1. Другие

Как только доброе летнее солнышко пригрело завалинку, глядь, а дед Еремеич уже сидит, подпирает спиной тёплую стенку. Щурится, улыбается, что-то бормочет в седую бороду. Его за это в деревне Чудиком малохольным прозвали. Им же, соседям-то, не видать, с кем болтает на своей завалинке дед Еремеич. А Еремеич видит – такой же седобородый старичок рядышком на солнышке пригрелся. Глазки под белыми бровями хитренькие, росту малого, рубаха домотканая неподпоясанная, лапотки на ногах лыковые на онучи тесёмками подвязаны.
 - Утречко добренькое, Еремеич!
 - Доброе, ох, доброе, Домовуша!
 - Как здоровьичко-то?
 - Дык, Домовуша, како у меня нынче здоровьичко-то? Одно нездоровьичко, однако! Сам-то как, запечничек?
 Дедок-невеличка поскрёб косматый затылок:
 - Я-то? Дык, я что? Я – что дом твой! Покудова дом в порядке, и мои косточки не ломить.
 Еремеич глубоко вдохнул, шумно выдохнул:
 - Да, Домовуша, хорошо тебе нынче. Я вот тоже скоро домовину себе справлю, от коей сохранность моих косточек будет зависеть.
 - Это правильно, Еремеич! О домовине загодя надобно позаботиться. Да тока спешить занимать её прежде срока негоже. Есть, об чём тебе и на этом свете подумать.
 - А тут, думай не думай, Домовуша, всё одно все там будем!
 - Кады будем, тады и будем. Чегой-то ты захандрил нынче, Еремеич. Опять деток своих вспомнил, что в дальних краях поселились и глаз не кажуть?
 - Да я об них и не забывал ещё!
 Еремеич опустил голову, улыбка сошла с погрустневшего лица.
 - Твои-то постояльцы, небось, опять дО свету нА реку пошли солнышко встречать? - сменил тему Домовуша.
 - Кажный Божий день ходють! И ведь сколько лет живут ужо у нас, а никак не налюбуютси! - оживился Еремеич. - Тишина, сказывают, тут особая. Будто в дом родной, говорят, попадам! А дом-то родной, он ведь не там, где родился, а там, где душой прикипел!
 - Да ещё, ежели своим собственным теплом да заботой наполнил! - поддержал Домовуша. - Я вот давеча от соседей-домовых слыхал, что и наши-то люди не тока под ноги теперича смотрють, а и по сторонам поглядывають. И в небушко головы задирають. Красотами любуютси!
 - Вот тебе и Чёрный кот да Белая ворона! - усмехнулся в усы Еремеич. - Вишь как — сами пришлые, а подле них и наши, исконные, сумели рОдный край будто со стороны увидать. Увидать, да залюбоватьси!

  В это время из своей калитки вышла соседка Матрёна.
 - Чаво, Еремеич, опять сам с собой гутаришь? – спросила она ехидно.
 - А тебе-то, Матрёна, не всё ль равно? Иди-ступай, куды шла!
 - А я можа, с тобой поразговаривать желаю! Али ты с простыми людями и говорить гнушаисси?
 Дед Еремеич покосился на домового. Мигнул, как бы говоря: «Не серчай, братушка, сам вишь, куды от этой бабы денесси!»
 Матрёна не видит, как маленький старичок в лаптях кивает Еремеичу понимающе и проходит в дом прямо сквозь бревенчатую стену. А соседка бесцеремонно подходит к Еремеичу и присаживается прямиком на место Домовуши.
 - Ишь ты! – удивляется Матрёна, - местечко-то тёплое! Будто насидел кто.
 Еремеич ухмыляется в бороду, но помалкивает. А Матрёна внимательным глазом посматривает по сторонам:
 - Твои-то куды пошли?
 - Куды, куды! Туды! Ужо усмотрела! Вот ить, Матрёна, муж у тебя, хозяйство справное, а ты всё по чужим дворам интересуисси!
 - Ты дык, Еремеич, своё-то хозяйство никуды не убежить! А мужик мой с печи тока к обеду сползёть, кады щи поспеють, да каша натомитси. А в чужом-то двору всё текёть, всё меняетси!
