Гносеология

   ЭТИКА И ЭТОЛОГИЯ

4. Гносеология


Глас народа - глас божий. (поговорка)

Наше созерцание внешнего мира не просто сенсуально, но, главным образом, интеллектуально, т.е. обуславливается не одними чувствами, но, выражаясь объективно, и мозгом. (Шопенгауэр)

Ощущение - продукт нашей культуры. (Вертгеймер)

В отличие от истинностной гносеологии, характерной для классической парадигмы научного знания, современная (постнеклассическая) наука ориентирована на модельную гносеологию, т.е. признаёт нормальным наличие взаимодополнительных моделей и принципиальную незавершённость всякого конечного знания. (Назаретян)

Наука занимается истинностью высказываний, философия - их смыслом. (Поэтому эстетика считается частью философии: она пока в основном занимается выяснением смысла своих основных понятий.) Работа Эйнштейна имеет и философское значение: он переосмыслил понятие времени. (Шлик)

До возникновения Вселенной понятие времени лишено смысла. На это впервые указал Блаженный Августин. (Хокинг)

Без необходимости не следует утверждать многое. То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего. (Оккам)


Философы указывают: трудно провести границу между тем, что есть, и тем, что кажется.

Философы молчаливо полагали: априорное = несомненное. Между тем, априорное знание формируется в ходе естественного отбора, обеспечивающего его истинность (и то не абсолютную) лишь в пределах условий обычных для вида в период формирования этого знания.

Априорные представления - это отражение опыта, но не индивидуального, а коллективного. Они управляются дарвиновскими законами. Именно это имел в виду деКарт, когда говорил, что Бог не может вводить нас в заблуждение, следовательно материальный мир существует, а не кажется. Многие моральные нормы и орудия труда, не изобретены (и даже не понимаемы) никаким индивидуальным умом.

Кроме индивидуального осознаваемого разума существуют индивидуальный неосознаваемый разум - интуиция, коллективный сознаваемый разум - наука, и коллективный неосознаваемый разум, вырабатывающий традиции; каждый из этих четырех типов разума имеет в определенных случаях преимущества перед остальными.

Знания индивида можно разделить на врожденные, приобретенные лично и полученные от себе подобных. Врожденные знания (безусловные рефлексы) преобладают у насекомых, но и у нас они есть. Бо`льшую часть знаний человека составляют знания, полученные от других людей; вероятно, это является главным отличием человека от других видов млекопитающих. Узнанное лично можно подразделить на воспринятое органами чувств и установленное посредством умозаключений (как осознанных, так и неосознанных - озарение). Узнанное от других можно разделить на то, что когда-то кем-то было воспринято органами чувств или получено умозаключением, а также на никем конкретно не открытое, а сложившееся из случайных, может быть, даже неверных восприятий и умозаключений, искажений при передаче другим и т.п., и сохранившееся путем естественного отбора; этому виду знания свойственны те же закономерности, что и врожденному, генетически обусловленному. Конечно, это подразделение путей познания очень условно; как правило, имеется смесь их всех в разных пропорциях; например, врожденными у млекопитающих являются не столько знания, сколько предпосылки к ним. На первый взгляд может показаться, что бо`льшая часть знаний современного человечества содержится в книгах, а устная традиция потеряла свое значение; на самом деле книги имеют значение лишь постольку, поскольку мы понимаем смысл слов, из которых они состоят.

Весьма архитипичен образ человека, ищущего монету не под тем столбом, под которым он ее потерял, а под тем, на котором есть фонарь. Не имеющий денег на хорошего врача или не умеющий отличить хорошего от плохого верит знахарю. Не умеющий отыскать истинную религиозность в церкви идет в примитивную секту. Стремящийся понять происходящее вокруг обращается к "геополитике" и разоблачению жидомасонов. Стремящийся к знаниям долгим годам учения предпочитает астрологию (а чаще даже псевдоастрологию - лжелженауку), дайджесты восточной мистики, различные гадания.

