Принцип Монте-Кристо, часть первая

                ПРОЛОГ

   Я знаю, что мне уже семь лет, и ощущаю себя вполне взрослой. В первый раз мне доверили одной идти в дальний магазин. Он находится возле дивизиона, на Бароновке. Что такое дивизион и Бароновка, я пока не понимаю. Для меня это что-то странное и загадочное. Как в сказках о тридевятом царстве. Все непонятно и волнующе. А еще, старшие подружки, которые уже учатся, рассказывают, что там, возле этого непонятного дивизиона, обитают вредные мальчишки, которые обижают всех девочек, которые не живут на этой самой Бароновке. Но я никак не могу понять, чем отличается наша улица от этой пресловутой Бароновки. И почему мне нельзя там ходить?

   Мальчишек я боюсь. Потому что они бывают очень вредные и злые. Вот хоть Левка Дорохов. Учится в четвертом классе. С мальчишками драться боится, а девчонок, что помладше, любит обижать. Как-то я не заметила, что на улице нет старших девочек, и вышла поиграть в глиняные хлопушки у лужи, которая постоянно после дождя образуется как раз напротив моего дома.

   Левка меня подстерег. Воровато оглянулся, проверил, что никого нет рядом, и стал хлестать меня по щекам и по внешней стороне ладошек. Это было так звонко и больно, что я от неожиданности громко заревела. Он тут же отскочил от меня и пригрозил:

   -- Расскажешь кому-нибудь, запру в своем сарае и буду долго и больно бить веткой от акации.

   Спасло меня то, что во дворе в это время была моя тетка. Она мгновенно выскочила на улицу и устроила взбучку моему мучителю в размере, сто крат большем, чем он мне.

    После нагоняя Левка ко мне не подходил. Но, улучив момент, когда я с ровесниками самозабвенно занималась изготовлением хлопушек, размял ком глины и запустил мне в лицо. Ком угодил как раз в глаз. Я от неожиданности свалилась в грязь и даже не поняла, что со мной произошло. В результате мое лицо украсил огромный синяк под глазом и красное пятно на самом глазу.

   Этот поступок моему мучителю не прошел даром. Он был выдран ремнем его  матерью и старшим братом. Ему мой отец пригрозил  оторвать голову, если он еще раз подойдет ко мне. В довершение всего, его перевстретил мой приятель Алешка, и у них был мужской разговор. Результатом этой встречи у Левки под глазом и на скуле засветились такие фонари, что затмили полученный  от него мной. Так сказал  Алешка.
 
   В дивизионный магазин я не раз ходила с мамой и тетей Лилей. И никогда не встречала там никаких мальчишек. Может быть, они прятались от взрослых? Может быть, они поджидают меня где-то за углом? Конечно, мне страшно. Но не идти туда нельзя. Сегодня торгуют молоком. Но мама на  работе. И тетя тоже занята. А брат совсем маленький. И получается, что мне просто необходимо идти.

  В моей ладошке зажаты 72 копейки, в другой руке – трехлитровый молочник с оббитой эмалью на одном боку и гремящей при каждом шаге крышкой. Путь мне хорошо знаком. Сколько уже раз я ходила с родителями по этим улицам. И вот теперь иду одна!

  Я поворачиваю со своей улицы на Сунженскую и два квартала иду в сторону центра, пока не покажется  трансформаторная будка. Я не знаю, что это такое, но так это строение называют родители. До этого момента  ни о чем не беспокоюсь. Эти места мне знакомы. Это часть моего мира. Все дома на улице в основном саманные, обмазанные глиной и выбеленные. В зависимости от пристрастий хозяев или их достатка, в побелку добавлены цветные оттенки. Но выбор их невелик. Преобладают синева, голубизна и салатовость. На всех окнах ставни. Так принято. По вечерам, когда спадает жара, а город погружается в сумерки, взрослые закрывают ставни, перекрывая их навесами с металлическими штырями. В комнате в расщелину штыря вставляется гвоздь. Это обязательная процедура в каждом доме. Обычно, на мои вопросы, зачем это, взрослые ограничиваются объяснением, что так надо.

   Но сейчас утро, ставни открыты, а в окнах можно увидеть столько всего интересного. Например, какие у кого занавески. Кое-где появились тюлевые. Мама объяснила мне, как они получаются, на примере, связав из катушки белых ниток кусочек кружева. Только сказала, что так делает машина. Но таких занавесок еще мало. В большинстве окон  висят сделанные изо  льна с отделкой, которую мама называет выбивкой. Она после основной работы на фабрике  дома сидит за швейной машиной и по контуру вышивает рисунок, а потом в нужных местах вырезает ткань маленькими ножничками. Поручается рисунок с дырочками. Таких, выбитых серых и белых занавесок  и еще кусков полотна, обвязанных самодельными кружевами, на окнах больше всего.

   Многие хозяйки выставляют на подоконники домашние цветы. В основном это герани  красного цвета. И только в одном доме, стоящем почти у трансформаторной будки, в окне красуется необычный куст. Он весь покрыт, как пеной, многочисленными пятиконечными белыми цветочками. Они кажутся неживыми, словно бы вылепленными из парафина. Такие я совсем недавно видела на венчике невесты, когда выходила замуж соседка Лина. Ее наряд меня глубоко потряс. Это была первая в моей жизни настоящая свадьба. И она так глубоко врезалась в память. А цветы стали олицетворением чего-то необычного, праздничного и даже волшебного. Если мне удавалось добираться до этого дома, я могла часами любоваться  усыпанным звездочками кустом. Потому не отказала себе в этом удовольствии и сегодня. Времени у меня было достаточно.

   За этим занятием и застал меня  мой приятель Алешка.

   -- Ты почему одна пошла? – Стал он мне выговаривать: -- Почему меня не предупредила?

   Алешка взял у меня из рук гремящий молочник, ухватил за ладошку и повел дальше по улице.
   Вот и трансформаторная будка. Она знаменита тем, что раз в месяц по субботам сюда приезжает агитмашина. Что это такое, я еще не понимаю, но знаю, что там всегда бывают интересные фильмы. Квартальные окрестных улиц обходят жителей и предупреждают о том, когда будет очередной лекторий. Люди приходят со своими скамейками, выносятся лавки из близлежащих домов. И вот уже зрители полукругом рассаживаются перед машиной. Тогда в одном из боков машины раскрываются створки. За ними прячется экран. На этом белом квадрате показываются разные фильмы, в основном, мне совершенно не интересные. Что-то про пожары.  Как нужно беречься от них. Это все для взрослых. Но в конце лектория обязательно покажут рисованный фильм для детей. Мне очень нравится про лягушку, которая своим кваканьем вызывает дождь.

   Мы с Алешкой сворачиваем налево, хотя можно идти и прямо по улице. Тогда через три квартала на перекрестке с улицей Бутырина можно придти к магазину Гомянина. Окружающие зовут его «гомяшкой». Почему он так называется, я не знаю. Да меня это не особенно и интересует. Но сегодня мой путь лежит в подвал под дивизионными домами.

   Свернув налево, вскоре мы выходим к хлебному ларьку, почему-то всегда выкрашенному в густой темно-зеленый цвет. Сейчас еще рано, хлеб пока не привезли, и потому ларек закрыт.
За ларьком проходит дорога. По ней иногда ездят машины. Мама всегда напоминает, чтобы мы были осторожны, когда будем переходить через нее. Дорога проходит по улице Тбилисской.  Но в этой части улицы на противоположной стороне вместо домов  совсем близко  берег Сунжы. Ну, как здесь не перейти дорогу?

   Алешка  за руку переводит меня на другую сторону. Берег Сунжи обрывист и весь порос бурьяном. В его зарослях виднеется выброшенный кем-то мусор. Глубоко внизу течет река. Сейчас она мелкая, кое-где проглядывают островки ила, крупные камни. Но я совсем недавно была свидетельницей того, как вода в Сунже буквально на глазах стала подниматься, бурлить. Мама была с нами в городе. И я помню, как она торопилась домой, боясь, что река зальет мост, соединяющий центр с нашей окраиной. Я видела, как вода поднималась почти к краю берега и грозила затопить дорогу. Тогда в некоторых местах в реку рухнули большие участки берегового склона.

  С тех пор ночами меня часто мучают кошмары, что Сунжа разольется и отрежет меня от дома. Но сегодня река мирно катит  по перекатам свои воды, расцвеченные радужными пятнами нефти. Мы идем по берегу к недалеким домам. Странно, что они построены так близко к берегу, который постепенно приближается к постройкам. За домами, их два или три, сворачиваем опять к берегу реки. Она тут делает крутой поворот. И идем вдоль берега до забора четвертой школы. Это восьмилетка. Здесь учатся все, кто живет на Бароновке. Алешка тоже учится здесь. Ему уже 13. Он совсем взрослый. Но со мной дружит. Раньше он жил на улице Большой в самом ее начале. И как-то раз с разрешения моих родителей, водил меня в кино в «избушку». Это летний кинотеатр. Теперь он живет с мамой у своего отчима на улице Спокойной, почти рядом с нашим домом. К переездам он относится философски:

  -- Если нельзя ничего изменить, нужно терпеть и ждать. Когда-нибудь все обязательно переменится.

   Сейчас лето. Школа закрыта на ремонт. На ее воротах амбарный замок. Сразу за школой высятся два четырехэтажных серых дома, почти скрытые за мощными кронами то ли тополей, то ли акаций. От этого они кажутся еще мрачнее и темнее. Это дивизионные дома. В них живут семьи военных. И вообще вся территория от школы и до моста через Сунжу  принадлежит воинской части. Под домом, который торцом выходит на улицу Бутырина, в подвале размещаются мясной и бакалейный отделы. Возможно, магазин тоже гарнизонный, но в него ходят все жители ближайших улиц.

   Рядом с магазином в определенные дни ставят желтую бочку как для кваса, только на боку у нее написано слово «молоко». Читать я уже умею. Мы с Алешкой занимаем очередь. У бочки  толпятся человек десять. Но это не факт, что к началу продажи их не окажется раза в два-три больше. Очередники переговариваются, обсуждают последние новости, рассказывают о том, что интересного в их семьях и семьях общих знакомых. Все здесь друг друга хорошо знают. Порой слышатся возмущенные рассуждения, что, мол, нечего пускать в очередь тех, кто не живет на Бароновке. А то и своим молока не хватает.

   И мне кажется, что при этих словах все подозрительно косятся на меня. Но Алешка крепко держит меня за руку. Оказывается, он всех или почти всех знает по именам.

  -- Здравствуйте теть Варсик, доброго здоровья теть Кнарик…

  -- Леня, -- добреют тетки, -- ты как здесь оказался? Вроде говорили, что вы с матерью переехали?

   -- Нет, на Спокойной живем, через три квартала, -- вежливо информирует  любопытных мой друг, добросовестно отвечает на все вопросы  теток. Те, удовлетворив любопытство, начинают бойко что-то обсуждать на непонятном мне языке. Я вижу, что Алешка отлично понимает, о чем они говорят, но не проявляет никакого интереса.

   Наконец из магазина появляется толстая тетка с хорошо заметными темными усиками на верхней губе и щетиной под подбородком. На голове у нее белый колпак не первой свежести. Поверх такого же замызганного халата повязан грязный передник с карманами.

   Молочница неторопливо открывает замок на дверце, прикрывающей кран бочки. Двое мужчин приносят молочную флягу и несколько мерных черпаков на белом эмалированном подносе, покрытом марлей. И действо начинается. Тетка, которую стоящие в очереди уважительно называют Софой, открывает кран бочки. По шлангу в алюминиевую флягу начинает тугой струей извергаться молоко, взбивая пышную белую пену. А тетя Софа погружает литровый черпак и привычными движениями наполняет подставляемые бидоны. Изредка она переговаривается на непонятном мне языке со знакомыми.

  Очередь быстро продвигается. Вот она доходит до нас.

   -- Три литра, тетя Софа, -- говорил Алешка, выгребает из моей ладошки монетки и подает молочнице.

    Та, не глядя, кидает их на тарелку, где в молочной жиже мокнет горка разнокалиберных монет. Бумажные деньги тетка кладет в карман на своем необъятном животе. Я замечаю, что она почти никому не дает сдачу. Если кто-то делает замечание, Софа недовольно поджимает губы и начинает пренебрежительно и наигранно медленно копаться в горке мелочи, выискивая нужные монетки. А их у нее почему-то не находится. И очередь начинает возмущаться. И те, что стоят дальше, советуют требующим сдачу приносить деньги под расчет и не задерживать продавца. По большей части те, кто хотел получить сдачу, уходят ни с чем или получают требуемые монетки, но обязательно одной-двух копеек не досчитываются.

   Сегодня мы пришли пораньше, и молоко нам досталось. За нами стоит длинная очередь, хвост которой растянулся до проезда между  дивизионными домами. У стоящих в конце очереди нет никакой уверенности, что молока им хватит. Потому они всячески торопят тех, кто уже добрался до вожделенного прилавка.

   -- Пойдем до моста сходим, -- предлагает Алешка. И я сразу соглашаюсь.

   Мы сворачиваем на улицу Бутырина и идем вниз. За домом с магазином в подвале стоит здание пониже, но тоже серое.

  -- Это офицерская столовая и гарнизонная гостиница, -- авторитетно заявляет Алешка. Я ему верю. Мама говорила, что тетя Ляля, Алешкина мама, служит официанткой в офицерской столовой.

   В столовую ведут четыре крутые ступеньки с поручнями. Алешка предлагает подняться и посмотреть, что внутри. Но я стесняюсь. За зданием столовой видны большие металлические ворота с красными выпуклыми звездами. Они открываются, и через них на улицу выезжают большие зеленые машины. Рядом с воротами есть дверь, ее называют еще проходной. Возле нее стоит солдат. Алешка поясняет, что это дежурный, и даже вступает с ним  в разговор.

   Потом мы долго идем вдоль стены длинного низкого здания, которое мой приятель называет казармами. За зданием тоже есть ворота со звездами.  За забором видны деревья, а дальше крутой склон речного берега. Тротуар ведет к мосту через Сунжу.

   Алешка берет меня за руку и, пропустив машины, переводит на другую сторону. Это конец нашего путешествия. Напротив казарм построен новый гарнизонный дом. В нем четыре или пять этажей. Я не могу посчитать. На первом этаже недавно открыт магазин. Его все так и называют – новый. Дом мне нравится. Он не такой серый, как те, что возле школы. Он из красного кирпича, какой-то фигуристый, с лепными столбиками  балконных ограждений.

   Со стороны моста есть вход в булочную. В огромном полукруглом окне оформлена витрина. На подставках, покрытых белой тканью, красиво разложены разные виды хлеба, булок, сдобы. Все такое необычное. Я многого ни разу не видела. Алешка развеял мои сомнения, сказав, что это не настоящие хлеб, батоны, кренделя и плюшки. Это муляжи, сделанные из какого-то гипса. Но как они правдоподобно выглядят!

   В булочной Алешка становится в очередь за хлебом, а я разглядываю то, что выставлено в полукруглой стеклянной  витрине. Конечно, такого разнообразия, как в окне, здесь нет. Но сайки-тройняшки, сайки московские, с разрезом вдоль булки, кирпичики серого, белого, горчичного хлеба, батоны.

  За прилавком женщина с недовольным видом клацает встроенным в прилавок ножом. Привычными движениями режет буханки: кому -- половинку, кому -- четвертинку. Алешка знает мое пристрастие к горчичному заварному. Потому, кроме обычно покупаемых кирпичиков белого и серого хлеба, он берет и четвертинку горчичного. От этого хлебного кусочка, мягкого и, кажется, даже теплого, идет одуряющий аромат, от которого рот наполняется голодной слюной. Мы разламываем кусок пополам и съедаем, пока бродим по залу основного магазина между многочисленных колонн.

   В магазине много отделов. Но нас притягивает тот, где продаются газировка и соки. На прилавке на штативах укреплены огромные стеклянные конусы с металлическими крышками, заполненные искрящимися, переливающимися на свету яблочным, сливовым, томатным, вишневым соками.

   На прилавке вделана в столешницу круглая мойка для стаканов. Продавец ставит на подставку стакан, поворачивает рукоятку. Из отверстий брызжет вода, омывая стакан изнутри и снаружи. Поэтому на прилавке всегда влажно. Периодически продавец протирает его тряпкой, отжимая ее от излишков воды куда-то под прилавок.

   Рядом с конусами с соком на другом штативе укреплены колбы с сиропами. Обычно их бывает два-три. Всего за три  копейки продавец наливает в стакан выбранный сироп (я люблю темно-красный), потом разбавляет его сильно газированной водой из  штативного краника. Над стаканом поднимается белая шапка пены. Она пузырится, брызгает в нос влагой от лопающихся пузырей. В носу щиплет. Это так необычно и приятно.

   Потом мы заходим во двор соседнего дома. Он тоже гарнизонный. В одной части его первого этажа находится поликлиника, в другой – магазин военторга. Внутри магазина как-то сумрачно и тихо. Может быть, потому, что окна заставлены товаром, и в помещении постоянно горят лампы. И хочется говорить только шепотом.

   В этом магазине есть один отдел, который меня постоянно притягивает. Там на полках стоят детские игрушки, а в витрине, вделанной в прилавок, разложены куски мыла, расчески для волос, щетки, какие-то баночки с кремом, катушки с нитками, иголки, пуговицы, крючки…
Меня завораживает голый пупс с девчачьей прической, сделанный полностью  из целлулоида. Он смотрит на меня голубыми глазами. В его зрачках маленькие белые точки. Он, как живой, словно бы следит за каждым моим движением. Как же мне хочется получить эту куклу!

   -- Ничего, потерпи еще три года. Пойду работать, вот тогда и куплю тебе эту куклу,  -- обещает мне Алешка. И я ему верю. Но сейчас этот пупс -- недосягаемая для меня мечта. Он стоит целое состояние. Я отлично знаю, что за потраченные на кусок хлеба и два стакана газировки деньги тетя Ляля опять будет ругать Алешку. Она всегда унижает его перед новой родней. Будет опять кричать, что он дармоед, что он объедает свою мать, что пора ему работать и приносить в дом деньги. Она много чего еще кричит… Но Алешка молчит и терпит. Он ждет того возраста, с которого принимают на   работу.

  Потом мы идем вдоль вросших в землю длинных саманных домиков. Они как раз напротив офицерской столовой. В одном находится парикмахерская. В ней работает мастер. Так говорит моя тетя Лиля. Она записывается к нему в очередь на стрижку и шестимесячную перманентную завивку. Тетя приходит из парикмахерской с красиво уложенными волосами. Совсем как у понравившегося мне пупса. И еще два дня у нее волосы вьются волнами. Но после первого же мытья головы волосы превращаются в мелкозакрученные кудряшки, как у пасущихся в садах овец. С такими прическами ходит половина женщин наших улиц.

   Из открытых настежь  дверей несет крепким ароматом одеколона. Так пахнет от мужчин после их посещения парикмахерской. Алешка мне объяснил, что там они бреют щеки и шею, а потом их обливают этим одеколоном. Мне совершенно не понятно, зачем. Мои папа и дедушка бреются сами. Они сначала долго водят бритвой по широкому ремню, потом начинают мылить щеки кисточкой, а потом скребут их бритвой. Но они никогда не обливаются этим одеколоном, от которого сразу начинает щипать глаза и хочется долго и громко чихать.

   Рядом с парикмахерской в соседнем помещении расположено фотоателье. Окна в нем всегда закрыты ставнями. Внутри, в помещении  полумрак. Мама и папа не так давно водили нас с братом в это ателье. В нем  бодренький седенький старичок долго рассаживал нас всех и так, и этак, потом возился с каким-то ящиком на ножках. Наконец он попросил нас смотреть в черный кружок в ящике и пообещал, что сейчас вылетит птичка. Мой брат с такой надеждой смотрел в этот блестящий черный кружок. Но птичка так и не вылетела…

   Алешка  предложил дойти до магазина Гомянина. По дороге мы забрели в керосинную лавку. Но она в этот день не работала.

  В «гомяшке» Алешка встретился со своими одноклассниками. Они о чем-то поговорили. Потом он пообещал, что как только проводит девчонку, то есть меня, домой,  сразу вернется.
Еще несколько волшебных минут, пока  возвращаемся по улице Большой на свой край. Мы  идем по тротуару и загадываем, какой формы будет щеколда на следующей калитке, какое убранство на вате в проеме между двойными рамами в окне дома. Я все время проигрываю, а Алешка оказывается прав.

   Это последнее лето моего детства перед школой…



   Я просыпаюсь с чувством радости и утраты. Радости оттого, что опять побывала в своем детстве. Что эти воспоминания пока еще живут во мне. Что город моего детства еще существует в моей памяти. И утраты от осознания, что больше никогда не будет тех спокойных, заросших травой улиц, саманных, любовно выбеленных хозяйками домов и первых кирпичных, с резными каменными карнизами и подзорами по нижнему краю, над фундаментом.
Все они исчезли в дыму взрывов и пожаров. Того Грозного, который я знала и любила, больше нет. И только ночью, в сонном угаре приходят ко мне видения прошлого.


   Как накаркала себе этим сном. Давно уже заметила, стоит присниться чему-нибудь из детства, из воспоминаний прошлого, как вот оно, уже стучится в ворота, прорываясь из воспоминаний в день сегодняшний.

   Сразу после завтрака позвонил по мобильнику Николай Семенович Ткаченков из Малого Калинова. С тех пор, как я год назад приехала по его приглашению и приняла участие в поисках его дочери Ольги, он уверовал в мои необыкновенные способности и теперь по каждому мало-мальски значимому поводу советуется со мной. Мне не хочется огорчать старика отказами, и я периодически ему помогаю в некоторых вопросах, предупреждая, что розыскной деятельностью не занимаюсь. Мне ведь в последний раз Алешка вполне серьезно пообещал, что если еще раз впутаюсь в какую-нибудь историю, он мне просто открутит голову, чтобы не мучилась.

   Николаю Семеновичу это предупреждение тоже хорошо известно. Но в свои восемьдесят с хвостиком он еще полон энергии и задора. И хотя Ольга его постоянно останавливает, он развил довольно бурную для своего возраста деятельность. Началось с того, что Ольга приобрела ему компьютер и обучила, как пользоваться им. Потом зарегистрировала в социальных сетях. Думала занять старика делом в те часы, когда сама находится на работе.
 
  Вначале Николай Семенович  никак не мог понять, в чем суть общения в соцсетях. А потом словно прозрел. Особенно его вдохновляют «Одноклассники». Он и ко мне  на сайт заглядывает. И  мне кажется, целыми днями сидит в сетях. У него появилось много друзей из  тех, кто когда-то жил в Грозном и мог его знать. С ними старик вспоминает о жизни на Кавказе, собирает какие-то сведения, что-то пишет. Словом, его жизнь теперь заполнена интересными событиями.

  Я понадобилась старику для обсуждения одного из запутанных дел, которым он в последнее время занимался. Я, честно говоря, так и не смогла понять, чем могу ему помочь. Но Николай Семенович очень упрашивал приехать погостить хоть на денек. Делать мне дома было нечего. Не с собаками же и кошками развлекаться?

  Моя незаменимая помощница Зина, услышав о поступившем предложении съездить в Малый Калинов, только фыркнула:

   -- Ну-ну, Ксения Андреевна, поторопитесь, как же без вас там обойдутся. И что вы все в какие-то истории влезаете? Не надоело вам? Что Алексей Александрович на это скажет?

  -- Зинуль, ну какие такие истории? Николай Семенович хочет просто посоветоваться со мной по поводу одного из своих дел. Он что-то там пишет по истории Грозного…

  -- А вы для него непререкаемый авторитет? Сидели бы лучше и сами писали. А то все забросили.

  -- Да не забросила, а просто нет вдохновения. Вот приедет Ирка, потом сынуля с семьей нагрянет, а там, глядишь, Алексей привезет Коленьку и Тину с Никой и Свиристелку. То-то будет весело. А сейчас, пока нечего делать, съезжу к старику.

  -- Ваше право, только потом не жалуйтесь, что вас не предупреждали. А я на всякий случай извещу хозяина о вашем отъезде, -- пригрозила моя домоправительница. Так уж получилось, что Зина теперь заправляет не только коттеджем в Городце, но и моим домом в Кудеярове. Как это ей удается, одному богу известно, но порядок поддерживается идеальный. Хотя, кому наводить беспорядок, когда все в разъездах.

   Одним словом, поехала я с неспокойным сердцем. Если Зинуля что-либо вобьет себе в голову, то не отступится. Конечно, она привязана к нашей семье, заботится о каждом ее члене. Обожает Алексея и всячески ему угождает. Но зачем поднимать шум по пустякам? Я ведь отказалась уже от стольких приглашений Николая Семеновича именно потому, что эти приглашения Зинуле казались подозрительными. Да и не собираюсь я вновь впутываться в криминальные истории. Тем более, что после прошлогодних событий, когда была разоблачена криминальная группировка в Малом Калинове и прошли аресты и задержания подозреваемых, там сейчас тихо. К тому же, всем известно, что Лепилов на базе существующих производств возводит неподалеку индустриальный комплекс, который будет обеспечивать современными строительными материалами весь центр России.


