Орденок раскаяния

               
                Из книги «Судить нельзя помиловать».

               
               
                «Щастя добре, а правда краще».
                (Украинская пословица)         
         
   Поступив на учёбу в Свердловский юридический институт, мы с омичем Бурмистровым Юрием отправились искать пристанища  на западной окраине города. 
  Отошли метров двести за угол ВУЗа и замерли от мелодичного пения меди, лившегося из проёмов звонницы красивой церкви.
  –  Опиум для народа, помоги нам! – скоморошески  хохотнул Юрка.
  –  Иоанно-Предчетенская церковь! – мягко, будто сама с собой, произнесла  пожилая женщина.
   Перекрестилась и просветила:
     –  Храм божий Ивановского кладбища.
        Левый придел  – Никольский. Правый – во имя иконы Божией Матери «Утоли моя  печали».
         Здесь упокоена настоятельница Ново-Тихвинского женского монастыря Магдалина.
         Верующие идут к ней с молитвами. И она не безучастна.
…Вот с такой неожиданной внеаудиторной  «лекции» началась моя студенческая жизнь.
Не знаю: Бог помог или общечеловеческая многовековая традиция: мир не без добрых людей.
    С жильём устроились  превосходно!
 Около часа пешего ходу  до alma mater, но и в мыслях не возникало перебраться к ней поближе.
   Почему?
Как родных приютила нас чета Коломейцев – тётя Даша и дядя Вася, просившие так их называть.
    Глава семейной ячейки оказался выходцем из запорожских казаков.
Конечно, на нём не увидишь, воспетых Гоголем,  красных шаровар и синего жупана с цветным поясом.  Однако «клановую» принадлежность выдавала спускавшаяся на выпуклый лоб прядь волос – истинно казачий чуб!
   А ещё ярче – сочные обороты  речи на  рiдной мове.
     – Без коня, без ружья казак боевой с головой-булавой, лицом багрян, да не пьян, – шутливо отрекомендовался он при знакомстве.
   Курс молодых квартирантов под руководством его супруги прошёл без проблем.
Чуть курносенькая, сорокапятилетняя женщина строчила пулемётным  говорком и выглядела  тараторкой типа Трындычихи из музыкального фильма «Свадьба в Малиновке».
   Поспешное мнение оказалось ошибочным. Каждое слово она подкрепляла  делом.
К примеру  – по еженедельной бане и прочей гигиене на уровне самых строгих санитарных правил.   
   Уральской экзотичностью пленял нас и ландшафт окружающей местности.
Живописной каймой к посёлку прилегал душистый сосновый бор.
  Тихая улочка «вдали от шума городского», вымощенная щебнем, даже в самый дождливый день не хлюпала под ногами грязью.
   Поблизости высился бугор, напоминавший сторожевую заставу демидовских времён.
    – Васина горка! – называли его местные жители.
  Уж не её ли описал в одноимённом сказе уральский писатель Павел Петрович Бажов?
В деревянных избах частного сектора обитали рабочие каменных карьеров и Верх-Исетского завода.  По сути – вчерашние сельчане.
    Занесло их сюда ветрами военного лихолетья.
 Добрые и отзывчивые люди!  Как и наши «старики».
   Дядя Вася при любом удобном случае старался кому-нибудь и чем-нибудь помочь: поднести, подвезти, подсказать. От души – неугодливо!
     Наудит плотвы – раздаст первым встречным. И нам с напарником перепадало на ушицу.
 Плату за житьё взимал по-божески, умеренную в сравнении с другими.
  Одним словом – добрый человек. Но – не «добренький».
Однажды он обихаживал двор и на заплоте сопредельной  усадьбы повис хмельной мужик. 
    –  Тарасыч! Подкинь рубчиков на гомыру.  Душа горит.
    –  Иваныч! Тебе ж в пожарке дежурить. Нельзя – под градусами.
    –  Там и продрыхну. Ссуди в счёт магарыча. Скоро ведь позовёшь хряка колоть.
    –  Не денег жалко – тебя и жену твою Фросю. 
