Путь к профессии

(Фрагмент из автобиографической  повести «Память – мой злой властелин»)

  1951-1955 – годы учёбы в музыкальном училище Томска. Годы трудные и вовсе не  из-за проблем с учебой. Она-то как раз шла успешно. Все годы я получала повышенную стипендию. Активно участвовала в общественной жизни училища, в концертах и спектаклях силами студентов.
 В те годы в Томск был сослан оперный режиссер из Ленинграда. Он организовал довольно хороший оперный класс с хором, солистами и филармоническим симфоническим оркестром. Этим составом на сценах города, в котором в ту пору не было музыкальных театров, давались фрагменты, иногда целые акты из опер: «Русалка» Даргомыжского, «Иоланта» и «Евгений Онегин» Чайковского  и другие.
 Студенчество с большим желанием, активно участвовало в этих спектаклях. Помогал и город, предоставляя лучшие сцены,  драмтеатр делился костюмами, а население всякий раз обеспечивало полный аншлаг.
 Кроме интереса, это была и огромная профессиональная школа для студентов всех специальностей и особенно вокалистов, которые в ту пору  были очень хороши. Им невероятно повезло, хотя это было везение по поговорке: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
 Произошло это вот как:  известная в своё время певица (колоратурное сопрано  А.Тихомирова эмигрировала в Париж, много пела, в том числе и с Шаляпиным) в какой-то момент решила навестить своих родственников в Риге, а тут как раз  республики Прибалтики стали советскими. Так певица оказалась совсем одинокой в Томске. Педагогом она была удивительным. Выпускники её  пели (и продолжают петь) на лучших сценах СССР,России, мира.
 Многие получили высокие звания. Она их не только учила, но  опекала, любила  и лелеяла, а также поддерживала материально, тратя на них бо;льшую часть своего заработка. Они платили ей той же монетой, оберегали и заботились о ней. Когда она скончалась в весьма почтенном возрасте, многие прилетели издалека, чтобы проводить любимого учителя в последний путь.
Томск запомнился ещё и очень насыщенной концертной жизнью. По существу студенты музучилища  слышали и видели всё лучшее в области классической музыки, посещая бесплатно (по студенческим билетам) прекрасный, уютный зал филармонии.
 С благодарностью вспоминается и другая традиция – непременные встречи именитых гастролёров с коллективом училища. Очень запомнилась встреча с удивительным, гениальным и таким простым в общении человеком – Василием Павловичем Соловьевым-Седым. В те годы было ещё очень мало печатных работ о выдающихся людях, и поэтому простой, искренний, с тёплым юмором рассказ композитора был единственным источником знаний о нём.
 Беседа затягивалась, и мы решили пригласить Василия Павловича в расположенный по соседству знаменитый ресторан «Север». Примет ли гость предложение?
 - Ну, конечно. Пойдем и поужинаем.
 А знаете, как меня прозвали в Ленинграде? «Соловьев с едой и водкой»!
Посидев в ресторане, мы убедились, что прозвище это не означает ничего иного, как готовность пообщаться с друзьями за хорошим ужином и бокалом вина. А его «визитная карточка» - песня «Подмосковные вечера», которую запела вся планета, появилась значительно позже.
 Однако не хотелось бы предстать эдакими пай девочками и мальчиками. Не смотря на нашу относительную взрослость (в массе своей мы были старше сегодняшних студентов музучилищ), ничто  «студенческое» нам не было чуждо.
 Рядом с училищем был кинотеатр им. М. Горького, попросту «Максимка», где каждый понедельник давался новый фильм. Конечно же, мы сбегали с занятий, нам «влетало». Мы на какое-то время затихали, но соблазн был велик (телевидения-то еще не было), и мы снова «линяли» на какой-нибудь интересный фильм с  модной  кинодивой, или очередным кинокрасавцем.
 Думается, что педагоги, вспоминая молодость, принимали это как данность и смотрели на наши шалости сквозь пальцы.
Для меня во всей этой беззаботно-студенческой благодати были  свои «камешки», спотыкаясь о которые я падала, больно раня душу, но всякий раз поднималась, зализывая раны, и упорно двигалась вперёд. Иного варианта у меня не было.
Вот пример одного из «камешков».
