Рождение Черубины

История Черубины де Габриак - самая знаменитая литературная мистификация русского Серебряного Века. Это своего рода художественное произведение, но не записанное на бумаге, а созданное в самой жизни. Сказка, которая стала реальностью.
Жила в Петербурге некая Елизавета Ивановна Дмитриева. Родилась она 31.03.1887 г. в небогатой дворянской семье, была хромой от рождения. С детства (с 7 лет) болела туберкулезом костей. Периодически была прикована к постели. Оправилась от этой болезни только к 1903 г. (в 16 лет), после того, как недуг 7 лет держал ее в постели.
В то же время Лиля (так ее называли родные и друзья) блестяще училась, окончила гимназию с золотой медалью, затем Императорский Педагогический институт, непродолжительное время училась в Сорбонне.
В то время, когда «родилась» Черубина, Лиле Дмитриевой был 21 год. Она с детства привыкла считать себя уродом1, была внутренне одинока, застенчива и ранима. Но душа у нее была страстная; она жаждала любви, полной, яркой, насыщенной жизни.
Казалось бы, ничего этого ей не было и не могло быть дано. Но случилось так, что все, о чем она мечтала, сбылось - на самом деле, в реальной жизни. И автором этого чуда стал знаменитый русский поэт и удивительный человек, ближайший друг Лили Дмитриевой - Максимилиан Волошин.
Известно, что дом Волошина в Коктебеле (в Крыму) был превращен его хозяином в своего рода дом отдыха для писателей и художников - вообще творческой интеллигенции с севера. А Лиля Дмитриева писала стихи. В Коктебеле она и познакомилась с Волошиным.
Характернейшей человеческой чертой Максимилиана Александровича была его редкостная человечность, обращенность к людям, огромный интерес к каждому, с кем сталкивала его судьба. В своем «Доме Поэта» (так он его называл», так называется одно из его известнейших стихотворений) ему удавалось создать совершенно особую нравственную атмосферу, которая как бы «выпрямляла» людей.
Во время гражданской войны М.Волошин спасал от расстрелов как красных (когда Крым был захвачен белыми), так и белых (при большевиках), за что и те, и другие грозились расстрелять его самого: белые - за то, что он красный, а красные - за то, что белый.

В то время в Петербурге издавался модный литературный журнал «Аполлон», которому Лиля предлагала свои стихи. Издавал журнал Сергей Константинович Маковский, в кругу приятелей – Папа Мако, дворянин и аристократ, чрезвычайно светский и элегантный человек. Как-то он даже советовался с Максимилианом Александровичем, не ввести ли такого правила, чтоб сотрудники являлись в редакцию не иначе, как в смокингах.
Конечно, Маковский любил красивых, обворожительных и светских женщин, а Лиля, скромная, не элегантная и хромая, удовлетворить его не могла, и стихи ее были в редакции отвергнуты.
Но как мог Волошин с этим примириться? Ведь Лиля и без того была глубоко неуверенным в себе человеком. И тогда была изобретена Черубина де Габриак.
Сначала просто решили послать в «Аполлон» стихи под псевдонимом. Волошин, глубоко понимавший всех людей, прекрасно знал и Маковского, хорошо представлял себе его идеал женщины. Конечно, это иностранка, таинственная, загадочная, аристократка. Конечно, она неотразима, обворожительна, прекрасна. Ее судьба трагичная и роковая.
Итак, нужно было изобрести псевдоним. У Волошина в доме, на полке, в числе прочих необычных вещей, стоял виноградный корень странной формы, который он как-то нашел на берегу моря - он его называл «чертом Габриаком». Имя этого «черта» и стало фамилией-псевдонимом. Имя же Черубина придумала (вернее, вспомнила) сама Лиля (это имя героини Брета Гарта, популярного в то время писателя, автора приключенческих романов). Разумеется, Черубина была аристократка древнего рода, поэтому неминуемо стала Черубиной де Габриак.
