Заколдованный круг

Шло лето восемьдесят шестого года, очень трудного в моей жизни. Сын отслужил уже полсрока в армии, осталось ровно столько же. Нет-нет да получалось навестить своего солдата. Вот и в тот день, погуляв с ним по окрестностям воинской части несколько часов, я возвращалась домой. В поезд ввалилась еле живая - так устала. Место у меня было плацкартное боковое. К счастью, нижнее. Так что уже через полчаса я лежала, распластавшись на узкой «скамейке».
Думала, засну мгновенно, но сон почему-то отступил. В голову лезли разные детали прошедшего дня, всякие обстоятельства встречи с сыном. «Дембельство» уже маячило, так что думалось о не столь далёкой  гражданской жизни сына: где будет работать, как и что пойдёт у него. И, естественно, самые заветные мои материнские мысли крутились вокруг его женитьбы. Служить он пошёл поздно, после института; по возвращении из армии ему будет двадцать четыре - самое время поразмышлять о создании семьи. Да и девочку я приглядела. Понравится ли она ему? Однажды видел её у нас. Когда она уходила, долго смотрел ей вслед и мечтательно повторял: «Красивая!» Мне Аллочка нравилась, хотя настораживала заметная жёсткость в её характере. Впрочем, решать ему. Да и время ещё не настало.
Вагон быстро заполнялся пассажирами. В том плацкартном «купе», к которому относилось и моё место, три пассажира сидели, держа наготове билеты, ожидая отправления и проводницы. Четвёртое место пока оставалось свободным, и я прикидывала, что, может быть, удастся перейти с боковой полки на нормальную. Вроде бы всё подходило: из трёх сидевших лишь одна была женщиной, а двое остальных - молодые парни; если нижние места принадлежат им, уступят.
Однако я зря надеялась. Буквально в самую последнюю минуту в вагоне появился ещё один пассажир. Добравшись до нашего «купе», поискал глазами свой номер. Нашел. Поздоровался со всеми. Увидев, что полка верхняя, недовольно поморщился. Женщина с укоризной посмотрела на него - мол, нестарый ещё, даже не пожилой, а вот ведь как, на нижнее метит. Но пассажир не уловил её укора. Помялся в проходе, не зная, куда пристроить вещи.
- Простите, - обратился неожиданно прямо к ней, - ваше место внизу, да? А в багажнике под вами всё занято? Мне бы чемоданчик поставить.
- Всё занято, - безразлично ответила женщина. - Здесь багажник лишь на половину полки, у меня забито.
- Да-а, что же делать? - Мужчина продолжал мяться в проходе.
- А вон там, на самом верху, под потолком есть багажное отделение, - подсказала женщина.
Один из двух молодых парней, сидевших напротив и занимавших соответственно места 5 и 6, вскочил:
- Давайте я закину ваш чемодан. И «дипломат» тоже. И сумку.
- Да как вам сказать... - неуверенно мялся мужчина. - Чёрть его знае, а може мне чего понадобится. Оттуда враз не стащишь.
- Ещё сюда можно поставить, под мою полку, - предложила и женщина. - Тут же половина пустая. Ставьте сумку.
- Да не, вам мешать будет.
-  Я ж не дома на печи, а в дороге, здесь никто никому не должен мешать, - наставительно заметила пассажирка.
Она была лет на восемь-десять старше мужчины, а парням в матери годилась. Правда, в деревне, откуда они, судя по внешнему виду и говору, были родом, такая бы мать молодухой считалась. Но по городским масштабам - вполне зрелая матрона.
Мужчина помялся минуту-другую, потом стал распихивать вещи. Чемодан и «дипломат» поставил на своё верхнее место, водрузив их прямо на чистую, уже застеленную постель, сумку запихнул под столик. Снял пальто, поискал свободный крючок, повесил. И уткнулся в угол нижнего сиденья, отчего-то сразу потупив взор.