   Николай Семенович встретил меня, как близкую родственницу. Позвонил дочери, уговорил бросить все дела и срочно идти домой. С Ольгой мы после отсидки в бункере больше не встречались. Хотя перезваниваемся периодически. Причем Ольга откровенно ревнует меня к своему отцу, потому что у того с языка не сходит мое имя. Но все это не мешает нам быть приятельницами.

   Ольга за год заметно постройнела и помолодела. На мой комплимент ответила, что прошедшие события дали ей импульс к новой жизни. Но я-то знаю, что этот импульс зовется Валерием Яковлевичем. Ясонов теперь часто бывает в Малом Калинове. Там идет строительство  нового объекта, Лепилов периодически наезжает с проверками, а потому начальник службы безопасности наводит порядок  в охране вверенных ему объектов.

   Николай Семенович приготовил отменный стол с заморскими угощениями. Я всегда удивляюсь его разносторонним интересам. Вот и увлечение готовкой самых удивительных блюд в его возрасте, когда пора уже быть на строгой диете, просто поражает. А ему все нипочем. Смеется, что у него появился стимул к дальнейшей жизни. На что намекает, не пойму.

   За столом я поинтересовалась, чем занимаются мои знакомые. Оказалось, Даша из пиццерии теперь по протекции Ольги, а, скорее всего, по великой просьбе Николая Семеновича, осваивает знания в столичном медколледже, чтобы потом поступить в мединститут и работать в клинике. Мать Даши вначале посопротивлялась, а потом согласилась. Но теперь у нее в пиццерии работают  аж четверо ребят.  Таня Хлебникова рассталась с иллюзиями в отношении своего бывшего жениха. Он глубоко больной человек. А брата ее выпустили, когда дело было подано на пересмотр. Зато недавно Таня сыграла настоящую деревенскую свадьбу с тем доктором, которого я видела в прошлом году в реанимации. Я рада, что у Танюши все в порядке. Она приглашала меня на свадьбу, но я была в это время у Ирки в Англии, потому отправила молодым подарок и  пожелания счастья.

   -- Как поживает Надежда? – поинтересовалась я за столом. Мы с Земсковой как-то потеряли друг друга из виду. Так получилось, что, то я не к месту объявлялась со своим звонком, то Надя звонила в мой дом, когда я находилась в других местах.

   -- Надя вся в делах, -- ответила Ольга. – После того, как ее Тася уехала к отцу, Надя долго переживала, стала нервной, взрывной. Боялись, что руки на себя наложит. Но потом неожиданно она успокоилась, повеселела, стала вновь заниматься бизнесом. Сейчас ее фабрика по пошиву одежды среди лучших производств области. А недавно… впрочем, если она захочет, сама расскажет. Словом, в ее жизни грядут перемены.

   Мы еще долго предавались воспоминаниям о прошедшем лете. Теперь все случившееся казалось нам забавным приключением.

   -- Ксюша, я пригласил вас, чтобы посоветоваться, -- уже в завершение застолья начал Николай Семенович. – Олюня говорит, что все это чушь, которую не стоит брать в голову. Но я обещал  поговорить с вами. Я в Интернете нашел свою соседку по улице и коллегу по работе. Вместе в министерстве служили. Она еще до войны уехала из Грозного. А в соцсетях мы с ней случайно встретились. Видишь ли, у нее недавно произошла трагедия. Ее внука обвинили в распространении наркотиков, взяли с поличным. В его куртке было несколько пакетиков с порошком. Сказали, что это героин. А откуда он у него возьмется?

   -- Пап, ну, ты как маленький, -- хмыкнула Ольга и передразнила, -- откуда возьмется… Да все оттуда же, откуда и у всех остальных. Подкалымить парень захотел, да кроме хотелки должна быть и умелка. А ее у него и не оказалось. Впрочем, яблоко от яблони недалеко падает…

   -- Ты это о чем? – встрепенулся Николай Семенович.

   -- Да, все о том же. Это же ты о внуке Екатерины Ивановны говоришь?

   -- Ну, конечно. Мы ведь с ней в свое время в министерстве сельского хозяйства вместе работали.

   -- Очечки населению втирали, как хорошо работают колхозы и совхозы. Здорово однажды одна передовичка по радио высказалась. Радость, мол, великая, водопровод на ферму провели, теперь молока вдвое больше будет. Не надо будет воду таскать на себе, чтобы в баках молоко разбавлять… Весь город потешался…

   -- Дочь, зачем ты так?  Мы честно работали…

   -- Пап, не обижайся. Но были и в то время махинации и подтасовки, не хуже нынешних. Так вот, я о дочке Натальи Ивановны.  Помнишь, Ксюш, в нашей школе учились Ленка Тихонова, Маринка Касовичева  и Наташка Кобзарева?

   -- Честно говоря, не очень.

   -- Ленка Тихонова и есть дочь этой Натальи Ивановны. Так вот эта троица в школе не дружила, а в Москве  стала, как говорится, «не разлей вода». Всегда вместе, всегда дружба великая. А потом оказалось, что Наташка увела парня у Маринки, а Ленка отбила его у Наташки. Словом, там пошло-поехало. Все друг с другом перегрызлись, по разным углам разбежались. Прошло некоторое время, и вдруг все опять стали друзьями, только Наташка куда-то запропастилась. А Ленка стала женой Наташкиного Мишки. Его с Наташкой сына определили в детский дом, мол, он неполноценный, а своего она пристроила к Наташкиному бизнесу.

    Николай Семенович все порывался что-то возразить. Но когда Ольга входит в раж, остановить ее не сможет и ракетная установка. Так что она еще много чего вылила на меня о похождениях этих «друзей в квадрате». Впрочем, имена этой троицы мне ничего не напоминали, поэтому я слушала ее рассказ больше из приличия. Наконец, Ольга угомонилась, вспомнила, что у нее еще есть дела в клинике, и унеслась, точно торнадо, сшибая по дороге все, что стояло на ее пути.

   -- Ксюша, не слушайте вы Олюню. Сами знаете, как она иной раз судит о людях. Рубит правду-матку, не задумываясь, что может кого-то невзначай ранить, -- Николай Семенович с сожалением вздохнул. Не хотелось ему, чтобы у меня сложилось предвзятое отношение к его протеже. Но я для себя уже определила, что ни в какие авантюры ввязываться не буду, и сейчас придумывала повод, по которому смогу корректно и без обид со стороны  Ольгиного отца отказаться от его предложения.



   После обеда мы с Николаем Семеновичем  решили прогуляться по городу. Мне не терпелось увидеть те места, где я «зажигала» в прошлом году. Город заметно преобразился.  Я уже знала, что прежнего мэра сняли. Полетели головы у некоторых чиновников, наиболее нагло растаскивавших бюджетные вливания. Но в целом, все оставалось, как и везде.

   В гостинице Надежды не оказалось. Знакомая горничная, после целого потока восторженных эпитетов в мой адрес,  сообщила, что хозяйка сейчас на строительстве торгово-развлекательного комплекса, потом отправится на фабрику, после этого у нее запланировано посещение детского дома и встреча со спонсорами. Я поняла, что Надя загружает себя работой в надежде забыться от одолевающих ее проблем.

   Мы побродили по городу, посетили мост  через Вертиплюйку, с которого и началось наше близкое знакомство. Повспоминали события прошлого лета. Уже когда я садилась в машину, Николай Семенович  вновь вернулся к занимавшей его последнее время теме:

    -- Все-таки, Ксюшенька, я бы просил вас встретиться с моей знакомой. Пусть даже только для того, чтобы как-то успокоить ее. Ведь это не составит большого труда…

   -- Ну, хорошо, -- сдалась я перед его уговорами, -- поговорить я согласна. Хотя даже не знаю, что сказать в таком случае. Обвинение в распространении наркотиков – дело серьезное…

   -- Я не хотел вам сразу говорить. Думал, потом как-нибудь. Там у них какие-то странные ситуации происходят. То с внуком, то у дочери с бизнесом  не все ладно. У зятя какие-то заморочки… Я вас очень прошу, пожалуйста, просто поговорите. Пусть даже ничего не сделаете, но проявите обыкновенное  человеческое внимание и сочувствие.

   -- Николай Семенович, что вы меня убеждаете. Я всегда готова придти на помощь, вы же знаете. Я согласна встретиться с вашими знакомыми, если это хоть чем-то поможет им. Вы же знаете мою ситуацию. Я бы и рада оказать помощь, но Алексей меня просто запрет в Городце. И буду я выезжать оттуда только под охраной. Кстати, его, случайно, сейчас в Малом Калинове нет?

   Николай Семенович на мгновение стушевался, но быстро справился со смущением:

   -- Все-то вы, Ксюшенька, примечаете. Ну, раз Олюня улетела в клинику, значит, Валерий Яковлевич здесь. А, исходя из круга его обязанностей, смею предположить, что он сопровождает  Алексея Александровича, который прибыл к нам с инспекцией…

   -- Что-то новенькое для моего приятеля. Раньше он все это поручал своим службам, -- фыркнула я на такое предположение. Мне было смешно. Мой старший приятель, человек, умудренный опытом и возрастом, покраснел как мальчишка.

   --  Я совсем не собиралась вас смущать, Николай Семенович. Вы ведь знаете нрав моего друга. Впрочем, давайте адрес, съезжу к вашей знакомой.  Только предварительно предупредите ее.

   Старик на мои слова неожиданно просиял, руки его задрожали, и он суетливо предложил:

   -- Так может быть, мы сейчас заедем? Она недалеко живет, в деревне. Ее дочь  лет десять назад там дачку прикупила. Мы столько лет рядом жили и не догадывались, что обитаем почти по соседству…

   Николай Семенович показал мне на карте района, куда ехать, потому что я, к сожалению, водитель малоопытный. И советы сидящих рядом, когда я нахожусь за рулем, воспринимаю неадекватно. Могу вместо совета свернуть направо, выполнить противоположный маневр. Зная свою особенность в этом вопросе, предпочитаю обходиться без советов. Потому, просмотрев по карте маршрут, убедилась, что дорога мне в основном знакома.

    Деревня, куда нам предстояло ехать, расположена  на самой границе области и давно облюбована столичными жителями в качестве дачного места. В последние годы она превратилась из захолустной средневековой убогости с  одним колодцем на всю деревню и нужником в конце каждого двора во вполне современный дачный поселок с великолепной асфальтовой дорогой, проложенной по западной технологии, на которую для своих личных нужд высокопоставленные дачники выбили средства из госбюджета. Для себя любимых никаких средств, тем более, государственных, не жалко.

   Деревня, да что там деревня, она давно уже превратилась в зону отдыха столичных богатеев, встретила нас шлагбаумом поперек дороги и внушительным забором, за которым виднелись цветные островерхие крыши  домов, окруженных башенками. На стоянке за воротами расположилось несколько автомобилей представительского класса. Моя «тайота-приус» смотрелась среди них как бедный родственник.

   Так видно думал и охранник, с пренебрежением оглядевший сначала машину, а потом и нас. Николай Семенович сообщил ему о цели нашего визита.


                Глава первая.

  Дачка оказалась нехилым трехэтажным строением с четырьмя башенками, окаймленными каменными фестонами как на кремлевской стене, ломаной крышей причудливой конфигурации и роскошной лужайкой перед домом. К зданию вели две мощенные настоящим камнем дорожки, заканчивающиеся  у основания полукруглых лестниц, ведущих на второй этаж. На площадке между лестницами весело журчал фонтан.

   У меня создалось впечатление, что архитекторы, проектировавшие дом, хотели угодить всем его обитателям, потому и навтыкали в его оформление элементы из разных эпох и стилей. Было в нем что-то от средневековых замков запада и от поместий русских помещиков позапрошлого века, и от карамельно-паточного сказочного деревянного русского зодчества.

  -- Интересно, зачем подъездные дорожки, если машину заставили оставить у въезда в поселок? – поинтересовалась я  сама у себя, чтобы прервать затянувшееся молчание. Николай Семенович шел рядом какой-то молчаливый и задумчивый.

  -- Раньше тут все было просто. Но теперь скупили все участки чиновники из госаппарата. Вот и установили охрану… -- послышался тихий ответ со стороны обочины. Там один местный абориген мел дорожку.

   Я от неожиданности предположения даже фыркнула:

   -- С чего это вы взяли? Наши чиновники, все как один рапортуют, что в собственности имеют двушку или трешку и подержанную иномарку. Дома они приобретают за рубежом, так сказать, создают запасной плацдарм на случай, если впадут в немилость к власти. Вот там они на наши денежки и строят себе хоромы, покупают замки, даже острова, отели, яхты… Правда, от греха подальше, все это переводят на имена жен, детей, любовниц…

   -- Ну, ну, вам виднее, только не советую так громко об этом говорить здесь, -- предостерег почти шепотом абориген и продолжил свою работу.

   -- А действительно, Николай Семенович, кто здесь живет? К какому классу принадлежит ваша знакомая? Скорее, бизнес средней руки? Потому что наши олигархи давно уже перебрались за границу, уютно устроились в Англиях, Австриях, Эмиратах…

  -- Это вы, Ксюша, на своего приятеля Алексея Александровича намекаете?

  -- Господь с вами, Николай Семенович. У Алексея, конечно, недвижимости за рубежом немерено, но, как бы это сказать, вся она среднего уровня, без всех этих показушных излишеств. Хотя я его не защищаю, но в последнее время он из страны не вывел ни копейки, а сами знаете, наоборот, привлек свои капиталы в страну, стал развивать приобретенный бизнес здесь, в глубинке, хоть и через великие препоны со стороны местных властей. А на это в наше время большая отвага нужна. И талант отбиваться от алчных и агрессивных наездов чиновников всех мастей…

   За разговором мы добрались, наконец, до цели нашей поездки. От круглого фонтана перед домом, выполненного то ли действительно из зеленого малахита, то ли это была удачная имитация, не разберешь, во все стороны разлетались прохладные брызги. Завеса водяной пыли в лучах солнца искрилась и сверкала, а над подковой вздымающихся ко второму этажу лестниц висела яркая, сочная радуга. Как в детстве, когда дождевая туча под порывами ветра уплывала дальше в поля, и солнечные лучи рисовали на небосводе разноцветную радугу. Иногда, не одну, а две, три…

   Навстречу нам вышла высокая, сухопарая дама в изящном платье и туфлях на довольно высоком для ее возраста каблуке. Я себе такого по известным причинам позволить не могу. Хорошо, что пришла мода на балетки, а то бы приходилось ходить в тапочках.

   -- Здравствуйте, дорогой Николай Семенович! – расплылась дама в улыбке, обнажив два ряда великолепных жемчужно-белых зубов, -- как я рада, что вы, наконец, вняли моим просьбам и приехали…

   -- Здравствуйте, Катенька, -- мой спутник церемонно склонился к руке своей знакомой. Мне на мгновение стало смешно.  Больше полувека подобные церемонии высмеивались и выживались из нашего сознания. Уже давно нет в живых никого, кто помнил те времена, когда такое обращение было в ходу, а вот, поди ж ты, как живучи представления о воспитании и этикете. Меж тем, Николай Семенович приступил к церемонии нашего представления:

   -- Вот, Катюша, как и обещал, привез к вам Ксению Андреевну. Прошу любить и жаловать. А это Екатерина Ивановна, о которой я вам рассказывал…

    Я в это время прилагала усилия, чтобы вспомнить, где я могла видеть эту даму. То, что эта встреча могла произойти не в последнее время, я была уверена. Возможно, что в Грозном, раз уж Николай Семенович именовал ее своей соседкой. Но никто из жителей окрестных улиц моего детства на ум не приходил.

   Меж тем хозяйка пригласила нас в дом. И тут  я убедилась, что наш приезд для нее чем-то значим, потому что, имея прислугу, она вышла нам навстречу сама.

   В гостиной накрыли чайный стол. Янтарный напиток хозяйка разливала в изящные фарфоровые чашки с золочеными вензелями. Кусочки сахара,  полупрозрачные дольки лимона, масло, сыр, покрытый росой, тончайшие ломтики хлеба – все на серебряном гарнитуре, созданном только для чайной церемонии. И чай был великолепен. Я отнюдь не гурман и обычно довольствуюсь тем, что есть. А здесь все было подчинено соблюдению этикета, получению наслаждения не только от вкуса, но и от запаха и от эстетики оформления чайной церемонии.

    Николай Семенович увлек хозяйку в воспоминания их давней молодости, работы, общих знакомых, давая возможность мне осмотреться. Гостиная, большое помещение, со  вкусом обустроенное, по всему видать, дорогим модным дизайнером, все-таки казалось мне безликим. Стены украшали картины, выполненные яркими крупными мазками. Но мне они ничего не говорили. Обычное оформление интерьера.

    Неожиданно взгляд мой выхватил из общей массы деталей одну, очень мне знакомую. В драпировках окна я увидела очень органично вписавшееся кашпо  с растением, покрытым белой шапкой мелких звездочек, словно вылепленных из парафина. Такой цветок я видела только в детстве и только в одном доме.

   -- Узнали, Ксения Андреевна? – проследив за моим взглядом, спросила хозяйка. -- В детстве вы часами любовались на такой же, выставленный в окне моей мамы. Она была большой поклонницей этих цветов. В память о ней держу в доме. Приходится платить огромные деньги цветоводу, чтобы ухаживал за ним. Мне ведь некогда заниматься этим. Это у мамы было время на разведение всех этих цветочков…

    Екатерина Ивановна картинно заломила свои руки с качественным французским маникюром. И я про себя согласилась: куда уж с такими ногтями заниматься цветком. И еще поняла, что не смогу отвертеться от этого дела. Ох, недаром мне снился на днях город моего детства. И мой первый самостоятельный поход в магазин. Я вспомнила, что дочь хозяйки того дома с удивительным цветком жила в новой дивизионной многоэтажке над магазином, а внучка училась потом в нашей школе, хотя по всем раскладам должна была ходить в четвертую, восьмилетку. Все эти воспоминания мгновенным вихрем пронеслись у меня в голове.

   Между тем у хозяйки с Николаем Семеновичем завязался оживленный разговор, в который они попытались втянуть и меня. Екатерина Ивановна рассказала, что дочь ее Леночка  занимается модельным бизнесом. У нее большая фирма. Но недавно начались неприятности. Что-то там с клиентурой. Почему-то некоторые вдруг отказались от услуг фирмы. Такое, конечно, бывает. Но все-таки неприятно. Муж ей не помощник. Совсем спился. Но там понятно. Был крупным специалистом по рекламе, крайне востребованным. Потом богемная жизнь затянула в свой водоворот. Леночка какое-то время тянула две фирмы – свою и Михаила. Но, того, кто хочет утопиться, никакой спасательный круг не спасет. Одна отрада, Леночкин сынок. Умница, красавец, спортсмен – вся надежда мамы и бабушки. Отлично учится в МГИМО, планировали в ближайшее время отправить его в Англию для продолжения учебы, и вдруг эта история с наркотиками. Такое впечатление, что кто-то хочет намеренно причинить боль всей семье.

   -- Вы поймите, Ксения Андреевна, ведь мы Кирюшу воспитываем в строгости, в уважении к старшим. Заботимся о его здоровье. Он так добр к окружающим. Не представляю, кто и по какому поводу мог сделать с ним такую подлость…

   Тут ее стенания на самой драматичной ноте были беспардонно прерваны внезапно появившимся взлохмаченным, каким-то помятым мужиком в несвежей одежде и многодневной щетине.

   -- А то не знаешь, тещенька, за что… Есть за что слезки крокодиловы проливать… Бог, он все видит, за все расплатимся…

   -- Михаил, -- Екатерина Ивановна поморщилась, -- опять  напился? Когда же этому предел будет? Свою фирму забросил, так хоть Леночку не позорь…

   -- А не ты ли ее подталкивала, чтоб за меня вышла, не ты ли нас в кровать чуть не силком укладывала? Вспомни, тещенька, Сережку моего… Наташку…

   -- Сережка твой дебилом родился, туда ему и дорога, а потаскушка эта… Сколько она крови попортила моей Леночке… Сгинула она давно… нечего о ней вспоминать… Иди, проспись, от перепоя уже чертики мерещатся… Пошел, пошел вон… -- пренебрежительно и надменно, сквозь зубы, словно бы нехотя, отчитала Екатерина Ивановна пропойцу и, убедившись, что он ушел, пояснила:

   -- Вы уж извините, за столь неприятный эпизод нашей встречи. Зять совсем с катушек съехал после того, как Кирюшу забрали в сизо. В себя придти не может. Вот и запил. Он и вообще-то на горло слаб. А теперь совсем ума лишился, всех винит в чем-то. И за что его Леночка только терпит.

    -- А вот ваш зять упомянул какого-то Сережу, это кто? Может, это он подставил вашего Кирилла? – поинтересовалась я на всякий случай. Заниматься этим делом я не собиралась, но не молчать же. Тем более, что предыдущий эпизод был мне неприятен, а тон Екатерины Ивановны для мужчины унизителен. Хотелось как-то сгладить гнетущую атмосферу неловкости и недосказанности.

   -- Ах, да что говорить. Это надо знать всю предысторию событий. Сережа этот сын его содержанки. Недоразвитый он родился. Да и что с голытьбы возьмешь. Вечно голодные, одно слово, нищета. Мать его с ним возилась все, по докторам ездила. А когда пропала, Михаил посчитал своим долгом его воспитанием заняться. Да куда там. Им с Леночкой не до того было. Работа. Да и Леночка сразу забеременела. Сами понимаете, свой ребенок появился, когда было  чужим, да еще дебилом, заниматься. Пришлось определить в специнтернат для неполноценных детей. Его просто невозможно было оставить вместе с нашим Кирюшей, -- Екатерина Ивановна при последних словах поджала губы, показывая, что тема разговора ей неприятна. Потом все же спросила:

   -- Так как, Ксения Андреевна, сможете помочь в нашем деле? Поверьте, наш Кирюшенька очень чистый и открытый мальчик. Я слышала, что у вас есть очень влиятельный друг, который вхож в самые высокие кабинеты. Надеюсь, вы убедите его замолвить веское слово за нашего мальчика. Ведь Кирюшу обвиняют в том, чего он не совершал. Сами знаете, как наши правоохранительные органы работают. Им лишь бы было на кого повесить дело. Нашли  на кого свалить. И не хотят разобраться. Обвиняют его в том, чего он не совершал. И нет никакой возможности доказать обратное. Мы уже с несколькими адвокатами переговорили. И все в один голос  твердят, что Кирюша был схвачен на месте преступления. И никто не хочет разобраться в том, что его просто подставили из мести или из зависти. Поэтому у меня только одна надежда на вашего друга. Пусть он вмешается. А мы в долгу не останемся. Что скрывать, мы готовы заплатить огромные деньги, лишь бы Кирюша вернулся домой. Главное, чтобы разобрались и сняли с него обвинения. Мы в долгу не останемся, я вас уверяю, ваш друг не будет обижен… -- голос Екатерины Ивановны прямо-таки играл. Она то понижала его до трагических интонаций, то возвышала до истерических ноток, при этом наигранно прикладывая к накрашенным глазам крошечный крахмальный платочек.

    А я тем временем в душе удивлялась, с чего эта дама решила, что я могу уговорить Алексея договориться с кем-то об освобождении  какого-то, незнакомого мне  парня.

    У этой дамы явно искаженные данные о моем друге. Я представила, как Алешка врывается в сизо и силой отбивает несчастненького мальчишку у своры охранников, и невольно тряхнула головой. Самое большое, что он может сделать, это нанять адвоката. Но родственники этим и без него занимаются.

   Хозяйка меж тем продолжала играть убитую горем бабушку, хотя ни разу не назвала парня внуком. От ее речи разило фальшью. А чего стоит этот ее намек на оплату за работу по освобождению парня. Ее совсем не интересовала причина подставы внука, если таковая была. Да и намек на возможности Алексея. Это подобострастное упоминание о его возможности посещения самых высоких чиновных кабинетов.

   Не знаю, как у Николая Семеновича, а у меня  возникло ощущение, что меня окунули в бочку с патокой словоблудия. И при этом не было сказано ни слова о том, где, когда, при каких обстоятельствах их Кирилл был задержан. Не понравилось мне и появление этого пропитого зятя. По виду, этот зятек заливает за воротник вовсе не по поводу ареста сына, а совсем по другим причинам и уже не первый год. Слишком уж потрепан и пожеван.

   Хозяйка упорно добивалась от меня обещания вытащить ее внука из следственного изолятора. Она, видимо, настолько отстала от реальности жизни в этом своем карамельно-пряничном особняке, что принимает меня за ту всем известную щуку из сказки, которая исполняет любое желание, стоит только произнести заклинание: по щучьему велению, по моему хотению.

   Но я же не щука, и даже отдаленно не представляю, чем и как могу  помочь. Хотела было уже резко отказаться, но Николай Семенович, предваряя мой ответ, легонько похлопал по моей руке своей ладонью и стал заверять свою знакомую, что мы сделаем все возможное.

   -- Николай, меня не устраивают все эти пустые обещания похлопотать. Я хочу, чтобы моего Кирилла вытащили из этой дыры любой ценой, слышите, любой. Чего бы это мне ни стоило, -- оборвала его Екатерина Ивановна, -- вы знаете мои условия. Буду ждать обнадеживающих известий и только положительных результатов.