Представление о существовании сверхъестественных способностей типа телепатии плохо согласуется с эволюционной теорией. Ведь если бы нечто подобное существовало, то оно, будучи выгодно для выживания, было бы подхвачено отбором и быстро распространилось бы. Сказанное относится и к способности получать энергию не за счет окисления пищи, а "из космоса" или как-нибудь в этом роде. Впрочем, иногда тут дело в злоупотреблении словом "энергия": термин "психическая энергия" имеет право на существование, но употребляя его, надо отдавать себе отчет, что речь идет о понятии, не имеющем ничего общего с энергией физической (в частности, нет никакого закона сохранения психической энергии: часто ее становится тем больше, чем больше ее тратишь, это и называют несколько поэтически получением энергии из космоса). Разумеется однако, и врожденные, и приобретенные способности разных людей очень различны и часто недооцениваются. Встречаются люди с атавистически гипертрофированной 1-й сигнальной системой, с повышенной способностью бессознательно извлекать информацию из мимики, запахов, ощущать слабые изменения температуры и т.п. - их и называют экстрасенсами (когда этому слову можно придать какой-то разумный смысл).

Паранаука отличается от науки не предметом, а методом: некритическим отношением к фактам. Наука выработала приемы, уменьшающие вероятность использования ложных фактов: прежде всего, следует учитывать по возможности все обстоятельства, могшие повлиять на факт. Для этого в эксперименте желательно варьировать по одному все его условия (аналогично в астрономии, истории и т.п. желательно набрать факты, имевшие место при всевозможных вариациях обстоятельств). Например, в медицине при установлении эффективности того или иного метода лечения надо не только иметь статистику по применению этого метода, но и сравнить результаты с имевшими место в контрольной группе, где этот метод не применялся, а все остальные обстоятельства были те же; в частности, желательно, чтобы разделение больных на группу, к которой применяется метод, и контрольную было случайным, и чтобы больные не знали, к какой группе они принадлежат (последнее трудно осуществимо, когда метод в том и состоит, что больному внушают, что его лечат каким-то особо эффективным методом).

Есть мнение, что лжеученый отличается от ученого отношением к фактам, противоречащим принимаемой им теории: ученый пересматривает теорию, а лжеученый отвергает факт. Однако паранаука грешит не этим: ей вообще не свойственно стремление построить непротиворечивую теорию. Про науку всё меньше можно сказать, что она выводит теорию из фактов. Современный ученый, скорее, угадывает теорию, а затем сравнивает ее выводы с известными фактами. Однако, чтобы теорию можно было признать верной, не достаточно, чтобы она объясняла уже известные факты, не входя в противоречие ни с одним из них; теория принимается лишь после того, как сумеет предсказать факты еще не известные. Например, общая теория относительности А. Эйнштейна сумела объяснить дрейф перигелия Меркурия (не только факт дрейфа, но и его величину); но триумфом теории было не это, а обнаружение отклонения света, проходящего вблизи массивного тела - этот факт был предсказан теорией относительности до его обнаружения.

Также дело обстояло и с эволюционной теорией Дарвина: из нее следовало, что должны были существовать ряды переходных форм, связывающие современные виды с их предками; поиск таких форм был начат сразу после опубликования "Происхождения видов", и он принес (и продолжает приносить) многочисленные плоды. Поэтому факт эволюции не оспаривает сегодня ни один серьезный ученый. Иначе обстоит с механизмом эволюции - естественным отбором; его наличие не подвергается сомнению, но не все согласны, что естественный отбор является ведущим фактором эволюции, все остальные ее механизмы (половой отбор, гибридизация, перенос генов вирусами) находятся под его контролем и имеют меньшее значение. Однако никаких выдерживающих критику альтернатив естественному отбору предложено не было.

