Никола необлупленный

     Марфа Макаровна, маленькая худосочная старушка, день за днем занималась совсем не женским делом – заполняла мокрым песком пустые мешки и завязывала мешочные пуповины жёсткой бичёвкой. Вечером приезжала полуторка и увозила мешки на линию фронта.
     Шел декабрь 1941 года. Ужас сковал столицу. Работали на территории наскоро эвакуированного завода. С утра полуторка заезжала в ворота складского помещения, сваливала привезенный смерзшийся песок возле печи и уезжала. Марфа Макаровна закрывала ворота, растапливала печь, грелась сама и отогревала промерзший песок. Через час ближний к огню можно было фасовать, а пока фасовала ближний, прогревалась следующая порция. И так день за днем…
     Топила, чем попало. Та же полуторка, с вдовой Маней у руля, привозила дрова. В последний раз в кузов накидали напиленную старую мебель, фигурный дубовый паркет и искромсанные топором иконы. Вся инкрустация с них была облуплена, а сами доски варварски расколоты тесаком. С живописных обломков смотрели в поллика святые образы, смиренно принимая очередные земные страдания. Мурашки пробегали по спине старухи, но она только зажимала беззубый рот, чтобы не закричать и украдкой неистово крестилась. Она так делала всегда, сколько себя помнила. Даже, если была не одна, незаметно поворачивалась  в ближний от себя угол, быстро и мелко осеняя себя крестом, так что многим это могло просто показаться.
     Топить печь образами у Марфы не поднималась рука, и она выбирала из досчатой кучи остатки мебели и куски старинного барского паркета. Как, вдруг, из-под обломков резного буфета сверкнула полоска серебра. На Марфу из-под обломков по-отечески смотрел Святитель Николай в прекрасном, богатом серебряном окладе, инкрустированном разноцветьем драгоценных камней. Как попал Чудотворец в это адское побоище и остался цел? Как завалился в будущий пепел и каким чудом не был облуплен и расколот? Не долго думая, испуганная старуха резво перевернула икону ликом вниз и закидала кусками фанеры.
     Весь день и Марфы Макаровны от страха сильно билось сердце. Она оборачивалась на любой звук, принимая его за начала расплаты. Не покладая рук, завязывала мешок за мешком, она прочитала одну за другой все молитвы, которые знала наизусть и принималась читать заново, но резко обернувшись на скрип металлической калитки, замерла, как вкопанная. Через мгновенье отлегло, это почтил своим визитом одноногий сторож Митяй.
     - «Ну ты сегодня и навязала, Макаровна! Все ведь в полуторку и не войдет. Тут у тебя рейса на два», - постукивая костылями, восхищался одноногий.
     - «Это от холода, Митяй» - занервничала старуха – «Мороз-то нынче совсем сдурел, голову потерял окаянный. Даже у печки стужа…»
     О чем говорила с инвалидом Марфа Макаровна – она не помнила, хотелось ей, чтобы он поскорее ушел. Потом заехала полуторка, грузились молча, добрая половина мешков в машину не поместилась.
     - «Чтой-то ты, Марфа, план вдвое перевыполняешь – ухмыльнулась угрюмая Маня – напарником, что ли обзавелась. Или кто свыше тебе помогает. Завтра не приходи, а то вывозить не успеваю».
     Пофыркала древняя полуторка, затарахтела, дернулась, как старая лошадь-доходяга и, смирившись с непосильной ношей, степенно понеслась.
     Запахнула Марфа Макаровна ворота и присела у догорающей печки на трофейный рояльный табурет. Надо было ждать ночи, чтобы пронести опасную находку и укрыть в своем спасительном скромном углу. Ополченцы неусыпно патрулировали улицы вымерзшей столицы, проверяя подозрительных прохожих и их поклажу, но ночью шансов проскочить незамеченным было несомненно больше. С этими мыслями от усталости и перенесенного страха старуха провалилась в сон.
     Проснулась она от холода, печь давно остыла. Была глубокая ночь… Откопала на ощупь Чудотворца, с трудом запихнула образ под старый порванный ватник и захрустела по морозному снегу не оглядываясь. Молитву одну за другой шепчет, да зуб на зуб не ложится. Пар изо рта валит, как паровоз спешит Марфа домой. Мороз вперед гонит, а страх еще пуще. Вот уже и дом впереди виднеется, только арку пройти… Но, боже праведный, засветились фонарики и перекрывают единственный путь к её дому три фи гурки мужские, юркнуть некуда.
     У Марфы сердце в пятки ушло, да там и осталось. Подкосились ее ноженьки «сердешные» и сознание стало уплывать.
     Очнулась на руках у молодого, двое бородатых постарше, рядом – «Что это ты мать под одежкой-то держишь? Ну-ка Алешка, освободи ватник, ей же дыхать нечем»
     Старуха зажмурила глаза. По ногам потекли струи теплые, страх свое дело сделал, опросталась старая… Еще мгновение и Чудотворец предстал перед патрулем ополченцев. Покорно молчала старуха, готовая ко всему. И ждала, что дальше будет? Куда поведут ее глухой ночью? «Прости меня, Господи, грешную», - прошептала она.
     «Вот это да.. – услышала полуживая Марфа Макаровна голос молодого бойца – каков образ!…»
     Все фонари были направлены в одну точку. И увидела старуха, как все трое почтили святыню широким крестным знамением. Порылись богатыри в заплечных мешках, достали консервы, пайку хлеба, сложили все это в теплый платок, завязав его узлом.
     Возьми, мать, гостинцы наши скромные. И спасибо тебе, что стольный град в опасности с Чудотворцем обходишь. С такой поддержкой Русь святую не победишь. И до самой земли поклонились все трое. Старуха на трясущихся ногах тоже им в пояс согнулась, а, разогнувшись, поняла, что стоит одна в своем дворе, под своим окном. В одной руке держит драгоценный образ, в другой кулек с неожиданными гостинцами.
     Старуха не чувствовала мокрых озябших ног. Она тихо всхлипывала, впиваясь опухшими деснами в сырой от слез мякиш черного хлеба. А в предрассветном небе причудились ей три богатырских коня с седоками величественно проплывающих в небесном ночном дозоре над ощетинившейся из последних сил столицей.