Марина

                Цариц морских узнаешь по повадкам даже утром…
                (Марина. А.Шведов)


            По дороге из Мышкина в Новый Некоуз, Михаил неожиданно попал в непогоду…
            Небо с утра было безоблачным, однако после полудня небосклон впереди потемнел, а тучи, гонимые шквалистым ветром, вскоре образовали над огромной всхолмленной равниной гигантский балдахин, погрузивший её во мглу, в нереальный, прорезываемый редкими сполохами полумрак.
            На часах его была половина второго, когда на очередном спуске на трассе он увидел её, одну как есть, как одинокую безмолвную звезду, мерцавшую в бесконечности мироздания. Полтора часа, как беспрестанно лил дождь, и её лёгкое платьице и то немногое, что было под ним, очевидно промокло насквозь, так что она показалась ему совсем нагой и… беззащитной.
            Остановив свой Nissan перед ней, он спросил:
            — Куда путь держишь, красавица?
            Та подняла на него взгляд, искрящийся, как зимняя наледь, и бесконечный, как остановившееся время, и, без лишних слов забравшись во внутрь, представилась:
            — Марина…

            Как известно, Марина — это знающая себе цену особа, способная подчинить свои эмоции рассудку, а посему все поступки совершающая обдуманно. Она объективна, уверена в себе и всегда осуществляет задуманное. Самое главное для неё — выбрать поле деятельности, и она выбирает его там, где нужно приказывать, даже если это связано с риском. У неё мужская манера руководить, воля у неё очень сильная. Вот почему рядом с ней должен находиться мужчина с не менее сильным характером, иначе она будет целиком его подавлять. Крайне важно, чтобы их пути совпадали, хотя бы направления. Но в любом случае она выбирает партнёра с особым пристрастием…
            На первый взгляд, Марина, помощница райпрокурора, в партнёры его вовсе не выбирала. Это случилось как бы само собой.
            Накануне её именин (17-го июля) он объявился в приёмной районной прокуратуры спозаранку, то есть задолго до начала рабочего дня, чтобы не париться в очереди и попасть на приём, когда руководство ещё не обременено спудом текущих проблем и настроено миролюбиво.
            Под мерное рокотание пылесоса уборщицы Михаил задремал. И грезился ему Кипр, который представал перед его мысленным взором во всей красе, от живописных долин до вершин Троодоса, от моря до облаков, с сонными деревушками и руинами храмов на крутых горных склонах, изумрудными лесами и кварталами небольших, будто игрушечных, домиков, спускавшихся террасами к маленьким бухточкам. Он казался ему именно тем самым местом, где только и могла родиться самая замечательная сказка всех времён и народов — миф об Афродите, которая чудесным образом именно здесь явила себя миру.
            А ещё ему грезилось море — тёплое, ласковое, с очень прозрачной, изумрудной водой, без каких-либо кораллов или обломков скал на дне, но далее, за пенной полосой прибоя, быстро темнеющее, становящееся уже густо-синим в каком-нибудь стадии от берега, а ещё дальше — почти совсем чёрным…
            И Михаил уже был готов окунуться, чтобы, доверившись его воле, носиться по неторопливым волнам, подобно кораблю без кормчего, как откуда невесть прозвучал негромкий, но чувственный такой голосок:
            — Может, кофе, майор?
            Он поднял взор — совсем рядом, так, что можно было коснуться рукой, словно рождённая из звёздного света и пены морской, в форменном платье-поло стояла привлекательная шатенка.  Поглядел на неё Михаил и диву дался. Ростом невысокая, она, тем не менее, была из себя чересчур ладной и статной и в своей безупречной форме особенно хороша, так что он испытал некое странное, как наваждение, чувство такое, в особенности, когда вдруг что-то подспудно знакомое показалось ему в её облике. И, наверное, у него был довольно растерянный вид, отчего на лице незнакомки отразилась почти неуловимая улыбка.
             — Я — Марина, — представилась она и, пряча её в уголках губ, уточнила, — помощница прокурора по надзору за соблюдением прав и свобод граждан. А вы?..
            Михаил машинально назвал своё имя, но вряд ли осознал, что сказал, потому что на какое-то время всё прочее утратило для него какой бы то ни было смысл.
            — Следак, — придя в себя, уточнил он, — следователь по особо важным делам.
            На лице её отразилось неподдельное восхищение. Казалось, она вот-вот по-детски в ладоши захлопает:
            — Да ну?! Давно хотела узнать, какие вы такие особо важные дела расследуете!