- Устали? - участливо спросила женщина. - Сочувствую. Я сама из командировки еду, так до дому не чаю добраться.
- Да не, я не... не того... не устал, - не очень убедительно сказал пассажир.
Парни напротив молчали, с неестественным интересом рассматривая шторки на окне и коврик на полу. Дорога, собственно, ещё не началась, посадка была торопливой, потому что состав подали всего за десять минут до отправления. Перезнакомиться между собой пассажиры пока не успели. Вещи убрали. Предварительная стадия пути закончилась, и делать вроде было нечего. Потому все молчали.
Но вот состав медленно-медленно пополз вперёд. В окно было видно, как по перрону, словно пытаясь обогнать поезд, пошли  провожающие. Парень и женщина настойчиво смотрели на платформу. А мужчина всё так же сидел в углу, не шевелясь, и не уходило ощущение, что он в него забился.
Наконец поезд зажил своей жизнью. Проводники собирали билеты, раздавали комплекты белья для  нижних полок. Слышалось, как в начале вагона шумит титан, - значит, чай не за горами. В соседнем «купе» плакал маленький ребенок, и мать громко утешала его. С движением колёс и всё пришло в движение - зашумело, завозилось, засуетилось.
- Чай будете? Или кофеёчек? - любезно спросила молодая проводница, неожиданно вырастая перед нами.
- Да, будем, - охотно согласились парни.
- Сколько вам? Четыре? А боковые - будете?
Я отказалась - от усталости не хотелось ничего.
- Нам два, - попросили парни.
Соседка не стала заказывать чай.
- Я поужинал, - откликнулся мужчина из угла.
Проводница исчезла, а парни, выложив на стол разные снадобья, принялись с аппетитом убирать всё подряд. Женщина, склонившись над столиком и ловя неяркий вагонный свет, пыталась читать. Мужчина в углу по-прежнему молчал. Потом нагнулся к своей сумке под столом, достал журналы, развернул. Женщина невольно покосилась в его сторону -  что же в темноте читает? Может быть, и хотела предложить ему сесть на своё место, к свету поближе. Но тогда как же ей читать? Видимо, раздумав на полпути, она махнула рукой и продолжала смотреть в страницы книги.
- Може, дать вам журнальчик? - неожиданно спросил пассажир из угла.
Голос, а главное - тон у него был очень мягкий, любезный, как если бы он всю жизнь только и мечтал, что встретить вас и оказать большую услугу. Женщина посмотрела на него в недоумении - зачем ей журналы, когда есть своя книжка?
- Берыте, не стесняйтесь, - сказал мужчина. - Я при таком свете плохо вижу.
- Близорукость? - любезно поинтересовалась соседка.
- Да не... Операция была на глазу, - горьковато ответил он.
- А-а, тогда вам действительно нельзя читать в темноте.
- Да, напрягаешься... А вы читайте, такой хороший «Огонёк» я купыв. И наша «Украйна» тоже интэрэсный номер попався.
- Спасибо, - вежливо кивнула женщина.
И уткнулась в книжку. Но, видно, что-то в тоне соседа насторожило, потому что она снова подняла глаза от книги.
- Рано вы стали глаза оперировать, - сказала она ворчливо. - Катаракта? У молодых это теперь бывает. Прошлой зимой мою маму оперировали, так я ходила с ней в больницу, всего насмотрелась. Сейчас, как говорят врачи,  болезни очень помолодели.
- Не, у меня не катаракта, - снова понурился мужчина. - Производственная травма. Я сварщик - так осколок металла попал в глаз.
- Ой-й-й... - поёжилась соседка.
- Ничего, - улыбнулся мужчина, как бы утешая её. - Я сначала ох как испугался! А потом привык, операцию сделал. Теперь вторая предстоит. Повезло! - горько ухмыльнулся он. - Осколок угодил прямо в хрусталик.
- Ого! - снова поёжилась женщина.
