Роль заманихи удалась на славу!

               

     Пригласил меня старый приятель к себе на дачу погостить. Я не отказался. Фазенда его у столицы под боком, в Гачиани. Через час я был на месте. Крутой холм. Стандартные шесть соток. Небольшой дощатый домик смотрит двумя окнами на ещё не успевшую поблёкнуть под солнцем равнину. По ней из конца в конец бежит железнодорожная колея. Участок приятеля ухожен, каждый метр земли исправно кормит семью. Шесть соток для неё, отторгнутой безжалостной рыночной новью, стали, как говорит сам глава, продовольственным Клондайком. Сравнение не свежее, однако, что называется, в тему, если принимать во внимание род и последнее место работы моего приятеля.
     Неслабый экономист, трудился Нодар энное время на Маднеульском золотодобывающем комбинате. Сократили. Не потому что годами в пенсию упёрся, а просто хотел честно блюсти восьмую скрижальную заповедь. Кому-то в этом почудилась блажь. И ушёл тогда Нодар из старателей в земледельцы. Купил по дешёвому случаю усадебку, сотку картошкой засеял, другую – огурцами, третью – прочими овощами. Плодоягодное добро от прежних владельцев осталось: яблоки, вишня, малина. В общем, копается теперь Нодар в земле-матушке, с колорадским жуком борется да помогает жене на зиму банки закатывать. Вокруг зелень густоцветная, в бассейне, грубым плитняком обложенном, рыбки плавают – незолотые, правда,  в саду птички неназойливо чирикают. Клондайк не клондайк, а за Аркадию сойдёт. Особенно, если усесться под раскидистым орехом, утолить пивом жажду, прикрыть глаза и думать только о хорошем.
     Так мы и сделали. Вечерело. С недалёкой Куры потянуло прохладой. В тишине обозначился наплывающий перестук вагонных колёс. Вспомнились детство с вечными паровозными гудками над городской окраиной, юность с плацкартной разноголосицей едущих к морю отпускников, амурные безрассудства в ночном тамбуре. Эх, хорошо было!
     - Эх, хорошо-то как здесь, Нодар! – не выдержала душа камерной эйфории и открылась дремавшему рядом соседу. – Эта колёсная чечётка прямо в детство возвращает.
     - А меня, наоборот, тяготит, - проронил Нодар, - почти каждый день её слышу, всё нутро выела.
     Скучное откровение отставного экономиста не омрачило моего праздничного настроя. Так, слегка задело и ушло по касательной, провожаемое простодушным любопытством:
     - Разве ты не романтик, Нодар? Сколько по миру ездил, стихи писал. Неужели всё кончилось? И это в пятьдесят с небольшим?
      - Годы здесь не причём, - выдохнул Нодар и тут же поправился: - Нет, нет, именно в годах закавыка. Ну, может быть, пока не в моих. Вот ты скажи, как нашим старикам прожить на четырнадцать лари?  Не у всех же клондайки моего типа. И не все могут вдохновиться примером иных сиятельных особ, вроде нашей президентши: ей десяти лари на всё про всё за глаза хватает. А вдруг человеку кроме мочёной корочки ещё чего-нибудь захочется?
     Концовка тирады сочилась жирной иронией, - хоть на хлеб мажь в поощрение удивительно экономным притронным лжецам. Зря только считается ирония сильным оружием. Откуй из неё самую острую стрелу, пусти в цель – всё равно отскочит от неуязвимых циников. Даже если в пятку угодит. Не иначе, окунулись они в Стикс полностью. С головой. И сегодня бронеголовый цинизм, относительно скрытый при треклятом социализме, вовсю прёт из пор нашего высшего общества непонятно какой формации.
          Начало беседы, похоже, показалось Нодару малоинтересным. Он переключил внимание на недопитое пиво и энергично заработал кадыком. А я вновь стал думать о хорошем, подзарядившись от огласившего окрестность протяжного локомотивного гудка. Иллюзия вспять повернувшего времени уплотнилась до явственности оживших детских ощущений. Поезд всегда казался мне живым существом. Я любил смотреть на него издали. Как охотник, не выстреливший из ружья, смотрит вслед  уходящему зверю. И какому же биологическому виду дан шанс плодиться на этот раз?