            Михаил перевёл дух. Да нет, вроде бы не она. Наверное, он обознался, так как та, что повстречалась когда-то ему на пустынной дороге, была самим воплощением тайны, как гостья из иных миров. Эта же производила впечатление смазливой пустышки, что, к собственному удовлетворению, отметил он.
            — Да какие у нас там дела могут быть — делишки! — ответствовал он. — Вот у вас в прокуратуре — нам и не снилось. А тебя… то есть, тьфу, вас каким ветром в наш хлев занесло?
            — Откомандирована чистить ваш, так сказать, хлев, а ещё собирать материал для диссера…
            — Ага, понимаю. Решили, значит, спуститься с небес. Побудете здесь немного, поймёте, в каком г..не мы копаемся, а после опять вознесётесь.
            Она вроде бы и не обиделась даже или, скорее, намёка не поняла.
            — Давайте на «ты» всё-таки, а то неудобно как-то, — предложила она.
            — А тебе сколько годков, девочка? Двадцать есть?
            — С утра тридцать два было…
            Майкл (так его нарекли сослуживцы), конечно, был удивлён, но виду не подал.
            — Ну что ж, ты хорошо сохранилась. Я бы дал меньше.
            — Не один ты, — улыбнулась Марина, будто он ей комплимент сделал. — Это я в мамину породу пошла. Её в пятьдесят пять ещё девочкой окликали… Так как насчёт кофе?
            Она вновь улыбнулась, причём так обезоруживающе искренне, что Михаил устыдился — что ж, мент он и есть мент, циник, конечно, до мозга костей. Но что делать? имея дело с дёгтем, поневоле испачкаешься!
            Что касается кофе, то такого напитка он ни разу не пробовал. Разглядев чёрный ободок на дне небольшой, немногим больше напёрстка чашки, он было подумал, что девица решила над ним подшутить, и собрался съязвить даже, но она остановила его ободряющим, без всякой иронии взглядом.
            — Ты только попробуй! — сказала.
            Вкус напитка оказался ни на что не похож. Это был не совсем кофе и, пожалуй, совсем не кофе, так как следующим ощущением, поразившим своей определённостью, было осознание того, что он не умер, а ещё через мгновение взорвавшееся внутри пламя прокатилось бодрящей волной от кончиков пальцев на ногах до кончиков волос на голове. Это было ни с чем не сравнимое чувство такое, будто сердце уж и не билось, а трепетало, как пойманная в силок птица. (С подспудным страхом он невольно ощупывал грудь… но нет, оно было на месте.) Потом будто море его подхватило, а сила тяжести в одночасье утратила над ним власть…
            И Марина тоже будо преобразилась. Взгляды их встретились, и он, посмотрев ей в глаза — серые, как море в грозу и как тогда, на дороге, — будто в бездну стал погружаться. Наяву ли с ним происходило такое или снилось?
            — Это знаменитый бехистунский кофе — напиток арийских владык, — будто издалека донёсся её голосок. — Он помогает забыть о печалях и опыте горького опыта жизни, то есть избавляет от бремени, которое потомки Адама несут с той поры, как бог изгнал их из Эдема!
            А потом…

            Потом он упрекнул себя в том, что вот он, женатый и, в общем, матёрый мужик, прошедший, казалось, огонь, воду и медные трубы, позарился пусть и на смазливую, даже на очччень смазливую аспирантку, которой сидеть где-нибудь в главке да ублажать руководство. Но, как бы то ни было, она не выходила у него из головы, а тут ещё этот Борман (так звали капитана Терентьева, о котором в Управлении ходили легенды) некстати подлил масла в огонь.
            Он зашёл в кабинет к Михаилу, как всегда, подшофе. Постоял над душой, а после плюхнулся в кресло под фикусом.
            — Ну, чем занимаетесь, черти? — осведомился он.
            Следователь Татьяна, подшивая протоколы допроса, не удостоила его даже взглядом, хотя втайне была в него влюблена.
            — Мы-то делами, а вот ты чем?
            — А я все свои сдал — завтра в отпуск. Вот съезжу на Кипр, как Майкл…
            — Прежде займись чем-нибудь!
            — Это чем?
            — Да вот хотя бы… допроси меня с пристрастием. (Бормана не раз отчитывали на совещаниях за рукоприкладство.)
            Тот истолковал намёк в меру своей испорченности:
            — Это как, — с характерным воркующим смешком спросил он, — изнасиловать, что ли?
            Татьяна брезгливо скривила красивые губы. Стаж службы у неё был изрядный, и грубые выражения мужчин протеста у неё не вызывали.
            — Фу, Терентьев, какой ты пошляк!