- Дело было в Якутской области, - охотно продолжал пассажир. - Я там работаю. На Север подался, деньги нужны. Ну и вот... Как случилось это, меня сразу в Якутск отправили - говорят: дней пять полежишь, всё тебе сделают. А там как глянули - в Москву, говорят, езжай, вот тебе направление в институт Гельмгольца. В общем, тут я мыкався, мыкався... Страх вспомнить! На вокзале ночевал... Приду в институт, а там говорят: мест нет. Я им: «У меня ж осколок в глазу, помочь-то надо срочно». Они: «Мы ж тебя в коридоре не положим». В общем - две недели так. А сам думаю: да этот осколок мине в сэрдцэ проникнуть может... Спасибо одному мужику, помог. Подсказал, что можно через другой вход-выход за деньги сделать. Получилось.
- Слава Богу, - кивнула женщина, - а то бы глаз пропал.
- Ой, не говорите... Я на етого доктора молиться готов, хоть сам неверующий. Еду  на консультацию, шапку ондатровую везу. Мне через пять месяцев другую операцию делать, а хрусталика-то нету. Вот  сейчас мне срок и назначат.
Парни напротив внимательно слушали разговор. Один попросил:
- Слушай, мужик, может, ты мне дашь адрес, куда обратиться? У брата двоюродного беда. Молодой он, армию отслужил, года два назад женился, малыш есть. А потом такая ж самая история приключилась, как с тобой. В Одессу отправили, там осколок убрали, а глаз совсем не видит, заплывает. Теперь, говорит, искусственный глаз буду вставлять. Ну разве ж это дело?
- Небось ему хрусталик надо вставлять, а не весь глаз.
- Может, и так. Жалко парня. Такой здоровый бугай был, сильный, крепкий. Дивчина у него хорошая, дождалась его. Поженились - он пел целыми днями. А как это случилось - весь сник... Такой понурый ходит, улыбаться разучился.
- Давай, пиши адрес, - сказал мужчина.
Поискали листок бумаги. Не нашли. Оторвали газетный корешок, нацарапали адрес огрызком карандаша. Женщина напротив, отвлёкшись от книги, молча слушала.
- Я вам вот что скажу, - неожиданно вмешалась она. - Вы должны ему помочь духом не падать. Ведь бывает и хуже...
- О то - да, - кивнул один из ребят. - Мы сто раз с ним говорили, да он вдруг как заплачет! «Не надо меня жалеть, я сам всё знаю».
- Понятно, - согласилась соседка. - Всякий человек так: его пожалеют, а ему себя ещё жальче делается. Но я о другом: вы просто внушайте ему, что на каждом шагу бывают дела похуже. Один ведь глаз потерял, не два. Видит? Уже хорошо. Ну что ж теперь сделаешь, такая, знать, у него доля! Жена-то хоть хорошая?
- Жинка гарная, - кивнул парень. - Верная. Любит его.
- Вот это очень важно. Когда беда случается, самое главное - чтобы близкие людьми оставались.
Поезд давно набрал скорость и мчал сквозь черную вязь ночи. В соседнем «купе» бренчали стаканами, допивая чай. Кто-то спешил вернуть освободившийся стакан. В проходе снова возникла проводница.
- Так я не поняла - вы чай будете пить? Или кофеёчку принести?
- Будем, - ответил за всех мужчина из Якутии, явно забыв, что минут двадцать назад сам же отказывался . - Нам четыре кофе, пожалуйста.
Спутница улыбнулась:
- И за меня решили? Я же говорила, что поужинала.
- То давно было, а теперь небось проголодались? Да и за компанию - как не поужинать?
- Ладно, - согласилась пассажирка, - только мне не кофе, а чаю. Иначе не усну.
Может быть, просто сам вид соседа, только что понуро сидевшего в тёмном углу, а теперь оживившегося, улыбчивого, подсказал ей: надо поддержать компанию.
