Белотелая и черноперый

ABRAXAS

Посвящается Таис Афинской

Ebony and Ivory
Live together in perceft harmony...


Жил в незапамятные времена знатный лакедемонянин Тиндарей, cын и наследник могучего Эбала - василевса (царя) славной Спарты - и благочестивой василиссы (царицы) Горгофоны. Жил он в родительском дворце (дело было, хоть и в Спарте, но еще до появления на свет сурового реформатора и исправителя нравов Ликурга, так что мальчиков, не сброшенных в пропасть старцами-геронтами за хилое телосложение или физические изъяны в пропасть, не посылали сразу же на муштру и жизнь впроголодь в казарму) мирно и счастливо. Однако пришло время, и царь Эбал (его действительно звали именно так, это не шутка!) с царицей Горгофоной ушли безгласными тенями в мрачный Аид, царство мертвых. Еще не отгорел их погребальный костер и обугленные кости не были собраны в серебряную урну, как их безутешный сын и законный наследник был подло лишен прародительского престола злодеем-узурпатором Гиппокоонтом и обречен долгие годы скитаться на чужбине. После бесконечных скитаний по раздираемой междоусобными войнами Греции, неприкаянный изгнанник Тиндарей нашел, наконец, приют, кровь и пищу у гостеприимного, богоравного (как выразился бы Гомер) василевса Фестия, правителя греческой области Этолии. Со временем Фестий настолько полюбил обездоленного спартанского героя, оказавшегося неукротимым и отважным ратоборцем, искусно владевшим как мечом и копьем, так и луком со стрелами, поистине непревзойденным как в колесничном, так и в пешем бою, и покрывшим себя неувядаемой славой в войнах храбрых этолийцев с воинственными соседями, что даже отдал в жены Эбалиду свою прекрасную, как богиня, дочь Леду. Когда великий сын Тучегонителя Зевеса, могучий полубог Геракл, победил нечестивого кознодея Гиппокоонта, убив его самого и всех его сыновей тяжкими ударами своей гигантской палицы, Тиндарей со своей юной женой - василиссой Ледой, прозванной Фестидой (по отцу) и  "богиней средь женщин" (за редкостную красоту), возвратился в прародительскую Спарту и стал там править, с позволения Геракла. Эбалид правил мудро и кротко, избегая войн и треволнений, ибо навоевался в своей беспокойной жизни вволю.

Дальнейшие события их семейной жизни известны нам в двух версиях. Согласно первой версии, Леды родила счастливому супругу двух детей - сына Кастора и дочь Клитемнестру -, согласно другой - царственная чета долгое время оставалась бездетной, несмотря на все усилия, ухищрения, зелья и травы, использовавшиеся в то незапамятное время. Первая версия представляется нам в большей степени заслуживающей доверия.

