***

                Моим друзьям и товарищам, их светлой памяти,
                времени  нашему, - посвящаю





                Ковыль – трава


                Часть первая



                Туда, туда, где все мои друзья смеются,
                Где живы все еще и море плещет, и шумит причал,
                Туда, туда,  хочу я вновь  вернуться,
                Но не могу понять одно, зачем я уезжал.
               


                Глава 1


      Саша ! Саша! Cынок! - мать звала меня,  разыскивая по двору. Я стоял за углом дома молча, затаив дыхание. Мокрый, с ног до головы, не отвечая ей. Предчувствие неотвратимого возмездия  закрывало все перед моими детскими глазами. А у страха глаза велики и поэтому с замиранием сердца, я ждал худшего.
      В ту пору мне было восемь лет. А что может быть лучше этого времени. Не обремененные заботами, абсолютно свободные, ни о чем не думающие, мы росли, наливаясь силой, как сорная трава в огороде. Наступила весна  тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Зимы были холодные, снежные.  По весне, когда солнышко освобождалось от тяжелых заснеженных туч и начинало радостно светить, радуя всех, небо становилось голубым и прозрачным,  тогда и начиналось усиленное таяние снегов. В провинциальных городках, как наш уездный  городок, лишенный изобилия асфальта и хороших дорог - этот период времени особый, наступает весенняя распутица. Казалось бы, нет ничего худшего. Грязь по колено. Ан, нет. Нет ничего  лучшего для нас - мальчишек. Множество маленьких ручейков быстро стекаются и соединяются, образуя большие пространства воды, глубиною до метра.
      Вот такое заливное место, из года в год, образовывалось в нашем огороде и саду одновременно. Ах, какой непреодолеваемый соблазн появлялся у нас, пацанов, поплавать, на чем нибудь по эти водным гладям. Ведь в душе мы все представляли себя моряками и капитанами, а  заводь  была не меньше моря, в наших глазах.
     Взяв дома материно корыто, в котором она стирала белье и купала нас, я медленно оттолкнувшись палкой от берега  поплыл к середине. И  все бы ничего, да слишком уж маленькие бортики оказались у моего воображаемого корабля и, не  доходя до середины, потеряв равновесие, я перевернулся. Окунувшись в ледяную воду с головой, медленно, с трудом вытягивая ноги из ила, одна за другой, добирался с трудом до берега. Идти в таком виде домой не представлялось возможным. Мысли, одна за другой, лихорадочно крутились в голове, подыскивая какой бы то ни было вариант, но путного ничего так и не приходило в голову. Зайдя за угол дома, еще раз пообмыслив сложившееся положение, оставалась надежда пообсохнуть немного, а затем попозже, как-нибудь, проскочить незаметно домой. В этот  момент и застал  меня зов  матери. Здесь уже было скрываться бесполезно. Надо было выходить и сдаваться, пока еще гнев ее не был так велик.
      Медленно, выходя из-за угла дома, с видом великомученика, двинулся  я навстречу матери. Господи ты, боже  мой! Что же это за наказание такое! А ну-ка, марш домой немедленно! Ругалась мать. Уже достаточно замерзнув, весь синий, я летел домой огибая мать, не чувствуя собственных ног  под собой. Вослед мне продолжали долетать, до моих  оттопыренных ушей слова,  Сколько же это будет продолжаться, хоть кол им на голове теши, ничего не понимают.  Это уже относилось и к моей сестре, которая была на два года постарше меня и за которой также водились подобные грешки. Но, к этому времени она  с заплывами распрощалась. Все та-ки постарше стала, да и девчонка все же. Я же свои попытки не прекращал из года в год, продолжая терпеть неудачи, которые в свою очередь меня не останавливали ни в какую. Оставшаяся часть дня проходила в тяжелом состоянии души. Томительно долго ожидался приход с работы отца, с последующей обязательной поркой. Редко когда мне сходила с рук любая  подобная выходка. И все равно несмотря ни на что, я вновь и вновь,  из года в год, лез в корыто и испытывал неповторимое состояние счастья. Пусть и было оно мгновенным, с последующими неприятностями, но тут уж как бог на душу положит. Что будет то и будет.
     Порол меня отец, надо сказать регулярно и нещадно. Не откладывая дело в долгий ящик. Был очень строг, но справедлив. Раз, а то и два в неделю, как масть пойдет. Учился я в то время неплохо, но иногда, как и все дети в этом возрасте, что ни будь да вытворял. Не со зла, по детски. После очередной порки сильно переживал, расстраивался, злился на родителей, но затем обида куда-то уходила, становилось легче и опять роднее и любимее моих родителей, для меня никого не было. Сейчас по прошествии стольких лет, иногда вспоминая свое детство и задумываясь надо всем, мне кажется, что иначе, наверное, было и нельзя. Отец, несмотря на огромную ко мне любовь, вынужден был это делать и переживал, наверное, это так же тяжело, как и я. Но в то время по другому поступать ему было нельзя, оправдываю я его и по сей день.

                Глава 2

      Городок наш, Балашов, маленький, тихий, провинциальный, насчитывающий в то время, до ста тысяч человек населения,  располагался на берегу  Хопра. Основан был казаком-атаманом  Балашом. Непокорный был атаман. Волю любил. Воевал против польских  и литовских панов в1632-1634 годы под Смоленском. Было это восстание как антифеодальное, крестьянско-казацкое. Подавлено было жестоко царским правительством. Бежал Иван Балаш в наши края, где и организовал поселение, которому впоследствии в 1780 году и был присвоен статус города.
     Городов таких в России матушки много. Они ничем не выделяются. Живут своей размеренной жизнью со своим укладом, но именно такие города и являются лицом нашей необъятной страны – Родины нашей.  В таких городах народ живет просто, не зажиточно, ровно. Все у всех на виду. А главное для  этих людей, их чистая совесть перед  собой, соседями и другими людьми. Так было – так мы жили.  Основное мерило - Совесть.
     Дом наш, был сделан на трех хозяев. Располагался в Козловке, так раньше деревенька называлась, а в последствии произошло слияние города и деревни, как по Марксу. Все дома  были одноэтажные, в общем,  частный сектор. Многие очень хорошо знали друг друга. Дом стоял около проезжей дороги, где было основное направление на Саратов. Днем и ночью шли редкие машины, тогда   еще по грейдерной дороге, но, а затем сделали ее асфальтированной. Сколько было радости оттого, что пыль наконец-то закончилась. Ночью, лежа на кровати, засыпая и глядя на стены, на которых отражались блики проходивших изредка машин, я вслушивался в их урчание. Было тепло и уютно. Так вот у всех наших соседей и у нас были одинаковые «апартаменты». Зал, четыре метра на четыре и кухня, полтора на четыре метра, которая являлась одновременно и прихожей. Правда были еще и сени, которые в летнее время становились кухней, и тогда жилось попросторней. Но и так, как говорили мои родители, по началу эта квартира казалась им хоромами. С противоположной стороны проживали Лукины: Дядя Ваня, тетя Шура и их сын Славик. В середине дома располагались Палатовы: дядя Юра, тетя Маруся и четверо  детей - один меньше другого. Старшая Татьяна, семи лет, Витюшка пяти и далее погодки Ольга и Ленка трех и двух лет.
       Дядя Ваня Лукин - фронтовик, с ранениями и контузиями, никогда не щеголял своими наградами. А может их, у него и не было. Просто  молодой человек в 17-18 лет честно исполнял свой долг, дошел до Германии, был изранен серьезно. Через всю его правую щеку, от глаза и до подбородка, пролегал страшный шрам. Отчего мешал его речи и говорил он немного в нос. Да и в этом ли дело. Его жена  тетя Шура и их сын, мой закадычный друг  Славик,  который был старше меня на два с половиной года. Мы были связаны с ним какой-то невидимой  нитью. Мы не были братьями - мы были больше чем братья. Бывает так в жизни. Мы не могли жить друг без друга, а если судьбе вдруг приходилось разлучить нас ненадолго, то мы очень скучали друг по другу.
        Жили мы все дружно и весело. Общались с утра до позднего вечера, играли в лото, домино. Бывало, и ссорились, но не злобно и не надолго. Опять тянулись друг к другу и быстро забывались все мелкие обиды.
        Еще не успевала просохнуть  мокрая земля по весне, а весь дом наш уже пробуждался и в основном благодаря Палатовым. Весь выводок ребятишек с гомоном и смехом, улучив момент, когда мать куда- то отходила, выскакивал во весь опор во двор. Кто в чем, в штанах и без штанов, в обуви и без нее, они носились, как угорелые от дома до сараюшек и обратно, валяя и толкая друг друга, разбивая колени и локти. Но никто не кричал и не плакал, а только хватались, болезненно морщась, за ушибленные места и тут же впав в эйфорию, мгновенно забывали обо всех своих болячках. Мы тоже не выдерживали и выскакивали к ним  с диким визгом и радостью в глазах.
И что самое интересное, никто из ребятни Палатовых никогда не болел. До того они были закаленные, что ни одна  «холера» их не брала. Тетя Маруся воспитывала их в спартанском духе, не сильно обращая  внимания на их наготу. Она сидела, как курица наседка на крылечке и занималась пряжею, поглядывая за своей  ребятней. Она никогда не работала на производстве, да и немудрено, надо было присматривать за ребятами. Растить их. А так она вязала платки и продавала их на базаре. Вот это и был ее заработок. Спекулянтка, судачили бабы иногда незлобно, в ее адрес.
         Дядя Юра  прекрасный жизнерадостный мужик.    Вечно улыбающийся, красавец, не только внешне, но и с внутренней стороны. Как говорится и душой и телом. Весь светился теплом и добротой. И полная противоположность - тетя Маруся.  Обрюзгшая, некрасивая, грубая, но с огромным чувством юмора. Чисто случайно, уже став взрослым, услышал я от родителей, что они оба сидели в тюрьме, отбывали определенный срок, а после освобождения нашли друг друга. Правда за что они могли отбывать наказания я так и не знаю, по сей день, да и не вдавался в эти подробности.
         Случалось, что  иногда дядя  Юра начинал чудить. Бывало частенько выпивал. Работал в разных местах, видимо долго на одном месте  не держался, но он не унывал. В нем было столько энергии, что  она прямо перла через край. Прилично  выпив в очередной раз, он шел домой. Тетя Маруся ждала его с ребятишками около дома с работы  и если он подвыпивший, пряча где-то бутылку, с улыбкою  шел домой, то и тетя Маруся застенчиво улыбаясь, встречала его и они вместе шли к себе. Грешным делом и она любила выпить. Когда же он, идя с работы в том же самом состоянии,  не нес собой ничего, то в его адрес столько летело бранных слов, да таких изощренных, что словами передавать это нельзя.               
       Курва – шипела она на него  злобно, при этом ноздри ее так раздувались, как у кобры уши. Опять напоролся, почти по слогам  с  сильным нажимом и угрозой в голосе продолжала она. Сука такая. На что дядь Юра, продолжая от души улыбаться своей широкой улыбкой, говорил ей, Маш, что ты, Маш, ну что ты. Марш домой сволочь, командовала она,  лупя одной рукой его по спине, а другой, придерживая очередного малыша. После чего они быстро удалялись домой, и потом долго слышалась из их квартиры брань и шум  скандала. Иногда, в зависимости   от выпитого дядей Юрой количества вина или водки, дело могло приобрести и более сложный оборот. Видимо не выдержав больше надругательств над собой, он брался за дело всерьез и начинал поколачивать ее. Раздавался истеричный вопль, и тут уже надо было вмешиваться соседям. Но при первом же появлении кого ни будь из взрослых, все мгновенно прекращалось, как будто ничего и не было. Затем дядя Юра шел в  магазин на «Восточной» улице и нес очередную бутылку. Начинал разноситься запах жареной картошки. После чего наступала благодать, тишина и мир во всем доме.  Работая где-то, по «культурной» линии, не умея абсолютно играть на музыкальных инструментах, припер он домой аккордеон. А надо сказать была у него какая то не зависящая от него, тяга к культуре. Так прилично выпив в очередной раз, взбирался на перила своей открытой веранды, и медленно расхаживая по ним, с аккордеоном в руках, распевал свою любимую и единственную песню - летела птичка. При этом изображая из себя, модного тогда Робертино  Лоретти. По времени это продолжалось немало, а кроме детской аудитории сидевшей на земле и на травке, никого не было. Надо было выходить взрослым   и начинать прихваливать его.  Юрок, как ты здорово поешь!- подбадривали его  и он, постепенно  входя в дискуссию,  забывал об инструменте и переставал мучить людей.
     Устроившись в очередной раз, и опять по культурной линии - киномехаником, принес он домой кинопроектор.  С чувством  глубочайшего уважения к себе и  собственного достоинства, пер он на себе эту ношу домой. Весь преобразившийся, важный с виду, неспеша подходя к дому,  он уже раздавал распоряжения своей челечне, которая кружились вокруг него, как вьюны. Понятное дело и мы не отставали, но  это было не наше. Не наш отец такой вездесущий. Мы  только завидовали по-своему. Ну, ка, бегом по дворам известить всех, что  папка сегодня будет вечером  показывать кино во дворе дома, говорил он. И они уже не слушая его дальше, летели извещать всех соседей об этом  событии. Опять Юрка что-то надумал,  говорил, смеясь, отец, матери. Чего Виталик?- спрашивала мать. Да установку какую-то принес. Кино собирается показывать во дворе, вечером. Когда ребятня разбегалась по дворам, он кричал им вслед, вход десять копеек.  А мы с сестрой и Славиком, счастливые оттого, что хоть чуточку причастны ко всему этому, что живем с таким знаменитым соседом, будем смотреть кино бесплатно, раздувались, как индюки.  И пусть в этот момент мои остальные друзья, которые не жили в нашем дворе, уже для нас были не ровня. Мы же свои, бесплатно будем смотреть не то, что вы. И сидеть будем на лучших местах во дворе, обязательно спереди, чтоб все видно было. Быстро натянули экран на сарае. А вернее чистую материну простынь. Народ не был избалован в то время зрелищами. Телевизоров в округе не было. В кинотеатр каждый день не пойдешь, до него надо было еще дойти. В общем, как ни странно, но народ собрался, но все же основная масса людей оставались за забором, так как из-за него было также все  видно. Особенно это доставляло удовольствие ребятишкам. Ребятишки Палатовы, по деловому, стояли у ворот и собирали со всех деньги, не пропуская людей за так. Все ждали начала сеанса, курили на воздухе, обменивались новостями. Все ждали, когда стемнеет. Юрок, давай начинай, пора уже, и так сначала рассмотрим, кричали мужики. Дядя Юра, еще  помедлив, включил установку, шла документальная хроника, а не художественный фильм.  Немного пороптав, все угомонились, успокоились и продолжали смотреть фильм. Но неожиданно выключили свет, вот еще одна напасть. Свет тогда часто отключали. Подождав около часа, народ медленно стал расходиться по домам, было уже поздно, а завтра всем на работу. Пообещав, что завтра он снова будет показывать фильм, народ успокоенный побрел по домам. Так продолжалось дня три и никак мы не могли досмотреть фильм до конца. Все кончилось, когда дядя Юра унес наконец-то проектор на работу.
             

                Глава 3

       Палатов Витек, парень живой, шустрый и на редкость смышленый. Обладал в свои годы необыкновенным юмором, бесшабашностью, бескорыстием и весельем. Это был маленький чертенок. И хотя все мы были старше его  от двух до пяти лет, но он почему- то был во всех делах заводилой.  Никто, никогда его не трогал, как бы само его поведение и ершистость говорили сами за себя. Видимо отцовское воспитание не прошло для него даром. И все это приносило свои плоды. Что он только не вытворял. В пять – шесть лет, он вовсю  смолил «Беломор», папиросы скажем не из слабых. А матерился как сапожник. Так изощренно  и виртуозно, как будто он прожил такую долгую и сложную жизнь среди людей определенного уровня. У него между двух передних зубов была щербинка и он с успехом использовал свой природный дар, умело с этаким  шиком,  сплевывая сквозь нее, чем, безусловно, вызывал страшную зависть в нас, подтверждая тем самым еще сильнее свой авторитет. Как уже было сказано выше, парень он был очень смышленый, а  потому все схватывал на лету и хорошее и плохое, ничего ни отчего не отделяя. И также все это выкладывал на всех, ни задумываясь, ни о чем, что и приносило ему большие жизненные неприятности. Этого  секли ежедневно. Сначала, на него ходили жаловаться  соседи и просто знакомые со всей улицы. Потом прекратили это пустое занятие. Бывало, скажут, Машка, твой Витюшка, так матом ругается, меня отослал так далеко, хотела его поймать, да отодрать за уши, ну где там, словишь его… Дальше следовала просьба подействовать на него. И на него действовали, каждый день по нескольку раз, как только удавалось его прихватить. Если Витек в это время находился вблизи, то, чувствуя опасность, и что предстоит скорая очередная расплата, вился ужом, стараясь покинуть лобное место до начала, или в конце разговора. Подтягивая к груди рублевые сатиновые,  видавшие виды шаровары, или трусы,  отходил бочком, бочком  и задавал стрекоча. И при первых словах матери, ах ты паразит такой, после чего следовала ненормативная лексика, он уже больше ничего не слышал, кроме свиста ветра в собственных ушах и учащенного сердцебиения в маленькой детской груди. Со стороны, казалось бы, такой оторва, а, поди ж,  загляни в  его душонку и там было столько хорошего. Честность, преданность, прямота, отсутствия какого- то либо заискивания, перед кем бы- то ни было. А особенно нам нравилось, когда он ставил на место, со своим природным сарказмом, ребят и постарше нас. Но бывало и получал от тех. Больно ему, зажмется весь, никогда не заплачет, обидно больше всего ему, что отколатили его при всех, а он не может дать сдачи, в силу своего возраста. Не любил утешений, жалостей. Становился как затравленный зверек - колким, колючим.
       Как - то  вез я Витька на старой детской коляске, которая уже не подходила  для своего прямого предназначения - воспитания младенцев. Рваная, грязная, ржавая она была пригодна только для нашего баловства. А Витек в этот миг блаженно вдыхал в себя все прелести жизни, вместе с дымком Беломора, развалившись в коляске, он прикрикивал на меня  с матерком и прибаутками, чтобы я прибавил рыси, а не плелся как старый мерин. Ничто в этот момент не предвещало угрозы, но когда я обратил на него внимание, то увидел, что от блаженства и неги Витька не осталось и следа. Балагур и проказник, Витек сидел ровно, как солдатик. Я обернулся и увидел дядю Ваню. В предысторию их отношений  углубляться не стоит, да и не  могу сам уже вспомнить, видно они сложились у них значительно раньше, чем я что-то стал понимать. Дядя Ваня, спокойно подошел к Витьку, над коляской которого еше не рассеялся дымок и спросил,- Ну, что Витек, куришь?
Нет. Был короткий и скорый, как выстрел из пистолета – ответ. Покажи-ка руку, протянул дядя Ваня. Когда он разжал руку, из нее выпала затушенная маленькой ладошкой папироса. А это, что в руке.  Да вот хотел выбросить бычок. Ну-ну, и дядь Ваня пошел дальше. О чем он думал в этот момент, я не знаю.  Никого и ничего, не страшась в своей жизни, мой друг Витюшка, безумно робел перед дядей Ваней - фронтовиком. То ли этот страшный шрам так действовал на него, то ли еще что-то, не могу сказать. В то время ему было всего шесть лет. Я на всю жизнь был поражен его поступком, как такое маленькое существо таило и имело в себе в таком возрасте столько силы воли. Он даже не подал вида, что ему было больно. По привычке, прорвав кожу на вздувшемся пузыре, он присыпал ранку землей. Как ни странно, мы все так в детстве делали и никаких последствий ни у кого не было. Обыкновенный день Витька начинался часов с восьми утра, когда он спросонок, не умываясь, отправлялся в сторону Восточного магазина, подбирая по обочине дороги окурки. Частенько садился в автобус и ехал на Хопер, на речку. Там он проводил весь день, с утра и до вечера. Мать за это время обходила всех соседей в поисках его. Но его нигде не было. Поняв в очередной раз, что он опять смотался на Хопер, она шла, тихо приговаривая про себя, курва, только появись, я тебе башку оторву. И Витек приходил. Опаленный солнцем, с белыми выгоревшими вихрами волос, с улыбкой, не сходящей с его губ. Издали, увидев его, мы с замиранием сердца, ждали неминуемой развязки. Когда он подходил к нам со своими прибаутками, тут же сообщали ему, о предстоящей расправе.  Отмахиваясь   от нас, спрятав улыбку, но, не показывая своим видом озабоченности, он шел домой, засунув руки, в карманы штанов, подтягивая их выше и оголяя при этом ноги, которые были все в цыпках, со словами матерщины в адрес матери. Через мгновение, как только он заходил  домой,  раздавался шум и крик матери,  с непременной лупцовкой. С замиранием сердца вслушивались мы в каждый крик, звук, исходивший из дома, сочувствуя своему дружку, но ничего поделать, не могли. Постепенно все стихало и  через полчаса, после усердных побоев  он выбегал из дома, как ни в чем небывало, весь исполосованный ремнем на теле, со своими прибаутками.
  Ну, как Витек? – спрашивали мы.  В ответ на ходу летело, как да как, как какают, и бежал дальше, торопясь жить. День заканчивался для нас часов в десять вечера, когда матери уставшие звать нас домой уже успокаивались, мы прибегали из последних сил домой. Мать наливала воды в тазик, чтобы ополоснуть нам ноги, которые в летнее время не знали обуви. Эта процедура от холодной воды, еще на некоторое время добавляла энергии. Ее хватало ровно настолько - насколько времени хватало поесть. Дожевывая остатки еды, глаза закрывались уже сами собой. Ужасно хотелось спать. Где Сашок?- спрашивал отец у матери. Набегался, измотался весь, спать лег, слышал я последние слова матери и крепко засыпал.


                Глава 4


         Наступала весна. Просыхала земля, пригревало солнышко.  Это была и есть пора выхода из зимней спячки ребятишек. Велосипеды и самокаты становились главным средством передвижения  ребятни.
   Папа, пап, гундел я отцу. Сделай мне самокат. Самокат делался просто - из двух досок и двух подшипников. Да беда в том, что кататься на таком самокате можно только по асфальту. А у нас таковой являлся дефицитом. И вот как-то отец полез в сарай, достал  прикрепленный к стене старый, старый велосипед. Еще, будучи путевым обходчиком, в далекие времена, дед мой ездил на этом велосипеде. Машина была немецкая, но очень громоздкая и тяжелая. Но основная беда была в том, что у него не было рамы. А для мальчишек большего унижения нет, чем ездить на дамском велике. Отец мой, мужик с понятием, все оценил верно, вошел в мое положение и сделал деревянную раму, вставив ее в виде распорки, между передней вилкой и седлом. Но это уже был настоящий велик. Еле, еле крутя педали тяжелого велосипеда, выезжал я с восторгом на улицу. Ведь у других и такого не было. Но мы не жадничали и ездили на великах по очереди.  Насмотревшись на мои  мучения, привез однажды мне отец немного подержанный велосипед, пензенского завода. Велосипед был для взрослых и ездить на нем на седле я просто не мог. Ноги не доставали до педалей. Приходилось ездить, прокидывая ногу под раму, вихляя задницей из стороны в сторону, в такт велосипеду, только в разные стороны.
      У Витька велика не  было, да и тяжеловато ему было управляться с такой махиной. Несмотря на свой недюжий характер, сам-то он был маленьким и щупленьким, одни косточки. Поэтому он ни на шаг не отходил от меня и ездили мы постоянно вдвоем. Витюшка на раме, а я как движущая сила усердно крутил педали,  держа правую ногу под рамой. Его прибауткам и подтруниваниям не было конца, они сыпались из него, как из рога изобилия.  Не давая мне отдышаться, он уже прокладывал для нас новые маршруты. Но вскоре его ожидало разочарование. Как - то купала его мать и обнаружила на заднице,  огромные со сливу, синяки, набитые о раму велосипеда. Ему так нравилось кататься, что он скрывал ото всех свои болячки, в том числе и от меня. Все переносил, терпел боль, а как он ее мог терпеть, я уже останавливался выше. Тетя Маруся рассказала моей матери, и они запретили катать его мне. Целый день мы не ездили с ним. Оба томились. На второй день, видя его глаза и чувствуя свою несостоятельность и дикую скуку без него, посадил я его сзади, на багажник. Такая езда продолжалась недолго, показывая мне свои заживающие болячки, он с напором влез на раму, вцепившись в руль, и мы снова, как и прежде покатили, с его шутками и прибаутками.
      Не долго прожил Витек, мой маленький дружок. Уже в семь лет многие пророчили ему в дальнейшем трудную жизнь, и, не задумываясь над своими словами, говорили, что его исправит только могила. Как все равно напророчили ему такую страшную смерть. За четыре дня до того, как надо было ему идти в школу, в первый класс все это и произошло. Рядом с нашим домом дислоцировалась войсковая часть. Школа младших авиаспециалистов и балашовское высшее военное училише летчиков. В этот день, через автодорогу, солдаты копали траншеи и укладывали кабель. Спроси любого мальчишку в то время, кем ты хочешь быть и услышишь в ответ - солдатом. Двадцать два года прошло с тех пор, как отгремела война. Народ в то время был проникнут любовью и уважением к солдатам. Мы пацаны очень любили их. Постоянно бегали к ним, таская из дома и угощая их то пирожками, то яблоками из сада, то огурцами с помидорами из огородов. А матери, будто чувствуя наше настроение, говорили, ну бегите, угостите их вишней. И мы радостные бегали с горящими  глазами к ним и носили каждый раз, что нибудь еще, заворожено глядя на них и на то, как они все  это уплетали. Все это нам доставляло огромное удовольствие. Не меньше чем им. Все были веселы и радостны. Ничто, казалось бы, не предвещало страшной беды. В очередной раз, набрав за пазухи яблок, мы втроем побежали к солдатам. Около дороги остановились оглядеться. Слива, как мы звали Лукьянова Славку, был ровесником Витька,  рослый и крепкий для своих лет. Жил через дом от нас. Мы стояли со Сливой по краям, а в середине стоял,  маленький росточком, Витюшка. Не разглядев опасности, как метеор ринулся он из - под нас через дорогу, под колеса грузового автомобиля ЗИС. Ужас охватил нас, когда многотонная  махина наехала и скрыла от нас, нашего дружка. Это был его последний рывок в жизни. Он погиб, как и жил в движении, не задумываясь ни о чем, так и не успев пойти в школу, о которой он так мечтал.   Его похоронили в  маленьком гробу, в школьном  костюмчике,   в котором он так мечтал пойти в школу. Раза три одевал он его и бегал по знакомым показывая, какой красивый купили ему костюм в школу. При этом он был таким гордым и красивым, что это просто нельзя передать словами. Это был его первый и последний костюм в жизни.
        Бренное тельце его покоится  на Мачинском кладбище. Много лет прошло с тех пор. С момента похорон мне не довелось больше побывать на его могилке. Когда мне было уже за тридцать, приезжал я туда, долго искал его, но не смог вспомнить и найти ее. Но я обязательно ее найду. У меня, по сей день стоит перед глазами его вечно улыбающееся, жизнерадостное детское лицо с большим родимым шоколадным пятном, с пятак, на подбородке. Иногда у меня возникают мысли, а как бы сложилась его судьба, кем бы он был. Может бог вовремя забрал его к себе чистого и непорочного, не позволив чего-то плохого совершить в жизни, и тяготится этим впоследствии. А может, и нет. Может, вырастают из таких вот сорванцов, воспитанных улицей, настоящие порядочные люди. И я успокаиваю себя и тешу мыслью, что он был бы просто хорошим человеком, потому что у него было доброе сердце, широкая гагаринская улыбка и прекрасная душа. По крайней мере, мне очень хочется верить в это.


