Командировка

Анатолий Прохоров
друзьям-однокашникам

1.
        Колеса били мерный стук
        То-так, то-тук, то-так, то-тук,
        То-так попеременно...
   Мы с Антоновым репетируем. Под нами действительно колеса стучат то-так, то-тук, а у нас ну никак не получается очень четкое, попеременное исполнение этой политсатиры.
        ...А поезд шел чик-чик, чик-чик
        В Чикаго!
   Наш поезд идет не в Чикаго, его конечная станция Ташкент. Но мы до него не доедем. Мы выйдем на маленькой станции Тюратам, мы все знаем название этой станции, но нам строго рекомендовано название это вообще не произносить. Потому, что мы секретные военные люди. И чтобы ни у кого постороннего не возник дурацкий вопрос – а почему это столько военных едут до какой-то заброшенной малюсенькой станции. Хотя кто им запретит, если у них возникнет этот вопрос когда мы дружно будем сходить с поезда.Мы – курсанты первого в Советском Союзе ракетного училища, едем на стажировку. Мы едем туда, откуда мощными ракетами выталкиваются в космос спутники и космические аппараты. Мы едем туда, откуда всего полтора месяца назад вырвался в космос первый человек – Юрий Гагарин. Нам, молодым, полным сил и энергии, гордым за подарок судьбы – быть причастными к самым передовым событиям, не терпится поскорее окунуться в работу. Мы еще не видели своей госпожи – ракеты, мы знакомы с нею только по схемам и рисункам. Теоретически мы ее изучили, но теория – это заочное знакомство, нам не терпится встретиться с нею лично.

2.
   Двенадцатого апреля мы сидели в аудитории, подполковник Макеев вел занятия, когда вдруг в коридоре послышался шум, дверь отворилась, кто-то крикнул: «Включите радио!», и шаги побежали дальше по коридору.В аудиториях у нас были установлены радиодинамики. Обычно они работали как обычное радио, но при необходимости к ним подключался наш училищный радиоузел, даже когда регулятор громкости стоял на нуле.И вот – позывные, Левитан, и – какая там лекция! Человек в космосе! Мы возбуждены, поздравляем друг друга, слышим «Ура!» из соседних классов. Мы чувствовали, да что там скрывать, мы знали, что вот-вот полетит человек в космос, но все же реально совершившееся долгожданное событие вызвало такой восторг, будто оно внезапно свалилось на нас.
   После занятий всеобщее ликование продолжалось в казарме. Гагарин, Гагарин – звучало и там, и тут, фамилия эта уже становилась легендой.Вскоре радио сообщило о приземлении космического корабля, и тут – новая сенсация. Второй взвод, у которого сегодня были занятия по вождению автомобиля, с шумом и гамом ввалился в казарму, и поначалу трудно было понять, в чем дело, но вскоре, взахлеб, перебивая друг друга, наши друзья-водители рассказали, что в районе деревни Сестренки – это километрах в двенадцати от Камышина – опустился огромный обугленный шар. Все машины, вместе с инструкторами, рванулись туда, но близко к шару подъехать не смогли – там уже стояло оцепление, Конечно, это был тот самый «Восток», на котором только сейчас вот летал Гагарин!Какое же было наше разочарование, когда по радио сообщили, что космический аппарат с Гагариным приземлился аж за Волгой, в Саратовской области и непонятно было, то ли это дезинформация для шпионов, то ли еще что. Ведь своими же глазами видели!

3.
   И вот мы едем туда, откуда уходят в небо мощные ракеты. Мы едем работать на них. Мы едем работать с людьми, обслуживающими эти ракеты, влиться в их боевые расчеты.
        А поезд шел чик-чик, чик-чик
        В Чикаго.
   Нам нужно, чтобы это стихотворение само, автоматически, очень четко вылетало из нас. Наш командир взвода лейтенант Кожановский поставил перед нами задачу – подготовить концерт художественной самодеятельности, показать личному составу боевой части, что мы кое-что умеем кроме учебы и работы. И потому мне с Женькой позарез необходимо, чтобы не случился конфуз, как в Камышинском драмсарае – так в городе величали драмтеатр за его преклонный возраст. Тогда мы почему-то дружно без предварительного сговора выдали: «А поезд шел чик-чик, чик-чик, в Чичаго». Смех в зале был, но не такой, как хотелось, а это был городской смотр художественной самодеятельности, и Кожановский прошипел нам: «С-с-сапожники!».
