Средневековая сценка

Служанка вздрогнула и чуть не выронила из рук шкатулку с драгоценностями.

- Так что же Вы можете посоветовать? - хозяйка покоев посмотрела на пожилого воина, принёсшего это известие.

- Мы можем попробовать прорваться к Старой Ратуше, - неуверенно произнёс он и замолчал.

- Мы можем погибнуть, пытаясь это сделать, - поняла она несказанное.

Несколько фрейлин снова запричитали. Их хныканье било по нервам. Ей ведь тоже страшно. От ужаса волосы на голове шевелятся. Умирать всегда страшно.

- Удалось выяснить, кто предатель? – она знала единственное решение, способное сохранить жизни верных ей людей, но тянула время.

- Да, Ваше высочество, - пожилая графиня была, пожалуй, единственной в этом будуаре, кто не лил напрасные слёзы. – Это двое мастеров из Купеческой гильдии. Они усыпили стражу Южных ворот и открыли дорогу захватчикам.


- Я говорю не о них, - ей уже всё должно быть безразлично, но жажда жизни комом стоит в горле, поэтому приходится сокращать фразы.

Иначе голос сорвётся на писк, и она разревётся подобно молоденьким фрейлинам.

- Герцог Райвест, - так же спокойно произнесла графиня.

- Не может быть! - одна из фрейлин на миг забыла о необходимости всхлипывать.


- Как неприятно, - неужели она ещё способна на такой равнодушный тон в оценке его поступка?

Первый вассал короны. Он, а не этот дряхлый капитан, должен был сейчас охранять и защищать.

- Подай мне аметистовое ожерелье, - решение принято.

Иного быть не может. Сердце бьётся и не бьётся одновременно. Приходится глубоко дышать и хлопать ресницами, чтобы не дать пролиться слезам. Мозг отказывается верить происходящему. Это не она сейчас стоит перед зеркалом. Это не она собирается шагнуть навстречу предателю. Это всё происходит с кем-то другим, а она всего лишь наблюдает за ситуацией со стороны.

Зеркало отражает её бледность. Но не слёзы. Слёз от неё не дождутся! Бархат, немного украшений… Всё продумано до мелочей. Она постаралась, чтобы её наряд был обыденно-торжественным. Она сосредотачивалась на чём угодно, только бы не жалеть себя. Эти девушки, что её окружают. Они должны жить дальше. И старая графиня тоже. Даже этот воин.

Туалет завершён. Больше причин медлить нет. Отвернуться от зеркала, снова вздохнуть настолько глубоко, насколько позволяет корсет, и шагнуть к двери. Фрейлины мгновенно замолкают. Служанка уронила-таки зеркало. Говорят, к несчастью. Нервная смешинка искривляет чуть подкрашенные губы.

- Куда Вы, Ваше высочество?! – а у графини хватает душевных сил пытаться преградить ей дорогу.

- Отворите и оставайтесь здесь, что бы не произошло, - больше всего хочется залезть под кровать и свернуться калачиком, молясь, чтобы её не нашли.



Но она не может себе позволить дожидаться, когда предатель ворвётся сюда и перережет сначала служанок, а потом и её. Зачем брать с собой в могилу тех, кто ещё может жить?

Графиня несколько томительных мгновений смотрит ей в глаза, затем приседает так низко, что, кажется, встаёт на колени, после чего молча разворачивается и отпирает засов.

В коридоре, оказывается, полно народа. И все молчат. Просто смотрят на неё. Нужно улыбнуться и пройти как всегда… Навстречу судьбе. Навстречу герцогу, который стоит с друзьями почти в центре коридора.

Шаг, следующий шаг. Ноги подгибаются от трусости. Нельзя позволить себе показать окружающим свою слабость. Следующий шаг. Озноб внизу живота, расползающийся мурашками по всему телу. Смотреть прямо перед собой! Следующий шаг. Неожиданно маркиз, имя которого она сейчас ни за что не вспомнит, склоняется перед ней. Вслед за ним начинают приветствовать свою принцессу и остальные, будто бы дождались условного сигнала. Всё как обычно, если не считать звенящей тишины, давящей на сердце. Слышны лишь шелест ткани и её собственные шаги.

Она доходит до герцога, кивает ему, как обычно, и он тоже склоняет перед ней спину. В сердце поселяется комок безумной надежды. Неужели он не предатель? Неужели она сможет жить дальше? Тогда почему все молчат? Мимо герцога и ещё один шаг. Снова тишина. Можно облегчённо выдохнуть.

Только отчего-то вдыхать не хочется. Совсем. Боль в спине, почти тут же исчезающая в круговороте стен и потолка. И последняя мысль: «Всё-таки предал!»