Сиреневые облака. Наденька

            …Губы Алексея сухие и горячие. Они скользят жалящими поцелуями по  бьющейся учащённым пульсом жилке на шее Наденьки, по впадинкам над ключицами, по ямочке между ними и по ложбинке налитой желанием груди… «Лёшенька…» – в нетерпении выдыхает она. Но он, не слыша её призывного шёпота, приникает к розовому соску и самозабвенно играет с ним языком, и покусывает, и втягивает в себя вместе с потемневшим пятном. Дыхание Наденьки перехватывает, она впивается ногтями в плечи Алексея и изгибается всем телом: «Лёёёша… не дразнись...». Но он будто не слышит призыва, не чует её дрожи. Не выпуская изо рта сосок, Алексей прислушивается к своим пальцам, ласкающим чуткий твёрдый бугорок в заветной складке тела женщины… Захлёбываясь волной страсти, Наденька кусает плечо мучителя и тот с тихим смехом вытягивается меж её дрожащих колен, широко разбросанных в стороны…
            Через несколько секунд нетерпеливый, похожий на всхлип, стон Наденьки тонет в сдавленном вскрике Алексея, и она видит его изумлённые глаза с расширенными зрачками: «Не могу… не получается… больно… очень больно»…
            Свинцовый выплеск неутолённой страсти вбирает в себя боль Алексея и ужас предчувствия чего-то страшного – и эта адская смесь обжигает горло Наденьки:
            – Лёёёёшаааа!
            
            
            Крик вырвался раньше, чем она проснулась: рваный, задушенный, полный отчаяния и недоумения. Низкая нота его повисла над кроватью.
            Алексея рядом не было…
            
            
            1.
            Небольшой шахтёрский городок, сбитый из отдельных, недалеко отстоящих друг от друга посёлков, ещё спал и видел сладкие сны, когда забывшаяся в полуобмороке Наденька  встрепенулась от поглаживания щеки чьей-то тёплой рукой: «Пора вставать, детка, Алёша ждёт…».
            Сгоняя фантомное прикосновение, она потёрлась щекой о край осиротевшей подушки мужа, искусанной и влажной от слёз, и поднялась с постели. Машинально взглянула на часы: четыре утра. «Первый автобус в шесть двадцать… У меня есть ещё время…».
            Мелкие бытовые мысли, спешащие придержать в провале памяти главную, отчаянную мысль погнали Наденьку в кухню, и она принялась выдавать себе короткие команды: «Поставить варить бульон. Приготовить яблочное пюре. Разлить в пластиковые бутылки сок. Чистое бельё и футболку. Снотворное… Кружку не забыть! И книгу… – взгляд её упал на притулившуюся к стене под подоконником картонную коробку с картофелем. – Глаза! Надо убрать отёки. Полежу минут двадцать, пока бульон варится. Лёша не должен видеть, что я плакала…».
            Она выбрала ровную картофелину и вырезала из её середины две круглых тонких пластинки. Убавив огонь под кастрюлей, пошла в спальню и настежь открыла окно – и лишь потом легла и, водрузив на закрытые глаза «примочки», затихла: только не спать! И ни о чём не думать…
            Втянутый теплом в комнату аромат просыпающейся в палисаднике сирени всколыхнул память о том дне, когда родилась их с Алексеем дочка. Ах, как изумлён и горд был этим фактом новоявленный папаша, с каким умилением перебирал он пальчики крохи и с каким пафосом делился с женой своими мыслями и наполеоновскими планами: «Ай, да мы! Надо же какие продуманные! Сначала сотворили няньку, а как подрастёт наша Юлька – мы двух лялек ей подарим, двух братиков. А, может, и трёх. Я сдюжу четверых ребят. Выкормлю и мужиков, и нашу принцессу».
            Наденька прерывисто вдохнула и поперхнулась сдавленным стоном.
            – Не будет у нас сыночков, Лёшенька. Никого у нас больше не будет, – озвучила она глубоко спрятанную боль и сама испугалась своего хриплого голоса.
            Она ахнула и закусила губу. И вспомнила тот день. День, перевернувший их жизнь…
            