В тот же день Маковскому от лица новорожденной поэтессы было послано несколько стихотворений и письмо. Письмо было написано самым утонченным слогом на французском языке (и М.Волошин, и Е. Дмитриева великолепно им владели), на редкость изящным почерком, бумага была с траурной каймой и пропитана запахом засушенных трав, которые любила Лиля. Запечатано письмо было черным сургучом.
Маковский в то время был болен ангиной. Он принимал сотрудников у себя дома. От письма и стихов Черубины он пришел в восхищение. На следующий же день он говорил Волошину: «Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда вам говорил, что вы слишком мало обращаете внимания на светских женщин. Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи! Такие сотрудники для «Аполлона» необходимы».
Тут же Черубине написан был ответ, разумеется, по-французски, чрезвычайно лестный для начинающего автора, с просьбой порыться в старых тетрадях я прислать все, что она до сих пор написала. В тот же день вечером Волошин с Лилей принялись за работу, а на другой день Маковский получил целую тетрадь стихов.
Стихи были не те – простые, искренние и милые - какие писала прежде Лиля Дмитриева, это были именно стихи Черубины де Габриак. Например, такие:
                Наш герб.
                Червленый щит в  моем гербе,
                И знака нет на светлом поле.               
                Но вверен он моей судьбе,
                Последней – в роде дерзких волей.
                Есть необманный путь к тому,
                Кто спит в стенах Ерусалима,
                Кто верен роду моему,
                Кем я звана, кем я любима.
                И - путь безумья всех надежд,
                Неотвратимый путь гордыни,
                В нем - пламя огненных одежд
                И скорбь отвергнутой пустыни…
                Но что дано мне в щит вписать?
                Датуры тьмы иль розы храма ?
                Тубала медную печать
                Или акацию Хирама?
Само собой, раз Черубина была дворянка древнего рода, то у нее должен был быть родовой герб. Кроме того, Черубину решено было сделать страстной католичкой, в связи с чем также было написано несколько стихотворений, как то:
                Твои руки.
                Эти руки со мной неотступно.
                Средь ночной тишины моих грез,
                Как отрадно, как сладко-преступно
                Обвивать их гирляндами роз.
                Эти руки, как гибкие грозди,
                Все сияют в камнях дорогих.
                Но оставили острые гвозди
                Чуть заметные знаки на них.
Разумеется, речь идет о руках Иисуса Христа.
Все это писала сама Лиля, но темы часто придумывал Волошин.
Оказалось, что Максимилиан Александрович действительно хорошо понимал Маковского. Тот был совершенно очарован Черубиной.
На другой день Лиля позвонила Маковскому. Впоследствии он сам вспоминал об этом так: «Голос у нее оказался удивительным: никогда, кажется, не слышал я более обвораживающего голоса. Не менее привлекательна была и вся немного картавая, затушеванная речь: так разговаривают женщины очень кокетливые, привыкшие нравиться, уверенные в своей неотразимости».               
Стихи были напечатаны. Но Черубина не желала показываться на глаза сотрудникам редакции, которые - почти все - были ею увлечены. С особым азартом восхищался Черубиной, конечно, Макс Волошин.
Чем более недоступна и таинственна была Черубина, тем вернее влюблялись в нее сотрудники «Аполлона». Маковский говорил: «Если бы у меня было 40 тысяч годового дохода, я решился бы за ней ухаживать». А Лиля в это время жила на одиннадцать рублей с полтиной в месяц, которые получала как преподавательница приготовительного класса гимназии.
Маковский требовал у Черубины свидания. Лиля выходила из положения очень просто. Она говорила по телефону: «Тогда-то я буду кататься на Островах. Конечно, сердце вам подскажет, и вы узнаете меня». Маковский ехал на Острова, узнавал ее и потом с торжеством рассказывал ей, что он ее видел, что она была так-то одета, в таком-то автомобиле… Лиля смеялась и отвечала, что она никогда не ездит в автомобиле, а только на лошадях.