   В вагоне мы оккупанты, захватили его почти весь. В Сызрани, где мы садились, хорошо сработал военный комендант, не рассадил нас по разным вагонам. Колеса под нами стучат уже вторые сутки, за окном, как декорации, меняются пейзажи, и вот уже потянулись бескрайние Казахстанские степи.«Братцы, взгляните!» – слышим мы призывный голос Витьки Окатого, приникшего к окну. Мы взглянули и – оказались в сказке...
   ...Поезд мчит по маковому полю. Куда ни взгляни – до самого горизонта красные маки. Сколько их? Миллионы? Для кого они цветут? Буйство природы, пока еще не искалеченной безжалостной цивилизацией. Мы стоим у окон, и восхищению нашему нет предела. Готовясь к этой командировке, мы проштудировали немало литературы. Мы знали о жестокой жаре летом и не менее жестоком холоде зимой, о проникающих, как от них не защищайся, песках, о скорпионах, фалангах и прочей нечисти, мы даже накупили побольше пачек чаю – нам говорили, что казахские проводники с удовольствием его у нас купят, особенно на обратной дороге, втридорога. А вот про маки никто нам ничего не говорил. И поэтому нам вдвойне приятен этот сюрприз природы – необозримое царство красных маков.

4.
   И вот мы на месте, разместились в казарме на тридцать второй площадке, входим в привычный распорядок дня. Наш командир взвода заявил нам, что за время дороги мы малость разболтались и нам пора подкрутить гайки. Хочет выглядеть этаким строгим командиром, а сам два года всего, как выпустился из училища, и иногда сам не прочь подурачиться с нами. Но мы народ сознательный, тем более не собираемся нарушать правила военной субординации. Ракеты своей мы еще не видели. Видели только стартовое сооружение из окна вагона рабочего поезда. Так оно нас очень разочаровало. Вместо устремленных в небо ферм и мачт, которые мы собирались увидеть, торчала из земли какая-то невзрачная серая конструкция. Неужели это с нее стартуют наши экстра-ракеты? Правда, далековато было до этого сооружения, и дымка какая-то закрывала все вокруг.
   Километрах в пяти от нашей площадки мы видим торчащий в небо карандаш. Это готовится к пуску ракета. 64-я. Не наша. В прошлом году такая же взорвалась прямо на пусковом столе. Погибли все, в том числе и маршал Неделин. О нем радио сообщило, что он погиб в авиакатастрофе, а о всех остальных – ни слова. Помню, очень нас это потрясло, ведь мы все знали. По училищу ходил самиздатовский реквием:
        Фамилии их не встретишь,
        Их не тревожит печать.
        Так повелось на планете,
        Что надо о них молчать.
        Помните только, люди,
        Читая полосочки строф:
        Явились победы из буден,
        Из авиакатастроф.
   Этой ракеты мы не знаем, у нее и компоновка другая – типа «поезд», на ней ступени расположены одна за другой, поэтому называют ее еще и карандашом. А у нашей компоновка другая – типа «пакет» – этакая связка блоков.Слово «пакет» для нас тоже секретное, нам рекомендовано не произносить это слово даже в быту. Мы не возражаем.
   Сегодня третий день, как мы здесь, скучать не приходится. Строевая, уставы, физическая подготовка, спецподготовка. Репетиции. Концерт должен состояться сегодня вечером. Я и Женька оттачиваем свой номер, чик-чикаем в углу коридора. В каптерке репетируют Козырев и Гаврилюк.
        Березы, березы,
        Родные березы не спят.

   Поют они дуэтом, но со сцены слышен голос только Козырева. А Гаврилюк – нам кажется, что он только рот разевает. Но от него все равно есть польза – он хоть морально поддерживает Козырева, который еще и на баяне играет. Валерка Мальцев ходит по казарме, машет руками, бубнит себе под нос – готовит конферанс. Каждый занят своим делом. Мы сосредоточены, малость возбуждены, как и положено артистам.Вдруг открывается дверь, в казарму врывается возмутитель спокойствия – Гриша Чуприна. В коллективе особой популярностью он не пользовался, вроде ничего плохого – не жмот, не подлиза, но какой-то он был ни то, ни се. Шуток не понимал, и если ему казалось, что его обижают, злился и кричал: «Уйди, дурак, паразит, зараза а то...» – и все это на едином дыхании, и что «а то» – не уточнял. И еще у него дурная привычка – ворваться в казарму и, бегая туда-сюда, орать: «Внимание! Слушайте все! Слушайте все! Очень важное сообщение! Слушайте все!». И под конец выдаст какую-нибудь ерунду типа «В магазин завезли асидол!» или «Через пять минут построение на обед!». Возможно, он считал это тонким юмором, но мы поначалу принимали его выкрики всерьез, потом показывали ему пальцем у виска, а затем перестали обращать на это внимание. И вот он ворвался в казарму и начал свою тираду:
   – Внимание! Слушайте все! Слушайте все! Последнее сообщение! Концерт отменяется! Объявлена эвакуация!