Сосед уже доставал и выкладывал на стол какую-то снедь, ставил бутылку сладкого молдавского вина «Гратиешты» с тремя медалями на «шейке», бутылку водки. Оживились и парни. Женщина вынула из сумки пакет с бутербродами и помидорами, нашлось и два яблока.
- Мы ещё не познакомились, - сказал пассажир с больным глазом. - Меня Андреем звать. А вас как?
- Марина Дмитриевна.
- Димитревна, значит, - кивнул попутчик. - Так и буду называть вас, ладно? У нас на Украине это принято: уважение подчеркивает.
- Ну... пожалуйста, - согласилась женщина.
- У меня колбаса хорошая, домашняя, - уточнил Андрей. - Я ж от мамки еду.
- А говорили - из Якутии.
- Там я работаю. А после операции мне ж больничный на месяц дали, так я его у матери отбывал. Она, бедняга, одна осталась - сестра моя замуж вышла, к супругу перебралась. Вот я месяцок там и побыв.
Бутылки открыли с поистине космической скоростью. У кого-то нашлась кружка, другой раздобыл стакан. Женщина открутила крышку-стаканчик от термоса. И закипел пир горой. Парни охотно подставляли свои ёмкости под щедро льющуюся водку. Женщина противилась, но и ей налили вина. Подсела и проводница вагона, пришла прямо со своей посудиной. На столе дымились три стакана с кофе и один с чаем. Шли по кругу бутерброды, куски вкусной домашней колбасы. Андрей суетился, подливал всем ещё, произносил тосты - за знакомство, за здоровье, не забыл и удачу. Но нет-нет да вдруг сникал, на минуту вдвигался - уже привычно! - в свой угол, и словно не было вокруг веселья.
Молодые ребята быстро захмелели, раскраснелись и старательно закусывали. Как выяснилось, ехали они к знакомым: там собиралась в колхозе бригада, мужиков не хватало, им обещали хороший калым. Димитревна, как все теперь величали попутчицу, «стояла насмерть» за свой опустевший колпачок от термоса и категорически отказывалась от добавки «Гратиешт». Если бы не её старшинство среди соседей, отвертеться не удалось бы. Проводница скоро накушалась - ей очень понравились и домашние бутерброды, и колбаска самодельная, и яблочки, она не преминула съесть «оба-два» из двух имевшихся. Уже собираясь уходить, заметила: «Не могу не запить - ну-ка попробую кофейку». И, не дожидаясь разрешения, «приняла» целиком чей-то стакан кофе, за который недавно получила деньги. Ну да ладно, шут с ней, это ж компания, и коль скоро все пьют, все и льют, таков закон, иначе не попишешь.
Потом, как и полагается, молодые ребята ушли курить. Да и проводнице помочь вызвались - поезд останавливался, требовалось посветить фонарём. Андрей сильно захмелел и теперь, когда шум компании поутих, понуро сидел, держа в руке недопитый стакан водки.
- Неправильно вы себя ведёте, - сказала Димитревна. - Ну разве можно так унывать? Молодой ещё, всё у вас наладится. Сделаете вторую операцию, зрение вернется.
- Да я не о том, - буркнул Андрей, ещё ниже опуская голову. - Вот побывал дома, и так грустно стало... Мать говорит: «Сынок, приезжай, возвращайся. К чёрту этот Север, я ж не могу одна...»
- Старая она? - поинтересовалась Димитревна.
- Не очень. Прошлый год на седьмой десяток перевелась. Но одна это одна. Болеть стала. Тоскует очень...
- Ну так возвращайтесь! Вы на Севере-то сколько живёте?
- В том-то и дело, уже восемь лет. Год за полтора идёт к пенсии. Мне б ещё годков семь там поробыть, я б спокоен был: пенсию заработал.
- Вы так рассуждаете, будто вам сто лет в обед исполнится.
- Не сто, конечно, я молодой пока. Да кто знает, как поведёт себя глаз.
- Но мать одна, а глаз - два, - грубовато пошутила Димитревна.