 - Вот ты, Матрёна, кукарекнула, а погляди-ка — не рассветат! - с видимым удовольствием поддел соседку Еремеич.
 - Чаво? - круглое лицо Матрёны начало наливаться румяной спелостью. - Это ты к чему, Еремеич?
 - А к тому, Матрёна, что нахваталась ты от своих детей всякого и умничаешь теперича! – хмыкнул Еремеич.
 - Ну и нахваталась! Есть, от кого! А к тебе твои и нос не кажуть! – огрызнулась соседка.
 Еремеич перестал улыбаться и вздохнул:
 - Твоя правда, Матрёна, не кажуть. Ни дети, ни внуки. Далёко шибко обосновались.
 - Далёко, не далёко, а совести у их нету совсем, вот что я тебе скажу! - сердито проворчала соседка. - Даже мать на погост отнесть не сподобились!
 - Будет уж, тебе Матрёна, старое поминать! Вчера не догонишь, а от завтрева не уйдёшь. Зато у меня вона Антоша и Катюня есть.
 - Гляжу я, Еремеич, народ-то перестал открещиваться, глядя на Антошу твово. И шарахаться перестали, ежели он дорогу перейдёть.
 - Всё одно, Матрёна, прозвище Чёрный кот с него теперича никуды не денетси. И Катюня, как, завсегда Белой вороной была, так ею и будет.
 - А можа, всё ж таки, станет как все?
 - По мне, пущай лучше все станут, как она!
 - Нееет, Еремеич! Природа человечья другая. Чёрная природа-то. С серым. И хучь серого поболе, тока, белее – это вряд-ли будет. Так что, Катюня твоя, ежели не посереет, то так и останетси — из ряда вон!
 - Ну и пущай! Жалко тока, детишек им Бог нЕ дал!
 - Да какие ж им детишки-то, Еремеич? Побойся Бога!
 - Неча мне Бога боятьси! Пущай тот боитси, кто Бога гневаеть. А я праведно стараюсь. Бог мне за то и Антошу и Катюней! В утешеньице!
 Еремеич распалился, голубые глаза под серыми бровями сердито зыркнули на соседку:
 - Можа у них детки-то в самый раз стали бы Божьи угодники! Не чета нам с тобой! И детЯм нашим! Твои-то намного-ли лучшее моих будуть? Тоже не заездились! А кады приедуть, помощи не дождёсси! Тока и слышно – маманя не так сказала, маманя не так сделала! Антип твой вабче с печи не слазить, как Анька ваша с мужем прикатываютси! Внучка вон в школу ужо ходить, а тока впервой привезли! Мужик Анькин по деревне хОдить, пузом крУтить, что баба на сносях! Тьфу, прости Господи!
 - Ты моих детей не тронь! – взвилась Матрёна. – Каки ни на есть, а кровинушка. И родителев своих не забывають, ажно с Волги сюды едуть! Не то, что некоторые!
 И пока Еремеич искал слова, чтобы ответить поскладнее, да позабористее, раскрасневшаяся с досады Матрёна тяжело поднялась и, хлопнув калиткой, ушла к себе во двор. Из-за забора раздалось возмущённое куриное квохтание. Матрёнин голос громко чертыхнулся, и оранжевый петух с пышным хвостом, взлетел на разделяющий соседей высокий штакетник.
 - Ку-ка-ре-ку! – разорвал утреннюю тишину его сердитый вопль.

 Еремеич посопел-посопел, да и простил дурную бабу. Не со зла она это ведь. Просто бывает, что правда глаз колет.

Через несколько минут из Матрёниного двора выскочила девчонка лет восьми. Длинная белая чёлка взлетела над медово-карими глазами. Взметнулся из стороны в сторону конский хвост на затылке. Переставляя, словно цапля, длинные красно-коричневые ноги, торчащие из-под ставшего коротким платьица, девчонка подошла к Еремеичу.
 - Здрасьте, дедушка!
 - И тебе не хворать, милая! Эт ты, што-ль, внучка Матрёнина будешь?
