Радиация - часть шестая

                ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
                1

      В конце лета, уже второго лета войны, в деревне появился человек.
Никто не заметил, откуда, с какой стороны он вошёл в деревню. Скорее всего, пришёл он ночью, потому и не заметили.
Как-то рано утром к Ганне почти что прибежала её мать, очень взволнованная чем-то. Ганна уже занималась печкой, как всегда в такой ранний час. Она очень удивилась тому, что так рано понадобилась матери, а ещё и тому, что мать так необычно выглядела. Мать, войдя в хату, дала знак Ганне, чтобы та молчала, схватила её за руку и потянула в сени. Она долго не могла вымолвить ни слова, тем более что не отрывала ладонь от рта.
- Что с тобой, мама, – прошептала с тревогой Ганна. – Что случилось?
Мать, наконец, освободила рот и прошептала:
- Ганночка, деточка, Данилка пришёл!
Теперь уже Ганна, чтобы не вскрикнуть, зажала себе рот ладонью.

         Данилка, позднее дитя, младший, единственный брат Ганны. Как пошёл в армию за три года до начала войны, так с того времени его и не видели. Парень служил на западной границе, слал письма, но в отпуск так ни одного раза и не приезжал: на границе была сложная обстановка. Правда, здесь была ещё одна причина, по которой Данилу могли в наказание не давать отпуска: слишком независимый, к тому же дерзкий, живой характер был у хлопца. Да, кем и как, на какой стадии развития даётся характер человеку – это тайна природы, но человек уже рождается с определённым характером – это очевидно. Но характер способен развиваться, обогащаться новыми чертами, не  противоречащими основным, в зависимости от условий, в которых живёт человек, особенно в детстве. Данилка был моложе старшей сестры на пятнадцать лет. Он рос всеобщим любимцем, этот долгожданный сын и брат. Ему позволялось делать всё, как, пожалуй, мало кому из детей в крестьянских семьях. Умилённый, но умный, отец отдавал ему всё то мужское, что невозможно дать дочерям, и во всём был примером сыну. Сын же платил отцу такой же любовью и уважением. 

И рос Данилка свободолюбивым и свободомыслящим человеком. Он хорошо учился, окончил семилетку, и пошёл в восьмой класс средней школы, но неожиданно умер отец. Для Данилки это был страшный удар, от которого он долго не мог оправиться. Он закончил восьмой класс, но уже не пошёл в девятый – надо было работать, поддерживать семью. Он успел поработать секретарём сельского Совета, так как был не только грамотным человеком, но и образованным для своего возраста: основная отцовская школа. Потом – призыв в армию, служба в войсках на западной границе, и так называемый освободительный поход на Польшу.

После него – школа сержантов, и снова служба, теперь уже младшим командиром. Срок его службы должен был окончиться в мае сорок первого года, он написал домой, что скоро вернётся, но его всё задерживали в войсках, пока не началась война. С тех пор больше никаких вестей от него не было. И вот теперь вдруг – такая весть!
Ганна прижала к себе мать и, сдерживая себя, спросила:
- Да как он, откуда, здоров ли?
Мать много не рассказывала, только то, что Данилка бежал из плена, ещё в прошлом году, осенью. Вот когда только добрался домой, а уж что пережить ему пришлось – не дай, Боже, никому!
- Ну, я пойду, а ты приходи немного позже, – сказала мать и пошла домой.
Ганна вернулась к печи. Оставить печь в такое время было нельзя. Она делала всё быстро: приготовила завтрак – скоро ж проснутся дети, надо накормить. Ещё ни разу не случалось, чтобы Ганна не приготовила вовремя детям еду. Её аж колотило всю от желания скорее повидать брата, но она сдерживала себя, понимая, что не следует притягивать чужого  внимания на себя своим поведением – она же староста!

