Крепость. лотар-гюнтер буххайм перевод с немецкого

Продолжение:

   
     Боцман расставляет руки, словно желая сделать упражнение ласточкой и слететь с верхней палубы.
- Что, собственно говоря, воображают себе эти чертовы серебрянопогонники? - лейтенант-инженер вплотную стоит рядом со мной. - Где же наш командир? Он должен испортить аппетит этим братишкам. Я так не сумею… 
    И тут, наконец, снова появляется белая фуражка командира, и уже слышен его высокий, возбужденный голос.
    Вот же, напоследок, говорю себе, командир должен теперь озаботиться еще и о багаже серебрянопогонников. Отправить бы несколько моряков на причал и сбросить весь этот хлам в бассейн – было бы единственно правильное решение.

    Три человека из экипажа рассматривают гору багажа с явно читаемой на лицах насмешкой. Стоит им только получить сигнал взмаха пальцем, и проблема с багажом тут же будет решена.
    Спускаюсь по сходням на причал. Судя по всему, вспыхнул спор из-за матерчатого тюка, который один из чинуш непременно хочет взять с собой.
    Два моремана держатся за разукрашенные бюстгальтеры, торчащие наружу из лопнувшего тюка. Также видны и несколько бутылок водки.
    Командир внимательно следит за этой сценой и приказывает исследовать сложенный в конце сходней багаж серебряников по отдельности. Двое морских служащих с тремя серебряными кольцами на рукавах хотят помешать в этом парням, с воодушевлением взявшимся за дело. Сцена становится увлекательной.
- Определяйтесь, господа. Либо Вы остаетесь при Вашем багаже, либо Вы идете на борт - но без багажа!
   Ящичек для столовых приборов, маленькие коврики, водка, пишущая машинка, дамские сумочки, шубы, нижнее белье, и даже оружие обнаруживается в багаже.
- Все пистолеты сдать! - приказывает командир.
   Вижу, как трое серебрянопогонников скрываются со своими чемоданами.
   
   Наконец, все люки кроме люка рубки плотно задраены. Оба дизеля приходят в движение. Я направляю вопросительный взгляд на централмаата.
- Зарядка аккумуляторной батареи, - кричит он мне сквозь грохот. Это что-то новое: Зарядка аккумуляторной батареи в Бункере.
    Я еще никогда не был в Бункере на лодке с работающими дизелями. Стоит чудовищный шум. Рассуждаю: Электролит аккумуляторной батареи не может отсутствовать, иначе уже скоро начались бы перегрузки. Вероятно, аккумуляторная батарея должна наполниться вплоть до последнего. Странное сравнение всплывает во мне: так наполниться, как французские хозяева бистро наполняют свои фужеры красным вином.
     Я пока еще не хочу спускаться в лодку: Как можно дольше хочу оставаться на мостике.
    Боцман пробегает, пожалуй, уже в двадцатый раз по сходням, бушуя и проклиная всех и вся. Если он продолжит в том же духе, то спечется, прежде чем лодка начнет движение.
   Тут на причал еще что-то привозят. Узнаю: в морских мешках размещена почта.
- Полный дурдом, - произносит кто-то, - и куда, скажите, пожалуйста, все это рассовать?

   В пол-уха слышу, как командир возбуждено спрашивает, находятся ли, например, также и бандероли в мешках, и решает, когда получает отрицательный ответ, что письма он примет только в маленьких пачках, но не в мешках. Благоразумно: Для связанных в пачки писем, конечно, проще найти свободный угол между трубами то тут, то там.
     Сквозь шум двигателей слышу грохот дальних орудий. Внезапно взрывы грохочут совсем близко. Это не могут быть случайные выстрелы. Не хватало еще, чтобы снаряды начали залетать в бункер.
Внезапно неистовое нетерпение нападает на меня: Скорее прочь отсюда, скорее, наконец, оказаться снаружи. Это же ясно каждому идиоту! Я просто свихнусь, если мы не начнем, наконец, двигаться!
   С пристани кто-то машет в приветствии. Это Старик машет. Тем временем на пристани кажется собрался весь Комитет. Где-то в районе кормы. Теперь у Старика в руках целая стопка небольших коробок и он кричит:
- Полундра! Взять это с собой! 
   И ступает на трап. Командир встречает его горизонтально протянутыми руками лунатика. Звучит его голос:
- Отлично! - В последнюю минуту – Любимый сорт! - и понимаю, что речь идет о больших сигарных коробках, которые мы должны доставить в безопасное место.
    Что за лажа! Но какие же мы все-таки замечательные парни! В последнюю минуту в голове ничего иного кроме сигар.
   Ладно, теперь и этот момент уже миновал. Может теперь уже все, наконец, и поход может окончательно начаться?
   Тут кто-то еще машет с причала – зампотылу! Я вижу лишь какую-то минуту его угловатое лицо, и затем его высокоподнятую руку с листком. Поскольку внезапно на пристани стало толпиться много людей, зампотылу никак не удается пробиться через них. На секунды мой взгляд фиксирует лишь метания белого листка: Бумажная волокита в последнюю минуту?

   Зампотылу прорывается к трапу и блуждает по лодке растерянным взглядом. Наконец, он останавливает его в моем направлении. Что-то хочет от меня? Действительно: Указательный палец его свободной левой руки устремлен на меня. Рот открывается и закрывается, но в шуме двигателя не могу расслышать, что он кричит. Зампотылу сильно кивает головкой. Да, он имеет в виду меня: Я снова должен спуститься вниз, на причал. Интересно, не письмо же у него в руке? Надо надеяться, и не новый приказ для меня.
     Дерьмо: Только бы сейчас не еще одна переброска!
     Чувствую слабость в животе. Если бы мы уже отдали швартовы! Ладно, будь что будет! Итак, пританцовывая быстро, словно эквилибрист, на сходнях, прокладываю дорогу к зампотылу и спрашиваю:
- Ну, зампотылу? Что еще?
   Так как артиллерия снова начинает обстрел, зампотылу подносит свое лицо совсем близко к моему. И, несмотря на это, все равно не могу понять, что он говорит мне. Даже после повторения мне требуется какое-то время, чтобы я уловил слова «Счет по столовой!»: Оказывается, я не оплатил свой счет по столовой! Зампотылу орет во все горло, стараясь перекричать рев двигателей: «Пять бутылок пива и две бутылки Martell! »
   Зампотылу хочет получить деньги за пять бутылок пива и Martell, который, я не знаю как, попали в мой счет.
   Хочу ему сказать: Я уже почти покойник! - как меня осеняет:
   Я выворачиваю карманы моей кожаной куртки: Пусть зампотылу убедится собственными глазами, что я не оставил ни одного сантима.
- Оплачу все, когда вернусь! - ору ему в лицо после окончания сей пантомимы. - Честное слово!
    И будто желая поставить точку в нашем разговоре, стучу зампотылу в грудь.
    Когда, уже на трапе, я еще раз оборачиваюсь, то вижу, как зампотылу все еще с трудом переводит дыхание.
   Старик сдержанно улыбается. Он, кажется, хочет считать эту сцену шуткой. Я изображаю руками перед ртом рупор и кричу ему:
- Вычти с меня сколько надо, чтобы зампотылу не пошел на паперть милостыню просить!
- Как скажешь! – орет Старик в ответ – и так громко, что его голос пару раз реверберирует.
Зампотылу стоит ошарашенный. Чтобы еще больше посмеяться над ним, я развожу руками: Voil;! Вот, мол, стоит человек, который для меня дохлую жабу в голодный год пожалеет!

    Наконец, дизели снова останавливаются. Старпом приказывает:
- Команде построиться на верхней палубе!
   Впервые вижу экипаж почти в полном составе: бородатые юные лица, с явными следами быстрого старения – круги под глазами, глубокие носогубные складки, уходящие в войлок бород. Никто не брился в Бресте.
   Старпом разрешил серебрянопогонникам тоже вылезти наверх. Но о порядке прощания уходящей в поход подлодки они не имеют, очевидно, никакого понятия.
   Старпом приказывает экипажу стоять смирно. Затем подходит к командиру:
- Честь имею доложить: Экипаж построен в полном составе. Машинная установка, нижняя и верхняя палубы готовы к выходу в море!
- Спасибо! - Хайль, экипаж!
- Хайль, господин обер-лейтенант! - звучит многоголосо в ответ и эхом отдается в Бункере.
- Равнение на средину! - Вольно!
  Теперь командир выглядит в своей тяжелой кожаной одежде – кожаной куртке, которая доходит ему аж до колен – очень импозантно.

   Он медленно стягивает кожаные перчатки с рук и позволяет стоящим в строю образовать полукруг: таким образом будет лучше слышно.
    Когда шарканье башмаков и сапог стихло, командир начинает своим низким голосом:
- Товарищи, мы с вами находимся на подлодке. Вы получили на лодке закрепленные за вами места. Вы не вправе покидать эти места во время всего похода, кроме как в случае выравнивания дифферента подлодки... - он с трудом откашливается, прежде чем, переступив с ноги на ногу на узком настиле, продолжает: - Помните: После погрузки судно не должно иметь крена, а его дифферент должен быть в допустимых для нормальной эксплуатации пределах!
  Фальцетом поет, думаю про себя - и: К чему только весь этот инструктаж!
- И никакой беготни в Выгородку Х! Для наших гостей: Выгородка Х - это уборная, называемая также Triton, по простому - гальюн. Мочиться в банки. По-большому – там разберемся, что нужно делать. Многим придется спать на боевых постах. Максимальное внимание – приказ для всех. Вы должны оставаться на выделенных Вам местах, тогда все пройдет хорошо.
- Или плохо, - ворчит мне прямо в ухо маат с бородкой клинышком.
- Сколько же их теперь здесь? - спрашиваю его, когда командир готовится к молитве перед походом.
- Штук 50. Всех серебряников.
- Безумие! - вторит, словно он кукла чревовещателя, какой-то мореман рядом со мной остробородому маату.
- Это всего только на несколько дней, - отвечает маат.
   Не могу различать на слух, звучит ли это с сарказмом или примирительно.

   Я напряжен до самого предела. Это прощание окончательное: Сюда я больше никогда не вернусь.
  Пробковыми подошвами чувствую, как лодка легко покачивается. Начинается. Скоро отдадут швартовы, и затем мы двинемся в неизвестность.
   Ощущаю удушье в горле. Все-таки большое различие, на какой стороне стоишь при церемонии прощания: на скользком решетчатом настиле подлодки или на твердой бетонной пристани.
- Чертовски сильное моральное состояние! - бормочет кто-то.
   Хотя и не холодно, гусиная кожа покрывает всего меня. Вода никогда еще не казалась мне в бассейне Бункера такой черной. Выглядит как дрожащий лак.
- Ну, дай нам Бог! - доходит вполголоса от Старика, который снова прибыл на лодку. Слово «дай» едва слышно за звучащими выстрелами.
- Итак, вперед, за новыми ощущениями, - говорю в ответ, и внезапно слезы наполняют мои глаза.    
  Проклятое дерьмо, трижды проклятое дерьмо, освященное свыше, изнасилованное своим таинством дерьмо! Только не проявлять сейчас никаких эмоций. Сжать скулы, стиснуть зубы, собрать всю волю в кулак.
  Мы все брошены. Мы здесь на борту и те, там, на твердой пристани. Это сделали эти свиньи. Все, что нам остается теперь делать – это изображать хорошую мину при плохой игре. Идти испытанным переменным курсом широкими галсами: Все же никто другой теперь этого за нас не сделает, когда мир висит на крючке!
    Как же долго все это будет еще продолжаться? Просто цирк! Сверх глупый театр! Быстренько покрутить головой. Вглядеться насторожено туда-сюда. Поморгать ресницами, быстро-быстро, чтобы вода в глаза не попала. Так, а теперь быстренько, будто невзначай, тыльной стороной кисти руки протереть физиономию. Со стороны это может показаться будто просто почесался.
     Как неуклюже стоит теперь Старик снова на пристани! Ленты своего нашейного ордена он в этот раз аккуратно набросил себе на плечи. Даже надел свой парадный китель.
Тяжело сопит там что-ли кто-то? Господи Боже мой, если сейчас еще только не начнется этот спектакль! Мы же все уже на грани!
   