   Так, какие-то новые слова появились у этой сороки. Пытаемся выяснить. Гриша ничего внятного сказать не может. Но тут входит наш командир взвода, с ним – неизвестный нам капитан.
   – Постройте взвод, – приказывает Кожановский дежурному. Значит, действительно где-то что-то, а где и что – сейчас узнаем.
   – Внимание, товарищи курсанты, – обращается к нам капитан. – Получен приказ – всему личному составу покинуть расположение части. Каждое подразделение уходит в свой, специально отведенный район. Ваш командир лейтенант Кожановский уже проинструктирован и знает, куда уходите вы. Причина – с сорок первой площадки через два часа должен состояться запуск ракеты. Она еще в стадии отработки, поэтому в целях безопасности войсковая часть должна рассредоточиться в поле. Вопросы есть?
Вопросов у нас нет, даже у Суслина «разрешите вопрос» – такую кличку заработал он за свою дотошность.
   И вот мы, как беженцы, расположились на небольшой пустынной возвышенности. В казарме остался только дежурный. Нам с нашего холма отлично видна ракета. Погода ясная, небо чистое...

        ...Она, словно демон зрячий
        Смотрела на небеса.
        А ветер, сухой и горячий
        Ее осторожно лизал.
        Жарища людей разила,
        Птицы разинули рты.
        И эта нечистая сила
        Просила нечистой воды.
        Стояла, смотрела в небо.
        Тучи стремилась прошить,
        Словно решала проблему –
        Жить людям, или не жить...

   Вехой между небом и землей вырисовывается грозный «карандаш», и мы не отводим от него своих глаз. И вот – яркая вспышка, из земли поднимается столб пламени, он все выше, и ракеты уже почти не видно – она вся охвачена огнем. Кажется, сейчас рванет. Но вдруг, словно нехотя, ракета стала плавно подниматься, выползая из бушующего пожара, и только теперь до нас долетел звук двигателей. Это был не гул, не рев – это была серия частых оглушительных хлопков.
   – Пошла! – вырвался у нас радостный возглас, но вдруг стало тревожно. Кажется, что-то не так. Ракета должна стартовать вертикально, разгоняясь до какой-то высоты, потом плавно наклоняться, и все больше и больше набирая скорость, под углом уходить в небо. А эта – только выбравшись из пламени, почти зависла над землей, вдруг качнулась в одну сторону, кажется – сейчас завалится. В этом случае рулевые двигатели должны отклониться и попытаться удержать ракету, вернуть ей вертикальное положение. И, конечно, двигатели сделали это, ракета перестала заваливаться, основные двигатели толкали ее вперед, и ракета стала набирать скорость, поднимаясь все выше и выше. Но, по-видимому, силы рулевых двигателей оказалось недостаточно, ракета вновь стала плавно заваливаться – уже ясно – сейчас будет конец. Вот она уже в горизонтальном положении, и вдруг – разламывается надвое. Это отделилась вторая ступень, и у нее тоже запустился двигатель. Бедная система управления! Она все время пыталась спасти ситуацию, но, вконец запутавшись в истинном положении дел, выдала команду сначала на разделение ступеней, а потом на запуск двигателя второй ступени.И вот эти две полуракеты, падая и еще больше разгоняя себя работающими двигателями, приближаются к земле. С ужасом видим, что они падают, кажется, прямо на нас. Попробуйте в такой ситуации принять правильное решение и быстренько что-то предпринять. Я попробовал. Я мельком глянул по сторонам, понял, что предпринимать что-то бесполезно – прятаться некуда, бежать тоже. И еще я понял, что делать ничего не буду, а буду вот так же заколдованно стоять и смотреть на падающую стихию. Единственное, что, может, в последний момент попытаюсь сделать – загорожусь рукой.
   Недолго падали ступени, всего несколько секунд. Но это по нормальным часам. А внутри нас работали другие часы, и по ним все происходило намного медленнее. Зачарованно мы наблюдали, как, ревя изрыгающими пламя двигателями, ступени плавно рыскают своими носами, словно выискивая место для своей встречи с землей.
