Последний еврей

    Четыре дня телевизоры по всему миру показывали таблицу - «матрас». На улицах царила мрачная суета. Что-то происходило. Что...?
    Я практически не участвую в общественной жизни, не контактирую с социумом. Мне невдомёк, как они смогли скоординировать свои действия во всех странах одновременно. Факт представал во всей своей неизбывности: по всему миру били евреев. Нет, не били, - убивали. Хватали, тащили, и жертв больше никто не видел.
   По прошествии четырех дней экран на центральной площади вновь засверкал красками. Сначала - концерт, после – юмористическая передача. Новостной выпуск начался вовремя. Среди прочего было сообщено об окончательном устранении многовековой проблемы, связанной с еврейским вопросом. Многочисленные прохожие мало обращали внимание на экран. Все всё знали…
    Я успокоился сразу, как только неизвестность перестала генерировать страх. Здоровый цинизм и чувство самосохранения – неотъемлемые атрибуты современного человека, призванные обеспечить выживание и адаптацию к любым условиям.

                *       *       *

    Я видел, как сегодня убили последнего еврея...
    Я знал, что последние полтора месяца он жил у меня дома. То есть в подвале. То есть... Я сам - бездомный. Живу в подвале старой блочной пятиэтажки. Вернее даже не живу,  а зимую.  Но, тем не менее, привык называть эти катакомбы своим домом. 
    Полтора месяца назад этот последний представитель истреблённой нации спрятался в моём подвале. Мы жили в разных углах подземелья,  поэтому он меня не видел, а я мог спокойно наблюдать за ним.  Мне было интересно,  что он будет делать, зная, что он ПОСЛЕДНИЙ ЕВРЕЙ, и что на улице его ждёт смерть, гораздо более жуткая,  чем смерть его соплеменников.  Он, если покинет подвал, будет последним,  триумфальным даром кровавому богу, завершающим ритуал глобального жертвоприношения. Последняя жертва!
   Но еврей не выходил из подвала. Он или расхаживал от стены к стене, нагнув голову под низким потолком, или сидел и грыз чёрствый хлеб, который он доставал из полиэтиленового пакета с полустёртым рисунком. Рисунок изображал лениво развалившуюся под пальмой,  полуголую девку.  Как раз на месте её тошнотворной улыбки зияла дыра, из которой торчали сухари.
   Сначала, на второй день после его появления,  я думал: "Вот сидит человек, жуёт свой хлеб и думает, что каким-то чудом обманул весь мир, остался в живых. Он и не догадывается, что эта его драгоценная жизнь, уцелевшая в бурном катаклизме, сейчас целиком и полностью в моих руках. Стоит мне выйти на улицу и крикнуть погромче: "Вот он!", как тут же с ним будет покончено!"
   И от мысли,  что жизнь человека, такая непостижимая и таинственная, и, при этом - хрупкая и беззащитная, находится у меня в руках, мне сразу становилось как-то необъяснимо  хорошо. Я значительно вырос в своих глазах…

   На восьмой день меня охватила непостижимая злоба. Ощущение собственной значимо-сти приелось. Что же это я ничего не делаю с этой жизнью,  которая так неосторожно по-пала в зависимость от моего сомнительного благородства? 
   Появилось жгучее желание разделить с кем-нибудь мою тайну, местонахождение последнего еврея. Тот факт, что его при этом неизбежно убьют уже не вызывал во мне наивных сантиментов. В конце концов, действительно,  есть что-то мистическое в убийстве последнего представителя огромного древнего народа!
   Не знаю, что меня сдержало, но я оставил всё как есть. Наверно подсознательно испугался ответственности за эту жертву, которая неотвратимо легла бы на меня, выдай я еврея толпе.
   Порой я представлял себя на его месте. Пытался уловить его ощущения. Старался найти выход из ситуации «из его шкуры». Фантазия предлагала мне разные варианты. Финал всегда был один. И мне становилось страшно…

   Когда мой "сосед поневоле" ложился спать,  я выходил на улицу.  При встрече с  каждым прохожим чувство собственной значимости снова давало о себе знать.  Но я молчал,  пожиная лавры, которыми сам себя мысленно увенчивал.
   Всё изменилось,  когда мой беженец достал из пакета  последний  сухарь. Он вздыхал,  крошил ссохшуюся корку на кусочки, стараясь растянуть свою скромную трапезу как можно  дольше. Это было даже как-то смешно: маленькая корочка - и столько дней впереди! Помню, я тогда подумал о том, что двигало им в тот момент - безысходность, или жажда жизни?

                *       *       *

   Еврей не ел уже семь дней. Видимо, он не привык к такой жизни - мучается... Всё быстрее шаг от стены к стене... Я не делюсь с ним своими запасами с цинизмом учёного-наблюдателя.
   Вот у него уже начались нервные срывы. Он сел у стены, обхватил руками голову. Взгляд бешенный, невидящий. Интересно, о чём он думает?

                *       *       *

   Еврей постоянно  плачет.  Вот он бросился на стену,  начал карябать ногтями шероховатый бетон,  оставляя на его серой поверхности кровавые пятна и кусочки рваного мяса. Мне видно каждую деталь. Кажется, я начинаю сходить с ума вместе с ним.  Однако, поздно! Уже ничего не изменить!
   Снова представляю себя на его месте...  Страшно! Хватаю свой испачканный берет и выбегаю на улицу...  Прочь!!!

                *       *       *

   Еврей начал есть стекловату,  которой обёрнуты  канализационные  и отопительные трубы.  Его тошнит,  но он самозабвенно пихает в рот продукт урбанистической цивилизации.  Микроскопические кусочки стекла хрустят на его  зубах. Этот  хруст  стоит у меня в ушах,  как реквием здравому рассудку. Разум - прочь! Слишком больно!
   Я теряю сознание...

   Очнувшись, вижу, как еврей, сняв штаны, испражняется кровавым поносом. Видимо стекло порезало желудок и стенки кишечника.
   Снова не выдерживаю и убегаю...

                *       *       *

   Возвращаюсь в "свой дом" через несколько часов. Вижу,  как перед подъездом колышется небольшая толпа жильцов дома. Я узнал их по мятым, заляпанным жиром и спермой пижамам.
    Подхожу ближе. По грязному льду треплют безжизненную тушу.  Бьют ногами и  арматурой. Иногда хлопья потревоженного снега взвиваются под чьими-то подошвами и плавно опускаются на окровавленную плоть.
   Еврей был уже мёртв. Здоровый мужик в сиреневом пуховике, камуфляжных штанах и ботинках наступил на остатки лица ногой и с силой надавил. Послышался отвратительный  треск,  и разломанные зубы впечатались в гортань...

   Наконец патриоты оставили растерзанный труп и,  обернувшись, увидели меня. Кто-то крикнул: "Это он его прятал!"
  Так всё кончилось...