 - Я!
 - Как звать-то тебя?
 - Алькой!
 - Это чаво за имечко тако?
 - Ну, Алёнка, значит!
 - Аааааааа! Алёнушка? Ну, садись вот сюды вот, рядышком, Алёнушка. Побалакаем маненько! Меня дед Еремеич все кличут. Ты чаво это из дому-то выскочила, как угорелая? - голос у Еремеича тихий, шершавый. Речь неторопливая, мягкая. Девчонка присела на место Матрёны, уперевшись тонкими руками в тёплые доски.
 - Бабушка откуда-то сердитая такая вернулась! Накинулась ни за что. «Чаво эт ты, Алька, без конца во двор из дома выбегашь? Туды-сюды носисси. Дверь на пятке не стоить!» - передразнила Алёнка точь-в-точь голос Матрёны.
 - Ну, ты баушку-то не хули, Алёнушка! - Еремеич улыбнулся в длинные усы. - Это она так, любя.
 - Да ну их! - надула губки Алёнка. - Мама тоже - только и слышно: «Туда не ходи, сюда не ходи. Это не трогай. Бабушке помогать не забывай!». А сама только и делает, что загорает на огороде!
 - Мать твоя в дом отчий погостить приезжат. Не грех ей в родном дворе на солнышке погретьси. А ты-то чем тут занимаисси? Ведь два дни ужо, кажись, как приехамши?
 - Да, дедушка, третий день пошёл!
 - Не скушно?
 - Немножко. Играть не с кем.
 - А баушке помогать не пробовала?
 - А бабушка меня работать не заставляет, помогать не просит. Всё сама успевает!
 - Ты ведь, Алёнушка, впервой у баушки-то гостишь? Нравитси, али как?
 - Не знаю ещё. А можно вас спросить, дедушка Еремеич?
 - Отчего же нельзя? Спрашивай, свет Алёна!
 - А кто по ночам у нас в доме шуршит?
 - А ты пошто спрашивашь? Сама слыхала?
 - Да. Я вторую ночь просыпаюсь от этого. Сквозь сон слышу — за печкой кто-то возится. Бабушка спит в одной комнате с мамой. Папа на сеновале захотел. А я вот на печке место выбрала. Там вообще-то дедушка Антип обычно спит. Но он согласился пока с папой на сеновале ночевать. Зато, как только я утром спрыгиваю – он уже там!
 - Дааа, на печке-то хорошо! Тепло, спокойно. - Еремеич прищурился, с хитрецой взглянул на Алёнку. - А чаво тебе, милая, не спитси-то?
 - Я и говорю! - доверчиво зашептала девчонка, придвинувшись к деду. - Просыпаюсь — за печкой будто возится кто-то. Я сначала подумала — мыши. Но кошка Мурёна со мной спит, усом не ведёт, как говорит бабушка.
Алёнка шмыгнула носом, как-бы сомневаясь, стоит ли продолжать.
- И чаво? – подбодрил дед.
- А потом как будто кто-то пробежал от печки к окошку, - решилась Алёнка.
 - Ну и?
 - Я позвала бабушку и всё стихло!
 - Вот ты баушку и спроси!
 - А она знает?
 - ХорОша-то хозяйка в своём дому всё знат!
 - А она скажет?
 - А это как спросишь! - Еремеич лукаво прищурился.
 - Дедушка, а почему ваших детей зовут Чёрный кот и Белая ворона? - легко перескочила Алёнка на другую тему.
 - А ты сама-то их видала? Или тока с сорочьих хвостов новости собирашь?
 - Видела вчера. Разве можно их не заметить!
 Еремеич поднял брови, почесал затылок:
 - И что сама-то думашь?
 - Его, наверное, потому что – негр. А она почему Белая ворона?
 - Дети-то оне мне по душе, а не по крови. Кровные мои нынче далече живуть, глаз не кажуть. Сына мово приёмного Антошей кличем. То биш, настоящее имя его — Энтони. А жену евонную — Катей. Кэтрин, значитца, по-ихнему. Это мы тут уж их Антошей и Катюней окрестили. Привычнее нам так-то. А появились Антоша и Катюня в нашей деревне, как будто с другого миру прибыли. Держались друг за дружку, что авоська за небоську.