                Глава 5
 
       Вспоминаю шестидесятые годы, уйдет незаметно туда, какой то уголок души и там растворится весь, вновь и вновь переживая прожитые годы. Все это было с нами, хорошее и плохое, и никуда от этого не уйдешь. Нашему поколению досталось прожить этот отрезок в истории нашей страны. Все было, но больше хорошего. А может быть просто память старается выкинуть  все плохое и оставить в душе только светлые воспоминания. Детство, детство разве  могут быть какие то другие прожитые годы интереснее  этих лет. Наверное, нет. А детская память настолько цепкая, что все происходившее с нами, надолго оставляет в наших сердцах.
       Проснешься утром, мать уже натопила печку. Вставала рано. Надо было успеть все сделать, перед тем как пойти на работу. Так тепло и хорошо в постели, так хочется, понежится, но надо подниматься, собираться в школу. Затаишь дыхание, прислушиваешься к голосу диктора местного радиовещания. Вдруг он сейчас объявит экстренное сообщение.  В связи с резким похолоданием и понижением температуры занятия в школах города, с первый по четвертый класс, отменяются. Часто было и с первого по седьмой. Реже, но и с первого по десятый классы не учились. Зимы были холодные, снежные. Сугробы  вырастали такими большими и не оттого, что мы были маленькими, просто очень много выпадало снега. Занесет пургою все тропки и тротуары, не пройти. Прослушав очередное такое сообщение, об отмене занятий, нас тут же срывало с кроватей, как будто мы и не хотели минутой назад продлить свое блаженство, лежа в них. Мам, кричал я, одеваясь на ходу, уроки в школе отменили. Да я слышала сынок. Такая стужа на улице, просто ужас. Да вьюжит сильно так, просто страх господний. Так, что сегодня никуда не ходите, сидите дома. Это относилось к нам с сестрой. Хорошо мам! Ну ладно, вы садитесь, ешьте, а я побежала на работу. Угля в печку насыпьте к обеду, говорила она на ходу.
        Но, где там. Как только за матерью захлопывалась дверь, мы уже натягивали пальто, валенки и бегом на улицу. Какая, там пурга, какие там холода. Ветер режет лицо, темно еще на улице, не рассвело совсем, Только розовый восход прорезает утро, но почти вся ребятня уже здесь. На всех радость одна - занятия отменили.
        Поехали на горки кататься!  кричал Серега Лукьянов. Мы гурьбой бросались к их дому и тащили  от них на горку огромные санки, на которых они возили из колонки воду. У них дома баб Куля водила скотину, а без таких саней зимой не обойтись. Ведрами воды не наносишься.  Схватив сани, мы бежали на поляну, где были большие горки и где мы катались на санях и лыжах. Красные, потные, разгоряченные, с ушибами и рассечениями, таскали мы эти сани на горку. И хоть и были они велики, но места на всех не хватало, поэтому, как только сани доставлялись наверх, на них уже заскакивали самые шустрые, а на них с визгом и писком бросались уже остальные. Когда сани достигали середины горы, половины седоков на них уже не было, слетали по дороге. Иногда,  с вышеперечисленными определенными последствиями. И опять начиналось все сначала.
       К обеду все потихоньку расходились по домам, что бы, что-то перехватить на ходу  и снова бегом на улицу. Вскоре начинало смеркаться, и наступала вторая фаза игр. Уже ранее, на определенном месте, где ни будь у фонарного столба, строилась крепость из снега. Вот тут то и разворачивались настоящие баталии с такой страстью и силой, что те кто не получил свое днем, здесь уж точно получали сполна. А если учесть то, что собирались на эти баталии «люди» всех рангов, с первый и как говорится по десятый. То выйти из этого побоища без потерь не представлялось возможным. Взрослые пацаны не церемонились с малолетками и швыряли их как щенят. С соплями, слезами, с кровью, растирая ушибленные места, немного передохнув, начиналось все с начала. Заканчивалось все это, когда заиграемся, часов в десять. Мокрые до последней нитки, одежду можно было выжимать, с налипшими комочками льда, на верхней одежде, со снятыми шапками, разгоряченные, абсолютно без сил, кучками расходились мы по домам. Что тебя ждет дома? Будет ли порка или поругивание, или все так сойдет, и со словами матери: - Горе ты мое горюшко, где же тебя нелегкая так, носила? Ты посмотри, какой пришел? Будешь издыхать от болезни, я к тебе не подойду. Но это уже ни какой роли не играло, главное пронесло, без отцовской порки обошлось. Спать. Скорее спать.



                Глава 6

        Конец шестидесятых. Он ознаменовался резким  подъемом  уровня жизни людей. Не стал бы я делать этих заключений, но это все происходило с нами, с соседями. Мы это ощущали на себе. Что и говорить, до этого времени мы жили бедновато. Не кривя душой, на молоке, хлебе да картошке. Картошка в любом виде, жареная, вареная, а для детского удовольствия и сырая. Только мать начинает ее нарезать ломтиками, а мы уже ее понемногу выхватывали и ели прямо из кастрюли. Мать на то не сердилась. Не от голода мы это делали, просто хотелось. Мать работала в то время в городской поликлинике - фельдшером. Зарплата невысокая, семьдесят рублей. А тут и наш дом беда не обошла. Сильно заболел  отец. Маленькими были, многого не понимали. Идет, бывало с работы, а мы с сестрой ждем. Только появится вдалеке его силуэт, а мы уже с сестрой срываемся с места и наперегонки бежим его встречать, кто вперед. Силы приблизительно равны, тут кому уж повезет. В основном  лидировала сестра, все же на два года старше. По дороге, падая и обдирая коленки, со слезами припадали к отцу. Он ласково брал нас на руки, и всегда для этого у него была, по крайней мере, пара  самых вкусных на свете конфет. Но и в наш дом пришла беда. Заболел отец.
   Болел отец тяжело. Страшные головные боли не давали ему покоя. Причину болезни так и не определили, и отец до конца своих дней так и  мучился, живя на таблетках. Каждый день, по два раза, мать навещала отца в больнице. Ребята, быстренько собирайтесь, сейчас пойдем к отцу в больницу, больно он по вас соскучился. Мы быстро собирались и шли к отцу в больницу. Глупые дети, мы не понимали, что когда мы приходили в больницу, отец отдавал нам все то самое вкусное, что могла за эти дни принести ему мать. Он прекрасно понимал, что нам нелегко в это время приходилось без него. Мы усаживались у него на кровати, он смотрел на нас и угощал, вытаскивая из заветной тумбочки все, что там было. Глядя на нас, мать также не могла нам запретить ничего, только с любовью укоризненно смотрела то на нас, то на отца.
       Больших трудов стоило отцу выйти через полгода на работу. Отказ от инвалидности, забор проб спинного мозга. Много  вытерпел  отец, не говоря о том, сколько вытерпела мать, разрываясь между домом и больницей.
       Пришла весна. Отца выписали из больницы. Домой он приехал болезненным и слабым, но надо было работать, поднимать на ноги нас с сестрой. Отец получил деньги за полгода, и мы зажили. Пап, купи телевизор, просили мы отца, но в тот момент они с матерью посчитали, что надо по-другому распорядиться деньгами. Купили одежку нам и себе, и все самое необходимое. С телевизором пришлось отложить, но ненадолго. А заразились мы им, посмотрев однажды у тех же самых, тети Маруси и дяди Юры. Детвора у них без штанов ходила, а телевизор они купили. В те годы единственный на всю обозримую округу. Что творилось у них дома. Двери не закрывались. Только наступало вечернее время, как мы с сестрой, Славик, частенько и наши родители, а то и еще, кто нибудь из близлежащих домов, усаживались в их такой же, четыре на четыре метра комнате, кто где, а в основном детвора на полу, а взрослые на стульях и маленьких скамеечках,  смотрели телевизор. Отказа никогда и никому не было. Какое же это было чудо. Когда шел хоккей или футбол, и играла наша сборная, весь наш дом  ходил ходуном при каждой заброшенной шайбе, или забитом мяче. Равнодушных не было. На следующий день, с утра, везде только и слышалось, и в автобусе, и в магазине, и на работе, и в школе, о том, как играли наши. И спорт, сначала по телевизору, а затем и наяву с такой силой вошел в нашу жизнь, что вырвать его уже было невозможно никакой  силой, даже тисками.
        Вставая рано утром, что бы прослушать очередное сообщение по радио, не отменили ли занятия в школе, слушали волей не волей сообщения следующего порядка. Совет министров и так далее, не помню точно, но, по-моему, комитет госкомцен, приняли решение, что с первого марта такого то года, снизить цены на следующие продовольственные товары и товары народного потребления. После чего оглашался довольно обширный список товаров подлежащей уценке. Это происходило, как правило, два раза в год и вызывало, понятное дело, одобрение людей. Понижение цен всегда было значительным, не популистским, ничего не значащим, как например прибавка пенсий в настоящее время. Другие проблемы возникали - покупать то особенно нечего было. Лида! Лида! Собирай скорее ребятишек, бегите в магазин, занимайте очередь, колбасу краковскую дают! По полкило в руки!  Кричала по дороге тетя Шура, или тетя Маруся, пробегая мимо нашего крыльца, к себе домой за деньгами. Сашок! Валя! Бегом одеваться. Быстро мойте лицо и руки, надо успеть очередь занять в магазин.
Мы уже с сестрой и так были готовы к этому, так как уже слышали крик пробегавшей по дороге мимо нас тети  Шуры. Торопясь со всех ног, мы шпарили  в магазин, по дороге опережая кого-то, а кто-то опережал нас. Что творилось в магазине можно сравнить, пожалуй, только с продажей вина и водки по талонам, которые завел наш незабвенный товарищ Горбачев, со своей разумной Раисой Максимовной, царствие ей небесное. Тут же, последнему подошедшему, передавался химический карандаш и дрожащей рукой, мать выводила нам на ладошках циферки, не забыв проставить их и себе. Все это отличалось от продажи водки, в годы  организованной бурной перестройки только тем, что не было такого хамства толпы и дикого напора. Все - таки народ повоспитаннее был. Нет, не грамотнее - грамотный у нас сейчас каждый, а воспитаннее. В то время высшее образование было непоголовным, но воспитание было совсем другим. Магазинчик на Восточной, был у нас маленький, деревянный, вместить много народу не мог, поэтому сначала  необходимо было выстоять очередь из нескольких часов на улице, в жару, или холод. Отходить было практически нельзя так, как в момент все переписывалось, и мгновенно можно было вылететь из очереди. А это было все, назад в очередь попасть на свое место было невозможно никакими путями. А так все было чинно и благородно. Саданет одного другого солнечный удар по голове, похнычут изнуренные зноем или холодом дети, но придет же, в конце концов, вожделенная очередь в магазин, к колбасе краковской или ребрышкам копченным поближе. И несмотря уже, на то, что в магазине находится, и подавно было невозможно, от духоты и запаха  распаренных тел, но это было ничего. Это уже было рядом. Тем более, когда на тебя с такой искренней любовью и радостью смотрела во весь рот улыбающаяся кукуруза. Читать я в то время не мог, поэтому и не могу воспроизвести все те лозунги и транспаранты, посвященные этой дорогой и любимой культуре. Надо же, не в ней дело, а в памяти осталась. Кто бы вспомнил сейчас Никиту Сергеевича, а, поди, же благодаря ней и вспоминают. Сорвался план, но что сделаешь, ошибаться свойственно всем. Вот так нам доставались полкило в одни руки. Усталые, истерзанные, но счастливые, обычно с соседями вместе, плелись мы, домой, поднимая пыль своими уставшими ногами. Сыночка, кричала счастливая мать, мне откуда-то сзади, что же ты пыль так загребаешь, поднимай ноги-то. И взрослые счастливо весело смеялись, не оттого, как это было сказано, а оттого, что все завершилось удачно, удалось купить то, что надо, не зря провели три часа в очереди. И сейчас не могу пройти спокойно мимо Раменского магазина, уже здесь в Москве, в родном уже мне Жулебино. Ноги сами несут к прилавку, где нет уже народа, полно краковской колбасы, копченых ребрышек, копченых голяшек, но нет самого основного - достатка в деньгах, и того далекого вкуса. Но все равно нет, нет, да и выберешь с женой, что нибудь, а она спросит с удивлением, - Что? опять ребрышки? Зачем они тебе нужны, давай возьмем лучше окорок. Давай, соглашаюсь я, но ребрышки возьми, хотя бы немного, как в детстве говорю я. Ну, хорошо, соглашается она, не подозревая ничего. Дайте, пожалуйста, вон тот маленький кусочек копченых ребрышек, просит она продавца, а сердце у меня заходится, уже от предчувствия неповторимого вкуса, а еще больше от нахлынувших воспоминаний, прожитых тех лет и людей, которые в то время жили еще с тобою рядом и которых уже нет, таких близких и далеких, и которых так тебе иногда не хватает в жизни.


                Глава 7

      Вновь наступила весна. Яркое солнышко, голубое небо, пробуждение природы, набухание почек на деревьях и вначале на проталинах, а затем и на все больших участках просыхала земля.  Постепенно отвоевывая у зимы все пространство. Просыпалась природа, а вместе с ней, с первыми теплыми лучами солнца просыпалась и вся детвора. Домой уже, тем более, никого нельзя было загнать.   Зимние игры сменялись весенними. И если зимой все-таки было народу на улице не так много, то по весне все выходили на свет божий, как подснежники. Все участки нашей поляны были забиты пацанами. Там, где отыскивался, какой бы то ни было, маломальский клочок сухой земли, там и разгорались игры, в том числе и азартные. Во что только не играли. И в стукана, и в пристеночки, и в лямки. Глядишь, а дело уже зашло далеко и до драки недолго. Ты чего подсекаешь!- кричал я на Мустафу. Ничего я не подсекаю. На, смотри! И он снова бил по деньгам стуканом, вылитым из свинца, но уже не подсекая. Вот теперь ты правильно бьешь, а тогда подсекал, опять доказывал я свое. Тут уже вмешивались и остальные. Были сторонники и одного и другого. Хорошо если все заканчивалось полюбовно, миром, а то такая свара начиналась, что потом еще долго растаскивали друг друга, потирая и не обращая внимания в горечах, на разбитые носы. Жила! Сам жила! Я не жила, это ты жила! Все видели, как ты подсекал. Когда склока утихала, то все обращали внимания на кон, на котором и в помине уже не было денег. Кто поушлее, в начале драки, пользуясь суматохой, сгребал все деньги и удирал. Но эти номера можно было сделать один раз. Тут же на месте выяснялось, кого нет и при первой же встрече таким наваливали, будьте нате, по самые уши. Затем следовало отлучение, а это было самое страшное. В одиночестве и волки не живут. Ну а потом вся ватага смиловливалась над убогим и опять принимала к себе. И это было уже для провинившегося таким счастьем, что он на всю жизнь получал урок и такого уже больше не делал. А первое время весь светился и летал, так как будто бы у него вырастали за спиной крылья. Сань, че мы с тобой поругались? Да я не знаю. Ну что, мир? Мир. Мы брались пальчиками мизинцев друг за друга и говорили – мирись, мирись и больше не дерись, и довольные друг другом, становились еще дружнее и ближе - не разлей вода. С погнутыми от стукана и расплющенными монетами ходили по магазинам, где нас гоняли продавцы. Прекрасно зная, во, что мы играем и почему у нас такие деньги, они нам ничего не продавали, а только гоняли. Да по весне пока не проходил этот бум все монеты были такими, сами того не ведая, мы потихоньку наносили ущерб государству.
       Но эти все игры были балушками, а основное то начиналось к вечеру, когда начинало смеркаться. Вот тут и начинали разноситься ото всюду канонады. И из-за сараев, и из посадок, и с поляны нашей любимой, на которой с Великой Отечественной войны,  оставались от разрывов бомб воронки. И в зависимости от мощности взорванных бомб, одни из них были лунками, а некоторые целыми котлованами. Вся наша теплая компания, а это в основном Славик, Слива, Мустафа, Серега Лукьян, брат Сливы и я. Иногда к нам кто-то еще примыкал, но в основном мы дружили впятером и не представляли себе дня, друг без друга. Особенно в производстве вооружения специалистами у нас были Славик Лукин и Серега Лукьян. Что только не делали и «сикалки», и дробовики, и подрезы, и  поджиги и даже, когда мы были повзрослее, умудрился Славик произвести в сарае настоявший малокалиберный пистолет. Правда однозарядный, но стрелял он прекрасно, благо в школах преподавали военное дело и недостатка в патронах от мелкашки у нас не было. В подвале школы был организован тир, а самыми страстными кружковцами были мы. После каждых стрельб мы тащили домой, кому, сколько удалось патронов, а вечерами уже у нас были свои стрельбы. Мы уже там сами руководили. Ну, это было позже, а до этого мы все под чутким руководством Славика мастерили все вышеперечисленное оружие. Но если сикалки ничего серьезного из себя не представляли, как мы считали, то остальные три единицы были вещами серьезными. Смастерив очередную, по команде Славика, мы выдвигались ее испробовать. Ну, что мужики, пойдем, попробуем, что у нас получилось. Все уже не могли сдержать себя, скорее всем хотелось опробовать в деле новое изобретение, и когда поступала размеренная Славикина команда, все срывались с места и бежали  туда, куда мы стреляли. Кучно легла дробь, нормально,  констатировал Славик, с чувством собственного достоинства и сильного знатока. Его слово было последним и решающим. Наступали трудные времена и для хозяек. Спички через подставных лиц скупались мгновенно, как, наверное, хлеб в голодный год. В домах спичек также не было. Сера использовалась вместо пороха. Сколько же горя принесли матерям эти весенние дни. Сколько выбитых глаз, оторванных фаланг кистей рук и других увечий принесли, как нам казалось эти безобидные шалости. Иногда заслышав в очередной какой то воронке стоны, мы срывались туда, зная уже, что там могло произойти. Весь белый, с окровавленной рукой, без двух оторванных пальцев, лежал Серега Чирнос. Че случилось?- спросил Лукьян. Че, че, не видишь, пальцы отхерачило. Засадил заряд большой. Трубку у поджига разорвало, рассказывал «Слоненок» о случившемся. Оторвав от подола рубахи кусок, затянули ему руку и отправили домой. Давай Чирнос домой быстрей, а то мать тебе отвалит. Сопровождающие не выделялись, так как могли отхватить под горячую руку. После этого все прекращалось и все разбегались по домам, делая вид, что ничего не случилось и что никто, ничего не знает. Через некоторое время бегом, под руку с сыном, неслась тетя Нина в больницу, по дороге рассказывая на ходу всем о случившемся. Паразит такой! Доигрался, два пальца оторвало - ругалась и плакала она. Теперь инвалид! Сережке Черноситову пальцы оторвало, заходя, домой, говорила мать. Вот сынок, смотри не занимайся пугачами, а то до беды недалеко. Что ты мам, я разве не знаю, вон на прошлой неделе Абраме глаз выбило. Мы этим делом не занимаемся. И мы действительно не занимались этим делом сутки, может двое, пока снова  не начиналась пальба, пока какой нибудь отчаянный горемыка, первым не открывал стрельбу. И опять все обо всем забывали, до очередного случая. Надо сказать, нашу компанию бог миловал, но не обошлось и у нас без происшествий.
       Выходя на улицу, лениво щурясь от солнца, пригревающего все сильнее, Серега Лукьян, на противоположной стороне улицы, увидел Толяна Семенищева. И не смотря на то, что расстояние между ними было приличным, метров около пятидесяти с лишком, но он у него все же смог разглядеть в руках только, что смастеренный огромных размеров поджиг. Че Семен, сикалку новую смастерил? - кричал он ему через улицу. Сам ты сикалка. Не видишь что ли, что это поджиг, отвечал Семен. Но Сереге надо было поизголяться,  и он продолжал подтрунивать над ним. Да он у тебя, поди, и на десять метров не стрельнет. А то, как же?- возражал Толик. Спорим, до тебя добьет запросто. Да не добьет, продолжал Серега. Ну, давай попробуем. Давай. Он у тебя заряжен? Заряжен, бекасинкой. Ну, давай, стреляй. Не долго думая, Толян направил свой поджиг в его сторону и выстрелил. Поджиг оказался нормальным. На таком приличном расстоянии, штук десять дробинок, пробив икроножную мышцу, дошли до самых костей. Но Серега был не робкого десятка и без стонов и воплей, вдвоем, они принялись выковыривать дробинки. Когда мы подошли,  уже оставалось штучки три. Доковыряв их, и залив одеколоном рану, все успокоились и, слава богу, ничего не произошло, все зажило как на собаке, без заражений и осложнений. Но всему приходит конец. Проходила весна, наступало лето. А вместе с весной отходили и весенние игрища, приходил черед новым.
      Как- то в зрелом возрасте, проезжая по своему городу, по своей улице, мимо родной поляны, в дождливую погоду, остановился я на несколько минут и пошел по мокрой траве,  приблизившись к тому времени  и нахлынувшим воспоминаниям. Дошел до нашей воронки, которая хранит и по сей день все наши тайны. Поменьше она стала с годами, столько лет прошло. Все меняется. Уже бы и не спрятаться нам всем там. Да и давно уже многих нет в этом мире. А кто остались, разъехались все с тех мест по городам и весям, но мне кажется, что в память о своих друзьях, вот так же ни один я, а кто-то еще, захаживает временами на нашу поляну, отдать долг памяти тем, кто не дожил до наших лет и дней.


                Глава 8

       Приходило лето, со своею красотою и  неповторимостью, с жаркими, а иногда просто палящими лучами солнца, с проливными теплыми дождями, крупными каплями, бьющими по вспенивающимся лужам, с теплыми, ласковыми, длинными, светлыми вечерами. Невозможно удержаться, что бы вечерком не собраться на крылечке у Лукиных, или на нашей половине, на лужайке. Приносили с собой стулья, табуретки или просто садились на пышную молодую травку и допоздна, и стар и млад, играли в свою любимую игру – лото. Вечерело. На улице растекался по всей нашей округе дурманящий запах черемухи, сирени или акации. А недостатка в этих растениях у нас не было. Красота. Ничего не может сравниться с этими  непередаваемыми запахами. С этим ароматом, распространяющимся по вечерам. Как будто сама природа устав от жары и зноя, за день, к вечеру разомлев и отдыхая, отдавала всю себя саму. И можно все-таки, наверное, сравнить такое пьянящее состояние природы, еще только что со свежескошенной травой, с ее таким же неповторимым  и нежным, утренним запахом росы. Надышавшись до отвала, закончив к ночи играть в лото, в хорошем настроении, позевывая, отправлялись  все по домам. Обсудив попутно все новости и договариваясь о встрече на завтрашний день, или какой-то другой. Проигравших не было.
       Наступало утро следующего дня. Начало лета. Ночи были еще не совсем теплыми, утро бывало довольно прохладным. Встанешь пораньше в хорошем настроении и к соседу, Славику, в одних трусах или сатиновых шароварах. Солнышко, как раз рано утром всходило с той стороны, и поежываясь от утренней прохлады, ждешь своего закадычного друга. Мелкие мурашки с небольшим волнением ветерка покрывают тело, но ты знаешь, что это временное, недолгое явление. Это дело каких-то пятнадцати минут и ласковые лучи солнца вновь всех обогреют. Тетя Шура  занималась по хозяйству, гремя посудой. Через открытую дверь, занавешенную марлей от ранних мух, было слышно движение жизни в доме. Наконец выходила тетя Шура и с улыбкой говорила - Ну, что Санек, не спится? Здрасьте, смущаясь, говорил я. Ответа на вопрос, как обычно не следовало, а следовал свой вопрос. Теть Шур, а Славик скоро? Скоро, скоро. С улыбкой говорила она. Уже поднимается. И уходила во внутрь дома. Она давно уже заметила меня и, хотя я сидел тихо, ничем не привлекая к себе внимания, она уже поднимала потихоньку Славика. Через несколько минут выходил Славик. Потягиваясь во весь рост, не отойдя еще ото сна, спрашивал лениво - Давно сидишь? Давно, отвечал я. Что, не спиться тебе? Не дал поспать и мне. Но это бурчание было для порядка, так, как он был постарше и обычно просыпался раньше нас. На этих словах и заканчивались все недовольства, правила приличия были все соблюдены, а рисоваться друг перед другом необходимости не было. Все мы знали друг друга, как облупленные и прожить друг без друга не могли и дня. Шурик, что-то Муська Санька не видно? - говорил Славик. Да, что-то задерживается. Спит, поди, вторил я Славику. Но буквально, в это же время, вдалеке через улицу, показывалась вихрастая голова Муська, или Мустафы, как мы его еще звали. Здорово. По мужски, приветствовал он нас. Здорово, здорово  я бык, а ты корова. Че спишь? Это я уже подтрунивал Саньку. Да нет. Я давно тебя видел, че думаю рано идти. Пойду попозже, когда все собируться. После этого, уже все внимание переключалось на Сливу. Где же он козел ходит. Как будто не знает, что мы его все ждем. Слушайте мужики, может, кто за ним сходит. Да  ну его. Сейчас придешь, баб Куля разорется,  скажет ни дня, ни ночи от вас покоя нет. Окаянные, ни свет, ни заря идут. Рано еще, идите домой. Берегла она покой внуков и с нами не церемонилась. Отчего мы все ее побаивались и недолюбливали. Я не пойду, мычал Мусек. Я тоже не пойду, соглашался с ним и я. На этом все прения заканчивались. Лукич, сам никогда не пойдет ни за кем. Ну ладно давай подождем. Пока сидели на крылечке и болтали обо всем, выходила теть Шура с ведром воды, кастрюлей, ножом и картошкой. Не глядя на нас, принималась ее чистить. Постепенно не замечая, как мы, мало помалу, подползали к производственному процессу. Затем Славик, на правах хозяина, ловко  запускал руку в кастрюлю с очищенной и уже нарезанной сырой картошкой, вылавливая куски покрупнее, и смачно начинал ею хрустеть. Тут уже удержаться не оставалось сил и у нас. Мытые руки, не мытые,  никто у нас никогда и не спрашивал, выхватывая один за другим, кусочки картофелин, мы наперебой расхваливали каждый свой кусок. Ты посмотри, а у меня какая тоненькая, вся прозрачная, аж на солнце просвечивает, говорил я и запускал очередной кусочек в рот с таким сладострастием, что как будто бы на свете нет, и не было, ничего вкуснее. А гляди, какая у меня, с дырочками, и восхваление нами каждого вновь проглатываемого куска продолжалось друг перед другом. Теть Шура лукаво посматривала на нас и делала вид, что ничего не замечает. Нажравшись на дурнечка картошечки, по мере насыщения, наш интерес к ней начинал угасать. Тут то и заявлялся, свет наш ясный Слива, щурясь от яркого утреннего солнца, со своей, данной только ему, таинственной усмешкой на губах. Ну ты, Слива, все прохлаждаешься!  Сколько тебя можно ждать? Но здесь вмешивалась теть Шура, и все становилось на свои места. Что вы на Сливу налетели,  говорила она улыбаясь. Правильно сделал, обращалась она к нему. Хоть поспал как человек, а то встанут спозаранку и не дают никому покоя. Побурчав немного, мы успокаивались и дружно отправлялись играть. Но что же творилось, если вдруг ни с того, ни с сего набегала тучка, откуда ни возьмись, и средь ясного неба громыхал гром, и начинала сверкать  молния. Бежать домой?  А то, как же? Особенный восторг у нас вызывали короткие, но проливные ливни. Такой  дождь шел теплым. Все ямы и канавы мгновенно наполнялись дождевой водой, поверх которой бурлила белая пена. Наша одежда состояла из двух форм одежды, сатиновых трусов, или шаровар, с заветными карманами сзади, на пуговичке. Удержать в такой момент нас было невозможно. Со всего маху бросались мы в такие заполненные ямы, и с визгом, и писком барахтались до посинения, вспенивая еще сильнее и без того пенную воду от дождя, испытывая полное блаженство от тепла земли и воды. Вода была, как парное молоко. Выходя из воды, мы мгновенно замерзали, дрожа всеми маленькими телами, поджимая руки, к подбородкам попрыгивая на полусогнутых ногах и стуча зубами. Затем снова с криком и гиком бросались в воду.
       И вдруг, дождь так же быстро кончался, как и начинался. Растянувшись во все еще теплой воде, которая стремительно начинала уходить сквозь землю, мы наслаждались последним ее теплом. Затем быстро выскакивали из канав и все грязные, но счастливые, во весь опор, сломя голову, бежали домой. Дома нас встречали с возгласами родители и приговаривали весело,- Ах вы поросята такие! Посмотрите, на кого вы похожи?  Мать быстро наливала теплой воды в тазик, полностью омывала меня водой, одевала чистые трусы, кормила, и я снова бежал на улицу, где уже во всю сияло солнце, и подсыхала земля.


