Косуля

   Почти всегда, когда вижу это животное, с грациозным упругим изящно-утончённым  телом, меня охватывает грусть, сродни той, что исходит из  чувства вины. Ко мне возвращаются те воспоминания, для коих лучшим местом их пребывания были бы такие  глубины подсознания, из которых тропинки к памяти густо заросли бы травой. И, хотя частично такое уже  произошло, хотя память не часто будоражится давно погрузившимся на её дно событием, но иногда нет-нет, да и вспомнятся те затравленно испуганные, покрывающиеся поволокой покорности неизбежному, невинные глаза, вселяя в душу нечто ноющее и тоскливое.
   Летним июльским днём самого начала восьмидесятых наш понтонный полк к нескрываемой радости всего офицерского и рядового состава, покинул, наконец, место постоянного своего городского расположения и выдвинулся в район летних лагерей, который находился в лесистых окрестностях городка Зандау, севернее от него. И нельзя сказать, что сидячий образ жизни нашей воинской части, каким-то чудом дислоцировавшейся в самом центре Магдебурга, на живописном берегу Эльбы с поросшим ивами островом посредине, так уж надоел. Просто, жажда смены обстановки, желание перемен и чего-то нового, не чужды и людям военным. Предчувствие допустимой вольницы захватывало всех без исключения, пусть и  перемежалась она учениями по наведению понтонных переправ, наработкой соответственных навыков у рядовых и офицеров, подгонкой и улучшением временных нормативов и проч. Манил к себе дым костров и полевой кухни, запах жареных грибов, купание в озере, вкус и аромат прохладных ягод лесной малины, земляники, ежевики. Офицерские забавы были уровнем повыше, посолиднее – браконьерство и рыбалка, тесно сопряжённые с ночными палаточными пирушками. Каждому из них полагалось привезти из ГДР, кроме всего прочего, трофеи в виде лакированных настенных рогов и набора ножей «козья ножка».
   В нашем ВИРе (взводе инженерной разведки) служили два неразлучных друга сибиряка, два «старичка». Слово это употребляю не в смысле солдатской иерархии, а почти в смысле буквальном, ибо никогда до того не доводилось встречаться со столь взрослыми юношами. Я был старше их по возрасту, но, находясь рядом, всегда чувствовал себя подростком среди солидных дядечек. Неспроста пользовались они непререкаемым авторитетом у начальства, неспроста были на привилегированном положении, неспроста каждый из них за два года службы по три раза побывал в отпуске на родине. Это именно из-под их умелых рук выходили те самые красивые и престижные наборы ножей, те отливающие своими глянцевыми поверхностями украшения в виде настенных рогов. Кроме того они были искусными краснодеревщиками, а дома – в красноярской тайге на охоте – чувствовали себя, как рыба в воде.  Перед ними заискивали офицеры, добиваясь их благосклонности и расположения к себе. Словом достоинств всех не перечесть. В моей же голове никак не могло уложиться: как к девятнадцати годам человек способен набраться всех тех житейских кладезей, всего того практицизма и умения? Звали «старичков» Геннадий и Владимир.
   Стояло чудесное немецкое лето, с умеренной температурой, без иссушающей жары, с лесной прохладой, и даже вечерние назойливые тучки лесных кровожадных комаров не портили впечатления. Полк уже несколько дней как окунулся в атмосферу бивуачной жизни. Все мы уже к ней привыкли, освоились. И вот как-то ясным утром, наполненным деловитой суетой и движением, я увидел картину, заставившую меня замереть на месте – прямо между палатками три бойца из нашего взвода улыбаясь и оживлённо переговариваясь между собой, гладили небольшое коричневое бело-пятнистое существо. Это был совсем молоденький козлёнок косули. Он, казалось, ничуть не боялся людей. Это можно было объяснить, вероятно, тем, что жители недалёкой отсюда деревушки подкармливали его. В доверчивом ожидании тыкался он мордочкой в солдатские ладони, надеясь получить вознаграждение за ту свою доверчивость. Не удержался и я от соблазна подойти и прикоснуться к гладкой шерстистой спинке, к влажному мягкому пятнышку чёрного носа, к двум бугоркам на голове пробивающихся рожек. Лица солдат излучали ту теплоту и нежность, которая невольно отражается в лице каждого человека, когда он общается с ребёнком…
   Вдруг, неведомо откуда взявшаяся на абсолютно чистом до того небе, туча заслонила своим грязным пакляным боком солнце, отчего всё вокруг сразу омрачилось, стало меньше ярких цветов, поблекли даже полутона. Она словно привела с собой человека, который в подражание ей таким же образом подействовал на всех нас. То был «старичок» Владимир, который должен был в это самое время вместе со своим другом и ещё двумя бойцами и водителем упаковывать и грузить снаряжение для водной разведки в кузов взводного ЗИЛа-131. Лицо его, увидев происходящее, поначалу выразило немалое удивление, которое не замедлило смениться выражением хищного охотничьего азарта. Быстрым взглядом оценив ситуацию и, вероятно, отметив про себя, что узкое место между палатками не позволяет осуществить задуманное, он с притворной ласковостью, издавая какие-то успокаивающие гортанные звуки, взял доверчивое животное за холку и тихо повёл его оттуда. Тоненькие ножки козлёнка охотно и бодро засеменили туда, куда их вели. Но едва они оказались на широком пространстве, Вова крепко обхватив рукою шею козлёнка, повалил того на землю, для верности навалившись на него всем своим телом. Не успели все мы, не ожидавшие ничего подобного, опомниться, как он спорым движением выхватил из ножен штык-нож автомата АК-74 и сопя от напряжения стал пилить ним горло обезумевшей от страха, ужаса и боли косули. Лезвие было тупо и никак не могло прорезать кожу.
