Мой 1990-й, глава 1, 1

Глава первая - Туран-хан

Если забыть обо всём, что случилось с тобой за последние двадцать лет, то можно вполне сойти за нормального парня. Проблема только в том, что это всё равно, что повернуть землю вспять.
Ночь он почти не спал. Вечер промолчал. Скинул перед сном убогие колготки, майку, залез под одеяло, и долго с ужасом прислушивался к разговорам родителей и голосам из телевизора. А что ему было сказать? Что его папа и мама - нелепые юнцы, которые не годятся ему даже в ровесники? Что он чётко знает, чем закончатся сотрясающие страну радикальные пертурбации, о которых так спокойно рассуждают живчики из телеящика? Что соседи сверху - их приятели в этом новом доме, сбегут через месяц-другой в русскоязычный регион? А, к примеру, он, Денис Голиков - житель не Туран-хана, а давно Москвы? Бред.
Что произошло тем вечером, когда группа левой протестной молодёжи вышла на митинг, переросший в потасовку, он помнил отчётливо. Когда руки ещё сопротивлялись, а глаза уже не видели от застилающего пота, он распластался на асфальте. Кажется, повалили свои, в давке, спешке, когда разомкнули кольцо обороны. Денис попытался встать, но получил крепкий удар дубинкой в переносицу: старался его же ровесник в синей униформе. Земля сразу покатилась. Грохот, скрежет, крики, всё слилось в единый гул. Звонкая тишина какое-то время давила сверху, била по вискам. Потом  провалилась. А в следующее мгновение он очнулся здесь, в вечернем Туран-хане. В этой смешной детской одежде. В этом ничего не подозревающем 1990-м.

У него бывало такое в детстве: проснулся, глаза ещё закрыты, а не догадывается, где находится. В геологической ли палатке? В деревне? А может дома в туран-ханской квартире? Это всегда было волшебное чувство, сладкое предвкушение. В таких случаях он отгонял любые мысли, не шевелился, не позволял нахлынуть реальности. Заставлял себя по возможности долго пребывать в небытие, оттягивал миг сказочной встречи с настоящим.
Лёгкий толчок - очнулся, застал его этим утром, как и когда-то врасплох: где я? Он не осознавал себя ещё ни Денисом, ни Голиковым, ни жителем планеты Земля. Лежал, как распятый, на кровати и боялся ощутить руку, ногу - стать человеком, нарушить белое, как простыня, полотно за закрытыми веками...
Запахи - нежные, непривычные и в то же время, смутно знакомые, маячили рядом, но ничего не сообщали.
Где-то заскрежетал мотор заводимого автомобиля, и светлое пространство стало заполняться. Он уловил шум ветра в листве. Стрёкот птиц. Шелест поливочного шланга. Он приходил в себя. Он не сомневался, что он в Москве. Однако что-то смущало. Запахи? Звуки?
В глубине квартиры зажурчала утренняя вода. Зашлёпали босые ноги. Рядом раздался скрип половиц. Кто-то осторожно раскрыл шторы.
- Малыш!.. - раздался откуда-то с небес голос, брызнувший, словно перец, слёз в уголки глаз.
Денис разлепил намертво сплющенные веки. И гудящий его всхлип, звонкий, отчаянный, как разорванная струна, огласил ничего не подозревающую, вставшую сразу на дыбы комнату...
Он смотрел на неё огромными, наполненными влагой и утренним туманом глазами. Она - немного испуганная, с застывшей в воздухе нерешительной рукой - на него. Со всех сторон бил безжалостный, растапливающий весь здравый смысл свет.
Молчание длилось мгновение, в которое оба они недоверчиво и испугано изучали друг друга.
"Где ты был?" - должно быть хотела спросить мать, видя эти пёстрые, как богатое время зрачки.
"Что происходит?" - мучительно вопрошал он.
- Тебе что-то приснилось? - наконец произнесла она.
Он смотрел на свою огромную родительницу, боясь раскрыть рот, обнаружить себя голосом, лишней репликой.
- Нет, - проговорил он хрипло, вязко, будто учился говорить заново.
- У тебя лоб… мокрый, - притронулась она горячей ладонью, и тут же её отдёрнула.
- Сон, - выдавил он, открывая пронзительные молочные нотки в своём неокрепшем голосе.
Зашевелившись неуклюже, он выпутался из одеяла. Ступил на пол, осмотрелся. На стене обозначился календарь с горящей датой - "Май, 1990"! В памяти вырезался вчерашний ночной кошмар, так похожий на навязчивую галлюцинацию...
Из коридора раздались стремительные шаги.
В комнату вошёл худощавый парень с усами.
- Папа?! - вскрикнул Денис, не в силах спокойно воспринимать происходящее.
- А, ну, давай в ванную! - весело скомандовал парень-отец.
И Денис, едва не сбив родителя, выскочил вон из комнаты.