Как-то в жаркий летний день белотелая царица Леда решила пойти искупаться на речку Эврот, протекавшую близ царского дворца - скромного, как и все в быту спартанских греков. Оставив во дворце супруга, занятого, как обычно, важными государственными делами, отдав грудного младенца Кастора на попечение кормилице-эфиопке (молоко эфиопок считалось у греков особо питательным и полезным), а маленькую Клитемнестру - на попечение няни, "богиня средь женщин" отправилась на берег Эврота, не взяв с собой никого из челяди, ибо ей хотелось побыть одной на природе. Зайдя в высокий серебристо-зеленый тростник, дабы укрыться от нескромных взоров случайных прохожих, поставив на землю расписной лекиф с благоуханным маслом (предусмотрительно прихваченный пышнобедрой царицей с собой, чтобы, по эллинскому обычаю, умаститься, то есть, натереться им после купания), и, сбросив со своих стройных ног легкие сандалии, стыдливая Фестида совлекла с себя багряный с золотом хитон и бросила его на берег прохладноструйного Эврота, у самой воды, волнуемой приятным легким ветерком и пенящейся серебристыми, как мелкий речной жемчуг, пузырьками вокруг слегка колышущихся и, казалось, тихо шепчущихся между собой о чем-то сокровенном и ведомом только им (да еще, может быть, речным нимфам-наядам) стеблей камыша. Распустив свои стянутые тугим узлом на затылке темно-рыжие, цвета старого золота, кудри, густой волной рассыпавшиеся по плечам, и тронув кончиком ступни чуть мутноватую речную воду, Леда сочла ее подходящей для купания и медленно вошла в реку, ощущая под ногами нежное мягкое дно. Она чувствовала приятный трепет в разгоряченном полуденной жарой, истомившемся по прохладе теле, и непрерывное ласкающее шелковистое прикосновение воды к своим ногам. Когда вода дошла до половины бедер, Фестида остановилась. Налетел ветерок, на поверхности воды появилась легкая рябь. Наклонившись, Леда зачерпнула воды, освежив себе сначала руки, а затем и плечи, чтобы переход от жары к прохладе не показался слишком резким. Постепенно василисса погрузилась в прохладную воду по волнуемую тихим, ровным дыханием пышную белоснежную грудь, потом - по гладкие прямые плечи и принялась нырять, широко раскрывая глаза в темно-зеленой воде, в которой собственное тело казалось Леде странным и чужим, словно она глядела на него через полупрозрачное египетское стекло. Мелкие серебристые рыбки с удивленно выпученными круглыми глазами останавливались перед лицом плывшей под водой Фестиды, чтобы внезапно и таинственно исчезнуть, молниеносно юркнув в темную и ледяную глубину Эврота. Речная вода мягко и упруго сжимала и качала тело василиссы, которой приятно было чувствовать под ногами раковины и песок. Наконец Леде надоело нырять. Солнце припекало все сильнее, прогревая верхние слои воды, блестевшей, как зеркало, несмотря на постоянно волновавшую ее легкую рябь. Пахло рыбой и тиной. С верхушек камыша срывался белый пух, тихо плывший по воздуху. Стоя по грудь в воде, Леда отжала мокрые волосы и уже собралась идти по дну к берегу. Но тут в прибрежных кустах раздался шум и очам изумленной Фестиды предстал необычайно крупный и красивый лебедь не белого, как все обычные лебеди, а черного цвета, плывший к ней, горделиво расправив крылья и вытягивая в направлении красавицы тонкую, гибкую шею. Шея его была удивительно длинной, гораздо длиннее, чем у всех лебедей, виденных Ледою прежде, составляя чуть ли не половину всей длины тела птицы.

При виде удивительного лебедя осторожная Фестида, на всякий случай, поспешила выбраться на берег и, усевшись поудобнее на прибрежный валун, стала наблюдать за царственной птицей. К удивлению красавицы, черный лебедь вышел из реки на берег вслед за ней и, слегка переваливаясь с лапы на лапу (как это свойственно крупным водоплавающим птицам, передвигающимся на суше куда менее уверенно, чем по воде), заковылял по направлению к ней. Невольно рассмеявшись, Леда протянула лилейную руку и погладила удивительного, как будто бы совсем ручного, лебедя по черной голове. Тот, казалось, только и ждал ее прикосновения. Как будто искра проскочила между его головой с приоткрывшимся клювом цвета обожженной глины и рукой Фестиды, как будто пронизав ее с ног до головы и заставив затрепетать всем телом.