 Мотнув лохматой головой, проситель  из рта-брандспойта изрыгнул поток жёлчи:
    –  Для наживы студентов обираешь. Держишь корову, свинью, курей, огород с теплицей.   
        На кого горьким потом заливаешься?
 Василий Тарасович стянул картуз, отёр испарину со лба, приложил ладонь к губам.
    – Не горький пот-то, а сладкий. На себя употеть – в радость.
    – Ну и жирей! Государству достанутся твои… кулацкие хоромы.   
Исчез канюка и «отказник» посокрушался:
    – Не бачит сова, яка сама.  До работы пью, пью; на работе  сплю, сплю.
   И выдохнул:
   –  Кровищи в войну навидался. Не могу животное кончить.
   –  Вот так клюква! – отозвалось во мне недоумением странное признание.
Подумалось:
   – На фронте двуногое зверьё «мочил». Свинью прирезать – алкаша нанимает.
 Жилище Коломейцев, метко сказанул въедливый попрошайка, – настоящие хоромы!
   Сруб  из красного дерева покрыт зелёной опалубкой.
Обращённые к югу, оконные стёкла улыбчиво поигрывают солнечными бликами.
   Ставни расписаны узорами,  крыша под железной кровлей.
Приусадебный участок – истинно крестьянское подворье!
   Любят Коломейцы своё хозяйство, а оно – их.
Присядет хозяин на крылечко передохнуть, вылущивает семечки из шляпы подсолнуха.
  Куриное братство облепит его пчелиным роем, петух на голове норовит угнездиться.
Не согласен я с пословицей: «Человека обманывают словом, а птицу – кормом».
   Никакой лжи! Налицо – взаимная нежность «субъектов биологической оболочки Земли».
 У тёти Даши свой фокус-покус!
    Звякнет дужкой подойника и за ней в коровник верёвочкой вьётся пушистый чёрный комочек.
Это – Тихоня.
   Любительница парного молочка мурлычет и никогда не мяукает, чем и предрекла себе имечко.
(Впрочем, скоро так себя покажет, что её мигом переаттестуют).
    Зависть – отрава жизни!
 Зреет-зреет досада о благополучии других и взорвётся осколочной бомбой.
   Взыграла она у анонимщика, и накатал он пасквиль о «нетрудовых доходах» Коломейцев.
С визитом нагрянули двое из ОБХСС. Меня и Юрку назначили понятыми для протокола.
  Описали кроме дома корову Мильку, породистую овчарку Джильду, кабанчика  Борьку и…
    – С вещами на выход!
   Арестант пошарил в шкафу, извлёк…  объёмистую канцелярскую папку.
Распахнул перед церберами, а там: с печатями, подписями чеки, справки, квитанции…
    – Вот мои вещи.
Не вняли разуму обэхээсэсовцы.
   Промариновали трудоголика трое суток в КПЗ. Зря усердствовали: прокурор отказал в привлечении к уголовной ответственности за отсутствием состава преступления.
   Придраться-то  не к чему!
  С начальным школьным образованием «подозреваемый» обладал знаниями под стать иному профессору кафедры марксизма-ленинизма или политической экономии:
   – Социализм – это учёт. 
     Старательно вёл «Гроссбух» с записью всех приходно-расходных операций.
Помню, с каким удовлетворением он прищелкнул языком, радуясь годовому итогу.
   От продажи  поросят,  кур, яиц, молока, сметаны, творога, масла (терпелива же тётя Даша, вручную сбивая сливки), помидоров  и прочих овощей чистая прибыль составила шестнадцать тысяч  рублей.
   По тем временам – государственная цена легкового автомобиля «Победа»!
Как участник войны фронтовичёк живо пристроился за ней в льготную очередь.
   Да она оказалась длиннее хвоста кометы, насчитывающего миллионы километров.
Пришлось довольствоваться пузанчиком  марки «Москвич-402».
  Едва поместились в нём дородные супруги. Почувствовали себя медведями в берлоге из  яичной скорлупы. Шевельнись и салон развалится на кусочки!
   К предоставленной нам комнатке примыкала просторная кухня с двумя… чудесами света.
   Первое – русская печь!
Гордился её кладкой рядовой Коломеец, по специальности, указанной в военном билете, – сапёр.