                Глава 9

        Не успеешь оглянуться, а уже подкралась незаметно осень. И потихоньку начала выхватывать у лета теплые денечки. Сыро становится, слякотно, промозгло. Нахмурится небо, нет- нет, да и одарит долгим проливным дождем все живое. Сдается природа на милость осени, понимает, что не справиться ей с ее проявлениями. Желтеет  и багровеет листва на деревьях, и под силою порывов ветра, и им бедным не удержаться. Подрожат, подрожат последние листочки, да не в силах больше сопротивляться силе природы. Опадают. Забьет опавшая листва все канавки, по которым протекает вода, ничего не видно, где  сухо, а где сыро. Тоскливо, уныло на душе. Но только не у нас мальчишек. Нам любая погода ни почем, а если еще последние лучи солнца осилят свинцовые тучи и пробьют небеса, озаряя все кругом памятью уходящего лета, то тут только держись. И пусть на улице грязь непролазная и лужи по колено, а мысли и помыслы уже в другом месте. Славик, бежим на поляну в футбол играть. Грязновато вроде, - отвечает он мне. Но, тут, как будто читая мои мысли, выныривали и Слива, с Муськом. А что? Пойдем, поиграем в дыр – дыр, два на два. Хватали мяч и на поляну, а там уж еще кто подключится. И подключались. Да так, что опять бывало до драки. Ляпнет кто нибудь по морде сырым набухшим мячом,  друг другу, не со зла. А уже твой лучший друг и не друг тебе вовсе, а злейший  враг. Вдарит, кто ни будь, кого то по ногам, летит тот бедный, собирая на себя всю жирную, черноземную грязь нашей землички. Скользкая зараза, как по мылу катишься. Разве удержишься от нанесенной обиды тебе, когда тем более в уме держишь, что тебе будет от матери, когда придешь домой после таких вылазок, весь мокрый и в грязи. Что ты делаешь? Че подножку ставишь? Че куешься?- кричал я на Саньку Мусатова. Ничего я не кувался, сам подлез, сам виноват, отвечал он мне, не лазя за словом в карман. Мудак ты. Сам ты мудак. Игра прерывалась и мы схватывались. Я был посильнее, а потому искатал  своего друга, с которым мы пять минут назад были лучшими друзьями и жить не могли друг без друга,  в грязи, до неузнаваемости. Когда все закончилось, насупившиеся друг на друга и нахохлившееся, осматривали мы себя. Я хоть и был в грязи, но не так сильно вымазан, а на Саньке, не было живого места. Весь надутый и сердитый, а самолюбия у него было хоть отбавляй, он молча соскребал с себя грязь щепочкой. Немного поостыв, я говорил ему, Сань, пойдем ко мне домой, отчистимся. Не надо Сань, отвечал он, все еще искоса поглядывая  на меня. Но перелом в лучшую сторону, в наших отношениях уже наступал. Правда Сань, пойдем, подхватывал мою идею Слива, с сожалением, так же как и все мы, поглядывая на своего дружка. Ну ладно пойдем. И мы шли ко мне домой. Садились на крыльцо, я выносил кухонный нож и подавал его Муську. Он брал его и скреб с нашей помощью брюки  и пальтишко. Но разве, что отчистишь таким образом. Угрюмые, расползались мы по домам. Ясно было, Санька ждет порка. А как не пороть,  пальто одно, и в школу, и на выход, и на улицу. Да и хорошо еще, если брюк было двое. Да и разбирается ли ребенок без помощи матери, что ему одеть. Ушел Санек, а мое сердце долго в этот день не находило себе успокоения. Только тут, осознавал всю мерзость своего поступка. Как же было стыдно за себя… На всю жизнь сделал себе урок и больше никогда не допускал подобных вещей в жизни. Стыдно было за то, что намеренно катал более слабого человека в грязи, со зла не отдавая себе отчета. Больно было за своего друга Сашку, который униженный и удрученный ушел домой, и которого отпороли по первое число, и который словом не обмолвился своей матери, о моем гадком поступке, о том, что ни виноват он вовсе. Вот такие уроки давала нам жизнь. Уроки улицы. Уроки справедливости и порядочности. Иногда задумаешься, вспомнишь былое, и всплывет нежеланный кусочек жизни в твоей биографии и даже время, которое все расставляет по местам, не может стереть из памяти подобный позорный случай. Стыдно. Но так и живешь с этим, ничего не поделаешь, исправить ничего уже нельзя.

                Глава 10


         Утром, по одному, выбегаем все из домов. Пора в школу. Частный сектор. Только что, ты был один, а через мгновенье идем гурьбой. Привет! Привет! Весело здоровались мы друг с другом. И вновь забурлила жизнь. Нет различия в возрасте, все равны. Все имеют слово. Есть разница в другом, но она незначительная. Отвесит тебе «старший товарищ» иной раз подзатыльник, под общий смех остальных, но ты не в обиде, не со зла, для приличия. Но зато попробуй, тронь тебя, кто ни будь с другой улицы, вот тут- то и вырастала защита. Доходило иной раз и до серьезных потасовок. Соберется кодла. Как же, нашего обидели. Идешь как бычок на поводу. Страшновато в душе, но назад дороги нет. Или идти. Или не идти. Тогда позор. Это, как в атаку сходить. Отмойся потом, попробуй. Выбора не было. Ну, что мужики все собрались? - спрашивал один из старших заводил. Да вроде все. Ну, тогда идем. Много их будет? – следовал ненавязчивый вопрос из толпы. Да также, как и нас. Дальше следовала стратегия битвы, с доскональным раскладыванием предстоящего побоища. Страха своего никто не показывал. А так, как все в основном друг друга знали  по школе или по улице, то план составлялся просто. Самые взрослые и сильные делились между собой, кто с кем дерется, ну а остальные, куда вывезет. Казалось бы, что делить. Все знают друг друга. Но ты с этой улицы, а он с другой. Кто прав, кто виноват, с чего все началось уже, и разбираться некогда. Всех захватил общий азарт и ничего уже тебе не страшно, лупишься не на жизнь, а на смерть. Думать времени нет. Только уворачивайся, а не увернулся, получай. Кому больше достанется, кому меньше, все не в счет, все равны. И, кажется, нет никакой силы растащить ораву дерущихся, народу то много и до сотни доходило и больше с обоих сторон, когда как. Вот тут то из близь лежащих домов и выскакивали взрослые мужики, и охлаждали пыл наиболее ретивым, взрослым пацанам, а у остальных он тут же быстро иссякал. Но, правда не всегда, бывало и милиция прибывала, но как только появлялись милицейские машины, все  прекращалось и все в мгновение ока разбегались не чувствуя под собой ног. Да и не брали они никого. Потихоньку вылезая из укрытий, собирались возле собственных домов, кучками. Ну, как? А что? Все нормально. Спрашивал один и отвечал другой. Видел я, как нормально. Он тебе так всадил, что у тебя, по-моему, искры из глаз посыпались. Какие искры. Это я, ему такого пинка ввалил, что он теперь три дня без остановки срать будет. Будет? Как бы у тебя у самого понос в три оглобли не был. Артист. Но это были добрые шуточки. Все потихоньку начинали отходить от происшедшего и громко хохотать. Слушай, а из –за чего все произошло, не знаешь?- спрашивал Слоненок. Да откуда я знаю, у Ломухов спроси. Ломухи были самые старшие. Два брата близнеца и самые задиристые, вот и приходилось всем нам в основном отдуваться за их грехи. Но, что поделаешь, закон улицы. Один за всех и все за одного.
       На следующий день, шли также в школу группками, весело разговаривая. Садились за одни парты с вчерашними противниками и, перемолвившись парами добрых фраз, обо всем забывали, будто бы ничего и не было. Забывали до следующего раза, да и не так уж много таких разов было. А после таких событий, даже как то наоборот, жизнь сплачивала нас и мы чаше и ближе дружили уже с ребятами, с других, таких, казалось бы, еще вчера, далеких улиц.
       Только звенел звонок об  окончании уроков в школе, а все уже на всех парах неслись к выходу и толпой  шли по домам. Щас мамаша опять лупить будет. А что так? Две пары схлопотал. В дневник? Да. Да вырви ты листы  на хрен. И все. Рвать уже нечего. Итак, как тетрадка дневник стал, тонким. Отец все листы сейчас уже пронумеровал. Тогда все. Заключал самый сведущий во всех делах.  Два дневника надо было заводить, подхватывал другой умник. Один для училки, другой для отца с матерью. Да, надо бы. Сокрушенно вздыхал неискушенный  и не совсем еще испорченный жизнью мученик, сожалея о том, что не мог догадаться до этого раньше. Но который уже набирался ума и был  втайне готов к переменам в жизни. Да улица нам дремать не давала. Университеты мы проходили, будь здоров. Не знаешь, научат - не можешь, помогут.
        Как-то закончил занятия  преждевременно и дернул с уроков домой, в плохом настроении, в тетрадке у меня красовалась жирнющая и противная двойка, за контрольную по математике. Дело было поздней осенью. И снежок уже кое- где подтаявший лежал, и дождичек моросил, а  я в понуром настроении брел домой. Всякие мысли обуревали мою буйную головушку. И какая расплата предстоит мне за эту пару. Уж больно не любил отец, когда я на паре домой приезжал. Когда же ты хоть на тройке домой приедешь. Я не говорю уже о большем. Обычно издевался он надо мной, после чего следовали физические санкции. Хотя это было не совсем справедливо. И вот обуреваемый нехорошими думами,   шел я домой. Думал, думал, да и чего там думать, мысль меня быстро осенила, а не выкинуть ли тетрадочку пошустрому. Нет тетради – нет проблем. Достав из планшетки, конечно из планшетки, ведь я всю жизнь мечтал быть летчиком, бороздить как Гагарин просторы Мирового океана. Так вот достав из планшетки ненавистную тетрадь, в которой к тому времени уже значительно не хватало листов, я со всего маху запустил ее через штакетник, в чей-то огород и с чувством собственного достоинства, уверенно и уже нагловато, продолжал движение домой. На душе отлегло. И день уже не казался таким мерзопакостным, и добрые мысли стали посещать голову. Но, не рассчитал я. Не сделал  поправочку на мою любимую, старшую сестру, которая как мне казалось, столько приносит мне неприятностей, и которая сует нос куда надо и не надо. Так вот погодка была ветреная и тетрадочку, пока она была сухой, вскорости прибило к заборчику, где она и покоилась до определенного момента. А часом позже, точно по этой же дорожке, шла домой моя сестра. И надо же такому случиться, редко я ходил по этой дороге домой, а тут бес попутал. Так вот проходя мимо, она и обратила из любопытства свое внимание на знакомую тетрадочку, где синими чернилами по розовой тетради, каллиграфическим подчерком было выведено, что эта тетрадочка является или являлась, как я думал, собственностью ученика,  такого то класса, Малюгина Александра. О такой находке она и мечтать не могла. Не знаю, какое блаженство она испытывала, но точно знала, что я попал на кукан. Взяв пальчиками уже  довольно грязную тетрадь, она так и несла ее до самого дома. Весь в неге, уже перекусывая, я услышал, что кто-то пришел. Когда я обернулся, то кусок  мгновенно застрял  у меня в горле. Двумя пальцами, с ехидной улыбкой, сестра держала перед моим носом тетрадь. С какой бы силой закатил  я ей в лоб, от всего сердца, за все только, что увиденное мною. Но, едва сдерживая себя и прокручивая ситуацию в мозгах, я принялся решать вопрос полюбовно. Забывая наивный о том, что, сколько было таких случаев, и для меня они добром не кончались, просто все это только откладывалось на несколько часов, и все. Чего тебе надо от меня?- закидывал я вопрос, надеясь на лучшее. Далее незамедлительно следовал перечень всего того, что я должен был сделать для нее, что бы не состоялась для меня вечерняя экзекуция. Выхода у меня не было, поэтому все принималось, и я приступал к исполнению желаний, как-то, сходить в магазин, помыть полы и так далее. Когда задачи в основном были выполнены и до прихода родителей оставалось совсем немного, следовало провокационное задание, которое согласно моему самолюбию, было просто невыполнимо. Наливаясь кровью, как бык от предчувствия того, что меня в очередной раз прокатили и использовали по полной программе, я не выдерживал и бросался в драку. Но не тут то было, соперник был готов. На два года старше, почти на голову выше, ну  и в драке спуску мне не давала. Повыясняв отношения, не придя ни к чему, ждал я униженный и оскорбленный своей участи. И так мне было обидно, что опять провела меня Патрикеевна. Потихоньку смиряясь, ждал я  мучительно вечера. С появлением матери, слышал эти уже в который раз ненавистные мною слова сестры. Мам? а ты знаешь, Сашка опять двойку получил. Да еше гад такой, драться бросился на меня за то, что я сказала, что все расскажу вам. Она не говорила о том, сколько надо мною поиздевалась. Эх, говорить об этом, что кому докажешь. Все сгорел. Ну а дальше все было как всегда, или мать отлупит, или отцу расскажут. Отец отлупит сильнее. Что выберут, то и будет. Только бы скорее все произошло и закончилось.


                Глава 11

      Шло время. Незаметно росли и мы. Привет пионэры. Именно через букву э. Так, с доброй издевкой, подсмеивался над нами Славик Лукин. И мы, которые совсем еще недавно, с замиранием сердца, повязывающие на себя галстуки, уже, как бы и смущались. Как же, дружим с ребятами на два, три года старше себя, во всем с ними равны, а какие-то все маленькие, как неполноценные. Вон и лучший дружок, с доброй усмешкой, не преминул подколоть.
     И вспоминаются  весенние майские дни тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. А точнее девятнадцатое мая - День пионерии. Разве это забудешь. Мам, а когда в пионеры принимают?- приставал я к матери с вопросом. И мать подробно рассказывала мне об  этом, как все это будет выглядеть. Каким надо быть, как вести себя хорошо, что бы быть достойным того, чтобы тебя приняли в пионеры. Зачитываясь рассказами о героях-пионерах Пете Клыпе, Павлике Морозове, Лене Голикове, Зине Портновой, мы все мечтали в душе быть похожими на них, а если, что случиться, так и проявить себя, как они.  И вот подходил тот, казалось бы, самый важный день в жизни. День приема в пионеры. Переживаниям не было предела. А примут ли? Достоин ли я этого высокого звания? Ведь пионер всем ребятам пример. Ведь не всех примут в пионеры девятнадцатого числа, самых лучших, самых достойных, а затем уже всех остальных. Но это потом, а не сейчас, о чем ты спишь и мечтаешь, когда тебе на шею повяжут красный галстук, кусочек алого кумача, символ Красного знамени.  Вместе с этим казалось, что прощаешься с детством. Наступает новая жизнь, ее очередной этап.
       И вот объявили, завтра принимают в пионеры, и учитель Екатерина Романовна начала оглашать весь список. С замирание сердца, каждый из нас вслушивался в произнесенные фамилии учителем. Прошла моя буква или нет. От волнения все вылетело из головы. Наверное, все. Не примут. Сердце действительно уходит в пятки, а на его месте неприятный холодок. Есть. Малюгин Саша, и сердце уже готово выпрыгнуть из груди, которое секундой назад сжималось до предела. Есть. И уже пот выступает на лбу. И тут же, а как  другие? И радость за всех, и другие прошли, и других принимают. И боль за тех, кого не принимают. Глаза сами отводятся от них, полные сочувствиия и переживания. Как же больно было на них смотреть. И ничем нельзя помочь. Первый урок жизненной несправедливости. Какая душевная травма. А ведь это дети.
        Весь вечер, перед вступлением в пионеры, длился подготовительный период. Все гладилось уже, наверное, по восьмому разу. Особенно галстук. И вопросы, бесконечные вопросы, матери. Ложись сынок спать. Завтра рано вставать. Долго еще не удавалось заснуть, но сон все же  брал свое.
        Поднявшись чуть свет, рано утром, опять принимался осматривать свое снаряжение. Все ли сделал? Все ли запомнил, что учил. Как бы не сбиться, во время приема в пионеры. Сынок, ты, что так рано встал, лежал бы еще, ведь посмотри как рано, говорила мать. Да нет мам, пора уже. Ну ладно, соглашалась она и принималась собирать меня в школу. Сестра, как сведущий человек, попутно давала свои рекомендации. Чувствовалась всеобщая поддержка. Все жили единым порывом.
        В школе от самого входа, чувствовалась какая-то, непередаваемыми словами, торжественная обстановка. Хотя и принимают в пионеры два, три класса, а праздник для всей школы. И вот наступал, торжественный и долгожданный момент. Говорились речи. Приехали представители  ГОРОНО, подшефных организаций, ветераны Великой Отечественной войны, которые говорили правильные напутственные слова, от которых иногда подступал такой комок к горлу, что трудно было даже шевельнуться. Но вот подходила к концу вступительная часть, и наступало самое основное, от  предвкушения которого сводило лопатки. Ну, когда же, когда будут повязывать галстуки? И вот наступал  этот самый торжественный миг. К нам подходили старшие пионеры, представители и повязывали на шеи галстуки. Все. Свершилось. Теперь и мы стали взрослыми. Мы пионеры, а не какие-то там  октябрята. Да и подколок на улице теперь не услышишь от своих друзей. Занятия еще продолжались, а нас, вновь принятых в пионерскую организацию, отправили по домам. Зайдя попутно в библиотеку и получив книги за четвертый класс, на новый учебный год, мы шумно шли домой. Радости и гордости не было предела. На улице был на удивление промозглый, дождливый и прямо скажем не весенний день. Температура была около  нуля градусов и одеты мы были в пальто. Но ничто не могло омрачить нашего настроения. Распахнув полы пальто, шли мы домой, показывая всем свои новые пионерские галстуки. Встречный народ, широко улыбался нам, нас поздравляли с праздником, с днем вступления в пионеры, а мы были так горды, что не чувствовали земли под ногами.
       Ну, что сынок, приняли?- спрашивала мать. Да мам, приняли, сдерживая свою радость, отвечал я. Показывая свою уверенность и серьезность, и произносил это уже так, как будто это такое обыденное дело. И будто не я это, несколько часов назад трепетал весь, боясь опозориться на всю линейку. Мама, мама, она все прекрасно понимала. Понимала полностью мое состояние души и реагировала на это ох как правильно.
       Не стало пионерских организаций. Не стало пионеров. Нет идеи. Может, кто – то не согласиться со мной и правильно, он вправе иметь свою точку зрения. Но мне кажется, что отняли мы у своих детей, очень интересный кусочек жизни. А вместе с пионерией, отняли школьный, детский  патриотизм. Жаль смотреть на все это из тех прожитых лет. Не одобрили бы и мои друзья такое положение дел. И хочется верить, что придет снова время, будут какие-то, пусть не пионерские, а другие организации, а наши дети вновь будут изучать произведения Николая Островского, жить его принципами, а не читать всякую муру.


                Глава 12


        Санек! – призывно звучал голос Славика. Санек! - слышалось вновь. Не выдержав, подходил я к окну и видел его. Выходи скорее. Народ собирается. Сейчас каток почистим, и будем играть в хоккей. Каток чистить, надо было обязательно. Если не чистил, то и не играл, до игры не допускался никто, не взирая ни на какие заслуги. И стоял, какой нибудь хитренький бедалага, со своей клюшечкой в обнимку, ожидая своей участи, что смилуются над ним и пригласят играть, но было это крайне редко. Ты че не пришел каток чистить? Возмущались мы. Как играть, на готовенькое приперся, а как чистить, где ты был. Не видел я, что вы чистите каток. Да? Продолжались наши упреки. А ты не знаешь, что сразу же почти, после школы, мы чистим площадку? Дальше разговаривать было бесполезно. Случалось, правда, что какой нибудь хитрован приходил чистить снег, когда половина работы была сделана. Тогда внегласным законом ему отводился приличный кусок, который он должен был очистить от снега. А пока мы приносили ворота, готовили свой инвентарь, бедолага трудился в поте лица. Затем, глядя на него, его потуги и старания, все быстренько разбирали лопаты и мгновенно заканчивали уборку. Нетерпелось начинать играть.
        Так вот услышав призывный крик, подошел  к окну и крикнул Славику в ответ, что не могу. Что такое? Не понимал он своего друга. Карантин. Слово карантин, из моих уст, было понятно всем. Эту санкцию ввел для меня отец. И не с болезнью она была связана. А с моей ленью. Как только получал я двойку и отец узнавал об этом, так и наступал для меня карантин. Это означало одно. Целую неделю нельзя было выходить из дому на улицу, только школа и дела по хозяйству. Мудрый мужик был мой отец. Бил в самую точку. Прекрасно понимая, что более страшного наказания для меня, быть не может. Карантин мог продляться, за какую-то определенную провинность, а мог ни с того ни с сего сниматься. В основном это было связано с резким повышением успеваемости в школе. Но, как бы то ни было, положа руку на сердце, что не смотря на всю жесткость отца, ни одного карантина полностью, я не отсидел. Хотя и доставалось мне за это прилично.
       Ну ладно. Удрученно тянул Славик. А может выйдешь? С кем теперь играть? И это действительно было правдой. Распадалась лучшая тройка нашего дворового хоккея. Не было во всей округе пацанов, команды,  кто бы смог поспорить с нами за звание лучших. Модным был тогда фильм «Хоккеисты» и по его главному герою, нас так и звали «дугановская тройка». Телевизоры имели не все. А фильм смотрели.  Вот и складывался идеал хоккеиста по этому фильму. А мы то давно ушли вперед. Мы были Мальцевым, Фирсовым и Харламовым. Разве с такими именами можно проигрывать.
       Нет, не могу, повторял я, и уходил от окна  удрученным. А внутри сидел бес, он сжигал меня до тла, буквально тянул против моей воли. Больше десяти минут, я не выдерживал. Быстро одевшись, напрочь отбросив страх наказания, бежал с лопатой  к своим друзьям. Глянь, Славик, Шурик идет. Славик отрывался от работы и оба с Муськом светились от счастья. Будет игра. Слышались и другие голоса. Собрались, опять в одни ворота игра будет, но мирились. Все таки игра есть игра. Не хочется проигрывать, а играть-то хочется. Основные баталии у нас разварачивались, когда приходили к нам такие же хлыщи с других улиц. Даже очень далеких. И разминаясь пред игрой все незаметно, но подглядывали за действиями соперника. Смотри Шурик, как их вратарек шайбу ловит. Херня, Славик, один понт, щас мы ему нашвыряем. И швыряли до двузначного, разгромного счета.
       Славик, фигура неординарная. В меру общителен, но и немногословен. Физически одаренный, рос  крепким и может быть даже толстоватым, но несмотря на это, оставался довольно подвижным. Может не хватало ему верткости, но это компенсировалось другим. Огромной выносливостью и силой. Бывало начнем с ним бороться, да куда мне до него. На два с половиной года старше, на голову выше, да еше такой крепыш. Повиснем на нем вдвоем, втроем и все равно свалить не можем. Раскидает, нас как медведь собачат. Несмотря на такую комплекцию, он не был посмешищем пацанов. Наоборот к нему все относились очень хорошо. Пытался Сашка Лукьянов, старший брат Сливы и Сереги, припоять ему кличку – пончик. Как он не старался, а она к нему не приросла. Да и звал он его не зло, а Сашка был на четыре года старше. Хулиган и оторва на всю округу. Драчун, каких свет не видел. Один из лучших дружков Ломухов. Чуть постарше стали, пол-города держали в страхе. Такие нахалюги, но мы их не боялись. Вместе росли ведь. Помню загорелся дом у наших соседей Смотровых. Все бегают вокруг суетяться. Дом был финский, разгорелся не на шутку. А к дому маленькая пристроечка для газа сделана и два баллона газа. Мужики кричат отходите сейчас рванет, а Аленькин Сашка, узнал, что там дядь Володя горит, бросился в дом не задумываясь и выволок через пол минуты его пьяного, обвисшего, как сосиску. Откачали дядь Володю. Потом он его отблагодарил. Но дело  в том, что было в то время Аленю, как мы его называли, пятнадцать лет, в девятом классе учился. Затем пошел и быстро газ отсоединил, а мужики видно постеснявшись, помогли баллоны оттощить подальше. К чему весь разговор? Аленькин был четвертым другом той кагорты. Рано он ушел из жизни. Трагическая судьба его постигла. Много пил, по глупости, после армии и погиб от ножа. Ломухи поступили  в Вольское военное училище тыла, тогда еще среднее и успешно закончили его. Служили где-то в Германии, а затем их след пропал. Родители, были в возрасте и скоро умерли. Так и оборвалась нить. Сашка Лукьянов, несмотря на все свои мытарства и выкрутасы, женился, остепенился. Служил в нашем военном городке прапорщиком. Сейчас на пенсии внуков воспитывает, но о нем мы еше поговорим. Так вот даже такие парни не могли своим авторитетом, прицепить ему кличку.
       Добрый по натуре, со своими никогда не дрался, никого не осуждал, со всем мирился. Учился неплохо и хлопот родителям доставлял очень мало. Но все к нему тянулись. Надежный. Настояший лидер. Беззаветно, как и все мы, любил спорт. Но однажды и с ним произошел конфуз. Наша опора и сила, Славик, отказался играть с ребятами, значительно старше нас. Столько лет прошло, а я до сих пор не могу понять, что же произошло в тот день.
       Пришли орлы с соседнего переулка: Серега Кобзев, Вовка Вислов, Васька его брат, двое Сурков, один из которых уже закончил суворовское училище и учился в Ульяновском танковом, на первом курсе. Все были от трех до четырех, а то и пяти лет старше нас. Надоели им наши победы, вот и привел Серега Кобзев, Славика одноклассник, и Васька Вислов его лучший друг, такое усиление. Ну, что сыграем? С превосходством в голосе, заявил Кобзя. Наступило секундное замешательство. Все взгляды были устремлены на Славика. От его слова  зависело многое, если не все. И в порядке вещей, по идее, уже должен был последовать его утвердительный ответ. Ну проиграем, ну что теперь, а может не проиграем, быстро размышлял я. Зато есть на что списать. Вон каких стариков привели. И тут последовал ответ Славика, который поверг нас в шок. Мы играть не будем. Мужиков еще бы привели. Не понял Славик, что мы уже в то время были сами мужичками. Ростом, в седьмом классе, уже никому не уступали, такими и остались, чуть может прибавили за последующие годы. Худощавые, но зато какие жилистые. А он думал, что мы все маленькие, а он отвечает за нас, как прежде, и опекает. Берег наш авторитет. Славик, ты что? Давай сыграем. Ну их на хрен, накидают они нам. Ну и что? Давай играть, не соглашался я. Нет. Славик был категоричен. Весь закипая, обернулся я к Муську и Сливе, ожидая их поддержки. И она пришла незамедлительно. Как приговор Славику.  Санек, играем. Ну, как хотите, я играть не буду, повторил он и ушел с площадки, наблюдая со стороны. Все, или пан, или пропал. Если бы ни этот спор, может и проиграли бы мы, но теперь мы просто были обязаны выиграть. Кровь из носа, а доказать всем, а именно Славику, что мы чего-то стоим.
        Ну, что играем? Уже снисходительно, повторно был задан вопрос Кобзи. Они себя уже считали победителями, и старички, с некоторым сожалением поглядывали на нас. Можно сказать основная ударная сила отсутствует. Нет столпа, центра. Это зазнайство их и сгубило. Добавив к себе Серегу Иванченко, мы начали играть. Ох и тяжко же нам сначала было. Играть практически с листа. Не глядя бывало, отбросишь шайбу или мяч, а по ходу и сопению чувствуешь кому. А здесь новый человек, и уступает во всем, да только не в настрое, в тот день. Играли на время. Через десять минут в муках забросили мы первую шайбу. Отскочила она от вратаря, Сурка-младшего, а я держа клюшку руками, заталкал ее с лета в ворота кулаком, не по правилам. Радости не было предела. А самое интересное, этот гол никто не стал  оспаривать с противоположной стороны, потому что так меня толкали и дубастили со всех сторон, что было бы самим несправедливо предъявлять претензии. А честь у нас, у всех, была. Судьи нам были не нужны. И никогда мне не было стыдно за тот трудовой  и казалось бы  неправильный гол. Я часто вспоминаю этот, свой казалось бы неважный мальчишеский гол. Ничего подобного, приходилось играть и на первенство Вооруженных Сил, и голы были  важные, но с этим голом не сравнится больше не один. У этого гола был характер. Не мой. Характер всех нас. Через две минуты, мною же была заброшена вторая шайба. Славик не усидел. Вышел играть. И соперников  у нас уже не было. И хотя вышел он при счете два один в нашу пользу, и шли настоящие качели, но мы уже знали, со Славиком мы свернем хребет любому. И свернули девять, два.
        Пишешь о человеке а кажется, и писать-то вроде о нем нечего. Ан, нет. Вот таким он и был. Казалось так. Но без него могло ничего не быть, или быть по другому, это была незаметная очень умная единица сплава. Крепкого сплава мальчишеских сердец, и нет ни одного сплава металла, крепче того нашего человеческого сплава , где во главу угла ставилась честь и выше этого для нас не было ничего на свете.


                Глава 13.