    Мы шли по дороге к выходу из поселка. Николай Семенович потерянно молчал. Я поняла, что у старика были свои планы на благосклонность этой самой Екатерины Ивановны. Но, судя по властности тона и командным ноткам, она далека от желания провести остаток дней в тишине в обществе Николая Семеновича. Старик просто не понимает, что его откровенно используют, при этом, даже не скрывая своих намерений. Хотя сама-то Екатерина Ивановна, неужели верит, что ее приказы будут исполнены как по мановению волшебной палочки?

   -- Что вы думаете об этом деле? – нарушил молчание мой спутник.

   -- Судя по напору этой дамы, честно скажу, я не уверена в ее заверениях о невиновности ее внука.

   -- Нельзя винить человека заглазно, Ксюшенька. Он вполне приличный мальчик. Я вас очень прошу, подумайте, что можно сделать.

    -- Хорошо, Николай Семенович. Я попытаюсь. Но совсем не потому, что собираюсь услужить вашей Екатерине Ивановне. Сделаю только ради вас.

    Примерно в километре от поселка на обочине дороги увидели зятя Екатерины Ивановны. Он был уже в подпитии. И когда только успел.

    Михаил шел вдоль дороги, ничего не замечая, и вел сам с собой бурную беседу. Что-то кому-то доказывал, плевался и периодически разражался длинной нецензурной бранью. На наш оклик он даже не обернулся. Был весь в своих внутренних разборках. В его бессвязной речи мне послышались несколько вполне внятных фраз: бог за все наказывает… Наташка вернулась… не простят мне…

   На наше настойчивое приглашение подвезти, он никак не отреагировал. Дошел до тропинки, ведущей от дороги в лес, свернул на нее и вскоре скрылся за деревьями.

   Подросток, ехавший по дороге на скутере, увидев, что мы хотим последовать за ним в лес, остановился и посоветовал:

   -- Не трогайте его. У дядьки Миши, кажется, крыша поехала. Ему все какая-то Наташа мерещится. Вот он страх и заливает. Сейчас через лес в соседнюю деревню пошел. Там ему кредит открыт на самогонку.



    -- Николай Семенович, вам не кажется странным все, что мы увидели? --  поинтересовалась я у своего спутника, прервав затянувшееся молчание, когда мы уже въезжали в город.

    -- Что тут странного, Ксюшенька, -- удивленно взглянул на меня Николай Семенович, -- когда пропала Олюня, я готов был руки на себя наложить. Чуть не спился подобно Михаилу. Но мне сам господь помог, надоумив позвонить вам…

   Я задумчиво рулила по улицам, выбирая маршрут покороче. В голове прокручивались эпизоды встречи с протеже моего спутника. Что-то цепляло за душу. Веяло каким-то дешевым мелодраматизмом, а еще вернее, откровенно неприкрытой фальшью. Екатерина Ивановна разыгрывала безутешную бабушку, но была идеально причесана, имела отменный макияж, продуманный стиль одежды и свежий великолепно выполненный французский маникюр на подагрических пальцах.

   Я невольно взглянула на свои руки и покраснела. Они не были в столь отменной форме, как у приятельницы Николая Семеновича. Средства мне позволяют содержать руки в безупречной форме. Благодаря настойчивости Алексея у меня теперь есть помощница по хозяйству Зина. Но она мне скорее приятельница. Потому я частенько ввязываюсь то в мелкие постирушки, то суюсь помогать садовнику в прополке цветников. К сожалению, многолетняя привычка все делать своими руками, сложившаяся в тот период, когда каждая копейка была на счету, никак из меня не выветрится. А знакомая  Николая Семеновича ведет светский образ жизни. Ей и в голову не придет помыть посуду, потому что для этого есть прислуга, которой за эту работу платят. Да и в саду ей вряд ли придет в голову желание покопаться в грядках. И все же… Когда голова действительно забита проблемами освобождения внука, тем более, незаслуженно взятого под стражу, как-то должно быть не до наведения лоска, прямо скажу, показушного…

   Да и зять был какой-то странный. И дело не в пьянстве… Что он там говорил о наказании, о Наталье…

   -- Николай Семенович, вы возвращайтесь домой, -- предложила я своему спутнику, --  а я попытаюсь встретиться с Алексеем, если он действительно сейчас в городе…

   В чем я, честно говоря, сомневаюсь. Ну, зачем человеку, который обладает промышленными объектами и недвижимостью по всему миру, у которого советников, секретарей, исполнительных директоров и прочих помощников  пруд пруди, приезжать контролировать строительство рядового комбината по производству стройматериалов, да еще в обычной российской глубинке. Но попытка не пытка. Надо же его предупредить…

    -- Так вы беретесь за это дело?— старик встрепенулся, его глаза прямо-таки просияли. Ну, точно, старый влюбился. Вот и не замечает всех этих странностей в поведении своей протеже. Потому объяснять я Николаю Семеновичу ничего не стала. Зачем? Он все равно ничего сейчас не поймет. Мои доводы не услышит.

    -- Я пока не решила. Но все-таки на всякий случай хочу проверить одно свое предположение. Да, кстати, у меня к вам поручение, ненавязчиво так, мимоходом узнайте, где находится тот детдом, куда отдали сына Михаила…

    -- Вы думаете, голубушка, что это он причастен к случаю с Кирюшей? – удивился Николай Семенович.

   -- Исключать ничего нельзя. Надо проверить. У меня созрело несколько версий. Нельзя скидывать со счетов и возможные трения дочери с конкурентами по бизнесу, или у Кирилла были нелады со сверстниками…

   -- Что вы, детка, Катенька говорила мне, что в нем все души не чают… а сын Михаила родился с сильнейшей патологией… И вы ведь слышали, как Катюша отзывалась о Кирюше, какой он воспитанный, добрый мальчик…

   -- А вы, Николай Семенович, видели этого мальчика? Как он вам показался? – мне почудилось, что вопросы поставили старика в тупик. Он на мгновение задумался, потом встрепенулся:

   -- Мне не довелось с ним общаться. Да я, честно говоря, и дома у Катюши никогда не был. Мы с ней обычно перезванивались. Но я знаю с ее слов о порядочности и честности ее внука…

   -- Ох, Николай Семенович! Вот поверьте мне, очень часто у таких с виду воспитанных и домашних такие черти в душе водятся, что не приведи бог… Да и каждой бабушке верится, что ее-то внук самый-самый… Так что, пока не обнадеживайте Екатерину Ивановну, просто скажите, что я хочу кое-что выяснить.

   -- Но вы попросите Алексея Александровича похлопотать об освобождении Кирюши?

   Наивный Николай Семенович. Он думает, что я могу вот так запросто явиться к приятелю и попросить его походатайствовать об освобождении какого-то мне совершенно неизвестного парня. Да меня тут же подвергнут допросу с пристрастием, чтобы выявить, на каком основании я прошу за данного человека, кто он и что, и с какой это радости я решила его облагодетельствовать и так далее.

   Мне совсем не улыбалась встреча с Алексеем. И тем более общение с ним по поводу просьбы Николая Семеновича. Но выбора у меня не было.  К тому же я была уверена, что особой радости от моего визита Алешка точно не испытает. Однако мне надо известить приятеля о том, что я надумала кое-куда съездить, и получить  индульгенцию на поездку в образе водителя-охранника. К сожалению, после моих прежних вояжей, мне не особо потворствуют в желаниях. Приятель откровенно заявил, что все мои приключения ему дорого обходятся.

   Хорошо, если бы Алексея не оказалось в городе. Тогда можно пообщаться с Валерием Яковлевичем. Он, конечно, тоже не подарок, и даже въедливее патрона. Но обмануть его я могу с самыми честными глазами, чего не получается в разговоре с Алексеем.

   К сожалению, Алексей Лепилов был в это время в офисном центре. Здание его, несколько вычурное, в псевдорусском стиле, было приобретено у одного из местных чиновников. Раз уж решил здесь создать свое новое строительное детище, посчитал Лепилов,  надо  завести достойный офисный центр.

   Охранник, видимо, из местных, загородил мне дорогу. Но другой, взглянув на меня, тут же пропустил и напомнил, что кабинет хозяина на третьем этаже…

   Я влетела в приемную, где должна была восседать секретарь Любочка,  белокурая девица с пухлыми губками, осиной талией, ногами от ушей и непомерными, на мой взгляд, амбициями. В плане подбора помощниц мой приятель никогда не отступал от традиционных пристрастий.

    Так как секретаря на месте не оказалось, а дверь была приоткрыта и оттуда доносились приглушенные голоса, я без особых церемоний влетела в кабинет приятеля и застала там пикантную картину… Но совсем не то, о чем можно было бы подумать.

   В кабинете на офисном диване сидел крепкий дядька средних лет явно сельской наружности и соответственно одетый. Из его глаз катились слезы. Вокруг него суетилась Любочка. Напротив, в кресле расположился насупленный Валерий Яковлевич. А во главе переговорного стола восседал Лепилов.

   Он первым отреагировал на мое вторжение и, уставившись на меня тяжелым взглядом, рявкнул:

    -- В чем дело, Ксения? Ты видишь, я занят.

     В этот момент сидевший на диване дядька (я вспомнила, что видела его в прошлом году на совещании, кажется, руководитель какого-то сельхозпредприятия) продолжил фразу, прерванную моим появлением:

    -- …перевернули все документы. В правлении бардак. Их адвокаты и охрана заняли все кабинеты, а наемники из тех, кого уволил, бегают по деревням, выясняют, кто пайщик хозяйства, хотят сегодня же провести собрание, перекупить паи… Список искали, да не нашли, а он у меня… Помогите… Только на вас теперь надежда…

    Тут его речь опять прервал мой приятель:

    -- Ксения, ты еще здесь? Даже и не думай вмешиваться. Что тебе нужно?

   Если раньше я особо не вслушивалась, то предупреждение Алексея стало для меня своего рода ускорителем. Впрочем, проблемы сельхозника меня сейчас мало волновали. Тем более, что все равно скоро все узнаю. А вот назло приятелю займусь сейчас же просьбой Николая Семеновича:

    -- Я, видишь ли, как бы это сказать, решила посетить один детдом…

    -- С чего это? – Лепилов подозрительно глянул на меня. -- Впрочем, почему бы и нет. Благотворительность, дело хорошее. Только выбери объект посещения где-нибудь за пределами области. Слишком много внимания к одним  и тем же домам может привести к негативным результатам. Зайдешь к Алевтине Ивановне, я распоряжусь. Да, и обязательно с водителем. Любочка, проводи Ксению Андреевну…

    Любочка проворно засеменила в босоножках на высоченных платформах, подхватила меня под руку и выпроводила в приемную.

    -- Ксения Андреевна, не поверите, с кем приходится общаться. Этот из «Красного луча» совсем обалдел. На него какая-то мафия наехала. Хотят всю землю оттяпать. Сначала подкупить хотели, а потом наехали… Так он сюда…

    В это время из кабинета вышел Ясонов. Он с кем-то говорил по телефону:

    -- …немедленно. И запомните, это наезд на собственность  господина Лепилова. Чтобы через час доложили. Любочка, -- это уже к нам, -- где бродят наши юристы? Живо их сюда! А вы, Ксения Андреевна, ехали бы домой. И не вздумайте вмешиваться. Это вам не детективчики писать. Тут дело серьезное, мужское.

    Ну, спасибо! Нет, ну как вам нравится? Меня просто вытолкнули пинком из офиса, чтобы я не мешалась. А когда это я ввязывалась в мужские разборки? Там, где идет рейдерский захват, запросто можно и без головы оказаться. Только странно, что Алексей занимается таким малозначимым для него делом. Обычно для этого есть спецслужбы. Впрочем, меня это мало интересует. Вот то дело, о котором просит Николай Семенович, мне вполне по зубам. Так что, приятеля я уведомила. И не моя вина, если он не дослушал до конца. Разрешение получено. Да и повод для приезда в детдом вполне весомый. Кто в наши дни от спонсорской помощи отказывается. Осталось только адрес узнать.



    Через день Николай Семенович известил меня, что имел беседу с Михаилом Семибратовым. Тот и сообщил адрес детдома, куда был помещен его сын Сережа. Находится он в соседней области, в четырехстах километрах от моего дома.

    Алексей остается верен своим принципам. Потому при первом же напоминании о поездке, мне был выделен микроавтобус, загруженный под завязку подарками, и водитель.  Когда я увидела, кто будет моим сопровождающим, откровенно скажу, на мгновение впала в ступор.

    Из машины вылезла миловидная ладная девушка. Вся такая изящная как статуэтка. И только при последующем общении с ней я убедилась, что эта, так сказать, девица, скорее всего, моя ровесница. Но какая между нами разница! Меня вряд ли можно назвать девушкой, хотя и дамой не окрестишь. А вот моя охранница и по совместительству водитель, просто совершенство. Хотя, слово водитель применительно к женщине, согласитесь, противоестественно. Правильнее сказать водительница, но вот не прижилась эта норма в нашем языке.

    Я еще долго думала над этим вопросом, пока мы ехали в направлении детдома. Почему продолжается мужской шовинизм в языке, хотя в жизни мы, женщины, уже почти век занимаем большинство мужских должностей. Ну, например, руководитель чего-то. Уж чем только не руководим, а вот скажешь руководительница, и тебя окрестят неучем. Или, скажем, директриса. А мэрша, как вам нравится? А ведь на деле, руководят по большей части в глубинке страны школами, фабриками, а порой и городами и районами  именно женщины. Но нормой языка обозначение их профессии или области деятельности пока в женском варианте не стало.

   Моя спутница молча вела машину, и скажу откровенно, очень профессионально. Не торопясь, но и не ползком, соблюдала все правила дорожного движения. Сама я водитель очень осторожный, но она была просто ассом в вождении. Одно было плохо. Очень уж молчалива. Когда я спросила, почему Алексей выбрал мне в сопровождающие именно ее, только пожала плечами. На все вопросы отвечала или кивком или покачиванием головы.

   Когда молчание стало слишком уж тягостным, я удосужилась, наконец, выяснить, как зовут мою сопровождающую.

    -- Зовите Татой. – Голос у нее был глубокий, бархатный, какой-то обволакивающий.

    -- Это значит Татьяной, что ли? – уточнила я.

    -- Пусть будет так.

    Я еще некоторое время попыталась выяснить, сколько времени она работает у приятеля, почему выбрала именно эту сферу деятельности.

    Моя спутница доброжелательно, но кратко отвечала на все мои вопросы. Так что беседы у нас с ней не получилось. У меня она уточнила только причину поездки именно в этот детдом. Я ей рассказала в нескольких словах о занимавшем меня деле. Никакого секрета в этом не было. Да и Алексею она, я так думаю, ничего не расскажет.


                Глава вторая.


     Жили-были три девицы. Одна была красавица, вторая – умница, а третья – просто счастливая. Учились в одном классе, но не дружили: слишком разные у всех были интересы.

     Дружба  зародилась в поезде, который вез их из солнечного, теплого кавказского края в далекую и загадочную столицу, которая манила девичьи души сказочной и волшебной жизнью.

    Был самый конец восьмидесятых. В провинции ловить было нечего. Ни работы, ни уверенности в стабильности завтрашнего дня, ни элементарного хлеба насущного. А столица завораживала возможными перспективами сытой и богатой жизни.

    Наташа Кобзарева с отличием окончила школу, мечтала о карьере модельера. Очень удачно у нее получались одежки для детей и наряды для подруг. Из любой копеечной ткани могла сотворить такое, что и в столице не стыдно показаться. Потому и решила, что пробиться в жизни сможет только в Москве. О своих планах рассказывала, не скрывая. Родители не отговаривали, понимали, что в своем городе дочь ничего не добьется. У них на поддержку ее мечты денег не было. В местные ателье брали только по великому блату или за хорошую мзду. Узнав, что требуемой суммы нет, руководители откровенно насмехались, советовали идти работать на фабрику, к матери. А Наташа хотела учиться, хотела создавать новую функциональную, удобную и красивую одежду из доступных тканей. Она  верила в свои силы и  после выпускного вечера решила сразу ехать в Москву.

   В столицу за ней увязались две одноклассницы. Убедили, что вместе им будет веселее и надежнее, все-таки, есть за кого держаться в чужом городе.

   Одна из одноклассниц, Маринка Касовичева, вся из себя крепенькая, как молоденький гриб-боровичок, обладала роскошным бюстом от природы, осиной талией, породистыми длинными ногами и роскошной гривой рыжих от природы волос. Правда, под этой яркой копной у нее мало что наблюдалось. В смысле знаний и умений, одни инстинкты.

    Основным ее желанием было найти богатого мужа и жить в свое удовольствие так, как она понимала богатую богемную жизнь. Можно было, конечно, и в своем городе неплохо устроиться. Мама Маринки ей об этом откровенно говорила и женихов достойных, в плане богатства, подыскивала из числа своих коллег. А  работала она в  торговле и не на плохой должности. Но Маринка хотела в мужья себе не сорокалетнего лысого дядьку, который запрет ее в доме и не даст простора для воплощения в реальность девичьих грез, а прекрасного принца на импортной машине, который будет возить ее на дискотеки, танцевать с ней там до упада, не ревновать ее за возможный флирт с приглянувшимся соседом и осыпать роскошными подарками. Потому что считала, что ее неземная красота должна цениться по достоинству.

    Мать ее претензий не разделяла, но в Москву отпустила, решив, что дочь там перебесится, обожжется, но домой прискачет как миленькая и тогда уж выполнит требования родителей. Впрочем, она поставила дочери одно условие: та едет вместе с одноклассницей Кобзаревой. А Наташу слезно упросила приглядывать в дороге за дочерью, чтоб та ни в какие глупости не ввязывалась. Интересно, как она себе это представляла, зная дурной и азартный характер дочери?

   Вместе с Наташей напросилась ехать  и Алена Тихонова. В классе ее не любили. Уж очень была завистлива к успехам одноклассниц. Мечтала быть самой первой во всем. Даже в получении золотой медали по окончании школы. Шантажом и угрозами добилась от матери того, что Наташа Кобзарева получила только аттестат с отличием, но без медали, хотя показатели у нее были много выше Алениных. Но мама Алены, Екатерина Ивановна Тихонова, работала в республиканском совете министров на должности  замминистра, а потому учителя и директор школы посчитали за благо для себя в конфликт с ней не ввязываться, справедливо полагая, что Наташа со своим багажом знаний все равно пробьется в жизни. Тем более, что Тихоновы хотели свою Алену пристроить в экономический вуз, там медаль была нужнее.

    В Москве  дороги девчонок на некоторое время разошлись. Алена сразу поехала к знакомым родителей. Там ее ждал отец, который заблаговременно отправился прощупать почву в вузе. Маринку встречала подруга матери. Она и увезла ее на съемную квартиру. А Наташе пришлось самой искать пристанище. Она никому не рассказывала, что учиться планировала заочно или, если повезет, на вечернем отделении. Очное, она знала, родители не потянут. Да и не хотела она обременять их своими проблемами. Отец часто болел. Ему требовалось лечение, но денег в семье на дорогостоящие лекарства не было. Мать после гибели в Афгане старшего сына тоже сдала. Да и что заработаешь на швейной фабрике. Тем более, что возраст у нее уже предпенсионный. Так что Наташа могла рассчитывать  только на свои силы.



   На глаза попалось объявление о наборе дворников.  Главное условие – предоставление жилья по месту работы и возможность устроиться без московской прописки – ее вполне устраивало. Это был тот самый вариант, о котором она втайне мечтала. Быстро добралась до конторы, оформила документы и получила захламленную комнату на первом этаже девятиэтажки. Ее непосредственный начальник, дядька под пятьдесят, показал  территорию, которую требовалось убирать, выдал инвентарь и приказал завтра с четырех утра приступать к работе.

    Наташа привела в порядок комнату, промыла и проветрила от застоявшегося запаха табака и перегара, купила новый замок и вставила в дверь от греха подальше. Первые дни пришлось спать на голой сетке кровати. Под голову укладывала подушку, которую мама, не смотря на протесты, ей все же всучила. А укрывалась пледом, который мама же и уговорила взять с собой.

   Ранним утром она приступила к работе. И выполняла ее с тем же старанием и усердием, как и любую другую, в том числе, и учебу. Лишь наведя порядок, уведомила своего начальника, который сидел в маленькой конторке ЖКУ в подвале соседнего дома, что отправляется в центр по своим делам. Начальник выглянул в окошко для проформы и отпустил. Он уже давно наблюдал за девчонкой и понял, что для участка новый работник вполне годится. К работе  приучена, убирает тщательно. Только надолго ли хватит  ее. Обычно задерживались здесь, на окраине, лишь люди пьющие. Остальные любыми путями постепенно перебирались ближе к центру, где и зарплаты побольше и квартиры получше.

   Наташа с трудом, но поступила по выбранной специальности, как и планировала, на вечернее отделение. Хотя блатных абитуриентов было хоть отбавляй. И деньги они сулили немалые. Но в приемной комиссии, куда она пришла со своими эскизами моделей, был в тот момент один из преподавателей курса. Он перелистал эскизы и приказал девчонку записать на его курс, если, конечно, она сдаст экзамены. Это был явный намек на то, что он заинтересован в данной абитуриентке. Так что Наташу не «сыпали» на экзаменах, хотя она видела, как поступали с некоторыми другими. Вполне знающую, эрудированную девушку, но простенько и безвкусно одетую, на первом же экзамене завалили таким количеством вопросов, которые даже не соответствовали теме билета, что та откровенно растерялась. Но  Наташе повезло. Вопросов на экзаменах ей задали  по минимуму. ответила она на них  отлично. За сочинение получила тоже пятерку. И вскоре увидела свою фамилию в списке зачисленных на курс.

   Потянулись обычные рабочие будни. Рано утром она вставала, наводила порядок на территории. Потом садилась за учебники. В пункте проката взяла швейную машинку и в свободное время из кусков ткани, купленных по случаю в магазине уцененных товаров, изобретала шторы на окно, скатерть на стол, постельное белье. Время было тяжелое, безденежное. Но люди все же умудрялись покупать новую мебель. А старую несли к мусорным бакам. Так она почти бесплатно получила матрас для кровати, вполне приличный шкаф, стулья. Пришлось за перенос мебели расплатиться дефицитным спиртным. Но для нее это было необременительно.

   Вечерами она отправлялась в институт. И усердно постигала знания. Даже то, что казалось ей уже знакомым, новыми преподавателями преподносилось как-то по-особенному.

   Так пролетело полгода. Наташа была на хорошем счету и в жилучастке, и в институте. Хотя тяжелая работа давала о себе знать. Узнав, что новая дворничиха умеет шить, к ней стали обращаться жильцы дома. Кому пальто перелицевать, кому из родительских вещей перешить одежку детям. Наташа не отказывалась. Если не было денег, брала продуктами. У нее создавалась собственная клиентура.

   Однажды, кажется через год, к ней приехала Маринка. Она стала худее и стройнее. Сказала, что узнала Наташин  адрес случайно. Услышала о ней  от одной девицы на тусовке. Хвалилась, что нашла своего принца. Он из богатой семьи, то ли художник, то ли фотограф. У него шикарная иномарка, каких и в Москве мало. Познакомилась Маринка с ним на одном кастинге. Он делал ей партфолио. Слово было новое. Для обычного человека еще ничего не значащее. Но Маринка сообщила, что она собирается участвовать в конкурсе красоты, а для этого нужны качественные, выполненные мастером снимки. В киноактрисы, как планировала, она не попала, слишком конкурс  большой. Но надеется победить в конкурсе красоты, и тогда уж путь в актрисы ей открыт или замужество с москвичом. Домой она возвращаться не собиралась.

    Вскоре  Маринка привезла к ней на смотрины  своего принца. Был он не то, что красив, скорее элегантен и предупредителен к женщинам. Все это для провинциалок казалось удивительным и необычным.

    Михаил Семибратов открыл собственное рекламное агентство. Этому поспособствовали родные парня. Он создавал необычные в тот период рекламные щиты, как опытный психолог, находил нестандартные решения и необычные зацепки для неискушенного зрителя, которые заставляли того помимо воли интересоваться рекламируемым товаром…

    Марина для Михаила  была великолепной моделью. И он честно пытался помочь ей в адаптации к столичной жизни. Но вскоре понял, что за броской внешностью девушки скрывается ничтожная душонка, желающая брать от жизни все, ничего не давая взамен. На все поползновения своей знакомой затащить его в постель, он отшучивался. Прекрасный фасад ведь еще не гарантия, что и квартира будет роскошной. Он это понимал и пытался пристроить свою протеже поудачнее в кругу своих знакомых.

   В тот раз он поддался на уговоры Марины съездить к бывшей однокласснице, посмотреть ее  эскизы одежды. Взял с собой и Вадима, своего напарника. Тот давно заглядывался на Марину.

   Наташа вначале не произвела на него впечатления. Так, невысокая, худенькая, какая-то бесцветная. Но увидел ее работы и замер.  Было в них что-то такое, цепляющее за душу. Очень художественно выполненные эскизы еще не создавали целостности образа. А вот уже готовые работы просто завораживали. Вроде ничего в них нет необычного. Простые ткани, обычная фурнитура, а, поди ж ты, в комплексе создавали необыкновенный ансамбль.