      Мысли её путались, перескакивали то на одно, то на другое; она и делать хваталась, что попало, и даже забыла что уже пора подоить корову – вот-вот закричит очередной пастух: «Выгоняйте коров!». На сеновале спали трое сыновей. Не разбудить бы их.
Подоив корову и разлив молоко в крынки, Ганна немного успокоилась.
Понемногу она начала рассуждать, как она сама себе говорила, по-порядку. И выходило, что радоваться возвращению брата – это одно дело, а как это воспримут люди, что будет дальше – это дело куда как сложнее, и его нужно решать неотложно. Но тут надо хорошо подумать.

      Надо какой-то план составить.
Ну, во-первых, в деревне, да ещё такой, как Сосновка, ничего же не спрячешь от людских глаз – это уже закон такой. Значит, надо так довести новость до ведома людей, чтобы она не вызвала у них излишний интерес. Хотя здесь без этого не обойдётся. Данилка же был известен всем, как добрый, участливый хлопец, который никому ни в чём не отказывал, готовый прийти на помощь любому, кто попросит. Зла никому не делал, хоть и был известным заводилой среди хлопцев. Даже когда и сердились родители на своих таких же  непосед-мальчишек за те штучки, на которые подбивал их Данилка, на него они не держали зла: он обезоруживал всех своей открытостью, искренностью, даже улыбкой. Его все любили и тогда, когда он работал секретарём сельского Совета. И когда служил в армии, многие интересовались и у матери, и у Ганны, как служится Данилке, когда уже он вернётся домой. Он, к тому же, стал желанным женихом, то почему бы и не поинтересоваться. Так что с этой стороны появление Данилки будет воспринято хорошо. Вот только полицаи… Ну, с этими Ганна поговорит.

       Во-вторых… А что – во-вторых? Во-вторых будет, когда она встретится с Данилой, тогда они и поговорят про это самое другое.
А сейчас надо держаться так, будто ничего и не случилось.

                2

       Ганна пошла к матери, когда уже выгнали коров на пашу.
Она не узнала брата с первого взгляда – так он изменился за четыре года, что отсутствовал дома. Перед ней стоял взрослый мужчина, который повидал и пережил очень много чего за эти годы. От того девятнадцатилетнего юноши осталась только улыбка, которая успела взволновать не одно девичье сердце в Сосновке. По этой улыбке Ганна и признала Данилку.

     После объятий, слёз, к которым тут же присоединились и мать, и средняя сестра Ганны, – она с двумя детьми жила вместе с матерью – Данила начал рассказывать про свои приключения, как он сам сказал.
По завершении похода в Польшу часть, в которой служил  Данила, разместилась под Белостоком. Оттуда и приходили его последние письма домой. Оттуда он и собирался вернуться из армии. Но не довелось. Ожидали войну. Поэтому опытных младших командиров задерживали: надо было обучать новобранцев, которых поступало в войска очень много, особенно из новосозданных западных областей Белоруссии.

      Когда началась война, то всё пошло не так, как планировалось, и уже на пятый день войны никто ничего не знал: что делать, где противник, куда стрелять – исчезли командиры! К тому же, не стало никакого обеспечения: склады были захвачены немцами – ни патронов, ни продуктов. Его отделение осталось одно из всего взвода. Где остальные – неизвестно. Войсковая часть рассыпалась. Данила попробовал вывести отделение на своих, но в лесу попадались только одинокие бойцы или по двое, по трое. Сложилась небольшая группа вооружённых бойцов. На шестой день группа, выходя из леса, наткнулась на огромную колонну военных. Пока разбирались, расспрашивали, кто да что, оказались в этой колонне. Она оказалась колонной советских военнопленных: целый полк добровольно сдался в плен!
      Группу тут же разоружили сами военнопленные.

