Меланхолия

Земля – это Зло. И никто не будет о ней жалеть.
Джастин. Ларс Фон Триер. «Меланхолия»   

Каждое утро я завожу часы, оттягивая вниз чугунную кованую гирю - еловую шишку. Старые такие часы, но вечные. Каждое утро я завожу пружину своего мира. Как вытертые башмаки, он почти не жмет, но уже и не спасает. Через отклеившуюся подошву забивается внутрь песок, и если на улице дождь, ногам становится холодно и мокро… Он не спасает, как дырявый зонт, как прожженное в нескольких местах одеяло, как разбитая черепица на крыше, как остывший кофе – тебя больше нет рядом. С тех пор как ты ушел, осталось только движение стрелок. Времени уже нет, как нет воздуха, света или звуков.

Только утром я опять трону чугунную еловую шишку, чтобы продолжали свой бег по кругу стрелки. Я опять заведу пружину моего мира. Это не я придумала, это «Хроники Заводной Птицы», - такая книга. У меня в часах тоже есть заводная птица, но у нее сломался механизм, открывающий чугунное кованое окошко. 

А может попробовать хоть раз: не трогать часов, не заводить пружину? Что-то изменится? Может время пойдет вспять. И ты опять будешь со мной. Ведь в том, что тебя нет, виновато только время.

Тебя больше нет, а я никак не могу к этому привыкнуть. Пробовала, уговаривала, пыталась заснуть, запить, загулять, забить, закрыть дверь в сердце, но сорвало с петель. Дырявое сердце, заходи, кто хочешь, бери что хочешь. Трое нищих зашли. Пытались переночевать, а тут ни хлеба, ни воды. Свеча и та – только огарок. И одеяло дырявое, прожженное в нескольких местах. Трое нищих – Боль, Скорбь и Отчаяние. Даже не задержались. Гуляет сквозняк, не укрыться. Только еловая шишка чугунная покачивается над столом. Часы старые, но вечные…

Я не заведу их завтра утром. Пусть время остановится. Мир может закончиться. Как все, что существует только в нашем сознании. Выключишь ощущения, и нет никакого мира. Нет добра, зла, иллюзий, попыток начать с чистого листа. Боли, отчаяния, скорби - ничего нет. Мутная вода в вазе, где вчера еще стояли орхидеи. Они завяли, а про вазу забыли. Все что осталось. Может ты все-таки был?

Я беру в горсть жемчужины. Белые и круглые. Немного шершавые. Запиваю из вазы. Горькая вода. Считаю, сколько успею проглотить этих маленьких жемчужин. Прежде чем засну. Этот сон будет, наверное, длинным. Может пустым, как ночной троллейбус, а может мягким, как июльская трава.

Почему-то вокзал, опять вокзал, который мне уже когда-то снился. Никто никого не ждет. И поезда не останавливаются. Странный пустой перрон, дежурная скамейка и пепельница – смешная, в виде пингвина.

Подожду, я купила билет. Забери меня поезд туда, где мне будет не так больно.

- Чего сидишь?
- Жду свой поезд.

- А где чемодан? 
- Я без вещей, налегке – пытаюсь разглядеть странного мужчину в куртке спецназовца.

- Это правильно, чего лишний груз тащить. Мне туда же, и я тоже почти налегке. – Мой неожиданный попутчик распахнул куртку спецназовца и вытащил бензопилу.
- А бензопила зачем? – К такому повороту событий я еще не успела подготовиться.

- Коса была бы уместней? – он даже вроде пытался шутить. – Избавляемся от стереотипов. А тебе не все равно? – он закурил. 
- Да не, я креатив ценю… - закурила на всякий случай, чтобы сблизиться. Ничто так не сближает, как совместный перекур в одну пепельницу в виде пингвина на пустом перроне.

- А чего, думаешь пора? – Зачем-то спросил он.
- Не знаю. Запуталась. Устала каждый день заводить пружину. Натягивать на себя, как платье, этот мир. Он не с моего плеча. Где жмет, где висит, как пустой мешок. Душа болит. Нет мне места…

- Глупо, - прервал меня спецназовец.
- Ты прав, - я все пыталась рассмотреть в нем признаки Смерти, которая вдруг приняла столь «креативное» обличие. – Земля - это зло.  И никто не будет о ней жалеть… 
Я пыталась вызвать сочувствие или хотя бы начать какой-нибудь высокохудожественный дискурс. 

- Ларс фон Триер… – произнес спецназовец, затушив сигарету о клюв «пингвина».
- А может он прав? – я тоже затушила сигарету, почти не притронувшись. Сама дотлела. Но он не ответил на мой вопрос, задал свой.

- Кто-то будет жалеть о тебе?
- Разве только вечные часы, которые больше никто не заведет.

- Потерянная жизнь!.. – незнакомец внезапно завел бензопилу, как будто настраивая инструмент.   
Я вздрогнула, как будто настал час, когда все закончится. Стало очень жаль часы. Или свою жизнь, пружину которой больше никто не заведет.
- Это конец? – спросила я на всякий случай. Надежда, как росток сквозь треснувший асфальт, пробивалась через застывающий страх.

- Это было бы слишком просто, - улыбнулся незнакомец. – Кстати, твой поезд.
Перрон затрясся, почувствовав дробное приближение состава. Свистнув, взвизгнув, лязгнув, остановился. Растащил электрические двери в разные стороны.

Я схватилась за поручень, вошла в тамбур, обернулась.

- А вы остаетесь? Вы же говорили…
- Попробуй сделать так, чтобы это были не только часы...

- Что вы сказали? – двери, зашипев, сомкнулись. Я бросилась в вагон – к открытому окну. – Я не слышу, что вы…

- Не только часы… пожалели… И еще… Время не виновато. Виноваты сами люди. И земля не виновата, что здесь столько зла. Это мы. Сами…

Я не услышала его слов, просто прочитала по губам. Долго смотрела в окно, пока фигура незнакомца в костюме спецназовца не растаяла в тумане. Мне казалось, что я засыпаю. Вагон был пуст. Хотелось с кем-то поговорить. Как будто проверить, что мир еще реагирует, что меня видят, слышат, что я еще могу сказать что-то важное этому миру.

Вдруг забили часы, и заводная птица шесть раз прокричала пустым механическим голосом наступление утра. На восточном краю горизонта вставало солнце.