Если встречается факт, противоречащий надежно установленной теории, то естественно предположить, что факт ошибочен; обычно теорию пересматривают только при многократном повторении подобных фактов и невозможности найти в них ошибки. Новая теория чаще всего не отменяет старую, а устанавливает границы ее применимости.


Значения всех понятий и слов, образующиеся посредством взаимодействия между миром и нами самими, не могут быть точно определены. А это значит, что мы не знаем точно, в какой степени они могут нам помочь в познании мира. Иногда мы знаем, что они применяются в некоторых очень широких областях внутреннего или внешнего опыта, но мы никогда точно не знаем, где лежат границы их применимости. Это имеет место даже в отношении простейших и наиболее общих понятий, как существование или пространство и время. Поэтому путем только рационального мышления никогда нельзя прийти к абсолютной истине. (Гейзенберг)

Что Кант не предполагал, так это возможность, что априорные понятия, являющиеся предпосылкой для науки, в то же время имеют ограниченную область применения. (Гейзенберг)

Для физика "вещь в себе", поскольку он применяет это понятие, в конечном счете есть математическая структура. Однако в противоположность Канту эта структура косвенно выводится из опыта. При таком измененном понимании кантовский априоризм косвенно постольку связан с опытом, поскольку он образован в процессе развития человеческого мышления в далеком прошлом. Следуя этому аргументу, биолог Лоренц однажды сравнил априорные понятия со способами поведения, которые у животных называются врожденной схемой. Фактически весьма вероятно, что для некоторых примитивных организмов пространство и время отличаются от того, что Кант назвал пространством и временем как чистыми формами созерцания. Эти формы созерцания, по-видимому, принадлежат человеческому роду, но вовсе не принадлежат миру независимо от человека. (Гейзенберг)

В XIX веке естествознание было заключено в строгие рамки, которые определяли не только облик естествознания, но и общие взгляды людей. Эти рамки во многом определялись основополагающими понятиями классической физики, такими, как пространство, время, материя и причинность. Понятие реальности относилось к вещам или процессам, которые мы воспринимаем нашими чувствами или которые могут наблюдаться с помощью усовершенствованных приборов, представленных техникой. Материя являлась первичной реальностью. Прогресс науки проявлялся в завоевании материального мира. Польза была знаменем времени. С другой стороны, эти рамки были настолько узкими и неподвижными, что трудно было найти в них место для многих понятий нашего языка, например понятий духа, человеческой души или жизни. Дух включался в общую картину только как своего рода зеркало материального мира, и если свойства этого зеркала изучались в психологии, то ученые всегда впадали в искушение - если продолжать это сравнение - направить свое внимание больше на механические, чем на оптические свойства этого зеркала. И здесь еще пытались применять понятия классической физики, особенно понятие причинности. Подобным образом и жизнь понималась как физико-химический процесс, который происходит по законам природы и полностью определяется законом причинности. Это понимание получило сильную поддержку со стороны дарвиновского учения о развитии. Особенно трудно было найти место в этой системе знания для тех сторон реальности, которые составляли предмет традиционной религии и которые теперь представляются более или менее иллюзией. Только этические ценности христианской религии, по крайней мере вначале, принимались этим движением. Если теперь возвратиться к вопросу, что внесла в этот процесс физика нашего века, то можно сказать, что важнейшее изменение, которое было обусловлено ее результатами, состоит в разрушении неподвижной системы понятий XIX века. (Гейзенберг)