         Сына ! Съезди на велосипеде в обменный пункт. Газ кончился. Поменяй баллоны. Баллоны были маленькими и я свободно возил их на велике. Выкатывая велосипед через теть Шурину калитку, спрашивал у нее и Палатовых, не надо ли им менять их. Менять Сашок едешь. Да. Ну давай, возьми и наши, раз по пути. Набрав баллонов шесть, я отправлялся километра за три, в обменный пункт. В Козловку. Расстояние плевое. А самое главное по дороге заеду к бабушке с дедушкой, а там мой двоюродный брат Вовка, который всего то на семь месяцев моложе меня. Но так, как они жили от нас далековато, по тем нашим меркам, то встречались мы не каждый день, но все же часто. Но компании у нас были разные, у него одни друзья, у меня другие. Хотя и я, и он, оба мы дружили и хорошо знали, я Вовкиных, а он моих друзей. Но встречи с ним, мне доставляли истинное удовольствие, думаю, как и ему.           Ой, Сашеньтя приехал, улыбалась бабушка, когда я с заправленными баллонами, возвращаясь назад, открывал их калитку и загонял свой велик. Она говорила, именно Сашеньтя, а не Сашенька. Жили мы отдельно. А потому были ей очень милы. Я часто оставался у них ночевать, да и сестра тоже. Смотрели по вечерам диафильмы со сказками и счастливые ложились спать. Дедушка, как мог читал нам текст, а мы затаенно слушали. Бабушка сидела рядом и тоже слушала, но урывками, то и дело отходя по делам. Читать она не умела. Поэтому читка сказок доставалась деду. Ну все хватит, пора спать, говорил мой крестный, Вовкин отец. И мы нехотя, но безропотно подчинялись ему и шли спать в маленькую спальню. Мы с Вовкой на одной кровати, а сестра на другой. Затаив дыхание мы ждали постоянного, дальнейшего ритуала. Бабушка, тихонько подходя к дверям, прислушивалась спим мы или нет. Не слыша наших разговоров, она потихонечку выходила из-за двери и с молитвами начинала крестить нас. Вот тут-то мы и начинали смеяться над бабушкой. Эх, темнота! Быстренько закончив свои молитвы, она в сердцах говорила. У холера вас! Не бояться господа бога. А мы еще больше надрывались со смеху над ней. Она быстро уходила. Но подходил крестный. А ну, быстро спать, развеселились. Истинный атеист, коммунист до мозга костей, в нормальном понимании этого слова, он не любил этих ритуалов бабушки, но вынужден был мирится. Занимаешься ерундой, говорил он ей, херовиной какой-то. Делать тебе нечего. Бабушка, что то бурчала себе под нос, в оправдание. Но, каждую ночь, делала все тоже самое.
         Так вот, увидев меня, она нежно прижимала  к себе, целовала в лоб и глаза ее источали при этом такую радость, что не передать словами. Мал золотник, да дорог, говорили раньше. Это про мою бабушку. Очень маленькая, с изуродованным оспой лицом, сухонькая, непередоваемо добрая и очень умная и интеллигентная. Никого никогда не обидела, не задела недобрым словом. И ее никто не обижал, а только говорили, Михаловна, какой ты золотой человек. А Михаловна привыкшая к труду с детских лет, когда начинала батрачить на помещиков, сама маленькая, как ребенок, никогда не работавшая на производстве, а только по дому, была загружена так, что не дай бог каждому. Весь дом держался на ней. Хозяйство, скотина, внуки. Придут люди в дом, всех накормит. Свои, чужие, не имело значения. Придут поберушки, как мы их называли, людей, которые просили милостыню, не вынесет и не подаст, что-то, и отправит с богом. Посадит за стол, скоромно, чем бог даст, покормит и смиренно, будет вести с ними разговор. А затем положит в сумочку, что-то. Благословит тебя господь бог за милость твою, кланяясь, говорили они уходя, и бывало через какое-то время приходили снова. И всем она была рада. Вот такая была моя бабушка, необыкновенной доброты человек.
          Дед мой, в противовес бабушке был полной противоположностью. Жесткий был мужик. Трудяга. Все мог. Все умел. Печь сложить, пожалуйста. Дом построить, нет лучше его плотника во всей округе. Постолярничать, нет вопросов. Федот Иванович, обращались к нему люди, помоги дом поставить, стройку мы затеяли. И дед помогал, беря совсем недорого, но делая качественно, на века, как себе. Вот и шли к нему все.
      До пенсии, с малых лет, проработал дед на железной дороге. Путейцем, или как говорили монтером пути. Как стал бригадиром по молодости, а ушел на пенсию в  должности мастера пути, имея за плечами три класса церковно-приходской школы. Тяжелый, аховый, как говорит моя мать, труд. В годы войны деда на передовую не брали. На такие специальности в стране была бронь. И прошел он с этой, со своей бронью, по всей территории Советского Союза, до самых запдных окраин, восстанавливая железнодорожные пути, после отхода немецких войск. Вот такая была у деда бронь. Не сна тебе, ни отдыха, вечно в работе, в изнуряющем труде. Пришлось хлебнуть со временем лиха, знаю, что это такое и знаю, что когда приходит предел всему, пишешь ты рапорт с просьбой отправить тебя со строительства БАМа, из железнодорожных войск, в действующие сухопутные войска в Афганистане. А тебе приходит отказ. Со строительства Байкало-Амурской магистрали не отправляем. Считаем нецелесообразно отправлять с такого важного объекта. Смиряешься, до следующего раза, выпустишь пар и опять за работу.
         Последнее военное место жительство дедушки с бабушкой, был город Черновицы, как говорили они. Не Черновцы, а Черновицы. С теплотой они вспоминали то время. Много нациналистов было на Украине. Бандеровцы, как их называли. Чуть, что на дому расправлялись. Бог деда миловал. Жесткий был, но спрведливый и народ его ценил. За счет людей и жив наверное остался. Не давали они его в обиду. Проснется бывало бабушка, рано утром, окна в казармах, были на ночь открыты. А в комнате, у окна, лежат фрукты, овощи, молоко, сметана, из птицы, что нибудь. Из рабочих, кто нибудь приносил, а кто  не знали. Деда нет . Все время на участке, на работе, а люди понимали, что тяжело бабушке с двумя детьми. Хозяйства нет своего, только приехали. А без хозяйства попробуй проживи, вот и помогали чем могли. Так и не тронули деда и его семью, хотя с тремя его предшественниками расправились очень жестоко. Дед это знал. Но в то время никто ничего не выбирал.   
      Все делалось во благо Отечества. За свою «мирную» трудовую деятельность дед был награжден орденом Красной Звезды, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Отечественной войны, медалью за Боевые Заслуги не считая остальных наград. Так оценила Родина его труд и он этим в душе гордился, но не кичился. В глубокой его старости, сядем бывало с ним выкурить по сигарете, а он говорит с сожалением, вот ведь как, пол года мне не хватило, что бы получить звание Героя Социалистического Труда. Отменили постановление Сталина, по которому железнодорожников за беспрерывный труд, за двадцать пять лет награждали орденом Трудового Красного Знамени, а за пятьдесят лет присваивали звание Героя Социалистического Труда. Мудрый был человек Иосиф Виссарионович Сталин. Знал кому раздавать награды и за что.
        Пока бабушка оказывала мне всякие любезности, где-то, из –за спины ее выныривал Вовка. Че, Сань, приехал? Пойдем в кино. Сегодня мировой фильм показывают. Надо сказать, что основной достопримечательностью той местности, где они жили, безусловно, был кинотеатр «Мир». С утра до вечера кружились вокруг него ребятишки, пытаясь попасть на фильм. Все равно, какой и все равно в который раз. Теть Марусь, пусти пожалуйста, просили они контролершу. А ну ка, идите отсюда, но иногда сжаливалась и пускала. Мы в этом отношении имели огромное преимущество, благодаря своему деду. Дедушка работал истопником, посменно, в кинотеатре и как, что мы бежали к нему и просили, дедушка проведи в кино. Ничего не говоря, дед докуривал свою самокрутку с махоркой, закрывал дверцу в печи, брал нас за руки и вел, сгоравших от нетерпения к тете Маруси. Подходя к ней, что-то бурчал и она пропускала нас. Когда дед не работал в смену, то просить его провести нас в кино, было бесполезно. Да мы уже знали это и не просили. Иногда бабушка скажет, ну что ты дед, пойди, отведи внучат. Буркнет себе под нос, что-то дед и нехотя отведет нас на фильм. Идем как ягнята, а вдруг передумает.
        Сходить в «Мир»- это не только сходить в кино. Это было больше. И горе тебе, если фильм шел  не первый день. Фильм ты уже спокойно посмотреть не мог. Мы были поменьше, а наши старшие товарищи, такое вытворяли, что сейчас не верится , что такое могло быть. Начало фильма проходило спокойно. И когда билетерша уже успокаивалась, засыпая на задних рядах, начиналось представление. Зная весь фильм наизусть, видя его в который раз, начинались комментарии и преждевременный  короткий обзор всего фильма. Да так ловко и громко, что интерес к фильму угасал. А местная шантропа продолжала изголяться. Просыпалась  теть Маруся, но уследи в темноте, кто озорничает. Не выдерживая, под свист и топот, она включала свет, фильм прерывался и тут же все смолкало. Фильм продолжался, но уже откуда то с первых рядков начинало потягивать запахом табачка и  дымком. Постепенно запах усиливлся. Пацаны, сволочи, курили во время сеанса. Снова все прерывалось, и вновь под общий гул неодобрения, наводился порядок. Фильм продолжался. И вдруг, с задних рядов, с противоположной стороны от того места, где сидел контроллер, катились вниз по наклонному полу пустые бутылки, под общие комментарии балагуров и озорников. На закуску весь зал сотрясало от хохота и народ начинал разбегаться в стороны, от ручейков мочи, которые пускали эти козлы и оболтусы с задних рядов. А так, как  все почти ходили без обуви, то ощущалось это мгновенно. Фильм прекращался и все расходились, кто в каком настроении. Кто-то в прекрасном, а кто-то в тяжелом. Опять фильм не удалось посмотреть.
       Приезжаю к крестному. Стоит кинотеатр «Мир», никому не нужен, как памятник нашим детству, юношеству. Давным-давно, с годами перестройки закрылся  «Мир». Использовали его и в коммерческих целях, и в других каких-то. Переходил он из рук в руки , как переходящий вымпел нашего времени. Никому не покорился, пока не разбили в нем все огромные стекла и не забили их ржавыми листами железа. Не кипит больше вокруг него жизнь. Не выдержил бедный новых веяний. Рухнул все же, в период всеобщего «процветания». И остался в назидание нам, жившим тогда, как памятник вечного «застоя» нашей эпохи. Грустно и больно. Но такова жизнь, все течет, все меняется.


                Глава 14.

         Пришла весна. Начался ледоход. Все дни только и слышится канонада от взрывов на реке. Военные мост спасают,   что бы случайно не снесло его льдом, тогда беда. Вот и бухают взрывы день и ночь, но на них уже никто не обращает внимания. Прошла основная масса льда. Стихли взрывы. Ярко засветило солнце. На дворе  двенадцатое апреля, а весна такая ранняя,  как будто лето. Обманчивая  жара.
         Сань, пойдем на речку рыбу ловить? Пойдем  отвечаю, я Вовке, не понимая, что рыба еще не ловится. Последний лед кусками медленно плывет по течению. Позакидовав немного удочки и ничего не поймав, мы вскоре прекратили это пустое занятие и принялись брызгаться водой у берега, с визгом бегая друг за другом. Народу на Хопре никого не было, бегали мы в районе Козловского пляжа, все больше и больше углубляясь в  этот захватывающий нас процесс, как в прямом, так и переносном смысле этого слова. В конце концов, окунаясь уже с головой, в ледяную воду, вымокли мы  до последней нитки. Набесившись и обсохнув на солнышке, пошли  усталые домой.
         К вечеру, мой брат и друг Вовка, осоловел, и обмяк. Затем у него поднялся сильный жар. Пришлось рассказывать крестной, чем мы занимались на Хопре. Тяжело дыша, спал Вовка со мной на печи, которую натопила бабушка, несмотря на тепло на улице. Сильно кашляющего, к утру Вовку отвезли в больницу, где и обнаружили у него крупозное воспаление легких. Как только приходил, я к бабушке, крестная выговаривала мне. Ну, что, доскакались? Тебе ничего, а Вовка вон как, в больнице  уже сколько лежит. На душе мне становилось тягостно и я чувствовал себя виноватым. А еще труднее было  без Вовки. Отлежав в больнице около полутора месяцев, наконец- то его выписали. Наше с ним апрельское  веселье, тяжело прошло для Вовки. Два, три года приходил он в себя, чувствовал себя болезненно, пока, наконец молодой организм  не осилил хворь. И болезнь ушла, не оставив тяжелых осложнений.
       Неумолимо шло время, но нам казалось, что идет оно слишком медлено. В этом возрасте свойственно торопить жизнь. Подрастали и мы. И вымахали мы уже дядями такими. Лет по четырнадцать нам.
       Санька, пришел! Бабушка уже не успевает опередить Вовку. Дедушка сидит на завалинке, курит  «Приму», тяжеловата стала для него мохорочка. Из дома? Спрашивает он. Да дедушка, отвечаю я ему. Молодец, одобрительно говорит дед. Спускается с крыльца бабушка, вся святясь. Сашетька, и целует меня. Я стесняюсь, но не могу отказать бабушке в этом удовольствии. Вовка ершист и грубоват. Да и живут вместе, поэтому до нежностей дело доходит редко, да и то мимоходом, до Вовки не дотронься. Пойдем, поешь, говорит бабушка. Бабушк, не хочу я. Поел дома. А все мое внимание уже приковано к Вовке, который копается с мотоциклом отца. Видя мои устремления и понимая все с полувзгляда, дед добовляет, иди, иди поешь. Успеешь еще покапаться с Вовкой в мотоцикле. Быстро перекусив, шел обратно к Вовке. Вовка уже все  приготовления закончил. Мой крестный, Вовкин отец, до мозга костей технарь, никогда не позволял нам и думать о мотоцикле «Минск», которому неизвестно было сколько лет, но он им очень дорожил. И надо сказать , тот тем же отплачивал своему хозяину. Ну, что прокатнемся  пойдем, заявил неожиданно для меня  Вовка. Не обращая внимания на гаранта порядка деда. Украдкой взглянув на  беспричастную, его  реакцию, я согласился мгновенно. Давай, поехали. Выталкивая мотоцикл из ворот, мы гордо толкали его к «Миру», там вокруг, немного  асфальта. Да и народу не мало, есть перед кем погарцевать, это тебе не моторный велик- мотоцикл. Садись, ехай, предложил мне Вовка. Нет Вовк, садись сам, ехай первым. С удовольствием взгромоздился он на мотоцикл и поехал вокруг. Сделав круга три, в соправождении малышей, подъехал он ко мне с шиком, резко затормозив. Садись теперь ты. Прибавив газку, не поехал, а полетел я, не сбавляя скорости на повороте и сразу же  оторвал левую подножку. Не рассчитывал видно мотоцикл на нашу прыть, а старенький был, прогнил кое-где. Че, Сань? Подножка отлетела, подъезжая к Вовке сказал я. В это время малышня подбегая несла подножку. Да хрен с ней, она и так бы отвалилась скоро, констатировал факт Вовка. В очереди уже стояли друзья, на пробную поездку. Щас еще разаок прокатнемся и вам дадим, говорил Вовка. Санька, садись сзади, поехали! И мы поехали. Теперь Вовка должен был шикануть передо всеми и попер прямиком между деревьев, в пасадках, по кочкам, стараясь выжать с бедного мотоцикла все, что можно. Не выдержав такого нахрапа, передняя вилка отлетела от рамы и Вовка с рулем еще долго продолжал движение вперед. Меня постигла немного другая участь. Дав козла, рама выкинула меня из седла и я , кувырком через голову догонял Вовку. Рухлядь. Подвел итог Вовка. А у меня закололо под лопаткой. Что же будет дальше, когда об этом узнает дед, а еще хуже крестный. Мотоцикл взяли без спросу и сразу развалили. Сань, прикати телегу из дома. На телеге дед возил сено. Ты чего телегу берешь,   спросил дед? Щас, привезу, ответил я. Что спрашивать, думал со злом я, когда дед и так видел, стоя около ворот, наши заезды. Погрузив по частям, мотоцикл на телегу, повезли мы его домой. Дед опять сидел на завалинке во дворе и посматривал за нами. Давай проволокой свяжем, предложил я Вовке. А подножка? Это вызвало замешательство. Ладно, давай скрутим,  согласился он. Скрутив раму с вилкой, поставили мы мотоцикл, прислонив к стеночке. Ну, что накатались? Спросил дед. Накатались, в один голос, без настроения, нехотя ответили мы. Что же будет дальше? С дедом пронесло, но крестный. И ввалил бы крестный, не мне, Вовке, по первое число. Да, дед молодец. Видимо чувствуя в душе себя соучастником всего процесса, он остановил его. Хватит, сколько на нем ездить можно, старый мотоцикл,  говорил тебе. Хорошо, что не переломали себе ничего. И инцидент на том был исчерпан. Ах, дед! Молодец! Спас! И мы до самого позднего вечера крутились вокруг него, стараясь в чем нибудь угодить, отплатить ему, за его доброту. Халера с ним, с мотоциклом, поддержала  и бабушка, поглядывая с тревогой на нас. Уверен. Думала в глубине души о другом. Выросли внучата. Все. Начинаются большие проблемы.
        Стремительно летит время. Давно уже нет в живых моей бабушки и моего дедушки. Сколько своего тепла отдали они нам. Порою всех себя без остатка, не требуя ничего взамен. Бабушка умерла в восемьдесят шесть лет. Два последних года, тяжело болела, была парализована, плохо стало с памятью. Дедушка умер в девяносто два года, тоже в конце тяжело болел. Но, курить и выпивать не бросил. По чуть-чуть курил, по чуть- чуть выпивал. Разрежет на четыре части Приму , затянется и выдахнет с горечью. Нет на свете такого человека, как была моя Федосья Михаловна, чистая, большая душа,  царствие ей небесное. Таких людей больше нет. И задумается, вспоминая видимо прожитые годы.
         Похоронили их в селе Лопатино. Рядышком так и лежат. Вовка обоих схоронил, все хлопоты на себя взял. А мы не могли. Партия и комсомол учили нас не так. Что это? Это же не мать и не отец. Нет брат, не те это родственники. Совсем и не близкие. Шутишь. За восемь тысяч верст поедешь бабушку хоронить. Ишь чего! А кто будет трудовые подвиги совершать. Вернуть бы все назад. Да отдать долг своим бабушке и дедушке, и похоронить их со всеми почестями. И чтобы видели они с того света, что приехали к ним их родные внуки, пусть и в последний раз, но сказать спасибо  за все доброе, что вы сделали для нас в жизни. Проснусь, ночью, ото сна. Бабушка сниться. Стоит в своей чистенькой черной  длинной юбке, синей в горошинку, с кулисочкой, кофточке и белом в мелкий горошек платочке. Пробегаю я мимо нее по срочным делам, а она стоит, смотрит на меня, невдалеке, рядышком, но не завет, не кличет. Как раньше, когда была жива, уходишь от нее, а она все стоит и машет тебе вслед, пока ты не скроешься из виду. И думаю проснувшись, в ночной тиши. Эх бабушка вернуться бы назад да прижаться самому к тебе, как в детстве. Защемит в груди и не спишь уже до утра.


                Глава  15.
               

        Шло время. Застой в Советском Союзе, по отзывам политиков нового поколения, которые его так охарактеризовали, пришел к своему пику. В стране к тому времени, к началу семидесятых годов, были построены: Братская  ГЭС, Балаковская АЭС, заканчивалось строительство Тольяттинского автогиганта, начиналось строительство не менее значимого и крупного автозавода в Набережных  Челнах. Строек было много, а проектов еще больше. Не оставались в стороне и мы. Набирали обороты, работавшие в городе и поставлявшие во всю страну свою продукцию: Балашовский слюдокомбинат, крупнейший и единственный в стране завод автотракторных прицепов, полным ходом работали элеваторы, маслосыр завод, сахарный завод со своей жилой  программой и структурой, мясоперерабатывающий комбинат, авторемзавод, рембаза военной техники, завод лакокрасочных изделий, кирпичный завод. Вступал в строй гордость города, текстильный комбинат, или как его называли комбинат плащевых тканей, со своим крупным рабочим городком, с культурными центрами, детскими садами и школами. Город рос и развивался. Жизнь кипела. Ковали кадры - единственные в стране: Балашовское высшее военное авиционное училище летчиков, транспортной авиации, пушно- меховой  техникум. Выпускников этих учебных заведений можно было встретить во всех регионах страны. Продолжали обучать молодежь педагогический институт, филиал Саратовского политехнического института, сельскохозяйственный техникум или как его называли «СОХА». Все шло своим чередом, размеренно, уверенно. Народ трудился, от избытка денег и дешевой водки - пил и отдыхал в лучших санаториях и домах отдыха по профсоюзным путевкам. Но, стоп, почему все?  Не все - лучшие. А кто был лучшим? А лучшими были, как у Ильфа и Петрова - номенклатура, далее партийные и комсомольские активисты, профсоюзные деятели, руководители всех больших и маленьких предприятий и таких было много. И как награда, о чем можно было трубить во всех газетах, показывать по телевизору и рассказывать непрерывно по радио про какого то рабочего, или колхозника. Кто создавал блага стране, работал честно и добросовестно, на народ- должен был получать блага от вышестоящего всемогущего и даже благодарить его за это.
       Сынок, поедем, съездим в Ниццу. Это деревня , где родился и вырос мой отец. Которая располагалась в Баландинском районе, Саратовской области. Поехали пап, с удовольствием откликнулся я. Вечером в субботу, мы уехали из дома. Август месяц, теплые вечера. Дождей не было. Дни еще довольно длинные. Приехали мы еще засветло. Близких родственников не осталось в деревне, поэтому мы сразу ехали к двоюродному брату отца, дяде Вите  Малюгину, тезке отца по имени и даже фамилии. Виктор! Здорово! Приехал! Бросаясь обниматься к отцу, говорил он на ходу, с радостью в лице. О! С Сашком приехал, а где Лида, спрашивал он про мать. Лида дома осталась. Дела. Отца только назначили начальником автобазы, с четырьмя классами образования и ему хотелось показаться на родине. Жалко, надо было куму привезти. В деревнях, близких, по именам не называли. Кто-то кому-то, кем- то все же приходился. Поэтому не утруждали себя называнием имен, а говорили просто: кум, кума, сват, деверь, золовка, сноха и так далее. И самое интересное все прекрасно понимали друг друга, о ком  идет разговор.
       Сашка! – кричал он громко – зазывая своего младшего сына, который был моложе меня года на три, или четыре и соответственно также носил, как и я, фамилию Малюгин, а имя Сашка. Откуда то внезапно, как вихрь, прожженный солнцем и привыкший с детства к тяжелому крестьянскому труду, вылетал мой троюродный брат. Немного смущаясь, оттаскивал меня он  быстро в сторону - щас в клуб пойдем, уже народ собирается, танцы будут. Не схлопочу-интересовался я у него для приличия.  Нет. Со мной не бойся, не тронут. Так бы отвалили, всем навешивают поначалу, а так как со мной - не тронут, заключал он.
       Вы куда? Кричал вслед отец?  Да , пусть идут. В клуб поди поскакали. Пусть бегут. У них свои дела, слышалось нам в догонку. Дело молодое. Клуб представлял из себя избу метров пятьдесят квдратных, с лампочкой стоваткой, в центре, магнитофоном в углу, на столе, тройкой девиц и ребят по углам. Было явно скучно. Сегодня танцев не будет.Уборочная идет, молодежи нет. Ее и так нет, все поразъехались по городам, а кто остался, работают от зари и до зари. Выпив за знакомство по сто грамм крепчайшего самогона, с присутствующими представителями молодого поколения крестьянства, двинули мы с Сашкой домой. За это время, наши отцы изрядно выпив, вели разговор обо всем, что их интересовало. Отец расспрашивал о своих друзьях, знакомых, а дядь Витя расскзывал. А как Гусек? Спросил отец? Гусек нормально. На комбайне работает. Сейчас уже поди дома. Хочешь пойдем сходим?  Пойдем. Видимо  зацепили отца воспоминания и выпитое. Сашка пойдем со мной, тянул меня отец. И мы втроем: отец с дядей Витей и я, отправились к Гуську. Встретила  нас его жена хорошо. Накрыла на стол. Полночь на дворе , а мужа нет. Виктор, это теперь до поздна, обращалась она к отцу, как бы извиняясь. Страда. В первом часу ночи появился Гусек. Усталый, грязный, потный, но увидев отца сразу же оживился. Помылся в сенцах студеной водой с колодца и сели за стол. Сидели долго. Выпивали. Виктор, обращался он к отцу. Знаешь, некому в колхозе работать. Урожай хороший. На улице ведра. Ведра, это значит сухая, теплая погода, без дождей. А хлебушек убирать некому. Поехали на зорьке со мной на стан. Посмотришь, что творится. И мы действительно поехали. Тем более за разговорами, начало светать. Народ уже собирался, а кто ночевал и на стане. Здорово Витек! Обращались они к отцу. Приехал все же. Гусек и еще двое механизаторов уже запускали свои комбайны. Совсем рассвело. Подходили военные машины, с призванными на уборку урожая, запасниками. Смотри Виктор вывозить хлеб есть на чем. Слава богу армия помогает, а убирать хлеб нечем. Смотри. Три комбайна на такие угодия. Хорошо Гусек, Витька Моношин, да Пичуга выручают. Смотрят и соображают в технике. Вот она еще у них и ходит. Они и выручают, а посмотри в других совхозах, что творится.Там вообще все разбежались. Вот сейчас свой хлеб, даст бог уберем и в соседний отправят помогать. Дообъединялись. Раньше каждый за свой колхоз, или совхоз отвечал и все, все делали. А теперь ни кому ничего не надо. Убрали хорошо. Не убрали, нам от этого ни холодно ни жарко. Все равно деньги получат только эти трое, а остальным ничего. Только начальство с району ездит и пинает, а вопросы не задавай. Ответ один. Всем сложно, не вы одни. Эти МТС еще, не хрена не делают. Запчастей нет . А если что и есть, без бутылки не подходи. А у меня семья, с чего я ему ставить должен. А им сельхозтехника тоже ничего не поставляет. Ездят клянчат, клянчат…. За разговорами подошел агроном и присоединился к беседе. Не заставил долго ждать себя и председатель. Чего сидим. Бакланим? Солнце в зените, а к технике никто не подходит. Или на Гуська надеятесь? Василич, а что к ней подходить. Запчастей то нет, вступил с ним в перепалку один из мужиков. А, что и были все отданы на три рабочих комбайна. Из старых запчастей собирайте. Берите и перебирайте. Наступал председатель. На хрен мне дерьмо перебирать. На пол часа работы. А возьни, во! Проводил по горлу ладонью мужик. Пусть МТС, как следует работает. Поехал бы с начальником станции поговорил, или механика отправил, а то ведь не едите. Едем, когда надо и спрашивать вас не собираемся, что нам  надо делать. Понятно? Разъярился уже окончательно председатель. За спорами три комбайна монотонно продолжали работать, подъезжали машины, забирали от них зерно и также не спеша отъезжали. В это время на мотоцикле подлетел Матюха с полной сумкой водки. Не заметив сразу председателя, он влип как кур во щи, и быть бы  беде, да есть в нашей глубинке правило, ставить на должности своих доморощенных. Городские с образованием в колхоз уже не идут. Хватит дудки. В деревне грязь с гавном месить. В городах окапываются, в основном там, где и учились. Хорошо если попадался крепкий, хваткий мужик, хозяйственный, да водочкой не увлекающийся. Да где таких взять? Уж, что есть тем и пользуемся.
       Что, приволок уже? Не заглядывая в сумку изрек председатель. Доиграешься у меня Матюха. Василич, я что один, что ль, для себя стараюсь. Я ж для всех. Уже изрядно подвыпивший,  оправдывался  он. У Василича уже в зобу дыханье сперло, кадык жадно ходил, волей не волей вверх и вниз. Слова и воспитательный процесс закончились. Нарушая неловкое минутное замешательство, в разговор вступил тот же мужик, который недавно спорил с Василичем. Василич, может отзавтракаем вместе, а то все на стан с утра, даже молочка не попили. Да вот дружок наш с Балашова приехал, Виктор Малюгин.
Не помнишь его? Вглядываясь в отца, Василич прищурил глаза и пытался, что то вспомнить, но так как был моложе отца лет на десять, да учесть то, что отец в раннем юношестве уже уехал из колхоза, то вспомнить он его не мог. Не помнишь наверное Василич, рано я уехал. Ты то помоложе меня. Да я в то время наверное под стол пешком ходил. Между тем поляна была накрыта, с продуктами проблем не было. Кормили на стане в период уборки очень хорошо.
      Ну, что? Тогда садимся. С удовольствием потирая руки , изрек Василич. Да и повод есть. Ну с приездом, подытожил он и опрокинул первый стакан водки. Все его поддержали. Дело пошло, тронулось с мертвой точки. Ушли проблемы. Завязался разговор о трудной деревенской жизни, все стали деловыми, у всех обо всем разболелась душа. Пьянка продолжалась весь день. И отвалились уж некоторые, сморенные зноем, жарой и алкоголем, но через некоторое время вновь присоединялись к компании. И ни один раз еще ездил Матюха в сельский магазин за водкой. Ни один раз получал выговор от продовца магазина, с сетованиями на то, что бы ничего не узнал председатель колхоза, который категорически запретил продавать водку и вино в период уборки урожая. Матюха успокаивал ее. И вновь оседлав своего, становившегося уже непокорным коня, отправлялся на стан, едва справляясь с норовом своего мотоцикла. И жизнь прдолжалась своим чередом. Вечером , кто мог шел домой, получая наставления от своих жен, а некоторые не выражая ни малейшего  желания от встречи с близкими, оставались на ночь на стане. И поесть есть что , а завтра глядишь и выпить можно будет, поправить свое здоровье. И снова все начнется, как это было вчера, позавчера и как будет завтра. Бабы и на ферме, и в колхозе, и дома с хозяйством, а мужикам хрен по деревне. Они при деле. Да. Жизнь бурлила и продолжала свое движение, и ничто не могло изменить устоявшегося уже годами ее уклада.