- Это да! Но жена моя ехать туда не хочет. Мы с ней на Севере познакомились, там и поженились. Она совсем пигалица, двадцать четыре годочка, только упрямая. Колы казава, шо нэ поидэ, - усе, её, як мула, не переупрямишь.
- И дети есть?
- Сынок, шесть годков ему. Он за мать всегда заступается.
- Да что он понимает! - всплеснула руками Димитревна.
- Ой, нэ кажитэ... Как скандал начнется, он за неё. А она, хоть и молодая - на двенадцать рокив меня моложе! - хытрая. «Ты, - говорит, - чего сына расстраиваешь, ирод окаянный?» Ну я и замовчу...
- У вас, наверное, характер мягкий?
- От-то и оно! Не могу я прикрикнуть на неё чи шо. Баба ж всё-таки, женщина то есть.
- Но в серьёзных вопросах надо бы твёрдость проявлять.
- Стараюсь, да нэ выходэ... Она крэпче!
- Сибирячка?
- Землячка моя, десять километров от нашей деревни живэ, на Волынщине.
- Так она, небось, рада домой вернуться?
- Ой, нэ! Какие у нас заработки? А в Якутии - другое дело. Привыкла уж, хоть и климат суровый.
- Работает?
- Пошла. А пацана в сад отдалы.
- Ну так уговорите её, вернитесь домой, заживите все вместе, с матерью. Знаете, чем старше становишься, тем лучше понимаешь, что родители у тебя одни, они незаменимы.
- Вернуться никак нэ можу. Жинка з матерью так собачилысь... С самого начала повелося. Я жинку не виню, хотя могла бы поуступчивей быть. Ну... сами понимаете... из уважения к возрасту старухи, что ли. Но мать у меня крутая. Они не уживутся вместе.
- А если к жене в деревню перебраться?
- Прымаком? Не-е... Хотя - пошёл бы, только там у неё сестра с семьёй живёт, нам негде.
- Да-а, трудно... Это ж сердце пополам разрывается - кого любишь больше, - сказала Димитревна. - Не дай бог в такой ситуации оказаться!
- Во-во. Лучше б совсем домой не приезжал, только расстроился! Мать проводить пошла - так я сам слёзы еле сдерживал. Говорит: «К чёрту ету Якутию, езжай до дому до хаты».
Димитревна призадумалась, будто не чужой человек перед ней сидел, а родственник, и его заботы были ей так понятны! Действительно, что теперь делать? Кого предпочесть - жену или мать? Вечная проблема, истерзавшая немало судеб человеческих...
- Надо что-то решать, - сказала она, - иначе просто изведётесь. Знаете, если бы вы моего совета спросили, я б, наверное, сказала, что в первую очередь следует учесть состояние матери.
Андрей кивнул, не поднимая глаз.
- Потому что мать... она же старенькая, - продолжала Димитревна. - Матери... уходят. И если что-то случится с вашей матушкой, пока вы там в Якутии деньгу заколачиваете, потом себе этого век не простите. Совесть затерзает: мол, жила она тут одна, я мог приехать, помочь, облегчить её трудности, да не сделал этого. Вам тогда и жизнь с молодой женой не мила будет.
- Что говорить! - горестно вздохнул Андрей.
- У меня тоже родители старые, - продолжала Димитревна. - Куда там вашей матушке! Рассказала бы вам про свою жизнь, да не стоит... Одно только скажу: может, глупо я жила, но никогда не могла их предать. Одна осталась, дочку без мужа поднимала, много горюшка испила. Но, наверное, если бы всё повторилось сначала, для меня иного пути не открылось бы.
- Вам легче, - вздохнул Андрей, - вы женщина.
- Это с каких же пор женщине легче? Всё наоборот!
- Легче, - настойчиво повторил он. - Потому что если муж с женой расходятся, ребёнок-то с матерью остаётся.