Или же она обещала ему быть в одной из лож бенуара на премьере балета. Он выбирал самую красивую из дам в ложах бенуара и был уверен, что это Черубина, а Лиля на другой день говорила: «Я уверена, что вам понравилась такая-то». И начинала критиковать избранную красавицу.
Легенда о Черубине распространялась по Петербургу с молниеносной быстротой. Все поэты были в нее влюблены. Правда, были и подозрения в мистификации, но сам Папа Мако был совершенно убежден в реальности Черубины.
Как-то перед Пасхой Черубина решила поехать на две недели в Париж, заказать себе шляпку, как она сказала Маковскому, но из намеков было ясно, что она собирается идти в монастырь. Маковский так страдал, что поэт и критик И.Ф.Анненский говорил ему: «Сергей Константинович, да нельзя же так мучиться. Ну, поезжайте за ней. Истратьте сто, ну двести рублей, оставьте редакцию на меня... Отыщите ее в Париже...»
Но вот Черубина вернулась. В тот же вечер к ней пришел ее исповедник, отец Бенедикт. Всю ночь она молилась. На следующее утро ее нашли без сознания, в бреду, лежащей в коридоре, на каменном полу, возле своей кровати. Она заболела воспалением легких.
Кризис болезни намеренно совпал с заседаниями Поэтической Академии в Обществе ревнителей русского стиха, так как там могла присутствовать Лиля и могла сама видеть, какое впечатление произведет на Маковского известие о смертельной опасности. Ему ежедневно по телефону звонил старый дворецкий Черубины (отец подруги Лили) и сообщал о ее здоровье. Кризис ожидался как раз в тот день, когда должно было происходить одно из самых парадных заседаний.               
Впоследствии М.Волошин вспоминал: «Среди торжественной тишины, во время доклада Вячеслава Иванова, Маковского позвали к телефону. И.Ф.Анненский пожал ему под столом руку и шепнул несколько ободряющих слов. Через несколько минут Маковский вернулся с опрокинутым и радостным лицом: «Она будет жить».
Все это происходило в двух шагах от Лили, которой, конечно, было не до смеха, так как она тоже, в значительной мере, была влюблена в Маковского.
Но, конечно, даже такой хороший режиссер, как Волошин, не мог не допускать ошибок. Так, например, был выдуман кузен Черубины, и напрасно, потому что Маковский к нему страшно ревновал. Этот кузен был португалец, атташе при посольстве, и носил такое странное имя, что надо было быть таким влюбленным, как Маковский, чтобы не обратить внимания на его невозможность. Его звали дон Гарпия ди Мантилья (гарпия - крылатая женщина-чудовище, персонаж древнегреческих мифов; мантилья - женская накидка). Волошин вспоминал: «За этим доном Гарпией была однажды организована целая охота, и ему удалось ускользнуть только благодаря тому, что его вообще не существовало. В редакции была выставка женских портретов, и Черубина получила пригласительный билет. Однако сама она не пошла, а послала кузена. Маковский придумал очень хороший план, чтобы уловить дона Гарпию. В прихожей были положены листы, где все посетители должны были расписываться, а мы, сотрудники, сидели в прихожей и следили, когда «он» распишется. Однако каким-то образом дону Гарпии удалось пройти незамеченным, он посетил выставку и обо всем рассказал Черубине.
В высших сферах редакции была учреждена слежка за Черубиной. Маковский и Врангель (сотрудник «Аполлона») произвели опрос всех дач на Каменноостровском. В конце концов, Маковский мне сказал: «Знаете, мы нашли Черубину. Она внучка графини Нирод. Сейчас графиня уехала за границу. Тот старый дворецкий, который, помните, звонил мне по телефону во время болезни Черубины Георгиевны, был здесь, у меня в кабинете. Мы с бароном (Врангелем) дали ему 25 рублей, и он все рассказал. У старухи две внучки. Одна с ней за границей, а вторая Черубина. Только он назвал ее каким-то другим именем, но сказал, что ее называют еще и по-иному, но он забыл как. А когда мы его спросили, не Черубиной ли, он вспомнил, что действительно Черубиной».
