1978 - 14

Глава 14.

«На востоке тёмная ночь начала светлеть, встречая рассвет. На базе было тихо, не было видно никого, кроме «стражей ислама», которые, вместе с жителями Исфахана под предводительством мулл взяли вчера базу штурмом и были здесь теперь полными хозяевами: все солдаты и офицеры армии и ВВС находились под охраной в своих казармах – или были на свободе, открыто провозглашая свою верность Хомейни и революции»
( «Шамал», ВТОРНИК, 13 февраля,
Глава 22. База ВВС в Исфахане. 05.40)

В приведенном выше отрывке контрольным является слово «Исфахан».
Судя по этому отрывку, которым начинается 22-я глава «Шамала», базу ВВС в Исфагане (так тогда назывался город на наших картах) восставшие взяли штурмом «вчера», то есть 12 февраля. Оставлю в стороне тот факт, что войска получили приказ не оказывать сопротивления восставшим ещё утром 11 февраля. Может быть, военные на базе ВВС в Исфагане ослушались и оказали сопротивление?
Я уже писал, что с 16 января 1979 года у нас была «красная линия» связи с Москвой. Но это был односторонний канал: все распоряжения поступали от заместителя начальника разведки КТУРКВО подполковника П-евского. Девятого февраля от него пришло указание: попытайтесь выяснить, куда пропала эскадрилья истребителей с базы ВВС в Исфагане.
Мы бросились ворошить перехваченные радиограммы, но никаких намёков на Исфаган не было.
В свою очередь переводчик лейтенант Мустафин, которому досталась буквально невыполнимая работа прослушивать сотни магнитофонных записей телефонии, бросил это неблагодарное занятие и подался в машины к постам перехвата. Там он сориентировал радистов на слово «Исфахан» и сам, надев наушники, начал шарить по каналам..
Поиск увенчался успехом: уже 9 февраля удалось выделить и прослушать переговоры офицеров САВАК о событиях в Исфагане и «пропавших» из виду советской разведки иранских истребителях.
Выяснилось следующее. В Исфагане за антишахские настроения операми САВАК были арестованы два офицера-лётчика и им грозил расстрел. Их товарищи по эскадрилье освободили арестованных, сняв охрану из солдат своей части. Несколько старших офицеров добровольно заняли камеры гауптвахты, то есть «сами себя арестовали».
Потом бунтовщики захватили эскадрилью истребителей и перелетели на Тегеранскую базу ВВС Доушан-тепе, где подняли мятеж в школе младших авиаспециалистов и в соседней танковой дивизии шахской гвардии.
Представители САВАК сами бежали с этой базы «от греха подальше».
Таким образом, база ВВС в Исфахане была в руках восставших с восьмого февраля и штурмовать её 11-го или 12-го февраля не было необходимости.

Итак, экспедиция июля-августа 1978 года.
Надо заметить, что главный организатор наших экспедиций заместитель начальника разведуправления КТУРКВО подполковник П-евский настолько мне доверял, что подбор офицеров -  участников мангруппы – полностью оставил за мной. Формируя состав группы, я уступил настойчивым просьбам одного из направленцев, капитана N*, которого подполковник Комионко упорно не хотел включать в список.
Узнав об этом, Борис Львович только покачал головой:
- Зря. Пожалеешь.
Тогда большего я не смог от него добиться. Почему это я пожалею, включив в группу исполнительного и талантливого офицера?
Он действительно оправдал моё доверие, а в будущем, в 1981 году он отличился в Афганистане. Вылетая с мангруппой под Джелалабад, я должен был работать совместно с N*, но этому помешала обстановка. Хотя он всё-таки смог пару раз посетить позицию моей группы. Но пообщались мы с ним не по работе: я делился с ним бензином, которым меня буквально «заливали» вертолётчики, а он привозил ящиками апельсины.

Причину негативного отношения Бориса Львовича к  N* я узнал только спустя 20 лет, когда самого Комионко уже не было в живых. И открыл мне её помощник замполита Б-х, прибывший в нашу часть в 1980 году.