   Михаил вскоре понял, что Наташа настоящий художник и необыкновенной широты и щедрости человек, настоящий эрудит. С ней можно было говорить обо всем. Все ее интересовало, увлекало. Она была тем человеком, которого он искал все юношеские годы. И ее внешняя неброскость  уже не замечалась.

    Очень скоро они стали жить вместе. Маринка Касовичева виду не подала, но злобу на одноклассницу затаила. Она никак понять не могла, как так получилось, что этот ее потенциальный принц, о котором мечтала и так долго окучивала, позарился не на нее, яркую красавицу с приданным, а на какую-то мышку серую, невзрачную. Но отношений с Наташей не порвала. Ведь не поженились же они с Мишкой. Глядишь, предатель и разглядит, на кого он ее, красавицу Марину, променял, и вернется с повинной.



   Касовичева связи с Аленой Тихоновой не прерывала. Мать твердила, что нужные связи надо растить и лелеять, глядишь, когда-то и пригодятся. Дома, в Грозном, становилось все тревожнее, мать перебралась поближе к столице. Переехали в Москву и родители Тихоновой. Через знакомых получили квартиру, пришлось, правда, облагодетельствовать кое-кого.

    Алена прилежно постигала науку экономику, стараясь во всем быть первой. Правда, удавалось это ей уже не так блестяще, как в школе. Таких, как она, хватких и зубастых на факультете было хоть отбавляй. И приходилось биться за место под солнцем. Заверения матери в том, что именно здесь, на экономическом факультете Алена найдет свое счастье, не сбывались. Молодых людей было много, в основном, из хорошо обеспеченных семей, но… в большинстве своем из южных республик. Эти любили погулять, пыль в глаза пустить, а вот до серьезных отношений дело не доходило. Москвичи, мальчики  состоятельных  родителей, также искали только развлечений. Травка, легкие наркотики, ночные клубы, валютные «ночные бабочки»… Все доступно, были бы деньги. К чему связывать себя узами отношений, тем более, с провинциалками. А Алене хотелось блистать, доказывать всем, что она первая из лучших. Вскоре поняла, что блистать сможет только среди своих старых знакомых. Потому сблизилась с Маринкой Касовичевой. Та была в своем репертуаре. Времени даром не теряла, крутила со всеми молодыми людьми подряд.  Михаил Семибратов вначале Алену не зацепил. Ей, при ее-то амбициях, хотелось красавца, да такого, чтобы однокурсницы ахнули, а однокурсники поняли, кого они игнорировали.

    Однажды к Тихоновой в неурочный час примчалась в слезах и соплях Маринка. Сразу жахнула стакан  вискаря из бара для гостей, плюхнулась на диван в гостиной и, перемежая стоны и вопли нецензурной бранью, поведала свою трагедию.

   -- Нет,  ты представь, эта занюханная шавка, которой только и остается, что мести тротуары, отбила у меня Мишку. Ты можешь себе представить? У меня! Да что он в ней нашел? Козел! Мне-то сказал, что, мол, у нас с ним интересы разные… Какие с бабой могут быть особые интересы?  Нет, ну скажи, что в ней может быть такого, чего во мне нет?

   Маринка еще долго рыдала, теша свою ущемленную гордость, обзывала Наташу грязными словами, а Алена в мозгу уже прокручивала услышанное и анализировала ситуацию. Она в душе отлично знала цену Наташе Кобзаревой. Если уж та к чему-то проявляла интерес, значит, это действительно стоящее. А если стоящее, значит, надо у нее отобрать. Надо только внимательнее приглядеться к этому самому Мише Семибратову. Маринке же сказала:

    -- Хватит нюни распускать. Если уж он тебя не оценил, плюнь на него и разотри. Не стоит он твоих слез… Подумаешь, какой-то московский шалопай. Да таких ты три пуда в базарный день купишь.

   -- Да ничего ты не знаешь, Ленка. Мишка, он из богатой семьи. Его родители где-то в номенклатуре работают.

   -- Подумаешь, мои тоже.

   -- Не сравнивай. Его где-то в верхах, чуть ли не при политбюро. Он, правда, мне не говорил, но я случайно подслушала. И сам он при хорошем деле. Дурак, что он в ней нашел? Ни кожи, ни рожи… С ней и в люди выйти стыдно…

   -- Ладно, не нуди. Сама понимаешь, что к тебе он не вернется. Тебя он уже знает вдоль и поперек. Отомстить хочешь? Но учти, мне не мешай.

   -- А-а, хочешь все себе захапать? – Маринка подозрительно взглянула на Алену. Глаза ее покраснели, тушь размазалась по щекам. Обычно прозрачно-белая кожа с легким румянцем сейчас покраснела, пошла пятнами.

   -- Брось, тебе он уже все равно не достанется. Но хоть будет чувство отмщения, -- Алена с внутренней брезгливостью смотрела на заметно опьяневшую приятельницу. – Вот что, сведи-ка меня с Наташкой. Хочу побороться с ней. А сама определись-ка с кем-нибудь из друзей своего бывшего хахаля. Думаю, ты не только его все это время окучивала. Утри им всем нос. Покажи, что тебе на все плевать. И не показывай виду, что тебя все это задело. Продолжай общаться с Наташкой, ну, и с Мишкой.


    В стране творилось что-то непонятное. Столичные жители ощущали себя как на пороховой бочке. Вдруг исчезли привычный ритм и порядок жизни, ясность будущего. Раньше стояли в очередях за продуктами или товарами, злились на понаехавших лимитчиков или провинциалов, но все это было привычным, обыденным. И вдруг все всколыхнулось. Заговорили о переменах в жизни страны. Республики стали отделяться. На всесоюзном референдуме большинство населения проголосовало за сохранение союза, а кучка высокопоставленных чинуш и младореформаторов, которым так хотелось дорваться до высшей власти, быстро поделили страну на части, те, кто рвался к власти, наконец, ее получили. Им и дела не было до того, а как там простой народ. Как ему живется.

    Внизу были голодные бунты, закрывались фабрики и заводы, люди выбрасывались на улицы, а вверху делили и грабили страну. Когда увидели, что у народа есть деньги на счетах, и он все еще пытается как-то выживать, провели реформу денег, ввергнув простой люд в самый ад беспросветной нужды. Но зато обогатились те, кто вырвался вверх. Нужно было срочно приватизировать пока еще имеющуюся неразграбленную  госсобственность. Придумали ваучеры. И вновь обобрали народ.



     Наташа в эти жуткие годы жила своей отрешенной жизнью. Она ничем не могла помочь родителям. У нее даже не было возможности забрать их к себе. В той квартирке, где она обитала, прописать родителей  не разрешали. Удалось только перевезти их из уже начинавшего разгораться пожара кавказских междоусобиц в одну из деревень соседней со столицей области.

    Она была далека от всего происходящего в стране. Ездила к родителям в деревню, помогала сажать огород, косить сено  для козы, отрабатывала положенные дни на подработке зерна в хозяйстве, чтобы получить вместо оплаты несколько мешков зерна и посыпки на корм скоту. Осенью копала картошку, чтобы у родителей было  хоть какое-то пропитание в долгие зимние холода, собирала с матерью грибы в лесу… Часть продуктов везла в столицу. Надо же было чем-то и ей питаться. Зарплату платили нерегулярно, но она продолжала работать, чтобы сохранить за собой жилье.



   Михаил частенько предлагал Наташе  переехать к нему в столичную родительскую квартиру. Но девушка была реалисткой. Она прекрасно понимала, что высокопоставленные родители до поры до времени снисходительно относились к шалостям единственного сына с какой-то провинциалкой, но совсем не собирались прописывать ее в своем  жилье. Тем более, что и им надо было как-то определяться в этом неустойчивом, в любой момент могущем рухнуть мире.

   Когда была разрушена берлинская стена, как символ «железного занавеса», родители Михаила  с восторгом приняли это известие.  Ведь теперь появилась реальная  возможность открыто заниматься своим бизнесом, до сих пор оформленным на  друзей, живших за «бугром».

   Но потом началось отделение республик, пришел новый  руководитель аппарата верховной власти. Все это было непонятно и чревато опасностями для удобного, налаженного быта. Отец Михаила вначале вроде бы качнулся в сторону организаторов ГКЧП, но очень быстро  понял, что для его бизнеса и дальнейших планов развития семейного дела это может оказаться опасным. Но и делиться с алчными, голодными и завистливыми выскочками из молодых, которые рвались к власти, чтобы раздербанивать народное богатство, ему не хотелось.

   Это был страшный и неустойчивый период в его жизни. Он мог вполне успешно продвинуться наверх или также мгновенно рухнуть вниз, если поставит не на тех, кто придет к власти. Одни были за возврат к старому курсу, может быть, чуть модернизированному, другие за полный развал страны, за продажу ее богатств в обмен на собственное благополучие. Отец Михаила был трезвым и жестким аналитиком и отлично понимал, что второй путь ввергнет страну в хаос, превратит ее в сырьевой придаток, в первую очередь, США, но этот путь открывал ему прекрасные перспективы для дальнейшего развития и процветания семейного бизнеса.


    Впервые Наташа столкнулась с пониманием того, что в стране что-то не так в августе начала девяностых. Она окончила второй курс, попросила отпуск, чтобы помочь родителям, и работала в колхозе. В то утро ее и еще десяток других  колхозников на тракторном лафете везли на полевой стан, где им предстояло заниматься подработкой зерна. Вдруг из-за поворота шоссе навстречу им выехала колонна танков. Они шли на Москву. Это было так странно и страшно, что одна из пожилых  колхозниц вдруг с придыханием произнесла:

    -- Доигрались наши правители… Война…

    Ее тут же осадили молодые:

    -- Вы что, теть Мань. Какая война. Это учения. Вспомни, лет пять назад, здесь проходили колонны военных.

   -- И-и-и, ребятки, я хоть и маленькая была, а помню ту войну. Тогда так же шли танки. Говорю вам, война будет или заварушка…

   -- Вот и правильно, -- перебил ее конопатый подросток, -- давно пора. Достали эти старики у власти. Сами ничего не понимают и молодым дорогу не дают. Только для себя любимых живут, да для своих семей… А мы тоже хотим жить, как за рубежом, чтобы и удобства были, и машины у всех…

   -- Для этого не обязательно войну затевать…

    -- Так если добром не хотят, -- не унимался конопатый.

   Тут все  заспорили, стали выплескивать наболевшее. И то, что зарплаты мизерные, а цены как взбесились, чуть ли не каждый день поднимаются.  И  ничего из товаров достать невозможно, все по талонам. Да еще и в город с этим талоном ехать… И сахару нет в достатке, и спиртного не раздобудешь. А на селе в это время бутылка -- самая ходовая валюта. И за вспашку огорода, и за подвоз сена, зерна… Эта оплата спиртным сгубила  потом деревенских мужиков в считанные годы.

   Наташа слушала разговоры  работавших рядом сельчан и разделяла их гнев и  тревогу. Сама ощущала себя в их шкуре. Понимала, как приходилось им вкалывать почти задарма, чтобы заработать зерна на корм скоту и птице. Ведь жили в это время только с натурального хозяйства. Она вместе с другими провеивала зерно, перекидывала его лопатой с места на место. Сушилка опять была в ремонте, а грузовики без остановки  везли  зерно  на ток.

    Вечером узнала, что по телевизору весь день транслировали «Лебединое озеро» и выступления какого-то ГКЧП. Отец Наташи был сильно взволнован. Советовал ей не ехать в Москву, переждать столичную заварушку в деревне. Уступив просьбам родителей, она дозвонилась на деревенском почтамте до своего начальника и попросила еще недельку отпуска без содержания. Начальник был в каком-то отрешенном состоянии, долго не мог понять, кто ему звонит и по какому поводу, в конце концов, понял и разрешил, просил только прислать телеграмму с просьбой об отпуске. Так что все события, связанные с ГКЧП, Наташа провела в деревне.

    Вернулась, когда все немного утихло. Опять принялась за свою работу. Прислушивалась к разговорам москвичей. Большинство ничего не понимало в случившемся. Лишь один из ветеранов, в праздники он ходил на парад в старом кителе, увешанном десятками военных наград, однажды обронил:

    -- Мы еще наплачемся. Боком выйдет нам предательство родины… Жаль, нет сил на ее защиту…

    Молодежь с восторгом вспоминала о недавних событиях. Ей хотелось обновления,  жизни как в зарубежных фильмах, хотелось удобств, красивых вещей, возможности ездить за границу…

    Михаил на вопрос, что он думает о происшедшем, уклончиво ответил, что все оценки этим событиям  поставит время, и посоветовал не забивать голову ерундой, работать над коллекцией одежды и эскизами, которые он собирался представить на одной из выставок за рубежом.

    Потом  было Беловежское соглашение... События эти как-то пролетели мимо сознания Наташи. Михаил был весь в творческих  планах, торопил Наташу с созданием новой коллекции одежды. Он будто витал в облаках, видел себя во главе огромной рекламной корпорации.

    Наташа была более реалистична и прагматична.  Ее устраивало то, что она делала. Тлела надежда на возможность все-таки доучиться и получить диплом. Но надо было думать и о будущем, чем-то жить, как-то  вертеться. У нее к этому были свои веские  причины. В сложное  для всей страны время она вдруг поняла, что скоро станет матерью. Надо было не прожектерствовать, а реально искать возможность для  нормальной жизни. О ребенке Михаилу она пока не сообщала. Боялась, что он начнет предлагать это дело как-то урегулировать. Таких примеров она  у себя в институте знала немало.

    Но Михаил оказался не из породы трусов и беглецов. Новости искренне обрадовался, засуетился. Стал планировать возможность переезда в новую квартиру. Легкий намек на необходимость смены работы воспринял как сигнал к действию.

    Месяц спустя Наташа стала руководителем одного небольшого московского ателье, недавно обанкротившегося из-за раскручивающейся инфляции. Михаил объяснил, что ателье  и ему будет выгодно, тем более, что площади позволяли разместить здесь свое рекламное агентство.

    Коллектив в ателье был небольшой, но дружный. Люди брались за любую работу, лишь бы заработать денег. Наташе и  Михаилу приходилось крутиться, чтобы добыть очередной заказ на пошив небольшой партии товара. На это Михаил был мастером.

     Вскоре Наташа родила сына. Назвала в честь погибшего брата Сережей. Михаил не возражал. Теперь все время Наташа посвящала сыну, урывками занимаясь своим любимым делом.

   Михаил опять готовил ее работы к выставке, параллельно занимаясь рекламным бизнесом. Но и здесь без  помощи подруги не обходился. Всегда полагался на вкус и такт Наташи, на ее чувство меры и мгновенное отторжение любого проявления пошлости.

    Были в Наташе  врожденная интеллигентность и чувство высокопорядочности, что раньше так часто встречались в деревенской  глуши, где еще сохранились следы общинности и сознание сопричастности своему роду. И что в городе теперь приходится вдалбливать в школе и культивировать в семье. Михаил это все чувствовал на уровне подсознания и потому так дорожил своей любовью.



 
         Между тем в стране все кардинально менялось. За заботами о семье, об ателье и работающих там женщинах, о новой коллекции одежды Наташа почти не бывала в городе. Год выдался тяжелым. Много сил отнимала учеба. Можно было взять академический отпуск, но это значило потерять время, а ей этого не хотелось. Так что приходилось учиться ночами, готовить курсовые, учить лекции, которые конспектировали ей знакомые девушки-однокурсницы.

         О происходящем в столице и вообще в стране ей рассказывал Миша. Он был в самой гуще событий. Рассказывал о последствиях ГКЧП, о гиперинфляции,  о танках, шедших на столицу, о разгоне парламента, о бунтах шахтеров…

        Когда началась ваучеризация и приватизация лакомых кусков госсобственности, Михаил очень удачно приватизировал ателье на имя Наташи, расширил свое агентство. Он становился все более востребован среди нарождающейся предпринимательской братии. Его рекламные щиты красовались по всей Москве, его  ролики заполнили эфирное время на всех каналах телевидения. Деньги потекли неиссякаемым ручьем. Он уже не единожды предлагал Наташе узаконить отношения, но девушка полагала, что это может повредить карьере любимого, да и с родителями могут испортиться отношения…


     Алена Тихонова все эти трудные месяцы даром времени не теряла. Только завистливо поглядывала на соперницу. Удивлялась, как это Наташке удается и захомутать  парня неженатого, талантливого, единственного сына высокопоставленных родителей, богача, и свое ателье, о чем раньше только мечтала, отхватить, и ребенка родить, да еще и учиться. Тут без нечистой силы не обошлось. Несмотря на учебу в престижном вузе, на общение с наиболее образованной частью своих сверстников, Алена была уверена в  существовании потусторонних сил, которые помогают некоторым жителям столицы получать все блага жизни, не прикладывая к этому особых усилий. А вот ей приходилось добиваться желаемого путем неимоверных ухищрений.

    Мишку  Семибратова  она решила заполучить во что бы то ни стало. Не то, чтобы уж очень в него влюбилась. Но чувство зависти и желание насолить сопернице возобладали над рассудком. Да и чем труднее была задача, тем желаннее и ценнее был результат. Вначале Алена решила использовать свои женские чары, недаром же считала себя личностью неординарной и притягивающей внимание мужского пола. Когда обычные уловки не сработали, заметно обозлилась. Но виду не показывала. В этот период она стала частенько наведываться к Наташе под предлогом помочь той то с ребенком, то по дому. Делала заказы в ателье, приводила сокурсниц. Словом, организовала рекламу с дальним прицелом. Если удастся, а она была в этом уверена, ателье со временем перейдет к ней, и уже с готовой клиентурой.

    Мишка на Аленины прелести не зарился, на все ее прозрачные намеки посмеивался и отшучивался, даже не замечая, как это Алену задевает. Тогда она начала атаку с другого фронта. Аленина мать, дама амбициозная, узнав о желании дочери привлечь внимание сына столь высокопоставленных родителей, подключила свои связи, разузнала об общих знакомых и однажды, как бы невзначай, оказалась в одной компании с ними. Умелая  лицедейка, она обладала талантом поддерживать разговор на любые темы и втираться в доверие. Вот и с новыми знакомыми быстро нашла общий язык. Вскоре завела дружбу с матерью Михаила, довольно умело выяснив, что дама эта просто обожает своего единственного сына и прочит ему в жены высокообразованную девицу из своего круга, умеющую вести себя в высшем обществе, дочь достойных родителей.

    На почве заботы о детях обе матери довольно быстро сдружились. А у отцов оказались сходные представления о политике, о положении в стране, о бизнесе и о… рыбалке. Словом, вскоре родители стали друзьями. Пришло время свести и детей.

   Однажды мать пригласила Михаила на дачу. Чтобы, не дай бог, не отказался, придумала свою болезнь. Тот мгновенно примчался. Увидев, что его обманули, сразу обиделся. По поводу представления Алены буркнул, что они давно знакомы. Но мать, заполучив сына, в этот день и не думала его отпускать. Пустила в ход слезы, уговоры, даже угрозы. Словом, он, сцепив зубы, весь вечер провел в обществе двух мамаш и определенно неприятной ему Алены.

   В сон его клонило давно, но он стойко держался из последних сил, поддерживая беседу за чайным столом. Но потом не выдержал, извинился и отправился к себе на мансарду. Матушка его не к месту защебетала о том, какой он был раньше музыкант, как он хорошо играет на гитаре. Алена тут же напросилась послушать игру. Дальше он ничего не помнил до того момента, пока в его комнату не ворвались две мамаши, вырвав его из тяжелого сонного кошмара.

   Он  лежал в своей постели в обнимку с Аленой. А такого он даже в кошмарном сне представить не мог. Матери тут же кинулись с поздравлениями. Обе наперебой заговорили, как они мечтали о такой партии для детей. На уверения Михаила, что ничего не было, его мать грозно прикрикнула, напомнила, что он опозорил девушку. И свидетельство позора было налицо.

   Михаил долго отпирался. Но ему откровенно пригрозили, что если не одумается, то для его провинциальной протеже будут приготовлены нары где-нибудь подальше в сибирской тайге.

   Родители засуетились по поводу свадьбы. К тому же Алена известила, что беременна. Но Михаил отнесся к известию мало сказать безразлично или равнодушно, скорее брезгливо. Его больше волновало, как воспримет известие Наташа. Но та спокойно встретила его тяжелое признание. Только и сказала: «Что ж, бывает». Это ее равнодушие к его беде Михаила больно кольнуло, но Наташа пояснила, что для нее ничего не изменилось. Она его любит, а то, что они не вместе, она ему еще   раньше пророчила. Родители хотят для своих детей лучшего, потому ищут партии в своем кругу. Так повелось исстари. И не молодежи ломать традиции. Что до творчества, то они по-прежнему будут работать вместе.

   Алена всеми силами пыталась затащить Михаила в постель. Но тот предпочел уехать в командировку в Германию и предоставить готовиться к свадьбе тем, кто ее затеял. Ему нужно было побыть одному, подумать над ситуацией. Способности своих родителей и размеры их власти он хорошо знал, потому вполне реально опасался за жизнь Наташи. Следовало на какое-то время отдалиться от нее, чтобы не создавать проблем.



                Глава третья.


    Машина свернула к заправке. На мой вопросительный взгляд Тата  пояснила, что решила заправить здесь бак под завязку. Кто знает, какой бензин будет на дальней провинциальной заправке.

     Я равнодушным взором окинула окрестности.  Внимание привлек подкативший  к зданию  тонированный автобус  с выступающими рожками зеркал бокового обзора. Он чем-то неуловимо напоминал мне толстую гусеницу из детских мультиков. Вот гусеница извергла из утробы стайку ребятишек среднего школьного возраста. Они стремительно понеслись к дверям расположенного в здании заправки магазина.
               
    Не столь уж давно и я вот в таком же автобусе ездила с детьми на экскурсии. Потому могу на сто процентов предположить, что часть детей, причем большая, устремилась к магазинным туалетам, а меньшая – к прилавкам, чтобы приобрести на выданные родителями деньги какую-нибудь чепуху в виде одноразовых игрушек или жвачек… Как все знакомо…

 Между тем, Тата, оплатив за бензин, споро отвинтила крышку, вставила в бак пистолет шланга и надавила на кнопку. В бак ударила тугая струя бензина. В открытое окно пахнуло неуловимо знакомым с детства ароматом…

Так пахло у керосинного ларька. Мгновенно всплыли в памяти, казалось бы, напрочь забытые картины детства…

    Впервые мне доверили одной идти за керосином летним утром  сразу после окончания первого класса. Мама выставила небольшой железный бачок с приваренной широкой  ручкой. Она была удобна для взрослой руки, но не для детской.  Потому всю дорогу приходилось то и дело менять ладони, потому что пальцы быстро уставали. Мама дала  несколько монеток. Не помню, сколько в то время стоил литр керосина. Кажется, копеек шесть-семь.

     Идти надо вдоль своей улицы до ее пересечения с Тбилисской, которая была единственной в округе шоссейной дорогой, и по ней изредка ездили машины. Дойдя до этой улицы, я свернула налево и пошла вдоль всего длинного квартала. На этом отрезке улицы жили пятеро моих одноклассников. Но я с ними пока не дружила. Да и по улице этой не ходила, хотя школа была в конце следующего квартала.

    Керосинный ларек находился у самой дороги на перекрестке Тбилисской и Фруктовой. Там в землю была врыта емкость. В определенные дни приезжала машина, емкость заполнялась керосином. В будке, окрашенной зеленой краской, хранился инвентарь для розлива керосина. Такие же, как и для молока, черпаки, только черные, железные, и разного калибра воронки, чтобы удобнее было заливать керосин в бачки.

     Продавец в черном халате накачивал ручным насосом радужную, маслянисто отсвечивающую жидкость, наполняя окрестности непередаваемым ароматом химии. Наш город считался одним из крупных центров добычи и переработки  нефти. И зимой, и летом над ним витал  запах бензина и керосина, а от Сунжи несло тухлотой разлагающихся нефтепродуктов. Но мне, в то время ребенку, все это  было неизвестно. Просто вся моя жизнь была каждодневно связана с этими ароматами. Они были родными и знакомыми с  самого рождения...

    Наконец продавец завершал приготовления к работе. Очередь оживлялась, выстраивалась в рядок, ставя на скамеечку бачки и  прочие емкости, в которые продавец проворно наливал керосин  через большую воронку.

     Но, пока стоишь, была возможность нанюхаться этого одуряющего аромата, кружащего голову, а если переберешь, то и вызывающего чувство тошноты и рвоты. Это теперь известно, что парами  этими можно отравиться, а тогда кто об этом задумывался. Запах был везде: на улице, во дворе, в доме. Готовили еду на примусах и керогазах, а от них запах был не меньший, чем из керосинного ларька.