                Глава 16
   
          Мои дедушка и бабушка, по отцу, Малюгин Прокофий Андреевич и бабушка Агрипина - царствие им небесное, прожили недолго. Дед Проня, невысокого роста, кривоногий, с большим ртом и толстыми губами, был на редкость невзрачным на вид. Выручало его, единственное богатство, как говорила моя мать - это черные до синевы, как крыло ворона, кудрявые густые волосы. Чистокровный казак, что там говорить. От горшка два вершка, взглянуть не на что, а характер не дай бог. И драчлив непомерно, и выпить не дурак, ну все при нем. Не зря бабушка, когда он был в хорошем настроении называла его Сучком. Как в корень смотрела, назвать точнее просто нельзя, в самую точку. Прадед мой- Малюгин Андрей, измучился бедный с ним. Никто не шел за него замуж. Оденет бывало его в новую рубашку, подпоясанную веревочкой, оденет новые хромовые сапоги, да штаны в полосочку, сажает на телегу, запрягает лошадь и везет по деревням сватать. Вся деревня судачила, гляди, опять Проньку сватать повезли в другую деревню. Дед сначала сопротивлялся, а затем смирился и выдерживал это издевательство над собой, только потому, что ослушаться своего отца было в то время просто невозможно. Можно было и в более старшем возрасте огрести такую оплеуху, не говоря уже  о юношеском возрасте. Повезет его дед с утра, а к вечеру возвращаются назад, опять Проньку никто не взял, опять все отказали. Беда да и только.
       Жила в то время у зажиточного крестьянина, или правильно сказать, у кулака с измальства сиротка. Выросла. Налилась как молодая вишенка соком. Батрачила на него. Обстирывала всех, нянчила детей хозяина, да и забрюхатела,  как тогда говорили от хозяина. Красавицей слыла. Понял хозяин, что нельзя больше держать при себе Грушку и от греха подальше выдал ее со всем ее грехом замуж, за моего деда. Это была моя бабушка Груша, как попрасту называли ее в народе. Вот так и свела судьба их- моего деда Проню и бабушку Грушу. Хорошо жили, плохо ли, но прожили вместе всю жизнь, пока не умерла бабушка. Родила она деду семерых детей, в том числе и тетю Тоню, не родную дочь деда. Жили по словам отца неплохо, хоть и много было детей. Были лошади, две коровы, свиньи, овцы, а кур и гусей никто не считал. Много было. Поедет в выходной день дед в Баланду и кричит, Грушка собирай Ксеньку, на базар с ней поеду. Продать, что нибудь надо, да прикупить чего нибудь в райцентре. Давай Пронь, езжай. Только не выпивай уж. Прошу тебя. Ну хватит! Отрезал он. Херовину еще городишь. К вечеру будем. И рано поутру выезжали они, два разлюбезных, в края не столь далекие. А базар есть базар, со всеми балаганами и прочими завлекалавками. Продаст дед, что нибудь, бывало и корову, хорошие деньги  выручит, отправит дочь - девчонку посмотреть на все, деньжат даст. Она  и рада,  а сам оставшись  без присмотра,
уже и товарищей найдет. Пить начинает. А как начнет пить, так кичиться начинает, и понесет его так, что мама дорогая. Хлебосольная душа была. Спустит все. Приедут на следующий день. И говори ему, не говори – все бесполезно. Вот тут то и не выдерживала бабушка. Сучок чертов! Ты смотри, что наделал, все ребятишки обносились, а он глаза залил и хоть бы что. Как дальше быть? Ответь мне? Вопрошала она. Отстань, как от назойливой мухи отмахивался от нее дед. Не последнее продал, проживем, как нибудь. И лез отсыпаться на сеновал. Но не всегда все хорошо кончается. И дети росли, и время шло и беда приходит, когда ее не ждешь.
       Война. Приехал председатель колхоза из района и объявил неприятную весть. И завопили по всем домам бабы и дети. И стали их мужики самыми лучшими, и попращали они им все на свете. И издевательства, над собой и побои немилосердные, и пьянки несусветные. Все простили. И провожали своих отцов, мужей и дедов на священную Великую Отечественную войну, всем селом, до самой столбовой дороги. И шел среди своих односельчан на фронт мой дед, Малюгин Прокофий Андреевич, не думая о том , что у него семеро ртов по лавкам и какого лиха придется им хлебнуть без родителя, и что придется пережить ему самому. Шел мой дед защищать свою Родину, свой дом, свое Отечество.
        В первые же дни войны, раненый, попал мой дед в плен. Уверен, да и сам он говорил, был бы в памяти, не сдался бы. Нет у нас такого в крови. Никогда мы не сдаемся. Верю я своему деду. Но не долго пробыл он в плену. Вскоре, как представился случай – бежал. Шел с товарищем к нашим, через Западную Украину. Обессиленные, голодные, из последних сил пробивались к своим. Спали в стогах с сеном. Питались мороженной картошкой, которой хоть и немного, но оставалось на полях. Начинались морозы. Голые и босые шли они дальше на Восток. Не выдержал товарищ, обморозился, обессилел и умер. Обратился дед за помощью, в какой то деревушке, чтобы помогли похоронить бойца товарища, по человечески. Помогли. Похоронили. А обмороженного, оборванного и разутого деда  накормили  в натопленной хатенке. Разомлел дед, несмотря на  страшные боли в отмороженных суставах, уснул от усталости мертвецким сном. Очнулся, когда ударами прикладов поднимали его с лавки полицаи. Сдали братья хохлы- западенские. Вставай сволочь! Отбегался! Дорога назад в лагерь, была намного короче. Выл как волк, когда обыкновенными щипцами, лагерный доктор, вживую откусывал суставы пальцев на ногах.
     Выжил дед. До конца войны пробыл во вражеском плену на работах у немцев. Менялись только лагеря. Освободили их англичане. Одели в лингвизовскую одежду. Добротную суконную шинель, ботинки на шнуровке, мундир из приличного сукна. Не ждали  давно деда дома, а он вернулся. Не было к нему претензий. Быстро прошел проверку. Радость дома. Кормилец  хоть и колченогий, но мужик, домой вернулся. Долго пили мужики, отмечая возвращение своего друга домой. Да и мало их совсем осталось. Поехал дед в Баланду становиться на учет в военкомат, сутки на третьи, под хмельком, зашел по привычке на базар и надо же, как молнией пронзило. Иван…Морозов…Ты? Посмотрел Иван с прищуром на деда и быстро , быстро боком, боком ушел он от него. И поплыли у деда перед глазами, страшные воспоминания, своего житья бытья в лагерях. И вспомнил он своего односельчанина Ивана Морозова, который был полицаем в том лагере. И отличался лишь только своей жестокостью. Сволочь была необыкновенная. Отец его, репрессированный кулак, был сослан в Сибирь. Сын мстил за отца, не мог простить новой власти своей неудавшейся жизни. Поэтому и был так жесток.
         Тут же засобирался дед в особый отдел и доложил о неожиданной встрече тамошнему начальнику отдела - майору. Спасибо Прокофий Андреевич, примем меры. Обезвредим немедленно.
          Через сутки не было уже в деревне Ивана Морозова со всей своей семьей, не было и начальника особого отдела. Пропали в один день. Скрылись, как будто их и не было. Долго с сожалением вспоминал об этом дед.
           Все шло своим чередом. Совсем еще молодой заболела бабушка и за два года до моего рождения умерла на руках у моего отца. Так, что свою бабушку я не видел. Дед женился во второй раз. Прожил на восемь лет больше бабушки и умер в Тольятти у своей любимой дочери Ксене, где и был похоронен. Смутно вспоминаю, последний приезд моего деда к нам. Весь пропахший табаком и перегаром, ласкал он и прижимал меня к себе, а я в шесть лет не мог вытерпеть этого раздражающего меня  невыносимого запаха, и  во что бы то ни стало старался улизнуть  с дедовских колен. Очень смутно вспоминаю его лицо, вернее стараюсь вспомнить, но практически не удается. Остались в памяти какие-то грубые размазанные его черты лица. И хоть не было претензий после войны к деду, все было чисто, но всю жизнь буду помнить слова своего отца, когда я шел в армию, по призыву, и когда поступал в военное училище. Сынок, когда будешь писать свою автобиографию,  выбрось из головы и не в коем случае не пиши ничего о деде, что он был в плену, а то всякое может быть. Не примут.
        Комок подкатывает к горлу. Вот она человеческая жизнь. О таких судьбах, о силе человеческого духа, надо  всюду трубить, рассказывать, воспитывать молодое поколение. Что бы не сдавались на милость судьбе ни при каких обстоятельствах, что бы молодежь жила и боролась за свою жизнь и за свое счастье, что бы не были мы такими бесхребетными, которыми становимся сейчас из года в год, все сильнее и сильнее. И я рад, что все таки  пусть через много лет, вернулся  к судьбе и жизни моего деда и отдал ему свой долг, долг моей памяти и любви. И этим самым, так же отдал долг всему тому поколению, которому пришлось пережить те трудные и страшно тяжелые годы  войны, как на фронте так и в тылу.
               
               
                Глава 17

        Наступил семидесятый год. Крепли  и росли  наши молодые организмы. Уже смотришь и отец начинает поругиваться. Сашк, ты мои ботинки обувал? Да, пап. Мать смотри сынок то твой подрос и ботинки мои ему уже как раз, с оттенком гордости в голосе, как бы сетовал отец. Подрос Виталик, подрос. Все ростут и он растет. Ну ка сына, иди померяемся с тобой ростом. Кто из нас выше. Давай, как бы нехотя говорил я, втягиваясь в их игру. Мы становились спина к спине с отцом и выяснялось, что батяньку своего я уже на сантиметр перерос. Виталик, Сашок на сантиметр выше, говорила мать. Не может быть. Нет, Виталик, точно выше. Погоди, если у меня рост метр семьдесят шесть, то у него значит метр семьдесят семь, светясь весь, заключал отец.
         Встав рано утром, мы как на работу, каждый вторник бежали в центр города, на пересечение улиц Карла Маркса и Пионерской, которую впоследствии переименовали в 30 лет Победы. Зажав в руках вожделенный пятак, бежали мы бегом в центр, к своему киоску около продовольственного магазина и лорька с цветами. Тетенька, а «Футбол-Хоккей» есть?- с замиранием сердца спрашивали мы. Есть. Только, что привезли и уже штук пять всего осталось. Успели вы. Почти все распродала. Взяв газету, мы той же дорогой отправлялись домой. Весь поход у нас отнимал не более тридцати минут. Читали всей гурьбой вслух, что бы не упустить ни одного слова читавшего, сидя на Славикином огромном крыльце. Когда заканчивали читать газету, не пропустив ни одной статьи и не единого слова, мгновенно не сговариваясь брали мяч и бежали на стадион играть в футбол. Мысленно и наяву воплощая все описанные комбинации любимых команд. Надо сказать, что не так-то просто было попасть на стадион. Таких страждущих и бредивших футболом мальчишек было не мало. Но уж если мы занимали одни из ворот, то не уходили с них до самого вечера, оттачивая свое мастерство. Надо сказать, получалось, незаметно с каждым разом все лучше и лучше. К вечеру, или даже днем, приходили молодые ребята со школы прапорщиков. Глядя на их артековские, венгерские пятнистые мячи, у нас замирало сердце. А пока они разминались и стучали по воротам мы бегали им за мячами, которые пролетали мимо ворот. И однажды повезло. Ребята, давайте сыграем с вами в футбол, что то нас маловато. Тофик, ты что с этими салабонами хочешь играть? Спросил один из них. А, что? Пополам поделимся, добавим их до одиннадцати в каждую команду и пойдет. А, что? В дыр-дыр лучше играть? Здесь хоть на большие ворота. Ну давай. Согласился первый. Первый тайм мы сильно проиграли, со счетом  шесть – два. Чувствуя себя скованно, игра у нас не ладилась, но тем не менее не показав ничего, мне в касание удалось забить оба гола. Но после смены ворот и небольшого перерыва появилась, какая-то уверенность, что сможем. Мы выиграли восемь-семь. Я забил еще пять мячей и еще один забил Сашка Мусатов. Ох и здорово мы играли во втором тайме. Держи кучерявого. Я тебе говорил, что бы ты его  держал?! Иди, сам его держи! Орел! Посмотрю я на тебя. Не можешь удержать, бей его по ногам, кричал один неуступчивый и раздосадованный неудачной игрой парень. Сам бей. Пацаны ведь еще. Пацаны, а размазывают нас, как хотят, не мог успокоиться тот паренек. А играли пацаны разутыми и что бы посильнее и резче ударить по мячу, приходилось на полную катушку поднимать пальцы вверх и лупить по середине мяча, что бы он не делал свечку, потому, как все пальцы на ногах, особенно большие от постоянного взаимодействия с землей постоянно были разбиты в кровь. А заживать им не было времени. Играли каждый день. Ребята приходите снова. За нами должок. Предлагали они нам сыграть снова. Это уже был успех. С нами  начинали считаться.
      Наступала осень. Приходила пора снова идти в школу. Каникулы заканчивались. И снова гурьбой в школу. Сань, обращались мы к Муську, по копайся ка в своей ЭВМ, кто тогда то и тогда то забил , тому то и тому то гол. И Санька не задумываясь выдавал, с точностью до минуты, согласно отчетов из «Советского спорта», все, что угодно за последние два-три года, а то и далее. Паренек он был очень скромный и воспитанный. Очень смекалистый. Не обладая достаточной физической силой, несмотря на свой приличный рост, он брал другим. Физической выносливостью и умной головой, которая работала на три действия вперед. Учился он очень хорошо. Особенно удавалась математика, да это и не мудрено. В общем со всех наших трех классов: А, Б и В он был лучшим. И оспаривать это не приходило никому в голову. У Сашки была голова молоточек, как мы ее называли. Затылочная часть была несколько удлинненой, не безобразной, но немного бросалась в глаза. Поэтому мы и звали его Мусек- голова молоточек. Он не обижался. Может в душе, где то ему это и не нравилось, но виду он не показывал. Только при таком обращении немного отводил взгляд в сторону и на землю. Правда надо сказать никогда и не открывался сильно. Был немного замкнут.
     Опять приходила зима, а с нею наш любимый хоккей.  Вот тут-то и подстерегла беда Саньку, ни с того ни с сего. Строился рядом дом и мы бегали по верху сруба и играли в крысы. Ловили друг друга, проявляя при этом невообразимую ловкость. Не удержался Санек, поскользнулся, упал- закрытый перелом. Молодой организм быстро справился с этим и уже через месяц Сашка выходил потихонечку на наш  каток. Казалось бы все пошло своим чередом и не было для нас большей радости видеть его снова на площадке с нами. Уж больно соскучились мы друг без друга. Но в народе говорят, беда одна не ходит. Пришла она к  Саньке, сразу же дней через пятнадцать. Как обычно наигравшись, сидели мы вечером в темноте, на Славикином крыльце и балагуря приходили в себя. Посбрасывали с  себя шапочки и болтали о чем-то. Посидели  около получаса и разошлись.
       На следующий день Санька в школу с нами не пошел. А где Мусек? Как бы проверяя нас спросил Славик. Мы знали, что Сашка школу никогда не пропускал, не прогуливал. Мы прогуливали –он никогда. Голова у него ,что-то разболелась.  Жду, нету. Зашел к нему домой, матуха его, теть Нина, говорит приболел он, объяснял нам Чикал, или Вовка Чикалов из за чего и отхватил такую кличку, немного разбитной и приблатненный, но добрый парень. На следующий день Сашки снова с нами не было, а на другой день Вовка Юрков объяснял нам, что Сашку положили с простудным заболеванием в больницу.
       Сынок, куда ты? В хоккей играть мам. Смотри шапку не снимай. Сашка Мусатова в больницу положили, с минингитом, досиделись без шапок. Что такое минингит, мы себе не представляли. Изрядно соскучившись по Сашке спрашивали у его матери. Теть Нин, как Сашку, скоро выпишут? Сумрачно проходя мимо нас она, что то  отвечала находу, скорее себе под нос, чем нам. По весне Санька Мусатов выписался из больницы. Пацаны, Муська выписали! Завтра в школу пойдет! Кричал Чикал радостно. Матуха его говорила, моей. Мы ждали Сашку. Но, что мы увидили на следующий день, было отголоском  нашего Муська. Как затравленный зверек, приблизился он к нам, как бы никого не узнавая. Может он обидился на нас, что мы не ходили к нему в больницу, недоумевали мы. Но, ведь нам говорили, что к нему не пускают и что лежит он в инфекционном отделении. Тогда мы не знали, что с таким диагнозом сплошь и рядом случались летальные исходы, в крайнем случае, человек мог запросто стать дураком. И вот мы сталкнулись с  этим несчастьем на примере нашего друга. Слава богу, он не стал идиотом. Но он был уже не тем Сашкой. Года полтора приходил он в себя. Но так и не стал тем Сашкой Мусатовым. Он попрежнему играл с нами в футбол, хоккей, но стал заторможен. Не поспевал за мыслями, пропала его феноминальная память, ушла куда-то, как будто бы ее и не было никогда. В школе успевал, но стал уже заурядным учеником. И мы уже жалея его, не задавали по привычки глупых вопросов, - Санек, а ну ка поройся в памяти,  вспомни- ка то- то, то-то.  И он, как будто бы чувствуя свою неполноценность, все больше и больше замыкался в себе. Но выровнялся  Сашка, выровнялся все же и слава богу, что он не бросил его в трудную минуту. Помог. Сохранил нам товарища и друга.


                Глава 18.

        Между тем учеба временами начинала давать трещины. Где тонко там и рвется. Мечтая о космических полетах и о своем БВВАУЛе, этой абривиатура Балашовского высшего военного училища летчиков транспортной авиации, мы и не мечтали больше ни о чем. Бредили небом все, тем более я, который родился 12 апреля, в день полета в космос первого космонавта мира Юрия Алексеевича Гагарина. Идеала для подражания. Мы спали и видели себя летчиками- космонавтами. А тут на тебе , вердикт врачей- близорукость у вас развивается молодой человек. Холодный пот пробил мгновенно, с головы до самых пят. Как так? Не может быть? Почему я? Да нет. Ошибка. Не может быть. Снизьте нагрузочки молодой человек, ешьте смородину черную, и морковь, возможно сохраните зрение. С тех пор, не представляю себе жизни без смородины.Особняком она стоит у меня среди всех ягод. Но зрение мне она не сохранила. Что имеем не храним, а теряя дорожим. Какие верные слова. Витька Чиркин, Сашка Некрасов, Игорек Петин, мои одноклассники щеголяли перед все классом в своей новенькой  форме школы юных космонавтов. Одетые в пилотки мышиного цвета, с кокардами ВВС, в курточках, рубахах и галстуках серого цвета, ходили они иногда по школе, как ангелы, спустившиеся к нам откуда-то. Мы смотрели на них во все глаза и страшно завидовали. Че, в робе ходите?- спрашивали их с подколкой те, кому учеба в вузах не грозила. Выделываетесь. Да нет. Просто сегодня занятия рано в школе космонавтов начинаются. Вот и пришли в форме, отвечал, кто нибудь из них. Но, на самом деле все было не так, конечно же хотелось лишний раз пройтись по обыкновенной средней школе и блеснуть перед девчонками. Котировались курсанты балашовского училища среди наших городских девчонок, чего уж греха таить. И если кто-то дружил с такими, то остальные девчонки втайне завидовали им. Что же делать? Крутилось у меня в голове. Неужели пролет. Закрыта дорога в будущее. Спорт, только спорт. Один выход. Прочитав в «Советском спорте» об очередном наборе в хоккейную школу ЦСКА, загорелся  не на шутку. Вечером пришел отец с работы. Настроение вроде неплохое. Пап, обратился я к нему. Что сынуля? Отпусти меня в Москву, в ЦСКА попробовать поступить. Отец хитровато посмотрел на меня и произнес, - Куда, куда?. В ЦСКА ? В школе и так не учишься, при отце родном, как следует, а я тебя должен отпустить. Никуда не поедешь. Здесь учись. Все разговор вести на эту тему, уже было не надо. Последняя надежда рухнула. Как по сердцу резануло.
      Но жизнь продолжалась. Немного поднапрягшись, я успешно сдал экзамены за восьмой класс, на четверки и пятерки. С Казанского суворовского училища пришел ответ, что абитуриент должен иметь зрение не ниже ноль девять. У меня зрение было уже хуже нормы. Пришел Серега Лукьянов. Сань, давай поступать в наше медучилище. Давай. Вдвоем все веселей. Тем более закончил школу мой лучший друг Славик и я просто не представлял, как же мы будем без него ходить в школу. Забрав документы из нашей восьмой средней школы, мы собрались назавтра идти сдавать документы в училище.
      Дождавшись, когда придут с работы отец и мать, сообщил  им новость. Отец воспринял весть спокойно, а мать была категорически против. К тому времени много лет проработав в здравоохранении, она не хотела, что бы мы шли по ее стопам. Вот если в институт- пожалуйста. Поартачившись, пришел я к выводу, что мать права. Утром пришел Серега. Ну, что Шурик, пошли? Все Серега полный отлуп Кондрату Майданникову, процетировал я ему выражение из «поднятой целины». Не буду поступать я в мед. Мать отсоветовала. Зря Сань. Может пойдешь? Нет Серега. Не пойду. Я так решил. И Оттащил документы назад. Серега начал готовиться к поступлению, но учился он откровенно слабо.  Сразу же получил двойку, и отсеялся. Все Санек, пойдем назад документы в школу отнесем. Я завалил экзамены. Ну и хорошо Серега, хоть втроем будем попрежнему вместе, в девятом учиться. И он тоже отнес документы назад.
      Осенью Славику дали отсрочку от армии, он хотел поступать в высшую школу милиции. Не поступил и стал работать на комбинате, киповцем. Теперь мы могли видется только вечером, да по выходным. Образовывался новый круг друзей. Еще сильнее затягивал спорт. Саня, тебе надо идти в спортивную школу по легкой атлетике. Ты занимался где нибудь или нет? Спрашивал Чижаев Сашка, который заканчивал Саратовский институт физкультуры и проходил у нас практику. Пойдем ка с тобой после занятий в детско-юношескую спортивную школу. Пусть тебя посмотрят. Виктор Николаевич Болмосов и Альбина Николаевна встретили нас хорошо. Спортивная форма с собой. Да. Иди переодевайся. Давай посмотрим. Ты чем хочешь заниматься? Каким видом? –задал он мне вопрос. Прыжками в высоту. Хорошо давай проверим. Выстававив барьеры на высоту 110 сантиметров, он предложил мне попрыгать попеременно с ноги на ногу через них. Наверное его поразила легкость, с которой я проделывал это упражнение. Давай. Завтра я тебя жду. И начались занятия. Я прыгал ножницами на один метр пятьдесят пять сантиметров, на что собиралась смотреть вся школа. Когда немного позанимавшись выиграл кросс на один километр, занял на все тех же соревнованиях второе место на сотке и третье место в прыжках в высоту с результатом один метр семьдесят пять сантиметров, на районных соревнованиях, Виктор Николаевич светился от счастья. Саша, далеко пойдешь, если милиция тебя не остановит, шутил он, при этом явно благоволя ко мне. Завтра будем отрабатывать фосбери - флоп. Новый способ прыжков в высоту, сразу двадцать сантиметров прибавишь к своему результату. Я тебе обещаю, говорил он и мы шли с ним мыться в душ, после тренировки. Фосбери меня и похоронил. Не выдержала спина. Слабая была. Надо было с нее начинать. Занятия прекратились. На тренировки кое как приходил, но не занимался. Как спина? Плохо. Посиди. Ничего. Рановато еще. И я сидел. А затем перестал ходить. Пришел через две недели. Ты где пропадал? Я за тобой ребят уже хотел посылать. Ну, что? Все нормально? Давай раздевайся. Разделся, а спина болит. И снова ушел. И снова пришел. Виктор Николаевич проводил тренировку на «Локомотиве», в мою сторону не смотрел. Хмурился. К концу тренировки подозвал к себе. Значит так, или занимаемся, или прощаемся. Жду ответа. Занимаемся, ответил я. Хорошо. Завтра тренировка. Попрошавшись мы расстались. На завтра я, не пришел. Шло первенство города по футболу среди всех школ. Легкая атлетика, легкой атлетикой, а любовь одна - футбол и хоккей. Они и пересилили. Отдав спортивную форму Сереге Боровикову, что бы он передал ее Виктору Николаевичу, я как нашкодивший кот, уже не мог встретиться и посмотреть ему в глаза.
       Ровно через два года встретился, я на танцах с Рузайкиным и Кормотовым, на танцплощадке городского сада. Мы вместе занимались прыжками. Они уступали мне по всем параметрам. Здорово ребята. Здорово Сань. Как дела у вас? Занимаетесь? Занимаемся. Только, что приехали с первенства России, по юношам. Рузайкин занял четвертое место по прыжкам в высоту, а я с шестом теперь прыгаю, третьим стал, рассказывал Кормотов. Я смотрел на них снизу вверх и у меня снова засосало под ложечкой. Они выросли оба и были выше меня на целую голову, этакие красавцы ребята, уже знающие себе цену. В их взгляде, я уловил все их сожаление ко мне. Быстро распрощавшись я ушел. Но боль резанула и долго еще не отпускала меня. Вот так. Кому-то все легко, не ценится, а кому то так тяжело, по крупинке, но затем через свой труд получают все. Это был урок. Урок очередной, на всю жизнь. Без труда не выловишь рыбку из пруда.

               
                Глава 19.

      
       Опять пришла долгожданная весна. Начинался весенний призыв. Рано утром пришел Славик. Было часов шесть. Шурик вставай. Славик ты, что? Рань такая, тебе делать нечего, развернулся я к нему лежа на кровати и щурясь спросонья. Вставай Шурик, только, что повестку привезли из военкомата, в армию меня сегодня забирают. К двенадцати часам надо быть на призывном пункте, в военкомате. Знали что призовут, но все же это было как обухом по голове. Сон прошел, как его и не было. Теть Лид, дядь Вить приглашаю Вас ко мне. На проводы. Мамка с отцом и я, всех ждем. Мать стояла у притолоки и потихоньку плакала. Да ладно теть Лид, все служат, всеобщей воинской повинности никто не отменял, балагурил Славик. Мой отец держал марку, но чувствовалось, что ему тоже не по себе. Санек, пока я буду делами заниматься, времени ведь нет, давай по все ребятам и девчатам сматайся, приглашай всех ко мне на проводы. Бегу Славик, бегу. Сейчас, я еще ребят подключу. Серегу, Сливу , Муська. Ну давай Шурик, давай. Смотри сам, и делай все побыстрей. Щас! Яволь! Одна нога здесь, другая там.  Вот , вот.  Ну давай! - улыбнулся он мне и скрылся за дверью.
       Что творилось в мое отсутствие, я не знаю, но когда я  подходил минут через сорок с ребятами к дому, все приготовления практически уже заканчивались. Столы были накрыты. Все соседи в мое отсутствие помогали теть Шуре, а вернее делали все сами. Она суетилась, но у нее ничего не получалось. Как же так. Всем заранее повестки приносят, а Славульке моему день в день. Хорошо хоть водка, вино, да продукты основные уже были закуплены, сокрушалась она. Ничего мам, прорвемся, продолжал балагурить Славик. Вскоре все расселись. Началась выпивка и по ходу произносились напутственные слова, которые в этих случаях всегда произносились, и в основном одни и те же. Все одобрительно кивали в знак согласия с очередным ораторам, тянули горькую, орали песни, а на душе у меня было страшно тоскливо. Уходил в армию мой друг Славик, без которого я не мог прожить и дня. Но что поделаешь. Мы же взрослеем. Хочешь, не хочешь, а долг Родине надо отдавать, за то ,что она тебя вскормила и вспоила пусть в лице матери и отца,  поставила на ноги.
       В половине двенадцатого выдвинулись с песнями и плясками под гармошку в сторону военкомата. Со всех переулков и улиц выдвигались такие же подгулявшие компании. Многие знали друг друга, компании объединялись, призывники обменивались мнениями по поводу команд в которые их призывали. А центральные улицы тем временем все больше и больше вбирали в себя разношерстную массу народа. И уже перли в дурь и старались перекричать в песнях и плясках друг друга, разные компании. Наконец прибыли. Начались прощания. Призывников завели во двор, где уже стояли автобусы, готовые отвезти их на Саратовский сборный пункт. Наконец двери распахнулись и со двора военкомата под протяжные, надрывные гудки  выезжали автобусы. Шум, гвалт, плач и совсем скорое успокоение и тишина. Все пойдем домой. В тяжелом настроении добрались мы до дома. Никого не хотелось видеть. Сашок, Лида, Виктор, пойдемте еще посидим, да пообедаем, за нашего Славульку. Время уже и обедать пора, а с вами и нам не так тяжело. Хорошо  Шур, сейчас придем, согласилась мать. Пока молча собирались, отварилась дверь. На пороге стоял Славик.  Славик ты? Выдохнул я. Я Санек, я. Радостно улыбался Славик. Документы мои не успели подготовить, завтра сам поеду, проездные выписали и документы на руки дали. И мы бросились в объятиия друг к другу, как будто уже не виделись сто лет.
       Шурик, пойдем наших ребят близких соберем, снова посидим, только теперь с толком и расстановкой. Нет вопросов. Бегу. Ерничал я. И мы долго до самой глубокой ночи сидели и вели  разговоры. Всего один день, а он уже как то сгладил разлуку расставания. Толком не поспав, рано утром: я, Серега, Мусек, Слива, дядь Ваня и теть Шура отправились на автовокзал, теперь уже окончательно проводить своего дорогого друга и сына. Да наступало время расставаний. Ничего тут не попишешь. Вся жизнь состоит из этого. Проводов и встреч. Не нами заведено, не нам и отменять. Но, мы по своей молодости и не опытности не понимали этого. Нам не верилось, что такое может случиться. И вот оно пришло. Случилось. Что сделаешь? Такова жизнь. Или селяви, как говорят французы. А жизнь тем не менее уже для всех нас готовила новые испытания.


