Политическая доктрина большевизма. Введение 3

Главы из книги - Волков-Пепоянц Э.Г. МЕТАМОРФОЗЫ И ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА БОЛЬШЕВИЗМА: ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ЭВОЛЮЦИЯ, АЛЬТЕРНАТИВЫ. 19I7-I929 гг. В 2-х книгах. Кн.1. - Кишинев: “LEANA”.1993. - XXXII + 464 с.

[После того, как я опубликовал главу из второй книги "МЕТАМОРФОЗЫ И ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА БОЛЬШЕВИЗМА: ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ЭВОЛЮЦИЯ, АЛЬТЕРНАТИВЫ", посвященной анализу "Государства и революции", решил выборочно опубликовать некоторые параграфы из первой книги,вышедшей в Р.Молдове 20 лет тому назад мизерным тиражом.

Предлагаю Вашему вниманию третью часть Введения

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ:
Истоки большевизма: состояние разработки проблемы. Авторская гипотеза(3)

Точно так же можно подразделить на несколько групп версии истоков, корней, причин установления в России практики большевизма, большевистского "коммунизма", большевистского эксперимента и т.д. Обозначим суть нескольких версий.

Первая. Большевистский "коммунизм" всецело обязан своим существованием марксизму вне зависимости от "почвы", культурно-исторического контекста его реализации. Последний обусловил лишь специфику эксперимента, не никак не суть его.
Внутри данной группы можно выделить, в свою очередь, две версии.

1.1. Согласно первой (официальная историография большевизма,В.С.Варшавский), установление большевистского коммунизма произошло в соответствии с "творческим” марксизмом: Россия оказалась наиболее "слабым звеном" в цепи империализма, страной, в которой капиталистические противоречия, усиливаемые феодальными пережитками и национальным гнетом и до предела обостренные Первой мировой войной, не могли быть разрешены без революции. Большевики, правильнее других оценив ситуацию, соорганизовали стихийное возмущение масс и повели их на революционный захват власти и социалистические преобразования. (Понятно, что В.С.Варшавский в отличие от официальной историографии подчеркивал субъективную роль большевиков и классического марксизма, но не объективную сторону революционного процесса ).

1.2. Согласно второй версии (историография лидеров II Интернационала, меньшевизм), осуществление большевистского "коммунизма", явилось результатом (вопреки социальной философии марксизма) насильственной и преждевременной реализации экономических и политических идей марксизма (мы при этом отвлекаемся от всех других компонентов этой точки зрения).

Вторая. Марксизм нашел в России для своей реализации благоприятную русскую "почву". Большевистский "эксперимент" - результат взаимодействия марксизма со спецификой русского культурно-исторического контекста, особенности условий исторического развития России как страны, далеко отставшей в своем развитии - экономическом, социально-политическом и культурном - от Западной Европы.Русская "почва" оказала определяющее воздействие на результаты "эксперимента".

Третья. Установление большевистского режима есть результат объективации идей, традиций революционного народничества, попавших на благоприятную почву русской автократической традиции (многие из современных западных исследователей).

Четвертая. Большевистский коммунизм возник не благодаря,а вопреки марксизму, когда в России была реализована чуждая классическому марксизму идея государственно-монополистического социализма, чему также способствовала русская автократическая традиция (В.Криворотов).
Существуют и другие версии, причем самые удивительные[63].

Взаимопереплетен с указанной проблемой и вопрос о "корнях" Октября. Решался и решается он в западной советологии неоднозначно.
Сам же большевистский переворот описывается в главном двумя альтернативными концепциями. Суть первой сводится к тому, что большевистский режим родился в итоге заговорщического государственного переворота, совершенного дисциплинированной, монолитной и централизованной большевистской партией, сумевшей так манипулировать неискушенным общественным мнением, что ей удалось "контрабандой" захватить власть, без согласия несознательных масс. Этот захват власти меньшинством стал возможным только вследствие серьезных поражений в Первой мировой войне, подорвавшей ветхие политические к общественные устои императорской России.

"Следовательно, переворот этот был не логическим развитием исторического процесса в России, как характеризовали его советские марксисты, а насильственным прерыванием многообещавшего движения этой страны в сторону конституционной демократии"[64].

