Быков, Гришковец и др

        В Воронеже с третьего по пятнадцатое июня прошел III Международный Платоновский фестиваль искусств.

        Почему Платоновский? Воронежская земля родила несколько видных писателей. Бунин. Но сколько Бунинских премий, чтений, мероприятий? Иван Алексеевич оторвался от чернозема, да и упокоился в парижской глине. Маршак? Звучит по-детски. Троепольский? Мало кто вспомнит без подсказки «Белого Бима Черное ухо». В остальном, труды по сельхозу. Подошел бы для слета аграриев. Остается Платонов. Личность интересная, непонятая, загнанная.

        III Платоновский сулил нашествие авторов детского толка. Вера Павлова с «Детскими альбомами» и «Либретто». Лауреат Международного диплома Андерсена Марина Москвина – автор книг «Моя собака любит джаз», «Семь летучих пассажиров», «Что случилось с крокодилом», «Не наступите на жука» и др. Писатель, поэт, драматург Андрей Усачев – автор мультфильмов и двухсот книг, лауреат «Книги года», премий имени С. Маршака, К. Чуковского и Ю. Коваля. Компания разбавилась Юрием Петкевичем с одноименными картиной, книгой и выставкой «С птицей на голове».

        Встречу с детством я проигнорировал. Интересовали хедлайнеры – Быков, Гришковец, отчасти Басинский.

        По сравнению с прошлым годом книжная ярмарка переехала на Советскую площадь. Прилавки издательств расставились полукругом у заглохшего фонтана перед памятником Алексею Кольцову. Громадный поэт взирал на балаган, как Иисус на книжников и фарисеев. Обещались бросовые цены, на самом деле минимальный тариф – сто рублей, даже за пяток страниц. В древесной тени расположилась пара лотков с новомодным зачинанием – буккроссинг, обмен книгами. Несмотря на обязывающую краску: «Возьми книгу, взамен положи свою», народ просто расхватал выложенные потертости, опасливо озираясь вокруг.

        На сцене, вклинившейся в хоровод навесов, почетные личности читали рассказы Андрея Платонова «Че-Че-О», «Государственный житель» и «Усомнившийся Макар». Посмотрел на губернатора вблизи. Бывший министр сельского хозяйства Алексей Гордеев, обычно, мямлит на камеру, а тут зачитал «с чувством, с толком, с расстановкой». При появлении Камиля Тукаева раздались хрупкие аплодисменты от вальяжно развалившихся в креслах. Заслуженный артист, уроженец Красноярска, надолго связанный с воронежским театром, давно перебрался в первопрестольную, но периодически наезжает. В отличие от коренного Сергея Астахова, забывшего дорогу, не говоря про Броневого.

        Я прошел через отключенную рамку в театр драмы. В нос ударил библиотечный запах. Искусство пахнет одинаково. На втором этаже перед фестивальным плакатом расставили стульчики, мест не хватало – подтянули скамейки. Собралось человек сто. Три мрачных гота, просидевших с каменными лицами, после Быкова удалились, как тени. Гламурный неформал с тремя серьгами в ухе теребил смартфон. Тонкая девушка листала поэзию. Пригляделся – сборник Веры Полозковой. Учил с поэтессой французский в ток-шоу «Полиглот» на канале «Культура». Тогда же приобщился, первое попавшееся стихотворение оказалось с глубоким названием – «Никогда не тревожь того, кто лежит на дне». Переборол себя, прочел:

        Никогда не тревожь того, кто лежит на дне.
        Я песок, и большое море лежит на мне,
        Мерно дышит во сне, таинственном и глубоком.
        Как толстуха на выцветшей простыне,
        С хлебной крошкой под самым боком.
        Кто-то мечется, ходит, как огонек в печи,
        Кто-то ищет меня, едва различим в ночи
        По бейсболке, глазным белкам, фонарю и кедам.
        Я лежу в тишине, кричи или не кричи.
        Мои веки ни холодны и ни горячи.
        И язык отчаянья мне неведом.
        Что за сила меня носила – а не спасла.
        Я легка, непроизносима, мне нет числа.
        Только солнце танцует ромбиками сквозь воду.
        Дай покоя, Господи, и визирю, и рыбарю,
        Дай покоя, и больше я не заговорю,
        Тем любимым бейсболке, кедам и фонарю,
        От которых теперь я вырвалась
        на свободу.

        Я не силен в поэзии, но такие рифмы, образы, наплевание на ритм отбили охоту дальнейшего.

        Быков задерживался, ропот крепчал, публика переговаривалась ярче.