            
            Белоснежный ясный день. Сугробы цветущей вишни за окном. На окне белые жалюзи, в расщелины которых упорно пробивается сноп света, освещающий стерильные стены кабинета, где у стола сидит она, Наденька, пытаясь понять, о чём говорит ей сидящий напротив мужчина в белом до рези в глазах халате. Чуткое сердце сжато в комок в неосознанном ожидании того страшного короткого слова, которое порвёт своими клешнями всё. Но умудрённый опытом врач находит другие слова.
            – У вашего мужа семинома… – глуховатым голосом роняет он после оглашения непонятных ей результатов анализов. – Причём запущенная… Нужна срочная операция. Я же полторы недели назад выписал ему направление в больницу. Он разве не сказал вам об этом? – Наденька истово мотает головой, надеясь на послабление неведомой ей вины, но эффект получается обратный. Врач сурово хмурится. – А вы сами, куда смотрели? Вы же жена, самый близкий человек.  Такую большую опухоль вы не могли не заметить! Или вы не спите вместе?
            – Спим! Конечно, спим! – горячо возражает Наденька, оскорбившись таким предположением. – И я заметила… припухлость. Но Лёша сказал, что это простая водянка. Из-за драки в гараже. Он сказал мне это после того, как был у вас… А вчера я случайно нашла ваше направление…
            – Из-за какой драки? Когда? – заинтересованно уточняет врач, пропустив последние фразы.
            – Прошлым летом, в июне. Когда какие-то отморозки пытались «разуть» наш москвич, –  оживляется Наденька и, суетливо, но обстоятельно, словно точность  деталей может изменить диагноз, рассказывает о драке. О том, что они хотели затемно выехать в областной центр по делам, что парней было трое, что её муж запросто раскидал их всех, но один из них хотел прикрыться ею, и Лёша рассвирепел. Дальше всё шло так быстро, что невозможно было уследить. Она помнит только, что кричала, потому что отморозок пнул её в живот, и выскочил сосед с ломом в руках… – по мере изложения энтузиазм Наденьки падал синхронно с ослаблением интереса к рассказу со стороны слушателя, а когда врач кинул быстрый взгляд на часы, она совсем сникла и смяла концовку. – Лёша мой крепкий, он быстро оправился. А у меня случился выкидыш… и мы в сентябре съездили на море, чтобы подлечить нервы… и вообще… это направление…
            – Плохо, всё очень плохо, – констатирует врач, склонившись над выпиской из карточки Алексея. – Напрасно вы ездили к морю… целыми днями на солнце… это ускорило процесс… – он говорит, не отвлекаясь от писанины и не глядя на собеседницу. – И ваш выкидыш совсем некстати. Опухоль злокачественная, хирургическое вмешательство неизбежно. И вряд ли можно обойтись гемикастрацией и удалением только одного семенного канатика. Вряд ли, это не ваш случай. Но окончательно это определится уже в больнице. Там вашему мужу уточнят стадию заболевания, сделают компьютерную томографию брюшины, рентген легких, УЗИ печени. Предвижу радикальную операцию. А именно, удаление обоих яичек вместе с семенными канатиками, и, очень возможно, что и с паховыми лимфоузлами… – врач поднимает глаза на побледневшую посетительницу и безжалостно заканчивает тираду. – А это стопроцентное бесплодие. И молите Бога, чтобы не было метастазов! Хотя УЗИ их не показало, в процессе операции они могут нарисоваться где угодно… – Наденька хватается за стол и пытается что-то сказать, но не может вымолвить ни слова. Хозяин стерильного кабинета протягивает ей стакан воды и меняет тональность беседы. – Ничего, ничего… Не вы первые, не вы последние. Если всё будет без неожиданностей, долечитесь до полного выздоровления. Пройдёте лучевую терапию, химиотерапию. Это займёт год, от силы два…
            – Год, два… – глухим эхом повторяет за ним Наденька.
            Она холодеет от мысли о возможных «неожиданностях», глаза её набухают слезами и голос дрожит. Но врач понимает это по-своему.
            – Да. Не меньше года. И это в лучшем случае, – «успокаивает» он встревоженную женщину. – Так что вам придётся потерпеть, милая. Есть неплохие седативные препараты. И народные средства. Например, чёрный паслен. Он весьма эффективно снижает половую возбудимость у женщин. После войны пироги с ним пекли. Их ещё называли вдовьими…
            Последние слова больно задевают Наденьку и она, очнувшись, вмиг собирается в кулак.
            – Вдовий пирог? Мне? – почти с ненавистью восклицает она и чужим, жёстким голосом уточняет: – Он что, умрёт?
            Впервые за время беседы Наденька всматривается в человека, открывшего ей страшную правду об их с Алексеем судьбе, и чувствует неприязнь и даже гадливость к нему. Она замечает, пористость мясистого носа и язвительность крепко, по-бабьи, сжатых тонких губ и то, что на рукавах белого халата темнеют несколько выпавших с лысеющей головы волос, что глаза у врача похожи на буравчики и взгляд их лишён сострадания. В других обстоятельствах и в другом состоянии Наденька догадалась бы, насколько устал этот человек быть вестником грядущих бед и что по паспорту он гораздо моложе, чем кажется посетителям скорбно стерильного кабинета онколога – поняла бы и пожалела его – в другое время, но не сей час. 
            Врач замечает перемену настроения собеседницы и понимает её чувства. Он вздыхает и уклоняется от прямого ответа за дежурной фразой:
            – Рак яичка обладает уникальной чувствительностью к химиотерапии. Даже при наличии метастазов. Грамотное лечение с соблюдениями вами всех правил и предписаний даст вашему мужу шанс на выздоровление… – онколог вглядывается в лицо Наденьки и в его голосе появляется дозированное тепло. – Верьте в выздоровление мужа. Тогда вы сможете убедить в этом и его. От настроя пациента на лечение и веры в хороший результат зависит многое. Слишком многое… – он протягивает ей направление в больницу, подтверждённое выпиской из истории болезни, и пытается подбодрить: – Всё не так безысходно. У вашего мужа есть надежда…
            – Да, есть, – соглашается Наденька, поднимаясь со стула. – У него есть я. Меня зовут Надежда!
            