Исходя из этого, сталинизм - естественный результат эволюции ленинизма или в крайнем случае его ухудшенный вариант, но не более того. Подобная точка зрения, к примеру, господствовала в американской историографии в течение десятилетий, начиная с конца 40-х гг., с момента появления в США первых серьезных трудов по советской истории.
Первоначально сторонники этой версии, анализируя большевистский "коммунизм", как правило, опирались на инструментарий "тоталитарной модели". Однако с конца 50-х гг. многие исследователи вместо нее для объяснения феномена Октября стали использовать "теорию модернизации”, согласно которой "советский режим при всей его социалистической риторике и мрачном сталинистском фасаде представлял собой основу для "развития" - индустриализации, урбанизации и массового образования,- подобно "авторитарным" режимам в других отсталых странах"[65].

На рубеже 70-80-х гг. ряд западных, в основном англоязычных, советологов (Д.Кёнкер, Д.Мандела, Р.Суни, С.Смит, У.Розенберг,  А.Рабинович и др.) отошли от традиционного освещения Октябрьского переворота, образовав своеобразное ревизионистское направление в его историографии,- сформулировавшее вторую альтернативную концепцию. Суть ее заключается в том, что советская система возникла в результате подлинной народной революции, а не заговора, большевики пришли к власти не потому, что они были превосходными манипуляторами, а потому, что их политика, сформулированная Лениным в апреле и определенная событиями последующих месяцев, "поставила их во главе подлинно народного движения", а сама партия отличалась внутренней демократией и значительной гибкостью в своих отношениях с массами, имела децентрализованную структуру и сравнительно толерантные метода руководства, носила в сущности открытый и массовый характер[66].

Характерны уже сами названия докладов и выступлений, сделанных в 1984 г. в США на семинаре в Гринелл-Колледже: С.А.Смит - "Петроград в 1917 г.: взгляд снизу", Д.Кёнкер - "Москва в 1917 г.: взгляд снизу". Материалы семинара были опубликованы в 1987 г. в книге "Рабочая революция в России. 1917. Взгляд снизу".
Согласно мнению представителей этого направления, ленинизм на практике не был тоталитарен, сталинизм отделялся от ленинизма и Октября и не вписывался в подлинные каноны истории большевизма.

Вместе с тем наряду со второй концепцией некоторыми исследователями на Западе продолжала разрабатываться и первая. Так, Р.Пайпс в своем 900-страничном труде "Русская революция" сконструировал весьма оригинальную национальную модель тоталитаризма, согласно которое "ключ к советизму скорее находится в русской национальной традиции и в практически неизменной российской политической культуре, суть которой - деспотизм верхов и рабская покорность низов, традиции, по которой страна и ее жители являются собственностью правителя, а права власти смешиваются с правами собственности"[67].

Критический анализ обеих главных концепций, и в частности детальный разбор книги Р.Пайпса, осуществил американский ученый М.Малиа в своей глубокой и весьма содержательной статье "В поисках истинного Октября", к которой мы и отсылаем читателя.
 Здесь же отметим, что мы целиком солидарны с М.Малиа в том, что Р.Пайпс, во- первых, явно недооценивает роль большевистской политической доктрины в формировании большевистского режима, во-вторых, переоценивает русскую традицию, а в-третьих, фактически отрицает объективную обусловленность и подлинность общественной революции, происшедшей в России в 1917 г., которую большевикам удалось эксплуатировать в целях захвата власти, но сами они никак не могли ее развязать или даже с легкостью направить в нужном им направлении[68].

В последнее время в отечественной (отчасти и в западной) историографии Октябрьской революции актуальны две проблемы.

Во-первых, это вопрос об альтернативных вариантах развития, которые позволили бы избежать Октябрьской революции. Здесь указывают на ряд упущенных возможностей, отмечая при этом: а) аграрную реформу П.А.Столыпина (помешало убийство реформатора, а главное -  Первая мировая война);б)февральскую революцию 1917 г. (помешал экстремизм большевиков); в)мятеж генерала Корнилова (помешала недальновидность Временного правительства).
         
Во-вторых, это проблема выбора для страны социалистического пути развития и его исторической оправданности или, наоборот, ошибочности[69].