        Слева подошел парнишка с вытянутым лицом, прической «упал с сеновала, очнулся – гипс» - и куда катиться мода? Пробормотал типа: «It’s free?», получил – «Yes», присел.

        - Do you are Englander? - выдал я на интересе.
        - Yes. I’m from London, - пробормотал и уткнулся в планшетник.
        - Do you are in our city first time?
        - Yes.
        - And how? Like it or not?
        - I like.
        - Thanks.

        Фестиваль и правда становится международным. Мне все равно с кем общаться на английском, немецком, итальянском, французском, испанском. Пусть и ломаном, корявом, главное – держать смайл. «Ах, было б только с кем поговорить».

        От чисто английского разговора отвлекло появление бенефициара торжества. Раздались заждавшиеся хлопки.

        Быков кратко извинился за нелетающие самолеты, водрузил книгу «Андрей Платонов» из серии «ЖЗЛ» и начал учительствовать:
        - Платонов – не просто большой писатель, но и литературный критик, первый советский профессионал. Великий описатель, построитель языка, умеющий оценить в другом художника… Платонов – самый советский писатель. Инженерно-конструктивная мысль. Масштабнейшие исследования. Говорю это не по тому, что он – хороший писатель. Это неважно…

        Рассказывает воронежцам за Платонова… Хотя, правда, мало мы знаем о наших великих земляках. Но последняя фраза явно выдернута из контекста сегодняшнего дня – неважно хороший ты писатель или так себе, прямая корреляция с тиражами, званиями, дифирамбами напрочь отсутствует.

        Я рассматривал оратора. Не такой уж он и толстый, но, по-прежнему, усатый. Некогда черная майка, поношенный жилет, облюбованный рыбаками и строителями за множество карманов, кучеряшки – природное подражание Пушкину. Закатанные глаза, взгляд на голову выше голов.

        К Быкову сложилось двоякое отношение. Взять, например, рассказ «Отпуск». Догадываешься, догадываешься, но ничего не объясняется даже в конце. Догадывайся, мол, дальше. Понятно, набрался от Платонова, но у Андрея Платоновича, действительно, ничего не названо, а сказано все.

        Пуще всего «догадывайся дальше» проявляется в Быковском романе «Эвакуатор». Задорно написано. Чувствуется интеллект. Только расходуется вхолостую. Акынствующий автор – что нафантазировал, то и записал. И опять конечный фортель – было, не было – решите сами. В концовке обязательно появляется писатель, как герой романа, и начинает подшучивание над собой и предыдущим повествованием. Явный признак – автор не знает, как кончить, а уже пора бы. Аналогичный случай проявляется и в «Почерке Леонардо» Дины Рубиной, и много, где еще. Хорошо не иметь проблем с публикацией. Сроки поджимают – пиши самоироничную залепуху и сойдет. Но настоящие писатели, не написав еще первой буквы, уже точно знают, чем все закончится.

        Частенько, читая прозу на Прозе, сталкиваешься с запоздалым описанием героев. То есть уже сложилось представление о брюнетке с большими… глазами, а оказывается китайская блондинка. Быков в «Эвакуаторе» пошел дальше. Главных героев описал буквально на последних строчках. И обозначил – только для этого все и сочинял. Теперь понятно – описал бы сразу, нечего писать на оставшихся трехстах тридцати пяти страницах. Как я себе представлял Игоря и Татьяну? Как двух Быковых. Причем Быков-Игорь часто подчеркивал: Быков-Татьяна – тупая, в отличие от инопланетного разума любовника. По тексту выходило – IQ героини намного превосходит IQ героя. Налицо распространенная ошибка – неумение автора посмотреть на свой опус глазами читателя.

        - …Воронеж – центр русского стиховедения, достаточно вспомнить Мандельштама и Рудакова.
        С Мандельштамом ясно. А вот Рудаков…