- Вот вы про что... Да разве я вам советую разводиться? - От досады Димитревна всплеснула руками. - Я другое советую: надо уговорить жену. Объяснить ей, что матушка у вас старенькая, ей стало трудно, невмоготу, когда вы в такой дали. Ну молодая же она ещё, душа должна быть чуткой. И сама ведь мать. Наверняка вас любит, ваши проблемы ей не чужие.
- Вот именно, что молодая, - сердито огрызнулся Андрей. - Дурак я, погнался за сопливой да смазливой... Постарше была бы - скорее поняла бы меня!
- Ну... как сказать! - улыбнулась Димитревна. - Всегда и всем кажется, что чем человек старше, тем легче ему разрешить жизненные трудности.
- Легче, конечно.
- Я старше вас лет на десять, мне виднее, - грустно повторила Димитревна. - Наоборот, молодая душа добрее. Просто вы, наверное, никогда как следует с женой не поговорили...
- Ой, что вы! - изумился Андрей. - Только и делаю, что говорю, объясняю. А она - как бык:: упрётся и стоит на своём. Только я заикнусь про мать, она тут же взъерепенится и никуда не поедет. Она у меня такая...
- Но, может быть, через сына действовать? Объяснить жене, что мальчонке без бабушки трудно...
- Едва я скажу об этом, она к потолку взовьётся. Решит, что мы с матерью перемануть сыночка от неё желаем.
- А я думала, договоритесь. Ведь самое страшное - развод. И для детей, и для самих себя. Знаете, это только кажется: разведусь - и жар-птицу поймаю. Никакую не жар-птицу, ту же курицу серую. И всё лишь труднее станет. Бывает, происходит чудо: вдруг потянет обратно, к прежней жене или мужу, да только пути уже отрезаны.
Андрей поднял глаза от пола и удивлённо уставился на соседку.
- Да, да, не удивляйтесь, - продолжала она. - Не придумала я это и не услышала, сама пережила. И... как вам объяснить, что тут происходит? Просто вдруг понимаешь: главная-то причина всех прежних зол в тебе была, а ты не исправился. Бывший муж или жена мог хоть попытаться тебя понять, а новый не станет.
Андрей снова опустил глаза, и Димитревне показалось, что ещё какая-то мука отразилась на его лице. Пожалела, что в такие дебри разговор увела,  свои мысли навязывает человеку. Ну так ведь по доброте душевной, не иначе. Хотела как-никак удержать его от глупого и рискованного шага.
- Мне такое знакомо, - вдруг глухо, в пол проговорил Андрей. - Эта жена у меня вторая.
- Вот оно что!..
- С первой восемь лет прожил, дочка у нас - теперь ей пятнадцатый год пошёл.
- В старину говорили: сын да дочка - золота бочка, - невесело пошутила Димитревна.
- Да, бочка... - скептически сказал Андрей. - Вот я это «золото» и хлебаю столовыми ложками. Не знаю, куда рваться - к той ли жене, к этой ли...
- Ну видите - мне вас нечему учить, сами знаете, как бывает...
- Дурак я! - почти выругался Андрей. - Татьяна моя хорошая баба. Да как-то всё у нас получилось... Постарше она: мне, когда поженились, девятнадцать стукнуло, а ей двадцать шесть. Сначала я не замечал разницы, потом стал прислушиваться, что другие говорят. А им, гадам, до всего было дело. Они мне уши прожужжали: вот, мол, какая она хитрая, тебя, молодого, охмурила... Ссориться стали. Не она со мной - я с ней. Всё к чему-то прицеплялся. А она терпеливо сносила любые придирки, будто за собой вину чувствовала. Раз или два расплакалась: мол, сама понимаю, стара я для тебя. В общем, слово за слово, ссор больше и больше. Подался в Якутию на заработки. Она не пускала, но я и слушать не стал. Мне, как теперь понимаю, просто надо было одному пожить, болтовню чужую в стороны раскидать. Может, и образумился бы. Да вот - Галку встретил. Ну а дальше... развод с той, брак с этой, через три месяца после свадьбы сынишка родился... Никто и не отговаривал меня - мол, не разводись. Наоборот, молодую жалели: дескать, та жена мудрая, в годах, всё  поймет, а эта, молодая, пропасть может. Да не из жалости и не из страха я на ней женился - казалось: вот здорово, теперь у меня жена такая молоденькая, совсем девчонка против Татьяны.