   Я должен занять мысли любой ценой: всегда проходило. Всегда все шло гладко. Почему так всегда получалось, дьявол его знает! Но каждый раз получалось! Провалов было чертовски мало. Везло. Как говорится: «У кого счастье поведется, у того и петух несется», а мы часто говорили: «У него больше счастья, чем разумения», когда сообщалось, что кто-то опять вернулся против всякого ожидания. А теперь мы попробуем это на себе: Как обычно, будем полагаться на удачу. «Господь Бог не оставит нас в нашем уповании» – у нас в запасе масса подобных изречений.

    Доносится команда: «К выходу в море!» и я вижу, как сходни, которые еще связывали пристань и мостик, отодвигаются на своих металлических роликах. Это движение создает массу резкого шума.
    Наконец, от командира поступает команда: «Отдать все швартовы кроме носового шпринга!»
На пристани несколько темных теней бросают швартовы со швартовных палов и позволяют им хлопать о черную солоноватую воду. Двое из моряков на верхней палубе вытаскивают их, перемещая руку за рукой. Раньше они перехватывали швартовы в полете. Теперь ни у кого больше нет желания представлять такие цирковые фокусы.
    Но то, что люди на верхней палубе передвигаются, так, будто у них свинцовые гири на ногах и руках, такого тоже, пожалуй, не было. Почему только командир не вмешается своим мегафоном в их черепашье движение?
    Но вот он приказывает:
- Оба мотора малый назад. Руль прямо!

   Мы амортизируем на шпринге, чтобы очистить носовые горизонтальные рули.
В близости пристани подводная лодка находится в опасности, как и сырое яйцо. Только не такого стыдливого профиля!
   Но вот и шпринг тоже хлопается в черную солоноватую воду. Мучительно медленно, так, будто преодолевая присасывающее действие причала, лодка отходит все дальше от него. Только когда больше не существует опасности для горизонтальных рулей, она начинает движение.
     Кормой вперед мы медленно движемся навстречу выходу из пещеры Бункера. Люди на верхней палубе работают сдержано, укладывая и размещая швартовы. Никто не оглядывается назад и не машет стоящему на пристани Собранию.
    Лишь командир по-военному четко салютует поднятой правой рукой. А на причале Старик отвечает – на этот раз без сигары меж пальцев, приставленной к фуражке ладонью. Он прав! Фигня, все же, это гитлеровское приветствие.

- Сломанной мачты и поломки шкота!  - кричит Старик нарочито скрипящим голосом через быстро увеличивающийся промежуток черной воды. Слава Богу: привычное шутливое пожелание. Что ждет нас снаружи? Как нам удастся выскочить из этой мышиной норки? Для минного прорывателя такое сопровождение – это теперь словно штрафной батальон. По узкой трубе – к янки в зубы.

     На этот раз нет обычного для подлодки выхода с пробным нырянием на предписанном месте, ступенчатой акклиматизацией, выполнением обязанностей по приборке на лодке и разными служебными рутинными делами по давно устоявшемуся распорядку. Нормы, которые раньше считались обязательным ритуалом, больше таковыми не считаются. И все же мы должны будем при первой возможности уйти на глубину. Но когда это станет возможным? Может быть там, снаружи, на рейде? 

   Между пристанью и лодкой зияет все большее количество черной воды. На причале неподвижно стоит жалкая кучка провожающих. Никто из них тоже не поднимает руки в прощальном взмахе. И вот эта группа исчезает в рассеянном полумраке, словно растворяясь в нем, и мы остаемся одни. Как будто бы мы должны были исчезнуть со слабо освещенной сцены непосредственно в черный Аид, открывает теперь брезентовый занавес пред нами дорогу в широкий зев черноты. Рубка еще не совсем выскользнула из его объятий, и тяжелая парусина снова обрушивается уже от обоих бортов, хлопая на ветру. Удар воздуха бьет меня в затылок. И мы оказываемся в темноте. Занавес закрылся! Тот, кого сейчас не наполняют никакие злые предчувствия, должен быть сделан из стали.

   Идем на электродвигателях. Мы не можем запустить дизели, так как здесь тоже могут оказаться мины – а именно те их виды, которые реагируют на изменение акустического поля. Томми, в последнее время, разбрасывают «винегрет»: Электромины и акустические мины в одной куче. И такие сбросы даже не отслеживаются, и о них не сообщается по команде, как показывает опыт.
    Мы должны проходить свободно на поворотах, чтобы не сломать себе ребра, если наскочим, упаси Господи, на одну из этих проклятых хлопушек. Свободно и легко!
    Так мягко, легко и непринужденно как она, не скользила, пожалуй, еще ни одна подлодка по акватории порта. Так тихо не было еще ни на одном мостике. Командир отдает команды только вполголоса. Никто не решается на громкое слово. Мы уходим тайком, напоминая заговорщиков или воров скрывающихся под покровом темноты. 
- Обе машины малый вперед. Руль лево на борт!
   Мы медленно разворачиваемся. Что совсем непросто в этой узости и без света прожектора.
   Если бы только нам удалось пройти узкий проход и выйти в свободное море, не замеченными там янки и взять курс на Camaret! 
    С лодкой U-730 на солнечный юг! подбадриваю себя. Было бы смешно, если бы я не стал, наконец, снова господином тусклых видений этого Ахеронта  – хотя бы и в виду La Rochelle.
     Красивый городок, который я действительно хорошо знаю. Посмотрим, что теперь там происходит.
     Под защитой мола море покрыто зыбью. Какое оно снаружи?
   Как нам удастся пройти в этой темноте узким переходом мола, между обеими сторонами которого, приказом начальника порта на выходе были затоплены корабли, знает, наверное, только дьявол. С прожекторами это бы не было так проблематично.
    Вытянутый мол дает нам еще также укрытие от возможных вражеских наблюдателей, но мы даже не можем показать и кончик зажженной сигареты.
    Теперь лодка медленно движется вокруг оконечности мола. Мне отчетливо видны его разрушения: Голова мола отсутствует напрочь.
    Лодка идет таким малым ходом, что на какое-то мгновение мне кажется, что мы стоим на месте.
    Вот сейчас начнутся затонувшие корабли! Хоть бы удалось пройти не задев! Средь бела дня это не проблема – но теперь... Командир должен справиться с опасностью не только от корпусов затопленных кораблей, но и болтающихся повсюду тросов и сетей. Опасность того, что остатки такелажа попадут в наши винты, довольно велика.
    Внезапно слышу визг и скрип, такие же сильные как те, что производит трамвай на узком повороте рельсов – звуки, пронзающие меня насквозь.

- Это было довольно близко! – произносит кто-то неподалеку.
  Что было близко?
  Должно быть, едва не врезались в одних из обломков. С души воротит от того, что ничего нельзя рассмотреть! В следующий миг опять слышны артиллерийские выстрелы - 4, 5 вспышек разрывов слепят меня, но когда выстрелы стихают, мои глаза постепенно снова привыкают к темноте.
     И вновь внимательно всматриваюсь в окружающую панораму – скоро на долгое время ничего больше не смогу ничего увидеть... Сзади горит город. Отблеск огней взмывается почти до зенита. И разрывы снарядов раздаются теперь непосредственно за военно-морской школой. Выглядит как сильная зарница. Облака дымного чада до неба позади нас отражают каждый всполох: визуальное эхо. 
    Непосредственно над водой дыма нет. Зарево пожарищ горящего города накладывает предательские отблески на наш мокрый опердек. Если они только наполовину настороже вон там, на южной стороне, то должны нас засечь – и довольно скоро, право!
   Что столько много людей делают на мостике? Ах, мать честна;я! это что-то новенькое: настоящее народное собрание для обслуживания одной, но значительно усиленной зенитной пушки.
    А прошли ли мы, уже хотя бы, сетевые боны? Сетевые и боновые заграждения были серьезно повреждены при последней бомбардировке, мне это хорошо известно. Сети и балки были перепутаны взрывами, но все еще висели на своих креплениях.
    Лодка опять трется с пронзительным визгом вдоль какой-то помехи.
- Это рвет мне душу на кусочки! – произносит кто-то. Слова действуют на меня как успокаивающее лекарство. Я всегда знал эту фразу в искаженном, усеченном виде и всегда только слова «рвет душу». И опять этот скверный скрип и вой. Наши балластные цистерны! Они более чем восприимчивы ко всякого рода ударам.
    Старая поговорка права: Чему быть, того не миновать.
   
    На противоположном берегу сверкают вспышки: Янки стреляют из пушек калибра 10,5 см. Снаряды разрываются далеко позади, рядом с дорогой ведущей к Бункеру, если не ошибаюсь.
- Они не натренированы на морские цели, - говорит командир вполголоса, стоя вплотную со мной. Хочет ли он таким образом скрыть свой страх?
   Зарево пожара горящего парохода полностью освещает нас. Для пушек калибра 10,5 мы, должно быть, представляем собой великолепную цель.
   Я с силой постукиваю ногой от нетерпения поскорее попасть в свободный фарватер. При этом понимаю, что из-за всех этих помех в воде мы никак не можем идти по-другому кроме как на малом ходу.

   Мне хорошо виден решетчатый настил носовой части лодки, и я также вижу, как ее нос то поднимается, то опускается. По-видимому, это зыбь прилива.
   Повсюду проклятое зарево пожара! Даже если мы не будем внезапно полностью освещены, всполохи отражающихся корпусом лодки огней могут выдать нас: На фоне светлого заднего плана лодка должна выделяться резко очерченным силуэтом. Наверное, сам дьявол устроил нам это бенгальское освещение!
    И вот уже могу различить минный прорыватель ждущий нас впереди, чтобы провести лодку по горловине узкого канала.
    По левой руке светлеет. Там снова сильный обстрел. Ясно слышны металлические хрипы и урчание, треск и грохот. Если все это на самом деле так далеко, то тогда эти звуки вдохновляют: прощальный фейерверк. Я больше не чувствую себя спустившимся в черную молчащую преисподнюю. Стрельба идет залпами. Точно! Я медленно поворачиваю лицо то в одну, то в другую сторону, словно собака, вынюхивающая дичь, и, тем не менее, не могу обнаружить разрывы снарядов.
    