        Справка. Рудаков Сергей Борисович (08.10.1909–15.01.1944), поэт, литературовед. Родился в Виннице, в семье офицера. Рано начал писать стихи. Учился на литературном отделении Высших государственных курсов искусствоведения при Ленинградском институте истории искусств (1928-1930), занимался текстологией под руководством Ю. Н. Тынянова. В марте 1935 г. был выслан из Ленинграда в Воронеж, где жил по июль 1936 г. Хорошо знал и любил поэзию Мандельштама. Рудаков разыскал поэта уже на третий день после приезда. И в первые месяцы жизни в Воронеже он проводил с Мандельштамом почти все дни, работая над комментариями к стихам Мандельштама. Вскоре после появления Рудакова у Мандельштама начался новый стихотворный период и Рудаков, находившийся в полном смысле слова рядом с поэтом, тщательно копировал все этапы становления «Первой воронежской тетради». Сохранились и опубликованы письма Рудакова из Воронежа в Ленинград к своей жене Л. С. Финкельштейн, где содержится масса историко-бытовых подробностей и сведений о культурно-творческой жизни в городе. Летом 1936 г. он вернулся в Ленинград, окончил заочно Ленинградский государственный педагогический институт им. А. И. Герцена. Принимал участие в работе Пушкинской комиссии Академии наук. В начале Великой Отечественной войны С. Б. Рудаков ушёл на фронт. Погиб в бою 15 января 1944 г. Похоронен в деревне Устье Чаусского района Могилевской области. А. Ахматова посвятила ему стихотворение «Памяти друга» (1945).

        - …Платонов печатался в журнале «Литературный критик» - единственном дискуссионном журнале СССР. В 1937 году там собрались те немногие, кто не довольствовался, а продолжал думать. Настоящие таланты! Меня часто спрашивают: в чем отличие таланта от гения? Обычно я отвечаю так: талант умеет все, а гений только одно.

        Критика Платонова – это критика абсурда, но критика, в первую очередь, это приятие чужой системы ценностей, пусть и на время. Я выделяю три потока критики у Платонова:

        Поденщина. Безжалостное рецензирование за деньги. Все мы не безгрешны, и если случаются денежные подработки, так почему бы не воспользоваться?

        Второе – натуральное издевательство. Я вам зачитаю рецензию на роман Александра Митрофанова «Ирина Годунова»: «Одно из главных достоинств произведения — то, что автор сумел языком поэзии изобразить органическое, чувственное и естественное отвращение народа к идеям… троцкизма! В лице главной героини Митрофанову удалось создать привлекательный портрет молодой советской женщины. Надо сказать, что она ничем не обездолена как женщина. Главное — она не обделена чувством человечности, которое она приобрела из общего нашего источника воспитания — из советской действительности…»

        Прочел в лицах под иногда сдерживаемый, иногда безудержный хохот.

        - Третье – искренность. Находило отражение в рецензировании зарубежной литературы. Несомненные плюсы – беззащитность иностранных авторов перед советской критикой. И Платонов мог совершенно спокойно писать о тамошних нравах, не беспокоясь, что чем-то заденет советский быт…

        Быков еще долго пыхтел о замечательном критике, постепенно скатившись до оппозиции к тогдашнему времени. Ленин получился «малозначительным бюрократом эпохи», а в обличении Сталина договорился до насильника.

        Выдохнув несогласный кураж, перекинулся на современность:
        - Пока Россия проходит опричнину, но должно быть что-то великое. Хочется верить, что Днепрогэс впереди!.. Для Платонова жизнь была лишена смысла, если она не вложена в большой проект. Так, например, он считал Лео Блума – мельчайшим насекомом…

        Солидарен с Андреем Платоновичем. Я осилил «Улисса». Джеймс показался напыщенным индюком, владевшим и бравировавшим всеми литприемами времени. Могу так, могу вот так, «и вот этак, и вот так». А могу от всего отказаться, даже от знаков препинания, и все равно будет круто. Смотрите! Трепещите! Учитесь! Если сможете.

        - …Откуда фразы Платонова? Они возникают там, где есть ломка мысли. Я часто играю в платоновский язык во время прогулок… с мамой. Пример. Нормальный писатель сказал бы: «Толстяк читал лекцию в душном зале». Хотя не такой уж я и толстый. Платонов бы: «Широко разъевшийся индивид показывал мысль в потной среде».

        Гогот, переходящий в одобрительные аплодисменты.

        На мой взгляд, это сейчас можно играть в платоновский язык, подражать, намеренно коверкать фразы. В то время писатель вполне мог встретить своих героев. Тех самых, из которых «гвозди бы делать». Несказанное везение. В наше время люди стали более аморфными, пластилиновыми, «настоящих буйных мало».

        - …Платонова и Гроссмана объединяла… водка! Сейчас из той троицы остался только Владимир Шаров – друг, собутыльник, продолжатель Платонова.