Конечно, все это не могло продолжаться бесконечно. Лиля и Макс уже сами хотели разоблачить Черубину, но это сделал за них поэт Михаил Кузмин.
Вот как спустя много лет вспоминал об этом сам Сергей Константинович Маковский:
«Наконец, Кузмин приехал меня предуведомить:
- Дело зашло слишком далеко. Надо положить конец недостойной игре! Вот номер телефона! позвоните хоть сейчас. Вам ответит так называемая Черубина... Да вы, пожалуй, и сами догадываетесь? Она - никто иная, как поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева, школьная учительница, приятельница Волошина...
Нет! До того я ни о чем не догадывался. Нет, я не предполагал никакой мистификации, сознаюсь честно. Миф Черубины, которому так единодушно поверили аполлоновцы, подействовал на меня с гипнотической силой.
От разоблачения Кузмина я не мог придти в себя. В первые минуты даже отверг его обиженно. Слишком осязаемым стал для меня образ Черубины, слишком настоящими представлялись наши отношения, - никогда, казалось, ни с одной женщиной до тех пор не совпадала полнее моя мечта о женщине. Нет, я Кузмину не поверил...
 Я перестал «не верить» лишь после того, как на мой телефонный звонок по номеру, указанному Кузминым, действительно отозвался тот, ее, любимый волшебный голос. Но и тогда я продолжал надеяться, что все кончится к лучшему. Ну что ж, - соображал я, - пусть исчезнет загадочная рыжеволосая «инфанта», - ведь я и раньше знал, что на самом деле она совсем не такая, какой себя рисует. Пусть обратится в какую-то другую, в какую-то русскую девушку, «выдумавшую себя», чтобы вернее мне нравиться, - ведь она добилась своим умом, талантом, всеми душевными чарами того, что требовалось, стала близкой мне той близостью, когда наружность, а тем более романтические прикрасы перестают быть главным, когда неотразимо действует «сродство душ»... Кто эта школьная учительница Димитриева, ненавистница Черубины (Лили писала критические статьи на стихи Черубины под своей настоящей фамилией - В.С.), околдовавшая меня Черубиной? Я совершенно не представлял себе ее внешности... Ах, лишь бы что-нибудь в ее плотской облике напоминало чудесный мираж, живший в моем воображении! Пусть даже окажется она совсем «так себе», незаметной, ничуть не красивой, я готов был примириться на самом малом, только бы окончательно не потерять вскормленного сердцем призрака.
Все это вихрем пронеслось во мне... Но по телефону я обратился к ней сухо, деловито, полунасмешливо, как человек, давно догадавшийся, что с ним «ломают комедию».
Голос, каким она ответила, был голосом раненной насмерть лани. Стоном вырвалось:
- Вы? Кто вам сказал?
- Боже мой, неужто в самом деле вы думали, что я не в курсе всей интриги? Но теперь время поставить точки над i и разойтись по-дружески. Лучше всего, заезжайте-ка ко мне. Хоть сейчас. За чашкой чаю обо всем и потолкуем...
Было десять вечера, когда раздался ее звонок… Я стал прислушиваться к ее, Черубининым, шагам… Сердце мое стучало. В эту минуту судьба произносила свой приговор, в душе с самого затаенно-дорогого срывался покров.
Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина, с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы (Мемуарист сильно утрирует внешние недостатки Е.И. Дмитриевой. Впрочем, тут же сам дает этому верное психологическое объяснение - В.С.). Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так, по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы?
Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно, и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину...
Я усадил мою гостью в кресло, налил чаю. Она сразу заговорила. Так, до конца свидания, кажется, и не удалось мне вставить ни слова.
