СЯ СЯ

 Утро. Непривычная тишина в квартире. Артёмка еще спит, его бабушка и мать ушли на рынок, а мне приказали:
   -Проснется Артёмка - покорми. На столе в кастрюле — манная каша. Но вообще мы быстро: туда и обратно.
   Я ухмыляюсь. В этой небольшой их речи сразу две большие неточности. Это они-то быстро? Да на рынке? Да они часами могут ходить по рядам, стоять, высматривать там, где и глазу-то не за что зацепиться. Ходить с ними хоть на рынок, хоть в магазин - великое наказание, никаких нервов не хватит. Это хорошо, что я дома. Пусть сами там походят.Вторая неточность: «Покорми Артёмку». О, что такое - покормить это дитя, знают немногие. Это — целое представление. Происходит оно примерно так.
   -Всё, уже девять часов, пора Тёмочке завтракать, — очень точная бабушка очень точно выполняет рекомендации, которые она вычитала в очень умных книжках.
   Артёмке скоро два года, вроде немного,книг он не читает, но он — уже личность. Он убежден, что кушать сейчас не хочет, его больше интересует, почему отломалось очередное колесо у купленной вчера машинки.
 - Бабуя, я не хоцю, — начинает проситься Артёмка, но бабушка неумолима, она рассказывает, как это плохо — не слушаться старших, она доказывает, что это очень опасно — не есть вовремя, рассказывает про бедного зайчика, который не ел манной кашки. Вскоре раздается могучий богатырский рёв, даже батюшка во время крещения Артёмки сказал, что с таким голосом он непременно будет попом. Но бабушка попрежнему неумолима, и мигом Артёмка оказывается в стульчике, из которого вырваться трудно: со всех сторон перила. Справа стоит бабушка, слева — мать. Держа в руке ложку с кашей, она начинает петь сладеньким голосом:
   -Кушай, Тёмочка, кашка вку-усненькая.
   -Не хоцю! - кричит Артёмка, хватает рукой ложку, и каша летит на пол.

   -Ну что за ребенок такой! — кричит уже Алёна, но ее перебивает бабушка:
   -Да что это за матери пошли, ничего не умеют! - и к Артёму: - Тёмочка умненький, послушненький, ему надо подрастать, он станет большим и сильным, и всех-всех победит.
Артём поднимает голову к бабушке:
   -И Змей-Голиныця тозе?
   -Конечно, и Змей-Горыныча, - говорит бабушка, ловко направляя ложку с кашей в рот потерявшему бдительность богатырю. Потом вдруг начинает мяукать Алёна, удивленный Артёмка смотрит на нее, рот открывается — и еще порция каши достигает цели. Иногда и я вступаю в бой — стучу ложкой о кастрюлю, как в барабан. Или начинаю петь песню, обычно это «Мы красные кавалеристы» или «По долинам и по взгорьям»: почему-то в это время другие песни ну никак не вспоминаются; марширую, иногда со мною марширует и бабушка, — и еще пара ложек достигает своей цели. После всего этого у Артёмки не только лицо, а вся голова в каше, и всё вокруг — тоже. Но все довольны: ребенка накормили.
   Тишина. Женщин нет, Артём спит. Я спокоен. Я — не они. Никого ничего заставлять не буду. Ребенок должен есть, когда сам захочет, а не тогда, когда захочет бабушка. Так что с этим делом у нас все будет о-кэй. Я это знаю, мы уже оставались одни.
Тишина в квартире, благодать. Артём спит, машинки его не жужжат, автоматы не стреляют, мячи не прыгают. Наконец, я могу спокойно перенести на бумагу очередной сюжет моего рождающегося рассказа.
   -Ма-ма, - слышу я через некоторое время: Артём стоит в своей кроватке.
   -Ее нету, ушла на рынок.
   -А бабуя?
   -И бабуля тоже. Давай-ка быстренько на горшок.
   Вскоре утренние процедуры выполнены, и мы опять занимаемся каждый своим делом. Артёмка занялся тем, что делал вечером перед сном, — устраивает гонки своих автомобилей, непрерывно сигналя и попадая в аварии. Тишина ушла. Смотрю на часы. Полдесятого.
   -Артём, пора завтракать.
   -Не хоцю.
   -Ладно. Захочешь — ешь сам, всё на столе.
   -Яня (ладно).
Вот и прекрасненько. Накладываю в миску кашу, кладу булочку, наливаю чашку молока — всё, готово, добро пожаловать, приятного аппетита, когда пожелаете. Возвращаюсь к рассказу, но не уверен, что удастся поработать. Так и есть, вскоре Артёму надоедают гонки, он подходит ко мне.
   -Деда, поцитай книску.
   Читаю, но недолго. За окном сигналит машина, Артём бежит выяснять, в чем дело. Возвращается уже на самолете, отчаянно жужжа и делая фигуры высшего пилотажа. Я опять забыт.
  Одиннадцать. Где же рыночницы? Хоть и знал, что быстро их не дождешься, но через час- полтора мне пора уходить. Иду на кухню, выглядываю в окно, будто этим можно ускорить их возвращение. Конечно, никого там не видно. Стоп! Не видно и каши в тарелке, и булочки, и молока осталось чуть-чуть. Как говорят математики — ЧТД, что и требовалось доказать, но когда же он успел? Нет, все же очень прав я. Женщины! Мамули-бабули! Не превращайте еду в наказание для ребенка!
   Включаю телевизор — всё равно при реве авиационных моторов работы никакой. Вскоре садится со мной рядом и Артёмка. Налетался.
   Полдвенадцатого. Спокойствию моему конец — что, если их не будет еще час? Иду на кухню, смотрю в окно. Но что толку?
   -У, заср... — вырывается у меня, но вдруг я замечаю рядом Артёмку, слово застревает, его нельзя произносить. Быстро соображаю и скоро нахожу выход.
   -У, сороки!
   Отхожу от окна. Артёмка внимательно смотрит на меня, потом пододвигает табуретку к окну, взбирается на нее, смотрит в окно и произносит с той же, моей, интонацией:
   -У, ся-ся!
   Гордо слезает с табуретки, и мы вместе — такие единомышленники! — идем к телевизору.
А я думаю — вот еще один урок. Мужчины! Начиная говорить что-то в сердцах, притормозите! Проверьте, нет ли рядом ребенка!

   Вскоре раздается шум за дверью, щелкает замок, и появляются долгожданные женщины.
   -Ну как вы тут? Все нормально? Тёма кушал? Вот молодец! А что мы ему купили вкусненькое!
   Я ухожу в комнату. Вскоре из кухни раздается могучий богатырский рев.