   Что нам ничего не угрожает, мы поняли, когда ступени были где-то на половине своего пути к земле. До чего же обманчива высота! Мы, уже освободившись от оцепенения, теперь с интересом ждали финала – а что еще нам оставалось!
   Ракета упала далеко от нас, мы увидели только два взметнувшиеся огромных пламени, а через некоторое время пришел и звук. О несчастная сорок первая площадка! Всего два пуска произвели с нее, и оба – аварийные. Первая ракета, установленная на ее пусковой стол, вдребезги разнесла и саму площадку, и всех, кто находился на ней.
        ...Словно дыхание века
        Взбесило одну из планет...
   И вот второй пуск, и он, по местной горькой иронии – «за бугор». Будет ли третий?
Знать бы мне, что всего через два года я, молодой лейтенант, буду участвовать в этом третьем пуске, именно с этой, сорок первой площадки, и, находясь на уровне второй ступени, буду прощаться с жизнью, видя, как вспыхивает пожар внизу, на первой ступени. Но – не судьба. В конце концов моя ракета преспокойно, с громами и молниями, ушла с пускового стола, и, не отклоняясь от предписанной ей траектории, перебросила головную часть через весь Советский Союз, поразив в Тихом океане намеченную цель.

5.
        Тюратам не хуже Сочи, на-ни-на, на-ни-на.
        Солнце светит очень-очень, на-ни-на, на-ни-на...
   Мы поем – не плакать же! Жара – сорок пять в тени. Всепроникающий и постоянно скрипящий на зубах песок. Жажда. Это не только когда очень хочется пить и вода для тебя – предел мечтаний. Это когда ты и ненавидишь эту воду. У тебя в желудке хлюпает, ты противно мокрый от пота, тебе плохо, ты настолько слаб, что у тебя подгибаются колени. Но оторвешься от фляги, минута-другая, и рука опять тянется к поясу, на котором висит эта алюминиевая емкость. Мы знаем: надо пересилить себя, когда тебе в начале дня очень пить захочется. Одержишь эту победу – и ты получишь лавры победителя, жажда к тебе приставать уже не будет. И через несколько дней мы научились быть победителями. Старослужащие, закаленные люди, рекомендовали нам даже большее – с утра съесть кусок соленой селедки, а когда после этого захочется пить, а захочется очень, перетерпеть. Вот тогда целый день о воде, ты и вспоминать не будешь. Мы не пробовали. Да и где ее взять, эту селедку. А один казах, он здесь работает в котельной, так он вообще весь день ходит в теплом халате и шапочке – тюбетейке, и ему хоть бы что. А мы на службе – в гимнастерках, которые, как в песне, от жары, от злого зноя на плечах повыгорали. Когда у нас свободное время, а это в самый пик жары, после обеда, мы максимально голые. Некоторые как рыбы на берегу, лежат в кроватях, хватают ртом воздух. А другие идут в пески. В тапочках – босиком ноги не выдерживают. В майке – ее время от времени надо набрасывать на плечи, чтобы не задымиться. Мы черные, хотя, конечно, не как негры. Ведь чтобы быть черным как негр, надо быть негром. Некоторые «линяют» – не убереглись от лишних лучей. Но мы идем в пески, нам интересно. Мы соприкасаемся с незнакомым миром. Нам интересен и саксаул, и вараны, и свободно разгуливающие черепахи, и даже грозные скорпионы и мохнатые пауки. И вообще что это за диковина такая – пустыня Батпак-Дала. За интерес иногда приходится платить. Валерка Шендрик возле куста саксаула или задел сидящую на ветке фалангу, или она сама прыгнула на него – и укусила. В плечо. Бедный Валерка! Как он подскочил, как он скривился от боли! Колька Зозуля и Иван Гаврилюк, которые были с ним, побледнели – в мае укус фаланги очень опасен. Но Валерка, он молодец, решился – жгите! Слышали мы, что яд фаланги или скорпиона разлагается от высокой температуры. Деваться некуда, время терять нельзя. Сложив почти полкоробки спичек вместе и прислонив к месту укуса, Иван поджег спички. Зрачки у Валерки расширились, он закусил губу, но не проронил ни звука. Потом – срочно назад, в санчасть. Медбрат был на месте, сразу же начал свое лечение. Валерка вернулся к нам через неделю.
   Кое у кого был и шкурный интерес. И у меня тоже. Еще в Камышине мы видели у кого-то из старшекурсников пепельницу из черепахи. Завидущие наши глаза захотели и себе иметь такую же.