Из зеркала на него смотрел растерянный мальчик. Дениска…
Таким он помнил себя по чёрно-белым фотографиям. Круглые щёки, мягкий подбородок.
Подбородок слегка подрагивал. В ушах стоял гул.
Снаружи раздавался непривычный тенорок отца, капризные реплики матери. Он замер, прислушиваясь: разговор шёл о каком-то волейболе, подписке на журналы, предстоящем заезде на геологические базы. Темы, сплошь канувшие в Лету...
В голове шевелился непослушный кисель. Минуту-две он стоял, разглядывая своё отражение, готовый также, тягучей массой пролиться на пол, распластаться в отчаянии.
Что происходит? - спросил он себя. И осторожно, словно хрупкое блюдце из серванта, достал первую опасную мысль: я - в Туран-хане.
На второй споткнулся: сколько мне лет? Судя по всему происходящему - семь-восемь. Но если смотреть на вещи разумно - куда больше!
Вчерашний день помнился отчётливо. Площадь. Потасовка. Тёмные круги перед глазами. Он вышел на митинг спонтанно. Запоздало - как раз лет на 20! Вчерашний день был куда реальнее, чем сегодняшнее утро!
Может, у меня что-то с головой? - постучал он пальцем по мальчишескому лбу. И тут же судорожно ощупал голову: нет ли шишек после вчерашнего? Голова была в порядке.
Хотя в порядке ли? Как всё это называть? Может, попросить кого-то ещё раз шарахнуть по голове, вдруг полегчает!
Снаружи дёрнули ручку:
- Ты не уснул там?
А родители! Как быть с ними? Стоит себя раскрывать?
И усмехнулся: здравствуй, мама, я только что свалился с луны! Это напугает их покруче моего. Тем более, кто знает, где очнёшься завтра утром - в детской кроватке в Туран-хане или в больнице в Москве?
Ясно одно - в бутылку лезть не стоит. До нового пробуждения, как минимум. А там...
Он с тоской припомнил вчерашний митинг. Чем кончилось? Возымел ли какое-то действие этот шаг отчаяния?
Какое-то возымел, - отметил он неожиданно, - иначе чем объяснить моё здесь появление?

В зале жужжал телевизор. По кухне разносился запах манной каши.
- Хватит, мам, куда ты накладываешь! - свой голос воспринимать было трудно. Хотя взрослых ноток было не отнять: не зря ведь жил.
- Здоровый мужик уже, - мать с подозрением на него поглядывала.
Он ковырялся в тарелке, смотрел по сторонам. Плакат группы "Мираж". Самодельный стол. Минимум утвари. Никакой бытовой техники. Аскетично и со вкусом. Сколько лет они потом будут копить на стиральную машину, новый холодильник, кухонный гарнитур. В конце времён приобретут даже автомобиль! А пока. Нормальное развитие. От малого к большому. Впрочем эти самые бытовые принадлежности, элементы состоятельной семьи, их никогда и не беспокоили. Отчасти - от отсутствия мещанских замашек. Отчасти - из-за отсутствия денег. В ближайшие лет десять их куда больше будут волновать обыкновенные средства пропитания.
Он поднял глаза на мать: беззаботные, не знают ничего.
А я - знаю. И что?!
- Ты чего такой хмурый?
- Нормальный. Что делаем сегодня?
- Вы ж с отцом на дачу собирались.
- А ты?
- В камералку пойду, - удивлённо отозвалась мать.