     Я многие годы с явным удовольствием вдыхала этот запах керосина, а потом долго распознавала его в букете выхлопных газов машин. Токсикоманкой не стала, но со временем от запаха бензина или керосина у меня стала болеть голова…

     В детстве угол перекрестка Тбилисской и Фруктовой, зеленая будка керосинного ларька, кирпичный дом, в котором жила одноклассница, тоненькая девочка с остреньким личиком между огромными белыми бантами, был очередным этапом моего познания окружающего мира. Мира, в который я хотела идти одна, без сопровождения, чтобы избавиться от страхов детства и самостоятельно познать суть окружающей действительности. С каждым днем мое жизненное пространство заметно расширялось. Иногда по моей воле, но большей частью против моего желания. Однако   в это пространство проникали, впитывались новые сюжеты, открывая моему сознанию иные, все более высокие горизонты. И мой плоский, двухмерный мир независимо от моего желания расширялся, раздувался, становился объемным, расцвеченным яркими красками, новыми  звуками и запахами. Все в нем было необычным, незнакомым и от того интересным…

    Хлопнувшая дверь машины прервала мои воспоминания. Тата завела мотор и выкатила машину на оживленную трассу, затем свернула на боковую дорогу, ведущую к интересующему нас поселку.

     Спутница моя оказалась на редкость неразговорчивой. Но я все же выпытала, как ее настоящее имя. Оказалось, что зовут ее  Анатолия Альтман.  Мало того, что имя мужское, странное производное от него имя уменьшительное, так еще и фамилия до удивления знакомая. В ранней молодости, когда я только искала себя в плане профессии, в книготорге работал товароведом однорукий фронтовик, которого звали Анатолием, и фамилия у него была Альтман.  Это странное совпадение меня удивило и заинтриговало. Но чего только не бывает в нашей жизни. Оказалось, что Тата никогда на Кавказе не была, имя это дали ей родители в честь погибшего дедушки, а фамилию приобрела, выйдя замуж за коренного москвича. Так что никакой мистики не предполагалось. Да и я, часто притягивающая за уши к любым происшествиям народные приметы и какие-то совпадения, решила, что в этом случае никаких значимых указателей нет.

     Тата молча слушала мои рассуждения. И я, не заметив как, рассказала ей о причине моей поездки именно в этот детдом. С одной стороны, Алексей меня уже не остановит, с другой – скрывать мне уже нечего. А узнать, где находится интересующий меня  Сережа Семибратов, мне казалось просто необходимым.

    Лишь однажды моя спутница выразила свое отношение к моей проблеме.

     -- Неужели вы настолько наивны и верите, что перед вами откроют все тайны? Если мальчика поместили в этот спецдетдом из каких-то соображений, то никто вам за так правды не откроет…

     Тут уж мне пришлось закусить губу. Дело в том, что я органически не способна дать взятку. Ну не получается у меня. Пробовала как-то, но даже врачу коробочку конфет не смогла всучить в знак благодарности. Обычно для этих целей подговариваю своих знакомых. Алексей на такие уловки не идет. Он если что требует, ему и без взяток все на блюдечке с голубой каемочкой принесут. Но у меня же нет такого влияния на окружающих. Я призадумалась. Тата ведь права. Без определенной заинтересованности нужного человека в передаче информации мне, скорее всего, ничего не узнать.

     Я внимательно оглядела Тату. Та равнодушно смотрела вперед, почти машинально управляя машиной. Дорога была полупуста. Иногда мимо проносились лихачи на приличной скорости, видимо, куда-то спешащие. А в основном машины шли неторопливо. Погромыхивали на многочисленных выбоинах  тяжелые длинномеры дальнобойщиков, лавировали среди ямок в асфальте юркие легковушки. Но в целом картина дороги была привычная и вполне предсказуемая.

     Неожиданно Тата глянула на меня и усмехнулась.

     -- Что загрустили? Я вас озадачила? Неужели не думали о том, что за все надо платить и немалую цену? Все теперь очень дорого ценится…

     -- Вы знаете, Тата, как-то не задумалась об этом. Обычно, если что и нужно узнать, обращалась к Алексею. Но здесь дело деликатное. Приятель мой может раньше времени поднять такой хай, что мало не покажется. А мне  хочется выяснить…

      -- А что выяснять? Мальчишка мешал в новой семье, вот его и засунули в спецдетдом. А там, скорее всего, уморили или превратили в растение. Примеров таких не счесть… Что в былые времена, что в не столь отдаленные…

    -- А вдруг он жив и здоров. И это он подстроил Кириллу подлость с наркотиками?

    Тата иронически изогнула бровь:

    -- Вы определитесь, Ксения Андреевна, кто вас больше интересует: этот несчастный мальчик или зажравшийся Кирилл?

    -- Таточка, к чему такой негатив? В принципе, меня больше всего интересует Николай Семенович… Старик надеется на взаимность своей протеже. Для него все это важно. Вот и решила выяснить… И в связи с этим у меня к вам просьба: помогите. Вижу, у вас есть талант выяснять нужные сведения…

    Тата покачала головой в раздумье:

    -- Знаете, Ксения Андреевна, другому бы отказала. Еще чего. Но вам помогу. Сама заинтересовалась. Действительно, нельзя старика бросать в его самый сложный период отношений. Ладно, вы с собой захватили бабло?

    При этом она вдруг так жестко и хищно глянула на меня, что мое сердце мгновенно укатилось с пятки, а в голову ударила волна страха. Но Тата тут же открыто и весело улыбнулась:

     -- Что это вы с лица спали, Ксения Андреевна? Помогу я вам, не бойтесь. Да и деньги мне ваши не нужны. Мне за вашу охрану платят такие суммы, что зариться на какие-то копейки мне не пристало. Но испугались правильно. Не светите своими возможностями перед незнакомыми. Это вам урок.

     Детский дом находился на краю поселка городского типа в старинном здании. Когда-то, наверное, это было имение каких-то богачей, потом его немного переделали, достроили и организовали детский дом.

      На воротах стоял охранник. Он долго и с видимым удовольствием выспрашивал о цели приезда и какие у нас есть разрешения. К моему удивлению, Тата довольно быстро с ним договорилась. Созвонилась с заведующей. Не прошло и получаса, как нас сопроводили в ее роскошный кабинет.

     Встретила нас женщина примерно моих лет с заурядной внешностью, но с идеально обработанными и ухоженными руками. Такой уход стоит немалых денег. Да и украшения у нее, подобранные со вкусом, неброские, но дающие понимание окружающим о статусе их владелицы, говорили сами за себя. Словом, заведующая была дамой обеспеченной и этого ни от кого не скрывала.

     Тата сдала приготовленные подарки завхозу, который расписался в накладных, и попросила разрешения осмотреть особняк. Заведующая, Александра Ивановна Байбакова, вызвалась нас сопроводить по территории, попутно давая пояснения по всем интересующим нас вопросам. Внутрь корпуса нас не пустили, но я и не рвалась. Мне хотелось познакомиться с кем-нибудь из воспитательниц или нянечек, кто проработал достаточно долгое время в этих стенах и мог ответить на интересующие меня вопросы.

      Александра Ивановна меж тем рассказала об истории имения, о проблемах  самого детского учреждения. Требовалось строительство нового корпуса, а средств на желаемое катастрофически не хватало. Не так давно объявился один меценат, который заинтересовался имением, сделал прозрачное предложение о строительстве нового детдома со всеми удобствами в обмен на имеющееся строение. Вроде бы он потомок бывших владельцев и мечтает устроить здесь музей помещичьей усадьбы позапрошлого века.

     Я поинтересовалась, какие еще проблемы испытывает детское учреждение, в чем нуждается, какая требуется помощь? Александра Ивановна увлекла меня по аллее вдаль от игровых площадок, на которых в этот час лежали в колясках или бродили ребятишки под приглядом многочисленных нянек. Вид у детей был, прямо скажу, чахлый и неухоженный. Видимо, потому заведующая и поволокла меня галопом вдоль  площадок.

    Вскоре мы опять очутились в ее кабинете. Тут она  заперла дверь на ключ и холодно взглянула на меня:

    -- Выкладывайте, что вам здесь нужно? Кто прислал? Опять эти борцы за всеобщее счастье накатали телегу? Так вот, мне бояться нечего. Вы меня поняли? Любая проверка, а их я пережила десятки, показывает, что у нас все чисто. Итак, что вас интересует?

     -- Да, в принципе, ничего. С детскими домами меня связывает чисто альтруистический момент. У меня есть возможность помочь, а детям требуется помощь. Вот и весь интерес.

     -- Не пудрите мне мозги. У каждого есть  свой личный интерес. И у вас он есть. Так в чем он заключается?  Вы хотите сюда поместить  неугодного ребенка? Говорите, я не поверю, что из  каких-то человеколюбивых побуждений вы выбрасываете бешенные деньги на ветер. Итак, я вас слушаю. Или сейчас вызову охрану…

     Вначале я собралась было с духом сообщить об основной цели приезда. Потом одумалась. От меня хотят узнать конкретную причину приезда. Будет им конкретная.

     -- Видите ли, Александра Ивановна. У меня есть… скажем так, друг сердца. Я не хочу с ним расставаться. Но, как бы это сказать, его бывшая подруга, оставила ему ребенка. Мне хотелось бы, чтобы за ним был хороший уход, но… подальше от глаз. В средствах я не стеснена, но лишнее напоминание о его неверности, сами понимаете…

     Заведующая с холодным интересом  осматривала меня с ног до головы, оценивая мое состояние. Я так и видела, как в ее мозгу щелкает калькулятор, подсчитывая мою значимость… Наконец, она выдала свой вердикт:

    -- Лжете красиво. Ну, да ладно. Понимаю, своих хозяев выгораживаете. Ребенка можете привозить. Никто ничего не узнает. Но назад его уже никто не получит. Я так поняла, что он здоров?

    -- Да, -- выдавила я через силу.

     -- Ладно, буду ждать. Кстати, вашим хозяевам известно, сколько стоит такое помещение ребенка в наш детдом? Пусть поинтересуются у тех, кто им порекомендовал. Кстати, ваша спутница оказалась чересчур активной девицей. Молодец, все проверила…

    Заведующая кивнула в сторону двери и произнесла куда-то в пространство:

    -- Ибрагим, выпусти их.

     Тут я сообразила, что Александра Ивановна не так проста, как кажется на первый взгляд. Скорее всего, у нее в ухе  динамик, а где-то на груди микрофон. И она связана с охраной. В таком случае, здесь творятся какие-то дела, о которых не принято распространяться в обществе.

    За воротами меня ждала хмурая Тата. Она кивнула мне на место рядом с собой, захлопнула дверь и развернула машину в сторону, противоположную  дороге, по которой мы ехали.

     Она зло глянула на меня и провела рукой по лицу, на секунду остановив указательный палец у губ. Потом смахнула несуществующего комара. Машина покатила куда-то вглубь поселка, потом к водоему. Здесь, в кустах, моя охранница споро разоблачилась до купальника и плюхнулась в воду. Затем знаками заставила то же самое сделать и меня.

      Вода меня не особенно привлекает. Тем более, в незнакомых водоемах. Я боюсь подцепить какую-нибудь болячку, потому что жизнь в неблагоприятных условиях сделала из меня аллергика. Но тут я не сопротивлялась. Залезла в воду, окунулась. Потом собралась выходить на берег. Но вдруг жесткая  рука с силой зажала мне рот и нос и дернула под воду. Я стала брыкаться, в ужасе пытаясь высвободиться из рук нападавшего. Но получила увесистый удар и на мгновение потеряла сознание.

      Очнулась в каком-то шалаше или под навесом ветвей. В укрытии было пасмурно и сыро. Сразу вспомнилась чья-то попытка меня утопить. Я дернулась от страха и огляделась. Это были действительно ветви ивы, спускающиеся до самой воды. Я лежала на кромке берега между водой и  стволом и была привязана за талию к низко расположенному суку. Почти перед моим носом покачивалась записка.

     Я тут же внутренне выругалась. Очки остались на берегу, а без них чтение почти невозможно. И все же, сфокусировав глаза, я разобрала текст. Моя охранница извещала, что события приняли непредвиденный оборот. Меня разыскивают по подозрению в шпионаже за детдомом. Поэтому Тата приняла решение втереться к ним в доверие и инсценировала мое утопление.

    Тут я оторвалась от записки и фыркнула: что за ересь? Кому я нужна? Я ведь даже еще и не приступила к выяснению того, ради чего приехала в детдом.

    Далее в записке сообщалось, что ночью за мной придут и тайно вывезут из поселка. А до этого времени мне не советовали поднимать шум и высовываться.

    Я была зла на весь свет и, в первую очередь, на своего приятеля, который подсунул мне такого водителя. Но и ослушаться Тату побаивалась. Не просто же так она пошла на этот поступок. Что-то же этому способствовало? Тем более, что Алешка не прощает предательства своих интересов. Я далека от мысли, что ради меня он решит провести расследование и наказать виновных. Не настолько он альтруист, да и я в его жизни не на столь значимом месте, чтобы устраивать разборки. Но вот то, что его распоряжение оказалось невыполненным, а тем более, если произошло предательство его интересов, тут уж боюсь, он землю перероет, но ослушник будет наказан по  всей строгости.

     Мне не оставалось ничего другого, как только ждать. Вечер наступил довольно поздно. Ведь лето же. Я сидела, привалившись к стволу дерева, слышала веселые крики детворы, потом и говор взрослых и боялась, как бы кто ненароком не заглянул под ветви дерева, где пряталась я. Но все обошлось.

    Наконец солнце медленно, со скрипом, сползло за горизонт, в воздухе распространилась прохлада, а вместе с ней и вездесущие комары. Эти зазуммерили с возрастающей силой, выводя мои и без того потрепанные нервы из равновесия. Я уже нещадно обмахивалась сломанной веточкой, ежась от знобкой прохлады. И вот в моем укрытии совсем стемнело. Голоса на пруду стихли. Последние купальщики, пришедшие ополоснуться после трудового дня, покинули водоем. Наступила тишина. Только рыба кое-где взбулькивала воду, охотясь за насекомыми, да лягушки устроили вечерний концерт.

    Неожиданно рядом зашелестела трава, тонкий лучик фонарика мгновенно описал вокруг меня круг, и на руки мне упал узелок.

    -- Одевайтесь, я вас на берегу подожду, -- прошептал женский голос.

    Дважды мне предлагать не пришлось. Я на ощупь разобралась в принесенной одежде, кое-как натянула ее на себя и стала выбираться из зарослей ивняка. В темноте это оказалось делом непростым. Но вот чья-то рука ухватила меня за локоть, потянула вверх, помогла сориентироваться на крутом склоне, подталкивая в нужном направлении. Без помощницы я бы вряд ли смогла выбраться из зарослей.

    Наверху я попыталась оглядеться. Но все покрывала первозданная тьма. Только в одной стороне еще виднелись еле уловимые отсветы давно севшего солнца.

    -- Вот что, девица, -- произнес уже знакомый голос. – Мне приказано отвести вас в укрытие. Там переждете какое-то время. А потом как бог даст.

    Я покорно двинулась вслед за провожатой, размышляя, что я могу знать такого, из-за чего на меня свалилась эта напасть. Если предположить, что из-за выяснения судьбы Сережи, так я даже имени его не успела назвать. Из-за того, что привезли подарки? Так их дальнейшая судьба нас уже не может волновать. Даже не представляю, что могло стать поводом к такому происшествию?

    Предположить, что Тата причастна к этому, не могу. Она же меня и спасает. Кто бы еще отправил за мной эту женщину.

    Мы двигались довольно долго по лесной тропинке. Было совершенно темно. Я то и дело спотыкалась о выступающие корни и какие-то кочки. Наконец тропа вывела к высокому забору и калитке. Моя сопровождающая стукнула в калитку, что-то пробормотала в открывшуюся форточку. Затем нам отперли дверь и впустили во двор. Женщина приказала следовать за ней. Мы шли вначале по земляной тропе, потом ступили на асфальтовую дорожку. В темноте понять, где мы, было сложно. Но то, что рядом были здания, я ощущала. Наконец, моя сопровождающая подвела меня к одноэтажному строению, открыла дверь, провела по темному коридору и ввела в маленькую коморку с узенькой кроватью, простым столом и иконами в углу. Здесь был свет. Он шел от лампадки, горевшей у иконостаса.

    -- Располагайтесь. Сестры встают рано, -- предупредила моя сопровождающая и скрылась за дверью.

    Если кто-то думает, что случившееся выбило меня из колеи, и я потеряла сон, то глубоко ошибается. Едва моя голова коснулась подушки, как я провалилась в небытие.


     Утром в дверь стукнули. В комнатку вошла женщина в простом платье до пола и косынке. Она сложила руки на груди и, потупив взгляд, произнесла:

    -- После трапезы мать-игуменья велела вам придти к ней.

    Женщина сопроводила меня в трапезную. На мне тоже была такая же одежда, как и на остальных, так что я ничем от других не отличалась. Монастырская жизнь простая и регламентированная. Я раньше бывала в монастырях только на экскурсии, но из разговоров знаю, что труд здесь в почете. И монахини, и послушницы безропотно выполняют те послушания, которые дает игуменья. Потому ждала встречи с руководительницей монастыря. Она должна мне объяснить ситуацию. Без ее ведома меня сюда бы не пустили.

     После трапезы все разошлись по своим делам. У каждой насельницы монастыря было свое послушание. Мне же предстояло идти к игуменье.

    В хорошо обставленном кабинете, куда меня препроводила утренняя послушница, нас ждала невысокая, пухленькая женщина в одеянии монахини. Она отпустила мою сопровождающую и пригласила присесть.

   -- Мы озабочены вашими проблемами, -- начала она неожиданно. – Из района сегодня не выехать, на всех дорогах посты. Так что придется вам побыть у нас денек-другой.

    -- Благодарю вас за приют. Но не окажется ли это для вас опасным? Ведь отчего-то же за мной охотятся?

    -- Думаю, что нам ничего не грозит. А вам может оказаться полезным пребывание в стенах нашей обители.

    Я удивленно взглянула на игуменью.

    -- Не удивляйтесь. Есть среди наших сестер кое-кто для вас интересный. Это ее решение. Я благословила на разговор с вами.

    Игуменья звякнула в колокольчик. В кабинет вошла монахиня.

     -- Сестра Манефа, проводите гостью к сестре Аполинарии.

     И вновь я шла по дорожкам монастыря. Во всех его уголках были видны работницы. Кто-то копался в красиво оформленных цветниках, кто-то трудился на огородных грядках. Сестры были и в храме, и в хозяйственных постройках.

    Меня привели в трапезную, а из нее уже на кухню. В ней исполняли послушание  несколько человек. На зов откликнулась одна из монахинь. Она, поклонившись, передала работу напарнице и вышла ко мне.

    Мы двинулись вдоль березовой аллеи  куда-то в сторону леса.

    -- Там, внизу, расположен святой источник, -- пояснила мне сестра Аполинария. – Люди едут к нам со своими болезнями, молятся, совершают омовения, берут с собой святую водичку…

     Мы подошли к обрывистому берегу. На крутом склоне были сооружены из досок пролеты лестниц с  удобными перилами. Далеко внизу виднелась крыша купальни.

     Аполинария остановилась.

     -- Я дала обет рассказать об одной тайне, если придет время. Чувствую, оно пришло.

     -- Вы хотите доверить мне эту тайну?

      --  Господь наш Всемилостив, он направляет наши помыслы и деяния. Больше я не в силах держать это в себе. На мне великий грех, и это мой крест. Мне нести его до скончания дней.

     -- Давайте присядем.

    -- Нет, мне легче, если я буду ходить. Не думаю, что вам знакома эта история. Но Всемилостивый указал вам путь  в нашу обитель. Это знак.

    Монахиня сжала в руках четки.

     -- Я по профессии учитель английского языка. Родилась в Казахстане, хотя родители мои из этих мест. В молодости уехали поднимать целину, да так там и остались. Когда распался Союз, мы с мужем решили вернуться на родину моих родителей. Они еще были живы. Приехали сюда. Работы по специальности нет. Муж пошел на стройку, а мне в районо предложили работу воспитателя в местном детдоме. У нас в семье была своя  трагедия: младший сын родился глубоко больным ребенком. Денег на лечение не было. Куда бы ни обратилась, везде отказ: мол, здоровых не на что лечить, а вы со своим дебилом. А в детдоме в то время был хороший уход. В смысле врачи были, лекарства. Детки лежали, конечно, одни, на всех нянечек не хватало. Но врачи их осматривали. Дурой я тогда была. Нянечка старенькая, моя соседка, которая знала мою проблему, возьми и скажи: ты бы, Нюра, своего Димку определила сюда. И тебе легче будет, и на глазах целый день. И если что, врачи под боком. Но куда там. Пошла с просьбой к начальству, те руками замахали: не положено. Димке почти три было, а он даже сидеть не мог. Я разрывалась между домом и работой,  билась из последних сил. И на работе надо быть, потому что на что-то же надо кормить детей и родителей. И с ребенком надо быть. Мама с папой уже немощные были. Не могла на них вешать такую обузу. И Димку жалко. Брошенный лежит дома. А баба Мотя, как змей-искуситель, предлагает: вот привезут очередного подходящего мальца, давай обменяем его потихоньку. Я и представить не могла, как это можно. Народу в детдоме много, все на виду. А потом уже стала вникать, что да как.

    Баба Мотя как накаркала. Однажды ночью привезли ребенка лет полутора-двух. Нянька как раз дежурила. Она завернула этого ребенка в простынку и вынесла из здания. Так обычно умерших убирали. Ну и мимо амбулатории к лазу в заборе и ко мне. Стукнула в окно.

    -- Вот, Нюра, шанс тебе и Димке. Малец видать из богатой семьи, одежки на нем были справные. Давай Димку, положу на его место. Привезли мальца поздно. Надо бы было назад отправить, да мзду сунули, чтоб приняли. Вот его до утра и оставили без осмотра. По виду он ничего. Давай, завтра Димку осмотрят, лечение назначат.

    Я как в тумане была. Взяла своего сыночка и отдала бабе Моте.  Чужого ребенка положила в кроватку и тут только поняла, что своего предала, бросила. Гляжу на чужого, даже не знаю, как его звать. Он худенький, косточки так и выступают. Открыл глазенки, обвел ими комнату и тихо так зовет: мама. Сердце замерло. Мой-то Димка никогда не смог бы произнести ни слова. Но от того мне и больнее. Назвала я этого тоже Димкой. А как иначе? У меня-то документы на ребенка есть. Не знала, как признаться родителям, мужу. Дочь совсем маленькая. Пять только исполнилось. С ней проще. Родители одобрили мой поступок, видели, как трудно было. Муж… он смирился. Вскоре, когда новый сынок стал болтать, звать его папой, гоняться за ним следом, повторять все, что тот делал, даже полюбил. А я не могла…

   -- А что с настоящим Димкой? – задала я вопрос.

   -- Утром пришла в детдом, заглянула в младшую группу. Мой Димка лежит в отдельной кроватке, весь опутанный капельницами. Баба Мотя рядом с ним сидит. Махнула на меня рукой, мол, иди, потом скажу. Потом, когда ее сменила другая нянечка, пришла в мою группу, у меня были дети постарше. Помогла их накормить. Заодно и рассказала. Привезли ребенка аж из Москвы, родители его погибли, больше некому за ним ухаживать. Сказали, что ребенок сплошь больной, но богатый. Так что уход за ним должен быть хороший. Я и порадовалась, глупая, что будет Димке все самое лучшее. Оно так и было первое время. Я стала оставаться в ночную смену, вроде как на подработку. А сама только чтобы с сыночком посидеть. Он и, правда, поправился, порозовел. Стал осмысленно поглядывать. Меня стал узнавать. Или мне так казалось. А потом пришла новая заведующая. Перевели ее к нам, зачем, не знаю. И все пошло кувырком. Детей больных стали куда-то отправлять. Говорили, что в зарубежные клиники на лечение. Принимать стали здоровеньких, а через некоторое время они становились словно растения. Однажды и моего Димку решено было отправить лечиться. Я-то обрадовалась. Может быть, там, в заграничных клиниках помогут ему. Да одна из нянек развеяла мою радость. Как же, говорит, держи карман шире, нужны там наши дебилы. Органы их нужны для пересадки, чтобы дети их, зарубежные, жили за счет наших. Я за голову схватилась. Да что поделаешь?  Назад сделанного уже не вернешь. Увезли моего Димку. Так и сгинул. Хотела я навести справки, да  меня так шуганули, что мало не показалось. Какие-то люди пришли, спрашивали, почему  меня этот ребенок интересует. А потом муж с новым Димкой уехал. Сказал, что больше так жить не может. А вскоре случился в доме пожар. Это уже когда меня с работы уволили. Все полыхнуло сразу, а двери были снаружи закрыты. Пока я  разбила окно, выкинула в него дочку, все занялось сплошным костром. Вместе с отцом маму вытащили из комнаты, да поздно было. Задохнулась она. А папа, он уже в больнице умер. Инфаркт. А я жива осталась. Лишь ожоги небольшие. Это в наказание мне за предательство сына.

    -- А девочка? Что с ней?

    -- С Леночкой? С ней все в порядке. Она уже взрослая. Замуж вышла за хорошего человека. Мы тогда с ней, как похоронила родителей, в монастырь ушли. Здесь и жили…

    Монахиня замолчала, она шла, перебирала в пальцах четки, только беззвучно шевелились губы. Я вначале шла рядом, потом увидела, что ей не до меня и стала отставать. Неожиданно она повернулась ко мне и тихо произнесла:

   -- А мальчика того звали Сережей… -- быстро-быстро пошла прочь, куда-то под сень деревьев.