      Колонна охранялась очень слабо – удрать из неё было делом случая, что Данила и сделал вечером того же дня. Он начал пробираться на восток, уже имея небольшой, но всё же опыт. В лесах можно было встретить много военных: одни были с оружием, большинство – без него, но все тянулись на восток. Можно было также найти брошенное оружие, чаще всего, винтовки. Данила примкнул к одной вооружённой группе бойцов, и, как старший по званию, возглавил её. Группа шла четыре дня лесными дорогами, обходя многочисленные хутора. Уже кончились продукты, которые использовались очень бережно, – надо было как-то раздобыть пищу. Ближе к вечеру четвертого дня, после долгого  наблюдения за одним из хуторов,

Данила послал туда двух бойцов попросить еды. Остальные стали наблюдать за хутором из леса. Через небольшое время с хутора донеслись собачий лай и выстрелы. Бойцы подождали, пока стемнеет, и пошли к хутору. Заслышав их, залаяла собака. Данила вспомнил, как слушались его все сосновские собаки –  достаточно было ему посвистеть им, и они успокаивались и начинали дружелюбно помахивать хвостами. И на этот раз после его посвиста собачий лай прекратился, собака начала повизгивать и нырнула в свою конуру. Семеро бойцов окружили хату. Данила постучал в окно, через минуту-другую в хате зажгли лампу – Данила увидел старика, который открывал дверь хаты и затем вышел в сени.
- Казик, ты? – спросил из сеней старик.
- Я, я, – глухо проговорил Данила.
Как только старик откинул задвижку, Данила с силой толкнул дверь, прижал к стене старика:
- Тихо! Кто ест в дому?
- Нема никого, только стара.
Данила затолкал старого в хату. Старуха уже хлопотала возле печи, доставая ужин. Увидев Данилу и перепуганного старого, запричитала, но после грозного  данилова «Тихо!» – смолкла.
- Кто такой Казик? Где он?
- То сын наш. Он где-то с товажишами. Не вем, не знаем.

Во дворе залаяла собака, послышались голоса, шум в сенях. Двери открылись, и в хату ввалились двое бойцов, таща за собой здоровенного детину. Детина был пьян. Старые с ужасом смотрели то на бойцов, то на детину.
- Казик? – спросил Данила.
- То так, – стуча зубами, ответил старик.
- Те двое наших – твоя работа? – спросил у Казика Данила.
Тот молчал…
 
       Отряд заправился продуктами – было чем. Старые угодливо несли всё, что было в хате и в подполе. Противно было смотреть на всё это, но – что поделаешь, не до сантиментов.
Казик послушно пошёл с группой, только цыкнул на старых, чтоб не голосили. Показать, где живут подельники, он отказался.

      Казик получил своё в чаще леса, подальше от хутора.
После группа несколько дней удачно пробиралась на восток.
Их взяли в заброшенном хуторе, под поветью на сене, уставших и поснувших. На этот раз Данила с товарищами попал в лагерь, где содержались несколько тысяч советских военнопленных. Лагерь был временный, под открытым небом. Каждое утро назначалась группа пленных, которые выносили за ограду умерших за ночь раненых. Потом неподалёку копали яму, в которой хоронили покойников.

      На третий день лагеря Данилу отобрали в довольно большую группу крепких, здоровых пленных и погнали к железнодорожной станции. Потом были товарный вагон, долгая голодная дорога и – Германия. Люблин, бывшая Польша.

     В Люблине их выгрузили, погнали в концлагерь, который тоже был под открытым небом. В концлагере были только советские военнопленные. Там, под Люблином, строилось много самых различных предприятий военного назначения, а также огромный лагерь, где должны были жить рабочие этих предприятий. Военнопленные, а их было несколько тысяч, работали на строительстве круглые сутки. Рабочий день продолжался двенадцать часов. Нечеловеческий труд косил людей, но на это никто из администрации стройки не обращал внимания: пленные прибывали еженедельно.

      Данила с самого начала начал обдумывать план побега: он ко всему присматривался, много чего запоминал, анализировал случаи побегов, происходивших время от времени, к тому же, неудачных. Беглецов жестоко избивали, ставили на самые тяжёлые работы, после чего шансов выжить у них уже не было: их избивали до смерти за самые незначительные ошибки.