            Тот между тем закурил и, выпустив к засиженному мухами потолку несколько колец дыма, мечтательно так заявил:
            — А что, Майкл, заценил, какая попка у этой… ну, у новой помощницы прокурора? А грудь? Аккуратненькая такая, как у русалки…
            Татьяна расправила плечи.
            — Позвольте, а я чем плоха?
.           На самом деле она была совсем не плоха, и грудь её была объектом вожделения многих сослуживцев. Однако на ней, как на многих «ментах в юбке», будто венец безбрачия лежал — мужчины порой даже не задумывались, что она тоже достойна любви и вполне может быть хорошей, даже очень хорошей женой.
            — Слушай, ты не плоха, — подтвердил Борман и со значением усмехнулся, — но эта Марина (так её зовут, кажется) прямо в ступор вгоняет: серые глазищи, словно в изумлении широко распахнутые под слегка приподнятыми тонкими бровями, сияют, «груди рвут платье, (а) ноги… ах, какие ноги!..»
            — Да,  — протянул Михаил, — хороша Маша, да не наша…
            — Это почему так? — поинтересовалась Татьяна.
            — Да уж так. Молода слишком кобылка, не объезжена!
            — Ничего, старый конь борозды не испортит. — На её лице появилась неуловимая, как у Моны Лизы, улыбка, которая могла означать и тихое, подспудное злорадство (да уж, время ухлёстывать за девицами у этих двоих кобелей истекло!), и такое же тихое сочувствие.
            — Майкл испортит, поскольку он жене верен, — серьёзно так возразил Борман, — а я…
            — … просто рожей не вышел, — закончила за него фразу Татьяна.
            — Да нет, капиталом, скорее, — уточнил тот. — С нашей-то зарплатой не то что на такую цыпу, на коньяк хороший не хватит…
            — Ты нам хотя бы неважный поставь, отпускник, — напомнил Михаил.
            Борман заёрзал в кресле и поспешил ретироваться. Проставляться он не любил и потреблять горячительное предпочитал в одиночку.
            Вот напасть-то, заключил Майкл. Всё из-за неё шло не ладно, всё просто валилось из рук, а тут ещё позвонил шеф и сообщил, что оба дела его не продлят, подозреваемых выпустят под залог, а он как хочет, так пусть и выкручивается, то есть пусть хоть в Тмутаракань едет и ведёт следствие там. Борман, конечно, помог бы, но он уже в отпуске, а у Татьяны у самой куча дел в производстве. Нужно было что-то предпринимать самому, что-то придумывать, но мысли его были заняты ею, и прогнать их он никак не мог…
            К вечеру жара пошла на убыль, пошло на убыль и наваждение, ею навеянное. Часов около десяти позвонила жена, поинтересовалась, что ему приготовить на ужин. Он сказал, что ему всё равно и вернётся, наверное, поздно.
            — Что, опять много дел? — В голосе супруги прозвучала уже набившая оскомину укоризна, которая вызвала столь же привычное раздражение: он-то, собственно, в чём виноват?
            — Опять! — в сердцах рявкнул он и бросил трубку. — «Надо бы, в самом деле, прийти хоть бы раз вовремя, пока она не спит», — укорил себя и стал собираться. Но… домой не тянуло, а тут ещё Сан Саныч зашёл.
            — Вот Борман мерзавец, — пошутил тот, — ушёл в отпуск и тьму дел передал, чтоб ему там икнулось! Но вот одно интересное… Не желаешь взглянуть?
            — Что за дельце? — вяло поинтересовался Майкл.
            — По фактам убийства хозяев квартир… Судя по всему, орудует хорошо организованная, информированная и вооружённая банда, которая не оставляет следов…
            — Ну и что? Что здесь необычного?
            — А то, что все жмурики убиты (что, кстати, ещё необходимо доказать) с помощью какого-то неизвестного, сильно действующего препарата — почти все обнаружены с выражением несказанного блаженства на лицах… Если честно, хотел бы и я так преставиться!
            — Ну, ты всё-таки повремени, а там, как знать, может, и преставишься так же!
            — Ты вот что: примешь его к своему производству — ты же спец по такого рода делам? — в голосе Сан Саныча прозвучали просительные нотки.
            — Нет уж, — сказал Михаил, как отрезал. — Руководство в Тмутаракань посылает — предписало следственные действия проводить там, а ты знаешь, что это значит.