     Я надел очки. Уцелевший коренник сдохшей тяжёлой индустрии, тэвзовский «ВЛ» тащил за собой цистерны. Раз, два, три, …двадцать восемь. Двадцать восемь брюхастых громадин везли в нашу страну с берегов Каспия бензин. Или мазут. А, может быть, нефть. Хотя она вроде бы сама течёт в Супсу. Словом, в двадцативосьмицистерновом чреве плескалась одна из статей так называемого «критического импорта». Скользкий, меня спросить, мужи-экономисты придумали термин этому товару. Не поймёшь: то ли он пресловутый энергокризис прищучить должен, то ли раззадорить. Ну это так, лексическая нечёткость. Здравая же логика подсказывает, что если ответственные господа-товарищи перестанут путать статью «критического импорта» со статьёй собственного дохода, то государство непременно разовьёт дряблую энергомускулатуру. Если перестанут. Но ведь не перестают, канальи. Путают. Все. От экспедиторов до директоров ГРЭС, от рядовых заправщиков бензина до родовитых заправил энергобизнеса. Фигуры известны, механизм трюкачества отслежен, кутузки по новосёлам скучают, - а зимой всё равно полстраны в потёмках сидит, ругая тех, кто за тонированными стёклами в «мерсах» разъезжает. У них и светомаскировка другая, и «критический импорт» дармовой.
    Состав замедлил ход. Хорошие мысли мои куда-то улетучились. А тут ещё Нодар масла в огонь подлил. Сужал, сужал ястребом концентрические круги и наконец вонзился в тему:
     - Не радует меня этот груз. С виду всё окей – энергоносители из Баку прибыли. А какой прок от них старикам и бюджетникам? За прелести такие казна валютой расплачивается. Где её взять? Доходы по экспорту мизерные. Всё что можно было продать за бугор – продано. Продукции никакой. Заводы стоят. А стране нужно топливо. Поэтому за этот бакинский товар заплатят. Из носу кровь, но заплатят. Бюджетной деньгой. Дальше как по нотам. Мордастые доставщики налоговиков и таможню давно прикормили: им кусок, себе – десять, бюджету – крохи. Цикл завершён. Казна пуста. Ждите пенсий и зарплат…  Нет, не радует меня этот поезд.
     Нодар говорил очень спокойно, без торопливого возмущения, свойственного людям с неперегоревшими надеждами. Здесь даже зола остыла. Я хотел сказать что-нибудь в пику унылым рассуждениям хозяина, но тут открылась калитка и по садовой дорожке к нам подошёл пожилой мужчина лет семидесяти. Кивнул мне, коротко представился : « Амиран Замбахидзе, сосед» ,  и не дожидаясь взаимного отклика, протянул Нодару развёрнутую газету.
     - Вот, Нодарик, не верил. Читай, февраль сего года. Президентский доклад. Там подчёркнуто. Вслух читай. Чтобы молодой человек слышал.
     Я пожал руку вечернему визитёру, улыбнулся тоскливой неправде банального комплимента, назвался: « Вахо Буачидзе, сорок семь лет».
      - Ничего, до 2005 года доживёшь. – милостиво заверил меня странный провидец.
      Тем временем Нодар, прильнув к газете двояковыпуклыми окулярами,  глухо отбарабанил коротенький текст : «По данным Министерства экономики до 2005 года в стране будет создано 100 тысяч миллионов рабочих мест».
     Даже мой нематематический ум сразу уразумел несуразность приведённой цифири. Сто тысяч миллионов – это сто миллиардов. Допустим, добрые дяди из министерства решили облагодетельствовать всю планету, но и тогда, на кой бес её от силы семимиллиардному населению такое щедрое предложение? Или дяди владеют секретной информацией о вероятности невиданного демографического взрыва в мировых масштабах?
     - Опечатка. – убеждённо сказал Нодар.
      - Может быть, - согласился Амиран Замбахидзе и добавил: - Но в центральной газете?!  В президентских устах?
     - Корректора, конечно, уволили. У нас всегда стрелочник виноват. – буркнул я.
      Нодар отрицательно мотнул головой и произнёс:
     - Не всегда. На этой ветке стрелочники в большом почёте. Видишь, цистерны остановились. Отольют, разбавят, накладные подменят – всё на глазах у стрелочника. И он же потом зелёный свет даст…
     Серые сумерки медленно растекались по равнине. Я сложил правую пятерню «пистолетиком», выбросил её в сторону застывшего состава и тут же опус тил. Амиран Замбахидзе изрёк второе за этот вечер, куда более неоспоримое пророчество:
     - Ты не сможешь сказать «паф».
     Нодар подошёл к своему мелководному озерцу и стал кормить рыбок.
     Видимо, в детстве мы все трое получили одинаковое воспитание.