    Ночь тепла. Слабый западный ветерок, скорее веет над нами, не напоминая активно вмешивающийся в наше движение поток воздуха. Никаких проблесковых огней с противоположного берега. Только постоянный артиллерийский огонь снова и снова разрывает всполохами темноту, словно зарницы. Но вот за городом поднимается рыскающая рука прожектора – устремленный вверх луч передвигается по небу, до тех пор, пока не становится почти вертикально. Я с такой силой фиксирую взгляд на нем, как будто эта прожекторная рука являет собой некий символ, который должен навсегда впечататься в мою память.
   Темнота немного густеет оттого, что на фоне неба выделяются скалы Roscanvel . А по правому борту стоит обрывистый берег с маяком Porzic.
    Командир хочет нырнуть здесь: входим в пролив.
    Минный прорыватель должен будет еще немного потерпеть. Мы даем ему сигнал военным сигнальным сводом. И затем я лезу вниз, в лодку.
   М-да.… Не хотел бы я сейчас оказаться в шкуре нашего инженера-механика: Ему придется здорово попотеть, чтобы лодка правильно погрузилась.
   Обычно проверка по снижению давления делается перед выходом в море, чтобы видеть, нет ли течи через все крепления внешнего борта и уплотнения прочного корпуса. Только если пониженное давление остается постоянным, такое случается. На этот раз, однако, для такой проверки пониженного давления не было времени и инжмех, конечно же, не может знать, в порядке ли все уплотнения и клапаны. Настоящее пробное ныряние невозможно также и здесь, непосредственно перед выходом из узкого выходного канала, но для регулировки и дифферентовки глубина должна бы быть достаточна…
    Почему, спрашиваю себя, командир лодки все время только говорит о «дифферентовочных испытаниях»? Лодка должна тщательно дифферентоваться – но ведь даже простых «испытаний» не было сделано!
   Но я-то что ломаю себе голову? Этот, тощий как жердь командир, и инжмех уже наверняка имеют разработанный план. В конце концов, они же уже справились со своей ролью парохода боеприпасов.
   
   В централе все выглядит преотвратно: Две полные вахты и плюс к этому еще несколько серебряников. Когда я все это вижу, мне становится дурно: Они лежат на ящике с картами и на распределительных коллекторах. Даже между распределительным коллектором пресной воды и свободным местом за ним. Даже между кингстонами уравнительных цистерн я обнаруживаю свернувшуюся фигуру. А где еще и остался свободным укромный уголок, там грудятся пакеты и коробки. Черт его знает, как все сладится! Центральный пост – это сердце подлодки. В таком состоянии как теперь он не может долго оставаться.
    В кубриках лодки, у каждого борта сгрудились по три, четыре серебряника.
    В данный момент только верхние четыре шконки кажутся занятыми. Моя – только для меня: Маат санитар разместился в другом месте. На других койках должны спать по очереди соответственно два человека.
     Центральный проход все еще не расчищен от груза. Неужели весь поход ему придется оставаться заставленным таким образом? Мне страшно при мысли, что мы должны будем идти в таком состоянии, возможно, даже быстрее – и так сильно перегруженными – на морской глубине.
    Когда мне уже больше невмоготу выносить вид этого полностью загруженного центрального коридора, я резко разворачиваюсь и пробиваюсь назад, снова к центральному посту.
   И тут слышу сверху команду:
- Все вниз. По местам стоять, к погружению! 
  После чего следует металлический звук защелкивания крышки рубочного люка. Итак, все: погружаемся. Первый вахтенный офицер висит еще на колесе задрайки люка и передвигается, вися на руках по ступенькам алюминиевой лесенки.
- Все вниз. По местам стоять, к погружению! - отдается эхом голос лейтенанта-инженера за мной. И затем продолжает:
- 5, 3!
  Я смотрю, как перемещаются соответствующие клапаны заполнения цистерны главного балласта. В шипении удаляющегося воздуха слышу вблизи от меня прерывистое дыхание: Кто-то использует шум заполнения цистерны как шумовую завесу. Иначе не решился пыхтеть таким образом.
    Прибывают ответы: «5...», «3...» Слышу, как шумит вода, заполняя цистерны. Лодка слегка раскачивается.
   Лейтенант-инженер перекладывает горизонтальные рули, и тотчас совершает трюк с кормовой дифферентной цистерной, балластной цистерной 1: Чем позже она откроется, тем больше будет «эффект пикирующего бомбардировщика». Только он, конечно же, не может быть таким сильным, чтобы трюмный центрального поста, который обслуживает клапан вентиляции кормовой группы, соскользнул со своего места. Так уже было, и не однажды, а когда такое происходит, это может быть опасно.
- 1! - приказывает лейтенант-инженер. И затем: - Продуть!

  Раздается шипение. Сжатый воздух! Откачка воздуха из цистерн быстрого погружения выполняется, когда наша лодка находится на глубине уреза перископа.
  Прочитано, разрешено, подписано! размышляю крайне бессердечно. При этом команда к продувке цистерн быстрого погружения придала мне неуверенности, как и всегда в таких случаях.
   То, что сразу после погружения цистерны продуваются сжатым воздухом, также довольно странно. Это входит в противоречие с простым правилом: Прием балласта – к погружению, продувка – к всплытию. Но цистерны быстрого погружения служат только как помощь при погружении: Они придают лодке дополнительную отрицательную плавучесть.
   Непосредственно после выполнения маневра погружения они быстро снова продуваются сжатым воздухом. Но в нашем случае простые правила не подходят – при такого рода нашем походе. Здесь кроется нечто большее, чем простая продувка цистерн быстрого погружения...
   
    Но что это? Мы, судя по всему, спускаемся со слишком большим дифферентом. Бог мой! Все скользит и трещит. Хоть бы обошлось!
  Перехватываю взгляд командира и пугаюсь: Он безучастно уставился в пустоту. Мысль скребется мышью в затылке: Здесь мы еще можем выйти! На такой глубине это не проблем. Вообще, вероятно, это было бы лучшее решение...
    Что за беспорядочный шум! И не стонет ли кто-то так жалобно? Но это не боязливое рыдание: Там ящик раздавил руку одному человеку. Проклятье!
    Лейтенант-инженер громко отдает команды. Командир неподвижен так, как будто все происходящее совершенно его не касается.
- Вот говно! - отчетливо слышу из кормовой части центрального поста. Но даже на это командир не реагирует.
   Лодка сильно перегружена. Лейтенант-инженер сыпет командами одна за другой:
- Закрыть клапан вентиляции 5!, - и затем: - 5 продуть! - и через несколько секунд: - Продувка!
    Наконец, нос лодки медленно поднимается снова вверх. Однако прежде чем лодка получает нулевую плавучесть, поступает команда:
- Клапан вентиляции 5 открыть!
   Командир присутствует с абсолютно непричастным видом. Я могу лишь удивляться ему, хотя в действительности только лейтенант-инженер отвечает за погружение лодки после дифферентовки и выравнивания балласта.
    Проходит еще некоторое время, пока лейтенант-инженер вновь не подчиняет себе лодку. Дифферентовка была проведена отвратительно: Лодка уходила с таким дифферентом на нос, какого я никогда ранее еще не испытал. Поэтому вода перекачивается теперь из носовой дифферентовочной цистерны в кормовую.
    Централмаат изумляется: Скорость циркуляции должна быть намного больше, чем он ожидал.

   Предусмотренный вес лодки действительно хорошо согласуется, потому лишь незначительное количество воды должно быть откачено за борт из уравнительной цистерны.
   Всегда ломаю себе голову: Почему, относительно много подлодок исчезают так незаметно и беззвучно? Естественно, из-за аварий при погружении! Так и мы пропали бы именно из-за этого, и лежали бы здесь на рейде в морской пучине.
    Вот еще одна возможность повторить урок: Только при большом весе следует продуть балласт - я знаю это из опыта – это хотя и немыслимо в глубине, но следует применять. И в таких вот случаях только на самой глубине можно продуть балластную цистерну – как правило, носовую. Так как при сильном перегрузе существует значительная разность давлений между носовой и кормовой балластными цистернами – соответственно разная глубина погружения. Если обе балластные цистерны тогда одновременно и с тем же самым давлением продуют, устремится продувочный воздух преимущественно в далеко вверху лежащую балластную цистерну вместо, как это должно было бы быть, в нижнюю. Сжатый воздух движется в пределах трубопровода продувочного воздуха туда, где господствует более малое противодавление. Это свойство воздуха. Итак: продувают либо только глубокорасположенную балластную цистерну, либо буквально «щиплют» клапан продувочного воздуха вышерасположенных балластных цистерн, так чтобы воздух более медленно проникал в них.

     Теперь лейтенант-инженер устанавливает рули глубины таким образом, что лодку удифферентовывает: то нос немного задирается вверх и почти сразу же снова опускается и выдавливает воздух из самых уголков балластных цистерн. Воздух – последнее, в чем мы нуждаемся в цистернах. Воздушные пузыри мешали бы дифферентовке. Кроме того, они создают шум, когда перемещаются при попытках подлодки сбежать от охотников на глубине.
     Пожалуй, так скоро после оставления пещеры Бункера, еще ни одна подлодка никогда не погружалась.
     Довольно долго я погружен в свои мысли – когда слышу:
- Лодка отдифферентована!
-  Клапаны вентиляции закрыть!
   После этой полностью законченной процедуры процесс всплытия происходит как по писанному, что для меня все же необычно, так как происходит на почти ровном киле и только с незначительным применением рулей.
   Говорю себе: Лейтенант-инженер – хороший специалист, иначе он не смог бы так быстро привести лодку, несмотря на аварию, в желаемое состояние нулевой плавучести.
   Когда командир снова стоит на стремянке и приподнимает люк рубки, я спрашиваю вверх:
- Разрешите подняться на мостик?
  Мои шейные позвонки и мышцы шеи вспомнили о том, как следует косо наклонять голову, чтобы суметь крикнуть вверх.
- Милости прошу! - отвечает командир сверху.

   Наша лодка держится точно в кильватере минного заградителя. Мы тихо скользим, все еще на электродвигателях, навстречу узкому выходу. Как долго еще скалы побережья с обеих сторон смогут давать нам защиту?
   Снова и снова скольжу взглядом вокруг – как вращающийся маяк. Мои глаза так хорошо свыклись с темнотой, что я теперь, хотя луна все еще скрыта облаками, узнаю окаймление рейда.
   Могу также отчетливо видеть и темный силуэт минного заградителя идущего перед нами. Я различаю даже его блеклый кормовой бурун. Если янки внимательны и у них есть хорошие ночные бинокли... Ах, фигня все это!
    Мы уже проходим!
   
    Внезапно нас накрывает невыносимая вонь. Западный ветер сдувает чадящий дым минного заградителя на наш мостик. Теперь мы идем за ним так плотно, что этот его чад буквально не дает дышать. В горле першит, и позывы к кашлю разрывают его. Все же, я, пожалуй, справлюсь с этим! думаю я и заставляю проглотить кашель. Но командир рядом со мной кашляет во все горло – и кашляет так сильно, как будто у него жизнь от этого зависит. Ладно, тогда я тоже могу откашляться.
    И делаю это так основательно, словно страдаю от тяжелого туберкулеза. Но с каждым ударом кашля во мне поднимается новый позыв к кашлю и бьет меня не переставая. Проклятый дым!
- Тьфу, ты черт! – ругается командир.
   Вплотную со мной слышу:
- Они топят свои котлы старыми войлочными шлепанцами! – Человек, сказавший это, разочарован: Никто не смеется. Наконец, кажется, становится лучше. Ветер слегка изменил направление.
   