    Время шло, приближалась осень. Данила понимал, что если он не убежит до зимы, то останется тут навсегда.
Единственная возможность исчезнуть незаметно была только на месте работ. Ни из лагеря, ни по пути на место работ и назад в лагерь сделать это было невозможно.
В конце октября на строительной площадке, где работал Данила, начали производить взрывные работы в котловане, так как наткнулись на скальные породы.
Это был шанс.

     И Данила его использовал. Во время очередной серии взрывов неожиданно вместе с невероятным количеством мелких камней поднялся громадный клуб пыли. Камни начали падать на землю так густо, что надзиратели от неожиданности потеряли контроль над территорией стройки. Данила уже заранее присмотрел место, куда можно будет при случае шмыгнуть незаметно, и его план сработал.

     Тогда ещё у немцев не хватало на всех пленных полосатой униформы, не хватало сторожевых собак, поэтому Даниле удалось незаметно пробраться на довольно приличное расстояние на запад от лагеря. Он знал, что если его будут искать, то обязательно в восточном направлении.

      Три года с гаком, которые прослужил Данила на западных рубежах, научили его многому, в том числе и польскому языку. Он очень рассчитывал на знание этого языка – и не ошибся. Хозяева лесного хутора, на который он наткнулся, не прогнали его, не сдали немцам – приняли за своего. Почему – это тайна воздействия на людей его человеческого достоинства. Казалось, он излучал нечто такое, что даже надзиратели, которые временами зверели, избивая без причины военнопленных, обходили Данилу, словно боясь его. 

       Данила прожил на хуторе несколько недель.
       Первое, что ему было нужно – это набраться сил. Ему повезло: хозяева хутора заботились о нём, как о родном сыне. Данила сначала принял это настороженно, но быстро убедился в искренности своих спасителей. Недели через две он выглядел уже совсем здоровым – на того измождённого человека, что постучал поздним вечером в окно хутора, он уже был не похож.

     Хозяева были ещё не очень старые люди, у них были взрослые дети - сын и дочь. Сын пропал без вести во время немецкого нашествия на Польшу, дочь ещё до войны вышла замуж и жила в Лодзи – о её судьбе в последнее время родители также ничего не знали. Может, поэтому они так заботливо обходились с Данилой: он напоминал им их сына.
      Однажды поздним вечером в окно тихонько постучали. Хозяин пошёл открывать двери. Через несколько минут в дом вошли вооружённые люди. Это были бойцы Армии Крайовой.
Сначала бойцы отнеслись недружелюбно к Даниле, но через полчаса беседы они приняли его за своего.
    Так Данила стал бойцом Армии Крайовой.

    Почти полгода он находился в рядах этой армии, которая на самом деле объединяла партизанские отряды, действовавшие в восточной части Польши, в том числе и на территории, которая отошла в сентябре 1939 года Советскому Союзу. Отряды подчинялись приказам центрального руководства Польши, которое находилось в эмиграции, но могли принимать и самостоятельные решения – с кем воевать, как воевать – в зависимости от обстоятельств или от того, чему отдадут предпочтение командиры отрядов.

    Отряд, в котором воевал Данила, большей частью сталкивался с немцами, но были стычки и с другими партизанскими отрядами: и польскими, которые воевали на бывшей польской территории, и советскими, воевавшими там же. Разобраться, что к чему в этой непонятной борьбе, Данила так и не смог, и в июле месяце, когда в лесах уже хватало ягод, а в поле наливалась рожь, он покинул отряд и взял курс на восток.

    Он минул уже старую государственную границу; казалось, здесь уже будет легче, но Данила ошибся: в одной из деревень его неожиданно схватили полицаи, после того, как он попросился наночь в хату. Шёл третий день дождь, Данила вымок, к тому же два дня ничего не ел, потому и решил попытать счастья в этой хате.