   - Генка! - что есть силы заорал «охотник» - Генка!
Тот, с удивлённым, отчасти даже растерянным лицом, не замедлил появиться через пару секунд.
   - Тащи столярный! Нож столярный давай!
   Дважды повторять смышлёному Генке не требовалось. Он с обезьяньей юркостью запрыгнул на борт машины, чуть повозился там в поиске и, найдя нужное, в мгновение ока был на земле. Острый, как бритва, столярный сделал то, что не смог сделать штык-нож, сделал надёжно – кровь брызнула, окропив маскхалаты палачей, тем самым ещё более придав им маскировочного  окраса. Всё произошло настолько быстро, что все наблюдавшие за актом того первобытного кровопускания не успели вымолвить и слова.
   - Вот! Вечером картофанчик с дичью будет! - увесисто сказал кряжистый и основательный Вова, с чувством удачно завершённого дела обтирая о траву штык-нож.
   - Попробуете нашей сибирской юшки! - в тон своему товарищу весело подмигнул не столь основательный балагур Генка.
   Мы же все стояли и в каком-то тупом оцепенении смотрели в погасшие глаза косули, ещё за минуту до того излучавшие такое доверие к людям и надежду на них. Никто из нас не сказал ничего, никто не выразил того, что было, у каждого на душе. Все как-то стыдливо и неловко, как будто после чего-то недостойного, чего-то постыдного, опускали глаза, стараясь не смотреть друг на друга. Я пытался разобраться в себе. Почему? Почему я не остановил то «заклание агнца» и даже не попытался это сделать? Почему не могу и после свершившегося, выразить всё, что думаю о подобного рода «охоте»? Почему вообще ни один из нас, наблюдавших, находясь словно под неким гипнозом, не вмешался? …И, в конце концов, я понял, что всех нас остановило, что сделало нас лишь молчаливыми свидетелями такого, чему свидетелем лучше не быть. Это было ложное, несформировавшееся ещё понятие мужественности: не прослыть слабаком, не быть заподозренным в боязни крови, не выказать своей жалости, не проявить сострадание.
   Ближе к вечеру, когда все дневные дела были переделаны, в расположении взвода появился начальник штаба полка майор Митяй, у которого сибиряки «старички» были в любимчиках. Увидев, как оба ловко разделывают, привязанную к ветке дерева за задние ноги, тушку козы, он, удивившись, спросил:
   - А это чудо природы откуда?
   - Уметь надо, товарищ майор! - бодро и заговорщицки выпалили друзья.
   - Ну, молодцы, молодцы! - удовлетворённо, тоном давая понять, что он в их способностях и не сомневался, произнёс начштаба.
   - Приходите на юшку с дичью, товарищ майор!
   - Ну что ж, если приглашаете – приду…, - благосклонно кивнул тот головой и пошёл по своим делам. 
   Было уже почти темно, когда большой закопчённый снаружи чёрной сажей и белый внутри походный казанок, весело кипел над потрескивавшим дровами костром, обдавая обоняние запахом картошки с тушёным мясом, перемешанным с запахом дымка. Два охотника-кулинара поочерёдно помешивали варево, осторожно пробовали его на соль, словом, совершали тот кулинарный ритуал в приготовлении своей сибирской юшки из дичи, результат которого  должен был всех удивить. Над затихающим лагерем, над лесом опустилась ночная темень, лишь слегка разрежаемая светом от луны и костров, уже в двух шагах от которых каждый подвергался мощным атакам комаров. Весь личный состав взвода с дымящимися горячим паром котелками в руках прятался от них в палатке. Стучали алюминиевые ложки об алюминиевые котелки, слышались похвалы кулинарам, звучал смех на незамысловатые солдатские шутки. Начштаба так и не пришёл и его доля, с самыми аппетитными кусочками мяса медленно остывала вместе с остывающими углями на затухающем костре. Я украдкой иногда бросал взгляды на тех бойцов, кто были свидетелями утренней сцены. И мне казалось что они, как и я, с усилием преодолевая  себя, давясь, глотали ту, будь она неладна, юшку. Сам я с отвращением съел ложки три, не более, того кулинарного охотничьего шедевра, выйдя из палатки выплеснув его в кусты.
   С тех самых пор всегда чувствую вину, когда вижу косулю. Всегда мне кажется, что в её взгляде таится укор – укор моей человеческой слабости… 
                14 июля 2013 г.