От него-то поначалу шарахались все: «чур, меня, чур меня!» А как иначе-то — чёрный, как бес из преисподни. Потом попривыкли. Её сперьва жалели — така хорошенька! Не иначе, он её силком около себя держить. Опосля ужо стало ясно — любовь у них.
Оне терпели всё — и открещиванья, и плевки вслед. Поначалу-то оне и не знали почти по-нашему. Катюня перьвая потихоньку начала лопотать. Слова путала, коверкала, но понятно было её-то. И она знать, чегой-то понимала. А Антоша больше помалкивал.
 - Так почему Чёрный кот и Белая ворона, дедушка?
 - Ну, дык, ты как чёрну кошку увидишь, перьво-наперьво что сделашь?
 - Что?
 - Обойдёшь её! Потому, как — ежели она тебе дорогу перейдёть, жди неприятностев. Вот и с ним, с Антошей-то, думали — то ж! Это опосля оказалось, что он муху не обидить. А Катенька — что? Другая она. Не такая, как все. Потому и — Белая ворона.
 - Дедушка, а как они у вас оказались? - Алёнка посадила на колени крутившегося под ногами рыжего котёнка. – Ой, какой хорошенький! Пушистый, голубоглазый!
 - Как, как. Да очень просто! Забрели однажды к нам в деревню каки-то две не пойми не разбери фигуры. Дошли, значитца, они по одной-разъединой нашей дороге до мово дому и встали. Он — большой, небо головой подпират. И чёрный сам-то, просто ужасть. Отродясь таких не видывал. А лицо как у ребёнка. Доброе, беззащитное. Одёжа на нём смешная — штаны каки-то короткие, рубаха длинная. Она, насупротив — маленькая, ему чуть выше пояса будеть. Платье по дорожной пыли волОчитси — длинное тако. Жилетка пёстренька — будто для смеху, ни туды, ни сюды. То бишь — ни тулово, ни душу не греить. Волосы заплетены в толсту косу. ОбоИм лет по тридцать пять, можа.

Котёнок, увидев подлетевшего близко воробья, спрыгнул с Алёнкиных коленок и удивлённо посмотрел вслед мигом вспорхнувшей птичке.

 - Чаво, милок, не хочит играть с тобой? Да, брат ты мой, волк коню не родня! – улыбнулся Еремеич. - Ну, дык вот, я и говорю. Остановились эти два странника у мово дому и не знають, как им быть-то. Ночь на пятки наступат. Впереди лес, позади — чужие. А где у них свои-то? Ну и приютил я их на ночь. Не убоялси вида его непривычного. Вышел. Приманил пальчиком. Они подошли, а сказать-то ничего и не могуть. И меня не понимають. Но я-то понимаю, что детьси им некуды. Знаками зазвал в дом. Переночевали оне. Сперьва одну ночь. Потом другу. Да так и остались у меня жить. Десять годков уж, почитай, минуло с той поры. Я-то теперь совсем плох стал. А они и за мной, и за домом моим ухаживають, как за родными. Запечничек вот доволен. Иногда мы с ним на завалинке сидим, балакам, пока Антоша и Катюня в доме хозяйничають.
 - Дедушка, а кто такой Запечничек? - у Алёнки глаза стали совсем круглые и рот от удивления приоткрылся.
 - А это главный хозяин в дому, - уклончиво ответил дед. - Только не всем он на глаза показываитси. Да и видать его не все могут. Ну, да мы не об том,  Алёнушка. Антошу-то наши насилу приняли. А по-первости, как издали завидють, так дорогу переходють, кабы не встретиться лицом к лицу. Он не обижалси. Говорил — везде одно и тож. У нас хоть не бьють за то, что другой. А в иных местах частенько поколачивали.
 - Антошу вашего? - Алёнка удивлённо вытянула шею. - Он же вон какой большой! И что, за себя постоять не может?