    Я не стала ее догонять. Услышанное было  тяжким и горьким. Нелегко матери жить с осознанием того, что сама, своими руками отдала ребенка на убийство… И вдруг меня как током шибануло. Ведь монахиня сказала, что подмененного ребенка звали Сережей. Неужели это тот, о котором я хотела узнать? Оглянулась в поисках своей спутницы. Но та уже скрылась среди деревьев. Я заторопилась к кухне. Там сестры Аполинарии не было. Бросилась к матери игуменье. Но меня к ней не пустили. Стала расспрашивать сестер и послушниц, как мне найти сестру Аполинарию. Но все они только молча склоняли головы.

    К вечеру меня опять отвели к настоятельнице монастыря. Она сидела за столом и что-то писала. Строго взглянула на меня, посетовала, что смущаю насельниц обители своими неуместными вопросами.

    -- Простите меня, бога ради, но я не все спросила у сестры Аполинарии. Мне бы узнать, где…

    -- Сестра Аполинария поведала вам то, что посчитала необходимым. Требовать от нее большего вы не можете…

   -- Скажите, хотя бы, где она?

   -- Она ушла в скит. Это ее решение. Больше ничего не могу сказать…

   Я уже собралась уходить, но потом повернулась:

    -- А дочь ее, Леночка? Где она?

   Настоятельница недовольно глянула в мою сторону, но потом все же решила ответить:

    -- Елена замужем за священником. Живет в Новгородской области, -- и дала мне адрес.

    Я сходила на вечернюю службу в храм, потом пришла в свою комнату. В соседних жили такие же, как и я, миряне, приехавшие в монастырь по своим делам и помогавшие сестрам в обустройстве обители. Приняла решение завтра идти вместе со всеми на работу, не сидеть же без дела.



     Через день настоятельница опять вызвала меня к себе. Я вошла в уже знакомый кабинет, смиренно склонила голову, но вместо тихого говора матери игуменьи услышала насмешливый баритон Ясонова.

     -- Ксения Андреевна, господь милостив, опять вас оградил от беды…

     -- Валерий Яковлевич, как вы здесь оказались? Кто вам сказал? А Алексей Александрович знает, что вы здесь?

     Настоятельница поднялась из-за стола:

     -- Так значит, это ваша знакомая? – уточнила она.

     -- Наша, наша. Мы уж и в морге были. Там сообщили, что выловили из водохранилища какую-то женщину, но узнать, кто это, трудно было. Благо ваша информация вовремя подоспела. Благодарю вас, матушка.

     Ясонов еще что-то там говорил, просил благословления. Я с удивлением смотрела на сурового начальника охраны своего приятеля и внутренне размышляла, кто он – лицедей или все же верующий человек. Я вот так запросто не смогу подойти и просить благословить меня. Раз уж всю сознательную жизнь прожила невоцерквленной, то и мгновенно переломить свое сознание не смогу. Хотя я и не атеистка.

     Наконец, Ясонов получил благословение на обратную дорогу. Я тоже решилась подойти за благословением. Настоятельница перекрестила меня и тихо произнесла:

     -- Сам господь направил вас в нашу обитель. Помните это. Используйте полученные сведения во благо тех, кто в них нуждается. Ступайте с миром!

     Уже за стенами монастыря, в тяжелом пуленепробиваемом «хаммере», кивнув водителю, что можно ехать, Ясонов, наконец, взялся за меня.

    Я долго со страхом ждала начало этого неприятного разговора, понимая, что избежать его мне не удастся.

    -- Итак, Ксения Андреевна, вы опять в своем репертуаре? Себя не жалеете, так хоть моего патрона пощадите… У человека чуть инфаркт не случился…

   -- Ну, не случился же, -- пробормотала я себе под нос. Но мой собеседник услышал:

   -- А вам хотелось бы, чтобы случился?

   -- Да ладно вам, Валерий Яковлевич, к словам придираться… Ничего я не хотела. И волновать Алексея не собиралась. Я ведь известила, куда еду…

    -- Ксения Андреевна, дурочку-то не включайте. Вам ясно было сказано, что ехать куда-либо без сопровождения охраны вам запрещено…

    -- Так ясен пень, а я, по-вашему, что, одна поехала?

    Я уставилась на начальника службы охраны и вдруг увидела, что и он с удивлением смотрит на меня. С удивлением и с каким-то недоверием. И поспешила его заверить, что условий я не нарушала:

    -- Валерий Яковлевич, я вижу, вы мне не верите. Но я же все выполнила, как и велено. Машина с подарками, водитель-охранник, все, как положено…

    -- Хватит врать, -- вдруг зло зашипел Ясонов. – Машина весь день простояла в гараже, пока тебя искали. Артем Иваныч, лучший мой профессионал с ног сбился, тебя разыскивая. Всех на уши поставили. Господин Лепилов волосы на себе рвал от ярости…

    -- Все вырвал, или для меня немного оставил? – некстати решила съерничать я, но тут же прикусила язык под тяжелым взглядом моего собеседника. – Простите, Валерий Яковлевич. Это, наверное, нервное. Я была уверена, что машина и водитель ваши. Еще удивилась, что вы изменили правилам и взяли в охрану женщину.

    -- Женщину? – теперь настала очередь удивляться Ясонову. Я подробно рассказала ему, каким образом я попала в тот микроавтобус. Как ехали, о чем говорили. Что потом было. Я только не сообщила, что эта лжеохранница топила меня. Пусть уж эти подробности останутся на моей совести. Тем более, что ничего страшного со мной не приключилось.

   Ясонов так не думал. Когда все попытки выяснить, где я, не увенчались успехом, Валерий Яковлевич допросил с пристрастием своего будущего тестя, а моего приятеля Николая Семеновича. Тот тоже испереживался, видя, что меня не могут найти, и выложил все подробности нашего расследования и возможный адрес моего путешествия. В поселок прибыли агенты Ясонова, они и выяснили, что в детдом действительно приезжала одна женщина в сопровождении подруги. Отдали подарки, потом поехали купаться на водохранилище и там пропали. На другой день выловили утопленницу с изуродованным лицом. Ясонову пришлось приехать на опознание. Судя по одежде, это вполне могла быть и я. Но тут по Интернету пришло сообщение, что я нахожусь в женском монастыре, расположенном в окрестностях поселка. Лепилов ехать отказался, признавшись, что сгоряча может меня и прибить. Зато натравил на администрацию детдома следственный комитет. И там сейчас работают крутые специалисты. Интересно, что они там накопают.



                Глава четвертая.



    Алене Тихоновой присутствие в Москве соперницы каждодневно отравляло жизнь. Можно  было, конечно, спровадить ее куда-нибудь на Колыму. Но что толку? Мишка в нее втрескался так, что, не раздумывая, бросится за безродной поломойкой на край света. А это Алену не устраивало. Она уже сдружилась с родителями Михаила, узнала, что у них есть свой неплохой бизнес за рубежом, есть там недвижимость, куда они в любой момент могут выехать. Все это может стать и ее собственностью, если сумеет соблазнить сына. Об этом ей прозрачно намекнула будущая свекровь.

   Вначале Алена занялась ворожбой. Благо специалистов оказалось пруд пруди. На все вкусы.  Но вскоре поняла, что деньги эти деятели любят, а результата их способностей так и не наблюдается.  Тогда Наталья Ивановна намекнула ей на возможность подлога. Обе они, и мать и дочь, довольно основательно проработали операцию, не посвящая в наиболее пикантные подробности мать Михаила. И вскоре дело было сделано. Сын был приперт очевидными доказательствами к стене. Его мама ликовала по поводу случившегося, а Алена лихорадочно думала, как по-настоящему затащить парня в постель. Нужно было обязательно забеременеть, чтобы рыбка не сорвалась с крючка. А вот как? Тут опять на помощь пришла Наталья Ивановна. Она по секрету сообщила будущей сватье о счастливом событии. Та не преминула рассказать об этом своим близким.

    Но Мишка на близость ни под каким предлогом не соглашался. А беременность была нужна. Оставался еще один проверенный способ. Был у Алены  в запасе милый  дружок для секса. От него она уже раза два залетала. Ну и приходилось довольно быстро избавляться от нежелательной беременности. Вот к  нему Алена и отправилась за помощью. Тот посодействовать  решению ее проблемы не отказался.

   Вскоре Алена уже точно знала, что беременна. Казалось бы, путь к мечте становился свободным. Но препятствием к осуществлению ее цели оставались Наташка и  теперь этот ее дружок, который вдруг возжелал денег и непременного участия в ее будущем бизнесе. Алена чувствовала, что обоих необходимо нейтрализовать. И Наташа,  и дружок были реальной угрозой  ее далеко идущим планам. И вскоре она придумала, как от них избавиться.


   Неожиданно Наташа получила приглашение на участие в круизе по Средиземноморью. Пригласили ее в путешествие Марина и Вадим, которые собирались в скором времени пожениться. Приятели советовали сменить обстановку. Оба наперебой осуждали поступок Михаила, его предательство.

  Наташе было горько сознавать, что любимый человек так повел себя, но осуждать его она не смела. Знала, что он поступил так, чтобы обезопасить ее и ребенка. Время-то было шальное. Вокруг только и судачили о том, кого застрелили, кого подорвали, а кто и совсем пропал бесследно.

   Михаил был в длительной зарубежной командировке, вот и согласилась на поездку. Даже  в какой-то степени обрадовалась. Все-таки посмотреть зарубежные страны, поплавать по Средиземному морю для большинства жителей страны тогда было нереальной роскошью. А тут предлагали и визу сделать, и билет оплатить…

   Поехала в деревню посоветоваться с родителями. Те одобрили ее решение, обрадовались возможности повозиться с внуком, пока она плавать будет по морям.

   Правда, оказалось, что плавание организовано не на круизном лайнере, а на небольшой частной яхте, принадлежащей приятелю Вадима. Но оттого радость  путешествия по зарубежным странам не убавилась.

   Уже в порту, загружаясь на яхту, Наташа  узнала, что по дороге захватят еще двоих пассажиров. Этими двумя оказались Алена Терехова и какой-то темноволосый смазливый до приторности  молодой мужчина, который сразу же стал делать Наташе столь  недвусмысленные намеки и так достал своими приставаниями, что она готова была сойти в ближайшем порту. Тогда Вадим пригрозил приставале, что выкинет того за борт, и мужчина на какое-то время притих.

  Первые дни круиза были приятны и расслабляющи. Потом прошли проливы, побывали в Стамбуле, двинулись вдоль греческих берегов. Совершили несколько экскурсий в районы развалин древнегреческих городов.  И все стало как-то надоедать. Наташе захотелось домой, к родителям, в деревню. Там хоть и не так жарко, но никогда не скучно. Можно побродить по лесу, искупаться в речке, поиграть с Сережей. А здесь, на яхте, приходилось плотно общаться с неприятными ей людьми. Алена постоянно выставляла напоказ признаки своей беременности. То в обморок падала, то ей было душно, то ее тошнило. И требовала от окружающих исполнять любые ее капризы.

   Наташа по большей части сидела в своей каюте, смотрела в окно на волны, на виднеющиеся на горизонте берега островов, мимо которых  проплывали, и тосковала о доме. Так прошло около недели.

   Однажды на ночевку было решено остановиться не в порту, как обычно, а причалить к берегу  одного небольшого островка. Алена не на шутку раскапризничалась. Ей захотелось отдохнуть на берегу, на твердой земле, развести костер, зажарить мясо. Марина с Вадимом и этот неприятный мужчина старались угодить каждому ее желанию.

Наташа не понимала этого странного их раболепства перед Аленой  и участвовать в нем не собиралась. Правда, в душе считала, что такое неприязненное отношение к Алене у нее из-за ревности. Но переломить себя не могла. Потому осталась ночевать на яхте.

   Ночью ей не спалось. На острове шумели, звучала музыка, раздавались пьяные возгласы, взрывы смеха. А ей на яхте было тоскливо и одиноко. Тем более что на судне остался дежурить только один матрос, а остальные приняли участие в пирушке. За этим шумом никто не заметил, как к яхте причалила весельная шлюпка. На борт поднялись трое мужчин. Они сноровисто обшарили каюты, скрутили вахтенного матроса, затем нашли Наташу в ее каюте.

   Что было дальше, она помнит лишь обрывками. Она умудрилась вырваться из рук этих страшных мужчин, бросилась в воду, попыталась плыть к берегу. Там все всполошились, стали суматошно бегать по песку. Капитан и матрос старались утихомирить испуганных людей. А один из поднявшихся на яхту бандитов вскинув автомат, несколько раз выстрелил в мечущихся людей. 

   Наташе не удалось далеко уплыть от яхты. Вскоре ее схватили те, что оставались в лодке, рядом бросили связанного матроса, сняли с яхты оставшихся там бандитов и споро поплыли куда-то в темноту.



   Пред грозные очи своего приятеля я предстала на следующий день. Валерий Яковлевич самолично забрал меня из Городца и отвез в Малый Калинов на разборку к шефу. Ближний свет, честное слово. Мог бы уж и в гостинице Надежды поселить. Так нет же, сначала спровадил домой, заставив меня пережить неприятную ночь в раздумьях, чем мне на этот раз грозит мое непослушание.

 Нет, насколько проще жить, когда у тебя нет за душой таких вот грозных и влиятельных приятелей детства, возомнивших себя вершителями судеб и требующих жить по их указке. Правда, без него моя головушка, наверное, давно бы покоилась под калиновым кустом.  Так что тут ничего не поделаешь. Раз уж он решил меня опекать, то изменить я уже ничего не в силах.

   Лепилов сидел в своем кабинете за столом точно так же, как и несколько дней назад, когда я приходила за разрешением на поездку в детдом. Даже одет был, кажется,  так же. Вот только не было того сельхозника на диване.

   Я не стала играть в молчанку и тут же спросила:

   -- А что стало с тем мужиком, что здесь слезы лил?

   Алексей удивленно вскинул бровь. Ясонов ему что-то сказал вполголоса.

   -- С чего это тебя он заинтересовал? – тут же вздыбился приятель. – Опять куда-то хочешь вляпаться?

   -- Ну, вот еще, -- дернула я плечом. – Нельзя уж и спросить. Просто интересно. Помог ты тому дядьке?

   Лепилов мгновенно обмяк и ядовито улыбнулся.

   -- Ты знаешь, обошлись без твоего вмешательства. Подумаешь, рейдерский наезд. Это мы и сами умеем. Так что не переживай. Там все в порядке. Земли теперь мои, пусть селяне работают так, как считают нужным… А поговорим мы, давай, о твоем путешествии. Мне тут Яковлевич кое-что уже поведал. Но я деталей не знаю. Так что, рассказывай, я слушаю…

   Я скептически глянула на Ясонова. Что он мог такого рассказать? Потом вспомнила, что у начальника службы охраны какие-то шуры-муры с Ольгой. Значит, Николай Семенович о чем-то там проговорился. Ну, значит, и мне можно. И я поведала о том, что случилось со мной за последние дни. Чего скрывать? Я ничего противоправного не совершила. Да, честно говоря, и никуда влезть не успела…

   Мой приятель внимательно слушал рассказ, изредка переглядываясь с Ясоновым.

   -- Так, значит, ты пришла на базу, а микроавтобус там уже стоял?

   -- Ну, да. Я зашла на проходную, спросила, где машина, которую мне для детдома приготовили. Дежурная махнула в сторону стоянки, вон, говорит, ждет. Ну, я и пошла.

   -- А на номера ты обратила внимание?

   -- А зачем? Здесь только ваши машины. Да и кому нужно тратить деньги, закупать подарки для детдома, брать меня в попутчики, если все это можно осуществить и без меня?

   -- Как выглядела эта девица? – продолжил допрос Алексей.

   -- Как, как, обычно. Правда, возраст у нее приблизительно мой, но выглядит хорошо. На первый взгляд, намного младше.

    -- Ладно, внешность опустим. Что она говорила?

    -- А ничего. Молчала всю дорогу. Только на мой вопрос, как ее зовут, ответила, что Тата. А потом сказала, что полное ее имя Анатолия Альтман.

   -- Да-а? – мне показалось, что Алексей чуть не подавился от сдерживаемого смеха. – Ты хоть документы ее смотрела?

   Я вдруг обиделась:

   -- Слушай, когда это я у твоих работников документы спрашивала? Я пока тебе верила…

    -- Ну, мне ты можешь верить и дальше, а вот у незнакомых все же документами  интересуйся. Тем более, что я тебе направляю людей проверенных и лично тебе знакомых.

   На это мне возразить было нечего. Действительно, всех, кого мне посылали Алексей или Валерий Яковлевич, я знала в лицо. Так что, действительно, это был мой прокол.


    День спустя Ясонов опять привез меня в Малый Калинов. Оказывается, мой приятель Алешка снизошел до моих проблем и заинтересовался поисками тех, кто подставил внука Натальи Ивановны. Мне это показалось странным. Не такой уж Алешка альтруист, чтобы бескорыстно помогать в сомнительных предприятиях. Я даже могу предположить, что и меня он опекает из каких-то своих далеко идущих соображений. Потому что, находясь у власти, он приобрел чувство вседозволенности, гордыни и богоизбранности. Впрочем, как и все остальное, относящее себя к элитарному слою, общество страны. И я не сомневаюсь, что если случится ему переступить через мой труп ради каких-то своих целей,  он это сделает не задумываясь.

   Однако на этот раз Лепилов предложил мне вместе с Ясоновым  поискать того обмененного в детдоме ребенка. Раз уж монахиня не сказала, где теперь ее муж, может быть, стоит начать с ее дочери?

   Мне пришлось сообщить адрес, полученный от настоятельницы монастыря. Вначале я решила  выставить свои условия, но друг мой Алешенька усмехнулся и пригрозил:

   -- Надеюсь, ты пока не сомневаешься в моих возможностях?    Мне вполне по силам подкупить не только мать настоятельницу. Тем более, что она теперь мой близкий друг, после того, как я оплатил стоимость и организовал строительство колокольни храма, о восстановлении которой они так долго мечтали и собирали пожертвования. А тебя в таком случае от расследования отстраню…

   Это был неприкрытый шантаж, но… я поняла, что меня не устранят от поисков и даже позволят съездить к дочери монахини.

   Через некоторое время Ясонов прибыл за мной на внешне неприметной машине. В марках я не особо разбираюсь, потому и поинтересовалась, почему на этой развалюшке, а не на «хаммере»?

    -- Старушка неказиста, но даст фору любому внедорожнику, -- похлопал по капоту машины Валерий Яковлевич и добавил, -- нечего мелькать в глубинке барскими игрушками. Садитесь, едем в гости к дочери монахини…

    -- А Алексей? Он вроде бы собирался?

    -- Ох, не барское это дело собирать сведения. Он будет координировать наши действия из офиса…

    -- Да-а, -- только и смогла я произнести и надолго заткнулась. Алешка мой приятель детства и из каких-то, одному ему понятных соображений, решил опекать меня и моих детей. Конечно, причины этому есть, и я о них уже рассказывала, но очень многие предпочитают на такие мелочи не отвлекаться. А в случае, если эти мелочи мешают, могут запросто их убрать. Потому в поведении моего друга много непонятного. Я не сомневаюсь, что при необходимости он, не задумываясь, может убрать меня со своего пути, но вот пока возится со мной и с моими бредовыми идеями, отвлекаясь от серьезных проблем, которые ставят перед ним бизнес и власть.

    Словом, мы с Ясоновым отправились в путь на поиски дочери монахини. Машина споро катила по шоссе. Внутри она оказалась вполне комфортной и даже с кондиционером. Услышав мои выводы, Валерий Яковлевич фыркнул и заявил, что всех достоинств этой колымаги не знает никто.

    На подъезде к МКАДу мой спутник уточнил по компьютеру обстановку с пробками в столице и области, потом сориентировался по карте, и мы двинулись по объездным дорогам. Я почти никогда не ездила по таким закоулкам. В одном месте пришлось переезжать через речку на допотопном пароме, в другом – по полуразвалившемуся мосту. Оказалось, что и в столичной области есть такие медвежьи углы, где простому люду даже в столь просвещенный век приходится жить в условиях средневековья.

   Наконец,  наш путь подошел к завершению. Навигатор привел машину к той деревне, где обитала дочь монахини Аполинарии.

   Местная церковь стараниями прихожан приводилась в божеский вид, но средств и пожертвований было недостаточно. Батюшка Илья и матушка Елена сердечно встретили нас на пороге дома. Священник еще не снял рабочий фартук, а его одежда была в извести и краске. Он только что вместе с рабочими трудился на лесах, возведенных вокруг стен церкви.

   Нас пригласили в дом отобедать. За трапезой я рассказала, что по случаю оказалась в монастыре и  познакомилась с сестрой Аполинарией. Я имела с ней беседу, после чего сестра Аполинария отбыла в скит.

   Матушка Елена склонила голову, слушая известие о матери. Три девочки-погодка молча смотрели на меня  широко распахнутыми глазами. Все они были похожи на свою мать, а та живо напоминала мне монахиню Аполинарию.

   Наконец, когда обед завершился и отец Илья извинился за то, что покидает нас, так как его ждут рабочие, а Ясонов напросился с ним в церковь, чтобы посмотреть, какие там ведутся работы, мы с Еленой остались одни. Она отпустила девочек в садик у церкви под присмотр старушки и известила, что сможет уделить мне совсем немного времени. Летом каждый час дорог.

   Я поинтересовалась, знает ли она, где живут ее отец и брат.

   -- Конечно, я с папой постоянно в контакте. А Дима… Вот что, вы спросите об этом у папы. Я дам вам адрес…

    Вскоре мы уже катили по шоссе в сторону столицы.

    -- Да, жизнь в российской глубинке впечатляет… -- пробормотал Ясонов. Я тут же откликнулась:

    -- Еще бы, ужасающая нужда, все властьпредержащие норовят ободрать селянина, как липку, и никакого просвета в нищенской жизни…

    --  Я не о том. Какая сила духа  зреет в этих людях. Они все еще в поиске, им есть что искать и находить. Это в больших городах люди в большинстве своем истратили себя и растеряли силу своего национального духа. Что в  городе человеку надо? По большому счету. Поесть послаще, ну, карьеру сделать, при этом, можно и по трупам ближних потоптаться, карабкаясь на вершины власти. Захапать побольше бабла, накупить шмоток, брюликов, ну, яхту, домишко за рубежом… Совсем уж отмороженные уже на непотребство перешли от пресыщения… И все… Больше им ничего не нужно. В голове пустота, а в глазах алчность… видно, как в них счетчики щелкают, оценивая мир в валюте. Им бы у селян поучиться смыслу жизни…

   -- Да кто ж сейчас поменяет жизнь в столице на прозябание в глухой деревне?

   -- Ну, вот же отец Илья поменял. Сын преуспевающих родителей, а бросил все, уехал в глубинку… Я спросил, чем помочь могу ему… А он отвечает, все есть. Надо вот только веру в людях возрождать, чтобы опять поднялся род людской… Что могу сказать. Подвижники. Я, конечно, пожертвовал на благое дело. Отец Илья здесь в деревне сейчас в почете. Он является их последней надеждой. Помогает населению избавляться от пагубной привычки к спиртному. Ищет людям работу, организовал общину сельскохозяйственную, чтобы смысл жизни у людей был. К нему  народ из окрестных деревень потянулся… Побольше бы таких бессеребренников, пекущихся не только о своем благе, но и о простом народе, о своей стране, об истории своего народа… Это не пустые слова. Здесь, у отца Ильи я многое понял…



    Лепилов вначале поморщился, когда я напомнила о своем желании съездить к отцу Елены и Димы. Потом глянул на Ясонова.

    -- Вот что, Яковлевич. Раз уж ты в теме, поопекай ее еще немного. Сам понимаешь… -- тут Лепилов как-то странно взглянул на своего начальника службы безопасности.

   Я подозрительно оглядела обоих. Что-то не понравились мне все эти недомолвки. Что-то два этих сытых господина темнят. Что-то знают такое, о чем мне говорить не положено. Или приятель  дал  Ясонову такие ценные указания в отношении меня, что я теперь буду как собачка на поводке. Но это уж посмотрим по обстоятельствам. Хотя… Ясонов настолько весомая фигура в структуре Лепиловского бизнеса, что отправлять его по пустякам, ради моего любопытства, даже  Алексей вряд ли решится. Значит, знают они что-то такое, о чем мне предпочитают не говорить.

    Отец матушки Елены жил в большом индустриальном городе, работал на заводе. Мы прибыли туда чартерным рейсом. Ясонов сразу из аэропорта повез меня на какую-то дачу за город. Оказывается, и сюда простирается длинная длань моего приятеля. И дачка, скажу вам, нехилая. Я подступила с расспросами к своему спутнику. Но тот только отмахнулся.

   -- Не заморачивайтесь, Ксения Андреевна. Это жилье моих знакомых. Не в гостинице же нам  останавливаться.

   А, на мой взгляд, почему бы и нет. Но тут я права голоса не имела, так что в душе осталась при своем мнении, а вслух предпочла ничего не говорить.

   Квартиру отца Елены мы нашли быстро. На стук вышел седой, но довольно подтянутый мужчина. Он вопросительно взглянул на нас.