   Трое полицаев были молодыми хлопцами, с Данилой они обращались не так, чтоб вежливо, но, во всяком случае, не грубо. Данила был в гражданской одежде, никаких документов у него не было, поэтому задачу свою полицаи видели в том, чтобы выяснить личность задержанного. Данила уже придумал себе легенду на такой случай: он был контужен, его подобрала какая-то женщина, выходила его,  однако он потерял память; он жил у женщины, но однажды вышел из дома и не смог вернуться, и вот ищет приют, где бы мог остаться жить; однако бывает, что в его памяти вдруг мелькнёт воспоминание о родном доме, матери, и тогда он срывается с места и идёт искать родные места. Вот и сейчас он бредёт наугад – снова представилась ему родная деревня, но где её искать, он не знает.

   Рассказывал всё это Данила с такой искренностью, что полицаи едва не расплакались. Они не повезли его в полицию, решили подождать, когда к хлопцу вернётся на какое время память, тогда они и допросят, да и далеко везти было, и к тому же, не на чем – не на велосипеде же. А пока что Данилу оставили под охраной в хате одного из полицаев – в чулане.

   Через три дня Данила сбежал. Он был такой послушный, такой уж чудаковатый, что полицаи выпускали его одного во двор по нужде, и однажды не дождались его возвращения.
На оставшейся части пути Даниле сопутствовала удача. И вот он дома, который покинул аж четыре года тому назад.
Ганна успокоилась, выслушав исповедь брата. Она уже знала, что он будет делать дальше, но решила пока что не трогать эту тему. Сейчас надо было обговорить, как примут сель-чане появление Данилы в деревне.

                3
 
       Лисачиха зря волновалась: деревня совсем спокойно восприняла весть о появлении Данилы. По правде говоря, к таким явлениям сосновцы уже привыкли. С осени сорок первого в деревню с войны вернулись несколько человек. Это были те, кто попал в окружение или в плен. В первые месяцы войны немцы отпускали по домам тех военнопленных, которые оказались в плену недалеко от родных мест. Им даже выдавали пропуска – аусвайсы – на беспрепятственный проход домой. Также возвращались и те, кто не смог выйти из окружения: обычно небольшим группам редко когда удавалось перейти линию фронта.

       Вторая военная зима не принесла никаких перемен сосновцам. За всю эту зиму тут так и не повидали ни одного немца. Казалось, эти люди никому не были нужны, никому до них не было никакого дела. Если в первую зиму по приказу откуда-то сверху в деревне была проведена акция по сбору тёплых вещей для доблестной германской армии, то в эту зиму не было никаких поборов. К Лисачихе, как к старосте, вопросов со стороны присонской власти не возникало: все, не очень большие, поставки выполнялись в срок; каких-нибудь нарушений «нового порядка» за сосновцами не замечалось.

        Весной, как только растаял снег, в деревне появились двое. Будто беглецы из плена. Но по их виду было очень трудно заподозрить тех, измождённых нечеловеческой работой и условиями жизни, людей, среди которых был, и как выглядел сам, Данила. Именно к нему и заглянули пришлые люди. Они долго беседовали с Данилой, затем исчезли так же незаметно, как и появились. Эти люди были уполномоченные Штаба партизанского движения в Белоруссии. В их задачи входили поиск оставшихся по разным причинам на оккупированной территории командиров и бойцов Красной армии и создание с их участием партизанских отрядов.

        Через небольшое время Данилу навестил человек, о котором ему рассказывали уполномоченные. Он представился Даниле секретарём подпольного райкома партии. После этой встречи задача по созданию партизанского отряда на базе Сосновки и ещё трёх близлежащих деревень приняла реальные действия.

       Лисачиху нисколько не удивила сообщение Данилы о том, что принято решение о создании партизанского отряда, в который должны будут вступить все трудоспособные мужчины и совершеннолетние хлопцы. Она знала, что брат не останется в стороне от такого дела, и только с тревогой ждала, когда оно наступит. То, что это рискованное дело и для брата, и для сына, она понимала, но не могла представить, насколько это будет опасно и для неё самой, и для всей её семьи. Тревога за мужа, о судьбе которого она ничего не знала вот уже полтора года, уступила место новой, усиленной пережитой, тревоге за сына и брата.