В основе наших суждений имеется известное число существенных понятий, которые управляют всей нашей умственной жизнью; философы со времен Аристотеля называют их категориями разума; это понятия времени, пространства, рода, числа, причины, субстанции, личности и т.д.. Они являются как бы рамками, заключающими в себе мысль. До настоящего времени имелись две доктрины: для одних категории были невыводимы из опыта, они логически предшествовали ему и являлись условием его возможности, вот почему и говорят, что они априорны; для других, напротив, они построены из отдельных опытов индивидуальным человеком, который и является их творцом. Даже по теории Спенсера категории - результат индивидуального опыта; различие между заурядным и эволюционным эмпиризмом заключается в том, что согласно последнему результаты индивидуального опыта закрепляются при помощи наследственности; но это закрепление не придает им ничего существенно нового, оно не вводит в них никакого элемента, который возник бы помимо индивидуального опыта; а та необходимость, с которой категории мыслятся нами теперь, в глазах эволюционной теории есть лишь продукт иллюзии, предрассудок, пустивший прочные корни. Приемлем ли тезис эмпиристов? При утвердительном ответе пришлось бы отнять у категорий все их характеристические свойства: они отличаются от всех других знаний своей всеобщностью и необходимостью; они являются общей связью, соединяющей все умы. Категории не только не зависят от нас, но предписывают нам наше поведение; эмпирические же данные имеют диаметрально противоположный характер; таковы два вида знаний, представляющие собой как бы два полюса ума. В подобных условиях вывести разум из опыта значит заставить его исчезнуть, ибо такой вывод равносилен сведению всеобщности и необходимости, характеризующих разум, к иллюзиям, которые могут быть практически удобны, но не имеют под собой никакой реальной почвы. Классический эмпиризм примыкает к иррационализму. Априористы, несмотря на смысл, обычно придаваемый этому ярлыку, более почтительны к фактам, они не допускают как самоочевидную истину того, что категории созданы из одних и тех же элементов, что и чувственные восприятия. Априористы суть рационалисты, они верят, что мир имеет и логическую сторону, находящую высшее выражение в разуме; однако для этого им приходится приписать разуму способность переходить за пределы опыта и нечто присоединять к тому, что ему дано непосредственно. Но беда их в том, что они не объясняют этой способности: каким образом мы можем находить в вещах отношения, которые не может дать нам непосредственное наблюдение? Отвечая на этот вопрос, иногда прибегали к фикции божественного разума, простой эманацией которого является разум человека; но эта гипотеза имеет тот недостаток, что она висит в воздухе, не может быть экспериментально проверена, следовательно не удовлетворяет условиям, предъявляемым к научной гипотезе. Сверх того, категории человеческой мысли никогда не закреплялись в одной неизменной форме; каким же образом неизменность божественного разума может объяснить эту непрерывную изменяемость? Разум как форма одного лишь индивидуального опыта означает отсутствие разума; а если за разумом признать способности, ему бездоказательно приписываемые, этим мы ставим его вне природы и вне науки. (Дюргейм)