   Она ползла по своим делам – черепаха нужного мне размера. Спасти ее ничто уже не могло. И вот уже много лет, как я вижу глаза этой черепахи. Черепахи, которую я зарезал. Я до сих пор прошу прощения у Высших Сил за мою жестокость. Эти глаза – прямо человеческие! – они смотрели на меня и умоляли: отпусти! Я боролся с собой, я ругал себя: баба ты, тряпка а не мужик, рассопливился тут! Надо – значит действуй! И я, больше не глядя в эти глаза, запустил нож под панцирь черепахи. Она долго сопротивлялась, прятала лапы и голову, я их с трудом вытаскивал, отпиливал ножом – слишком они оказались жесткими. Потом выскребал внутренности. Для того, чтобы, достигнув цели, изготовив-таки пепельницу, через некоторое время элементарно выбросить ее.
   Урок на всю жизнь...
   Некоторые могут упрекнуть: это что за солдат, защитник отечества , что какую-то несчастную черепаху зарезал, а теперь кается, жестокостью себя попрекает. Я бы ответил им: а я считаю, я уверен, что одним из главных качеств воина должна быть доброта. У кого ее нет – того в армию брать опасно. Потому, что военный человек для того и военный, чтобы беречь добро. Злым и жестоким это не под силу.

6.
   Ну что ж, вот и здравствуй, долгожданное создание, любовница моя новоявленная! Ты меня, конечно, не ждала, много у тебя поклонников, ты же вон какая знаменитая – гремишь на весь мир! Многие много бы дали за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на тебя. И я давно ждал встречи с тобой. Я приехал издалека, я переношу тяготы и лишения военной службы, как требует от меня Устав, только ради тебя. Меня донимает жара, песок, голод, усталость – все это только ради тебя, только для тебя построена и эта огромная стартовая площадка, и это грандиозное сооружение, которое из окна вагона показалось мне невзрачной серой конструкцией. И которое так галантно тебя поддерживает, а ты доверчиво повисла на нем, вот идиллия нашего времени – грозная грациозность в руках могучего исполина. Она в нем уверена, его крепкие руки надежно удерживают ее. Но знает она, что придет время, и она с громами и молниями упорхнет из этих рук, обожжет их пламенем расставания, а они, покалеченные, прикованные бетоном к земле, останутся, и кто знает, возродится ли в них сила вот так же держать другую красавицу. Но пока ты еще не упорхнула, ты обозреваешь просторы расстилающихся песков, искоса поглядываешь на снующих вокруг тебя мурашек-людишек, понимая, что они, являясь твоими рабами, являются и твоими повелителями. Ты злишься на них, ты просишь, ты требуешь: ну что же вы, вы разве не видите, что я пустая, я ничего сейчас не значу, хотя и выгляжу грозно. Дайте мне Силу! Вы знаете, где ее взять! У Земли-планеты ой сколько много этой Силы. Она ее копила миллионы лет. Отнимите у нее кусочек, вложите в меня, она и не почувствует этой потери! Что для океана какая-то капля! Накормите меня, напоите, и вы увидите, какими сильными станете вместе со мной!
И вот люди-рабы, люди-повелители вливают в тебя эту силу. Берут ее из земного океана без спроса. Но растет у них и тревога. Помнят – творения иногда перестают слушаться творца. А ты преобразилась, одела на себя белые одежды – там, вверху, где внутрь тебя влился жидкий кислород, взятый у атмосферы Земли, нарос слой снега. Снега в сорокаградусную жару. Иногда белые хлопья отрываются и, рассыпаясь на лету, падают на бетон. Из всех дренажей – твоих дыхалок – вырываются облачка и тут же исчезают. Это возвращаются Земле частицы отобранной у нее Силы, но тут же они пополняются из подготовленных для тебя запасов. Кабель-мачта вознесла на твою высоту сотни жил-проводов, которые соединили твою нервную систему с хитроумной аппаратурой, спрятанной от тебя вдалеке и в глубине – чтобы ты не сожгла ее в своей ликующей ярости. Там за пультами сидят люди в белых халатах, они посылают по жилам-проводам сигналы, которые воспринимает твоя нервная система и ты поневоле реагируешь на эти сигналы. А правильно ли ты откликнулась – проверяют те, кто от тебя не отходит ни на шаг. Потому, что твое здоровье очень дорого стоит. И вот стоишь ты, гордо устремившись ввысь, смотришь в небо, словно высматриваешь, а где та невидимая дорожка, по которой ты должна промчаться, чтобы там, в нужной точке неба, освободиться от навязанного тебе груза – твоей головной части. Ты умная машина, и ты это понимаешь. Только одного ты не поймешь – что сама-то ты существуешь только ради этого груза.