Леда невольно скатилась на свой брошенный в траве багряный с золотом хитон и, лежа на боку, подперев пышнокудрую голову рукой и прислушиваясь к своему все громче стучащему сердцу, со все возрастающим интересом продолжала следить за приближающейся к ней невиданной птицей. Черный лебедь, издав резкий, громкий крик, приблизился к царице доблестных спартанцев и, повернув свою черную голову, пристально посмотрел на нее сначала левым, а затем и правым глазом (глаза у него, как у всех лебедей, были расположены по обеим сторонам головы). Под пристальным взглядом лебединых глаз (цвет которых, сначала показавшийся Леде оранжевым, быстро темнел, становясь светло-коричневым) василисса, вдруг почувствовав робость, невольно сдвинула колени. А черный лебедь, вытянув длинную шею, поднес клюв к изумленно приоткрывшимся устам василиссы и припал к ним горячим поцелуем. Удивительное дело! - его коралловый клюв, жесткий и твердый у всех лебедей, приникнув к столь же коралловым устам Фестиды, показался ей нежным и мягким, как человеческие губы - и Леда, сама не заметив, как это случилось, ответила на его поцелуй. Черный лебедь начал осторожно и нежно ласкать ее клювом и крыльями, на концах которых курчавились кудрявые перья, начав с розовых сосков упругих грудей царицы, поочередно забирая соски в свой клюв, поглаживая трепетавшие от его ласковых прикосновенияй нежные тугие груди Леды сильными крыльями. От его неожиданных ласк Фестида таяла, млела и трепетала все сильнее и сильнее. Извивая длинную шею, подобно гибкой черной змее, лебедь слегка касался ее вскинутых от удивления к вискам темных густых бровей, высокого прямого лба, смеженных от невыразимой неги век с длинными дрожащими ресницами, разрумянившихся щек, коралловых губ (его поцелуи становились все более длительными и страстными, так что у василиссы все чаще захватывало дух!), белой шеи и плеч, казавших высеченными из лучшего паросского мрамора, остро поднявшихся и вставших торчком, тугих, упругих, как мячи, молочно-белых грудей с набухавшими на глазах от возбуждения сосками, ставших из розовых алыми - подобием спелых ягод малины -, на которых выступили капли молока, гладкого живота, подобного чаше пьянящего нектара - напитка бессмертных богов на Олимпе -, пышных бедер, раскрывшихся, чтобы принять его, пахучей арки поросшего темно-рыжими волосами лобка, источавшего все более сильный и пряный аромат благоуханного лона, влажного от речной воды и выступившего изо все пор красавицы благовонного пота - лона, чьи бледно-розовые уста (поистине спорившие красотой и нежностью с устами на ее челе), усеянные мелкими, как бисеринки, капельками, сначала плотно сжатые, приоткрывались постепенно все шире и шире, как бы отвечая на казавшиеся Леде поцелуями человеческих уст прикосновения удивительно нежного лебединого клюва. Дыша и пульсируя, уста василиссина лона раскрывались все шире, как створки речной раковины, открывая скрытую за ними драгоценную жемчужину, казавшуюся черному лебедю сначала чем-то вроде крошечного розового зернышка. Но под его пламенными прикосновениями это малое зернышко стало расти на глазах, как бы наливаться соком и темнеть, пока не превратилось в пунцовую, пульсирующую горошинку, царившую над исходившими влагой устами, трепетавшими, как розовые лепестки при легким веяньи зефира. И вот с горошинки скатилась крупная капля благовонной жидкости, за которой через какие-то доли мгновения, одна за другой, покатились все новые капли, скоро слившиеся в поток, струящийся между широко раздвинутыми ягодицами царицы вниз, к розовато-фиолетовой звездочке афедрона. И тогда черный лебедь приник к лону Леды, мгновенно ощутившей, как что-то подступило ей под самое сердце. На краткий миг у василиссы перехватило дыхание, молоко брызнуло из все больше темнеющих и набухающих сосков ее налившихся грудей, вздувшихся, как груди супруги Зевса-Громовержца Геры, когда из них извергся Млечный Путь. Неустанно трудясь над гибким, покрытым благоуханной испариной телом покорно отдавшейся его ласкам Фестиды, в пароксизме никогда не испытанного ею раньше блаженства, запрокинувшей голову с разметавшимися, прилипшими к потному лбу темно-рыжими кудрями и с распяленным в беззвучном вопле коралловым ртом, сладострастный лебедь продолжал все чаще издавать свои резкие крики, становившиеся  все громче раз от раза, пока - о чудо! - им не стали вторить крики Леды, также становившиеся все чаще, громче и пронзительней, пока - на достигнутой наконец общей, преисполненной ликования ноте - крики черноперого лебедя и белотелой царицы не слились воедино в блаженных судорогах оргазма, сотрясавшего Фестиду с ног до головы. В последнее мгновение лебедь (в черном оперении которого обнаружились отдельные, спрятанные в глубине, белые перья) выскользнул из уст кипевшего, как жерло извергающегося вулкана, лона Леды, молниеносно (и в то же время бережно, чтобы не поцарапать когтями своих перепончатых лап ее атласную кожу) взлетел на бурно вздымавшуюся грудь Фестиды с тугими, казалось, готовыми лопнуть от вожделенья сосками, уже не малиновыми, а потемневшими почти до цвета ягод ежевики и обильно источавшими молоко, накрыл царицу с головой черными крыльями и всем телом приник к широко раскрытым устам ее чела. Ощутив во рту его неожиданно крупный, упругий, твердый и горячий фаллос, Леда успела впиться в него горячими губами, в тот же миг содрогнувшись всем телом, когда ощутила, как в нее хлынул кипящий поток лебединого семени, которое она пила жадными глотками, как истомленный жаждой путник в знойном аду Аравийской пустыни пьет свежую, живительную влагу из найденного, наконец, в песках колодца... 