По этому вопросу обозначены две позиции. Одна из них указывает на правомерность социалистического выбора, открывшего путь к общественному прогрессу, который впоследствии был деформирован, а социалистическая идея искажена. Другая обосновывает ошибочность социалистического выбора в силу нежизнеспособности самой идеи социализма, что-де подтверждено и тем кризисом, к которому привел этот путь к 80-м гг.[70].
Здесь необходим дополнительный экскурс.

Российские историки Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов в монографии "История и конъюнктура" справедливо, по нашему мнению, отмечают, что обществоведы СССР, а теперь стран СНГ, получившие, наконец, во второй половине 80-х гг. возможность "имплантировать богатый мировой социологический и историографический опыт в наши исторические описания", к сожалению, из-за общей слабой методологической "оснащенности" советского обществознания (тандем историков выражается резче: "методологическое невежество". - Э.В.-П.) чаще всего вместо содержательного синтеза западных и отечественных идей стали прибегать и прибегают до сих пор к практике "прямых и порой весьма вульгарных заимствований", чего, по их мнению, не следует делать, так как ни один из существующих в западной науке подходов к истории российской революции не дает вполне удовлетворительных результатов[71].

Вследствие этого, а также того плачевного состояния, в которое была ввергнута советская историография XX в., они и приходят, в конечном счете к выводу, что мировая историография в целом и отечественная в частности нуждаются в методологической революции.

Подобную точку зрения, правда не в такой масштабной постановке вопроса, разделяют многие отечественные историки. Так, академик РАН И.Д.Ковальченко в статье "Некоторые вопросы методологии истории" пишет, что для успешного развития исторической науки стран СНГ ”прежде всего необходимы новые теоретико-методологические подходы и решения". По его мнению, перед историками стоят три группы задач: во- первых, "...рассмотреть отечественную историю в общецивилизованном контексте"; во-вторых, необходим показ наряду с объективным и массовым "роли в историческом развитии субъективного и индивидуального во всем их многообразии"; в-третьих, анализ реально совершавшегося в историческом развитии должен "сочетаться с раскрытием альтернативных возможностей этого развития, с объяснениями того, почему реализовались те или иные варианты"[72].

Обоснованию этой же идеи, но рассмотренной в более широком методологическом и гносеологическом ракурсе, посвящена статья А.Я.Гуревича "О кризисе современной исторической науки"[73]. Кризис исторического знания - кризис роста, - по мнению А.Я.Гуревича, выражается в существенной ломке привычных стереотипов и устоявшихся схем, в назревании глубокой трансформации исследовательских методов и научных подходов. "В центре кризиса стоит сам историк: ему предстоит менять свои методологические и гносеологические принципы и ориентации"[74]. В своей статье крупнейший отечественный медиевист поясняет, о смене каких принципов идет речь.

А.Я.Гурвич разделяет приводимое им мнение американского ученого Л.Стоуна, согласно которому обновление исторического знания состоит в перемещении центральной темы исследований с "окружающих человека обстоятельств на человека в исторически конкретных обстоятельствах", в переходе от объяснительных моделей исторических изменений, характеризовавшихся монокаузальностью, к моделям многофакторным, от квантификации, направленной на исследование групп, массовых явлений, к индивидуализации. Теперь историки задают вопросы, "почему развитие пошло так, а не иначе, и каковы его последствия", а не как прежде: "что" и "как"[75].

Вместе с тем, обобщая достижения западной методологии в историографии (и собственной, благодаря которой он осуществил всемирно известные исследования по медиевистике[76]), А.Я.Гуревич подчеркивает, что “привычные схемы объяснения, предлагавшиеся марксистско-позитивистской историографией, не способны включить в себя элементы исторического синтеза, который мог бы объединить идеальное и материальное в их взаимном переплетении”[77].

Лишь после того, как в области гносеологии отказались от гегелевско-марксистского панлогизма и были  обоснованы принципиальные различия между методами наук о культуре и методами наук о природе и огромная эвристическая роль "идеальных типов", "могли быть по достоинству осознаны", отмечает А.Я.Гуревич, все новые моменты, предлагаемые в методологии исторического познания: роль проблемы в историческом исследовании, социально-культурный контекст, новое понимание исторического источника и исторического факта, функциональные связи в объяснении, реконструкция картины мира, установление "диалога" с людьми изучаемой эпохи[78].