Но сегодня ты никуда не умчишься. Работа у нас сегодня учебная. И как мы тебя поставили, так и снимем. Что в тебя залили – сольем. Отсоединим трубы-провода, опустим тебя, уложим в твою люльку-установщик, и вновь отвезем в твою гостиницу – монтажно-испытательный корпус, где ты еще вчера покоилась на отдельных постельках-ложементах, а мы крутились возле них и так же скрупулезно проверяли все до последнего винтика-проводочка. А сейчас мы любуемся тобою, я и мои друзья-однокашники, и радуемся, что получается у нас наша работа, что мы становимся твоими повелителями, а ты, как миленькая, исполняешь наши команды.
   Что мы достойно занимаем свое место в становлении Ракетных Войск.

7.
   В казарму мы возвращаемся усталые от той работы, которую мы, будучи дублерами боевых расчетов, совершали эти дни, от впечатлений последних дней, которые навалились на нас на стартовой площадке. Раз увидишь – и не забыть уже, как среди песков и палящего солнца вырисовывается такое красивое создание рук человеческих.
   Красота, ты кто? Добро? Но разве может быть добро грозным? Для чего в тебя впряжены двадцать миллионов лошадиных сил? Или ты зло? Но ведь только опасаясь тебя злые силы не решаются разинуть свои пасти!
   Мы устали. Многие, и я в том числе, прикладывались к фляжкам с водой. Теперь мы обессиленные и мокрые. Вечер облегчения не приносит. Жара сменяется духотой, хотя солнца уже нет. Время отбоя. Песок и стены отдают накопленное за день тепло, спасения нет ни в казарме, ни на улице – как уснешь? Обливаемся водой, ложимся, постель мокрая,теплая, противная. Знаем – лишь далеко за полночь станет прохладней. А утром – вообще холодно.
В неподдельное мое восхищение ракетой порой врывается горчинка – а не изменщик ли я коварный? Ведь всего два года назад я умирал по авиации. В Кривом Роге при ДОСААФ открылся парашютно-планерный кружок – я примчался туда. Даже удалось подниматься в воздух на планере. Был у нас такой, БРО-11, от резинового амортизатора запускался. Потом поступал в авиационное училище летчиков, но первый раз в жизни оказался «староватым» и пришлось согласиться на авиатехническое в Василькове. Там с первого взгляда влюбился во все МИГи – от семнадцатого до двадцать первого, которые распластанными своими крылышками заколдованно манили к себе, и в грациозный ИЛ-28, который мы штудировали по книгам и плакатам. А потом... Потом закрутила Хрущевская карусель, стали сокращать армию на миллион двести тысяч человек. Стали резать на металлолом самолеты. Потому, что кто-то, где-то, кому-то доказал, что авиация в вооруженных силах – вчерашний день, воевать теперь, в случае чего, будут ракеты. Ну и, возможно, танки – довершать успешные боевые операции. И закончилась для нас, курсантов Васильковского военного авиатехнического училища, авиация. И загремели мы аж на Волгу, в неизвестный нам город Камышин. Осваивать ракеты. И вот мы осваиваем. Нет, не изменщик я никакой. Я так же люблю авиацию, восхищаюсь совершенством крылатых машин, но... Ракета – не самолет. К счастью, вскоре было признано, что решение об уничтожении авиации – ошибочно, и она, как ее легендарная родственница птица Феникс, возродилась. И с сокращением армии щепки летели. Как-то в Петров-Вале, что недалеко от Камышина, по перрону в обнимку шли двое пьяных военных. Сержант и подполковник. Подполковник плакал, а сержант все твердил: «Ну ладно, Ваня, хватит. Приспособишься, и все будет нормально». Я поинтересовался, в чем дело. Сержант объяснил, что вот, Ивану Васильевичу осталось год до пенсии, а его – под сокращение. Много было таких Иванов Васильевичей. И не только при Хрущевском сокращении... Ох, как любят некоторые наши шавки – пусть простят меня возможные мои читатели, не могу таких назвать по-другому, хоть немного обретя власти, насладиться своим величием, топча появившихся подчиненных – а как же, они же подчиненные. А он – чин!Поступал с нами в Васильковское училище некий Козлов. Он уже отслужил год в армии. Насколько он тупой, мы поняли еще во время вступительных экзаменов. Но он все же поступил. Выехал на льготах для «старослужащих», на шпаргалках и наших подсказках, которые он буквально вымаливал у нас. Одного даже отчислили за разговоры при подготовке к ответу, а он именно подсказывал этому Козлову.