            Сан Саныч только руками развёл. Он, разумеется, знал…

            Переодевшись, Майкл вышел на улицу и пошёл к своему авто. В нагретом за день салоне было жарко, как в печке, и он решил добираться домой на метро. Шёл, прячась в тени деревьев, которая тоже, впрочем, прохлады не давала…
            Прошло всего две недели, как он вышел из отпуска, а уже устал так, словно «пахал» целый год. Служба «достала» до чёртиков, но самым неприятным было то, что он стал терять вдохновение и веру в полезность того, чему посвятил свою жизнь. Но что было делать? Оставить службу, дом, семью, родные погосты и уехать, скажем, на тот же Кипр? Так ведь от себя не убежишь!!
            Он остановился под раскидистой липой и закурил — спускаться в метро и ехать домой определённо не хотелось. Выкурил одну сигарету и было потянулся за другой, как совсем рядом, мягко так скрипнув тормозами, остановился тускло поблескивающий в темноте Lexus LS 460 — не дешёвая такая «игрушка», баксов в сто тысяч ценой, не меньше (такую не то что на его зарплату — на прокурорскую не купишь), — открылась задняя дверь и прозвучал знакомый уже голосок:
            — Садись, майор, подвезу! — из полумрака салона, проникнутого прохладой и неземным ароматом Lancome Climat, показалась изящная ручка и сделала призывный знак, по-детски сгибая пальцы раскрытой ладони.
            Михаил улыбнулся и расправил потёртые джинсы.
            — Садись, Майкл, жарко ведь! — повторила Марина.
            — Откуда дровишки, то есть, тьфу, такое? — осведомился он, указав на авто.
            — Отец мой, слышь, баксы клепает, а я отвожу, то есть, тьфу, трачу! — в тон ему отвечала она.
            — Нет, — сказал он решительно, потому что понял, что если сядет, то сдастся, а если сдастся, то ВСЁ… край. — Я пешочком пройдусь. Мне недалеко.
            — А можно и мне с тобой? — спросила она и взглянула на него таким искренне просящим взглядом, будто от ответа зависела сама жизнь.
            И он не смог отказать — чёрт возьми, слабо всё-таки было!
            — Езжай к метро! — сказала она шофёру, но уже совсем иным тоном — жёстким, непререкаемым, как приказ, и «Лексус», заурчав мягко, скользнул в темноту…
            Вдвоём они пошли по аллее уснувшего парка, в котором он нередко бродил в одиночестве. Но теперь, когда рядом была она, всё казалось иным, и вообще — ВСЁ, чем он жил до сих пор, было, похоже, потеряно, и он понял, что это уже и есть КРАЙ…
            Парк был окрашен в мягкие, пастельные тона. Листва начинала уже желтеть, клёны напоминали тлеющие в темноте костры, а белизна берёз казалась особенно выразительной на фоне тёмного ельника. Выразительны были и её глаза, которые, как крупные звёзды, источали таинственное сияние.
            — Помнишь дорогу на Новый Некоуз, грозу, Сить? — напомнила она.
           Он лишь плечами пожал:
            — Это я давно забыл…
            — И коль скоро мы встретились вновь, значит, и в прошлых жизнях тоже встречались!
            — Ты веришь в карму?
            — Для меня важно, во что веришь ты.
            — В жизнь, — неуверенно произнёс он, — которая идёт, как идёт.
            Губы её шевельнулись без звука — она повторила его фразу без слов. А он, сказав так, подумал о ней, о собственной жизни, как о затянувшейся прелюдии, которая предваряла совсем иную жизнь. Ему показалось, будто вот-вот распахнётся незримая дверь, и дыхание этой самой иной жизни прогонит наваждение прежней, как видение сна… Невероятно! Наверное, такое бывает, когда человек надеется. Но на что мог надеяться он?..
            Он хотел что-то сказать, но Марина приложила пальчики к его губам.
            — НИЧЕГО не говори! Я ВСЁ знаю. — Она улыбнулась во тьме…
             В дальнем конце парковой аллеи в мерцающем свете светильника показалась одинокая фигура. Это был какой-то мужчина. Любитель ночных прогулок при луне?.. Михаил догадался — наверное, собаку выгуливает, и, непременно, большую. Да, вот и она — огромная чёрная тварь — будто выкристаллизовалась из сумрака ночи и неслась прямо на них огромными прыжками, словно вырываясь из своей же собственной шкуры.
             Сделав вперёд шаг, чтобы прикрыть собой спутницу, Майкл мельком взглянул на неё — взволнованная и прекрасная, со вспыхнувшим взором, она, казалось, была весела, свирепо весела, предвкушая борьбу не на жизнь, а на смерть.