Далее всего продвинулось по пути переориентации исследовательских принципов французское историографическое направление, известное под именем "Новая историческая наука", или школа "Анналов". Именно эта школа для решения сложной задачи - охватить различные стороны целостно-противоречивой системы, каковой является общество, от экономической до интеллектуальной, - выдвинула идеал "тотальной" или "глобальной" истории. Суть этого идеала - своего рода сверхзадача - состоит в преодолении размежевания исторических дисциплин, при котором экономическая история оторвана от истории политической и от истории культуры или религии, и разработке синтетического подхода к пониманию и изображению общества и его развития.

На современном этапе "Новая историческая наука" мыслит себя как антропологически ориентированная история, в центре внимания которой стоит человек во всех своих жизненных проявлениях - от производственной деятельности до семейных отношений и от техники до религиозной и интеллектуальной жизни. "Историческая антропология, или, может быть, лучше сказать, историческая культурантропология, - пишет ученый, - и пытается осуществить полидисциплинарный синтез". Поэтому реализация его задач требует обществоведа нового типа - с широким кругозором, всесторонне образованного профессионала, обладающего одновременно солидной теоретической подготовкой и склонностью к  вопросам методологии и эпистемологии[79].

Понятно, что такой полидисциплинарный подход, многофакторный анализ необходим исследователям российской революции. Тем более важно в этом плане наше исследование, так как в определенном смысле "невозможно рассматривать политические институты в отрыве от политической мысли"[80], и наоборот.
Вернемся к первому сюжету нашего экскурса.
(Окончание последует)

ПРИМЕЧАНИЯ

63 Совсем недавно, к примеру, известный советолог М.Восленский, автор знаменитой "Номенклатуры", представил в "Новом мире" свою оригинальную версию Октябрьского переворота 1917 г., согласно которой последний явился феодальной реакцией, наступившей вследствие слишком быстрого перехода от феодального общества к буржуазной демократии. См. подробнее: Восленский М. С.Феодальный социализм // НМ. 1991. № 9. С.184-201. См. также: Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.: Советская Россия совместно с МП Октябрь. 1991. С.582-592.

Не менее экзотическую версию Октября 1917 г. предложил Е.Т.Бородин, полагающий, что революция 1917 г. была социальной революцией восточного, азиатского типа, проходившей под пеевдосоциалистичеекими лозунгами и знаменовавшей собой переход от "азиатского" феодализма к "азиатскому,,государственному капитализму. См.: Бородин Е.Т. Что у нас произошло в 1917 году? // СПН. 1991. № 9. С.15.

64 М а л и а М. В поисках истинного Октября.Указ.соч.С.179.См.так¬же: Первухина К. М. История Октябрьской революции в англоязычной литературе конца 70 - 80-х годов.Указ.соч. С.220.
О "тоталитарной модели" как инструменте анализа подробнее см.: Игрицкий Ю.И. Концепция тоталитаризма: уроки многолетних дискуссий на Западе// И СССР. 1990. № 6. С.172-190; Он же. Снова о тоталитаризме// ОИ.1993.№ I. С.З-17; Гаджиев К. С. Тоталитаризм как феномен XX века // ВФ. 1992. № 2. С.3-25; Тоталитаризм как исторический феномен. М.: ФО СССР. 1989. С.40-71, 162-173 и др. Дополнительно  о тоталитаризме см.: А р е н д т X. Временный союз черни и элиты// ИЛ. 1990. № 4. С.242-248; Она же. Вирус тоталитаризма // НВ. 1991.№11.С. 40-42; Она же. Тайная полиция // НВ. 1992. № 6. С.57-59; Мушинский X. Ханна Арендт и ее главная книга // СМ. 1992. № 8. С.72-81; Он же. Сумерки тоталитарного сознания//ГП. 1990 № 3. С.80-86; Баллестрем К. Г. Апории теории тоталитаризма // ВФ. 1992. № 5. С. 16-28; Кондаков И. В. Тоталитарность: истоки, закономерности, последствия (Аналитический об¬зор)// РЖ. ОН СССР. Сер.З. 1991. № 5. С.63-105; Загладин Н.В. Тоталитаризм и демократия: конфликт века // Кентавр. 1992. № 5-6. С.3-18; Ж е л е в Ж. Фашизм. Тоталитарное государство: Пер. с болг. М.: Новости, 1991. - 336 с.; Д ж и л а с М. Лицо тоталитаризма: Пер. с серб.-хорв. М.: Новости, 1992. - 544 с.; Гозман Л., Эткинд А. Культ власти. Структура тоталитарного сознания // Осмыслить культ Сталина. Указ.соч.C.337-37I.
      