     С приходом тепла партизанский отряд начал действовать. Старший сын Ганны, Иван, был моложе своего дяди Данилы всего на пять лет, он очень гордился тем, что оказался в отряде под началом дяди в боевой группе.
     Через некоторое время немецкий гарнизон в Присонске почувствовал, что действия партизан в округе усилились: всё чаще начали происходить взрывы под колёсами автомобилей на стратегическом шоссе, подрывлись столбы воздушных линий связи, и – самое неприятное – был взорван хоть и небольшой, но всё же мост на этом самом шоссе.
Это было уж слишком!

      Немцы усилили охрану шоссе, а тем временем в самом городе произошли нападения на комендатуру и полицейскую управу, а немного позже – на тюрьму, из которой убежали свыше двадцати узников, заподозренных в содействии партизанам.
Немцы никак не могли сообразить, откуда взялись такие дерзкие партизаны: они неожиданно откуда-то появлялись, делали своё чёрное дело, и так же таинственно исчезали, будто растворялись в воздухе. Не могли же немцы подумать, что партизаны разместились буквально у них под носом.

      Так действовал отряд всё лето. В конце его Лисачиху ждал страшный удар: в одной из вылазок на шоссе был убит её Иван. Это была последняя капля того терпения своего положения, в котором очутилась Лисачиха. «Всё, – сказала она и себе, и односельчанам. – Больше я не староста! Хватит с меня!».

     К тому времени деревня практически перешла под контроль партизан – немцы вообще больше не совались за Сон. Деревенские полицаи, с которыми партизаны провели очень жёсткую профилактику – отлупили на первый случай сыромятными ремнями так, что и сидеть не могли, тем не менее, сидели тихо.

     В конце лета немцы всё же узнали, откуда бралось такое лихо на их головы. И тогда они жестоко отомстили сосновцам – сожгли с самолёта деревню.
Лисачихина хата, будто заговорённая, осталась цела и на этот раз. Ещё несколько хат, стоявших вглубь от улицы, также остались не тронутые огнём.
Сосновцы оставили деревню и перебрались в лес, в глухую Верестинку, где размещался партизанский отряд. Немцы туда так и не сунулись – боялись.

     В самом начале октября к Сосновке приблизились наступавшие советские войска. Партизаны помогли красноармейцам встречным ударом по отступающим немецким частям, и Сосновка была освобождена. Партизанский отряд был расформирован. Почти все партизаны были призваны в армию: кто впервые, а кто уже и во второй раз за войну. Партизан даже не успели переодеть в военную форму – бросили в бой, чтобы с новыми силами как можно дальше продвинуться на запад. Но сопротивление немцев было настолько сильным, что советские войска, даже с помощью только что призванного пополнения – местных жителей – не смогли его преодолеть. Потери советских войск были громадные. Половина призванных  в армию сосновцев остались лежать на красном от крови снегу северо-западнее Присонска. Среди них был и брат Ганны, Данила. 

    Целых два месяца через деревню проходила передняя линия фронта. И всё это время сосновцы жили в лесу, где успели уже построить подземную деревню – из землянок.

                4

      Весной сорок четвёртого, когда уже пора было начинать сев, Ганне неожиданно принесла почтальонка треугольник. Это было письмо от её Якуба. Он написал Ганне из госпиталя в одном из волжских городов. Якуб писал, что был тяжело ранен, что в госпитале он больше месяца; после госпиталя его, видимо, комиссуют – отправят домой.
Не успела ещё стихнуть радость от такого известия, как явился и сам Лисак: письма с востока на освобождённые территории шли очень медленно.