    Ясонов быстро ввел его в курс дела. Мужчина не стал  предъявлять претензий по поводу неурочного прихода, молча пропустил в квартиру.

   -- Мы хотели бы увидеть вашего сына… -- начала я. Но хозяин квартиры взмахом руки остановил меня.

   -- Если вы прибыли от дочери, значит, знаете о нашей трагедии…

   -- В общих чертах, так сказать, -- вступил в разговор Ясонов.

   -- Что ж, идемте в кухню, разговор долгий, давайте продолжим его за чаем, -- предложил хозяин и провел нас в маленькое помещение, поразившее меня чистотой и уютом. Чувствовалась женская рука. Но хозяин, проследив за моим взглядом и правильно предугадав направление моих мыслей, лишь покачал головой:

   -- Один живу. Тешу душу  надеждой, что однажды приду с работы, а тут жена. Знаю, что призрачна эта мечта, а душу греет.

    Хозяин со знанием дела заварил свежий чай, выставил варенье, печенье, мед в розетке. Все в его движениях было размеренно и привычно.

    -- А где же ваш… -- я на мгновение запнулась, -- Димка?

    -- Димка-то, в армии, служит. После этого поступать думает в военное училище. Молодец,  парень. Зачем он вам?

    Мы рассказали о сути поисков, о том, какие выводы привели нас в этот дом.

    -- Димка не знает, что он не наш ребенок. Он очень переживает, что мама далеко, но мы ему объяснили с Леной, что мама больна. Анюта ведь действительно заболела. Она восприняла свой поступок как предательство в отношении сына. Наш мальчик при родах получил травму и на всю жизнь должен был остаться глубоким инвалидом. А отсутствие денег, лекарств и квалифицированной помощи вообще превращало его в растение. Я не осуждаю Анюту. Она поступила так вгорячах, когда согласилась на обмен. Но нашему мальчику там действительно было лучше. За ним был уход, Анюта до последнего дня была при нем. И если ничего не смогла сделать против его отправки за границу… это не ее вина. Такова жизнь… А вот Димку она не смогла принять. Он ведь был совершенно здоровый малыш, худой и забитый… но здоровый. И этого она себе не могла простить. А я так считаю, бог все видит. Он распоряжается нашими жизнями. Значит, так предопределено небесами, что мы должны заботиться об этом ребенке. И я о нем забочусь и надеюсь, что это помогает моему кровному сыну везде, где бы он ни был.

    -- Значит, Дима не догадывается, что он неродной? – уточнила я.

    -- А откуда ему об этом знать? Документы у сына настоящие, Леночка приняла его как брата. Она знает, что он неродной, но мы решили, что мальчик узнает правду только когда станет взрослым и то, если возникнет крайняя необходимость. Ведь у него родных не было. Мама погибла, бабушка с дедушкой тоже, а отец, если можно так назвать этого человека, сдал его в спецдетдом. Как будто не догадывался, что там творится. Деньги оплачивал за его содержание, большие деньги, а сам никогда не навещал.

    -- Можем ли мы повидаться с Димой? – вклинился в разговор Ясонов.

    -- Зачем? – недоумевающее взглянул на Ясонова хозяин дома. – Я точно знаю, что мальчик в армии, никуда он не отлучался. Я с ним в постоянном контакте.

    -- Видите ли. Если мы нашли его, могут и другие. Нам не хотелось бы причинить ему боль, но… сами понимаете. Есть что-то в этом деле неясное, не хотелось бы, чтобы кто-то решал свои дела за счет Димы.



    Наташа со стоном перевернулась на бок. Болело все. Казалось, на теле нет ни одного здорового сантиметра кожи, а внутри – ни целых  органов, ни костей. Ее опять зверски избили. Ни за что. Просто одному из завсегдатаев притона доставляет удовольствие уродовать белых женщин. За это он платит огромные деньги, вот хозяева притона и закрывают глаза на его садистские развлечения.

   Уже больше полугода прошло с момента захвата судна. Из воспоминаний осталось только то, как ее выволакивают из воды в лодку, где уже лежит связанный матрос, крики на берегу, и жуткая очередь из автомата, всколыхнувшая еще более  ужасные крики.

   Вскоре девушка поняла, что ее захватили в плен пираты. Раньше она только читала об этом в книгах и была уверена, что такое, если и было, то только в давно ушедшие времена. А оказалось, что эта древняя дикость вполне успешно процветает и в наши просвещенные дни. И где? Рядом с вполне цивилизованными странами…

   После непродолжительного пути лодка пристала к берегу маленького островка с великолепной виллой с бассейном и пляжем. Хозяин всего этого острова появился довольно скоро. Он словно скотину осмотрел матроса, проверил зубы, сгибы локтей, ноги, потом что-то резко бросил на гортанном языке одному из пиратов. Тот молча склонился в поклоне.

   Потом настала очередь Наташи. Тут заговорил руководитель пиратов. Он что-то доказывал хозяину острова, резко проводил ребром ладони по своей шее, хлопал кулаком одной руки по ладони другой. Но хозяин был непоколебим. Он гневно крикнул в глубь острова. Тут же появились несколько охранников с оружием, и спор был завершен. Пиратам вынесли кейс, в котором лежали деньги и пакет с белым порошком. Скорее всего, наркотики.

   Больше этих пиратов Наташа не видела. Видимо, они промышляли разбоем в этих водах, нападали на прогулочные суда, брали заложников, а потом вымогали у родственников деньги. А если те не смогли оплатить, продавали пленников в рабство. Вначале у девушки затеплилась надежда, что и ее взяли в  качестве заложницы. Она верила, что Михаил, пусть и женится на другой, все-таки найдет возможность ее выкупить… Но время шло, а известий от родных не было. И надежды стали таять, как легкие облачка в ясный день.

   Вскоре она поняла, что владелец острова всего лишь перекупщик товара. Таких пленников, как Наташа и матрос, у него в подземном этаже дома в клетушках находилось десятка два  разных национальностей.

    Однажды в гости к владельцу острова съехались  гости. Был организован грандиозный банкет.

 Весь день гости развлекались на пляже, на корте и на поле для гольфа. А вечером устроили гладиаторские бои между пленными мужчинами.

Потом настала очередь женщин. Каждый из гостей мог взять себе понравившуюся девушку. Наташа понимала, что рано или поздно ей тоже уготована подобная участь, но как всегда, оказалась не готова к предстоящему. С детских лет она верила в непоколебимую силу и мощь своего государства, в провозглашаемые в нем духовные ценности, в социалистические идеалы. Была уверена, что государство защитит ее.

   Она была активной комсомолкой, поборницей скромного и целомудренного образа жизни. Даже то обстоятельство, что родила ребенка вне брака, не поколебало ее устоев. Ведь она родила от любимого человека. И если бы захотела, могла  стать законной супругой Михаила. Не хотела только ломать ему жизнь и блестящую карьеру.

   А тут в одночасье от нее требовалось переломить свои внутренние устои, отказаться от тех нравственных принципов, которые закладывали в нее родители, любимые книги, герои фильмов.

   Наташа приглянулась тучному обладателю глянцевой лысины и курчавой бороды, не скрывающей толстых, красных губ. Он тут же раскрыл чековую книжку и что-то сказал хозяину. Тот отрицательно покачал головой, потом ответил. Начался обычный торг.

   Девушка с ужасом смотрела на то, как продают ее… женщину свободной страны. Она никак не могла взять в толк, как это возможно в нашем современном мире, где последние годы только и было разговоров, что о западной демократии, свободе личности…

   Все ее сверстники, студенты и работники предприятий, наперебой доказывали, что только в социалистическом обществе все находились о кабале у государства, а за рубежом, в цивилизованных странах, куда так стремилась наиболее продвинутая часть Наташиных знакомых, их ждет настоящая свобода, невиданное прежде благополучие, возможность вкусить все земные блага…

    Сейчас Наташа на себе ощущала, откуда берутся все эти блага. Ее продавали как какую-то скотину. Шел торг между покупателем и продавцом о ней,  как о неодушевленной вещи, а не как о человеке, не как о личности. Впрочем, она и была для этих пресыщенных вседозволенностью и развратом господ неодушевленной, всего лишь обычной игрушкой для развлечений.

   Хозяин острова продал Наташу с хорошей прибылью. Это чувствовалось по его игривости, по тому, как потирал ладони и похлопывал покупателя по плечу. Еще вместе с Наташей в собственность бородача с красными губами перешли две девушки и один мальчик с огромными миндалевидными глазами, которому было не больше десяти лет.

   Купленных рабов новый хозяин тут же распорядился перевести на свою яхту и запереть в крохотной каюте.

   Наташа попыталась разговориться с другими пленниками. Девушки вначале робко посматривали на нее, потом на двери. Наконец одна сказала, что она из Молдавии. Ее пригласили поработать в Греции. Но сразу по приезде отобрали паспорт и продали на этот остров. Вторая девушка лишь отрицательно качала головой, показывая, что не понимает. Неожиданно мальчик прижался к Наташе и прошептал, коверкая слова, что он из Грузии. Его на улице остановила женщина, спросила о родителях, предложила подвезти до дома. Больше он ничего не помнит.

    Наташа поняла, что все они жертвы пиратов. Все они в этом так называемом свободном мире являются не полноправными членами общества, а только товаром. И их судьбы целиком зависят от прихоти нового хозяина. Но у нее теплилась надежда, что страна о ней не забудет, что родные сумеют узнать, где она, и помогут вырваться.

   А рядом с ней находились другие пленники, каждый из своей страны. Каждый на что-то надеялся…


    Первые же дни пребывания на новом месте показали, что если пленники и строили предположения о своей дальнейшей судьбе, то они даже в сотой части не отражали реального положения дел.
 
    Девушек сразу разъединили. Куда они исчезли, и что с ними стало, никому уже не узнать. С Наташей остался лишь мальчик Отари.  Их двоих с яхты перевели в автофургон без окон и заперли там. А потом долго везли куда-то.

    Поздно ночью машина остановилась, мальчика выгрузили, а Наташу повезли дальше. Так она оказалась в горах, в каком-то замке, явно старинном. В горах она бывала, когда жила на Кавказе. Но эти чем-то неуловимо отличались. Вся панорама была какой-то ухоженной, цивилизованной, резко отличающейся от первозданной красоты Кавказских гор. А может быть, это ей только казалось.

    Наташу вначале не привлекали к работе. Она сидела в своей камере, а как еще можно назвать клетушку размером два на два метра без окна, с унитазом в углу и дощатым настилом вместо кровати. Есть давали два раза в день. И ничего больше. Изнуряющая тишина, слабый свет от маленькой лампочки над дверью днем и ночью, хотя определить, когда одна часть суток сменяет другую, было невозможно. Разве что предположить, что один раз еду приносят утром, а другой – вечером.

   Наташа в эти тяжелые часы ожидания часто думала о своем ребенке. Сережа еще так мал. Ему нет и двух лет. Он сейчас так нуждается в опеке своей матери. И в который раз  утверждалась в правоте своего решения отправить малыша к  родителям. Сейчас он для них лучшая поддержка в эти дни неведения, когда они гадают, куда она пропала.

   Наташа была уверена, что оставшиеся на берегу спутники уже известили российское посольство о нападении на яхту, о том, что двое представителей Российского государства оказались в лапах пиратов.

   Ей часто представлялось, что сотрудники посольства начали поиски пропавших граждан, выяснили, куда уплыли пираты, нашли хозяина острова и добыли сведения о  пленниках. И ее вот-вот должны выкупить. Или она придумывала себе, как Михаил нанимает детектива, который выясняет, куда увезли пленников. И тот раскрывает преступную организацию, которая торгует людьми…

    Но время шло, медленно, изнурительно, сводя с ума тишиной одиночества и оторванности от мира. Это было ужасно. Еще страшнее было осознание того, что она вычеркнута из мира живых. Разнообразили это существование только моменты кормежки. В двери открывалось оконце, на подставку вдвигался маленький подносик с миской и кружкой. И опять она сходила с ума от тоски и неизвестности…

   Однажды и этой монотонности бытия пришел конец. В один из дней дверь в камеру неожиданно раскрылась, в нее вошел незнакомец средних лет в спортивном костюме и с теннисной ракеткой в руке. Он оглядел пленницу, что-то сказал  стоящему за спиной охраннику, потом удовлетворенно кивнул головой и повернулся к выходу.

   Этот его приход был таким стремительным, что Наташа в первый момент приняла его за привидение. А увидев, что он уходит, ощутила ужас от осознания того, что опять останется одна. У нее даже возникло желание броситься за ним и остановить незнакомца.
Но тут из-за его спины появился другой, в камуфляже и с оружием. Он бесцеремонно схватил ее за локоть, заломил руки за спину и надел наручники.

    Потом они  шли по длинному коридору с множеством дверей. И за каждой, видимо, сидели такие же узники, как и Наташа.

    Что было дальше, мозг девушки отказывался воспроизводить. Видимо, защитные силы сознания для предохранения от сбоя, время от времени, отключали ее блоки памяти. То она видела себя в роскошном зале, где на нее науськивали собак, то на нее набрасывался огромный амбал, лишь внешне напоминающий человека, и творил с ее телом что-то невыносимое. То она оказывалась в каком-то помещении, и ее избивали бамбуковыми палками. Изо всего происходящего ей запомнилось только, что это были именно бамбуковые палки. И опять амбал с изуверскими наклонностями…

   Очнулась она от острой боли во всем теле. Болело все, каждый сантиметр кожи. Она опять лежала в своей камере на топчане. Так началась ее жизнь в каком-то нелегальном притоне, где периодически собирались любители острых ощущений. Хозяева притона организовывали для своих завсегдатаев самые жестокие и садистские развлечения. Иногда их жертвы не выдерживали, умирали во время подобных представлений. Это были своего рода издержки, которые хорошо оплачивались.

    Особенно лютует один из завсегдатаев. Высокий, лощеный, внешне красивый представитель высшего общества, судя по внешности, англичанин или скандинав. Ему просто доставляет удовольствие уродовать и калечить  именно белых женщин, представительницы других рас его не вдохновляют. Однажды он до смерти забил битой миловидную блондинку, которая что-то крикнула  такое, что взбесило этого изувера.

     Наташа страшилась, когда он приходил и осматривал пленниц. Иногда он отказывался от нее. И это была радость, это был отдых. Потому что другие пользовались ее телом, пусть жестоко, но ее это не волновало. Ее душа жила в своем коконе, внутри сознания, не откликаясь на издевательства и боль. И только этот садист придумывал каждый раз новые пытки, доводя свою жертву почти до смерти  и в самый последний момент отпуская ее плоть для дальнейшего существования.

    Но, видимо, и Наташа ему уже надоела. Она больше не сопротивлялась, не боялась, не убегала, не пряталась…

    Ее сознание притупилось и стало бесчувственным. А это больше всего бесило изувера. Потому что ему хотелось, чтобы его боялись, перед ним ползали и пресмыкались, а он вершил свой суд, исходя из настроения…

   …Очнулась Наташа не в своей камере, а в другой, такой же маленькой, но на двоих. Рядом был другой топчан. На нем лежала седая, высохшая женщина. Она странно хрипела, пытаясь вдохнуть воздух, и никак не могла сделать вдох. Наташа с трудом, ощущая адскую боль в груди, животе и ногах перевернулась и поняла, что пока жива. Она не могла смотреть на агонию умирающей. С трудом поднимая разбитую руку, перевернула старушку на бок. Та, наконец, смогла вздохнуть и зашлась сухим непрекращающимся кашлем, сотрясающим все ее немощное тельце. 

    Отдышавшись, старушка спросила, кто она и зачем помогла ей. Наташа удивленно и в какой-то степени заинтересованно взглянула на слабо дышащий божий одуванчик. Старушка лежала на боку все так же, как ее перевернула Наташа, с закрытыми глазами, жадно, со всхрипом вдыхая воздух. Тогда кто же говорил? К тому же по-русски. Неужели еще одна соотечественница попала в этот притон? И что здесь делать старой женщине?

    Вдруг она вновь услышала голос и негромкий смех. Опять взглянула на старушку. Нет, та лежит неподвижно.

-- Кто здесь? – слабым, прерывающимся от дикой боли шепотом спросила она. И вновь услышала голос:

-- Не шуми, не привлекай охрану. Это я, та, что лежит рядом с тобой. Молчи и слушай.

И дальше потрясенной Наташе было сообщено, что камера эта предназначена для тех, кто уже отжил свой срок, является отработанным материалом и подлежит утилизации. Если к утру не умрут сами, то их просто умертвят и сожгут в частном крематории. Так что жить им осталось до рассвета.

   -- А каким образом вы говорите? Почему я вас слышу, а тело ваше не двигается? Вы русская? – Наташа опять попыталась произнести слова, но разбитые губы не слушались, из гортани вырывались нечленораздельные звуки.

   -- Молчи. Нет, я не твоя соотечественница, хотя во мне есть толика крови твоего народа. Мы разговариваем мысленно, потому ты меня и понимаешь. Это не каждому дано. Лишь в наиболее сложные моменты, в экстремальных ситуациях, организм человека вспоминает о таких своих способностях, которые в обычной, обывательской жизни ему не нужны. Потому не трать силы. Я слышу тебя, а ты слышишь меня. И понимаешь. Этого достаточно. Мне осталось недолго. До утра я не доживу. Но я должна кому-то рассказать. Может быть, это и хорошо, что ты уйдешь в мир иной со мной, и то, что услышишь, унесешь с собой. Но молчать я не могу…

                Глава пятая.


    Старушка опять судорожно закашлялась, с хрипом втягивая в себя воздух. А в мозгу Наташи все звучал ее бесстрастный и спокойный голос.

    -- Когда-то давно, совсем в другую эпоху, часть жителей Земли вдруг решила, что она достойна стать вершителями судеб других. Им совсем не хотелось копаться в земле, как земледельцы, не хотелось гонять стада скота, как кочевники, бродить по лесам, как охотники. Им хотелось жить припеваючи, ничего не производя, но имея власть над остальными. Но как заставить другие народы, вполне самодостаточные и живущие в гармонии с природой, быть послушными  воле меньшинства? И они придумали такой способ. И стали повелевать остальными. А чтобы люди не восстали против них, власть эту не афишировали. Те народы, которые им не подчинялись, оказывали неповиновение, а уж тем более, сопротивление, теряли свою историю, самобытность, им внушалось, что они дикие, необразованные, неумелые, получившие все блага культуры от более высокоразвитых соседей. Им насаждались новые религиозные культы, которые требовали беспрекословного послушания властьимущим, во главе ставились свои, послушные воле захватчиков правители. А если народ все-таки выходил из повиновения, то его просто уничтожали…

   -- Кто же эти люди?

   -- Люди? – В голосе старушки послышался смешок. – Нет. Это не люди. Это хищники, которые в своем ненасытном желании вселенской власти перешли все мыслимые пределы морали. Они трактуют себя в качестве богов, вершителей судеб. Но когда все доступно, становится неинтересно жить. Нужна острота ощущений, а ее-то и нет. Вот и организуют войны, стравливают одни народы с другими, дергают за веревочки из закулисья, а послушные марионетки в этом мире выполняют их желания. И льются реки крови, гибнут дети, старики, уничтожаются страны и народы…

   Голос затих. Наташа со стоном перевернулась на бок, взглянула на старушку. Та все еще дышала, слабо, с легким хрипом.

   -- Я еще на этом свете. Я должна сказать тебе что-то важное. Это знание держит меня в этом мире. Так вот, эти нелюди, возомнившие себя богами человечества, обыкновенные ростовщики, обыкновенные воры и грабители. И что страшнее всего, убийцы. Они ведь могут существовать только за счет отъема у остального человечества произведенных теми продуктов труда. Они это знают, и это их бесит. Без народов, населяющих планету, они ничто. Пыль в космосе. Пока на Земле есть рабы, которые добывают для них ресурсы, эти нелюди живут. – Опять послышался смех. – Они и размножаться без этих рабов не могут. Пытались закуклиться в среде себе подобных, да очень быстро началось вырождение. Нужна свежая кровь. И не абы какая. А конкретная. От пранарода, основателя всех земных цивилизаций. Только его представители являются носителями основного генетического кода. Только этот народ, сколько бы крови в нем не мешалось, в третьем-четвертом поколении очищается до своей основной составляющей. Его представителей эти нелюди ненавидят больше всего. И гнобят, душат, а уничтожить не могут. Потому что, без него они и сами загнутся. И знают, что от него они свою погибель найдут… Но… время наше заканчивается. Я чувствую, что силы покидают меня. Осталось совсем немного…

   -- Кто вы? – мысленно спросила Наташа.

   -- Неважно. Скажем так, я взбунтовавшаяся нелюдь, понявшая всю бездну ужаса, который сотворили мне подобные с другими народами. Но я ничего не смогла сделать. Разве что убрать из этого мира порожденных мною  продолжателей этого рода…

   -- Вы убили детей?

   -- Детей? Нет. Это были уже не дети, а бездушные, злобные и расчетливые хищники. Но я их  убила не физически. Да у меня и сил бы не хватило. Я уничтожила их финансово. Я отняла то, что является их главным смыслом жизни. Я перекодировала все данные на их тайниках и счетах в банках. Они ведь доверяют электронике, они слепо верят только прогрессу, только машинам, надеясь в скором будущем заменить ими людей. Сейчас они бьются над тем, как вернуть свои коды… Но я ведь не просто так занималась в университете,.. потом читала студентам лекции… Мои силы на исходе… Молчи, внимательно слушай… Эти данные сейчас отпечатаются в твоем мозгу… Ты забудешь их… Но они всплывут, когда понадобится… если ты выйдешь отсюда… я на это надеюсь… останови их…

   Голова старушки дернулась, подавившись хрипом, и из горла вырвался протяжный  выдох…



   …Разбудил ее какой-то шорох. Наташа непроизвольно дернулась и открыла глаза. Она была в обычной камере. Оглядела все пространство вокруг. Где старушка, которая совсем недавно что-то говорила ей о каких-то злодеях? Никого нет.  И не видно никаких следов пребывания здесь кого-то другого. Она поняла, что это был только сон. Страшный, нереальный, изобилующий какими-то непонятными сведениями, неподвластными ее сознанию…

   Но вот шорох опять повторился. Она со стоном попыталась перевернуться из неудобного положения и посмотреть на источник шума. И тут чья-то рука закрыла ей рот. Ее моментально сволокли  на пол и затащили под топчан.

    Мгновением позже дверь в камеру распахнулась. В нее заглянул охранник, потом представительный мужчина. Они осмотрели пространство камеры, словно  надеясь что-то отыскать в этой пустоте.

   -- Здесь ее нет, -- сообщил один.

   -- Вижу, -- отозвался другой.

   Дверь захлопнулась. Наташа удивилась, что проверяющие не заглянули под топчан. Но дальше этого ее рассуждения не продлились, потому что незнакомец проворно  затащил  пленницу в отверстие лаза, оказавшегося под топчаном, потом аккуратно заделал  за собой ход. В полной темноте он вполне уверенно потянул Наташу, ухватив за ворот ее одежды, куда-то вглубь.

    Она потеряла сознание. Боль в покалеченном теле была столь невыносима, что мозг отключил сознание. Очнулась в каком-то подвале, затхлом и заваленном старьем. Рядом с ней был человек в черной одежде, даже на голове у него была маска с двумя прорезями для глаз.

    -- Кто вы? Где я очутилась? Где та старушка, которая лежала рядом? Что с ней стало?

    На все ее вопросы ответом было молчание. Возможно, незнакомец ее не понимал. Он взял ее руку, повернул запястьем вверх и посмотрел на небольшую наколку в виде переплетенных букв С и К. Этот  вензель когда-то придумал брат и помечал им свои книги. А когда пришло известие, что он погиб, Наташа попросила одного из знакомых ребят  выколоть ей татуировку на руке в виде этого вензеля. За это в свое время она получила нагоняй и на педсовете школы, и по комсомольской линии, и от родителей. Потом все спустили на тормозах. Все-таки лучшая ученица школы, да и горю все сочувствовали. Правда, Наташа старалась наколку скрывать от посторонних глаз. Ей было неприятно чужое любопытство.

    Неожиданно незнакомец заговорил. Голос его звучал странно, нереально. Словно это говорил неодушевленный механизм, без эмоций, без интонационной окраски.

    -- Что это обозначает?

    -- Вы русский? – удивленно и обрадовано спросила Наташа, на мгновение забыв о боли.

    -- Нет. Я учил язык. Этот рисунок мне знаком. У меня был друг, он его часто рисовал… Что он означает?

    -- Вы знали моего брата? Когда? Он жив?

   -- Ответь, что значит этот знак?

   -- Этот вензель придумал мой брат: С -- первая буква имени, К – фамилии. Скажите, он жив?

   -- Нет. Он погиб… Я увидел знакомый рисунок и решил в память о нем сделать доброе дело, спасти тебя…

   -- Спасибо. Но… где мы находимся?

   -- Это подвал под крематорием, в котором сжигают отработанный материал. Я работаю в крематории. Мне было приказано убрать два трупа из камеры. Там один был действительно труп, а другой еще дышал. Я  увидел рисунок… и решил спасти тебя. Спрятал в одной из пустых камер. Я проделал ход туда, чтобы скрываться от надзирателей…

   -- Так вы не из их числа?