 - Одна птица — не соперник, а супротив стаи как? Да и вабче - не могёт он людей бить. Тем паче — кто слабее. А ну, как зашибёт? Нет, говорит, пускай лучшее меня.
 - Да, он и правда другой! - удивилась Алёнка. - Я бы ни за что себя в обиду не дала!
 Еремеич улыбнулся:
 - Вот-вот! И я говорю – другие. А Катюня сказывала, попервоначалу дома, в родном городишке, в ихних Америках, её с самого рождения за дурочку держали. И опосля везде, где она появлялась вместе с Антошей. Кады замуж за него пошла, другую бы камнями закидали, а ей почти простили — дурочка же! Все, даже маманя с отцом думали, что долго не протянут оне. Парочка, то бишь, эта. Тока, остер топор, да и сук зубаст. Выжила Катюня сама и мужа спасла. Из дому-то их прогнали таки с глаз долой. Ну, это и к лучшему. Дома бы им житья всё одно нЕ дали — она дурочка, с неё что взять? А его бы точно прибили.
 - Почему, дедушка? Вы же говорите, он никого не обижал!
 - А чтоб не зарилси на белых девок. Даже на таких, как Катенька. А она его и полюбила за то, что он не такой, как все. Нет, дело не в том, что телом чёрен. Душой-то он такой же, как она. Рубашку с себя сымет, отдаст, коли надо кому. Спасёт, себя не жалеючи. Даже незнакомого какого человека. Даже просто котёнка. Вобчем, они друг с дружкой — ровно две половинки!
 - А как они в вашей деревне оказались?
 - Как сюда добрались, коли интересно, сама у них спроси. Скажу тока, кады поженились, решили ближних искать. Таких же, как сами, то бишь. Пол-света обошли. Не нашли. Ну, можа, тока я. Между протчим, Катюня, котору всю жизнь все за дурочку держали, нашу речь быстренько освоила. Она, между протчим, знает ещё пять языков. Столько они стран-государствов прошли, где выжить думали. Антоша выучил тока наш, да Катюшин. Зачем ему чужую-то речь знать? Зато она его языку тож выучилась. Чтоб ему о родимой сторонушке было лучшее вспоминать.
- Дедушка, а почему они здесь остались? Раз их местные тоже обижали?
- А тут будто край света. И между людями связь есть. В других-то местах, особливо в городах, все живуть, отгородимшись друг от дружки. До соседа и дела нету. Удобно так-то. У меня, дескать, всё в порядке, а за чужой щекой зуб не болить! А у нас интерес какой-никакой меж собой всё ж имеется. Не дерутси люди-то у нас, не ругаютси. Не поганят мусором землю вкруг себя. Порядки тут простые и понятные. Из больших городов начальство не добираетси покамись — далече и бездорожье. Вобчем, жить можно.
Народ-то наш к ним теперича тоже попривык. Антошу даже помочь зовут, кады надо. Скотинку он хорошо лечит. А Катенька — та и вовсе на фельшера кады-то выучилась. Это она и мужа всему научила. Сперьва-то он вообще ничего не умел. Его из Африканской деревни в Америку работорговцы привезли ребятёнком совсем. Да-да! Ты думала, нынче такого нету? Ещё как есть! А он убёг. Незнамши языка, добрался до городка, где Катенька жила. Травили тама парня, как пса бешеного. А она заступилась. Приютила. Полюбила. И ушла вместе с им, чтоб спасти. Бросила всё — дом, работу, родителев. Ну и что же, что дурочкой считали. Всё равно папка с мамкой.
Дааа.
Катюня с Антошей о своей жизни часто сказывають. Запечничек вместе со мной на печи слушат. Оне, между протчим, его тоже видють. Так-то. Ну вот, сидят оне, стало быть, обычно рядышком, обо мне расспрашивають, да об себе сказывають. Никады не жаловаютси. Никого не осуждають. Давным-давно понЯли оне, что другие. Чёрный кот и Белая ворона. И не пожелали стать такими, как все. Как люди. А ежели и захотели — не вышло бы!
 - Интересно как вы всё, дедушка, говорите! А моя бабушка со мной и не разговаривает совсем. Всё ей некогда.