             Испугаться он не успел, так как события развивались стремительно. Успел только стать поустойчивей, чтобы собака, если всё-таки налетит, с разгону не опрокинула его, в то же время зная по опыту, что та непременно остановится и будет некоторое время кружить вокруг, как акула, ища брешь в обороне. А потом… один за другим прозвучали два выстрела, и раздавшийся вслед предсмертный визг означал то, что, по крайней мере, один достиг цели. Чуть склонившись над издыхающей тварью, Марина хладнокровно, не целясь, выстрелила ещё раз, и та в последний раз судорожно дёрнулась, а когда, наконец, подоспел под стать своей подопечной хозяин, была уже мертва.
           — Что вы наделали, негодяи? — брызжа слюней, заорал он.
           — А вот что! — Марина, встав на цыпочки, приставила свой «макаров» к его сальной щеке и одним лёгким движением усадила на асфальт. Вращая совершенно ошалевшими глазами, тот как-то сразу обмяк, скис.
           — На колени! — тихо, одними губами, сказала она, и амбал, враз обмочившись со страху, упал ниц. Грохнул ещё один выстрел (в воздух), и он издал ужасный стон, как от смертельной боли. И потом, прежде чем удалиться от места происшествия на довольно приличное расстояние, они ещё некоторое время слышали раздававшиеся непрерывно, один за другим, эти стоны.
           — По-хорошему, — сказал Майкл, — следовало бы «скорую» вызвать…
           — Ничего. Пусть сидит, штаны сушит, — отозвалась Марина. — А «по-хорошему»… не собаку — его валить следовало бы!
           Пряча оружие, она как-то странно на него посмотрела — и вот в тот же миг по-настоящему стало страшно ему, бывалому мужику, рядом с ней, способной на столь не по-женски жестокий поступок. Если ещё утром он видел в ней всего лишь взбалмошную красотку, то сейчас она представилась ему ангелом смерти, прилетевшим на роковое свидание, и, тем не менее, он был готов пожертвовать самой жизнью за вот такие краткие мгновения близости, хотя… не находил в себе силы её даже обнять.
           — Кто ты такая, Морская? — преодолев себя, спросил он. — Я хочу заглянуть в бездну, которая тебя извергла…
           Та усмехнулась и то ли в шутку, то ли всерьёз предостерегла:
           — Когда смотришь в бездну, знай, что и бездна смотрит в тебя!
           — Ты что же, Никита? новая Мата Хари? или просто чудовище?
           — Ты сам знаешь, что чудовище живёт в каждом из нас…
           Когда они подошли к метро, чёрный «Лексус» уже стоял неподалёку.
           — Береги себя! — сказала она на прощанье.
           — До завтра, — произнёс он в ответ.

           А назавтра…
           Явившись в прокуратуру, он получил соответствующее предписание, ордер на арест и проездные документы на себя и пятерых СОБРовцев. А Подольская, прекрасная и сияющая, как утренняя звезда, кивнула ему, как ни в чем не бывало.
           — Господин Переверзев, зайдите ко мне в кабинет, — строгим тоном сказала она и продефилировала по коридору, как некое небесное существо, невесть зачем спустившееся на грешную землю.
           И едва за ним захлопнулась дверь, как она, вся просияв, повернулась к нему и с каким-то замирающим выражением лица повисла на его шее. Как пахли её волосы?.. Луговыми духмяными травами, розами, персиком, а ещё морем, росой и любовно ухоженным женским телом… Lancome Climat!!
           — Всё-таки мы не настолько хорошо знакомы, — держа руки по швам и страшась шевельнуться, сказал он.
           Она ослепила его счастливой синевой своих смеющихся глаз.
           — Обними меня, скажи, что я тебе нравлюсь!
           Он почувствовал на своих плечах её прохладные, как у русалки, руки, и как они, не размыкаясь, увлекают его во всё тот же бездонный, пронизанный сиянием её глаз, омут — безбрежный океан, погружаясь в который, он даже не чаял сохранить в памяти это единственное и самое лучшее из всех наваждений, но… ОШИБСЯ!
           — Я злой, грубый. Меня нельзя любить, — попробовал он отшутиться и вдруг почувствовал себя побеждённым, низвергнутым, лишённым воли, готовым сделать всё, что только ни пожелает единственная во всём мире она. В то же время он понимал, что происходит нечто невозможное, быть может, опасное, что необходимо остановить, и сделал попытку мягко освободиться от притягательной силы её самоё.
           — Подожди! — В ту же секунду она неторопливо и красиво сняла свои руки с его плеч и, как ни в чём не бывало, спросила: — Кофе?
           — Нет уж, хорошего понемногу, — ответствовал он, вспомнив недавние свои ощущения, —  не дай бог ещё разок глотнуть такого — будет тогда мне сон вечный!