                Глава 20


      Посмотреть со стороны, все вроде бы, как и было, да не так. Нет Славика. Далеко он теперь. Судьба в Сибирь забросила, в Тюмень, во внутренние войска. Через несколько дней стали приходить письма от него. Писал он регулярно и часто, почти, как домой. Получу письмо, бегу к теть Шуре. Она рада. Что можно читаем вместе. А мне Санек, Славик тоже письмецо прислал и она принималась зачитовать его нам. Ребятам тоже писал, но реже. Поэтому вся информация о его службе исходила в основном от меня, и в какой то степени от теть Шуры.
     Шурик, служба идет нормально, гоняют нас, как котов помойных. Жрать охота, это тебе не дома, когда, как захотел так и поел. Но ничего выдержим, писал он. Через некоторое время прислал фотографию, где выглядел совсем неплохо. О неуставных взаимоотношениях не писал ни слова. Да  этого не могло и быть. Дедовщина безусловно была. Мы были воспитаны улицей, а стукачи и малохольные у нас не приживались. Мы знали, как бы трудно ему там не было, Славик не подкачает, не размажется, не падет в грязь лицом.
      А, мы тем временем взрослели, о мужании говорить в этом возрасте не приходиться. Рановато. А взрослеть, взрослели. Закончили девятый класс. Начались каникулы. Пришел Серега Лукьянов. Санек, давай завтра на холодильник сходим подработать. Хоть деньги будут, на танцы сходить. На танцы, я еще не ходил. Посещал только свои школьные вечера. Не забуду , как сестра собирала меня впервые на танцы. Слушай там разуваться надо, спрашивал я у нее. Чем вызвал неописуемый восторг ее подруг и Сереги. Серега в этих делах был посмышленнее и более развит. Впрочем и разница между нами в год, давала  о себе знать. Особенно это чувствуется в этот переломный период, между детством и юношеством. Серега, я танцевать не умею, сознался я ему. А чего там уметь. Топчись на месте и все. Да это я понял, а как с девахами то танцевать. Темнота, процедил Серега. А так как разговаривали мы на улице и уже стемнело, то первые уроки танцев я получил  на месте, прямо у фонарного столба. Значит так, я баба, а ты чувак. Одну руку клади на спину, а второй бери за талию. Ниже, выше, как получиться, кто что позволит. Ну берись. Че стоишь. Так. Теперь медленно переступая крути задницей из стороны всторону и вращайся на месте. О! Все нормально, ты говоришь, что не умеешь. Годится. Ну, что? Значит идем завтра на халтурку? Идем Серый.
       На утро, Серега был уже у меня. Куда собрались сынок? Подзаработать. Тебе, что деньги нужны. Скажи зачем ? Я тебе дам. Да нет мам, не надо. Ну мы побежали, а то некогда. В восемь часов утра мы были на мясокомбинате. Таких, как мы было много, но только мужики. Нашего возраста ребят не было. Выглядили мы неплохо. Поэтому в бригаду нас мужики взяли. Будем загружать в рефрижераторы мороженных кур на отправку, ставил нас в известность бригадир. И работа закипела. Прохлаждаться было некогда. Вперед в холодильник, берешь два ящика с курами и тащишь их в вагон, там у тебя их принимают и укладывают. Шли мы на заработки, на холодильник впервые, потому, как были одеты в рубашки и брюки, так и таскали кур из холодильника на улицу, в жар и пекло. После обеда начали неметь руки. Уже не держали они по два ящика. Подвыпившие и от того раздобревшие мужики, сжалились над нами: “Пацаны, таскайте по ящику, а то с непривычки охренеете”. А мы уже охренели. Пот заливал лицо, а глаза лезли на лоб.
Пару человек из бригады, ее завсегдатаи уже лежали в холодке на травке, не в состоянии двигаться от большого возлияния внутрь. Довольно прилично выпивши, бригадир деловито подошел к ним и сорвал с них брезентовые робы с капюшонами. Эй, пацаны! Возьмите, набросьте на себя, а то работы много. Можете не дотянуть. Застудитесь. Мы здесь все свое здоровье потеряли. Нам уже все равно, а вы молодые, еще жизни не нюхали. Одевайтесь. Мы оделись. Может выпьете? Да нет. Мы не будем. Правильно. Это дело до хорошего не доведет. К десяти часам вечера, когда на территории уже зажглись фонари, работа закончилась. Вагоны с горем пополам были загружены. Можно было сделать все это и раньше, но уж слишком публика неуправляемая. Не любит руководства над собой. То работают, как заведенные, то пьют как черти. Распрощавшись со всеми, двинулись мы с Серым домой. Даже умываться не стали. Рубахи и брюки были ужасно грязными. В одиннадцать часов вечера притопали мы домой. Отец спал, а мать и спрашивать не стала. И так все было видно. Садись сынок, поешь. Не хочу мам. Поешь. Поешь сына. Тело уже начинало ломить, от непривычного труда. Прислонившись к подушке уснул, как убитый.
       Часов в десять утра пришел Серега. Ну, что пойдем за деньгами. А то бригадир говорил, что деньги только до двенадцати выдают. Собравшись быстренько, мы пошли. Натруженное тело ломило, как будто в каждый участок тела вбивали гвозди. Здорово мужики. Здорово, коль не шутите. Деньги дают. Дают. Ходим по очереди. Идите и вы получайте. Сегодня работать будете. Нет. Ну понятно. А если, что приходите. Вас возьмем. С вами только калымить. Хвалили они нас. Подойдя к окошку кассы и называя свои фамилии, ждали мы получения денег с трепетом и нетерпением. Это была наша первая получка. Заработанная тяжелым трудом. Одним словом трудовая копейка. Распишись вот здесь, показывал средних лет лысоватый кассир в очках, указывая пальцем в ведомость. Десять рублей. Сердце екнуло. Так много. Средняя зарплапта  сто двадцать рэ. Молоко двадцать четыре копейки, колбаса краковская рупь семьдесят, хлеб черный двенадцать копеек, белый – шестнадцать, а как булка – двадцать. Скумбрия копченая –сорок копеек за килограмм, мясо от рубля пятидесяти, до двух рублей. Да, десятка была деньжищами. Водка стоила два восемьдесят семь, чуть позже три шестьдесят две.
       Ну, что Шурик, гульнем?-спросил довольно Серега. Гульнем Серый. Тогда идем в Куйбышевский парк. Зайдя в летний павильон, около центрального кинотеатра «Победа», мы набрали пироженных, настоящего сока, который продавцы наливали с конусообразных стеклянных колб, пироженных. Наевшись до отвала сладостей, пошли в кино. Ну, что домой. Домой. Оставалось восемь с половиной рублей. Вечером пришла домой мать с работы. Мам, я деньги получил, на возьми. Мать взяла деньги. Сколько здесь сына? Восемь с половиной рублей. Полтора рубля с Серегой прогуляли. Это сколько же вы получили? По десятке. Спасибо сынок. Мать прижала меня нежно к себе и поцеловала неловко в лоб. Ну ладно мам, я на улицу пошел. Иди сынок, иди. Зачем мне деньги? Мать и так мне на танцы даст тридцать копеек. А на душе было страшно приятно, что и мой труд пригодился. Какая никакая помощь в семейный бюджет.


                Глава 21

            Уехали, Серега, в Евпаторию, вместе с Сашкой Мусатовым. Директор школы Рудольф Сергеевич Меринов выполнил данные обещания и весь класс Б, на школьном автобусе, повез отдыхать на юг. Так и сказал, кто будет лучше работать на летней практике, тот класс повезу на юг. Энтузиазм был страшный у всех, но лучшими были бешки. Счастливые, укатили они на две недели. Остался я без своих закадычных друзей.
            Саня! Я обернулся. За спиной стоял Сашка Чижаев и с ним вместе крепкий чернявый парень, постарше меня, моего роста, с круглыми черными глазами, с открытой улыбкой на лице. Знакомься. Мишка Чуприн, мой друг. Торопишься куда?- спросил Сашка. Да нет. Так, по мелочам. Сань, мы заявку оформили от района, на участие в первенстве города по футболу среди взрослых. Ребята хорошие собрались. Сашка Кольгяшкин- краек хороший. В центре Виталик - ас. Мишка, только, что отслужил, из Германии приехал, за Группу Советских Войск играл, вместе с Борисом Копейкиным, который в ЦСКА центрфорвардом был. Я с уважением посмотрел на Мишку. Вратаря нет. Ты же прыгаешь будь здоров, а в воротах не играл? Ворота я любил, что в хоккее, что в футболе. Не зря соседские мужики, которые видели, как мы играем прозвали меня Третьяком. Приходилось Сань, ответил я. Давай попробуем. Хорошо. Сегодня же, к шести приходи на стадион авторемзавода на тренировку. Команда наша «Урожай». Договорились. Ответил я. Вечером мы тренировались. На поле в кочках, с которого только, что выгнали коров. Давай, давай. Мой. То и дело кричал я, когда мне били по воротам, или выходил на перехват мяча. Старался изо всех сил. А вратарек-то у нас ничего, последовала похвала от Кольгяшкина, нашего капитана, которому было лет двадцать шесть. Работал он таксистом, играл за сборную города и был настолько популярен, что его знала каждая собака. Такой популярностью пожалуй могли похвастать только Лапа, Колбаса и Игорек Савин, смуглый и стройный красавец, с раскосыми глазами. Играли по субботам. Но после первой же тренировки не вызывало сомнений, что лучший у нас, защитник Мишка. Был у него отработанный излюбленный прием. После навеса мяча, как бы проиграв позицию нападающему, бежали они вдвоем к подпрыгнувшему от земли мячу. Было понятно всем, выход один на один. Не тут-то было. Высоко выпрыгивая, бил Мишка ножницами через себя безошибочно, да так красиво, что такого исполнения не видел я нигде за свою жизнь. Не по телевизору у команд мастеров, ни наяву, на стадионах.
        И вот она первая игра на Локомотиве. Играем со Строителем. Мой друг Витян Боцман, на год, два старше, улыбаясь во весь рот открытой улыбкой, в раздевалке говорит, наколотим мы вам штук пять. Они прошлогодние чемпионы. Съедаем молча, не отбрехиваемся. Один Сашка Кольгяшкин, что-то брякнул в ответ, понимая, что наверное так и будет. Идет первый тайм. Трясет немного. На таком уровне еще  играть не доводилось. Молодец Мишка. Ошибаюсь на выходе. Шура, не ссы, все путем. Играй спокойно. И игра пошла. А Строитель давит. В первом тайме бьют два пенальти. Первый мимо. Второй прямо в меня, со всей дури. Взял намертво, а Сталин уже набирает скорость, здорово бежит, за одиннадцать и шесть сотку отмахивает. Кричит на ходу, бей! Бью что есть мочи. Высокая свечка, все как в тумане. Сердце выпрыгивает из груди, не то что бы мяч до Сталина довести, нет. Радость одна – мяч взял. А Сталин умудрился, на полном ходу укоротил такую неудобную свечку, вышел один на один и гол. Случайность. Завелись ребята не на шутку, из Строителя. Конец тайма, длинный навес из центра на линию нашей штрафной. Выбегаю. Кричу, играю! Мальчишка. Колено надо было выставлять. А на встречу, на полных парах летит Мишка и Игорек Савин, в единоборстве. Но разве Мишка уступит, успевает вперед и коленом во время приема мной мяча, бьет в солнечное сплетение. Мяч вылетает из моих рук и катиться в ворота. Гол. Начальную стадию я еще видел. Дальше ничего не помнил. Очнулся, когда врач пихал в нос нашатырь. Все, все, не надо скорую, кричал, кто-то. Видимо прошло прилично времени, пока я приходил в себя. Играть можешь? Спросил Чижаев. Смогу. Давай. До перерыва немного, а там посмотрим. Две минуты и конец. Молодец Саня. Не подвел. Точно навтыкали бы нам. Молодец, хлопали меня по спине ребята. После перерыва мы забили два гола. Конец. Ну, что Боцман, навтыкали? Ничего, во втором круге отыграемся, потеряно огрызнулся он. Неделю, скрывая от отца и матери, лежа только на спине, мучился я до следующей игры. Мишка жил у нас и не отходил от меня. Ну, как Саня? Хреново Миш. Болит.   Как буду играть не знаю. А на мосту Локомотив. Сильные ребята. Пол команды сборники, во главе с Колбасой. Ноль-ноль, таков итог. Колбоса, забей его вместе с мячом в ворота! Что ты этому сосунку не забьешь, неслось от его поклонников с трибун. Обидно, аж жуть. Потом и солью изойду, кровью харкать буду, но такую обиду не прощу. Ни за, что не пропущу. Семьдесят третий год экспериментальный, после ничейного результата бьются пенальти, до победы. Основная масса болельщиков уже за воротами. Вратарь то, какой маленький, говорила девушка, своему спутнику. У этих вон какие мышцы. А этот такой худенький. За меня уже болели, переживали, чего еще можно желать. По пенальти выиграли четыре, два. Все три не забитых мяча разминулись с воротами. Побаивались видно бьющие. Нервишки не выдержали. И опять апофеоз.
       Третья игра с Текстильщиком и конец всех надежд. Вывих левого плечевого сустава. Все. Игры для меня закончились. Мечты не сбылись. Так блеснуть, чтобы исчезнуть. Человеческая память так устроена. А? Да. Помню. Был паренек такой, не плохой. А где он ? Время прошло, хрен его знает, где он. Тем более сезон закончен, а следующий год, какая игра, школу заканчиваю, поступать куда-то надо.

                Глава 22

        Закончив девятый класс на одни тройки и задумавшись, я ужаснулся. Катиться дальше не куда. Надо браться за учебу. А ох как тяжко. Понятно, вытянуть гуманитарные предметы, а попробуй вытяни математику. Потеряно то, от чего надо плясать. Все бесполезно и сидя на занятиях, посматривал в окно и думал о своем дальнейшем будущем. Что делать, чем заниматься? Первой нашлась мать, в который раз выручая меня. Сынок, иди  учиться в интендантское военное училище. Что это такое мам? Это сынок люди такие есть в армии, по снабжению работают. Эти объяснения мне ровным счетом ничего не давали. А как училище полностью называется? Училище тыла, объясняли мне сведующие дюди. Вот этого, только и не хватало, быть тыловой крысой. Стыд-то какой! В это время уже начали проходить медкомиссию в военкомате Сашка Мусатов, Вовка Юрков, Серега Федосов и все хотели поступать в Вольское тыла. Так же абсолютно ничего не знавшие об училище. Имел кое какое представление Федос, да только потому, что жил рядом со Сподариком, а тот уже на третий курс переходил, да Ломухи, его по среднему курсу еще заканчивали. Засобирался и я. Из всего другого, это был пожалуй лучший вариант. В гражданское учебное заведение поступать не хотелось. Авторитет армии был высок. Быть офицером, было почетно. Народ армию любил. Но до поступления казалось еще так далеко, а жизнь то вот она, идет, но так медленно, как может казаться только в молодые годы.
        Пойдем робя на танцы. Хоть потопчемся, предлагал Серега. Да пойдем, только в магазинчик забежим. Забежим, соглашались все. Забежать в магазинчик, перед танцами было делом обыкновенным. Винишко стоило рубль семнадцать. Выбор надо сказать небогатый. Портвейн три семерки, рубин, вермут, солнцедар, да яблочное. Особым спросом пользовалось яблочное и солнцедар. Потому, что было самым дешевым. Открывая бутылку вина, Серега, абсолютно не брезгливый, приговаривал. Смотри, с мясом попалась, и закуски не надо. Слив верхний слой вина, сверху которого плавали червячки, Серега демонстративно  выпивал бутылку со ствола, не отрываясь. Нормально. Хорошо пошла, приговаривал он, закусывая вишенкой, которые росли за каждым забором и свисали на тротуары, ровно также, как и яблоки. Все следовали примеру Сереги и топали потихоньку на танцы. Как таковые танцы никого не привлекали. Основной их смысл, послушать музыку, да поболтать с друзьями и девчонками. Танцевали в основном девчонки, пацанам было не до этого. Это, когда объявят белый танец и пригласит тебя девчонка, сделаешь одолжение, станцуешь. Никто не показывал своей влюбленности, подколками замучают. Ходили как кони опойные по внутреннему периметру площадки, шаркая ногами обутыми в комнатные тапочки и брюками клеш размером не менее тридцати двух сантиметров по низу. На штанах нашивались до колена три, или четыре блестящих пуговицы. Это так. Это было у всех. А некоторые умудрялись врезать в каблук батарейки, на шузах. От колена и до низа делалась встречная складка и в нее вшивались лампочки. Как только наступаешь на каблук, происходит замыкание цепи и лампочки загорались. Вот и перли такие новогодние елки по всему городу, хипуя друг перед другом и наводя ужас на нормальных прохожих. Так же пытались ходить и в школу. Иногда проходило. Но нравы в школе в то время были совсем другими и в основном учителя мгновенно гнали таких домой переодеваться, предупреждая, что бы приходили назад с родителями.
         Частенько случались и потасовки. Дури много, прет изо всех дыр. То в одном углу схватка произойдет, то через некоторое время в другом. Напьемся дешевого винца и бегаем из угла в угол. Но дрались уже беззлобно и без различных предметов, и не собирались толпами, как это было лет пять, шесть назад. Мельчал народ. Немного пораньше, похлеще было.
         Вот так и протекала у основной массы,  молодежи, жизнь. С понедельника по субботу в школу, а в субботу и воскресенье вечером, на танцы. Да с часок после танцев, на остановках толпой посидеть,  побренчать на гитарах. Во, житуха! А жизнь все равно кипела. Молодость не знает границ. Встанешь утром, а по радио: Колеса диктуют вагонные, где срочно увидиться  нам, мои номера телефонные разбросаны по городам… И сна как не бывало, и душа поет. Энтузиазма хоть отбавляй.


                Глава 23


       Незаметно, незаметно, а на носу выпускные экзамены в школе. Ну, что? сходим  на лесоторговую базу, подзаработаем на выпускной, вышел с предложением Мурый, самый маленький, но очень шустрый Витек Щербаков. А что? Идея. Давайте завтра по утру все на базу. Пришли все. Что ребята, подзаработать решили? Спрашивал у нас хитроватый маленький мужичишка. Похвально, похвально. Работку мы вам подыщем. И подыскал. Два вагона со слюдой, в навал. Открыли двери, а она как вода, полилась из вагона прямо под колеса вагона. О! Вот это дело! Еще ничего не разгружали, шестой части вагона, как не бывало ликовали мы. Но оказалось преждевременно. Ох, как преждевременно… Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Разгружать слюду из вагона, равносильно тому, что толочь воду в ступе. Работая непрерывно деревянными лопатами, толкали мы слюду поближе к выходу. Мы ее к выходу, а она зараза назад, мы ее к выходу, а она опять назад. Вот это покалымили. Мурый, мудила, где ты нашел такую халяву, пока еще были силы посмеивались мы друг над другом. Вскоре запал пропал. Работали зло, хмурясь и сопя, а слюда не сдавалась, как будто бы специально испытывала наше терпенье, забивая нос, рот, залезая в штаны, под рубахи. Часам к десяти вечера дело было сделано, с горем пополам. Зови этого козла, который нам работенку подкинул. Нехотя побрел Мурый за нашим благодетелем. Минут через пятнадцать, при свете загоревшихся фонарей появился  подвыпивший, изрядно, служитель лесоторговой базы. Что сидите? И это выполненная работа?  Вопрошал он. Да за такую работу, я и копейки вам не заплачу. Вы, что слюду под вагоны навалили? А как тепловозом оттаскивать вагоны? Ну ка, делайте отмостки, выгребайте слюду из под вагонов. Тут уже не выдержали мы. Ты, что сразу не сказал, как надо делать. Мог же сказать сразу. А вы, что маленькие? Не пониваете, как делать надо? Понимать мы этого действительно не могли. Не понимали мы и другого, что когда мы спорили с мужичком, рядом подозрительно спокойно сидела кучка барыг, спокойно наблюдавшая за нашей перепалкой. Короче так. Или вы сейчас все доделаете, или валите отсюда на все четыре стороны. Я не заплачу вам не копейки. Вон у меня орлы сидят. Сейчас свистну и все сделают. Погоди. Это как же так? Мы карячились, выгрузили два вагона слюды, слюда аж в заднице сидит, а ты теперь нас гонишь? Нашел ханыг и доволен. Да мы тебе сейчас вместе с ханыгами набьем морду. Уже поперли буром  мы на него. Мужики поняли, что с нами шутить не стоит и мы можем постоять за себя, а так как числом нас было больше, то связываться не решились. Гони бабки, сука, пока мы тебя в этой слюде не зарыли? Деваться ему тоже было некуда. Ладно. Сто пятьдесят за вагон. За два триста. Как триста? Ты же больше обещал. А кто мне будет отмостку делать? Сам, что ли? Ладно. Гони бабки, процедил Мурый. Вытащив из кармана деньги, трясущимися руками, отслюнявил он нам триста рэ. Давайте валите и больше ко мне не приходите. Да на хрен ты нам сдался, не остались в долгу мы. Было часов двенадцать ночи, когда мы медленно побрели домой, слыша сзади себя задорный голос мужичка, обращенный к ханыгам.  Ну ка, быстренько налетели, тут делов на час. Все понятно. Наколол скот по полной программе, нажился на малолетках. Хрен с ним, пойдем домой. Они ему тоже не в жилу, успокаивали мы себя, потихоньку поднимая себе настроение. Зато деньжат заработали. На выпускной нам хватит. Придя домой во втором часу ночи, поднял мать, двери были закрыты. Сынок, что так долго. Да работали на лесоторговой базе, деньжат на выпускной решили  заработать. Ну, как заработали? Заработали. Ой! А что это ты весь в слюде. Слюду разгружали. И нужна она вам была? Нужна. Ну давай, бежи в душ скорей мыться, вода  еще теплая наверное, день жаркий был, говорила мать, протягивая мне белье и полотенце. И придешь, поешь, я на столе все оставлю, а сама пойду спать, а то завтра на работу рано. Я прекрасно понимал, что мать, да и отец не заснут пока я не приду домой. Ладно мам, иди, спи. Ничего не собирай на стол, я сам все сделаю, говорил я уходя мыться, заранее зная, что мать все равно все накроет.
         Утром пришли в школу на консультацию. Ребята, ну что заработали?-спрашивали девчонки. Заработали девчата. Триста рублей срубили. Берите. Закупайте, что надо, отдавал деньги девчонкам Мурый. Ну вы и молодцы. Отлично, а остальное мы все сами сделаем. Мы уже начинали понимать, что заканчивается наша самая счастливая пора, пора детства, и волей не волей пытались, как –то оттянуть этот миг расставания. Чувствовали и знали, что с окончанием школы начнется другая жизнь, и понесет она, закружит нас в своем неумолимом водовороте, кого куда. А как будет дальше? Кто его знает. Поэтому мы дорожили каждой минутой, проведенной вместе.
         Первым экзаменом было сочинение. И основная масса писала сочинение на свободную тему: «Партия – ум, честь, и совесть нашей эпохи». Эта тема долго по моему не менялась и в школах, и на вступительных экзаменах в ВУЗах. Жизнь бурлила и кипела, воспитанные на патриотизме, прошедшие школу пионерии и комсомола, мы были хорошо подкованы, даже очень хорошо с политической точки зрения. Воспитывали то нас хорошо, правильно воспитывали, а что делала партократия сама? Сильные мира сего. Не знали мы тогда всего. Были слепыми котятами, которым еше предстояло открыть глаза. А в это время прошли съезд комсомола, партийный съезд, где принималось одно из важнейших решений того времени- строительство Байкало-Амурской железнодорожной Магистрали. Писать на эту свободную тему, было о чем. Встречи Никсона и Брежнева, потепление атмосферы в гонке стратегического вооружения. Подписание договора ОСВ-2, велась работа по ограничению противоракетного вооружения-ПРО. Первый экзамен я сдал на пять за сочинение и на четыре за грамотность. И дальше все шло своим чередом. Мало занимаясь, мы больше уделяли внимания общениям друг с другом. Итог был нерадостным. Балл аттестата три с половиной. Ровно половина четверок и ровно половина троек. Тем более по основным предметам, как: математика, физика, химия, были тройки. Не смотря на такие оценки, по успеваемости в классе, среди мальчишек, я был вторым, после Некрасова Сашки.
       Все. Сданы последние экзамены. Предстоит выпускной вечер. Нарядные и красивые пришли мы к шести часам вечера. Собрались и наши родители. Было сказано много добрых слов и пожеланий, вручены аттестаты. Полилась музыка, начались танцы во дворе школы. В актовом зале были накрыты столы для родителей и учеников - выпускников. Около часа ночи официальная часть мероприятия была закончена. Все три класса провожали по домам своих классных руководителей. Проводили и мы своего классного руководителя, Волостных Лидию Никаноровну. А когда попрощались, то для нас открылась полная свобода. Дома у Сереги Федосова, в огромном саду, на весь класс были накрыты столы. Полная раскрепощенность, нормальная дружба, общий интерес и все это в последний раз. В основном за тихими беседами и песнями прошла ночь. Начинало светать и вместе с дневным утреннем светом выплывал  легкий туман. Ну, что ребята, по традиции идем на Хопер, встречать первые солнечные лучи света, скомандовала Новоселова Татьяна. Через весь город, на рассвете, шли мы к мосту через Хопер, весело перекликаясь с множеством других таких же выпускных классов. Взошло прекрасное утреннее солнце, озарив своим светом все вокруг. Наступила такая красота, которая невольно лишила всех речи, не хотелось ни о чем говорить, только слушать рассвет природы. И когда красный диск солнца, набирая силу, медленно полез вверх, оцепенение прошло. Хорошо здесь! Но поспать бы не мешало. Разрезал тишину веселый голос Андроса. Ну что, двигаем назад? И мы медленно пошли, возвращаясь к школе. Ребята, когда пройдет двадцать лет, давайте встретимся в нашей школе. Даем клятву? И все поклялись, что через двадцать лет встретимся.
       Через двадцать лет не встретились. У всех дела , у всех заботы. Встретился с Татьяной и спросил, была ли встреча? Что ты Санечка, какая встреча. Одна я, да Люда Андрианова пришли, больше никто. Д а и куда идти, школы то нет. Как нет? Так и нет. Здание осталось. Коммерсантам отдали, что то туда завезли, вроде производством занимаются.
        Году в девяносто седьмом, потянуло меня в свою родную школу. Не удержался –заехал. Стоит родная, как и двадцать лет назад. Закрыта. Ничего там не работает и ничего там не делается, не учатся и ребятишки. Екнуло сердце. Те же тополя вокруг, тот же школьный сад, но нет основного- веселого гомона детворы, покуривавших в рукав пиджаков за углом, старшеклассников, нет жизни. Захотелось пройти по своей школе, посидеть тихонько в классе, в который я впервые пришел несмышленым ребенком, смотря со страхом по сторонам, боясь расстаться с рукой своей матери. Сесть за третью парту, в среднем ряду. Осмотреть весь класс и как бы заново увидеть, хотя бы в своих мечтах, всех ребят того нашего класса, набора шестьдесят четвертого года. Пройти дальше, посидеть в других классах, где мы были уже старшеклассниками, и увидеть в мыслях уже повзрослевших одноклассников, услышать их голоса. Хотелось. А в жизни все по другому. Поредели наши ряды. Нет многих  из нас в живых. Нет Чиры, нет Петушка, нет Коли Кузнецова, нет Мурого, нет Грини, нет Коли Деревяшкина, но об этом обо всем потом.
        Защемило сердце. Зайти уже не смог. Развернулся, сел в машину, новую Волгу, выделенную в 1987 году по распределению на БАМе и уехал прочь,  вместе со своими воспоминаниями.