Смысл ее взволнованной, сбивчивой речи был такой:
- Вы должны великодушно простить меня. Если я причинила вам боль, то во сколько раз больнее мне самой. Подумайте. Ведь я-то знала, кто вы, я-то встречала вас, вы-то для меня не были тенью!
О том, как жестоко искупаю я обман – один Бог ведает. Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною «я», которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уж не воскресну...
На прищуренных глазах показались слезы, и голос, которым я так привык любоваться, обратился в еле слышный шепот».
Конечно, Лиля очень тяжело переживала «гибель» Черубины. Но замысел Волошина удался: она, во многом, стала другим человеком. Уже после разоблачения, 15.03.1910, она писала Волошину: «А за этот год я благодарю тебя: Ты отрезал меня от прошлого».
Какую роль сыграла эта история в жизни Елизаветы Ивановны Дмитриевой, объяснять не нужно. Это была сказка ее жизни, самое счастливое ее время, в котором она до конца (она умерла в 41 год, от рака) черпала силы для жизни и творчества. Из воспоминаний С.К.Маковского понятно, что и в его жизни Черубина сыграла огромную роль. Трудно, правда, сказать, научился ли он, в конце концов, любить реального живого человека больше, чем свою мечту, плод собственной фантазии, но, во многом, он стал другим.
А о том, какую роль сыграла история Черубины в жизни М. Волошина, говорит хотя бы такой факт: незадолго до смерти поэт, уже тяжело больной, стал диктовать жене свои воспоминания о дорогих ему, уже ушедших людях. Он был знаком со многими великими людьми, гениями: с Пабло Пикассо, Николаем Бердяевым, Павлом Флоренским, Рудольфом Штайнером. Но начал он с воспоминаний о Черубине де Габриак.
Е.И. Дмитриева (по мужу Васильева) продолжала писать стихи, иногда печаталась. Надо сказать, стихи «самой Лили» гораздо глубже, искреннее весьма искусно написанных, но, в общем-то, довольно бессодержательных стихов Черубины. В 1922 г., вернувшись в родной город, она написала:
                Под травой уснула мостовая
                Над Невой разрушенный гранит...
                Я вернулась, я  пришла живая,
                Только поздно – город мой  убит.
Тем не менее в сознании современников - да и потомков (до сих пор в антологиях поэзии Серебряного Века можно чаще найти «Черубину де Габриак», чем Е.И.Дмитриеву) - образ Черубины так и не связался с образом реальной Елизаветы Ивановны Дмитриевой, и, в значительной мере, заслонил, затмил его. И только Марина Цветаева сказала: «Я любила не гордую иностранку... а именно школьную учительницу Димитриеву - с душой Черубины» (М.Цветаева, Живое о живом [7]).
Когда-то, еще до истории с Черубиной, Лиля Дмитриева писала Максимилиану Волошину: «Я думаю, что я найду выражение для моей любви... и тогда будет настоящий путь, а не искание... Мне вдруг стало светло и радостно от сознания, что Вы есть и что можно быть с Вами. Вы всегда были таким, какой Вы теперь?.. От Вас светло и спокойно» (письма от 20.12.1908, 21.02.1909).
А в одном из последних писем к М.А.Волошину Елизавета Ивановна Дмитриева назвала «Черубину» «своим рождением»._____________________________________________
Литература.
1.          Максимилиан Волошин. Путник по вселенным. - М: Советская Россия, 1990.
2.          Максимилиан Волошин. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. - М.: Издательство «Правда, 1991.
3.          Черубина де Габриак. Исповедь. - М.; «Аграф», 1998.
4.          Сергей Маковский. Портреты современников, - М.; ИД «XXI век - согласие», 2000.
5.          Елизавета Васильева (Е.И.Дмитриева). Из переписки // Новый мир. 1988. № 12.
6.          Фаина Раневская. Судьба-шлюха. - М.: «Астрель», 2003.
7.          Сайт: brb.siIverage.ru/zhslovo/sv/chg