    Французское слово sapeur в переводе означает – ведущий подкоп.
Морозной зимой, разомлев на горячей печной спине, самоучка-печник под меня и Юрку учинил «подкоп».
    – Гляньте, хлопцi, сюды.
  Указал перстом на топочное отверстие:
  – Вон ту плоскость кличут подошвой. Короче – под. Над ним – свод.
Растолковал содержание понятий  опечье, подпечье, и предложил побиться об заклад:
  – Ставлю тысячу карбованцев против  рубля: не угадаете прiзвiще места, куда тяга дым  уносит.
Мы развели руками в предвкушении открытия секрета потайного устройства.
   Выдержав паузу, экзаменатор провозгласил:
    – Хайло!
Дарья Егоровна вместе с нами залилась  смехом и, утерев кончиком фартука брызнувшую слезу, взяла бразды просвещения в свои руки: 
    –  А вот это – шесток. На нём загнетка, в её ямку сгребается жар от угольев.
        Всяк сверчок знай свой шесток! Тут  я – царица! Сунься ко мне с палкой – получишь скалкой.
Второй уникум кухни – антикварный буфет!
   Бренные останки дворянской либо купеческой кухонной утвари.
Дверки со змейками украшений, ящички с резьбой на медных ручках.
   За рифлёными стёклами проглядывали очертания  сервизов с чашечками и рюмочками.
(Эх, знать бы какие приключения  будут связаны со всем этим великолепием!)
    В один из  дней 1956 года Егоровна, наладив  духовитой стряпни,  зазвала нас:
   –  Эй, огуречники, пожалуйте отведать пирогов с осетринкой!
«Осетринка» – это запечённый  пластиками  в тесте картофель со специями.
Нас угощала властительница пищеблока этим блюдом не в первый раз.
   Вкуснятина!
И не только для бездонного студенческого брюха, тоскующего по домашней выпечке.
   «Огуречниками» мы стали в отместку за мою бестактность.
Вообще-то я не силён в анекдотах, а тут слетел с языка «бородатый».
    Помните?
Пригнали в деревню городскую молодёжь на уборку.
   А утром старушка ругает сельских пацанов за разграбление её огуречной грядки.
Они отпираются:
–  Бабка, это – студенты!
А та:
 –  Каки стюденты?  Следы-то человечьи!
          Егоровна  оскорбилась за бабулю и пришпилила нам «огуречный ярлык».
…Войдя в кухню, мы ахнули: обеденный стол накрыт белой кружевной скатертью и сервирован яствами. (Сказывалось, что дядя Вася работает водителем в гастрономе).
 Бутерброды с икрой, листиками сёмги и буженины – это не гороховый супчик в хилой столовке.
   «Деды» сияли улыбками.
 Хрустальные изящества, извлечённые из буфета, волновали янтарным напитком.
    Василий Тарасович выпятил грудь с военными регалиями и широким жестом пригласил  разделить  компанию.
    Что за повод?
В онемение нас ввергла нарядная Дарья Егоровна:
    –  Сегодня у нас с Васей стеклянная свадьба! 15 лет – как поженились.
    –  Нема краще друга, як вiрна супруга!
С этими словами счастливый муж вручил дражайшей половине подарок – хрустальную вазу.
   Сияющая «невеста» со всей осторожностью бережно поместила её в буфет. 
И началось весёлое застолье!
   Используя благоприятный момент,  я склонил «жениха» к рассказу о его воинских отличиях.
Герой откликнулся с юморком:
   –  «За боевые заслуги».  У реки Халхин-Гол, защищаясь, уложил японца сапёрной лопаткой.
 И сам попал в госпиталь. Дашенька робыла санитарочкой – гарна дiвка, як макiвка!
    Глянула на медальку, враз менэ полюбила. 
 Тодi дiвка пишна, як замiж вийшла!
   На «финскую» женатым провожала. ДОТ взорвал – «За отвагу» вручили.
    –  С Отечественной орденок принёс, – обычной скороговоркой выпалила  тётя Даша, –  да чудит он, из коробочки не вынимает.
   Что за новая странность?