На удивление  умело действуя сильными крыльями, черный лебедь перевернул сомлевшую Леду на живот. Она покорно уткнулась пылающим лицом в зеленую траву, прикрыв в изнеможении глаза, опираясь на локти и подняв свой царственный прекрасный белоснежный зад - каллос пигос - навстречу живительным лучам Вечного Солнца - бессмертного Гелиоса. На этот раз черный лебедь взял Леду сзади, по обычаю пернатых, крепко охватив трепещущие бедра василиссы крыльями и проникнув в нее еще глубже, чем прежде, так что вопли царицы и птицы теперь перемежались громким хлюпаньем, а черные перья лебедя намокли от хлынувшего из уст лона Фестиды благоуханного сока, как и сочно-медвяная прибрежная трава, на которой они предавались любовным утехам. Пролетавшей мимо ласточке-филомеле, свившей себе гнездо в береговом откосе и неустанно носившей туда птенчикам различных насекомых, даже показалось с высоты, что черный лебедь погрузил между пышными ягодицами стоявшей на четвереньках, сладострастно изгибающейся и громко стонущей Леды, подобными двум полушариям слоновой кости, свои клюв и голову цвета эбенового дерева, уйдя в ее недра до половины шеи (впрочем, ласточку это не интересовало и потому не отвлекло от главного - поиска пропитания для вечно голодных, прожорливых птенцов).

Это сладостное действо повторялось многократно. Всякий раз, в ознобе, следовавшим за очередным семяизвержением, ощущая под одним крылом стоячую влажную грудь василиссы, а под другим - столь же влажную расселину ее ягодиц и вспоминая вид ее раскрывшихся перед ним бедер, какими он впервые увидел их во время своего брачного танца (у этих птиц хорошая память), черный лебедь испытывал никогда не испытанное им дотоле, с пернатыми и крылатыми самками, наслаждение.

Один раз склонный к опытам  лебедь - в лучших эллинских традициях - зачерпнув предварительно своим щедрым на ласки клювом благовонного масла из забытого Фестидой в  сочно-медвяной траве расписного лекифа, бережно влил его в трепещущие уста седалища исходящей соком Леды, тщательно смазав которые, вошел во врата ее ягодиц, проникнув туда так глубоко, что погрузился кончиком головки фаллоса во что-то теплое и мягкое. Царица испустила необычайно громкий вопль, исполненный невиданного наслаждения. Излив, наконец, в уста седалища спартанской василиссы обильную молочную струю, черный лебедь выдернул из ее белого каллос пигоса свой еще напряженный от коитуса фаллос, покрытый свежим коричневым калосом (или, по-нашему, калом). На этот раз из Леды выплеснулся смешанный поток не только лебединого семени и ее собственных выделений, но также мутной слизи и багряной крови, своим цветом подобной ихору - той "влаге, что в жилах струится у жителей Неба счастливых" (говоря словами еще не родившегося в те незапамятные времена творца "Илиады" и "Одиссеи" - гениального слепца Гомера).