       Якуб сразу же взялся за председательскую работу: времени на то, чтобы окончательно поправиться после ранения, не было. Тем более что надо было сеять, как можно быстрее и как можно больше.
Начался настоящий колхозный труд, очень напряжённый, тяжёлый, хотя, казалось бы, свободный, но нисколько не легче, чем тот, что был на протяжении двух лет оккупации.

Работали, в основном, женщины, старики, подростки и даже дети. Война пила кровь ещё целый год не только на фронтах – весь этот год она высасывала такую же кровь из обессиленных от тяжёлой работы и плохого питания женщин и детей. Сосновцы сполна заплатили за сравнительно спокойную жизнь в оккупации, как сожжённой деревней, так и каторжным трудом после освобождения.

      А для Лисачихи через некоторое время после Победы настали тяжёлые испытания.
В начале лета, однажды утром, когда Якуб был уже в поле, а она заканчивала управляться с печью, к её хате подъехал «Виллис»; с него слез строгий молодой человек в цивильном, и молча направился в хату. Ещё один, такой же неприступный, остался в автомобиле вместе с водителем. Через некоторое время строгий вышел из хаты вместе с Лисачихой. Её посадили на заднее сиденье рядом с неприступным. Из окон хаты на улицу выглядывали испуганные детские лица. «Виллис» резво рванул с места и, промчавшись улицей, повернул в сторону Присонска.

                5
 
       В кабинете начальника районного отдела государственной безопасности находился приезжий человек из Минска. Он сидел спиной к окну и с интересом смотрел на женщину, которая входила в кабинет в сопровождении строгого молодого человека. Женщина спокойно посмотрела на обоих мужчин, один из которых сидел за рабочим столом, – это был хозяин кабинета, как догадалась женщина, – а второй разместился за длинным столом, что примыкал к рабочему, ближе к хозяину.
- Здравствуйте, – сказала женщина, переводя взгляд с одного на второго.
- Здравствуйте, – было ей в ответ.
Начальник предложил женщине сесть на стул, который стоял напротив длинного стола.

Строгий пристроился рядом с приезжим. Этот строгий молодой человек был совсем недавно назначен сюда аж из самой Москвы следователем – выпускником специальной школы.
- Лисакович Ганна Федотовна? – спросил начальник.
- Да, – ответила Лисачиха.
- Одна тысяча девятьсот третьего года рождения, родились и проживаете в деревне Сосновка?
- Да.
- Вы привлекаетесь к следствию по делу о вашем сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами во время нахождения на временно оккупированной территории. Расскажите следствию, как вы стали сотрудничать с немецко-фашистскими оккупантами.
- Сотрудничать? Я?
- Да, вы.
- Не сотрудничала я с немцами, как это так?
- Но вы же согласились быть старостой?
- Как же – согласилась! Выбрали меня!
- А почему выбрали именно вас?
- Ну, а кого же ещё? Как пошёл на фронт мой муж, председатель колхоза, я за него и осталась. Нового председателя не выбирали – когда было? Да и никого из мужчин не осталось – всех забрали на фронт. Кому было руководить колхозом? Некому. Бабы да старые остались. Руководи, говорят, Лисачиха. Вот и доруководилась.
- Это значит, вы сама себя назначили неформальным председателем колхоза? Так сказать, по наследству, – начальник при этом с «пониманием» усмехнулся.
- Может и неформальным, если больше не было кому. Мы же без власти остались. Так что же, надо было сидеть и ожидать, что кто-то за нас что-то будет делать? Да и пора жатвы уже подходила. Надо же было жать, молотить.
- Вот, вот! Чтоб потом немцам сдать?! – это подал голос молодой и строгий следователь.
- А кто ж думал, что немцы окажутся тут так быстро? Мы же на заготовку хлеб собирались везти, в Заготзерно, а тут наши отступают. Куда везти, что делать с ним? Ссыпали назад в амбар.
- То есть вы решили отдать зерно немцам? – настаивал на своём следователь.
 Лисачиха недоуменно уставилась на него.
- Да Господь с вами! Что вы такое говорите? Зерно ж – колхозное!
- А ведь товариш Сталин вам сказал: не оставлять оккупантам ни грамма зерна! – всё настойчивее домогался следователь. – Вы всё зерно должны были сжечь!
- Сжечь? Хлеб? Ничего такого товариш Сталин мне не говорил! – в запале выкрикнула Лисачиха и плечи её обессиленно опустились. Она не понимала, как это: сжечь своими руками хлеб, выращенный этими же руками! – Кому же сжигать было? А если бы наши вернулись, тогда как? Почему сами не сожгли, когда отступали? Значит, думали, скоро вернутся!
- Но потом-то, почему не сожгли?
Лисачиха внимательно посмотрела на молодого строгого следователя, вздохнула и тихо проговорила:
- Эх, сынок, это сейчас так легко всё кажется. А тогда? Попробовали бы вы сами сделать то, что сейчас говорите. Мы жили, работали, колхоз богател, казалось, вот-вот заживём лучше, надежды были. А тут вдруг всё порушилось: война. А мы привыкли беречь всё своё – это ж наше всё было: и земля, на которой выращивали хлеб, и хлеб, который был нужен всем, – мы же везли каждый год сдавать его в район с плакатом «Хлеб – Родине», – а тут вдруг остались без Родины, почти два месяца жили сами по себе, будто никому не нужные. Одни бабы, старики да дети. И кто должен был принимать решение? Все ждали: вот-вот вернутся наши, наша власть, и всё станет на своё место, как мы и жили. Разве ж мы виноваты, что так всё получилось? Кто мог – ушёл защищать Родину. А остальным надо же было как-то жить? Это сейчас всё просто и понятно, а тогда?   