           Марина опять странно так на него посмотрела, отошла к окну, так что солнечные лучи обрисовали её точёную фигурку, как минойскую амфору, и закурила.
           — Давешний собаковод, гад, — вдруг сказала она, — заявление подал. Написал, что напали, ограбили, едва не убили. Словом, разбой.
           — Дело возбудят?
           — Да. Хотят поручить Колесу нашему…
           — Сан Санычу?
           — Вроде бы.
           Михаил только руками развёл:
           — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, а заодно и… материал для твоего диссера!
           — А что, — вдруг оживилась Марина, — даже интересно, сможет ли такой корифей вычислить двух неизвестных злодеев?
           Мысли Майкла вошли, наконец, в привычное русло. Мозг его заработал, соизмеряя и делая выводы, и выдал результат раньше, чем догорела её сигарета:
           — Ничего страшного, — заключил он. — Такой спец, как Сан Саныч, подобной мелочёвкой заниматься не станет. К тому же, свидетелей происшествия нет, а если что, таковым может выступить твой водитель. Хорошо было бы, если б собака успела меня цапнуть, ну да ладно…
           — И вот что ещё. — Он достал из кобуры свой «макаров», извлёк обойму и передал ей четыре патрона. — Настоящие. Если что — не придерутся.
           — А ты как же?
           — У меня есть не учтённые.
           — Хорошо. Ты улетаешь сегодня, да? Обязательно провожу…

           Черный «Лексус» подрулил почти к самому трапу. В форменном своём прикиде и манере двигаться Марина так была похожа на стюардессу, что, если б поднялась в салон и попросила пассажиров пристегнуть ремни и не курить,  вряд ли кто заметил подмену.
           — Привет, милый! — сказала она. Лицо её показалось ему молодым и очень красивым, а сама она вся будто сотканной из света и из чего-то ещё более воздушного, нежели морская пена. И он подумал, что, чёрт побери, никогда не видел такого красивого лица и такого красивого женского тела.
           Осторожно, как хрупкую вазу, Майкл обнял её и поцеловал по-школярски, в щёчку, так что со стороны могло показаться, что, вот, благовоспитанная дочь пришла проводить своего почтенного папашу.
           — Как хорошо, что ты пришла, — произнёс он.
           — А я всегда буду тебя провожать. И встречать тоже…
           Покопавшись в перекинутой через плечо сумочке, она извлекла на свет божий грубо обработанный кусок янтаря, отливающий голубым, на платиновой цепочке и повесила ему на шею.
           — На счастье! — сказала.

           Удобно устроившись между двумя дюжими спецназовцами, Майкл проспал весь полёт. И опять снились ему раскидистые кипрские сосны, знакомая бухта с пляжем из крупной гальки и причудливой формы камнем, где Афродита, по слухам, вышла из моря и где до сих пор можно было встретиться с ней, купающейся. Но вовсе не её он видел во сне, а Марину. На ней почти ничего не было, кроме тонкого пояска и сандалий — тех самых, что держала в руке при первой их встрече. Серьёзная и строгая, с безжизненным, как у сфинкса, лицом, она, казалось, целиком пребывала во власти неких таинственных сил, которые владели ей безраздельно. И от осознания, что их ни он, ни тем паче она преодолеть не сможет, на душе становилось печально…
           А потом была обыкновенная рутинная оперативно-розыскная работа, которой он, впрочем, не должен был заниматься. Но что поделаешь, если местные органы, несмотря на его документы, на ордер и полномочия, помогали спустя рукава! И, пока суд да дело, он забыл о Подольской. Постоянное чувство опасности и заботы вытравливали любое воспоминание о чём-либо ином, даже о ней, оставшейся в иномирье. Однако, когда всё было уже позади и самолёт сел во Внуково, предвкушение подспудно желанной встречи было тем единственным, что переполняло его целиком.
           Спустившись по трапу и пройдя турникеты, он остановился и оглядел группы встречающих. Марины среди них не было. Может, она ждала его в своём «Лексусе»? но нет, на парковке её тоже не было, а встретил его Соловей, (Соловьёв) прокурорский водитель. Лихо подогнав старенький «Форд» прямо к выходу, он гостеприимно распахнул дверцу.
           — Садись, майор. Прокачу!
           Майкл изобразил на лице весьма кислую мину:
           — Ты, Птицын, видно, что-то напутал. С каких таких пор наше начальство о простых следаках так заботится?
           Соловей усмехнулся.
           — Не напутал я ничего, — сказал он. — Просто «начальство» ещё с утра распорядилось встретить тебя и отвезти домой, чтобы отдохнул и привёл себя в порядок, а если найдутся силёнки, то везти тебя прямо в прокуратуру, так как дел невпроворот. Так куда прикажете вас отвезти?