        Речь о том самом Шарове, бывшим год назад и выведенным в «Ерофеев, Прилепин и др». Да, он много пишет о Платонове – воронежские корни не дают покоя. Но читают книги Шарова только коллеги. В шутку автора так и называют – писатель для писателей. Как на Прозе. Мы все здесь авторы. Кроме некоторых, изначально позиционирующих себя как читатели. Но и они со временем ваяют зарисовки, наблюдашки, сочиняшки. Графоманство заразно. Передается буквенным путем. Поэтому многие на портале, начиная резюме словами: «Дорогие читатели!», сразу теряют интересующихся, или демонстративно не пишут откликов. Значит, недопонимают куда попали.

        В остальном в Быковской фразе сквозит, мягко говоря, нестыковка. Два автора разминулись во времени и не имели физической возможности замахнуть по рюмашке.

        Справка. Андрей Платонов (настоящее имя Андрей Платонович Климентов; 28 августа 1899, Воронеж, Российская империя — 5 января 1951, Москва, СССР). Владимир Шаров (род. 7 апреля 1952, Москва) – российский писатель.

        - …Шаров мог бы написать биографию Платонова. А вот, например, Стругацкие, в свое время, не могли бы…

        «Могли бы придумать», - дополнил я про себя.

        Быков пригласил задавать вопросы.

        - Какие произведения Платонова, как действующий учитель, порекомендуете для школы? Как заинтересовать школьников творчеством великого писателя?

        - Лучшее для школы: «Разноцветная бабочка», «Возвращение», «Осьмушка». Я сам всегда плачу над «Бабочкой», если ваших учеников это не тронет, то уже ничего не поможет. Потом можно давать самые страшные куски из «Котлована» и «Чевенгура». Это цепляет молодежь. Как сказал мне один ученик: «Да он – настоящий панк!»

        «Разноцветная бабочка». История мальчика, погнавшегося за красотой. Трагическая, как все у Платонова. Написано просто, даже как-то не по-платоновски.

        «Возвращение». По-настоящему платоновский рассказ. «Глаза резала боль под закрытыми веками», «горели затем более жарко и хозяйственно», «наступило позднее время ночи», «солдат — сын отечества, ему некогда жить по-дурацки, его сердце против неприятеля лежит», «Проснулся он, когда день стал совсем светлый», «когда она не поспевала бежать ногами» - перечислять можно до бесконечности, почти каждая фраза – перл. Подражать – можно, написать душой – вряд ли. Уникум. «Возвращение» - надолго закрыло для Платонова возможность публикации… Предсказуемый выбор либерала. Все, ненавистное Советской власти – априори хорошо. А рассказ и номинально не против. Просто люди, просто война, просто чувства.

        Имхо, лучший рассказ Платонова – «Броня». Пробирающий обыденной смиренностью и спокойной яростью.

        После лекции я подошел к лектору, отмахивающемуся от назойливых вопросов, как от мух. Один непосредственный гражданин взял со стола книгу «Платонов» и попросил подписать в подарок. Быков поставил автограф на работе Вересаева. Приятель непосредственного тоже хотел и попытался вырвать фолиант из рук автографиста. Но Быков оказался начеку – отдал первому просителю.

        - Дмитрий Львович, что-то наших оппозиционеров не видно, - решился я. – Не позадавали вопросов, не заручились поддержкой. Давайте я вас спрошу – как вы относитесь к нашему никелю?
        - Отрицательно, конечно, - пожал плечами.
        - Но Воронежская область рискует стать богатой. Наверное, только настоящие патриоты могут быть против.
        - Разработки нанесут непоправимый ущерб экологии. Люди и так задыхаются…
        - Месторождение находится в тридцати километрах от Новохоперска. Новохоперск в двухстах семидесяти километрах от Воронежа.

        Быков пустился в пространные абстракции.
        - Вся Липецкая область живет за счет Новолипецкого металлургического комбината, - перебил я. – И это черный металл, а у нас цветной. Кстати, комбинат расположен в черте города Липецк.
        - Паша! – Быков убежал приветствовать Басинского.

        С воронежским никелем беда. Задурили голову, не дают области зажить, сагитировали народ. Провинциальная «Болотная». Революция не может без жертв. Разбитые лица якобы оппозиционеров, заснятые соратниками. Разгромленный лагерь геологов. Засученные рукава травматологов…

        Как можно определить неадеквата на дороге? По номеру. В советское время таким раздавали «УО». Сейчас еще и «ОУ», но теперь в порядке очередности. Хотя, похоже, заветные буквы налагают. В Воронеже этот вопрос решен за счет никеля. Увидел знак «Stop Ni» на заднем стекле – держись подальше, следи внимательно. Не раз выручало. Специально интересовался – нет ли значка «За никель». Таких в природе не существует.