                Глава 24

      Утром пришел почтальон. Лида, где твой сын? Пусть распишется, вызов ему пришел из военкомата. Услышав разговор через открытую дверь, я вышел. Возьми, распишись за получение, сказала она мне, вручая бумажку. Ну все. Пойду дальше. Что там сынок? Вызов пришел мам, надо в Вольск ехать, поступать в военное училище. Когда ехать? Через три дня. Скоро. Вздохнула мать. Пойду мам к Саньке Мусатову схожу, да к Юркеше, может и им уже принесли,  да вместе и поедем. Сходи, сходи сынок. Сашка сидел дома и листал учебники, готовясь поступать, в одно со мною училище. Здорово Санек! Привет! Обрадованно ответил он. Заходи. Видишь зубарю. Да я тоже почитываю, ответил я. Тебе вызов из военкомата не приходил? Нет, а что? Да вон мне принесли уже, думал и у тебя есть, вместе поехали бы. Не принесли Сань. Надо у Юркеши спросить, может ему тоже принесли. Юркеше тоже не принесли.
       Весь дом уже знал, что на днях я уезжаю. Поезд на Саратов отправлялся в одиннадцать вечера. На руках уже были проездные документы и все необходимое. Вечером отец и мать проводили меня до вокзала. Счастливо тебе, напутствовали добрым словом соседи. Поступай Сашок и учись. Спасибо. Постараюсь. Распрощавшись с отцом и матерью на вокзале, пошел  в свой сидячий вагон . Ехать до Саратова надо было около восьми часов. Привет Сань! Окликнул меня, проходя мимо, Володя Рудь. Здорово! Обрадовано воскликнул я. Ты тоже едешь?  Тоже. Мы с тобой не одни, нас много. Мы быстренько перезнакомились. Ехало нас, человек шестнадцать. Не спалось. Свет притушили, но мы потихоньку переговаривались. И тут покой  всего вагона был нарушен. В него вползал с прибаутками и громким разговором, высокий крепкий парень, с какими то чемоданами, сетками и еще чем-то. Серега! Воскликнули ребята, которые знали его. Ты откуда? С этих слов и кончившейся тишины, и спокойствия было ясно, спать никому не придется, ночь будет бессонной. Изрядно подвыпивший, Серега бурчал, так, что его было слышно на другом конце вагона. Эти крестные, пестрые, поперлись все провожать. Насовали мне всего. Куда это все деть? Озабоченно смотрел он на свой скарб, побросав его на проходе, прямо на пол. Чуть не опоздал. Пришлось в последний вагон запрыгивать. Вот только дотащился. Серегу оказывается знали. Кто-то вместе с ним учился, кто-то просто дружил.
        Ну, что мужики, пора выпить, усевшись на подлокотник, начал руководить процессом  Серега, роясь в своих баулах и разыскивая, что- то. Поналожили тут всякого, выражал он недовольствие, выбрасывая прямо на пол колбасу и какие-то свертки с едой. Чего надо не положили, продолжал бурчать он. Где же она зараза. Наконец он нашел, то что искал. Быстренько вытаскивая из очередной сумки бутылку водки. Мужики давайте сюда, кто хочет по пятьдесят грамм. От него веяло такой простотой и душевной добротой  и он так притягивал к себе, что я не мог понять почему пацаны не могут ему составить компанию. Но вскоре все стало ясно, почему все отказались. Зато все с большим интересом наблюдали за ним. Серега не дождавшись поддержки, с интервалом в пять минут, принимал стаканчик  за стаканчиком, при этом регулярно посматривая на часы. Пора. Пора выпить приговаривал он. По всему вагону уже катались его апельсины. Извергая, афоризмы и прибаутки, он при каждом своем очередном пробуждении,  опрокидывал очередную чарку. Все только следили за ним и ржали, как кони в стойлах. Секите, сейчас Конь опять, что-нибудь отмочит. Конем его звали по фамилии Кононов. Выпив одну бутылку, он принимался за вторую, уже, с вином. Он достал приличный такой, огнетушитель, как мы называли в то время большие бутылки с вином, в которые сейчас разливают шампанское. Он уже никому больше не предлагал. Пил сам, испытывая блаженство.
       Наступило утро. Поезд медленно подходил к железнодорожному вокзалу Саратова. Мужики, поехали в Вольск  по Волге, на «Ракете». Быстренько долетим, чем пилить еще столько же на поезде. Поехали, согласились все. Тогда на речной вокзал? Да, согласились мы. Сев в  автобус,  поехали. Приехав на автовокзал, быстренько взяли билеты на «Ракету» до Вольска, но ждать надо было долго ,  поэтому сложив вещи в углу и разбившись по интересам по группкам, бродили  по речному вокзалу и выходили  на набережную, посмотреть на Волгу - матушку, самую большую и наверное самую красивую речку европейской части нашей страны. Действительно красавица, она медленно несла свои воды вниз по течению. Три километра ширины. Невдалеке стоял автомобильный мост, такой же красавец. Погода была солнечная, ясная, но противоположный берег просматривался с трудом. Подходили и уплывали пароходы, с палуб  которых неслась музыка.  На нас оттуда, так же смотрели лица отдыхающих. Мы  менялись, кого- то постоянно оставляя около своих вещей. Хоть и не хитры пожитки, а все самое необходимое. А в Саратове глаз и глаз нужен, здесь столько хмырей, только отвернись. Все потырят. Но, кто оставался на охране, терял немного. Здесь разворачивались события не менее интересные. Наш  гвоздь программы, Серега, не отвлекаясь на всякую ерунду, продолжал накачивать себя алкоголем. Все, что было взято им с собой, было выпито и он ходил от вещей к стойке буфета, выпрашивая очередную рюмку у продовца. Ты ко мне больше не подходи, паразит, возмущалась буфетчица. Сороковой раз подходишь, возмущалась она. Поняв, что он еше малолетний, кляла она себя. Ты пойди лучше сопли вытри, а потом будешь подходить. А ты, что считаешь, огрызался он. Но Серега , по прежнему раз за разом, продолжал приступом брать буфет. Смотри, Саня, пошел Конь снова осаждать крепость, толкал в бок меня Серега Невзоров, сейчас опять концерт начнется. И опять, в который раз, после, долгих пререканий получал не по возрасту  рослый Серега, очередную порцию. Коза вонючая, медленно подходя к нам и усаживаясь на свою сонную пятиминутку, бурчал он себе под нос. Буфетчица все слышала, так как баском Серега обладал дай бог каждому и что как казалось ему он бурчал себе под нос, по всему залу раскатывалось эхом. Тем более народ перестал давно обращать внимание на все остальное. Всех уже интересовало только одно, будет ли этому конец и когда он наступит. Не дождались . Объявили посадку. И все, по моему, вздохнули с облегчением.
       Через два часа мы были в Вольске. Был уже вечер. Поднимаясь от реки вверх, к центральному универмагу и небольшому скверу вокруг него, решили немного осмотреться. Была суббота. Вокруг бесцельно бродили девчонки завлекая ребят курсантов, которые так  же сидели на скамеечках, поедая мороженное. На нас девчата внимания не обращали, хотя у некоторых были неуклюжие попытки завести  знакомство. Вскоре к нам подошли двое курсантов. Одетые в парадное обмундирование  и красные фуражки. О! нелепица, что может быть хуже красных околышков на фуражках, подумал я. То ли дело наше, летное, Балашовское, как выйдут в своих голубых фуражках, дух захватывает. Красота! Что ребята, поступать приехали? Да. Ничего. Не переживайте. В этом году дополнительный набор объявлен. Филиал открывают в Горьком. Набор увеличивается вдвое. Утешал он нас, изображая из себя знатока. На рукаве его мундира был пришит общевойсковой красный шеврон и один галун, которую называли курсовкой. Расчет прост. Сколько курсовок, такой и курс. У нашего деятеля была одна. Значит заканчивает первый курс, минус еще. Первокурсников из-за того, что их курсовка  напоминала арифметический минус, так и называли просто, и обидно –«минус». Назвал же кто-то с легкой руки и приклеилось. Бывает и такое. Послушав еще некоторое время рассуждения, нашего нового знакомого, мы заторопились. Пора в училище, было уже часов около девяти вечера и начинало смеркаться. Придя на проходную, представились дежурному о прибытии. Проверив нас согласно списка, он резко обратил внимание на многострадального Серегу. А это еще, что за чудо в перьях. Серега плохо держался на ногах и от него разило, как от винной бочки. Явно складывалось впечатление, что Коня силком тянули в училище. Так, идите в приемную комиссию, сдавайте документы, а ты гусь лапчатый ко мне в дежурку. Отметившись, разбили нас по группам и отправили с сопроваждающими курсантами по казармам. Все теперь мы абитура. Прощай свобода. Утро следующего дня начиналось с построения на плацу всех абитуриентов. Когда все были построены по группам, с левого фланга появилась фигура нашего Сереги, который протрезвев,  не вырожал никакого интереса ко всему происходящему. Сзади него следовал выводной с автоматом. Все ясно, значит Серегу посадили на губу. Полковник Костюк, зам начальника училища, уже громогласно осаживал выводного. Вы свободны, отправил он его. А на этого молодого человека обратите внимание. Тем более вы его видите последний раз. Не успев перешагнуть порог нашего Краснознаменного училища, этот молодой человек, решил покачать свои права, мало этого, так еще в нетрезвом состоянии. А когда дежурный изолировав его, отправил на ночь на гауптвахту, он решил еще поизмываться и начал писать прошения. В связи с резким ночным похоладанием, убедительно прошу Вас, выдать мне шубейку. Эту ксивку Серега, через выводного, передал начальнику караула. Вот этот документ и зачитал нам сейчас полковник  Костюк. Так вот молодой человек, курсантом вы никогда не будете. Не для вас это дело. Поезжайте ка вы лучше назад домой, к папе и маме и качайте там им права. А нам, извените не надо. Командир роты, подготовьте документы и отправьте бывшего абитуриента домой, на Родину. На этом военная карьера Коня оборвалась окончательно и бесповоротно.
      Развод был закончен. Затем завтрак, уборка территории, какие-то работы и подготовка к экзаменам на травке, с которой нас постоянно сгоняли, и на скамеечках,  стадионах и где только можно было найти для этого мало, мальское приличное местечко. Далеко уходить не рекомендовалось. Если надо было отлучиться по делам на территории училища, надо было записаться у дневального, что бы в случае чего можно было тебя быстро найти. Неявка без уважительной причины на построение, которые проводились чуть ли не каждый час, являлась причинной отчисления из числа абитуриентов. Сидел я и думал, кто же загнал меня сюда, какая сила. С измальства свободолюбивый, привыкший отвечать за себя сам, никогда не ходивший ни одного дня в садик, не по своей вине, мест не было. И вот теперь мне, как будто на горло сапогом наступили. Тяжело перестраиваться. Но все ведь терпят. А что я? Хуже всех? Ничего подобного, вытерпим.
      Дня через три, приехали Мусек и Юркеша с Федосом. Радости не было предела. Свои приехали. Муська, как и меня, это страшно тяготило. Юркеша с Федосом держались, не роптали. Спас кем то привезенный мяч. И начался футбол с утра до позднего вечера. На вылет. Наша команда почти не вылетала. В чем, в чем, а тут мы преуспели. Давали фору всем. Потом началось. Абитуриент Федосов! К майору Столярику. Срочно. Абитуриет Юрков, не так видимо, но тоже куда то ползал и постоянно  пропадал. Хоть и были мы еще глупы, но все же понимали, что это значило. Значит у наших ребят все схвачено. Но даже нам, своим товарищам, они ничего не говорили. Все ясно. Обидно было. А уже первые, не сдавшие экзамены абитуриенты, толпой покидали доблестное училище. И хотя труден солдатский хлеб, но покидали училище с большой неохотой. Понимали, что здесь закладывается твое будущее. Здесь все понятно. А выбросили тебя, что дальше? Какие перспективы. Пришел и наш с Муськом черед. Муська отправили чуть раньше, сразу закатили двойку.Три экзамена я сдал на тройки. Оставался последний –химия. И надо же, чего я меньше всего опасался, там  и завалился. Набрав кучу шпор, уселся  за одну из парт. Списывать я никогда не умел, да и зрение не позволяло. Выждав момент, вытянул  одним махом все шпоры и стал запиховать в стол, а столы то были не как в школе, открытые спереди. И пока  трясущимися руками запихивал их подальше, они так и вылетели все с обратной стороны стола. Преподаватель Китова мгновенно все увидела, но все же дала шанс, задав вопрос. Это чьи же такие? Мои ответил я. Подайте пожалуйста мне их сюда, такие я еще не видела и видимо простив меня за честность, не выставила сразу. Теперь посмотрим как вы готовы, сказала она. Билет достался простейший: расставить валентность и решить уравнение, реакция серебряного зеркала и еще что то. Но в голове образовалась каша. Все перепуталось. Все кранты. Стучало в мозгу и кровь усиленно приливала к голове. Следуюший, услышал я голос преподавателя. Следующим был я. Ну давайте, послушаем Вас. Слушать от нас было нечего. Все смешалось в доме Облонских. Люди , лошади, повозки… Так и здесь. Понес я ахинею. Ладно, достаточно. Двойка и так понятно. Хотя результаты оглашали на следующий день. Но, как не странно на мандатной комиссии меня зачислили условно, не знаю за что, возможно за спортивные успехи. У меня столько было спортивных взрослых разрядов, которые подтверждались книжками, что если бы в училище принимали за это, я бы был одним из первых. Экзамены закончились и мы пахали на благо общества, как бесплатная рабочая сила за будь здоров. Все боялись, а вдруг выгонят. И выгнали. Назавтра зачитывали приказ и начинали вновь поступивших переодевать в военную форму. Рота строиться! Прокричал дневальный. Все быстро встали в строй. Вышел командир роты капитан Волков. Пять человек отправить за обмундированием на вещевой склад. В строю началось радостное роптание. Сбылось, то о чем мечтали. А сейчас я зачитаю список тех, кому предстоит с вещами прибыть в штаб. Все понятно? Кого-то отчислят, бубнел народ. Было названо пять фамилий , в том числе и моя. Мы были  чужими на этом празднике жизни , как говорил Остап Бендер. Подошли ребята, высказывали свое сожаление, но, что сделаешь, жизнь – есть жизнь. И вся она состоит из огорчений и радостей. Не было бы огорчений, наверное скучно было бы жить. А пока с вещами и на выход. Вдвоем с Курбатовым, воспитанником музвзвода, с нашего Балашовского училища, которого постигла таже судьба, тронулись мы в обратный путь. Знаешь, на следующий год я снова буду поступать, заявил он мне. А можно? Конечно. Лишь бы только отсрочку от армии дали. Было четыре часа дня. Взяв билеты на пароход, поплыли мы обратно на Саратов. Тоскливо и муторно было на душе. Говорить то было вобщем не о чем. Наступала ночь, которая усиливала гнетущее настроение. Проплывая мимо поселений, в которых кое- где светились огни, становилось еще тоскливее. Так и не ложась спать, в думках, провели всю ночь. Что говорить отцу. Не поймет он этого. Что говорить соседям? Стыдно. Чем заниматься? На рассвете были в Саратове. Пойдем на автовокзал, предложил Курбат. Возьмем билеты на автобус и домой. А то поезда долго ждать. Давай. Поехали, согласился я. Взяв билеты на первый автобус, отправились мы домой в родной и любимый Балашов, но на душе скребли кошки. Лучше бы приехать сюда зимой в отпуск, с большой радостью, быть любимым и желанным, а так одни проблемы. Что сынок, не сдал?  В голосе чувствовалось огорчение. Не сдал мам.  Ну ничего. Отец больно будет недоволен, сказала она невесело.
      Вечером пришел отец. Что, не сдал? Не взяли. А кто возьмет? Говорил тебе учись, а ты дурака валял. И отец в который раз был прав. Крыть было нечем. Завтра на работу пойдешь устраиваться. Я поговорю, чтобы тебя взяли. И поговорил….


                Глава 25


          На следующее утро, отец рано поднял меня. Садись, поешь. Сначала ко мне на работу поедем, а когда я с делами управлюсь, поедем на АТС. Устрою тебя на работу. АТС- это автоматическая телефонная станция. Часов в десять утра мы были на АТС. Оставив меня в вестибюле, пошел отец к начальнику. Через некоторое время вышел и повел меня к инженеру по технике безопасности, по дороге объясняя на какую должность меня берут. Будешь монтером второго разряда. Хорошая работа. Все ямки под столбы твоими будут. Тем более зима на носу. Не хотел учиться, как люди учатся, будешь пахать. Ничего, от работы никто не умирал. Работа из обезьяны человека сделала. Блистал он познаниями передо мной. Хотя сам имел, к тому времени, четыре класса образования. Мне учиться некогда было. С четырнадцати лет пахал как папа Карло. Заправшиком на МТС работал, объяснял он. Поднял в четырнадцать лет на подводу полную солярки двухсот литровую бочку и обосрался. Пока до дома дошел, на каждом углу срал. Лег на печь и лежу. И только бегаю. Все. Концы отдаю. День прошел, второй, исхожу весь, умираю. Мать с бабушкой не знают, что со мной делать. Плачут. Приходит Митька Каковкин, теть Груш, вы что ничего не делаете, помирает Витька. А, что мы сделаем Митя. Ничего не помогает. Судьба наверное такая. Подождите. Дайте ка я попробую его тряхнуть. Стащил он отца с печи, взял за ноги, да как тряхнет вниз головой три раза, аж круги перед глазами. Здоровый черт был. Перевернул, поставил на ноги и все. Сразу почувствовал облегчение,  рассказывал он мне. А так бы сдох.
        Через минуты две, вышел. Иди к Иван Иванычу, а я поехал, некогда мне и так все бросил. Бывший военный, офицер запаса, монотонно разговаривая со мной низким густым басом, около часа рассказывал   про технику безопасности при производстве работ. Выслушав его полный курс, расписавшись в журналах, пошел я к своему месту назначения. Определили меня в бригаду к Сидорову Николаю Николаевичу. Бригада подобралась ух. Как говорят работает до двух, как в поговорке. Состояла из шести человек. Вышеупомянутый уже, бригадир Сидор, Сашка Петров, двадцатиоднолетний паренек, на редкость смышленый, отслуживший уже в армии, в строительных войсках. Витя Гундобин, любитель выпить и подебоширить под шафе, за что и отсидел не однажды. Очень немногословный. Когда только он и успел. Лет то ему было немного. Может двадцать восемь, двадцать девять от силы. Шабанов Саня, с которым мы учились вместе в школе до восьмого класса, да Серега Кононов, который тоже пособирал все детские комнаты милиции и окончивший так же как и Шабан, галушку. Галушка- это так называли ГПТУ, ГПТУ расшифровывалось как городское профессионально- техническое училище, или как говорили в народе, господи, помоги тупому устроиться. Сашка учился после армии  в школе рабочей молодежи,  или как ее еще называли «шарамыге», от абривиатуры ШРМ. Вобщем коллектив подобрался закачаешься. Единственным светлым пятном являлся Сашка Петров. Который  отслужив, уже начинал пожинать плоды своей бездарной доармейской жизни и стремился пополнить быстро свое образование. Кроме учебы в школе, он находил время для занятий боксом. Разговаривал тактично и никогда не матерился, абсолютно был равнодушен к алкоголю. Я Саша, буду поступать в институт, прожег молодые годы, не получил среднего образования, такой же как Серега Кононов был. Вот теперь все надо наверстать. И этим он вызывал уважение, но с ним не было интересно. Шабан, после седьмого класса школу бросил, жил от меня недалеко и я его иногда встречал. На редкость крепкий деревенский парень, развитый не по годам. После ухода из школы сразу же женился на двадцатиоднолетней женщине с ребенком и тут же заделал своего. Так и проживали они счастливо всей семьей. Но хочешь не хочешь, а от возраста не уйдешь и он иногда забывшись, был не отцом семейства, а таким же как мы,  веселым балбесом. А Витьке и говорить то нечего. Ковыряется себе со всеми наравне, хватанет стакан, опять ковыряеться, а чуть что упадет в траву и спит. Видно укатали уже Сивку- горки. Присмирел. Повзраслел. Вобщем был тихим пьяницей. Ну и конечно же Серега Кононов, душа компании. Хлыст еше тот.  Отношения к тому Кононову, он не имел никакого. Просто стечение обстоятельств. Обыкновенные полные тезки. О бригадире нашем надо говорить отдельно, но небуду долго заострять внимания, хотя говорить о нем можно много. Калоритная фигура. На вид Сидору было лет шестьдесят. Насквозь прокуренный, болеющий астмой, он постоянно задыхался. Поэтому старался вести размеренный образ жизни. Никуда не торопиться. Курил много, выпивал от души, а насчет работы принцип был один - работа не волк, в лес не убежит. На самом же деле ему было всего сорок лет, и был он достаточно молод, но видимо не прошли ему даром буйные молодые годы, вот и выглядел он на все шестьдесят.
      С утра получив наряд на работы, в двух словах ставил он нам задачу. Если были дополнительные вопросы, немедленно с расстановкой следовал ответ, на месте расскажу. Мы выходили из своей комнатухи на АТС, нагруженные проводами, изоляторами, монтажными поясами, кошками и всякой другой белебердой,  следуя на объект. Сидор беспрестанно чихал, а Серега после каждого чиха, желал ему всего хорошего. Приблизительно, это выражалось следуюшими словами: Сидор, хрен тебе в нос, что бы голова не качалась! Сидор прожил много, а потому в долгу не оставался. Спасибо тебе сынок, за мягкую затычку. После этого все ржали, как кони и продолжали работу. К обеду наш рабочий энтузиазм иссякал. Все невольно, все чаще и чаще, обращали взоры на своего бригадира, а он дожидаясь определенного момента, когда уже терпение лопалось, медленно лез в карман, доставал оттуда смятый листок. Это был наряд на установку телефона в квартиру. Че ты тянешь? Старый хрен. Давно бы надо было достать эту бумагу. Отрядили бы заранее пару человек, сейчас  уже отобедывали бы со шнапсом, выговаривал ему, сразу же расцветающий Витек. Вам скажи с утра, так завтра перед начальством за работу будет нечем на планерке отчитаться. Не дуй в компот Сидор, отчитаемся. Весело огрызаясь, в предвкушении хорошего магарыча, выдвигались мы к месту. Проколов быть не могло. Здравствуйте, представлялся Сидор и показывал наряд хозяину, или хозяйке. Сейчас устанавливать будем. Ой, как хорошо, радовались хозяева. Поставить телефон было ох, как непросто. Куда уйдешь от советской действительности. И когда наконец это свершалось, после долгих лет очередей, хлебосольству хозяев не было предела. Пока производились определенные работы, хозяева времени даром не теряли. До нашего носа доносились запахи жаренного и пареного от которого начинала усиленно выделяться слюна и схватывать спазмами живот. Откуда только у Сидора появлялась прыть и Витек, ленно работавший до обеда, уже пархал бабочкой. Ну, ну давайте пошустрее, подгонял зычным голоском уже Сидор. Смотри, и голос у Сидора прорезался, кололся и балдел со смеху Серега. Секи, как будто лет двадцать скинул, продолжал хохмить и ехидно хихикать, он все сильнее втягивая и нас. Наконец Сидор понимал и замечал, над чем мы так смеемся, и тоже начинал посмеиваться с нами. Вскоре дело было сделано. Хозяева радушно приглашали в дом и угощали от души, с водочкой. Засиживаться не рекомендовалось. Поэтому быстро опорожнив, как правило две пол-литры, мы отправлялись, кто куда. Пойду птичек крыть. Это означало ловить птиц сеткой.  Сидор и Витек поймав кайф, остановиться уже не могли и шли тратить свои, если им не хватало. А мы втроем, спешили по домам, по своим делам. У каждого были свои интересы.
       Наступил день аванса. Получив тридцать пять рублей одними трояками и одной пятеркой, отправился я домой. Дома никого не было и я положил деньги на стол, умышленно разбросав их по столу, чтобы казалось много. Мам взяла деньги? Спросил я вечером у матери. Да сынок, взяла. А, что за деньги? Это я аванс получил. Умница ты моя, поцеловала она меня, уворачивающегося, в лоб. Ей понравилось, что я принес деньги в дом, ей. Через пятнадцать дней получил я и зарплпту, семьдесят рублей, плюс десять примиальные. Из всех работающих, премиальные получали четверо: я, Петров, Шабанов и Дима Бахталовский. Остальным за грехи не давали, слишком много пили и все время попадались. Особенно отличались кабельщики. Вот это были ребята: Коля Бажан, Витя  Канценебин, Борода. Постоянно сидя в холодных колодцах, напивались они до чертиков. А вечером приходила жена Бороды, грузила его на санки и везла домой безчувственного. Канценебина и Бажана никто не забирал, поэтому им частенько приходилось ночевать в нашей бытовочке. А с утра все начиналось сначала.
        Однажды всю нашу бригаду отправили к кабельщикам на усиление, срочно надо было смонтировать новый кабель на хлебозавод. Не знаем, как решался вопрос, но в помощь к нам под конвоем, с зоны привели усиление, еще порядка двадцати пяти человек, которые капали траншею. Видя, как мы копаемся с бандажом и кабелем, подошел один из  зеков и предложил сделку. Ребята, кончайте заниматься херней. Мы сейчас вам бабок подкинем, разведем кастерок, а вы за чайком слетаете. Может водки принести? Нет пацаны, не надо. Только чайку. А мы всю работу за вас сделаем. Вы только курите. Солдаты закрывали глаза, на то что они варили чефир. Когда к концу рабочего дня почти вся работа была выполнена, с хлебокомбината пошла смена баб с работы. Пацаны идите скажите им, что проходить можно только вот на этом участке, а те участки под током. Когда бабы проходили над тем участком, который мы им указали, поднялся такой визг, на всю округу. Бабы как сохатые прыгали через траншею, сверкая при это своими трусами. Из траншей вылезали бритые головы и скалились от души. Зеки ложились предварительно на дно траншей, лицом к верху и когда бабы прыгали, только тогда они обнаруживали лежащих вверх лицом зеков.
      Прошло два месяца. Работа затянула меня. Слушай Сашка, ты думаешь на следующий год поступать повторно или нет? Спросил строго отец. Думаю. Тогда, что не занимаешься. Давай преподавателей наймем. Пусть с тобой позанимаются. Давай, соглашался я. Учиться не хотелось, но это было необходимо. И вот началась учеба. Два раза в неделю, по математике и физике, а так как я был малолетка, то мне полагалось работать на час меньше, но работал я со всеми наровне и по столбам лазил, что было категорически запрешено. Коллектив наш был не против, чтобы я два раза в неделю уходил с работы пораньше, а наш главный инженер Гарнаев, узнав положение дел тоже не возрожал. Так началась моя учеба. А тут, то одно, то другое, начал я пропускать занятия. И все бы ничего, да уж очень дотошный был по математике Петр Иваныч. Ганибалллом его звали ученики. Давал уроки на дому. Встретил мать и говорит, что то пропускает занятия Саша. Я понимаю, что работает, но надо, как то порешать эти вопросы на работе. Мать ничего не сказала. Пришла домой и рассказала отцу. Ты, что на занятия не ходишь? Как не хожу? Хожу, врал я. Ты когда перестанешь врать?  Срывлся отец. Когда же у тебя башка на место встанет. Так дураком и сдохнешь. Запомни мои слова. После этого,  я пропускал занятия, но значительно реже.
      А тут наступило то, что наступает у каждого в юношеском возрасте впервые. Пришла любовь. Вроде и полюбил сильно. Воздуха не хватает. Жить без человека не можешь. День ото дня удлинялись свидания. Но длилось это недолго, ровно три дня. Когда на третьи сутки пришел я домой около четырех часов ночи и увидел горевший свет в окнах, то сразу понял, что то тут не то. Что то сейчас будет. По легкому не отделаешься.
      Ты сколько думаешь над нами измываться, начала мать. А что случилось? Ты почему опять не ходишь на занятия? Добавлял отец. Все, влип, подумалось мне. Оправдываться было бесполезно. Что это у тебя за любовь такая открылась? Первый раз в два пришел. Вчера в три. Сегодня в четыре. Ты может и женишься скоро? Вопрошал отец. Мать уже молчала, чувствовала, обстановка наколилась и дело пахнет керосином. Еще одна искра и все, отца не удержать. Молча стоял я, насупившись как бычок, не говоря ни слова. Это вывело отца еще больше из себя. Выходило, что я игнорирую его попросту. Не выдержав, подошел он ко мне и замахнулся. Не знаю, хотел он меня ударить или нет, но я просто не думая, неловко оттолкнул его и отец не удержав равновесия, споткнувшись о спинку дивана, кубарем полетел на него. Все. Дальше испытывать терпение отца не имело смысла, а поднимать руку на отца, в какие это веки. У нас воспитание другое. Заедет отец кому то в ухо и постарше, и терпели. Казацкое воспитание. На кого, кого, но чтобы на отца поднять руку, упоси господь бог. Хватая по дороге все свои шмотки, вылетел я, как пробка из бутылки на улицу и отбежал за угол . Ну и у… кричал отец вслед. Поганец. Дверь захлопнулась и я остался один на двадцатиградусном морозе, со шмотками в руках  под мышкой. Допрыгался. Что теперь делать? Лихорадочно работала мысль.
      О, господи! Слава тебе. Не успел я еще одеться, как увидел вдалеке маячившую фигуру Вовки. Тому было попроще. Учась в десятом, Вовка встречался с моей бывшей одноклассницей Татьяной Новоселовой,  а она жила недалеко. И не лупил его никто. Везет же людям. А тут, как что, получай. Ты чего стоишь здесь, спрашивал издалека Вовка. Отдыхаю, ответил я. Хорошее дело. Серьезно, что ли? Серьезнее не бывает. Отец из дома выгнал. Да. Дело не фонтан. Пойдем к нам. Пойти то пойдем. Все равно идти больше некуда. Только, что скажу бабушке, дедушке, твоим. Да… Вздохнул протяжно Вовка. А давай я тебе тулупы вынесу и на чердаке на сене в сарае поспишь, там тепло. Зароешься в сено, укутаешься тулупами и ни один мороз не возьмет. Годится. Пойдем быстрее, а то замерз уже, как собака. Вытащив тулупы и взяв ключи от сарая, устроил Вовка мне шикарный ночлег. Действительно было тепло. Заснул я глубоким сном.
      Под утро залез ко мне наверх Вовка. Вставай. Что такое? Рано еще вроде. Домой тебя зовут. Хорош тебе харю здесь мочить. Что рассказал? Возмутился я. Сам ты рассказал, обиделся Вовка. Ворочаться поменьше надо было тебе. Дед встал первым, пошел на двор и услышал шорох. Отправил отца с ружьем посмотреть. Отец потихоньку поднялся, осветил тебя фонариком и пошел сказал деду, что ты здесь спишь. Так, что все уже, все знают. Меня подняли, все пытали. А сейчас отправили за тобой. Я еще за тебя получил, почему скрыл? Ну ладно, пойдем, раз так, согласился я. В доме дед сидел у печки и курил в открытую дверцу топки. Бабушка сидела рядом за столом и переживала. Крестный с крестной, чувствуя мое незавидное положение, тактично не выходили из спальни. Здравствуйте,  поздоровался я. Здорово, ответил дед, а бабушка заплакала. Ну, что думаешь делать, успокоившись, спросила бабушка. Домой  не пойду, хмуро заявил я. Как же не пойдешь?  Ведь они тебе отец и мать, увещевала меня бабушка. Все пройдет, все забудется. Нет бабушка, домой не пойду, опять стоял на своем я. Господи, господи, царица небесная, помоги ты нам. Просила она господа бога. Ну не хочешь, поживи у нас, нам не жалко, но мать с отцом переживать будут. Ох и рьяный он у тебя, но он тебя любит, говорила она про отца. Наступило утро и мы пошли по своим делам. Вовка в школу, а я на работу. Ну, давай. Вечером приходи, напоследок сказал он. Хорошо. Приду.
       Весь день было гнетущее настроение. Началось осознание содеянного. В чем виноват отец? В том, что попытался отлупить меня? Так он имеет на это полное право. Он, что неправ? Прав. Сто раз прав. Учится надо. А не валять дурака. И от осознания своей вины, становилось еще горше. Закончился рабочий день. Надо идти домой. И пошел бы, а как? Как отец встретит? Пошел к бабушке. Пришел? Садись скорее ешь, пока все горячее. Можно было и не торопиться у бабушки всегда все было готово и всегда все было горячим. А где Вовка? Скачет где-то. Как пришел со школы, так и ускакал. Даже не поел ничего. Я молча ел, а бабушка сидела рядом и посматривала с сожалением на меня. Мать приходила недавно. Домой тебя звала. Комок подступил к горлу, вновь вспыхнула обида. Не пойду. Ну и ладно, встала бабушка и стала убирать со стола. Дед, как нарочно не появлялся, не выказывая своего отношения к делу, в то же время тактично старался не травмировать меня. Но позиция отца ему была по видимому ближе. Спас неловкое положение Вовка, своим внезапным появлением. Собирайся, пойдем на танцы. Дома посидите, одергивала  его бабушка. Дома еще насидимся, не сдавался Вовка. Все бабушк, все. Давай одевайся быстрей,  наседал Вовка. Быстро одевшись, мы вышли во двор. Санька пойдем в баню, я там у деда самогон заныкал. Дед наш частенько гнал самогон и потихоньку попивал, иногда угощая кого-то. Самогон был ядреный, градусов семьдесят, для себя ведь. А Вовка грешным делом рановато приобщившись к зелью, потихоньку потягивал его у него, за что дед его страшно невзлюбил. Он об этом не говорил, но и так было видно. Но и Вовку понять можно, не вышел он еще возрастом, что бы сидеть с дедом за одним столом. Вот и таскал потихоньку от деда самогон. Хватится дед, а самогон или домашнее вино, как утекает.  Конечно, это только Вовка. Вот и ходил постоянно бурча на Вовку.
       Зайдя в баню, Вовка достал откуда то  из-за печи трехлитровую банку самогона. Санька сейчас хватанем. Во вещь! Расхваливал он дедов самогон. Градусов семьдесят, точняк. Тем временем на лавку он уже выставлял вторую банку, с солеными огурцами. Стаканов нет. Пей прямо с банки. Я отпил. Да, достойный напиток. Че мало так? Давай еще. Пересилив себя, отхлебнул  еще. Стакан видимо, я заглатил. Пока я закусывал огурцом, Вовка уже прилично отхватил из банки. Все. Банку берем с собой и идем на танцы. Расстегнув пальто, засовывал он банку вовнутрь. Что бы дед не усек, если повстречаем, говорил он в торопях. А огурцы? Куда их?- спросил я. Оставь их. На хрен они тебе сдались. Закусили и хватит. Пока дошли до дома культуры на комбинате, от банки ничего не осталось. Помогли друзья, товарищи,  с которыми все мы делили пополам, и они с нами. Хорош самогончик! Нахваливал его Шикал, который  учился со мной до девятого класса, но дальше не пошел. С Вовкой они дружили ближе. Сближало их пойло и игра в карты, особенно в козла. С учебой у них не перло. В приподнятом настроении отплясали мы вечер и домой. Все уже спали, когда мы пришли. Потихоньку, не включая света, легли спать. И хрен по деревне. Какая учеба?! И в мыслях нет.
         Утром снова работа, а вот тут включалась голова, мысли снова не давали спокойно жить. Роились в голове. Вечером опять пошел к бабушке. Сашетька, садись поешь. Сели есть с бабушкой. Отец  приезжал, сердитый. Сказал, что бы домой шел. Это все. Если приезжал отец и сказал идти домой, то надо идти. Он мужик серьезный. Ладно бабушка, сейчас пойду. Пришел домой. Дома мать. Отца нет. На работе. Садись поешь сынок. Мать уже давно мне все простила. Не хочу. Я от бабушки. И тут прибежал мой  спаситель, собачонка Яшка. Преданный и верный друг. Прозевав меня на улице, он был так виноват. Прыгнув с разбега мне в руки, он мгновенно стал облизывать мне лицо. Яша, обнимал я его. А он не понимал, как это я пропал и меня не было. Он был комнатной собачкой и жил дома, только летом, когда мы уходили,  он сидел на крыльце и никого не подпускал к дверям. Заливаясь, как звоночек, совсем маленький, пучеглазый, безхввостый, с длинными ушами, он напоминал маленького лисенка. Когда он злился и лаял, то начинал мочиться. Но от своего не отступится. Сдохнет, но не отступит. Эх и выручал же он меня. Еще до восьмого класса, когда  заканчивал школу за год только на четверки и пятерки, были случаи нахватаю не двоек, троек. Ольга Кирилловна Нагаец, была классным руководителем, низкий ей поклон. Нет сейчас таких учителей, а если есть, то очень мало. Саша, мама  после занятий дома будет?- спрашивала она. Да, Ольга Кирилловна. Передай ей, что я сегодня зайду. Зайду, значит мне  конец. Минимум карантин. Хорошо. Передам. А у самого замирало сердце. В снег и холод, грязь и слякоть, ходила она после уроков по нашему частному сектору, по сугробам и по грязи, не зная покоя. До каждого человека стучалась она. Не могла и не умела быть равнодушной. Вот это педагог. Сила. Ничего от нее не ускользало, но какая была умница. Какой тактичностью отличалась. Никогда никого не обидела. Расплачется бывало на перемене в коридоре, отвернется к окну. В учительскую не идет. Не хотела, что бы видели ее слабость. Вытрет слезы, а у нас уже  сердце кровью обливаеться, обидели.
        Так вот собралась она ко мне, после занятий. Пришел домой, смотрю за матерью. Отвлекаю ее. Стараюсь, как бы он а в окно не выглянула. Вдруг Ольгу Кирилловну увидит? А сам посматриваю. А для  того, что бы  когда нас не было дома, отец сделал потайную закрывалку из гвоздя.  Вертушка открыта, а войти нельзя.  Дергает она бедная калитку и так и сяк, ничего не получается. А уменя на дозоре Яшка. Он еще страху нагоняет. Попробуй войди. Но не робкого десятка была Ольга Кирилловна, было в ней такое настырство, что любой позавидует. Понимая, что здесь она не пройдет, заходила она со стороны Лукиных. Но и там я предусмотрительно закрывал калитку. Но тут уже, мой друг служил мне  плохую службу. Разъяренный,  он бежал уже к той калитке и заливался лаем. Отвлекать теть Шуру было некому и она выходила, открывала калитку, успокаивала Яшку и сопроваждала Ольгу Кирилловну к нам домой. Последствия были разными. Зачем я это делал? Пару раз сначала проходило. Потом нет. Смекнула  моя учительница. Раскусила мудреца. Пришлось отказаться от этой бредовой идеи.
     Вот и встречал меня теперь, мой самый родной и преданный друг. Пришел отец. Вечер прошел незаметно, мы не разговаривали. Отец на меня не обращал внимания. На следующий вечер, он задавал, какой нибудь вопрос и все контакт с этой минуты был налажен. После этих двух слов, мы уже снова любили друг друга, еще больше, еще сильней. А затем спокойно разговаривали по душам. Во всем отец был прав и я с ним соглашался. Ну ладно сынуля, давай учись, это не мне надо, а тебе, обычно так заканчивал разговор отец.
       Так началась и внезапно закончилась моя первая любовь. Призадумавшись я понял, что никакая она не красавица, никакая она не умница и обувь у нее грязная. А вон та даже пожалуй лучше  и красивее. Любовь прошла, но не прошла влюбленность.
      