В обозе не  отсиживался, ордена  сапёрами из мин не чеканятся.
   Супруг  с укором глянул на болтушку и перевёл стрелки на фронтовой вокал.
Недурно экс-боец РККА исполнил с нами как «летели наземь самураи под напором стали и огня» и «на позиции девушка провожала бойца».
   Затем включились в действие радиола «Урал» и граммпластинки.
Оказалось, некурящий солист обожает Людмилу Гурченко с её «Давай закурим, товарищ, по одной…»
   Для юбиляров пели Бернес, Шульженко, Козловский, Лемешев, и даже…
И даже Фёдор Шаляпин, взывавший:
   –  Ой, дубинушка, ухнем!
 На десерт хозяева увели нас в  гостиную  или, как её называла тётя Даша – в горницу.
   О, какой сюрприз!
На  обеденном столе красовался невообразимых объёмов «чемодан» с экраном чуть больше спичечного коробка. А перед ним – стеклоизделие с двумя сферическими поверхностями – линза.
    – Телевизор!   
В Свердловске появилось телевещание и против такого знамения советской культуры «необразованные» Коломейцы не могли пройти равнодушно.
   С расплывчатыми контурами перед нами предстал в фильме «Дорогой наш Никита Сергеевич» –  главный руководитель страны.
   И тут Юрка  брякнул что-то про культ личности Сталина.
Видимо, отрыгнулась недавно прочитанная нам в институте лекция о ХХ съезде партии.      
  Нежданно-негаданно аполитичная Дарья Егоровна диким мустангом вскинулась на  дыбы:
   –  Кто куль? Сталин?
В «подогретом» состоянии, она, что называется, сорвалась  с катушек:
   – Куль – это  мочальный мешок. Боле семи  пудов крупчатки в него сыплют.
      Вот Хрущёв с его пузом-арбузом, и есть – куль рогожный!
    В отповеди «дорогому», несомненно, сказалась эпидемия слухов о намерении кремлёвского новатора изъять в коммунальный фонд все частные дома.
   «Ужас»! – опасались люди, не желая стать квартиросъёмщиками  в собственном доме.
Вспышка нервозности снесла грязе-каменным селевым потоком праздничное настроение, и мы, поблагодарив за доставленное удовольствие, убрались восвояси.
   Морфей – бог сновидений не морочил нам головы и быстренько принял в свои объятья.
Однако в разгар сладких юношеских грёз с места недавнего пиршества раздались дикие и протяжные вопли!
  С безумным накалом!
Вслед за ними по нашим ушным перепонкам забарабанили встревоженные голоса хозяев.
   Я и Юрка синхронно катапультировались из-под одеял, выскочили на кухню и… обомлели.   
  – Батюшки-светы! – в исподнем металась по кухне тётя Даша, – это же соседский кот Яшка напал на бедняжку Тихоню.
   Бей его, Васенька, ухватом!
И дядя Вася в белых подштанниках с богатырского размаху рогатым кухонным орудием, смазав, звезданул… по старинному буфету.
  При этом, к несчастью, угодил именно туда, где находилась  дарственная  ваза и фарфоровые   чашечки.
  Брызгами  гейзера стеклянные прелести разлетелись по сторонам.
     – Вот бiсова душа!.
      Як на мiне пiдiрвавсi, зараз котяра исчез.
 Бачiли яка Тэхоня? Це ж не Тэхоня, а Гулёна! Хахаля  до хаты приманула.  Гарна тобi  дэтыночка!
   Ну, тiлькi  вернэтся,  сверну башку!
    –- Попробуй, и тебе несдобровать!- вырвалось у подстрекательницы к насилию над животным.
 Застыдившись  присутствия посторонних,  она утянула мужа в  спальню, где долго не утихал гомон супружеской перебранки.
   Верная примета!
Чёрная кошка нарушила  семейную идиллию, и наши хозяева дулись друг на друга весь наступивший день.
   Кто, похоже, не переживал, так это «распутница», переименованная в Гулёну.
В обычный час она, как ни в чём не бывало,  тёрлась у ног хозяйки в предвкушении молочка.