Для непосвящённых поясню, что КП – командный пункт – вовсе не «пункт», а большой коллектив, состоящий из нескольких десятков офицеров и десятка прапорщиков. Руководит таким коллективом начальник КП (Комионко) и, конечно, заместитель командира части по оперативной работе.
В полку-бригаде такой коллектив держится обособленно; может быть из-з высокого «суммарного интеллекта», а может быть потому, что значительная часть офицеров этого коллектива – выпускники гражданских гуманитарных вузов.
Почти ежемесячно, а то и чаще в коллективе КП происходили, как сейчас говорят, корпоративные вечеринки. Отмечались дни рождения, присвоение воинских званий, премии и пр., как на многих других производствах. С жёнами и без. В тёплое время устраивался «дастархан» на берегу арыка под сенью старых верб, а в холодное время – в квартирах или в помещениях самого КП на изолированном втором этаже; иногда у меня в подвальном, где моя ЛИР занимала четыре комнаты.
Такие сборища начальством не поощрялись.
Иногда замполит узнавал о них, и случалось это настолько часто, что мы подозревали в «предательстве» то одного члена коллектива, то другого.
Комионко был уверен, что нас «закладывает» один из участников, а именно N*. У меня же об N* сложилось мнение, как о человеке порядочном, неспособном на подлость.
Кстати, другие офицеры грешили на самого Комионко, потому что мы «попадались» только тогда, когда в мероприятии принимал участие сам Борис Львович. Но это противоречило всякой логике: как начальник КП, он мог просто не разрешить собрание; так какой смысл информировать замполита?
С Б-х я встретился случайно, уже на гражданке, за кружкой пива в парке имени Тельмана в Ташкенте. Поговорили о том, о сем, пока я не заговорил о своём исключении из КПСС, о тетрадке с моим алкогольным досье, которую принёс на собрание помощник замполита И-ко. СССР и КПСС уже не было, я больше не стыдился обсуждать с бывшими однополчанами этот факт своей биографии. Помянули Бориса Львовича.
И тут я промолвился о беспочвенных подозрениях Комионко в отношении N*.
Мне кажется, Б-х сначала поколебался, стоит ли мне рассказывать то, что стало ему известно.
Наконец, решился:
- Вот что мне поведал сам И-ко ещё тогда, когда я только прибыл в вашу часть по окончании военно-политического училища.
Он отхлёбывал пиво и рассказывал, немного сникнув и не глядя мне в глаза.
- Вас закладывал действительно N*, а вернее, не вас всех, а исключительно Комионко. То, что замполит проделал с тобой, он хотел проделать с Комионко. Но успел только довести дело до выговора. Дальше помешал Афганистан. Комионко уехал туда советником при генштабе ДРА, а К-в – в политотдел спецчастей 40-й армии.

Значит, всё-таки старый разведчик вычислил сексота замполита…

- Но почему? Что заставило N* пойти на предательство? Он мстил за что-то Комионко?
- Нет, что ты! Была совсем другая причина.
- Не понимаю, есть ли уважительная причина, по которой дисциплинированный, успешный, да ещё и малопьющий офицер…
- Погоди, не горячись. Теперь чего уж, расскажу всё. За год или два до того, во время учений, когда полк находился на позициях в горах, N*, будучи командиром пеленгаторного взвода, после успешного развёртывания пеленгатора взял у ротного мелкашку и подался наверх, надеясь подстрелить куропатку. На позиции, где только что развернули пеленгаторные антенны, осталась стоять на своей треноге полевая артиллерийская буссоль.
Я подсказал:
- Буссоль нужна пеленгаторщикам для развёртывания антенной системы по истинному меридиану.
- Понятно. Слушай дальше. К буссоли подошёл И-ко и стал рассматривать горы и следить за удаляющимся N*. Оптика у буссоли ещё та… а тот, полагая, что отошёл достаточно далеко и что его никто не видит, отложил мелкашку, спустил брюки и занялся мастурбацией. И-ко поспешил доложить об увиденном замполиту, ну а тот шантажировал N*. В те времена такое считалось едва ли не уголовным преступлением, а огласка могла так опозорить человека и перед товарищами, и перед молодой женой, что мало не покажется. Ну, К-в и подвязал его докладывать о Комионко.
- Вот паскуды!
Б-х только пожал плечами. Думаю, подобных случаев на его памяти было достаточно, чтобы потерять веру в человеческое достоинство и офицерскую честь.

И я бы не должен об этом писать сейчас. Но, боюсь, без описания таких эпизодов, в общей картине нашей жизни в 70-х годах прошлого века будет недоставать существенных пазлов.

И Комионко, и бывший замполит К-в ушли из жизни в конце 90-х. А то, что «о мёртвых только хорошее», то уж извините, мне вот-вот стукнет 78, многих из моего поколения уже нет. Если придерживаться этого мудрого народного правила, то придётся окрашивать наше прошлое в сплошные розовые цвета.

__________________________________________________
N* давно на заслуженном отдыхе и, надеюсь, жив. Ведь он лет на 10-15 моложе меня. Но всё-таки я здесь не называю даже его инициалы.


Продолжение http://proza.ru/2013/07/13/1554