Но если допустить социальное происхождение категорий, то дело примет совершенно иной оборот. Рационализм, свойственный социологической теории познания, занимает среднее место между эмпиризмом и классическим априоризмом. Для первого категории суть чисто искусственные построения, для второго они - данные чисто естественные; для нас они в известном смысле произведения искусства, но искусства, подражающего природе с совершенством, способным увеличиваться безгранично. Основное положение априоризма гласит, что знание состоит из двоякого рода элементов, не сводимых друг к другу. Наша гипотеза удерживает целиком этот принцип. Знания, которые зовутся эмпирическими, возникают в нашем уме под прямым действием объектов, мы имеем тут дело с индивидуальными состояниями, которые всецело объясняются психической природой индивида; напротив, категории являются существенно коллективными представлениями, они выражают собой те или другие состояния коллективности. Нельзя выводить коллективные представления из индивидуальных, как нельзя выводить общество из индивида, целое из части, сложное из простого. Коллективные представления - продукт обширной, почти необъятной кооперации, которая развивается не только в пространстве, но и во времени; в них сконцентрировалась своеобразная умственная жизнь, бесконечно более богатая и сложная, чем умственная жизнь индивида. Отсюда понятно, почему разум обладает способностью переходить за пределы эмпирического познания: он обязан этим не какой-нибудь неизвестной мистической силе, а тому факту, что человек, согласно известной формуле, есть существо двойственное, в нем два существа: индивидуальное, имеющее корни в организме, и социальное, которое является в нем представителем наивысшей реальности интеллектуального и морального порядка, какую мы только можем познать путем наблюдения. Эта двойственность имеет следствием в порядке практическом несводимость морального идеала к утилитарным побуждениям, а в порядке отвлеченной мысли - несводимость разума к индивидуальному опыту. В какой мере индивид причастен к обществу, в такой он естественно перерастает себя и тогда, когда мыслит, и тогда, когда действует. Обновленная теория познания сохраняет все основные начала априоризма, но в то же время вдохновляется духом того позитивизма, которому пытался служить эмпиризм; она не лишает разум его специфической способности, но объясняет ее не выходя за пределы наблюдаемого мира; она утверждает как нечто реальное двойственность нашей умственной жизни, но сводит ее к ее естественным причинам. Категории перестают быть в наших глазах фактами первичными, не допускающими анализа, простыми понятиями, которые первый встречный мог извлечь из своих личных наблюдений, и которые к несчастью усложнило народное воображение. Напротив, они считаются нами ценными орудиями мысли, терпеливо созданными в течение веков общественными группами, вложившими в них лучшую часть своего умственного капитала. Если в глубине нашего сознания мы попытаемся отделаться от категорий, мы встретим непреодолимое сопротивление внутри и вне нас: извне нас осудит общественное мнение, а так как общество представлено и в нас, то оно будет сопротивляться и здесь. Социальные волнения имели почти всегда своим следствием усиление умственной анархии; это служит доказательством того, что логическая дисциплина есть лишь особый случай социальной дисциплины. (Дюргейм)

Мы не только не допускаем существования какой-то антиномии между наукой с одной стороны и моралью и религией с другой, а убеждены, что эти различные виды человеческой деятельности проистекают из одного и того же источника. Это уже хорошо понял Кант, поэтому он и сделал из теоретического и практического разума две различные стороны одной способности. Мыслить рационально значит мыслить согласно законам, общеобязательным для всех разумных существ; действовать нравственно значит действовать согласно правилам, которые без противоречия могут быть распространены на всю совокупность воли. Другими словами, и наука, и нравственность предполагают, что индивид может подняться выше своей личной точки зрения и жить безличной жизнью. Но учение Канта не объясняет, как возможно противоречие, в которое человек так часто впадает, почему он принужден делать над собой усилие, чтобы превзойти свою индивидуальность, и почему безличный закон должен обесцениваться, воплощаясь в индивиде. Можно ли сказать, что существует два противоположных мира, к которым мы одинаково причастны: мир материи и чувственных восприятий с одной стороны и мир чистого и безличного разума с другой? Но ведь это только повторение вопроса в почти одинаковых терминах, т.к. дело идет именно о том, почему нам нужно вести совместно эти два существования, почему эти два мира, кажущиеся противоположными, не остаются один вне другого. Единственной попыткой объяснить эту странную необходимость была мистическая гипотеза грехопадения. Напротив, всякая тайна исчезает с признанием, что безличный разум есть лишь другое имя коллективной мысли. Последнее возможно лишь благодаря группировке индивидов. В нас есть безличное начало потому, что в нас есть начало общественное. (Дюргейм)

До настоящего времени приходилось стоять перед дилеммой: или объяснять высшие и специфические способности человека путем сведения их к низшим формам бытия, разума - к ощущениям, духа - к материи, что в конечном результате приводило к отрицанию их специфического характера, или же связывать их с какой-то сверхэкспериментальной реальностью, которую можно было постулировать, но существование которой нельзя было установить никаким наблюдением. Особенно затрудняло наш ум то, что индивид считался целью природы. Но с тех пор, как было признано, что над человеком есть общество, новый способ объяснения человека становится возможным. Чтобы сохранить человеку его отличительные атрибуты, нет больше надобности ставить их вне опыта. Нельзя сказать, способны ли эти объяснения упразднить все проблемы, но нельзя и заранее обозначить границу, которую они не могли бы преступить. (Дюргейм)