Уважаемый читатель, вероятно, уже догадался, что богоравный Тиндарей, особенно в последнее время, был занят, прежде всего, делами государственными и военными, проводя со своими соратниками-спартиатами не только дни, но и ночи напролет, и потому не балуя свою пышнокудрявую супружницу вниманием, посещая ее на брачном ложе редко и ненадолго, порой не снимая доспехов лаже в краткий миг поспешного соития, постоянно пребывая в мыслях совсем о другом. И потому все чаще он пренебрегал любовными обычаями эллинов - хотя в свою первую брачную ночь с отданной ему в жены дочерью Фестия, снизойдя к мольбам своей робкой супруги, казавшейся себе еще слишком юной для любовного сношения с целью зачатия наследника спартанского престола, не стал нарушать целостность ее девственной плевы - того самого нежного гимена, от которого получил свое имя бог брака и брачующихся Гименей -, ограничившись именно сношением в афедрОн (хотя крови и воплей от этого было не меньше, ибо Тиндарей был доблестным воином, привыкшим не отступать перед трудностями и преодолевать всяческие препоны на своем пути). Черный же лебедь действовал совсем, совсем иначе...

И все бы хорошо, но - увы! - в очередной момент кульминации чувств Леда, обвившая, в порыве страсти, своими прелестными руками черную шею лебедя (с которого давно уже летели пух и перья!), стиснула ее слишком сильно и продолжала стискивать все сильнее и сильнее, смежив в экстазе очи (в результате чего была лишена возможности лицезреть происходящее) и заглушая своими воплями отчаянные крики быстро задыхавшегося в объятиях красавицы черного лебедя (вскоре превратившиеся в писк, а затем и в хрип - пока несчастный пернатый, принесший себя в жертву на алтаре любви, не замолк навсегда). Не видя и не слыша ничего, Фестида не смогла умерить вовремя пыл своей страсти. Финальные предсмертные конвульсии черного лебедя совпали с последними любовными конвульсиями Леды, так что черный лебедь даже в последние мгновения своего - увы! - бренного и эфемерного земного существования успел осчастливить последнюю в его жизни, столь странную по внешности и повадкам, и - самое главное - совершенно лишенную крыльев лебедку (на которую злополучного лебедя вдруг потянуло - Зевс его знает, почему)...

Придя в себя, Фестида немного погоревала и даже всплакнула над тушкой только что столь страстной, а теперь холодной и недвижной птицы невиданного черного цвета. Однако, вспомнив, что пора ей возвращаться во дворец, супруга Эбалида, еще раз вверив свои прелести прозрачным водам ледяной реки, смыв с нежного тела пот, семя, кровь и всяческие  выделения, привела в порядок волосы, вытряхнув из них лебединые перья и пух, а также перескочивших на нее с лебедя блох, и снова стянув в тугой узел на затылке, после чего облеклась в свой багряный с золотом хитов. Взяв сандалии за завязки в левую руку, а тушку злополучного лебедя - в правую (весила мертвая птица немало, но Леда, как все свободнорожденные спартанки, была в отличной физической форме), проголодавшаяся василисса Лакедемона, забыв лекиф с благоуханным маслом впопыхах в траве, своей известной всей Элладе легкой и пружинящей походкой, грациозно изгибая на ходу свой лебединый стан, направилась обратно во дворец своего доблестного мужа Эбалида. Обедать...

Так бедный черный лебедь спел свою лебединую песню. Больше его никто не видел...

ПРИМЕЧАНИЕ

Мы приносим огромную благодарность Николая Константиновича Калмакову за превосходную иллюстрацию к нашей новелле.