Вскоре мы стали курсантами, нас остригли, одели, обули, все мы стали одинаковыми неуклюжими болванчиками. Назначили первых командиров, сразу присвоив им звание младший сержант. В число их попал, конечно, и Козлов. И вот сидим мы в курилке, мы, салаги, вчерашние пацаны и видим – от штаба идет к нам Козлов, на погонах у него лычки младшего сержанта. Мы с радостью бросились его поздравлять. Пожалуйста, вот она, армейская служба – на наших глазах из таких же, как мы, вырос первый командир! Козлов улыбки, конечно, не сдержал, он пожимал протянутые руки и благодарил за поздравления. Подошел к нему и Шитиков. Это был интересный курсант, сколько в дальнейшем из него ни вышибали «гражданку», он никак не становился «оловянным солдатиком». Шитиков этот от всей своей широкой души хлопнул новоиспеченного командира по плечу, и, сверкая радостно глазами, произнес: «Поздравляю!». И вдруг произошло превращение Козлова в козла. Он, выпучив глаза, оттопырив нижнюю губу так, что образовалась буква «О», уставился на Шитикова, и, зашипев: «Вы что? Вы что?», двинулся на него. Шитиков, улыбаясь, но уже как-то растерянно, промямлил: «А...что?» «Как вы разговариваете с командиром?» – загремел Козлов. Общая радость померкла. Один из курсантов – Житник, все еще улыбаясь, попытался уладить конфликт: «Ну ладно тебе, он же от души...». И тут Козлов переметнулся на Житника: «Что? Какая еще душа?». И вдруг, секунду подумав, быстро отошел на дорожку возле палатки и скомандовал: «Отделение, становись!». Это значит, что мы должны немедленно построиться слева от Козлова. Но, пораженные таким поворотом событий, строились мы весьма неохотно.Козлов отбежал метров на десять и снова скомандовал: «Отделение, становись!». Значит, теперь надо построиться там, хотя ему надо было сначала отменить предыдущую свою команду. Но не станешь же доказывать, и мы заторопились, толкая друг друга, стали занимать свои места, но он снова отбежал, и снова: «Отделение, становись!». Наконец бегать ему надоело, он, несколько раз скомандовав: «Равняйсь! Смирно! Отставить! Смирно! Отставить! Смирно!», вызвал из строя Шитикова и за неуставное отношение к командиру объявил ему наряд вне очереди. Шитиков, бедный Шитиков! Он развел руки в стороны, недоуменно улыбнулся и промямлил: «За что?». «Два наряда вне очереди!» – загремел Козлов. «Ну-у...» – протянул Шитиков, и тут же: «Три наряда!». В общем, кончилось пятью нарядами.
   Расходились мы тоже по команде Козлова, и тоже с третьего раза: «Разойдись! Отставить! Разойдись! Отставить! Разойдись!». А потом сидели в курилке, молчали, и каждый по-своему разжевывал случившееся.
   Вскоре Козлова мы ненавидели лютой ненавистью. А он, наверное, нас. Кроме двоих, которых он приблизил к себе – Акопянца и Климова. Ребят, в общем-то, неплохих. Может, потому, что у них деньги водились – отцы их были «в чинах». Много творил гадости этот Козлов, и я дал себе слово – когда стану офицером, бедными у меня будут младшие сержанты. Зло у меня такое появилось. Конечно, это были только эмоции, дело ведь не в звании, а в человеке. В его склонности к превращению в козла.
   Может, и сильнее бы блеснул самодурным талантом Козлов, но опасался он старшины. Витька Кущ из Гуляй-Поля, потомок запорожских казаков, душа-человек. Требовательный и строгий по службе, он был простым, веселым и до­брым в свободное время. Удивительно, он ведь наш ровесник, в училище по­ступил вместе с нами, но было впечатление, что он лет на десять старше нас, и все к нему так и относились. Правда, он тоже поступал в училище после года службы в армии. «Дивлюся, аж стрибонька жабає. Я її кидькою як грудну!» – с улыбкой смотрит он на нас, собравшихся перед отбоем в умы­вальнике, довольно просторном помещении. «Ну кто сегодня запевать будет?». И гремели у нас песни до отбоя, а иногда и позже. Про Дорошенко с Сагайдачным, про утес на Волге, про славное море, священный Байкал, про Галю, и много чего еще мы пели, и забывали на время про тяготы, лишения, всячес­кие выкрутасы военной жизни.