   -- Я? Я обычный раб, и мое место у крематорской печи… Так вот, я не думал, что поднимется такой шум, когда один из трупов пропал… Все стали обыскивать… Пришлось вот таким способом спасать тебя…

   -- Но вас же может ждать наказание?

   -- А какое наказание может быть жестче, чем то, которое я уже получил? Я навечно прикован к этому месту. Я живой труп в этой могиле… Но тебя постараюсь вытащить отсюда…



   В архиве канцелярии детского дома, куда пробралась Тата, все папки в шкафу находились в идеальном порядке и располагались  по алфавиту.

   В ночной темноте все было призрачным и каким-то нереальным. Задернув шторы на окнах, она включила фонарик, укрепленный на лбу, стала пересматривать те папки, что стояли под литерой К. Но знакомой фамилии там не значилось. Странно. Ведь прослушка записала разговор этой дамочки, мнящей себя детективом, и владелицы дома в коттеджном поселке вполне четко.

   Тата долго думала, как подобраться к этому особняку и его обитателям и узнать сведения, которые она собирала долго и кропотливо. И тут она перехватила сообщение, что интересующая ее особа ждет к  себе в гости какую-то детектившу, которую привезет к ней давний знакомый.

   Детективша ей с первого раза не понравилась. Уж очень проста и невзрачна. А рядом с представительным стариком так просто видится обычной деревенской простушкой. Но Тата отлично знала, что за обычной, неприметной внешностью иногда прячется опасный и хитрый противник. Превратившись на время в уборщика улицы, она даже вступила в разговор с детектившей и незаметно прикрепила той микропрослушку. Тогда и узнала, что интересующий ее ребенок был отправлен в спецдетдом.

   Способ проникновения в детдом, предпринятый детектившей, был прост и удобен. И она не приминула им воспользоваться.

   Тата вполне серьезно выслушала все домыслы детективши, скептически восприняв предположение той, что все сведения им преподнесут на блюдечке. Потому что уже поняла, что само это учреждение носит явно криминальный характер, а поведение и одежда заведующей намекают на принадлежность той к какой-то противоправной структуре.

    Стоило только посмотреть на украшения этой благообразной дамы, да и на одежду, внешне неприметную, но произведенную самыми модными кутюрье современности, чтобы усомниться, что у обычной чиновницы районного уровня, получающей, пусть даже вдвое-втрое большую зарплату, чем другие государственные служащие ее уровня, хватит средств на такие цацки. А когда увидела ее хоромы на высоком берегу городского пруда, окруженные добротным трехметровым забором, поняла, что в этом детдоме, как, впрочем, и в ряде других, творятся дела, далекие от добродетельности и благотворительности…

    Но в архиве канцелярии детдома все было чинно и благообразно. Здесь не хранили компрометирующих сведений, в чем убедилась и недавняя комиссия следственного управления. А история маленького мальчика, волей судьбы попавшего когда-то в эти стены, была именно такого плана.

   Потом ей пришла в голову мысль о том, что мальчика могли поместить под другой фамилией. Она стала искать папку в другом отсеке. И нашла. Быстро перелистала документы. И стиснула зубы. В этих пожелтевших бумажках говорилось о том, что ребенок поступил в детдом в критическом состоянии, с тяжелой формой ДЦП. После курса лечения, состояние его было стабилизировано. Через какое-то время по линии благотворительной помощи детям с тяжелыми родовыми травмами он был отправлен в одну из зарубежных клиник, где и скончался в возрасте четырех лет…

   Больше Тате делать в этом детдоме было нечего. Она вышла из канцелярии, уже не заботясь о конспирации, перебралась через забор и направилась к лесному массиву в километре от города. В глубине его стояла с виду потрепанная машина. Достав ручной гранатомет, она вставила снаряд и навела видоискатель на роскошный особняк над прудом. Когда над крышей этого дома расцвел цветок взрыва, равнодушно сложила вещи в машину, завела мотор и, не глядя, выехала на лесную дорогу. Здесь ей делать было нечего. Она поняла, что ее надежды разбиты. В сердце осталось только одно желание: мстить. Мстить так, чтобы каждый из виновных долго и медленно вертелся на вертеле ее мести над огнем ее ненависти, расплачиваясь за каждую минуту ее унижений, боли, утрат и несбывшихся надежд.



   Незнакомец в маске устроил Наташу в дальнем углу подвала. Здесь она приходила в себя после побоев, залечивала раны и строила надежды на будущее. Незнакомец с металлическим голосом объяснил ей, что замок старинный, крематорий сделан в самой древней его части, где когда-то была кухня для челяди. Под кухней располагались подвалы и  колодец, в котором давно иссякла вода. Вход в подвалы находится за топкой крематория, а туда ни один считающий себя свободным обитатель замка не пойдет. Так что эта часть замка для Наташи оказалась самой безопасной. К тому же, вскоре с путаницей с трупами разобрались. Путем перекрестных опросов выяснили, что разом сожгли два трупа, хотя охраннику доложили об одном. Мол, каждый из рабов крематория решил, что о производящемся двойном сожжении трупов доложил напарник.

    Впрочем, охрана справедливо полагала, что никто из находящихся в замке без их ведома на волю не выберется. А если где и спрятался в дальнем углу, то там и околеет.

   Еду приносил раз в день незнакомец с металлическим голосом. Он молча ждал, пока она ела, потом забирал посуду. Иногда спрашивал о чем-нибудь из прошлой жизни. Интересовался тем, что творилось в мире. Сам он уже многие годы не выходил из замка и не знал, что делается за его стенами. То, что можно было услышать из пьяных разговоров охранников, располагающихся на верхнем ярусе над жилищем рабов, незнакомца поражало, но было каким-то нереальным, как и то место, где он обитал.

    Незнакомец с недоверием и даже ужасом слушал рассказ Наташи о том, что Советского Союза больше нет. Что страна распалась на пятнадцать республик. Теперь  каждая существует самостоятельно. Народ бедствует. В стране страшная инфляция. Предприятия закрываются. Люди месяцами не получают зарплату… Выживают за счет своих огородов. В столице и других больших городах идет разгул бандитизма. Все сферы деятельности поделены между мафиозными группировками. Людей крадут и продают, процветает проституция,  пошел накат наркомании на молодежь и подростков…

   Незнакомец в удивлении качал головой и что-то бормотал на непонятном языке. Однажды он спросил о том, как Наташа попала в этот замок. Та подробно рассказала, как ее похитили с яхты и продали в рабство. Но ее собеседника интересовала и предыстория событий. Он долго и в деталях расспрашивал о ее жизни, о том, чем она занималась, о ее семье, о работе, о друзьях и знакомых…

   Эти беседы были недлинными, но каждый раз возобновлялись с того момента, на котором закончились в прошлый раз. Да и посещения незнакомца были не регулярными. Он пояснил, что в замке он никому не доверяет. Здесь каждый борется только сам за себя. И если кто-то узнает о ней, то тут же донесёт охране, просто, чтобы выслужиться. Он даже в среде рабов считается изгоем. Ему доверена самая черная работа – загрузка в топку трупов, их сжигание и очистка от пепла. Но и за ним постоянно следят…

    Наташа поправлялась медленно. Плохо срастались поломанные ребра и нога. Многочисленные раны часто гноились и воспалялись. Незнакомец, который на вопрос, как его зовут, сказал, что она может называть его Саидом, приносил какие-то снадобья, мазал ими раны, зафиксировал ее переломы с помощью подручных материалов и ждал, когда все это заживет.  Их разговоры стали для обоих отдушиной в этом страшном и беспросветном существовании.

   Однажды, когда обычные темы разговора были исчерпаны, и пора было расставаться, Саид вдруг негромко произнес:

-- Я бы на твоем месте расправился с теми, кто тебя продал…

-- Как? Каким образом? – с заметным усилием усмехнулась Наташа. – Я ведь никого из этих пиратов не запомнила. Разве что остров. Но одна я ничего им не смогу сделать…

   -- Я говорю не о пиратах. А о тех, кто был к тебе близок, кто за твой счет устроил свою жизнь…

   -- Но… Я не понимаю, что вы этим хотите сказать… -- Наташа и сама иногда прокручивала в уме события той страшной поры, и в голове возникали и роились подозрения, но они так и не складывались в реальную картину.

   -- Что тут говорить. Кто тебя пригласил в круиз?

  -- Марина и Вадим. Они хотели, чтобы я развеялась в путешествии…

   -- Вот-вот. Одна мстила, что ты увела у нее перспективного жениха, другой, я думаю, хотел подставить своего приятеля и начальника. А в ходе круиза присоединилась и главная вдохновительница похищения…

   -- Алена? Она хоть и завистливая и порой подлая, но, думаю, на такое и она не способна… -- Наташа в сомнении покачала головой.

   -- Ты не знаешь, на что способна женщина, если она боится потерять любимого, но еще страшнее та, которая хочет пробиться наверх, получить богатство и таким образом решить все свои планы и осуществить мечты. Я только не могу понять, каким боком в этой истории завязан этот твой Михаил…



    Дни шли за днями, постепенно Наташа окрепла, кости ее срослись. Она уже передвигалась по подвалу. Ее таинственный знакомый заставлял ее проделывать определенные упражнения, с каждым разом их  усложняя. Работы у него  было  немного. Хозяева замка куда-то выехали, челядь развлекалась, как могла. На молчаливого крематорского раба никто не обращал внимания. Тем более, что он за любую шутку мог запросто мгновенно отрубить голову. Ему и еду подавали в окошко, вделанное в дубовой двери. Напарника забрали на другие работы. Это позволило Саиду чаще видеть Наташу.

    Когда она совсем выздоровела и окрепла, он однажды сообщил ей, что настало время расставаться. Она должна возвращаться в мир. Она должна покарать тех, кто ее предал и продал.

   -- Как? – с горечью спросила она. – Я нищенка, калека… Как я смогу добраться до своей родины? Я не знаю, где нахожусь, я не знаю языка… Мне лучше остаться здесь…

   -- А твой сын? Ты не думаешь о нем? Каково ему без поддержки мамы?

   -- Ты прав, Саид. Но я ничего не смогу сделать…

   -- Ты сможешь… Я тебе помогу…

   -- Ты? – Наташа удивленно оглядела черную фигуру в маске. Она постепенно перешла с ним на ты. Хотя это ей далось нелегко. Он был таинственным и страшным для нее даже теперь. Было в нем что-то дьявольское. Особенно в мелькавшем в прорезях маски огне ненависти в глазах.

   -- Я должен тебя поддержать. Не беспокойся, нас никто искать не будет. Я все устрою.
Через несколько дней он пришел в подвальное помещение с мешком за плечами. Неторопливо сдвинул крышку на жерле сухого колодца и скинул туда веревку.

   -- Спускайся. Когда достигнешь пола, лезь в правый лаз и ползи до конца. Там решетка. Будешь ждать меня там…

   Саид почти насильно втолкнул Наташу в колодец. И она стала спускаться по веревке, на которой были навязаны узлы. Внизу она нащупала проход и поползла по нему куда-то вниз. Вскоре ощутила ветерок и аромат моря. И ускорила движение. Еще несколько метров  -- и она у цели. Выход к морю преграждала старинная кованная решетка. Здесь она остановилась в ожидании Саида.

    Он долго не появлялся. Она уже забеспокоилась, как бы чего с ним не случилось, когда он появился в проходе.

    -- Все, идем, -- бросил ей небрежно и толкнул решетку. Она неожиданно плавно подалась вперед, открывая путь к свободе.

   Далеко внизу было дно ущелья, в которое с шумом забегали волны прилива. Так вот откуда доносился запах моря. За решеткой была узкая тропа, ведущая вдоль стены к какому-то подобию грота.

    -- Идем быстрее. Нам некогда любоваться красотами. Иди, прижимаясь к стене спиной и не смотри вниз, -- предупредил Саид и двинулся к гроту. Наташа последовала за ним. Ее внутренний голос вдруг предательски стал подталкивать ее взглянуть вниз, проверить себя. Она  усилием воли сдержала этот порыв. Медленно передвигаясь по тропинке, она, наконец, добралась до грота. Саид схватил ее за руку и втянул под навес. И в этот миг скала под ними дрогнула. Потом прокатился грохот взрыва, зашумели обвалы камня, крошки, пыли. Дневной свет померк. А скалу все сотрясали каменные осыпи, и эхо взрыва все перекликалось в горной гряде.

    -- Садись, нам ждать долго…

    -- Что это было?

    -- Взрыв… -- Саид пожал плечами.

    -- Это ты сделал?

    Ее спутник взглянул в ее сторону. Ей показалось, что в его глазах полыхнул огонь.

    -- Этот вертеп разврата давно надо было уничтожить…

    -- А люди?

    -- Все они, так или иначе, были трупами. Никто из них на свободу никогда бы не вышел. Так зачем мучиться, продлевать агонию…

    -- Но… ведь мы же вышли…

    -- Вышли. Тебе предстоит суровая миссия мести. Поверь, ничего нет слаще и страшнее этого. А я живой труп, мертвец. Мне предназначено вести тебя по этим кругам ада, помочь осуществить предначертанное…

   Саид сидел неподвижно, смотрел куда-то вдаль, словно что-то видел в этой пыльной пелене. Потом встал.

   -- Идем. Пора. Сейчас будет не до нас.

    Откуда-то издалека донеслись гудки серен, над ущельем пролетел вертолет…

   Саид уверенно спускался по тропинке вниз. Они только что вышли из подземелья, в которое попали из грота.

   -- Ты здесь раньше был? – удивленно спросила Наташа.

   -- Нет. – Был короткий и жесткий ответ.

   -- Но как ты знаешь, куда идти, где еще есть проходы, тропинки?

    -- У каждого свое знание… Мне дано одно, тебе другое… Я выполняю предсмертную просьбу. Чью, не знаю. Но я поклялся выполнить. И тогда мне разрешат умереть… Я хочу умереть, но мне не дают… это страшнее всего…

    Наташа больше не спрашивала. Она просто доверилась Саиду и шла за ним. Смерти она не боялась. Впрочем, и предательства тоже. После того, что с ней произошло за эти  ужасные времена, уже ничто не страшило. Только возвращение в старый мир тревожило, бередило душу. Но там был ее мальчик, ее родители… Она должна их поддержать.



    Тогда для них все обошлось благополучно. Они спустились вниз, к морю, долго шли вдоль побережья, перебираясь через каменные осыпи. Потом вышли к рыбацкой деревушке. На кольях, как и в старину, сушились сети, под навесами мужчины пили пиво и рассуждали о жизни. На подошедших вначале не обратили внимания.

    Саид подошел к одному из навесов, заговорил с сидящими за столом. Вдруг один вскочил, стал что-то возбужденно жестикулировать. Тогда Саид приподнял маску, скрывающую лицо, и говоривший мгновенно замолк. Другой поднял предупреждающе руку и негромко стал объяснять дорогу. Саид кивком поблагодарил и кинул на стол какую-то бумажку, видимо, деньги. После этого круто повернулся и, взяв за руку Наташу, быстро пошел по дороге в горы. Когда они скрылись  за поворотом, Саид стал подниматься по крутому склону вверх, торопя и почти таща спутницу за собой.  Весь день они брели по гористой местности, удаляясь от берега. Саид ни на минуту не давал ни себе, ни Наташе отдыха. Лишь когда солнце исчезло за горизонтом, и над миром раскинула свой звездный полог ночь, они устроились в углублении скалы и перекусили тем, что находилось в заплечном мешке Саида.

    -- Спи, -- приказал он после ужина. – Я буду дежурить. Не хочу стать ужином какому-нибудь хищнику…

   Наташа так устала, что не стала возражать и последовала приказу. Ей снился разговор со старушкой. Та опять предсмертно хрипела, а в голове Наташи раздавался ее бесстрастный голос. Он что-то говорил, говорил, но Наташино сознание никак не могло  трансформировать эту речь в понятный  текст. Ей казалось, что это журчит ручей… И все же, этот звук о чем-то ей напоминал, на что-то намекал… Но все это оставалось за гранью сознания…



    Вернувшись домой, я узнала, что меня разыскивает полиция.

    Зина осуждающе посмотрела на меня и покачала головой:

    -- Доигрались, Ксения Андреевна. Уже и менты вами интересуются…

    -- Да не знаю я, в чем дело. Вроде никаких грехов за мной нет. Я ведь здесь, как на привязи. В добровольном заточении. С чего это нашим доблестным работникам полиции меня разыскивать? Да, кстати, ты, надеюсь, Лепилову ничего не сообщила?

   -- Конечно, сообщила, -- дернула своим длинным носом моя домоправительница. – Мне за это платят…

   -- Ах, ты… предательница… -- я аж задохнулась от негодования. Зина, которую я считаю своей подругой, оказывается, стукачка. И кому стучит? Алексею. А тот мгновенно сделает выводы.

   -- Странная вы, Ксения Андреевна. Если вами интересуется полиция из соседней области, то это сразу наводит на определенные размышления. Это хорошо, что вы сейчас в Городце, а если бы отправились в Кудеяров, точно уже сидели бы в кутузке…

   -- Это еще с чего? Я ничего противоправного не делала. Тем более, что все время была под присмотром Валерия Яковлевича.

   -- В общем, мое дело маленькое. Я хозяина предупредила. Может быть, это через вас на него наезд, -- с запоздалым подозрением пояснила Зина.

   Так как моя домоправительница неровно дышит в сторону моего приятеля, я тут же ее простила. Просто поняла, что она в первую очередь озаботилась безопасностью своего предмета воздыхания, а уж потом моей.

    -- Ладно. Ясонов был со мной, так что патрону все объяснит. А там уж они решат, что делать, -- я махнула рукой и занялась своими неотложными делами. То есть, отправилась в свою комнату и уселась за компьютер. Надо было набросать кое-что из собранных сведений, чтобы не забыть.

    Ясонов появился тем же вечером.

    -- Собирайтесь, Ксения Андреевна. Едем разбираться, что это за наезды на вас.

    -- Куда?

    -- Узнаете.

    Валерий Яковлевич был лаконичен, но за этим малословием ощущалось такое бурление чувств, что я грешным делом подумала, что моего сопровождающего по приезду ждала неимоверная взбучка от патрона.

    Лепилов был взбешен. Едва увидев меня, он тут же заорал, выкатив глаза, что я опять влезла в историю, что теперь у него, вместо работы над новым проектом сельхозобъединения земель в какой-то холдинг, голова забита какими-то моими похождениями, и далее все в том же духе.

   Я резонно ответила, что все, что я делаю, находится под контролем Ясонова и непосредственно моего друга Алексея. Лучше бы не говорила, потому что дальше началось такое, о чем не хочется вспоминать.

   Словом, в этом детдоме, куда я ездила, работала комиссия следственного управления. Они там проверяли финансовые документы. Все там было чисто, деньги, получаемые из благотворительных фондов и из бюджета, все до копейки, отражены в отчетах…

   -- Кто бы сомневался, -- тут же фыркнула я. И тут же пожалела, что вмешалась в рассказ. Так как сразу начался второй акт воплей приятеля. Так что я пообещала молчать и слушать.

   Так вот, едва комиссия убыла восвояси, как дом заведующей был взорван. А она не просто обычная чиновница, она жена главы администрации… Короче, стали выяснять, кто мог это сделать. И заведующая детдомом вспомнила, что к ней обращалась некая Ксения Андреевна Антипкина, которая хотела криминальным образом поместить в детдом мешающего ей ребенка своего сожителя.  А так как заведующая ей, понятное дело, отказала, то эта женщина решила с ней таким образом рассчитаться. И теперь заведующая  требует, чтобы я была не только наказана, но и возместила весь причиненный ущерб.

   -- Ну, что ты об этом скажешь? – Лепилов неожиданно остыл и заинтересованно посмотрел на меня. – И какого это ты ребенка собиралась пристроить в этот гадюшник?

   -- Да никакого. Эта змея сама придумала такое развитие событий и предположила, что я именно за этим приехала в детдом. Тем более, когда я случайно проговорилась, что мне детдом посоветовала Наталья Ивановна.

  -- Так, -- протянул Алексей и переглянулся с Ясоновым. – Ладно. Наши юристы уже работают над этим вопросом, но тебе все равно придется дать показания. Так что будь готова ответить на вопросы.

   Потом меня отвезли в малокалиновский отдел полиции, где молодой следователь провел допрос. Но тут я на его вопросы ответить могла мало что. Потому что время взрыва не знала и на все каверзные вопросы отвечала, как могла. Впрочем, на время взрыва у меня было железобетонное алиби. Потому что в это время я находилась в гостях у отца Елены. И об этом тот тут же подтвердил по телефону. А кроме того, у Ясонова были сохранены билеты  на самолет. Но следователь на этом не успокоился, он долго выпытывал у меня подробности о сопровождавшей меня девице. К сожалению, и тут я ничего членораздельного произнести не смогла. Потому что охранница, она и есть охранница. Документы у нее были, она их на проходной в детдоме показывала, а больше я о ней ничего не знала…

   Словом, помурыжив меня довольно продолжительное время, следователь отстал. Оно и понятно. Идея свалить на меня этот взрыв была великолепная. Но… у меня за спиной стояли такие фигуры, что были они не по зубам ни следователю и его покровителям, ни заведующей с ее крышей в образе мужа-чиновника и его вышестоящего начальства.

   Думаю, что тут сыграл свою роль авторитет Лепилова в определенных столичных кругах. Конечно, осиное гнездо кто-то хорошо разворошил, раз этим занялись очень высокопоставленные  столичные чиновники.  И, видимо, кто-то нарушил сбалансированный бизнес по продаже детей за рубеж довольно ощутимо, если сразу стали это дело замазывать поисками любого мало-мальски подходящего объекта на роль виновного.



   Наташа проснулась резко, как от толчка. Где-то рядом слышались голоса. Языка она не знала, но говор ее страшил. Неожиданно из-за камня показалась темная фигура.

   Наташа готова была закричать, но та сделала знакомый жест молчать, и девушка притихла. Голоса стали удаляться. И вскоре стихли.

   -- Кто это? – шепотом спросила она у спутника.

  -- Рыбаки. Нас ищут.

   -- Зачем?

   -- Мы подозрительны им. Надо уходить в город. Здесь все друг друга знают. Чужаков быстро вычисляют. Думаю, кроме рыбной ловли здешние жители, как и в старину, промышляют разбоем. Какой-никакой, а заработок…

   Саид собрал пожитки, и они с первыми лучами солнца пошли дальше. Мужчина хорошо ориентировался в гористой местности. Наташа никогда бы не смогла выйти из этого лабиринта скал без посторонней помощи. Их путь лежал вглубь страны.

   В городе, показавшемся Наташе огромным и шумным, они затерялись в толпе праздных туристов, бродящих по старинным улочкам с фотоаппаратами и щелкающих все наиболее примечательные объекты старины.

    Наташа устала, но с любопытством двигалась по улицам города. Ей казалось, что она хорошо знает эти дома, что уже сотни раз проходила по этим улочкам. Неожиданно она увидела здание, показавшееся ей особенно знакомым. Подчиняясь внутреннему голосу, свернула к двери,  которая приветливо распахнулась ей навстречу.

    Не обращая внимания на предостерегающий возглас Саида, Наташа прошла в зал к стене с множеством маленьких дверок. Как-то бездумно, на полном автомате протянула руку к одной из них, набрала на пульте несколько цифр. Дверца распахнулась. Внутри лежала корреспонденция. Но она девушку не заинтересовала. Наташа сунула руку дальше и достала конверт. Его и взяла. Затем закрыла дверцу и под подозрительным взглядом секъюрити вышла на улицу. Саид все это время стоял у входа, в натянутом на голову капюшоне куртки. В жаркий день это выглядело по меньшей мере странно и опасно. Но он не мог уйти от входа, каждую минуту опасаясь услышать крики или вой сирены.

   Но все обошлось благополучно. Наташа без проблем вышла из банка, на ходу вскрывая конверт. Там оказался ключ, скорее всего от банковской ячейки и пара кредитных карт.

   -- Что это? – спросил Саид, разглядывая пластиковые прямоугольники.

   -- Не знаю, -- честно призналась Наташа. – Но чувствую, что это деньги. Надо искать, где эти картонки можно обменять на банкноты.

   Вдруг Наташа увидела странное углубление в стене. Терминал, всплыло в мозгу. Она мгновенно представила, что должна сделать. Через пару минут на руках у нее были деньги. Как получилось, что она  знает, как пользоваться этими приборами, Наташа не задумывалась. Не до того было.

    В ближайшем магазине они приобрели новую одежду, превратившись в беспечных туристов, купили велосипеды и вскоре катили по шоссе в сторону от морского побережья.

    Ключ, оказавшийся в конверте, Наташа повесила на бечевке на грудь. Она чувствовала, что он ей вскоре пригодится.



   Месяц спустя в одной из клиник пластической хирургии появились два странных клиента. Мужчина и женщина. Они оплатили ряд дорогостоящих пластических операций. Оба были покрыты шрамами и увечьями, большинство из которых никак нельзя было отнести на счет аварий. Персонал клиники, привыкший к тому, что у богатых свои причуды, с пониманием отнесся к новым пациентам. Тем более, что все было щедро оплачено.