           Конечно, силёнок осталось у Майкла всего ничего, да и не мог он даже представить себе ничего более лучшего, как принять ванну, расслабиться, опрокинуть пару-тройку рюмок хорошей водки, уснуть на чистом и проспать суток двое, не просыпаясь и не видя снов. Но выспаться, во-первых, ему все равно не дадут, а во-вторых  — уж очень хотелось увидеть Марину.
           — Давай, Птицын, гони на работу  — покой нам только снится!  — сказал он.
            По дороге тот не дал ему слова сказать, отчего Майкл, впрочем, не огорчился. Мастерски обгоняя будто стоящие на месте авто, он успевал крутить баранку, слушать Радио ФМ, курить и говорить без умолку. Байки он травил, как никто. Но, когда ехать осталось немного, принялся излагать последние новости их епархии…
           — Шефа на селекторе городской прокурор так распёк, что тот принялся было паковать чемоданы, но очень кстати из главка милость пришла — в соответствии с табелем о рангах, учитывая безупречную службу, выслугу лет, ну и сам понимаешь, всякие там заслуги, пожаловали его генеральским статутом. И ещё одному подфартило…
           — Да ну!  — искренне удивился Майкл.
           — Вот тебе и «ну»!
           — Кому же ещё подфартило?
           — Догадайся с трёх раз!
           Майклу действительно стало любопытно.
           — Мышкиной (Татьяне), что ли?
           — Не угадал!
           — Ну, не знаю. Может, Борману?
           — Ага, держи карман шире! Этому на роду написано в вечных капитанах ходить…
           — Про себя сказать не могу — у меня два неснятых взыскания…
           — Ладно уж, все равно не догадаешься,  — сжалился Соловей. — Колесову нынче поляну накрывать.
           — Вот так так, — с пиететом отреагировал Майкл, хотя, если честно, ему наплевать было не только на карьерный рост сослуживцев, но и на свой собственный, но чтобы поддержать разговор, поинтересовался:
           — Это ж за какие заслуги?
           Соловей, глубоко удовлетворённый такой реакцией, сделал красноречивую паузу, наверное, ради сохранения интриги, а после его всё-таки прорвало:
           — А такие… Ведь все «важняки» поручают ему! К примеру, последний…
           — Что за «важняк»?
           — Помнишь, была у нас одна симпатяшка такая, ну, прикомандированная из главка?
           Майкл тотчас весь превратился в слух.
           — Ну, ей все ещё букетики да шоколадки таскали…
           — Марина?
           — Уж и не знаю, как её звали. Но знаю, что она оказалась не той, за кого  выдавала себя — оборотнем в погонах оказалась, вот кем!
           — Да ты что, шутишь, старый? — разум Майкла просто отказался поверить, так что Соловей обиделся даже.
           — Ничуть! Да вот приедем  — сам спроси, кого хочешь. У неё в кабинете обыск был, а после… под белы рученьки, под белы ноженьки — и на цугундер! На нарах теперь она парится, вот так вот!
           Явилось знакомое ощущение грозной опасности, возникшее внезапно, как шторм на море. Только в опасности на сей раз был не он. Целиком поглощённый своими делами, он опоздал. Опоздал безнадёжно.
           — Что, Колесо её дело ведёт?
           — Ясно, он.

           В прокуратуре дверь её кабинета была опечатана. Он потоптался немного, не зная, куда себя деть, потом спустился в фойе и стрельнул у дежурного пристава сигарету. Когда прикуривал, заметил, что рука дрожит. Странно, подумал он. Ведь лично с ним ничего не случилось, в очередной раз он вышел сухим из воды и даже благополучно исполнил порученное. Можно было с чистой совестью ехать домой, отдыхать, но что-то продолжало удерживать. Сигарету он выкурил машинально, без удовольствия, стрельнул другую, потом собрался выйти, чтобы купить ещё, как кто-то окликнул его. Он повернулся и увидел спускавшегося Сан Саныча. Одет тот был цивильно, небрит, но абсолютно трезв.
           — Что-то не тянешь ты на подпола! — вместо приветствия сказал он.
           — Что, уже наслышан? — осведомился тот и протянул ему руку. — Ну, тогда давай ко мне зайдём — причастимся…
           Майкл сел на стул перед столиком, на котором сбоку лежали какие-то бланки, и посмотрел на Сан Саныча. У того был крайне усталый вид — видно, в последнее время он очень напряжённо работал. Но зачем он позвал его? Что-то хочет узнать про Марину?