    Снова кружу взглядом. Это ночное настроение мне по сердцу: теплый воздух, царящее во мне напряжение, легкая вибрация ограждения мостика, силуэты вахтенных на мостике: У меня невольно на глаза наворачиваются слезы умиления.
    Командир приказывает вниз:
- Пустить дизели! – и я вновь превращаюсь в дополнительного вахтенного мостика, наблюдающего за окружающей обстановкой.
    Через несколько секунд раздается грозный рык дизелей. Лодка сильно вздрагивает. От страха перестаю дышать: Так и заикой можно стать!
    Это продолжается, пока двигатели набирают обороты, но и после того мне требуется еще довольно долгое время, чтобы успокоиться. Звук пренеприятнейший!
      Ну и шум! Мне кажется, что у дизелей вдруг включилась троекратная громкость, и их грохот накрывает все побережье. При таком сумасшедшем грохоте янки просто обязаны услышать нас, даже если до сих пор и спали непробудным сном. Таким неистовым грохотом мертвецов можно разбудить!
    Если бы только мы смогли теперь погрузиться! Но для такого случая вода, пожалуй, слишком низка. Кроме того, в горловине выхода имеются, как объяснял мне Старик, даже при предполагаемой тихой воде, сильные и сложные потоки.
    Вибрация дизелей заставляет лодку дрожать до последнего винтика.
   
    Устраиваюсь на одном из маленьких деревянных сидений, высоко выдающихся из стенки рубки, чтобы наблюдать за носом и кормой. Куда ни повернусь, все на ощупь влажное и шероховатое.
    Нос лодки легко скользит вверх и вниз. Пару раз он даже буквально ныряет и высоко вздымает водяные брызги. Но это еще далеко не открытое море, а все еще узкий канал.
     Смотрю назад. Наши дизели дымят как паровоз! Успокаиваю себя: Такой черный дым может дать нам и имущество: Он скрывает лодку от ищущих глаз словно туман. И наряду с этим мелькают мысли:
    При ходе под шноркелем за нами потянется густой столб дыма, покрывая всю местность. Это будет, наверное, выглядеть очень красиво: тихое море, столб дыма над ним – и никаких кораблей вокруг. Кому посчастливится такое увидеть, у того челюсть отвалится от сильного удивления.
    Мне более по душе пришлось бы, конечно, если бы наше знамя выхлопного газа развертывалось не так величаво. И на этот раз я, так или иначе, не придаю большого значения спокойному морю. При тихом море за нашим шноркелем образуется бурун, который должно быть, будет виден на многие мили пилотам Томми.
    Все наши зенитки настороже, боеприпасы для обеих четырехствольных 20-мм установок и 37-мм пушки лежат наготове. На мостике некуда ногу поставить. Парни у 20-мм пушек и 37-мм автоматической пушки, словно тени: Они замерли, держа наготове патронные ленты. Если не ошибаюсь, на всех надеты спасательные жилеты. Мне бы тоже следовало получить спасательный жилет...
- Наблюдать внимательно за кораблями противника. Стрелять разрешаю без команды! – раздается голос командира.
      Чертов спасательный жилет! Теперь я не могу смыться с мостика просто так!
      Если бы только мы уже были на более глубокой воде! Янки определенно не позволят нам рассекать здесь, словно рыбацкой шхуне! Замечаю, что опять притопываю от нетерпения.
     Ничего не видно: Ни гавани, ни Бункера. Города тоже почти не видать. Различаю лишь несколько отдельных бликующих всполохов над водной поверхностью. Никакого понятия, что это такое.

   Морская вода разбегается, раздвигаемая устремленным вперед носом подлодки. Ослабив колени, пробую попасть в такт периодам движения лодки вверх и вниз. Но мне следует не движением морских волн любоваться, а наблюдать получше! Наши катера давно уже должны были быть в узости канала.
     В следующий миг слышу, как командир, не отрывая бинокль от глаз, говорит:
- Оберштурман, - там по левому борту впереди тень?
   Оберштурман быстро устремляет свой бинокль в указанном направлении, однако, заставляет ждать свой ответ. Наконец, говорит:
- Похоже – очень похоже...
- Право руля 15 – держать 150 градусов! - приказывает командир.
- Вот – 3 градуса по левому борту что-то тоже есть, господин обер-лейтенант!
   Это снова оберштурман.
- Тогда давай держать 170 градусов. Посмотрим, что получится...
- Держать 170 градусов! – командует вниз оберштурман.
- Наблюдать за первым объектом, - приказывает вполголоса командир.
   Все это уже было! Только тогда братишки, когда мы с трудом проходили Гибралтар, ставили навигационные огни. Этим они помогали нам уклоняться от столкновения. Естественно не из-за любви к нам. Они просто боялись столкнуться и с нами и друг с другом, поэтому хотели лишить нас доступа к выходу, заблокировать нам дорогу и замкнуть нас в мешке.

   Как сильно я тоже не стараюсь, не могу обнаружить тени, которые видят оберштурман и командир. И в этом нет моей вины: Проклятый чадящий дым опять вызывает у меня слезы. Долбоебы, надоело уже! Что за слабоумный командует этим минным прорывателем! Британские грузовые суда ведь ходят иногда без дыма, если это необходимо – или почти без дыма.
   И тут я слышу: «Мины!» Кто сказал, что там где-то мины? С какой стороны сказали?
   Раздается голос командира:
- Точно! Дальше впереди лежат наши собственные.
   Собственные мины – это могут быть только те, которые должны преграждать противнику вход в Брест. Якорные мины.
   Какой же я дурак, что не узнал об этом раньше! О собственных минных полях никогда не говорилось. Вместе с тем никогда, кажется, у нас еще не имелось проблем, кроме разве что мин, которые по ночам сбрасываются самолетами Томми.
    Но если уж Томми удается расставить мины непосредственно перед Бункером, то тогда возможно здесь они тоже могут быть. Но, все же, не будем пугаться... Бог не выдаст – свинья не съест!
   Теперь темное небо стало почти таким же плотным, как и темная вода.
   Несмотря на это, все еще высвечивается тонкая линия горизонта на западе, а перед ней изящный силуэт нашего минного прорывателя.
   Лодка поднимается и опускается теперь нерегулярно. Глаза не позволяют оценить ее движение. Чтобы не расшатываться из стороны в сторону, приходится крепко уцепиться за  фальшборт мостика. Всем телом ощущаю, как дрожит металл под силой наносимых водой ударов. Когда мы уже нырнем?
    Очередной бросок воды настолько внезапно летит мне в лицо, что я вздрагиваю словно от удара кнутом. Вода проникает между губ: соленая. Невольно выкрикиваю проклятие и быстро нажимаю несколько раз языком по нёбу, чтобы получить во рту большую порцию слюны. И сглатываю ее вместе с солеными каплями. Выплюнуть эту смесь, я не решаюсь в этой темноте – могу попасть в «зимний сад».
    Вокруг меня на мостике внезапно оказывается слишком много людей. Лучше спущусь-ка я в лодку.

    В центральном посту лежат наготове изогнутые магазины емкостью 20 выстрелов каждый для скорострельных автоматических 37-мм пушек. Я видел такие и на кронштейнах в башне. Запасные боеприпасы для зениток свалены перед командирской выгородкой. Чтобы суметь быстро придти на выручку, если возникнет такая необходимость, внимательно осматриваюсь. Подхожу к прокладочному столику и, пытаясь совладеть со своей нервозностью, рассматриваю лежащую там карту:    
    Побережье Бретани является мне вдруг как абрис дико гримасничающей горгульи. Надо постараться как можно быстрее выйти из ее оскалившейся пасти.
    Насколько мы далеко, вообще, до воображаемой линии от мыса Pointe de Saint-Mathieu до Pointe de Penhir? Накладываю на карту угольник и линейку и пытаюсь сконцентрироваться на проводимых мною вычислениях: Только не халтурить! Успокоить суетливые пальцы!
    И вот получаю: Еще пять морских миль! Как далеко это на самом деле, то есть, как далеко при данных обстоятельствах, я не знаю. Скорее всего, в этом не смог бы разобраться и сам Господин Эйнштейн...

   Поднимаюсь на несколько ступенек по алюминиевой лесенке до рулевого и остаюсь там. Сверху поступают команды, которые я не могу правильно воспринять. Рулевой перекладывает рукоятку машинного телеграфа и нажимает на рукоятку штурвального колеса. Затем тут же докладывает наверх:
- Есть левый двигатель полный вперед. Правый средний вперед. Руль положен право на борт до предела.
    Право на борт до предела? Что может означать то, что руль в крайнем положении?
    Команды поступают одна за другой. Рулевой пашет как проклятый.
    Почему же мы все еще не ныряем? Из-за опасности мин, может быть?
    В отверстии башенного люка светлеет. Осветительные ракеты? Не начинается ли теперь наш последний танец? Но вот светлое пятно снова гаснет, но не сразу, в один миг, а как огонь, затухая. Прислушиваюсь, но за шумом дизеля ничего не слышу снаружи. В ушах звучит только быстрая последовательность команд рулевому и машинному отделению: Мы идем зигзагами во всю мочь.
    Наверх требуют Складную Книгу. Складную Книгу? Что это значит?
   Снова светлеет. Сигнальные ракеты? Осветительные снаряды? Просто так или чтобы осмотреть местность и найти цели для пушек?
   Если бы, все же, командир проинформировал нас!
   
  Сверху новая команда:
- Оба двигателя полный вперед! – И сразу после этого: - Руль влево на борт до предела!
   Мы должным выйти, во что бы то ни стало, в более глубокую воду. Но такими зигзагами мы едва ли продвигаемся вперед...

   Вверху раздается жуткий рев: Ни хрена себе расклады! В центральном посту поднимается суматоха. Нас атакуют? Или мы атакуем?    
   Сквозь шум дизелей хлещут сильные отзвуки выстрелов. Это мы стреляем? Или по нам лупят? Нет, должно быть это минный прорыватель. Минный прорыватель в бою? Но почему мы не стреляем?
   Сверху свисают набитые патронами ленты наших 20-ти миллиметровок. Они слегка колышутся. Головки снарядов матово блестят в бледном свете...
   Я весь горю желанием сделать хоть что-то, приложить руки куда-нибудь. Однако мне ничего не остается, как просто стоять, сдерживая дыхание и рвущееся из груди сердце. 
   Страшно ли мне? Конечно, я боюсь. Я весь буквально пропитан страхом. Всеми порами я выделяю его из себя – и одновременно его же и вбираю в себя: Страх царит повсюду. Как огромная, но невидимая, липкая паутина он сидит в каждом углу. Уклончивые взгляды людей полны испуга. Все, что мы говорим, говорится только ради того, чтобы отогнать страх. Это такая разновидность страха, которая заставляет меня втягивать голову в плечи при малейшем необычном шуме.

