Ботиночки

Этот мир темноты боится. Она его кусает за хвост и он оседает пылью в кожаной маске…Некогда молодой актрисы, что в дождливом перепеве сумерек любит жечь спички. Язвить темноту в упор мелкими щипками. Хотя это всего лишь бренность пятого десятка, когда она резко умерла для театральной любви и ненависти коллег. И теперь живет, воспоминаниями каждую неделю создавая ритуал из вех патефонного прошлого. То, слушая Брамса на виниле то, вдруг залпом осушая все любовные истории из чахлого альбома, где «прежние» оставили тысячу слов…Милая…Желанная…Дорогая. Но вглядываясь во тьму, она вдруг понимает, что все эти слова уже не принадлежать ей. И тогда будто бы от бессилия она наглухо стопорит себя футлярным запахом пальто. Стройный вечер, порыжевший, от фонарных искр врезается в память перспективами улиц. В кринолинах раннего вандализма плывущего по стенам ей видится чье-то уродливое лицо. Лишь бы не узнать себя среди прочих скитальцев и не поранится осколками прошлого. Чернь ее любит бережет от чужих глаз как редкую марку спящую в коробке с фантиками…И…и поминая вместе с полноликой луной смутный вечер она все еще любит терзать застывший парад витрин. Вечернее служение магазинному богу выводит людей на тропу охоты или инерции. Она лишь наблюдает отстраненно…За седыми ссорящимися…перекатными и вздошными. Кажется, под старость к ней пришел совсем другой театр. В светлых глазницах, которого она с трепетом вдруг узнает что-то знакомое. Неожиданно мягкое, спрятанное за витриной. Вроде бы вещь мелкая по своему состоянию, однако, свет от витринного абриса расцветает в сердечной лохани нежданным летом. Разом сгорают прожитые страницы и словно шутливая ниточка из другого времени. К ней возвращается молодость. Звонкая разящая, будто летний день, уставший от смеха…покоя под липами…жары и молебна. Воспринимая увиденное как перевертыш из собственного угла она мчится к квартирной затхлости. К царству отжившего убежища. Словно в лихорадочной купели выискивая среди старых барсеток, пепельниц алую коробку. Будто кровяное пятно, разламывающее черный зрачок комнаты. Мерцанием под согнутыми ногами стелется театральная «кожа»…остатки костюмерной. Она уже не помнить каким гордым призраком …женского идеала являлась пред публикой. Но еще цепляется за бархат вновь обретенной находки. Ничего особенного…Детские ботиночки. Кажется, только на палец их можно одеть. Из атласной ткани с именной вышивкой. Хоть сейчас дари на крестины счастливой мамочке. Ей страшно сомкнуть руки вдруг наваждение рухнет. Маленькое сокровище поглотить тьма, а вместе с ним умрет что-то легкое как всплеск заката в тучном обшлаге. До утра она сбивчиво припоминает молитвы. Трепетно сжимает в руках детские ботиночки. Наверное, пытается защитить истлевшее прошлое.