        Хоперский заповедник активно протаскивают в призеры мультимедийного проект-конкурса «Россия 10». В другом случае воспринял бы, как замечательность, в данном – звено одной цепи.

        Но подвижки есть. Вот уже ВГУ – рассадник протеста, проводит митинг в поддержку добычи. Значит, есть здравомыслящая доцентура.

        После живого общения с автором укрепилось мнение строго по Быковской байке: «Я когда-то спросил Романа Абрамовича, как он расслабляется. На что он ответил: «Да я и не напрягаюсь». Вот и я не сильно устаю, трындеть — не мешки ворочать».

        Вахту принял Басинский. С удовольствием развалился на стуле. Сквозь широкие очки проглядывал прищур глаз, густые усы плотно прикрывали губы. В позе чувствовалось утомление литературой.

        Я читал «Шамординский ужас» в «Новом мире». Документальная повесть. Думал – повесть, оказалось – документалистика.

        - Моя карьера критика началась с Горького. Я окончил Литературный институт, и первая подвернувшаяся работа была биография буревестника революции. «Горький – безмерный вы человек», - говаривал Михаил Пришвин. Перифраз Достоевского: «Широк человек, я бы сузил»… Нам сейчас тяжело заставить себя читать Горького. Его насаждали, как Маяковского. А «Маяковского насаждали, как картошку при Екатерине», - это уже слова Бориса Пастернака. Хотя я знаю людей, которые в пятый раз перечитывают «Жизнь Клима Самгина».

        «Ужас, ужас». Более тысячи страниц. «А был ли мальчик?» Сам никогда ничего не перечитываю – на свете еще много книг хороших и разных.

        Басинский – большой спец по Льву Толстому, поэтому от Горького быстро перебежал. Рассказал о поездках в Ясную поляну, толстовском диване, изрезанном немецким офицером во время оккупации, но отбитым хранителями музея.

        Как только критик заговорил об анафеме, зазвонили колокола Покровской церкви. Чем больше говорил, тем громче звучали. Закончил – стихли.

        - Меня часто упрекают, мол, оседлал Толстого. Но он для меня, действительно, как родной, я его и пожурить могу. А «Крейцерова соната», вообще, ознаменовала начало Серебряного века. Сейчас допишу книгу об отце и сыне, о Льве Львовиче, которого в шутку называли Тигр Тигрыч. Больше Толстым заниматься не буду. Им нужно заниматься всерьез.

        Кокетничает. Кто ж еще занимается всерьез?

        Мужик попытался сфоткать оратора. Басинский сработал на камеру: смахнул челку, мягко пожестикулировал. Птичка не вылетела, фотограф завозился с аппаратом, поднастраивая. Басинский отвел глаза. Мужик снова собрался. Критик опять развернулся, повторил жестикуляцию. Снова срыв. Щелчок случился, когда оратор уже не чаял.

        Разговор за собственное творчество Басинский закончил последней работой об Иоанне Кронштадтском. Пригласил вопросы.

        - Где новые Достоевские и Толстые? А почему они должны появляться? Почему у греков не появляется новый Гомер? А еще я часто слышу: вот бы совместить Толстого и Достоевского, получился бы сверхгениальный Толстоевский. Без сомнения величайший писатель всех времен и народов.

        Я подумал, а ведь греки, как и мы, ждут, надеются.

        - Кстати, Толстой постоянно плакал. Это не считалось зазорным в XVIII-XIX веках. Сентиментализм. Потом стали внушать – мальчикам плакать стыдно… Лидера сейчас нет. Хорошо пишут: Прилепин, Быков, Сенчин, Степнова, Кучерская, Славникова... Особняком стоит Пелевин. По контракту с издательством он обязан выдавать по два романа в год. Никогда его не дочитываю, прочту начало, еще чуть-чуть. А, ну далее понятно и закрываю книгу.

        Я, как прилежный ученик, тянул руку, но меня опережали пустопорожние вопросы с мест. Муссировавшие одно и то же, малозначимые, задаваемые от нечего спросить.

        - В критике, - выкрикнул я и привлек внимание, - оцениваете степень собственной нравистости или есть объективные критерии? Каков ваш алгоритм критического разбора?
        - Мне не хочется ругать автора, - и Басинский пустился в пустые размышления.
        - Значит, нравится, не нравится?
        - Не только. Есть другие…
        - Какие другие? – снова не выдержал я, собрание начало коситься.
        - Язык, стиль, авторская харизма…

        Весь воспитательный эффект коту насмарку. Прихожу к выводу: «Критика – быстросуп из языка, лапша из стиля, кириешки из харизмы».