   Мне разрешено подняться снова на мостик. Слава Богу! Быстро оглядываюсь, пока не начинаю кое-что различать в темноте. 
   Как долго нас еще не тронут? Когда минный прорыватель получит свою торпеду и взлетит на воздух? У быстроходных катеров есть торпеды. Я настолько увлекся видом сильного фейерверка, что даже попадание торпеды в нас сейчас не смогло бы испугать меня.
   А там, на минном прорывателе, зенитная пушка долбит куда-то вверх: Бьет трассирующими снарядами. Всматриваюсь в слепящий трассирующий след, уходящий в небо, но как сильно не напрягаю зрение – не вижу ни одного самолета. Жемчужные нити трассеров указывают мне направление, и все же не могу найти и следа самолета. А может парни с минного прорывателя так разнервничались, что желают расстрелять свои боеприпасы, создавая нечто типа световой рекламы для нашего выхода?
   Внезапно органное гудение разносится прямо над головой, и уже ревущая тень несется на нас. Забили тяжелые молоты – это наша пушка вступила в дело! Опять тишина – как отрубило.
- Они перестраиваются! - орет командир, и сразу после этого оберштурман:
- Самолет по правому борту 30!
Ну и заварушка! Что за самолеты? Либерейторы? Сандерленды? Лайтнинги?
    Точно не узнать. Если они сейчас сбросят парашютные светящие авиационные бомбы, то мы будем перед ними как слон на арене цирка.
    Едва успел подумать об этом, как становится светло как днем. И раздается общий крик:
- Самолет по левому борту 20!
  Сквозь шум дизелей отчетливо слышу вой одного самолета.
   Наши зенитные пушки тявкают ожесточенно. На какую-то минуту даже вижу желтые огни, вырывающиеся из стволов. Затем общее тявканье смолкает, но наши зенитки продолжают лупить: Мы стреляем трассерами. А я не могу больше найти цель. Внезапно бледные водяные фонтаны взмывают по обе стороны нашей лодки – не далее десяти метров от нас. Мы высоко поднимаемся, и нас сильно встряхивает.
- Мимо! – ору во всю глотку. К счастью, никто не слышит меня в этом безумном шуме.
  Под шумок может, проскочим в более глубокую воду? Томми нам здорово подосрали.
   Вдруг снова воцаряется тишина. С минного прорывателя семафором передают азбукой Морзе какое-то сообщение. Я жду, сдерживая дыхание результат, и почти одновременно слышу:
- Что, они хотят уже смотаться?
- Братишки сматываются слишком рано!
- Трусливые свиньи!
- Скоты немытые! Ничего не скажешь: Слабаки, в штаны наложили!
   И отдельно голос командира:
- Они ставят страх смертный выше страха Божьего!

  И вдруг он орет:
- Самолет прямо по курсу! Тревога!
   Командир кричит с такой силой в мое левое ухо, что почти оглушает меня. Уже спешно спускаясь в люк рубки, вижу, как снова становится светло. Понимаю сразу: Лодка освещена самолетным прожектором. И тут же раздаются выстрелы его бортовых пушек... Одновременно взглядом выхватываю, как рвутся клапаны быстрой продувки в корме централа и вся кавалькада сверху, с мостика, сыпется вниз, а последним спускается  командир.

    Черт возьми! А здесь вообще-то достаточно глубоко для погружения? И еще эти минные заграждения! Где они действительно расположены? Старший инженер-механик высоко поднял голову над плечами. Нашел верный момент подрасти! Глаза наполовину закрыты. В следующий миг он слегка задирает голову в затылке. Мне требуется некоторое время, пока я не понимаю, почему он ведет себя так странно: Он всем телом пытается угадывать движения лодки. При этом напоминает дирижера оркестра. Меня бы не удивило, если бы он приподнял также и руки – не для того чтобы их использовать, а чтобы ощущать еще больше колебаний подлодки. Сейчас же он работает только головой и шеей. 4, 5 взрывов раздаются почти одновременно. В их отзвуки вплетаются жесткие, но более легкие разрывы. Неужели они метают в нас еще и ручные гранаты? Или это новые бомбы Hedgehog , выбрасываемые залпами?
    Взрывы еще долго противно звучат эхом спустя много времени после сброса. Меня осеняет: Утесы! Звуки разрывов отражаются утесами...
 
- Бросают наобум, - говорит кто-то. Если бы только он оказался прав! Все же, Томми должны были бы суметь довольно точно локализовать нас, даже если у них пока еще нет прибора точного определения местоположения подлодки Asdic . Куда бы мы тогда делись?
     У меня сильно болят барабанные перепонки, голова гудит.
    Странно то, что я больше не испытываю настоящего страха, скорее напряженное ожидание того, что меня совершенно неожиданно снова обует невероятный ужас и я с ним не справлюсь. Кто-то заостряет карандаш и правым боком склоняется над расстеленной на пульте картой. Выглядит довольно небрежно и говорит о крепких нервах: Это централмаат.
    Кто-то тянет что-то через центральный пост. Увидев это, командир рыкает словно тигр.
   
    Снова треск. Три бомбы - четыре - пять: Наверное, сразу полдюжины спокойно выплевывает! И вот раздается уже шестой взрыв. Все шесть легли сзади лодки.
    У Томми трудности с определением нашего местоположения. Они не сбрасывали бы так много бомб, если бы точно засекли нас своими устройствами Asdic. Неоднородность водной среды, скалы поблизости, а теперь, еще и вздыбленный взрывами морской грунт, тоже причина их неудачи…
    По крайней мере, сама природа помогает в нашей защите. Черт возьми, а ведь мы здорово нуждаемся в этом! Если бы Томми были точны, то мы давно были бы потоплены. Некоторые из взрывов уже ложились определенно в критической области. Еще ближе, наверное, они быть уже не могут.

   А что могло случиться с минным прорывателем? Если повезло, им удалось выскочить из ловушки, когда нас так рьяно атаковали.
   С носа и кормы шепотом поступают доклады о повреждениях. Я вовсе не хочу слышать обо всем, что сломалось и разрушилось. Я знаю такой вид перечней поломок и разрушений. Система гирокомпаса? - Да, конечно же. Решаюсь ослабить затекшие мышцы – и переношу вес тела с одной ноги на другую. Также хочу вздохнуть полной грудью. У меня такое чувство, словно я опять вернулся из небытия дурного сна к жизни.
   
    Что случилось? С кормы доносится неразбериха приглушенных голосов. Вокруг слышу тяжелое сопение. Я не вижу командира – слишком много людей в централи, но никакого движения. Соляные столбы, все застыли будто соляные столбы. Откуда только и пришло это выражение «соляные столбы»?
- Такого факельного шествия у нас еще никогда не было! - Это был командир – произнес вполголоса – как бы для себя одного.
   Факельное шествие? Этим он, пожалуй, подразумевает наше воздушное «сопровождение». И еще добавляет:
- А также похода без карты минных полей. Но ведь я-то должен знать, где лежат наши мины?!
    Что должна значить эта его речь? Откуда мы должны получить сейчас карту наших минных полей? Неужели командир подразумевает наш возврат в Бункер? Только, пожалуй, не решается произнести это слово. Хотя говоря такое, ему следовало бы сначала потренироваться. Так что же он медлит? Жду все еще следующего взрыва. Несколько человек начинают передвигаться. За бортом тишина. Неужели Томми оставили нас в покое? Знаменитая игра в кошки-мышки.… Стоит теперь в программе смертельного шоу? Или Томми обосрались в виду узости выхода из канала?
    Что же происходит, ради Бога?
    И тут я слышу, как командир скрипучим голосом действительно объявляет:
- Мы разворачиваемся!
   Охренеть! Это же для меня удар под дых! В конце концов, это была моя вторая попытка бегства из Бреста: Знаменитые 3 искушения!  И остается у меня тогда лишь одно.
   Какие глаза сделаются у Старика, когда мы снова появимся в Бункере? Какими засранцами будем мы стоять перед ним? Полная жопа! Теперь это действительно полная жопа. Сухопутная дорога закрыта, морская дорога тоже. Сзади закрыто, спереди закрыто.
   Серебрянопогонники не узнают об изменении курса: Вот уж они удивятся, когда увидят знакомый причал!

    Получить карту минных полей! Это прозвучало фатально, как предлог к возврату. Ведь, в конце концов, о такой карте можно и нужно было позаботиться заранее! Почему мы не всплываем, ясно: Противник слишком близко. Они собрали, наверное, целую эскадру, чтобы схватить нас и укатать в дно морское – без воздуха и со всем, что имеется. Во мне поднимается волна протеста: плестись назад, словно побитая шавка, такого у меня еще не было! Но затем говорю себе: Вероятно, так все и должно было идти. Может быть, теперь у Старика найдется возможность и решимость сохранить меня в Бресте.
- Этому не суждено было сбыться! - скажу я Старику. – Это указание свыше – так сказать, Того, Кто управляет миром мановением пальца!

- В следующий раз, конечно, определенно sine sine, - слышу, как говорит командир оберштурману.
   В следующий раз! – Значит, это не отказ? Но что он может подразумевать, произнося латинское «sine sine»? Наверное: без сопровождения. Да, так и будет! Смыться, не поднимая большого шума и без пустой болтовни. Конечно, разумно. Вероятно, единственно  возможный способ выбраться отсюда. Чертовски жарко становится в комнатке! Наши тела нагревают воздух. И также чертовски влажно. Очень правильно, что здесь нет ни стекол, ни зеркал. Сейчас они запотели бы. Не хватает сквозняка, чтобы все протянуло.
   Словно услышав мои мысли, командир приказывает:
- Осмотреться в отсеках к всплытию! - и затем очень быстро: - Всплываем!

    Наверху все кажется спокойным. Неужели Томми потеряли к нам интерес? Я тоже вылезаю на мостик.
    Где мы, вообще? Как далеко ушли с Всемогущей помощью? Так стою я, чуть ли не над самой темной водой, безо всякой ориентации. В воздухе тоже ничего не могу вынюхать. Меня очень удивляет, что минный прорыватель все еще рядом и на нем ничего не горит.
   Наш командир передает семафором, что мы поворачиваем и что на этот раз мы хотим идти впереди. И затем в обратных сообщениях к нам долго поступают мучительные расспросы: Это, вообще что будет? Между Сциллой и Харибдой проскочить – это нам нужно? Без  этого страшилища минного прорывателя? Не слишком ли поздно делать такое?
   
  Звездное небо над головой – категоричный императив… и вся подобная чепуха. Кенигсберг: Господин Эммануэль Кант из Кенигсберга:  Теперь он нам тоже не помогает.
   И снова трудный переход между обломками кораблей. Еще несколько раз протискиваемся между ними, и скрипим, едва не сорвав обшивку. Затем медленно движемся через закрытый брезентом проход и держим курс на тот самый бокс, из которого мы выходили.
    Никого из флотилии не видно. Я могу различить на причале только несколько человек из OT, сидящих и лежащих на ящиках и кабельных барабанах. Они, очевидно, искали в Бункере защиту от артобстрела. И теперь у них рты открылись от удивления: Мы появились! После швартовки спускаюсь по лесенке вниз. Слышу, как в централе говорят:
- Подтянула собака хвост - и правильно!   
  Вроде голос боцмана?
- Ну, это, пожалуй, с тобой происходит не впервые? – звучит ему в ответ.
- Эй, заткни там пасть! И придержи свой поганый язык, иначе все твои зубы отмаршируют в твою же задницу!
   Слова звучат крайне возбуждено. Не удивительно! Страх должно быть еще глубоко сидит в людях. До меня не сразу доходит, что – кроме этой пустой болтовни – на лодке очень тихо. Я думал, что серебрянопогонники сейчас будут толпами пробиваться с носа и кормы в центральный пост. Но: Они вовсе не делают это: Боцман преградил передний люк переборки – централмаат кормовой – своими телами. Им пришлось сделать это без команды.
    Скрипит бортовой динамик. Командир сообщает:
- Временно все остаются на борту. Это касается, само собой разумеется, также и наших гостей. Вахтенным разрешаю применять к нарушителям оружие без предупреждения. Строжайшее соблюдение военной тайны. Поясняю: никакой болтовни на пристани. Мы будем ремонтироваться, то, что нужно будем все ремонтировать. Конец связи!
   Что должно означать слово «временно»? Не могу даже спросить никого.
   Тут командир обращается уже ко мне:
- Подождем, может, будет попутка. Вы же поедете с нами во Флотилию?
   Кто-то позади меня произносит:
- И если ты думаешь, что тебе повезло – бабах, и ты в жопе, надеждам назло!
  Странно, но это непристойное изречение действует на меня как бальзам на раны.
- Была чертовски короткая поездка, или нет?  - слышу другой голос.
 