9.
   По утрам, когда мы после зарядки, умывания-одевания и утренней поверки готовимся к завтраку, на площадку приезжают офицеры и служащие на­шей части. От десятой площадки, где они живут, а фактически бывают по ночам и в редкие выходные и где живут их семьи, их привозит сюда дизель-поезд. Им приходится вставать очень рано, чтобы вовремя прибыть на стан­цию, а потом еще час досыпать в поезде. Мы им не завидуем. Лучше уж здесь, в казарме. Но в казарме семьи не поселишь. Поздно вечером поезд увозит их назад. Служба трудная, но престижная. Быт – не позавидуешь... Уже ме­сяц, как мы здесь, со многими перезнакомились, нам доверяют, мы в курсе разных служебных и личных проблем. Мы знаем, кто должен стать и вторым, и третьим космонавтом, и что недавно один солдат ушел с поста в степь, но его нашли и теперь ему не миновать трибунала, и что от Иванова жена сбежала к Петрову, а от Сидорова вообще уехала. Пришел вечером домой, а там тю-тю, пустые углы. Знаем, как грозно уходят в небо «Востоки» и какой в вышине появляется крест при отделении боковых блоков. Нам не повезло, при нас запусков с космодрома не было – осмотрели мы лишь стартовое сооружение, которое было нам знакомо по тридцать первой площадке. Только час­тично доработанное. Наши новые знакомые приглашают нас после выпуска из училища приехать к ним, но и они, и мы, понимаем, что это только дань вежливости, что не от нас зависит наше распределение.
   Вчера мы наконец дали концерт на тридцать второй площадке. Он прошел, как говорят, на высшем уровне. Мы с Женькой так отчик-чикали свой номер, что нас вызвали повторно, и мы, поняв, где была наибольшая реакция зала, начали с этого места:
        Звенит стаканчик-чик-чик-чик,
        В глазах туманчик-чик-чик-чик,
        И пьет с налетчик-чиком дружно вся ватага,
и так, до самого конца, под сплошные аплодисменты. До чего же приятно!

10.
   И вот мы снова в поезде. Он везет нас туда, где нет песков, где нет такого жгучего солнца, где величаво несет свои воды к морю-Каспию краса­вица Волга. Все хорошо, кроме одного: у меня нет денег. Те пять рублей, что я оставлял на обратную дорогу, в прямом смысле вылетели. Но не в трубу, а в окно. На вокзале, когда мы ждали поезда, продавали мороженое. У про­давщицы рублей на сдачу не было, она мне дала четыре рубля девяносто копеек мелочью. Эту горсть монет я высыпал в карман. В вагоне мне доста­лась верхняя боковая полка, чему я был очень рад. Приятно, когда вокруг жара, а тебя обдувает ветерок из открытого окна. И этот ветерок, и мер­ный стук колес, убаюкали меня, на сон потянуло, и вот мои копейки ручей­ком потекли из кармана, застучали по полке, и через открытое окно за­звенели по камням железнодорожной насыпи. Перехватываю карман – но что толку!Пересчитываю остаток. Тридцать пять копеек. А ехать трое суток.Что делать? Просить взаймы? Но у кого сейчас могут быть лишние деньги! И я решил – буду держаться. Да и испытать себя не лишнее.
   Меня разоблачили только на третий день. В самом деле, что за дела – человек откололся от коллектива, в приеме пищи замечен не был. Разоблачили и чуть не побили. А вообще, какое интересное состояние! Мне казалось, что у меня нет веса, что я могу даже летать. Вот оттолкнусь от земли – и полетаю немного. Потом плавно опущусь. И еще казалось, что и ходить я сейчас не смогу – буду как мячик отскакивать от земли. Но на остановках иногда выхожу на перрон и не улетаю. Невесомость мою прекратили всем миром – попытался я постесняться, но Витька Кущ бесцеремонно сгреб меня своей ручищей и усадил за стол:
   – Так, лопай, если не хочешь схлопотать по шее!
   И полопал я, и бутылку пива Рижского выпил, и как же закрутилась моя головка! Так хорошо стало! Одного жалко – невесомость кончилась. А за окном гремели реактивные двигатели Лебяжьего аэродрома. Скоро Камышин, скоро конец нашей командировки!


© Copyright: Анатолий Прохоров, 2012
Свидетельство о публикации №212022701627
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении правил
Рецензии
Написать рецензию