        Встреча с Гришковцом состоялась в книжном клубе «Петровский» в «Петровском пассаже» в Петровском сквере у памятника Петру-кораблестроителю.

        Лучше бы перенесли в центральную библиотеку имени всемизвестного поэта Ивана Саввича Никитина. Недавно по телевизору видел и.о. мэра Воронежа Чернушкина в сей библиотеке, пророчил большое будущее, только надо на улицу выходить, поближе к народу. Наверное, зазывать, как египетские продавалы. Он – чиновник, должен правильно говорить, дабы не обидеть определенный слой населения. Но скажем честно – в таком формате у библиотек будущего нет. Технологии обогнали формат. На мой взгляд, первейшая задача нынешних архивариусов – оцифровка уникальных фондов и выкладывание в Интернет. И любой желающий будет иметь возможность. Конечно, для привычных – сохранить привычную форму, но это узкая ниша. Хорошо бы рекламировать библиотеки на вокзалах – отдых для ума и тела в ожидании. Часть здания отдать под кафе. Бесплатный wi-fi. И перенести Книжный клуб в Никитинскую. Готов платить – плати и читай, когда вздумается. Нет денег или жалко – плати временем за чтение в читальном зале.

        Помню, как познакомился с творчеством Гришковца. Заварил крепкий кофе, отхлебнул – сердце бешено забилось. Открыл рассказ «Другие» - самый короткий из сборника «Следы на мне», всего три странички. К середине клевал носом. Похоже, я открыл новое немедикаментозное снотворное. Больше ни одной вспоминашки не прочел. Да и название «Следы на мне» звучит, как «Никогда не тревожь того, кто лежит на дне» или «С птицей на голове». Погоня за оригинальностью частенько не приводит к хорошему.

        Лучше всего творчество писателя отражает анекдот:
        «Обычное утро в семье Евгения Гришковца.
        — Пап, подай соль.
        — Вот, возьми соль… Ну как — соль… Просто белые крупицы, которые когда на язык сыпешь, они солоноватый привкус оставляют. Или в детстве, когда мама…

        Мама уходит.
        — Ну, как мама, просто женщина, которая проводит с тобой большую часть времени, которая любит тебя до беспамятства…
        — Да ну тебя нафиг, я лучше в школе поем!»

        Мастер повторений, а не просто уточнений.

        Книжный клуб стилизован под букинистическую лавку. Стеллажи давят аристократизмом, витают вековые мысли. В программке фестиваля написано – пригласительный билет каждому, купившему книгу Гришковца. Поинтересовался у консульталочки – нужно ли? Сказала – поздняк. А как попасть в зал? Так проходите.

        Хорошо хоть избавили от необходимости. Я – не собиратель автографов, да и платить Гришковцу не хочется.

        Признаемся честно, все мы качаем книжки бесплатно. Но понравившиеся я покупаю, дарю старым родственникам, знакомым – этакий способ благодарности автору и заглушение угрызений.

        Большой зал Клуба – душный полукруг. Пот в четыре ручья. Заметил много привлекательных особ. Красивые девушки слетелись на некрасивого мужчину. Для этого стоит стать писателем. Гришковец задерживался, ропот нарастал. Видимо, опоздунство – хороший тон знаменитостей.

        Наконец, появился. Голова больше тела, похожа на морду уставшей лошади, очки – сбруя.

        - Давайте я скажу, что я хотел сказать, а потом вы зададите свои вопросы. Недавно я был в селе Мясное Рязанской губернии, где Тарковский купил дом. За восемьсот рублей. Строил его, достраивал, перестраивал. Тарковский, вообще, важнейший художник в моей жизни, которого я так и не понял…

        Как много известных художников мы считаем светочами литературы, кино, живописи именно за всеобщее признание, почести, награды. Но копнув чуть в глубину души, так и не обнаружим, чем же они нравятся и нравятся ли вообще. Не боюсь сознаться – Тарковского не понимал, не понял, не нравится. В «Ивановом детстве» показалось нечто интересное, но по ходу сценария исчезло.

        Мое мнение: непонятность исходит из двух причин.

        Первое. «Остап не знал, кого он счастлив видеть в лице Елены Станиславовны». Автор не знает, что сказать, а говорить надо – велит контракт, позыв, привычный образ жизни. Пусть критики сами придумают – автор хотел следующее. И, вообще, писатель всем нравится. Местами даже любят.