  У сходней уже стоят двое вахтенных с автоматами наперевес и боцман.
- Стрелять на поражение, если хоть кто-то попытается спуститься без приказа! - чеканит командир, - Боцман, Вы отвечаете за порядок: Применять оружие по ситуации!
- Есть, господин обер-лейтенант!
  Уходя, бросаю взгляд назад: Лодка стоит у пирса, как будто всегда так там стояла, словно нам просто приснился наш выход из этого самого бокса. Люки лодки в этот момент открываются. Желтый свет пробивается из нее наружу.
    Ремонтировать то, что нужно ремонтировать! – Какой же должен быть темп ремонта в таких условиях?! Рабочие с верфи должны были бы сразу взяться за работу. Но дьявол их знает, где они сейчас...

    Командир держит курс на цех, откуда проникает свет. Он хочет позвонить во флотилию. Я бы не делал этого: Линия может прослушиваться. Но не решаюсь сказать ему об этом. К счастью, соединения нет: Телефон мертв.
   Лейтенант-инженер разыскал начальника цеха, который смог бы обеспечить нам машину. Однако, тот, судя по всему, пьян в стельку. Он орет за пять шагов от нас, идя навстречу:
- Ребятки, радуйтесь войне, ибо мир будет страшным! 
    У меня просто чешутся руки вбить эти слова назад, в его красную, орущую, пьяную рожу. Таких вояк я повидал предостаточно. Мои нервы могут просто не выдержать. И все же сдерживаюсь: Ни к чему это кипение крови: Нам нужна машина, и как можно быстрее. У этого пьяницы оказывается есть и машина и даже водитель.
   Вызывается водитель. Машина должна стоять перед воротами бункера.
- Давайте, шевелитесь! - командует командир и спешит за водителем, а я за ним.
   Внезапно я едва могу переставлять ноги: полностью измученный и опустошенный, словно выжатый лимон. Я был готов терпеть самые большие трудности, готов был примериться с самыми серьезными неудобствами, но не с тем, что мы должны были развернуться и придти назад – никак не с этим! Я чувствую себя словно боксер после тяжелого удара в голову, и как однажды виденный мною боксер, тоже качаю время от времени головой, чтобы освободиться от тумана перед глазами. Теперь Томми знают, и наверняка, что здесь есть лодка, собирающаяся смыться. И что она не вписывается ни в один дерьмовый график…

   В городе ярким пламенем полыхают пожары сразу в нескольких местах. Небо затянуто плотными облаками. Я не смог бы увидеть облака, если бы их нижние кромки не освещались столь театрально. К тому же снова и снова их отсвечивает мерцающий отблеск артобстрела – гигантское колеблющееся освещение.
     Водителя это вполне устраивает: Так он получает больше света, чем от тонких светящихся щелей фар затемненных нафарниками.
   
    Здания флотилии скрыты темнотой и тоже освещаются светлыми перемежающимися с темнотой сполохами вращающегося в безумном ритме фонаря маяка. Водитель позволяет машине медленно подкатиться к часовому у ворот. В десяти метрах от ворот часовой слепит нас ярким лучом фонарика в глаза.
- Выключи свет! - говорит командир и выходит.
- Вызовите адъютанта и инженера флотилии! – обращаюсь ко второму часовому. И поскольку он не реагирует, тороплю его:
- Побыстрее! Ну двигайтесь же Вы! Совсем что ли устал, парень?
    Одновременно думаю про себя: Какое, собственно говоря, дело этому бедолаге до того, что я больше не справляюсь с явным разочарованием и яростью в себе самом?
- Я предупрежу шефа, - говорю командиру. – Вам же лучше всего сразу направиться в его офис.

  Должен быть соблюден церемониал! размышляю, подходя к комнате Старика. Ни с того ни с сего заявлюсь сейчас к нему! Стучу в дверь только один раз, а Старик уже громко кричит:
- Войдите!
  В комнате совершенно темно, так как ставни закрыты. Старик может распознать меня только как силуэт против света в проеме двери.
- Честь имею доложить: Обер-лейтенант Морхофф ждет в твоем офисе! - И затем, только гораздо тише, вполголоса:
- Мы снова здесь…
   В следующий миг под потолком ярко вспыхивает лампа, и я вижу Старика полусидящим на своей койке. Он не говорит ни звука. Вместо этого рассматривает меня, зажмурив глаза, а я стою перед ним как человек, желающий ступить на шаткий трап и всматривающийся в него.
   Старик медленно опускает ноги на пол, но, все еще ничего не говорит. Немая сцена рвет мне нервы. Я нервно сглатываю. Когда к черту он, наконец, откроет рот?
- Да, - ворчит он наконец, и словно принужденный к имитации я тоже говорю: «Да». И еще:
- Все было не так просто. Никакой возможности пройти. Они ждали нас.
  Я стою и пялюсь на коричневатый окрашенный лист двери слева от меня. Старик все также пустым взглядом смотрит на меня, как будто он не смог понять, что я произнес, и теперь ему приходится основательно размышлять над моими словами.
- Была она столь прекрасна, но все же, так быть не до;лжно было быть - как сказал бы какой-нибудь поэт, - произношу вымученно. Наконец, в Старике просыпается жизнь. Он потягивается и глубоко дышит. Я отчетливо слышу, как он всасывает в себя воздух и тут же снова его выдыхает. Но ни слова не выходит из сомкнутых губ.
- И что теперь? - ляпаю наугад из чувства, что нельзя же молчать вечно. Как будто до сих пор не слыша меня, Старик спрашивает:
- Где Mohrhoff?
- Он ждет тебя в офисе.
  Старик закусывает нижнюю губу. То, что я вынужден стоять таким образом как стою, заставляет меня поежиться. Я беспомощно бормочу дальше:
- Совершенно не везет мне с попытками к бегству. Ни по суше, ни по воде...
- Ты еще по воздуху не пытался, - бормочет Старик. - Из Бреста выбраться, это как в Scapa Flow  забраться..., - говорит он и хватает свой купальный халат, - … или гораздо хуже. Мы тоже не смогли предвидеть, что все обернется таким образом.

  Затем внезапно, будто бы только проснувшись, он спрашивает сильным голосом:
- Как все было?
   Я не хочу опережать командира подлодки и потому бормочу заикаясь:
- Мы попали в полное дерьмо... никаких шансов... они нас отпрессовали по полной... Катера и самолеты, естественно, вместе. Совершенно закрыли ход... настоящий кордон устроили…
- Нам следовало все по-другому сделать, - медленно произносит Старик.
  Как по-другому? говорю себе - и затем громко:
- Может быть, было еще не достаточно темно? Катера ждали нас в тени утесов – думаю, что когда они издалека видят минный прорыватель, то уже точно знают, что происходит!
    Старик выуживает из-под кровати башмаки, садится на стул и надевает их. Но вместо того чтобы встать, остается сидеть склонив голову: Он погружен в своих мыслях.
- Без сопровождения мы и раньше погружались, - наконец, говорит Старик вполголоса. И затем, будто разговаривая с собой самим: - Но совсем без защиты идти – так дело тоже не пойдет. Разве что с тральщиками идти? Но отдельный тральщик подозрителен. Два тральщика еще могли бы сойти за обычный морской патруль, например... У них также больше огневой мощи, чем у этой колоши – прорывателя.
    Старик замолкает и втягивает нижнюю губу меж зубов. Затем смотрит на меня широко открытыми глазами и громко говорит:
- Но, ради всех святых, вы должны будете снова уйти!
   Вот мудрость земная! Вся в этих его последних словах! Могу представить себе, какие соображения при этом руководят Стариком: Томми думают, что потопили лодку. В любом случае они уверены, что расстроили попытку к бегству. За это они и выпьют. То, что мы снова можем появиться, они, возможно, не берут в расчет. И, вероятно, господа агенты также улеглись спать после выполненной работы...

    Морхофф стоит, опустив плечи, посреди кабинета Старика. Он хочет доложиться по-военному, но Старик уже рычит:
- Не валяйте дурака! - и затем гораздо мягче: - Ладно, садитесь.
   Старик тоже садится. Но вместо того, чтобы спрашивать теперь командира по существу рапорта, он сидит, широко раскинувшись за своим письменным столом, и размышляет. Он делает это как актер, играющий роль размышляющего человека: Сидит, крепко сжимая голову обеими руками. Его лоб – что стиральная доска.
   Наконец, командир лодки хриплым от явного нервного напряжения голосом говорит:
- Обзор, к сожалению, был довольно хорошим...
    Так как Старик ничего не говорит, командир продолжает, словно жалуясь:
- На берегу постоянные пожары. Огонь все время освещал нас...
   И получает на это взгляд полный сомнения. Когда же он произносит:
- А еще там извилистый фарватер..., - это буквально взрывает Старика, и он, сердясь, говорит скрипуче:
- Я этого понять не могу! Увы!
  Снова наступает молчание, и воцаряется на тягостно долгое время.

- Нам требуется ремонт, господин капитан, - наконец, выдавливает командир.
- Вы должны устранить все средствами вашего борта, - Старик сразу рубит резко. - Следующая тихая вода будет слишком поздно.
- А если задержаться на сутки? - робко спрашивает командир.
- Думаю, не выйдет. Тогда братишки снова будут пасти вас. Что с чиновниками?
- Я расставил посты с автоматами, они никого не выпустят с борта.
- Это хорошо. Это правильно.
- Но если, все же, кто-нибудь захочет теперь смыться...?  - спрашивает командир.
- Никто никуда! Никакого театра! Тот, кто на борту, остается на борту!
  Овечье лицо адъютанта проникает в мое сознание. Он тихо вошел и теперь единственный из нас стоит: неподвижно, как замороженный. Ему тоже стоило бы надрать задницу! думаю про себя.
- Новый выход Вашей лодки сегодня ночью в 1 час! Два тральщика в сопровождение! Организуйте все необходимое, но не по телефону!
   Старик по-настоящему кричит на адъютанта. Вероятно, он вынужден так сделать, чтобы этот парень проснулся. Старик принял решение, и он учитывает также и то, что наши линии выхода уже открыты противником.

- Позаботьтесь о том, чтобы вся область Бункера тщательно – я повторяю: тщательно! – была закрыта.
- Это довольно сложно сделать, господин капитан, - робко произносит адъютант.
- Почему это сложно сделать?
- Из-за персонала верфи, господин капитан.
- В таком случае, Вы сами, если потребуется, должны лично стать во главе этой работы,– как контролер в кино. Я прошу Вас сделать все возможное, чтобы закрыть Бункер!
  Адъютант собирается уже исчезнуть, как Старик громко приказывает ему еще:
- И срочно разыщите инженера флотилии!
- Уже сделано, - выпаливаю я.
   Старик бросает на меня косой взгляд, затем выпрямляется и берет с края стола свернутую в рулон морскую карту. Он раскладывает ее, разглаживая руками, на своем письменном столе.
- Нигде нет достаточных глубин, - бормочет он, прищурив глаза. - Здесь нет и там нет...
    При этом водит правым указательным пальцем по ней туда-сюда.
- Здесь вот было одно место – но теперь вы там можете подойти слишком близко к американским береговым батареям...
    Старик задумывается на минуту, прежде чем продолжает:
- Только и остается: идти посреди узости и затем нырять.
   И глядя на Морхоффа произносит с горечью:
- Теперь у Вас есть опыт!
   А тот корчит такую рожу, словно зыбкую пелену его надежд смыло волной голубой...