Андрей замолчал. Молчала и Димитревна. Соседи-парни где-то застряли и не возвращались, однако никто их особенно и не ждал. Наверное, Андрею стало немножко легче оттого, что разговорился по душам и человек понял, разделил его переживания. Димитревна мрачно смотрела сквозь ночное окно, по-новому взвешивая семейную ситуацию попутчика.
- Раньше говорили: на чужой беде своего счастья не построишь, - сказала она с горечью, будто не только Андрею хотела сообщить издревле извечную истину, но и себе что-то напомнить. - С дочкой-то как встречаетесь?
- В общем - почти никак. Я писал ей, подарки слал, а она в ответ ни слова. Думал, это мать против меня её настраивает. Приехал, скандал учинил. А дочка говорит: «Мамку не трогай, она у меня одна. И не настраивает против, сама не хочу тебя знать». Решил: Татьяна подучила так сказать. Потом разобрался - нет, действительно девчонка своё говорила. В общем, понял я, что дочку потерял.
- А как ваша вторая жена к ней относится?
- И не спрашивайте... Ей лучше ничего не говорить! Как с цепи срывается.
- Да-а, трудненько вам! - покачала головой Димитревна. - Выходит, не понимает она вас. Не  приблизить к себе старается да помочь, а со всей вашей болью душевной из дому гонит.
- Вот то-то и оно...
- А теперь видели дочку?
Андрей кивнул, лицо его неожиданно потеплело.
- Все дни, что у матери жил, с ними каждый день виделся.
- С кем - с ними?
- С Татьяной и дочуркой.
- А они что - рядом живут?
- На той же улице, где и мать. Я, когда первые заработки из Якутии привёз, им дом поставил. Так у меня совесть немножко чище стала.
- Не прогнали они теперь-то из этого дома?
- Нет. Даже девчонка помягче стала, будто и впрямь что поняла. Приду - она ласкается: папка да папка. А Татьяна посмотрит на нас, отвернётся в сторону, смахнёт слезу... Вот когда я себя полным идиотом почувствовал! И даже негодяем. Ну за что я им жизнь испортил?
- Татьяна не вышла замуж?
- Были возможности, да раздумала. Из-за дочки. Ей, говорит, никто родного отца заменить не сможет, а я уж как-нибудь и одна проживу.
- А вы что? Не пробовали убедить её, чтобы всё-таки устроила свою судьбу? Тем более, если есть возможность.
- Хотел, да... раздумал, - сказал Андрей, пряча глаза.
- Что же так? Или вам её одиночество милее?
- Сам не знаю...
- Уж не скажете ли, что за дочку испугались? За то, что чужой человек ухудшит её жизнь?
- Нет, этого я не боялся. Не пойму, какой чёрт меня попутал.
Поезд между тем замедлил ход и вскоре остановился на маленькой  станции. Те, кто еще не спал, вышли покурить. Хотел было вдохнуть глоток воздуха и Андрей, но лишь поднялся, постоял и снова уселся.
- Лучше с вами побалакаю, Димитревна, - сказал вполголоса.
Некоторое время оба молчали. Но вот снова зашуршали по рельсам колеса. Андрей сидел понурый, углубившись в свои переживания.
- Ничего, наладится у вас с глазами, может, и душой прозреете, - сказала Димитревна. - Ситуация сложная, но, наверное, выход есть.
- С глазами наладится... - посуровел Андрей. - Тут своя проблема... Кроме медицинской. Я ж ничего жене про глаз не говорил. Что еду в Москву на операцию и так далее. Она думала - в отпуск: у нас он два месяца, северный. Теперь не знаю, как и выкручиваться.