   Тем же вечером на месте ночного погрома состоялся «совет в Филях» с повесткой дня: кто виноват и  что делать?
   Дядя Вася предлагал зарешётить подвальную отдушину и отверстие в крышке голбца возле печи, через которые в дом проник кот.
   Защитница животного мира категорически противилась, ибо этот путь её  ненаглядная  использовала  в любое время года и суток для выхода во двор по естественным надобностям.
   Настаивая на своём, Дарья Егоровна доказывала:
   –  После взбучки  вряд ли вновь сунется к нам незваный ухажёр.
  –  Не сунется? – ухмыльнулся оппонент, – забыла, як в госпитале до тэбе ночами ползал по водосточной трубе?
   Главврач хуже фугаса рвал и метал да не отвадил.   
Без любви жить – небо коптить! Кошки – тоже человеки. Явится голубчик нынче же!
   Железобетонный аргумент вогнал противную сторону в краску,  и она оставила «зал заседаний».
Тогда кошачий ненавистник организовал заговор под кодовым названием «Кот в мешке».
   С этой целью он вручил нам с Юркой…
Да, да, самый настоящий, упомянутый выше и необходимый в натуральном хозяйстве,  – куль!
   В деталях обрисовав позицию и диспозицию задуманной  операции,   напутствовал:
  – Не всё коту масленица. Пусть знает: в чуже просо не пхай носа!
    …В заключительном акте главная роль была отведена вашему покорному слуге.
    Поэтому с вечера Тихоню-Гулёну я заманил колбаской и лаской в кухню.
Место встречи изменить нельзя!
   Всё произошло по верному расчёту. На кухне в полночь грянула симфония любви младших сородичей пумы и гепарда.
  Крещендо форте! – шёпотом оценил музыкальную динамику звука меломан Юрий.
И, распахнув створки окна, из нашей комнаты мы выпрыгнули во двор, где устьем мешка заблокировали вентиляционное отверстие подвальной части дома.
   В это время загонщик дядя Вася пугнул донжуана с кухни.
И тот, не ведая о людском коварстве, пушечным ядром влетел в приготовленный для него «котоулавливатель».
  Немедля, с молотком наготове подбежал автор задуманной экзекуции и распорядился:
    – На плаху!
Эту деталь лобного места исполнял, загодя приготовленный, берёзовый чурбак, на который я и водрузил кота в мешке.
   –  Ой, ухнем! – вскинул орудие казни палач  и… замешкался.
Сердце во мне ёкнуло, кисти рук милосердно разжались, створ мешка распахнулся.
  И огромное мохнатое существо, яростно фыркнув, вырвалось на свободу.
Организатор инквизиторского аутодафе, явно остывший от гнева, вяло махнул рукой и без каких-либо признаков возмущения моей подлостью, ушёл.
…Юрка отсыпался.  Я не мог. И чуть свет решил заняться физзарядкой.
На выходе меня подкараулил зачинщик злодейского покушения на живую тварь.
   Выглядел он против обыкновения не по-казачьи.
Усадил рядом на кушетку и по-отцовски обнял за плечи.
 – Давай побалакаем. Ты спрашивал о наградах.
Словно советуясь с самим собой, помолчал и, наконец, решился:
  – Нехай буде, як скажут люди.
В сорок пятом я делал проход в минном заграждении для разведгруппы и оказался с ней в тылу на немецкой территории. Сховались в лесочке.
   Поблизости дозорные изловили подозрительного типа,  вроде, выслеживал нас.
Кто такой?
   Ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Молчит. Отпустить нельзя: выдаст, задание не исполним.
При досмотре обнаружили у него кинжал.
  Командир поманил меня в сторонку и пытает:
   – Ты, Коломеец, селянин? Скотину ножом забивал?
  –  Случалось, – отвечаю, – по пищевой надобности.
  –  Слушай  приказ! Отведи задержанного в сторонку и его же тесаком уничтожь. Стрелять нельзя. Немцы учуют – нам капут. 
    Не отбояришься, за непослушание в боевой обстановке, сам знаешь...
И повёл я человека в кусты.
   Во френчике он. Как сейчас помню – лет тридцати, рыжеватый, вылитый немец.