        Второе. Автор не может взглянуть на собственное сочинение глазами читателя.

        Есть и третья – наплевательское отношение. И так сойдет. Корректоры вычистят редакторы отредактируют. А поиск неточностей – удел интернетных «троллей».

        - …Скоро у меня выйдет книга из двух повестей, которые так и не стали романами…

        Типичная ситуация. Пишешь по договору, пишешь, приходит время кончать. Но осознаешь – полная ерунда, и закончить сил нет. Залепухи - не для нас. Бросаешь – и так съедят. Публика благодарная. Былые заслуги сработают вновь. А если кто возразит, заклюют фанаты – не понимаешь ничего, а лезешь в калашный ряд.

        Гришковец призвал к вопросам.

        - Кем вы мечтали стать в детстве?
        - Хотел интересно жить и… не хотел работать.

        От хохота содрогнулись стены.

        - …И учиться… Да ну, каким космонавтом? Я понимал, что это тупое занятие – летать по орбите, далеко от дома, питаться из тюбиков… Вы, наверное, журналистка? Все время киваете… Самая отвратительная профессия!

        У Гришковца есть чувство юмора, а по книгам не скажешь.

        - У нас есть спецкурс некивания, - попыталась оправдаться вопрошающая.

        - Лучше, вообще, не поступать на факультет журналистики. Сначала вас учат кивать, потом не кивать. Бредовое занятие. Журналистика – худшее из образований.

        Поддерживающий смех нежурналистов. Судя по угрюмости некоторых лиц, журналистов собралось предостаточно. Дабы не навлечь, я спрятал листок с ручкой и начал вопрос:
        - Евгений Валерьевич, вы – простой кемеровский парень…
        - Я – далеко не простой, - перебил Гришковец под разбушевавшийся смех, - далеко-о не простой.
        - Пусть так, - не упорствовал я. - Но вы – не дочь писателя, ваши книги не глянулись Михалкову. Как удалось пробиться в большую литературу?
        - Я просто занимался тем, чем мне было интересно. Долго. Не останавливаясь. Прошло очень много времени с 1983 года, когда вышла моя первая пьеса «Как я съел собаку», и до 2000, когда мне вручили «Золотую маску». Вообще, вся моя жизнь – это череда везений. И я очень благодарен себе, что не бросил, не переключился на что-то другое. Так что… никак не пробивался.

        «Усталая лошадь» сняла «сбрую», то ли от духоты, то ли перестала хотеть видеть собравшихся.

        - Расскажите, как вы снимали «Сатисфакцию».
        - Я не снимал, а играл в «Сатисфакции». Продюсировал. И для себя решил – больше никогда не буду заниматься кинопродюсерством. Почему? Потому что нужно не просто кивать, а исполнять. Исполнять то, что тебе говорят дающие деньги. А у них свой взгляд на кино, искусство. Мне не нравится быть зависимым. Хочется делать настоящее кино. Сейчас на нас свалилось много огламуренного кина: «Высоцкий», «Гагарин», «Ошибка № 17». Плохое кино, ничего не говорящее о тогдашнем дне. Фальшивка, глянец, лакировка. Не такое было это время. Я хорошо помню. Оно отражено в великих фильмах советской эпохи: «Я шагаю по Москве», «Когда деревья были большими», «Три тополя на Плющихе» и многих других. Нет ни одного фильма, запечатлевшего девяностые. Кроме «Брата». Это художественный документ, единственный…

        Наверное, в этом ключ к Гришковцу. Он стремится документально запечатлеть время, не забыть ни одной мелочи. Тогда снимай документальное кино, пиши мемуаристику. Зачем придавать художественность? За большую плату?

        - …У меня огромное желание сниматься. Кино – это такой сказочный, высокооплачиваемый… отдых! Готов сниматься даже в сериалах. Скоро снимусь, сыграю себя. Почитал сценарий – звучит не пошло, сыграю. Но меня никуда не приглашают. Перестали присылать даже идиотские сценарии.

        - Какое свое произведение вы считаете лучшим?
        - Самое лучшее произведение – последнее. На текущий момент, «Письма к Андрею».

        Так и должно быть. Каждое последующее творение должно быть лучше предыдущих. Значит, растет. Отрадно.

        - У меня есть время читать книги, но нет желания. Вообще, считаю, вредно читать художественную литературу каждый день. Я не хочу, чтобы «Реки» читали на пляже где-нибудь в Турции. Можно «Рубашку»– довольно легкий текст. Было время – читал запоем. Сейчас не читаю, мне это не нужно.