   Что за безумная сцена! Невольно отмечаю: Старик все еще в пижамных брюках и в чем-то вроде гимнастической майки. И в накинутом на плечи купальном халате. Внезапно он тоже, кажется, замечает это и шепелявит:
- .... только сначала надо одеться по форме!
   Теперь командир лодки выказывает свою обеспокоенность из-за минного поля. Он хочет знать есть ли карта этого поля.
- Они лежат там уже вечность – якорные мины, - говорит Старик и ведет правой рукой над картой, – Вот здесь за Camaret – и дальше на юг. Почему их не убрали, один Бог ведает. Может и такое быть, что их давно унесло приливно-отливным течением... Парни с минного прорывателя знают о них.
    Я хочу уже сказать: Но если они не пойдут с нами за компанию…, как Старик на секунду замолкает и говорит:
- Рейдовые тральщики должны в этом еще больше разбираться. Они сами избегают таких районов.
    И сказав это, он нас отпускает: Старик хочет переодеться. Я же хочу забрать, тем временем, рулон с рисунками из моей комнатушки. Я подумал, что смогу легко разместить его вдоль стенки в моей койке на лодке.
    Когда пересекаю двор, идя к павильону, американские артбатареи начинают палить как сумасшедшие. Здания флотилии непрерывно освещаются будто прожекторами. Весь этот фейерверк, кажется, освещает только местность вокруг Бункера.

    Мой кубрик изменился совершенно. Я пристально всматриваюсь растерянно в помещение: все убрано: убран весь бумажный хлам, не видно ни клочка бумажки. Кровать застелена по-новому, сверху лежит одно из розовых одеял из борделя: плохой гостиничный номер для коммивояжера.
    Сдерживая закипающую в животе ярость, успокаиваю сам себя: Все в порядке! Меня же сняли с довольствия. И никто не мог знать, что мы снова вернемся. Должно быть, здесь все привели в порядок экстра-класса для адъютанта какого-нибудь американского генерала, который скоро захватит Брест. Даже о новом ковре подумал зампотылу, или какой-то засранец, который навел здесь такой лоск. Проклятый бордель! Ругаюсь вполголоса. Но затем силы уже покидают меня, и я падаю, не раздеваясь, вытянувшись всем телом, на койку.

  То, что свет в комнате все еще горит, замечаю только тогда, когда в дверь громко стучат. Мгновенно вскакиваю, испуганный до глубины души.
- Что случилось?
- Это Морхофф!
В несколько шагов я уже у двери:
- Как раз собирался вставать!
  Бог мой, ну и видок у командира! Он слегка прикрыл глаза от яркого света моего плафона: выбеленная известью африканская маска!
- Ну, нам пора, - говорит он. - Шеф подъедет позже. Он все еще в офисе.
  Парень чуть не падает. Поэтому вынужден прислониться к лутке двери. Кожаная одежда воняет так, хоть святых выноси.
- Я хотел забрать с собой кое-что, но..., - делаю круговое движение рукой, - Вы видите: уже навели полный марафет.
- Да уж, спешат как на пожаре! - скупо цедит Морхофф.
- Все же Вы могли бы поспать хоть немного – здесь, - предлагаю ему.
- Нет-нет, лучше нет. Давайте-ка по быстрому снова на лодке. - И затем, с вымученным смешком: - Они, должно быть, хотят избавиться от всех боеприпасов – кажется...
   Мне требуется пара секунд, пока не понимаю, что он имеет в виду американские артбатареи и их фейерверки.
- Они хотят предложить нам, наверное, еще кое-что, - отвечаю, выходя за ним.
 
   Во время обратной поездки к Бункеру, командир, сидящий рядом с водителем, говорит озабоченным голосом:
- Шеф прав: Томми сейчас расслабились, и их шпионы вокруг не берут в расчет возможность нашего нового выхода.
   При этом голос его звучит так, словно он разговаривает сам с собой.
   Чертовски здорово, что он не сказал «Попытка выхода»!
- Возможно и так, что парни с прорывателя сболтнули что-либо. Томми знали с точностью до минуты, когда мы прибудем, - я едва слышу его слова из-за шума мотора.
   Пока едем сквозь ущелья обломков, я думаю: Старик твердо решил, что все лодки должны покинуть базу. И вот теперь случится то, что должно случиться: U-730 должна снова уйти – и как можно быстрее.
   Опять весь этот цирк! Предвижу его жалкое повторение! Чувствую слабость в животе, когда спрашиваю себя, как же на этот раз пройдет в этом погорелом театре сцена прощания. Вероятно, в тишине и тайне…

    Бункер мертв как никогда прежде: Гробовая тишина. Только несколько человек из OT и несколько рабочих с верфи. Гулкое эхо сопровождает каждый наш шаг.
   По мне лучше всего было бы, если бы Старик вовсе не приезжал на этот раз в Бункер.    
   Однако, так ли честен я сам с собой? Разве не искал я его глазами? Разве не радовался тайком, что он стоит у верфи на причале? И вот приходит время прощания.
- Могу только надеяться, что не увижу тебя снова, - слышу, как шепчу в шутку, и в то же время чувствую, как моя речь пробивает меня до костей: Не вызвал ли я этими своими словами чего-нибудь? Черт побери все это! Если бы уже, наконец, вышли в море!

- Вперед, за новыми впечатлениями! - говорит командир, стоя рядом со мной. Старик же только и произносит:
- Всего хорошего!
  За шумом дизелей эти его слова едва слышны. Протягиваю ему руку. Старик твердо сжимает ее. Затем, почти одновременно, мы салютуем друг другу. Несколькими большими шагами проскакиваю трап. И в следующий миг по скобам забираюсь на мостик.

   Слава Богу! Ощущаю вибрацию лодки подошвами сапог и всей кожей, и чувствую себя внезапно так, словно получил новые силы. Когда направляю взгляд на корму, вижу расплывающийся сине-молочный дым дизеля. Но вот звучит команда «Стоп дизель!», и вибрация стихает. Это меня не приводит больше в замешательство: Я теперь знаю, что мы начнем движение на электродвигателях.
   Словно ее тянет скрытый магнит, лодка удаляется от причала. Я зачаровано смотрю, как промежуток черной воды между нашим округлым бортом и пристанью Бункера увеличивается все больше и больше…






                ЧАСТЬ IV
               
               
                Under the gun

    Артобстрел внезапно стихает. Тишина кажется торжественной. Только тихое пение наших электродвигателей и шипение моря рассекаемого носом лодки. Теперь я слышу при этом еще и слабый воющий звук. Это тихий ветер, раскачивающий трос сетеотвода!
    Стою как на иголках. Приходится следить за тем, чтобы аккуратно и глубоко дышать: Мое дыхание то и дело сбивается.

    Нигде никакого движения. Не получили ли господа известие, что мы снова выходим? Или еще не успели подойти?
    Перед нами в темноте различаю силуэты двух минных тральщиков, обеспечивающих нам сопровождение и охрану. Когда мы нырнем в этот раз?
    Слышу, как командир бормочет:
- Слишком много людей на мостике...
    Это однозначно касается меня. Значит, вниз в лодку.

    Едва слезаю с алюминиевой лесенки, слышу крик командира лодки «Тревога!». Команда повторяется в лодке многократным эхом.
    Короткие ревущие органные звуки, ясный треск взрыва, и наступает темнота. Сразу понимаю: Авиабомба – очень близко – в районе кормы.
    Один за другим люди с мостика прыгают в люк, и последним, наконец, появляется командир, задраивает люк, быстро, насколько возможно, сползает по лесенке.
   Лодка слегка наклоняется. Снова сильнее, чем обычно? Всевозможные шмотки скользят в направлении носа. Люди вокруг меня хватаются за что возможно, и пытаются оставаться на ногах. В моей голове роятся мысли: Сколько воды у нас сейчас под килем? Насколько глубоко сейчас в узости этого канала? Вообще находимся ли мы непосредственно в нем? Почему в лодку все же еще не попали? И наряду с этим: А почему мы не стреляли? – Вероятно, слишком темно, для этих собак летать на бреющем...

В темноте слышу, как кто-то орет:
- Заткни там пасть! Парень, никакого шума!
         Затем голос командира:
- Я требую точных докладов! Проклятье, когда я получу точные доклады?
С кормы доносятся голоса из полумрака:
- Поступление воды в дизельный отсек!
- Поступление воды в машинный отсек!
         Слышу шипение сжатого воздуха, устремляющегося в цистерны. На какой-то момент оно заглушает панические возгласы.
Командир кричит:
- Продувка! Инженер, когда Вы будете продувать?
Становится светло: включилось аварийное освещение.
Инженер-механик сообщает:
- Приказал закрыть клапаны вентиляции, господин обер-лейтенант, и уже подаем сжатый воздух. Все клапаны вентиляции закрыты!
Кто-то шепчет:
- Ах, моя милая...
Теперь вахтенный инженер-механик приказывает:
- Оба мотора полный вперед – оба руля глубины круто вверх! Главную помпу включить!
Смотрю, как вахтенные на рулях глубины нажимают на свои кнопки, затем перевожу взгляд на манометр глубины: стрелка продолжает быстро двигаться по цифрам, вместо того чтобы замедлиться и остановиться.
Централмаат сообщает:
- Главная помпа неисправна!
         И с кормы приходит доклад:
- Оба мотора не выходят на полное число оборотов!
Стрелка манометра глубины все еще не останавливается. Так мы скоро свалимся на грунт.
Вахтенный инженер приказывает:
- Принять 300 литров в кормовую цистерну! Давай! Давай!
С носа и кормы поступают новые доклады – едва различаемые и непонятные.
Наконец лодка стоит на ровном киле. Но постепенно, кажется, смещается на корму.
Вахтенный центрального поста шепчет:
- Более чисто выровняться не получится...
Аварийное освещение гаснет, затем вспыхивает вновь. Полутени скользят из темноты наружу и снова внутрь. Проклятье! Был бы здесь хотя бы приличный свет! Но, по крайней мере, мы более не опускаемся.
Два взрыва раздаются в непосредственной близости.
Спины обоих рулевых остаются неподвижными как скала. Хорошие парни! Они не поворачивают головы, они видят только свои манометры и измерительные инструменты. И это правильно.

Командир беспокойно блуждает взглядом по лицам и приборам и при этом у него такое лицо, будто бы он то и дело кусает лимон. Вид этого нервного, издерганного лица совсем не внушает оптимизма. Также не нравятся мне и беспокойные движения его рук.
Хотел бы я, чтобы Старик был сейчас на борту и смог принять команду. Думать надо  серыми клетками мозга противника! Продумывать сложные ходы и комбинации за противника, а затем делать совершенно простые, четкие действия, как всегда и поступал Старик: Двигаться прямо, когда противник рассчитывает на обход, и идти в обход, когда противник о таком и не помышляет, вот его метод!
А этот командир здесь? К чему такой командир может побудить? Он даже не может скрыть от команды то, что отображает его нервный срыв.
Теперь у нас есть хороший повод повернуть назад. Но снова вернуться – так не пойдет.
А вот теперь мы встретились теперь еще и с этим: Гидролокатор! Громко и отчетливо, как будто бы снаружи бросают камушки по нашей лодке.
Почему молчит акустик? Думаю дело в том, что он больше не справляется – стуки и грохот поступают со всех сторон. С помощью Metox? Чепуха – мы идем в подводном положении!