В училище, как и во всех учебных заведениях того периода, выпускались стенгазеты. В более поздние годы они выродились в увеличенную праздничную открытку, аляповатую,  абсолютно бессодержательную и бесполезную, но в ТО время всё было иначе: функционировала редколлегия из умеющих писать, рисовать, юморить и т.д. Обязательным был партийный контроль. Художественное оформление осуществлял один из моих друзей, позже ставший известным композитором Алтая, Борис Шульгин.
 - Нелли, опять (так было все четыре года!) Сашка Бублик (студенческий парторг) вычеркнул твою фамилию и вообще снял статью. (Она была о созданном мною самодеятельном коллективе Медицинского института и его успехах на городском смотре).
Прошло много лет. Я успела окончить училище, поработать два года в музыкальной школе (Краснокамск, Пермской области) и после окончания консерватории в Алма-Ате начала работать в музучилище Усть-Каменогорска.
В спецклассе по дирижированию  положен был концертмейстер, выполнявший роль хора, к которому студенты допускались лишь на третьем курсе.
 Пианисту в этих классах справляться было трудней, так как приходилось играть четырехстрочные партитуры. Они же привыкли к фактуре двухстрочной.
Однажды, в самом начале года, открывается вдруг дверь в мой класс и «нарисовывается»  Саша Бублик – тот самый, подталкивающий впереди себя молодую особу – жену.
-Здра-а-авствуйте, Нелли Ивановна, помните ли Вы меня?
 - Помню Вас, конечно, помню. Этого забыть нельзя.
 - ( И так просительно заискивающе): вот моя жена Вика назначена в Ваш класс концертмейстером, но она не умеет читать четырехстрочные партитуры. Вы поможете ей?
 - Какие проблемы, конечно, научу, ведь я  эту науку постигла еще в училище.
Проработали  мы с Викой весь учебный год вполне благополучно, пока супружеская чета не покинула город.
 Сомневаюсь, что Саша  что-либо рассказывал  молодой жене о своих училищных «действах» в отношении меня, хотя о том, что мы учились вместе, она знала.
 Время и общественно-политический климат уже были иными,  и «действа» вряд ли украсили бы биографию Бублика.
А вот пример ещё одного «камешка», даже, пожалуй, «булыжника».
Училась я в училище все четыре года  отлично. Хотя много времени отнимала работа,  учеба была в радость.
  Дипломной программой занималась с интересом, самостоятельно, и хор из студентов  отделения относился ко мне с  уважением. В приложении к моему диплому нет ни одной четвёрки, кроме оценки по специальности за исполнение госпрограммы.
 Дело тут было очень тонкое и деликатное: иногда хоровые произведения, выбранные для «госов» были с участием солистов. В этих случаях приглашали профессионалов. Они весьма редко ошибались  на «госах», но уж если, то за их ошибку ответственности дипломник не нёс.
Так бывало всегда и со всеми. Я за 36 лет работы в училище Усть-Каменогорска  тоже не припомню  случая снижения оценки за погрешности солиста – профессионала. Меня же наказали, не дав «красного» диплома.
 Однако самое мерзкое и смешное одновременно было «после того, как»: педагоги – члены госкомиссии поодиночке подходили ко мне с извинениями – так, мол, потребовал председатель ГЭК. Я, однако, понимала: у председателя два голоса, а у остальных вкупе – шесть-семь. В какой-то мере повторилась история с «двойкой» за сочинение на вступительных экзаменах в ВУЗ в 1949 году. Там ректор  всё же нашел в себе силы объяснить ситуацию: «немцы на факультете русской литературы не желательны».
 Теперь, когда я,  спустя полвека, предаюсь воспоминаниям, то с высоты лет, опыта  и всего пережитого, мне это кажется житейской мелочью, не достойной внимания. Но тогда…   Молодой человек, уже осознающий свои возможности, со здоровыми амбициями, которому  не дают забыть о его изгойстве, чувствует, как обиды бульдозером таранят душу, оставляя незаживающие рубцы.
Но я своею болью старалась никого не обременять, несла её молча, терпеливо, с чувством собственного достоинства, не впадая в уныние, но и не обольщаясь особым светом надежд. И наверно потому такую светлую и, главное, неожиданную радость подарила мне Алма-Ата.