        «Чукча – не читатель, чукча – писатель». Прочел «Реки» в аудиоверсии, начитанной автором со товарищи. В последнее время читаю, в основном, ушами. Книжку на телефон, гарнитуру – в ухо. «Утром и вечером, ночью и днем. По дороге с работы, по пути в гастроном». Даже на комп закачал программу озвучки текстов. «Реки» - на редкость заунывная вещь. Просто воспоминания. Автор даже не потрудился сделать рассказ интересным. Как будто они замечательны сами по себе. Конечно, написаны самим Гришковцом. Куча букв ради одной мысли – сибирские реки поголовно текут на север.

        - …Я читаю книги для художественного впечатления, а не для удовольствия. Литература – не развлечение, а переживание, тяжелая работа. И для читателя тоже.

        Наверное, поэтому он так тяжело читается.

        - …«Реки» стали бестселлером в Германии, Австрии, Швейцарии. А «Рубашка» не пошла на французском. Будет перевод успешен или нет, я определяю сразу – по уровню вопросов переводчицы. Немка засыпала меня вопросами, а француженка ни о чем не спросила.

        - Как вы оцениваете проект «Господин хороший»?
        Заброс в огород Быкова. Гришковец начал с «поцелуй меня в плечо»:
        - «Сатира – критика частного». Слова Людовика Великого… тогда собственно она и зародилась… Я понимаю, о чем вы говорите, но я… не оцениватель дерьма.

        Повисла плотная пауза. Тонкий голосок разрядил:
        - Как вы пишите?
        - Сначала возникает замысел. Без него пишут только графоманы и юнцы. Юношей я был давно, а графоманом не был никогда.

        Такое ощущение – у Гришковца один замысел – вспомнить все. И это не голливудский блокбастер с лихо закрученным сюжетом и неожиданной развязкой, а воспоминания юности, мореходства, ребячества, полуохоты, полурыбалки. Зашел в сельпо – описал продавщицу, деревенских, прилавки вплоть до последней консервы и мухи на стекле.

        Он на полном серьезе думает – воспоминания Гришковца важны сами по себе. И он очень нужен стране. Он считает, что фиксирует время. На самом деле – личное прошлое.

        - …Когда был юношей, писал стихи. Очень плохие. Я их сознательно уничтожил. Все до единого. Их никто никогда не найдет. Не опубликует. Самое ужасное, что сам я их помню.

        Громогласный смех, переходящий в овацию.

        - …В кино я себе очень нравлюсь. Я – замечательный актер. Главное, мне верят. Но в кино я – персонаж, в театре же играю себя. И сейчас, извините, мне нужно ехать в Камерный театр. Сегодня играю мою новую пьесу «Прощание с бумагой», нужно готовиться. Но вы не переживайте, я раздам автографы всем желающим. Помните, в этой очереди за автографами последний – я.

        Побежала девушка, задрав «Планку», народ потянулся с «Реками», «Следами на мне», я побрел к выходу.

        После встречи понял – для меня Гришковец, как для Гришковца Тарковский, но никогда не станет важнейшим.

        «Мероприятия III Международного Платоновского фестиваля посетили около 40 тыс. человек - на 10 тыс. больше, чем годом ранее. В рамках фестиваля состоялось 50 спектаклей и концертов, их посетили около 19 тысяч зрителей. На пяти фестивальных выставках побывали более пяти тысяч посетителей. Более 15 тысяч человек стали гостями Книжной ярмарки фестиваля и бесплатных фестивальных концертов.

        Лауреатом Платоновской премии - 2013 стал знаменитый российский музыкант, композитор, дирижер Михаил Плетнев».

        Показательна реакция Плетнева: «Когда наградили, у меня возникло чувство… недоумения. За что дали? Что я такое написал? Нет, я, конечно, в детстве писал разные глупые рассказы. Неужели за это?»

        Разрулил Михаил Бычков – худрук Камерного театра и директор фестиваля по совместительству: «Платоновская премия присуждается ежегодно российским или зарубежным деятелям литературы и искусства за значительный вклад в культурное достояние Российской Федерации и Воронежской области, за создание выдающихся произведений в литературе, театральном, музыкальном, изобразительном искусстве, за новаторское развитие гуманистических культурных традиций».

        Вроде всеми впечатлениями поделился. Никого особо не забыл.

        Кто такой Никитин? Не знаю такого всемизветсного поэта! Конечно, знаете. «Ехал на ярмарку ухарь-купец, Ухарь-купец удалой молодец…»