- Почему же не сказали? - удивилась Димитревна.
- Сам не знаю. Она уж мне и так все уши прожужжала, что старый я для неё да неказистый. Испугался, наверное, что бросит.
- Это вы всерьёз?
- А то как же? Она может... Запросто!
- Но шило-то в мешке не утаишь! Люди подскажут. Да и глаз после операции немножко сузился.
- Что я скажу ей?
- Так жить нельзя!
- Знаю, да вот как теперь поступить, не пойму.
- А той жене говорили?
- Татьяне? Конечно! Она меня и выхаживала. Я, конечно, жил у матери, но Таня каждый день приходила, спрашивала, не надо ли чего. Бельё моё постирает, уберётся в доме. Как в старые времена...
- Она с вашей матерью дружит?
- Ничего. Они всегда уживались. И сейчас тоже: мать ей с девочкой помогает, с внучечкой своей. Да и по хозяйству. Она, хоть и крута характером, в душе-то добрая.
И ещё посидели, и ещё помолчали.
А вагон закопошился: люди укладывались. Вернулись и парни-попутчики.
- Мы с вами поменяемся, - сказал один Андрею. - Вы ложитесь внизу на моём месте, а я наверх полезу.
- Спасибо, милый, - растаял Андрей.
- А вы всё про операции толкуете?
- Да как тебе сказать... Про всякое.
- А мы там стояли, курили - я братишку вспоминал, у которого с глазом, как у вас. Правильно вы говорите, Димитревна: в такой беде главное - чтоб жена была человеком.
- Ну! - кивнул Андрей.
Улеглись. Минут двадцать ворочались. Сон сморил молодых быстро. Тихонько засопела и Димитревна. Ребята выходили ночью. Андрей встал, проводил их до дверей, потом вернулся. Долго сидел у окна совсем понурый. Может, Димитревне и надо было встать, зажечь ночник, продолжить разговор. Да чем ещё могла она ему помочь? Выговорился сполна - про всю жизнь свою рассказал. Немало ещё пройдет ночей, дней, недель, пока что-то в его душе решится. Утром вставали второпях: проводница сама проспала и нервозно тормошила всех, покрикивая: «Сдавайте постели!» К прибытию поезда в Москву пассажиры только-только успели одеться, скрутить простыни-наволочки и приготовить вещи на выход.
- Ну... счастливо! - сказала Димитревна на прощанье.
- Спасибо. И вам тоже, - улыбнулся Андрей. - Жалко, что доехали, ещё бы побалакать.
- Что-нибудь придумаете, - заверила его Димитревна.
- Ой, не знаю... - скептически покачал он головой. - Вы уж поняли - у меня форменный заколдованный круг, вот что. Если бы не совесть - прямо сейчас, как стою, пересел бы на другой поезд да назад, к матери.
- И... к Татьяне с дочкой?
Андрей кивнул:
 - Я ж при них жил, понимаете? Жил! А сейчас только мучаюсь...
- Ну, ну, с выводами хотя бы теперь не торопитесь. Там у вас сын. Да и Галине, наверное, помочь надо. Не зря же вы на двенадцать лет старше. Умнее, значит. Она ведь тоже не всё понимает, как и вы когда-то. 
- Н-не знаю...
- Желаю вам распутать свой гордиев узел!
Пассажиры торопились к выходу, подталкивая чемоданы.
Я тоже встала в очередь. После бессонной ночи гудела голова. Мысли о сыне,  его делах - нынешних и будущих - волновали душу особенно сильно, подстёгнутые чужой историей.
На перроне я на минуту оглянулась. Андрей стоял перед вагоном, по обе стороны чемоданы. Его не встречали. В отличие от других пассажиров, он никуда не спешил, хотя ехал в больницу на консультацию. Смотрел на соседний перрон, куда уже подогнали состав в обратную сторону. Будто у него спрашивал, как же поступить ему со всей своей очень сложной жизнью...