Шагаем да шагаем. Вот уже и, намеченное командиром место казни, прошли, а я сердцем окаменел или, напротив, отмяк, не в состоянии его кончить.
    В схватке японца убил. А тут, не разбери поймёшь – кто со мной. Не глухонемой ли?
Или – умом помешанный? Как-то  сделалось не по себе. Того гляди,  отпустил бы чертяку.
   Да вдруг  он врезал  кулаком  по моей сопатке и пустился бежать.
Тут уж я озверел. Догнал и всадил  в него ту штуковину. Сам грохнулся без сил, встать невмочь.
    А ножик-то с кровью как улику выполнения приказа, наказано  обратно сдать – извлечь из его тела не в состоянии.
   Командир за мной следил, он и вытянул.
На ноги поставил, похвалил, успокоил, как дитя малое, хотя сам годков на пять моложе.
   Когда вернулись к своим, за это (дядя Вася выделил ударением последнее слово), за ЭТО меня представили к награждению орденом Красной Звезды.
   Спервоначалу-то я возгордился внутри себя, а после белого облачка в думы накатила чёрная туча.
    Как через прорезь винтовочного прицела  на тот случай гляжу – за какое геройство отмечен?
Однажды украсил пиджак всеми своими воинскими знаками для встречи с призывниками.
   И один парубок первым делом про орден спросил – за что получил?
У меня сердце оборвалось.
    «Получил». Как зарплату.
Что им намолол – повторить совестно. С тех пор цеплять награду на себя перестал, чтобы не спрашивали.
   А вот  погуторил с вами в эти дни и  понял – неладно в молчанку играть.
Всё – отмолчался!
   Похожим  на кота Яшку в  мешке  орденок вышел. Добра свита, да не на менэ шита.
Хуже всего – врать!
   Зацепился в мозгу крючок острей блесны – кем был  тот, которого в лесу кончил и валежником  завалил?
   Як вспомню – нет силы и свет не милый.
Може, за тэ и дэтин мне Бог не дал? Хата з дiтьми – базар, без них – кладовище.    
   В возникшей паузе долго глядел мне в глаза, изучал: какое впечатление произвёл.
 Рубанул рукой, будто саблей:
   – Знаешь, что…
   – Что?
   – Молельню тебе покажу. Я – верующий.
Отвёл меня в комнатку, всегда закрытую. И в голову не приходило её предназначение.   
   Почётное  место там занимала божница.
Показал киот – шкафчик для икон. Перед – иконой лампада.
   Василий Тарасович никогда не упоминал Бога. А тут проявил познания из области теологии.
О разделении церквей на православную и католическую,  прочее церковное.
  В христианскую веру обращать меня надобности не было. 
Этот обряд мной пройден после рождения.
  Да и в институте уже сдал экзамен по предмету, носившему название «История политических учений», где изучались все основные мировые религии.
   А на домашнем «коллоквиуме»,  «преподаватель» не только процитировал Библию.
    Дал мне её в руки, и я сам впервые почитал Евангелие.
Евангелие (euangelion) – слово греческое. Означает – благая весть. В данном случае – добрая весть о жизни Иисуса Христа, искупившего своей смертью на кресте грехи мира.
   …Никто не мешал, и собеседование завершилось полным откровением:
 –  Алтарь – свято место, жертвенник. 
 И я жертвую. Не держу нажитое в кубышке. Туда и ваши «квартирные» Даша уносит.
   За невинно убиенного мной и другие грехи свои каяться хожу к могиле Магдалины у Иоанно-Предтеченской церкви на Ивановском кладбище.
    Боровка нынче не стану губить, продам. Потому и Яшку-жениха молотком не тронул.
  Буфет кухонный по оплошке грохнул – этими вот руками поправлю.
    Дашеньке  лучше прежней вазу куплю.
Тэхоню  обидел – для отхожего места ей лоток в хате приспособил,  котятки же скоро появятся.
    На отдушину подвала решёточку пришпандорил, чтобы Яшка беременную не тревожил.       
Живое жить  должно!
   Добрi люди умирают, а добрi дiла хай живут! Они краще всiх орденов.