65 М а л и а М. Указ.соч. C.I79.
      
66 П е р в у х и н а К. М. Указ.соч. C.220-22I, 223; Малиа М. Указ. соч. С .180; Рабинович А. Большевики приходят к власти.Указ.соч.С.331; Он же. Попытки формирования многопартийного демократического социалистического правительства в 1917 году в России // И СССР. 1990. № 6. С.191-207.
          
67 М а л и а М. Указ. соч. С.181. См. также: П а й п с Р. Создание однопартийного государства в Советской России (I9I7-I9I8)// Минувшее: Исторический альманах. Т.З. М.: Прогресс: Феникс, 1991. С.81-130, Т.4... С.95-139. Сокращенный вариант первой части см.: Полис. 1991.№ I. С.215-223. О неизменности российской политической культуры, инварианте политического развития на протяжении веков пишет и А.Яяов в своей книге "Происхождение автократии.Иван Грозный в русской истории". По его мнению, для России был характерен особый тип политического развития (как и в экономической и социальной сферах) : "тип политического развития. сочетающий радикальное изменение институциональной структуры с сохранением основных параметров несшей политической конструкции. Достаточно сравнить Россию до¬петровскую (с ее приказами), - продолжает ученый, - и послепетровскую (с ее коллегиями), дореформенную (с гипертрофией ее бюрократии) и послереформенную (с ее земствами), дореволюционную и послереволюционную (иллюстраций не требуется), чтобы уловить эту уникальную особенность ее политического процесса, которую можно было бы описать как доминанту политической наследственности над институциональной изменчивостью" (Янов А. Истоки автократии. С.148).
         
68 М а л и а М. Указ. соч. С.183-184. Из последних работ,посвященных российской революции 1917 г., упомянем сочинение германского историка Б.Бонвеча: Bonwetsch B. Die russiache Re¬volution 1917. Eine Sozialgeschichte von der Bauernbef'reiung 1861 bis zum October Umsturz. Darmstadt, 1990.- 240 S. Его труд методологически близок направлению "социальной истории" (Д.Кенкёр,С.Смит, А.Рабинович и др).См., например: Kaiser D. (ed.) The Workers' Revolution in Russia, 1917. The View from Below. Cambridge: Cambridge University Press, 1987.- XIII, 152 p.
         
69 Характерен подзаголовок одной из работ, содержащей материалы "круглого стола": Россия 1917 г.: Выбор исторического пути. М.: Наука, 1989. - 284 с. См. также: Токарев А. И. Была ли альтернатива Октябрьской революции?// СПН. 1991. № 9. С.21-32.
         
70 См.: К о в а л ь ч е н к о Д. Некоторые вопросы методологии истории // НИИ. 1991. № 5. С.4-6.
         
71 Бордюгов Г. А., Козлов В. А. История и конъюнктура: субъективные заметки об истории советского общества. М.: Политиздат. 1992. С.35. См. также: Козлов В. А. "Кризис жанра" или кануны методологической революции?// ВИ КПСС. 1991. № 9. С.6, 35.
    
72 К о в а л ь ч е н к о И. Д. Некоторые вопросы методологии истории. С.4. См. также: Гареев М. А. Истины и заблуждения исторической науки // СМ. 1992. № 6. С.15-24.
       
73См.: Гуревич А. Я. О кризисе современной исторической науки // ВИ. 1991. № 2-3. С.21-36.
       
74Там же. С.35.
       
75См.: Там же. С.21-22.
         
76 См., например: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М.: Искусство, 1984. - 350 с.; О н же.Культура и общество средневековой Европы глазами современников.М.: Искусство, 1989. - 367 с.; и др.
         
77 Гуревич А. Я. О кризисе современной исторической науки. С.28.
         
78 Там же. С.29.