            
            Автобус едет так долго, что Наденька успевает собраться с мыслями.  И ей становится понятным странное поведение мужа: и его внезапное выпадение из разговоров в задумчивость, и отъезд на три дня в мифическую командировку, из которой он вернулся похудевший и с потемневшими подглазьями, и его  упорное нежелание отвечать на любые вопросы озабоченной жены… и потом эта возня с машиной в гараже…
            А несвойственная Алексею рассеянность?! Впрочем, именно по рассеянности он и обронил в прихожей то злополучное направление в больницу, которое своим штампом и текстом заставило её помчаться к онкологу…
            Наденька сглатывает подступившее рыдание и перебирает в памяти беседу с врачом. Срочная операция… уговорить Алексея лечь в больницу… оформить отпуск и быть ко всему готовой… А Юлька? А свекровь?! О, Боже! Где взять на всё это силы?! Нет, нет, обо всём сразу думать нельзя, иначе взорвётся мозг и лопнет сердце! Сначала  разговор с Лёшей… серьёзный разговор… Он, наверняка, сейчас торчит в гараже…
            
            
            Да, она не ошиблась: вот он. Стоит спиной к ней, застыв как изваяние над открытым капотом. Наденька смотрит на ссутулившуюся фигуру Алексея, и горло её перехватывает спазм.
            – Лёша… – тихо зовёт она мужа.  Тот медленно поворачивается к жене, и она тонет в его отрешённом взгляде. – Я только что была у твоего врача… – Алексей хмурится, и, отведя глаза, начинает усиленно вытирать испачканные руки. Наденька с трудом сдерживает рвущийся зазвенеть во всю глотку голос. – Зачем ты мне соврал про водянку? Почему не сказал правду? Ведь я твоя жена! Мы договаривались никогда не врать друг другу, что бы ни случилось.
            – Затем, – бесстрастно отвечает Алексей, – чтобы не видеть тебя такой. Чтобы не дать себя кастрировать как хряка. А потом не свалиться тебе на руки и не гнить заживо… Я хочу умереть мужиком, как ты этого не поймёшь?
            На секунду опешив, Наденька срывает с себя стягивающий горло шарф и забывает о своём решении быть спокойной и рассудительной.
            – Лёша!!! Что ты говоришь?! А о нас с Юлькой ты подумал? А о матери? Она ещё не отошла от горя после смерти твоего отца, а ты ей такой удар приготовил? Ты хочешь, чтобы они осиротели? А я? Ты думаешь, я смогу жить без тебя?
            Слёзы наполняют глаза Наденьки, и она дышит глубоко и часто, не позволяя им пролиться. Паузой пользуется Алексей, вышедший из сознательной комы, чтобы не допустить истерики жены.
            – Сможешь! Другим это удаётся, и ты сможешь! А чтобы не затягивать наши мучения… – он напрягает желваки и цедит сквозь зубы: – Чтобы не откладывать расставание на потом, ты можешь уже сейчас уйти к любому из твоих воздыхателей, к настоящему мужику, который…
             Договорить ему Наденька не даёт. Она выхватывает из рук мужа пропитанную смазкой тряпку и хлещет ею по его заросшей щеке. Алексей уклоняется, и под его потемневшим взглядом она роняет руки, позволив воцариться между ними недоумённой паузе. Нескольких минут Наденьке хватает, чтобы собраться и найти нужные слова:
            – Давай оба успокоимся и поговорим серьёзно. О том, что мне рассказал доктор. И о том, как нам всё это пережить… – она вытирает ладонью пылающую щёку мужа. – Ведь ты у меня не слабак? Мы оба с тобой не из тех, кто сдаётся… – и Наденька говорит, говорит, обволакивает Алексея нежностью, как ребёнка, пока лёгким касанием к шее не удостоверяется, что он расслабился и пульс его бьётся спокойно и ровно. – Мы вместе, мой хороший, и я не позволю тебе умереть. Я никому тебя не отдам! Так и знай!
            – Пойдём домой, родная, – тихо предлагает Алексей, – там всё решим…






            Продолжение - http://www.proza.ru/2013/07/15/18
            


Иллюстрация: коллаж автора