           Тот между тем открыл стенной шкаф (в отделе все знали, что там стоял холодильник), извлёк бутылку дорогого коньяка, лимон нарезал и любовно разложил всё на столике.
           — Как поездка? — наконец, спросил он.
           — Сносно… Ну, давай за погоны твои!
           Сан Саныч махнул рукой — мол, давай, что ли. Так же, не чокаясь, выпили по второй, и Сан Саныч сквозь вспотевшие очки сочувственно на него посмотрел.
           — Что, маешься?
           — Что ты имеешь в виду?
           — Её, конечно. Марину…
           Майкл молча налил себе и выпил один. Сан Саныч, усмехаясь, продолжал ласково смотреть на него.
           — Да ты не волнуйся — подозрение с тебя снято!
           — Ты о чём говоришь?
           — Всё о том же… Когда изъяли её оружие, обнаружилось, что четыре патрона подменены. Я было уверовал, что всё, спалился ты, Майкл, и, каюсь, даже ордер на арест выписал. Спасибо тому потерпевшему… ну, тому, что с собакой. Он всё разъяснил… ну, что ты не при чём.
           На Майкла словно ушат холодной воды опрокинули. Исподволь родилось чувство, что он предал друга. Он хотел разъяснить всё, как нужно, однако получилось не лучше, нежели у любого подследственного, пытающегося уйти от ответственности:
           — А при чем здесь она? Собака первой на нас бросилась. Этот придурок…
           — Да постой, погоди ты. Да при чём здесь собака! Дело… ну, помнишь, то, которое я предлагал взять тебе? Так вот, в нём наша ундина — главная героиня!
           — Это как так?
           Сан Саныч ответил не сразу — прислушался к дробному стуку дождя, который зарядил с утра, не переставая, постучал пальцем по деревянной столешнице и медленно сказал:
           — А вот так… Дело показать не могу — оно в производстве. Суть же в следующем…
           — Не рассказывай! Я уже догадался, — выдавил из себя Майкл. Его грудь словно сдавило — голос сел сразу. — Скажи, она что, сама убивала?
           Сан Саныч только плечами пожал.
           — Ну, если можно так выразиться… Видишь ли, их контингент — люди, в основном, с ущербной психикой либо одинокие старики, алкоголики, наркоманы, а она входила в доверие, как никто. Плюс очарование молодости (если не сказать, красоты), неподдельное обаяние, красноречие, прокурорская «ксива». Есть пара случаев, когда жилплощадь (и не маленькую, скажу) ей отписывали по доброй воле. А так… вечернее чаепитие, коньяк, кофе и… ажур, пожалуйте в морг! Кстати, напиток, который она выдавала за кофе, на самом деле дьявольская вещь — наши эксперты до сих не разобрались, что оно такое…
           — Она одна столько дел натворила??
           — Были сообщники. Информаторы, адвокаты, нотариусы. Человек пятнадцать всего…
           — Я не о том спрашиваю, — замотал головой Майкл. — Она сама всё придумала, то есть организовала??
           Сан Саныч налил коньяку себе, Майклу, откуда невесть достал шоколад и долго шуршал фольгой, распаковывая, потом так серьёзно на него посмотрел и объяснил:
           — В ней есть нечто скрытое, неизведанное, окутанное тайной, что заставляет теряться в догадках по поводу её личности. Она, как мне кажется, обладает синтетическим типом мышления. Эмоции умеет подчинять рассудку, так что всё, что совершает, совершает обдуманно и расчётливо. И вообще, она для женщины слишком умна и безжалостна. По-моему, она принадлежит к тому типу таких «тихих милашек», в которых кроется тайная сила и мощь. Но пусть разбираются наши психологи…
           Майкл вновь посмотрел в окно. Маленькие чёрные чёрточки на сером фоне низко стелящихся дождевых облаков привлекли его внимание. Их было довольно много. Птицы кружили над парком, описывая плавные круги, потом круто снижались и тут же опять взмывали вверх, быстро махая крыльями. Он долго следил за ними, кружащимися и взмывавшими над кронами раскидистых тополей, но в конце концов как-то отрешённо поинтересовался:
           — Что, по-твоему, ей грозит?
           — Так вышак однозначно, — сказал Колесов, продолжая шуршать фольгой.
           Подул ветерок и потеснил облака. Проглянуло солнце. И тотчас нечто давно забытое, но всё же знакомое всколыхнулось в душе, будто опять, как на Сити, прозвучал вой одинокой волчицы — негромкий, пронзительный и непреодолимый, как смертный грех, и душа, отзываясь, застонала от беспричинной тоски…