 - А ты, Алёнушка, можа, не так спрашивашь? Али ещё что? Ты баушку-то уважь, она тебе стока всего понарасскажеть. И про людей, и про других.
 - Про каких других, дедушка?
 - Про таких, милая, которы от обычных людей отличаютси. А то и вабче от людей.
 - Дедушка, я что-то не понимаю — кто это те, которые от людей отличаются?
 - А вот и поспрошай баушку-то свою! Поспрошай, поспрошай!

Из Матрёниной калитки показалась дочка хозяйки, высокая худая Анна — мать Алёнки:
 - Здравствуйте, Матвей Еремеевич!
 - И тебе, Анют, не хворать!
 - Алька, ты что к лЮдям пристаёшь? - Анна строго посмотрела на дочь.
 - Я не пристаю!
 - Она не пристаёт!
 Девчонка и дед произнесли это в один голос, переглянулись и рассмеялись.
 - Знаю я тебя! - Анна нисколько не смягчилась. - Давай домой. Живо! Мы уже собрались. Проводишь нас с дедом и бабой до вокзала.
 - Ну вот! Стоит только с интересным человеком познакомиться...
 Алёнка обиженно свела светлые бровки к переносице и спрыгнула с лавки: - Как в тюрьме сижу — целый день дома!
 - Ничаво, не серчай, Алёнушка: будет и тебе волюшка – солнышко в мешок не поймашь! - ободряюще кивнул Еремеич. - Что, Анют, уезжаете ужо?
 - Да, Матвей Еремеевич, на работу скоро.
 - А дочку, стал быть, оставляети?
 - Мама с папой уговорили. Пусть погостит, раз сама согласна.
 - Ну, вот и хорошо! Радость Матрёне-то с Антипом!
 - Какая здесь радость, Матвей Еремеевич? - пожала плечами Анна. - С этой егозой, думаете, так просто управиться?
 - А чаво с ей управлятьси-то? Пущай побегат на свежем воздухе, свободой подышит. У вас в городе-то, поди, как собачка на поводке всё время ходить?
 - Ладно, Матвей Еремеевич, нам ехать пора. Пошли, Алька! - нахмурилась Анна.
 - До свиданьица, Алёнушка. Свидимси ещё! Я тож, пожалуй, пойду. Пора детЯм картохи сварить, да чаю запарить.
 Дед, кряхтя, поднялся вслед за Алёнкой и, подмигнув ей на прощанье, прошаркал в свою дверь. Девчонка стрекозой исчезла за матерью.



Вечером дед Еремеич вместе со Домовушей провожал солнышко на своей завалинке. Лёгкие облака с золотистой каймой отделяли розовый край небосвода над кромкой леса от голубовато-серого над деревней. Из Матрёниной калитки показалась Алёнкина голова. Увидев Еремеича, выпорхнула и вся девчонка:
 - Можно я с вами посижу, дедушка Еремеич?
 - Посиди, милая! Чаво ж не посидеть-то. Старый, да малый – вот тебе и компания!
 - А это кто? – Алёнка с опаской покосилась на Домовушу. – Странный какой! Как будто прозрачный!
 - Ты чаво, его видишь? - Еремеич изумлённо посмотрел на девчонку.
 - Она чаво, меня видить? - Домовуша недоверчиво взглянул на Еремеича.
 - А что, не должна? - удивилась Натка.
Вся троица с недоумением похлопала глазами. Потом Алёнка тихонько присела на краешек скамьи.
 - Так это... тот самый... другой? - шёпотом выдохнула девочка. Глаза Алёнки на круглом загорелом лице тоже стали круглые. - О ком вы, дедушка, утром говорили?
 - Знакомься, Алёнушка - это мой домовой, - кивнул Еремеич на друга. - А у Матрёны свой имеетси. Тока, он у ней ленивый — на всём готовом живёть!
 - Домовуша! - склонил голову в приветствии домовой.
 - Алёнка! - сказала Алёнка. - А что, разве Домовуша не на готовом живёт?