    Лисачиха сама не поверила тому, что сказала – это вырвалось у неё само по себе, она даже не контролировала себя. Она устало замолчала.
Все трое выслушали Лисачиху молча. Молодой следователь посмотрел на начальника. Начальник посмотрел на приезжего. Приезжий посмотрел на часы. Затем приезжий задал несколько вопросов Ганне про то, как вели себя полицейские: были ли с их стороны какие разбойные действия против жителей деревни или угрозы, рьяно ли исполняли приказы своего начальства, пьянствовали?

      Ганна отвечала на вопросы так, как оно всё и было. Ничего не преувеличивала, но ничего и не скрывала.
     Молодой следователь вышел на минутку из кабинета. Когда вернулся, следом в кабинет ввели под охраной бывшего полицая Змитрока Калиневича. Ганна удивилась, чуть не ойкнула.
Она подтвердила, что это Калиневич Змитер, который добровольно согласился стать полицейским в Сосновке. Ей задали много вопросов про деятельность бывшего полицейского – она повторила всё то, что только что рассказывала про него.

       Калиневич, когда стало ясно, что не сегодня-завтра придут наши, исчез из деревни и вместе с немцами отходил на запад. Его догнал уже в Германии знаменитый «Смерш». Почему этот самый «Смерш» не заинтересовался сразу же после освобождения Сосновки её старостой, роль которого выполняла Лисачиха, было загадкой и для самой Ганны.

Вот же Василя Гуртикова, который не побежал на запад с немцами, как тот Змитер, сразу же арестовали, и после суда направили в штрафную роту. Хлопцу очень повезло: через некоторое время нахождения в штрафной роте его ранило в бою, а это означало, что он смыл свою вину перед Родиной своей кровью. Василь вернулся домой после Победы даже с двумя медалями.

        Прошло уже много времени. Ганна начала беспокоиться: пора и домой. Но, когда она подписала протокол допроса, в кабинет вошли ещё двое.
Лисачиху арестовали. За сотрудничество с немецко-фашистскими захватчиками во время пребывания на временно оккупированной территории – так ей объявили.

Окончание: http://www.proza.ru/2013/07/12/1516