говорят, что к евреям в Советском союзе относились плохо. Я на себе особого антисемитизма не чувствовал. Я работал мастером, старшим мастером, инженером, а потом главным инженером. Где тут дискриминация?

Я на заводе считался большим матерщинником. Бывало, у нас кто-нибудь на работе заматерится, и его сразу одергивают. Он всегда обиженно говорит: «А что это мне нельзя, а Эпштейну можно?» А ему в ответ: «Эпштейн материт так, что даже приятно становится». Так что мат – это тоже целое искусство. Но дома или при женщинах я не матерился НИКОГДА.

Раньше в городе не было ни одного ресторана. Так наши плавильщики во время большой пересменки садились в поезд и ехали в ресторан в Оренбург. Это говорит об уровне зарплат в то время.

Меня удивляет, как современная молодежь умудряется не знать «Двенадцать стульев» наизусть. Это же практически Библия!

Добытчиком в семье ВСЕГДА должен быть мужчина. А главной – женщина.