 - Матрёна с Антипом хозяйство блюдуть, всё успевають. А я долго один жил в своём большом дому. Вместе с ним старел и ветшал. Домовуша тады сам паутину из углов выметал, кады мне нездоровилось. Да и я его не забижал. И сейчас не забижаю. Всегда в его мисках молочка и хлебца налито и положено. Иногда и сладеньким балую. А, Домовуша? Не обижаесси?
 - Не обижаюсь, Еремеич! Теперича Чернявенький с Белявенькой паутину-то сметають. Так что, и я не изработамшись.
 Девочка поудобнее уселась на скамейку между двумя дедами.
 – Дедушка Еремеич, значит, это домовой мне по ночам спать не даёт?
 - Ну почему обязательно домовой! И без него есть кому порядки в дому наводить!
 - А кто? Ещё другие есть? Дедушка, расскажите мне, пожалуйста, про других? Они не страшные? Они меня не обидят?
 - Ну, это... того. В двух словах не обскажешь!
 - А я и не тороплюсь! Бабушка перед сном велела воздухом подышать. Пока корову доит. Иди, говорит, Алёна, погляди, чаво это там Еремеич опять сам с собой разговоры разговариват, - передразнила Алёнка Матрёну. И так у неё это похоже получилось, что Еремеич и Домовуша переглянулись и заулыбались беззубыми ртами.
 - В следущий раз, Алёнушка. Поздно ужо, темно совсем. Иди, докладай баушке, с кем дед Еремеич разговариват!
 - Нет, дедушка! – прошептала Алёнка. – Пусть это будет наш секрет!



Ночью Алёнка опять проснулась от сильного шума за печкой. Переполненные снами глаза долго не хотели открываться. Бабушка крепко спала в своей комнате. Громко тикал будильник времён царя Гороха. Кошка Мурёна свернулась рядом с Алёнкой мохнатым клубочком.
 - Показалось, наверное!
 Алёнка опять закрыла глаза и стала вспоминать, как вечером забралась наверх, на лежанку большой русской печки. Как представила себе, будто попала в сказку. Как будто она сестрица Алёнушка. А братец Иванушка опять озорничает, уронил что-то. От этого звука Алёнка и проснулась. «Так это во сне, оказывается, шум был!» Но тут раздался топот чьих-то быстрых ножек. Шаги протопали от печки к распахнутому окну. Алёнка с трудом разлепила веки. На фоне освещённого луной неба она увидела девчачью голову с двумя задорно торчащими в разные стороны хвостиками. Раздался стук опрокинутого стакана и с подоконника на пол закапало.
 «Ой! Это я вечером молоко не допила и забыла убрать за собой! - ахнула про себя Алёнка. Завтра бабушке работы с утра прибавится!»
 От окна тем временем раздался озорной тонкий смешок.
 - Эй! - шёпотом позвала Алёнка. - Ты кто?
Девчонка замерла, потом повернула голову в сторону печки и опять фыркнула. Алёнка быстренько спрыгнула с лежанки и хотела подойти к окну, но за что-то запнулась и растянулась на полу. На неё свалились с двух сторон два лёгких плетеных из лозы стула. Раздался приглушённый смех и топот лёгких ножек по направлению к печке.
 Пытаясь подняться, Алёнка задела ногой ухват. Грохот разбудил Матрёну.
 - Что тако? - пробормотала она. - Алечка, это ты там шумишь?
 - Я! - жалобно сказала Алёнка.
 - Что, с печи свалилась? - забеспокоилась Матрёна.
 - Нет! Тут какая-то чужая девчонка озорует!
 - Аааааааа, - бабушка нисколько не удивилась. - Понятно.
 - Что понятно? - опешила Алёнка. - Кто это?
 - Ты вечёр что-нибудь забыла убрать за собой?
 - Откуда ты знаешь, бабуль?
 - Дык кикиморка появляетси, кады в избе беспорядок, разбросано что-нибудь, недоделано!
 Матрёна говорила так спокойно-буднично, как будто это соседская кошка залезла к ним через открытое окно.
 - Ки-ки-киморка? - Алёнка села на полу, не успев подняться. - Ка-ка-кая ки-киморка?