Опять новые взрывы. Легкий калибр. А командир? Не понимаю: он не реагирует.
Мы имеем слишком большой перевес! Эта попытка к бегству была обречена на неудачу с самого начала. И Старик знал это, он должен был это знать. Я тоже это знал: Это не могло хорошо пройти! No escape . Гип-гип ура и жирная добыча! Только на этот раз для другой фирмы. Томми разберутся с нами. Совершенно ясно! Это ясно как апельсин. « ... апельсин» - изречение из той чепухи, которую мы пели как и все дети: «Мы делили апельсин, Много нас, а он один..»  - «Эни, бэни, рики, таки,/ Буль, буль, буль, кораки, шмаки. / Эус, бэус, краснадэус - батц!»
         Никакого выбора! У Старика просто не было никакого выбора: имелась лишь эта одна-единственная лодка.
Новые взрывы: Уже более чем достаточно – эти парни там, наверху, отпускают нам бомб сверх меры.
Вглядываюсь так пристально командиру в лицо, будто только так и могу вывести его из ступора. С двух сторон его открытого буквой «О» рта видны глубоко врезанные складки. Боковой свет делает их еще острее.

Оберштурман нашел себе занятие. Как и на U-96 он держит секундомер в левой руке, а правой записывает точное время бомбометания – очень аккуратный человек. В паузах между сбросом бомб он смотрит на свой секундомер – левое предплечье согнуто. При этом словно сверяясь, то и дело посматривает на нас. Это выглядит так, как будто он хочет, стоя с часами в руке, отмерить нам время подъема, только не знает точно, сколько его потребуется...
Рефлекторно улыбаюсь оберштурману. Это заметно раздражает его: Он совсем не понимает, что значит моя ухмылка. Опускает взгляд и снова смотрит на секундомер.
- Взять бы реванш, да засандалить этим собакам торпеду! Контратаковать! Влепить бы по самые помидоры! Прямым попаданием в машинную установку, так что от этих свиней больше ничего не останется: несколько спасжилетов, куски плотика и деревянный мусор, и даже шкурки мясной не найдут. Да вот эти стервятники с неба не оставляют нам никаких шансов. Они-то и держат нас на глубине. Создают преимущество для себя. И эти падлы знают свое дело!
Оберштурман бросает вопросительный взгляд на командира. Также раздражает его и то, что мы ждем, словно приговоренные, следующего взрыва. Но вот командир делает движение: Поворачивает голову вперед – в направление гидроакустической рубки. Голос его звучит невыразительно, когда он, наконец, спрашивает:
- Нет новых пеленгов?
Акустик отвечает не сразу. Затем глухим голосом говорит:
- Контакт. Пеленг 40 градусов – становится слабее.
Командир едва заметно подергивает плечами. Вместе с этим чувствую нервное облегчение и делаю глубокий вдох.
В этот момент акустик дает новый пеленг. Теперь командир реагирует сразу. Он приказывает:
- Лево на борт!
Жду. Сейчас командир должен был бы приказать всплыть. Но он не отдает такую команду. Хочет ли он показать противнику узкий силуэт лодки, с тем, чтобы тот мог найти только небольшой угол касания своими Asdic-импульсами? Ожидает ли командир от этого дополнительного шанса? Не будет ли провалом принятие такого решения?

Вахтенный инженер бросает через плечо короткий взгляд, ожидая новую команду. Наконец командир полушепотом произносит:
- Всплываем!
По моим прикидкам, один из Томми сейчас должен быть как раз почти в положении ноль. Командир действует, тщательно все продумав.
Снова металлический стук по обшивке лодки – звук резкий, напоминающий перестук камешков в пустой консервной банке. Трижды проклятый звук Asdic! Он не просто входит в слуховой проход и давит на барабанную перепонку, этот звук буквально выдавливает тебе ухо изнутри: И если он длится долго, то буквально въедается в голову, до тех пор, пока не заполнит весь череп.
 Делаю несколько глубоких вдохов. Сильным, спокойным дыханием пытаюсь уменьшить сильное сердцебиение. Осторожно, чтобы не произвести никакого шума, перевожу свой вес на переднюю часть стоп ног, затем на пятки, наконец, почти на самые пальцы ног. Я не решаюсь на большее движение. Когда снова стою  на ровной стопе, изгибаю пальцы ног в сапогах также, как делал раньше, будучи ребенком, когда перебирал стеклянные шарики на полу, пытаясь схватить их пальцами ног и затем отбросить в сторону.

- Курсовой 10 – кормовой контакт! - приказывает вахтенный инженер. Оберштурман все еще держит в руке секундомер.
Мы стоим неподвижно, будто предстоит стрелять с очень большой выдержкой: Мы замерли, словно боясь размазать изображение на фото, даже веками не моргаем.
А мысли мои снова и снова безумно крутятся словно винты, показавшиеся из воды при высоком волнении. Надо быть начеку, чтобы не свихнуться.
Мысль бьется загнанной птицей: Летом надо ходить босиком! Сэкономить на сапогах. Тина охладила бы горячие от солнца гранитные плитки тротуаров и после ливня дала бы чувство удовлетворения при ходьбе босиком! Представляю себе, как черная тина с хлюпаньем выжималась бы между пальцами ног! Как быстро становились бы серыми, высыхая, черные следы наших ног на этих плитках...
А что там с повреждениями? Под контролем ли они? Не прослушал ли я доклады?
Командир попеременно закусывает между зубов то левую, то правую половинку нижней губы. Глаза закрыты: Он должен все рассчитать. Если бы только я мог помочь ему в этом! Но даже самым незначительным указанием не могу ему помочь. Он должен совершенно самостоятельно думать о противнике, продумывать предположения о его намерениях, делать выбор между двух, трех, а то и четырех таких предположений, а в случае, если противник передвинется, то снова молниеносно изменить в голове, будто на калькуляторе, установленные расчеты, закрутить снова арифметические барабаны, найти новые результаты и ввести новые числа в вычисление: собственный курс, курс противника, предполагаемое намерение противника – запасной курс.
То, что еще секунду назад было правильным, может стать ошибочным уже в следующий миг. Со слишком поздними поправками мы можем попасть в такое же затруднительное положение, словно и вовсе не реагировали на ситуацию. При такой игре в реакцию и ответную реакцию наша жизнь будет зависеть от каких-то секунд. От градусов положения рулей глубины и углов перекладки, от режима работы электродвигателей. Без головокружения этого не продумаешь.

Протискиваюсь очень медленно так далеко вперед, что могу видеть и проход к носовому отсеку, а вместе с тем и акустика, далеко высунувшегося из своей выгородки.
По страдальческому выражению его лица делаю вывод, что сейчас снова будет дробь щелчков по корпусу. А он, кажется, уже услышал звук сброса глубинных бомб.
Ладно, приготовимся: тверже напрячь брюшные мышцы, создать давление на кишки и одновременно сжать ягодичные мышцы! Глаза закрыть!
Два резких взрыва молотят по нам. Темнота... Внезапно чувствую руками жирные листы настила. Что это? Я что, свалился на пол? Невероятно: бомбы оторвали меня от штенгеля. Наверное, от того, что я не слишком крепко держался за трубу подо мной. Обеими руками, словно тисками, следовало мне сделать это. Кстати, что это за труба? Куда эта ледяная труба, собственно говоря, ведет?
Внезапно во мне поднимается глухая ярость: Я сбит с ног! Эти свиньи сбили меня на пол! Я не был готов к такому подлому удару. Ведь именно в эту секунду я еще недостаточно закрепился.
Лучи карманного фонарика подрагивают над всем пространством лодки. Наконец включают аварийное освещение. Отскочившая краска с потолка кружит в воздухе похожая на рой снежинок... Никакого понятия, кто опять привел в порядок аварийный свет.

Я буквально каждой порой своего тела чувствую иезуитские пальцы сонара ощупывающего нашу лодку. Ее стальная кожа по всем параметрам тоньше, чем моя собственная. Всего два сантиметра корабельной стали! И к тому же многочисленные сварочные соединения, заклепки и фланцы! Да, вот если бы мы сидели в прочной, совершенно закрытой стальной сигаре! Но как есть, так и есть! К имевшимся технологическим отверстиям прочного корпуса лодки добавились теперь еще новые вводы для шноркеля, а в стене рубки прорезаны дополнительные отверстия...
Словно желая укрепить устойчивость нашей стальной «кожи», напрягаю все свои мышцы. Одновременно это хорошо и для меня: они перестают мелко дрожать!

У нас снова образовался дифферент на корму, и он все возрастает. Несколько консервных банок громыхают, катясь по центральному посту. Господи правый, мы не можем позволить себе такой шум! Они же услышат нас без всяких инструментов, просто через днище своего корабля! Почему вахтенный инженер ничего не предпринимает? А где он сам?
В этот миг в кормовой переборке появляется лейтенант-инженер, поспешно шепчет что-то вахтенным центрального поста и исчезает снова, как приведение.
Командир принял управление горизонтальными рулями. Но почему ему приходится шепотом отдавать указания, если, так или иначе, на лодке такой шум?
От акустика не поступают новые доклады. А командир массирует себе бедра. Это выглядит чудовищно – будто он хочет активизировать этими движениями силу своего воображения. Но даже щелчки и потрескивания в лодке не изменяют его реакцию.
Мы имеем дело с чертовски крутыми парнями. К тому же довольно экономными. Они не сбрасывают свои глубинные бомбы просто так. Они вообще не спешат. Никакой халтуры. Они точно хотят знать местоположение лодки и прижать ее к ногтю.
А у нас по-прежнему сохраняется дифферент на корму. Меня здорово раздражает ощущение косо наклоненного пола под ногами. В одном уверен: проникшая вода должна быть удалена за борт. Нам нужна четкая дифферентовка. Такое неустойчивое положение лодки как теперь мы себе не можем позволить. Плавучесть ее значительно уменьшена. А плавучесть это все! Это основное правило управления движением подлодки. Нам нужно чертовски больше места для маневра  up-and-down .
Скорее всего, мы все еще находимся в этом сложном фарватере! Узком и к тому же еще изогнутом как солитер!
Словно отвечая на мои мысли, раздается голос командира:
- Так не пойдет. Мы должны принять еще влево!
- Там же наше минное поле! - предостерегает оберштурман.
- Ну и что? Мы же знаем, что их ставили не слишком тщательно.
Хорошо! Наконец командир заговорил как Старик. На каждую мину кораблей не напасешься! – Утрись, салага!
Какова же глубина в этом районе? Подхожу к штурманскому столику и смотрю: 35 метров. Не совсем то, что нам надо.
То, что замышляет командир лодки, довольно рискованно. И смысл имеет только в том случае, если противник тоже знает про минное поле и опасается его. Но тут я могу успокоиться: Томми, скорее всего, совершенно точно знают, где мы разместили наши хлопушки...
- Позабавимся, господа! - раздается за спиной.


                Продолжение следует...


Рецензии