 - А ты чаво, не знала? - Матрёна встала, зажгла свет, накинула на плечи большой пёстрый платок и подошла к внучке. Лужицу молока на полу уже подлизывала Мурёна. Алёнкины кроссовки валялись по разным углам. За выдернутые от них шнурки, привязанные к ножкам стульев, и споткнулась Алёнка. Под ладошками у себя она ощущала песок. Но ведь вчера вечером бабушка всё подмела! Девочка удивлённо озиралась по сторонам.
 - Не знала! - растеряно проговорила она. - Кто такая эта кикиморка?
 - Помощница моя!
 - Какая же это помощь — разбрасывать всё? - не поверила Алёнка.
 - Она разбрасываеть только то, что вовремя не убрано по местам, - улыбнулась Матрёна. - Обувка твоя который день стоить, мешаетси у порога? Ведь не носишь пока!
 - Забыла убрать! - виновато прошептала Алёнка.
 - Песок из кармашков вечёр не вытряхнула? Молоко недопито не убрала?
 - Я забыла! Я вчера с Машей и Маришей познакомилась. Мы на речку купаться ходили. А ещё маму с папой на станцию провожала. Я устала.
 - А кикиморке всё равно, чем ты занималась цельный день. К вечерУ должОн порядок быть. Иначе она тебе работы на следующий день утроить. Потому и помощница, что к порядку даже самых ленивых приучаеть. Не хошь лишню работу опосля делать, убери по местам сразу!
 - А ты её видела?
 - Кого? Кикиморку-то? Не помню ужо. Мамка твоя, кады така, как ты была, видала.
 - А откуда она взялась, эта кикиморка?
 - Ну, это долгая история!
 - Ну, бабуль, ну расскажи!
 - Порядок прежде наведи!
 Алёнка быстренько поставила стулья, вернула шнурки по местам, убрала кроссовки подальше, вытерла остатки молока с пола, вымыла стакан и подмела пол. Платье аккуратно повесила, поправив вывернутые кармашки.
 - Ну вот, теперича друго дело! - одобрила Матрёна. - Полезай на печку. Не бойси, кикиморка нынче ужо не вернётси.
 Алёнка забралась на лежанку, бабушка выключила свет и вернулась на свою кровать.
 - Ну, слушай, девонька! Кикиморка - внучка петуха. Один раз в семь лет чёрный петух сносить яйцо. Из яйца вылупляетси огненный змей. Огненный змей вселяетси в умершего некрещённым ребятёнка. Чаще всего девочку. Семь лет эту девочку воспитываеть нечиста сила. Ну, а опосля она становитси кикиморкой и возвращаетси к людЯм. Её возраст - вечно семь лет. Она, озорница, шумить по ночам в домах у нерадивых хозяек, али ежели в доме появляетси неаккуратный ребёнок. Вот так-то!
Матрёна, открыла глаза, прислушалась – тишина. Лёгкий сквознячок колышет занавеску в дверном проёме.
 - Аля, спишь уже?
 Не дождавшись ответа, вздохнула, перекрестилась:
 - Ах ты, Господи, грехи наши тяжкие! Спаси и сохрани рабу Божью Алёну и рабу Божью Матрёну. И Анну. И Антипа. И…



Дом затих, погрузившись в сон. Вернее заснули и затихли люди. А из-за печки, озираясь, тихонько выбрались маленький заросший волосами старичок и девчонка лет семи с двумя хвостиками на голове. Они на цыпочках прямо сквозь двери пробрались на крыльцо и сели рядышком, прислонившись друг к другу плечами.
 - Слыхал? - спросила девчонка.
 - Да слыхал, отчего же не слыхать! Чай, не глухой! Чего только не навыдумывают про нас эти люди!
 - Дедуль, а откуда они взялись, люди-то?
 - Ну, это долгая история!
 - А куда нам спешить? До утра ещё далече.
 - Ну, тады слушай. Первый человек когда-то был всего-то куском глины. Но однажды...
 В тёмном небе висела ещё неполная луна. Звёзды многозначительно перемигивались между собой. Было тепло и тихо.