                Глава 26


        Тем временем наступил май месяц. Со всеми его непередоваемыми запахами прелестями, от которых кружится голова. Теперь уже более серьезно отнесся  к поступлению. По рекомендации отца, в конце апреля закончил работать и стал зубрить гранит науки. Но еще и тогда, имея наглядный опыт при первом поступлении, не понимал я, что нельзя поступить в Вольское высшее военное училище без блата, ровно, как и в другое престижное учебное заведение. Вот она горькая действительность развитого социализма. Вот он и лозунг- все для народа. И  только этот народ начинает вставать на ноги, а его молодого, не окрепшего, шарах по башке и что бы не опомнился, сразу ставят кверху ногами. Куда лезешь батенька? Ну- ка, осади! Рылом не вышел. Видишь, есть более достойные, их папы, мамы. Стоять братец. Ты же работал, что тебе плохо было. Ну продолжай. На худой конец есть другие, менее престижные ВУЗы. Не использовал тогда, в первый раз я свой шанс, тогда он действительно, как мне казалось был. Да и конкурс был всего восемь человек на место. Как будет сейчас? А делать все эти выводы имел я на то полное право. Моя сестра, отличавшаяся  усидчивостью и прилежанием, очень хотела учиться в Саратовском медицинском институте. Сдала все. Не прошла по конкурсу. Не хватило  пол балла. Что делать мама? Предлагают поработать год на кафедре лаборанткой, может тогда возьмут. Да и стаж уже будет. Дали бы мои родители взятку. Дали. Но кому. Все до такой степени зашифровано - не подступишься. Опять все по знакомству. Проработала, промыла пробирки целый год, за здорово живешь и теперь уже открытым текстом, как своему сотруднику потихоньку сказали, - шансов нет. Набор будет в этом году  страшный. Советуем тебе Валюша поступать в Пятигорский фармацевтический институт, а мы тебе туда направление дадим. Дали. Написали. В обход закона. И она поступила и успешно закончила его.
       А тем временем началась тяжелая пора, пошли в армию мои друзья одногодки, начался весенний призыв. Но не этого ждал я. Должен был отслужить и возвратиться со дня на день Славик. Был хмурый майский день. Я был дома и зубрил сидя на крыльце математику. Глянул на улицу и обомлел. В нашу калитку заходил улыбающийся Славик. Славик! Ты! А кто же? –ответил он. Мы бросились друг к другу. Давай сбрасывай вещи, бежим на базу горгаза, к теть Шуре. Она там работала. Мы тебя уже заждались В парадной форме, с погонами внутренних войск, в краповой фуражке, статный –он стал лучше чем был до армии. Немного возмужал. А так ничуть не изменился. В отпуск Славик не приезжал. Погоны на нем были ВВ, а не СА, как делали многие солдаты увольняемые из рядов Внутренних войск. Видимо нечего ему было стыдится своей формы. На одном дыхании добравшись до горгаза мы вызвали его мать. Вышла теть Шура, расплакалась, отпросилась с работы и мы пошли домой. Всю дорогу она то и дело прижималась к Славику и целовала его, а он и я, шедший рядом, смущались. Знала бы она каким недолгим будет ее счастье. А пока все было так здорово.  На улице весна. Пусть и хмурый выдался день. Ерунда. Главное другое, приехал закадычный друг, которого  мы не видели целых два года.
        Вечером засиделись до поздна, до середины ночи. Сидели в саду за столиком, на лавочках. В самом нашем любимом месте. Взрослые разошлись, а мы вспоминали прошлое, думали о будущем. Вспоминали друзей. Многие служили, а многие уже сидели в местах не столь отдаленных. Вот ведь судьба . Росли вместе, а одним одно, а другим другое. Прет дурь в этом возрасте и надо бы такого наставника, как мой отец, а где его взять – отцы пьют. Матерям некогда, со своими делами управиться бы, вот и не было кому  чуть чуть подтолкнуть в спину, на путь истинный. Задурачились на проводах Рема. Пошли впятером гулять по городу, нашли на свою задницу приключения. Подвыпившие, отобрали у военного патруля пистолет. Побили немного. Все получили по пять лет. Все легко и просто. И вместо того, что бы завтра уйти в армию, попали на скамью подсудимых. Все правильно. Закон суров. Но была в наше время еще одна несправедливость. Не мог применить оружие в городе  милиционер. Семь шкур снимут. А тем более офицер в патруле. Затаскают. Вся служба кувырком пойдет. За каждый патрон отчитаться надо. А выстрелил бы вверх и осадил бы, я думаю, мгновенно захмелевших и потерявших над собой контроль голов. Так и оказались за решеткой: Рема, Шикал, Гриня, Кузя и Слоненок. И повернулась для них жизнь на сто восемьдесят градусов-спиной. И закружило их и завертело. Не по одной ходке сделают они пока  не найдут довольно скоро свое успокоение. Все до одного. Войти легко –выйти сложно. Опережая события скажу - встречался я с ними. Малюга? Здорово Саня. Здорово. Как дела, спрашивал я? Быкую - был  короткий ответ. Ты то как? Учусь в военном училище. Молодец и появлялся блеск на мгновение в глазах моих друзей, пацанов, освободившихся недавно. Ты смотри много  наших в военных училишах учаться. Я тоже хотел. Да помнишь? Не судьба! Вдруг принимал незадачливый,  беззаботный вид Рема. Видно каждому свое. Ну давай. Тороплюсь я и уходил он от меня, весь настороженный, ершистый и съежившийся, не похожий на себя. Ведь несколько минут назад  навстречу мне шел совсем другой человек, прямой, с показной бравадой на лице. О чем он сейчас думал? Думаю, что правильно догадывался я, о чем думал в этот момент он. Ведь слишком многое связывало нас. Мы друзья детства, а этим все сказано. Мы знаем друг друга, так же как знаем сами себя. Нам не надо рассказывать друг другу сказки. Дружба с детства- дружба на всю жизнь. Нет дружбы крепче. Встретишь по жизни потом еще друзей, но очень мало. Будут товарищи, но не друзья. Это разные понятия. А в детстве друзей много и все они остаются друзьями на всю твою оставшуюся жизнь, независимо от того, как сложились наши судьбы.
        Уходил понуро Рема. Не торопился он никуда. Посидел бы я с ним с удовольствием, вспомнил былое, выпил бы, по стакану водки, за всех наших друзей. Вспомнили бы о многом. Но не хотел он раскисать. Я понимал. Поэтому и отчалил.
         А я подумал о другом. Вот судьба. Исковеркана. А могло быть все по другому. Помню я и мечты у нас были одни. Хотелось быть офицерами. Служить Родине. И я уверен, что были бы они прекрасными офицерами, поколением таких же победителей, которое было до нас. Но одному одно, а другому другое. Пусть и такую же нелегкую судьбу прошли и мы. Одно могу сказать, не было среди наших осужденных ни одного человека за кражи и воровство. Все по глупости. Драки. Вот такая беда. И все с честью выходили из положения, и оттуда, куда их отправляли. Ни один не размазался. Отсидка была у многих. Скрыть было невозможно. Все друг, про друга все знали. Шила в мешке не утаишь.
        Приехал к бабушке с дедушкой на могилку, в Лопатино, прошелся по кладбищу. Что такое? Знакомое лицо! Витек  Щербаков. Ах, вот где ты укрылся. Значит, кто то родом отсюда из твоих родственников, не в городе ты упокоился. Слышал Витек я о твоей судьбе. Погиб в поножовщине. Ну, спи спокойно. Ничто тебя уже не потревожит - наш школьный заводила.


                Глава 27.


         Через неделю провожали в армию Серегу  Лукьянова. Все было так же. Пожалуй только народу было побольше. Пораньше принесли повестку. Пиши Серега, просили мы его. Обязательно буду писать. Вскоре пришло и первое письмо из Грузии. Служил Серега  в авиации, на аэродроме в Вазиани. Высокогорье. Немного трудно было привыкать, тяжеловато дышалось, зато хорошо кормят, писал он нам. Мы радовались так же за него, как и за Славика. Славик снова собирался идти на работу, на комбинат, на прежнее место. Слива шел в десятый класс, а Сашка Мусатов заканчивал в ДОССАФе, обучение на шофера. ДОССАФ - расшифровывалось, как добровольное общество содействия  Cоветской Армии и Флоту. Какое оно было добровольное, мы не знали, но работу вели правильно, подготавливали ребят к армии, давая к тому же и неплохие гражданские специальности. Сань, что думаешь дальше делать? Спросил я.  В армию пойду осенью. Поступать больше не буду. Хватит. Сашка был очень домашним. Не в том плане, что постоянно сидел дома. Нет. Он просто не мог жить без того места , где родился и вырос. Да честно говоря, я и сам с трудом представлял себе жизнь вне моего любимого городка. Прикипел за восемнадцать лет. К тому же было заметно по предыдущему поступлению, как трудно ему было в Вольске, в училище. Если бы не мы, он наверное и экзамены не стал бы сдавать. А ты Шурик как думаешь? Поеду поступать во второй раз, если бы не хотел, меня бы уже сейчас призвали.
        Между тем наши ребята, уже успешно заканчивали первый курс летного училища. Сашка Некрасов, Игорек Петин, Ильин Сашка, Иванченко Серега, Чиркин Витек и другие, не отставали и Вольские, а также Семенищевы учившиеся в Энгельском  зенитно - артеллерийском, тогда еще училище. Закончил Камышинское, строительное Женя Щербаков, а так же Сашка Резников, который учился в Саратовском вертолетном военном училище  «Сокол».
        Готовился к поступлению и мой брат Вовка. Но Вовка не готовился, через своих хороших знакомых, вопрос о его поступлении не стоял. Все уже было решено. Лишь бы не забраковала медкомиссия, но со здоровьем у Вовки все было нормально слава богу. Вовк, ты че не готовишься?- спрашивал я. Саньк, мне проще, хоть готовься, хоть не готовься, ничего все равно не понимаю. Зачем голову забивать. Получится – хорошо. Не получится - еще лучше, посмеивался он. Счастливый человек подумал я. А все мои ребята, не секрет, поступили по блату. Их отцы служили в училище и  проблем не было. Только у Витька Чиркина была мать и всю жизнь прослужила, или проработала в штабе машинисткой. Мы иногда встречались, но очень редко. Они учились, я работал. Но иногда, когда выпадали у них увольнения, мы встречались и бывало крепко.
        Опять пришел вызов. И снова Вольск. Как сложиться в этот раз? Подготовка хорошая, в этом я был уверен. Начались вступительные экзамены. Несмотря на легкость, с которой мне удалось сдать экзамены, отметки не впечатляли. Три четверки и одна тройка по физике. Итог – восемнадцать с половиной баллов. У людей было по пятнадцать. Конкурс в этом году был  восемнадцать человек на место. И снова началось. Каждый день строили всех абитуриентов на плацу и объявляли: У кого пятнадцать балов, выйти из строя на десять шагов. С абсолютным равнодушием обращался офицер из учебного отдела штаба. Взять вещи и в штаб строем. Это все я уже проходил. В этот раз я был спокоен. Зазор большой. Жалко только ребят, которые уезжали. И почему так? Самые хорошие, легкие, понимающие толк в дружбе и уезжают. На следующий день вывели из строя абитуриентов с пятнадцатью с половиною баллами. И так  каждый день. Когда вывели людей с восемнадцатью баллами, на душе стало тревожно. Не переживай Саня, успокаивали меня ребята, у кого был балл повыше. Но, мы ошибались. На следующий день пришла и моя очередь. Это было действительно последнее построение. Но я , уже ехал назад, огорченный до предела. В этот раз отец воспринял все легче. Что будешь делать? Спросил он. Пойду до армии поработаю, а уж из армии снова буду поступать и пока не поступлю, до тех пор и буду поступать. А  завтра пойду на прежнюю работу, там мне все знакомо, да и меня все знают. Бригада та же, только Серега Кононов в армию весной ушел. Нет, Сашка. Туда ты больше не пойдешь. Хватит  экспериментов. Ты кроме, как водку пить с монтерами, ничему там больше не научился. Пойдешь работать ко мне автослесарем. Отец уже давно работал начальником гаража связи, у него было много техники. Организация была солидной. А для того, что бы поставить его на должность с обыкновенного шофера, надо было ему получить образование. Вот и учился он заочно  в Горьковском автодорожном техникуме. Отвозя туда, деньги и устраивая постоянные банкеты. Но голова у отца была светлая. Вот и предложил мне отец работать  у него на автопредприятии. Позже я понял почему отец не захотел сразу устроить меня на работу к себе. Боялся, что мне понравиться. Я так любил технику, что она мне ночами снилась. Понравится работа и не пойдет никуда учиться. А работа действительно понравилась. Моложе меня никого не было. На работе царили дисциплина и порядок. Заработки были хорошие. Я мальчишка, автослесарь самого низкого второго разряда получал сто пятьдесят рублей. Шофера получали много, за двести двадцать. Минимальная была двести двадцать. Сань, учись на шофера. На хрена тебе эта учеба, подтрунивали они надо мной. Я отшучивался. Работал хорошо. Достаточно сказать, что коробки передач на ГАЗ-53, я ставил один. Подготовил, как-то Титюхин со мною коробку и перед тем  как ставить, пошел покурить. Пришел, а она на месте. Сань, с кем ставил? Сам ставил, ответил я. Володя рассмеялся, не поверив. Затем, точно также, я снова поставил готовую коробку. Вот тут уже все шофера на третьей коробке, которые стояли на ремонте,  сбежались смотреть, как я буду это делать. И я при них, быстро это сделал. Ну ты Санька, молодец, похваливал меня Митрофаныч, который был мастером  на все руки, похлопывая меня по плечу. Я был рад. Приехал отец. Не знаю, кто, но сказал отцу, обо всем. Отец тоже не поверил, но я тут же при нем снял и поставил коробку на место. Отец был счастлив. Хотя виду старался не подавать, но я то видел. Ведь он мой отец. За три месяца работы у меня заслуженно, был уже третий разряд, с повышением заработной платы.
      Но были у нас с отцом и трения. Молодость, есть молодость. Раззадорят мужики, вешаю я им лапшу на уши, а им нравиться, соберутся  толпой и смеются уже безудержно. Тут и заставал нас отец в расплох. Мужики, зная его жесткий характер, мигом испарялись, а я стоял, как три тополя на Плющихе - только один. Скрыться было не за кого. Знаешь, что долдон? Я тебя с завтрашнего же дня, выгоню. Зло и как ему казалось тихо, шипел отец. Но по всему затихшему боксу слышалось его шипение и мужики не успевшие еше отойти от смеха, продолжали во всю давиться им, прячась за машинами. Наконец отец  затихал. Дома поговорим, но я тебе говорю серьезно, готовься. Будешь мне здесь разлагать дисциплину. Погоревав немного, принимался я снова за работу. Отец слов на ветер не бросал. Подходил Митрофаныч. Не переживай Саня. Ты же состоишь в профсоюзе, а без профсоюза он тебя не уволит. А мы, кто? Профсоюз! Больше для смеха говорил Митрофаныч, но от его слов уже становилось легче и снова хотелось жить.
       Сань, завтра твоя первая зарплата, обмыть бы надо. Обратились ко мне Тютюхин, Ковалев Володька и Немченко Юрка. Они были помоложе остальных, поэтому и складывались у меня с ними более доверительные отношения. Я с удовольствием, но как? Отец узнает, всех выгонит. А мы после работы и не на территории, а за. А как же я от отца отвалю, сразу, что- то заметит. Не переживай. Володя, сказал, что они завтра в Саратов едут, в управление. Так, что его весь день не будет, а может и ночевать останется. Но, отец так отдрессировал всех, что даже, когда, куда либо уезжал, на работе пьянок не было. Только после работы, и только за территорией. Вот это дело. Тогда годится, завтра отмечаем, согласился я.
        После работы, мы уже выдвинулись за территорию. Водку заранее привез Немец. Выпили две бутылки. Забрало. Ну, что идем в «Кристалл»? Довольно ходовой был ресторанчик. Идем. Пивка попьем и хорош. Но сначала по дороге  зашли еще в один магазинчик, где по желанию, трудящихся, купил каждому по бутылке Рубина. Зашли за угол, и выпили с горла. Я не отставал, но становилось плохо. Дойдя до « Кристалла», в надымленном помещении, выпили мы еще пивка. Тут я уже стал плохо соображать. Хорошо Тютюхин был со мной и по дороге, к нам навстречу попался  Володя, который и довез меня до дома. Дома никого не было. Расквасившись дома окончательно, кое- как раздевшись, весь облевавшись, улегся спать. Еще не заснув, слышал я материн голос, Сынок ты дома? Что заболел? Но, когда она вошла в зал, и чуть не задохнулась от стоявшего запаха перегара, все поняла. И я,  куда то провалился. Отец приехал ночью. Я не слышал. Утром слышал его голос. Мать, пора Сашку будить. Виталик, пусть сегодня не пойдет на работу. Заболел он вчера сильно, где- то простудился. Ну ладно, хорошо. Позвони мне, как он себя будет чувствовать, а то больничный надо буде оформлять. Лежал я на кровати,  не жив - не мертв, ждал что будет дальше. Ах, мама, мама, какая же ты умница, спасла меня. Я не вставал до обеда, было стыдно. Мать ушла на работу, во вторую смену, и я встал, отлежав уже себе все бока. Вскоре приехал отец. Ну, как сынок? Легче?  Легче, пап, не лгал я, пряча  глаза. Давай завтра на работу и уехал. Мать,  не сказала мне, по этому поводу ни слова, а что говорить и так все ясно. Мои глаза все  обо всем и так говорили. Зачем нужны лишние разговоры.


                Глава 28


       В  конце октября, провожали в армию Муська. Пол года отслужил Серега. Прислал фотографию и письмо. Ну, что гуси, давайте скорее приходите в армию, буду драть вас, как сидоровых коз. Шутил он. В этом был весь Серега. Значит оперился – шутили мы. Сашка уехал служить в Чехословакию, но писем я от него уже не получал. Тринадцатого ноября призывали  уже меня. Пригласив весь наш колхоз к себе на проводы помогал немного матери. На работе провожали нас, призывников, хорошо. Относились мы к районному узлу связи, поэтому проводилось торжество в актовом зале Куйбышевского парка, напротив милиции. Подарили всем необходимый набор призывника, начиная с чемодана и заканчивая иголкой с ниткой. В день проводов, томились мы после обеда, дожидаясь вечера. Наконец, мы все собрались вместе: Мишка Чуприн, Славик Лукин, Слива и я. Ну, что, а может возьмем мяч и на ШМАС, в городок, на футбольное поле. По моему этого все пацаны только и ждали. Было  двенадцатое ноября, снега не было, чуть промерзла земля, а мы в последний раз отводили душу.  Незаметно закружил снежок. Санек, нормальная  погода и снежок тебе в дорожку пошел. Хорошая примета, кричал Славик. Не заметили, как пролетело время. Мужики, сколько времени?- вспомнили мы. Без пятнадцати шесть. Елки- палки, скорее домой, уже все собрались наверное. Бегом мы бросились домой. Благо недалеко и через три минуты мы были на месте. Скорее ребята мыться в душ. Отец провел туда электричество и вода нагревалась от тенов, хорошо утеплил и мы могли мыться там до наступления морозов, градуса в  три- четыре. Бросая нам всем полотенца и трусы с майками, мать и теть Шура нас не ругали, что мы припозднились, а только приговаривали: Давайте ребятки побыстрее, а то уже гости заждались. Быстро накупавшись и переодевшись, мы были уже готовы. Все ребята, друзья, товарищи и взрослые уже собрались. Ушли в самоволку Вовка, Сашка Некрасов, Петушок, Илюха, Серега Иванченко один Витек Чиркин, не смог. Был в наряде. Пришли знакомые девчонки, подружки ребят. Интересная закономерность. Все мы уходили в армию, близкие друзья, без девчонок. Нам никто не обещал нас ждать и мы никого ничем не обязывали. Нашего возвращения ждали все одинаково. Поздно ночью все разошлись. Утром, по знакомому сценарию, проводы в военкомат. Тоскливо на душе, как буд то, что то у тебя отрывают. Во дворе военкомата погрузили в автобусы и это слово, как нельзя лучше подходит к этому моменту, еще раз проверил нас на местах прапорщик Адамыч, и с раздирающими сердце звуками, автобусы тронулись в путь. Сердце вещун буд-то подсказывало мне, что домой я буду приезжать уже только, как гость.
        Но, что горевать. К черту тоску! Уже нашлись и остряки. И годы молодые, какая тоска и скука. Как зовут?-доставая из нагрудного кармана бутылку водки, спрашивал меня, такой же бритый на голо, чернявенький паренек. Сашка. Я Мишка. Мишка Соколов. Держи краба, протягивал он мне руку, а я ему свою. И так рука к руке прошли мы с Мишкой весь тот путь, который был отведен нам с ним. С горла будешь?- понтовал он. Стой, у меня кружка есть. У меня тоже есть. Лезть за ней неохота. Ну давай так. Мужики, кто будет?- зычно спросил Мишка. Молодец паря. Как тебе удалось протащить это в автобус, всех же шманали. Шманали да не обшманали. Удалось. Улыбался краешками губ Мишка. К нам подсаживались уже ребята. Так же из кармана  Володи Лобанова, появилась еще одна бутылка. Ну, что ребята давайте за знакомство. Как сложится не знаю, но пока предлагаю всем нам Балашовским держаться вместе, закончил терраду Макеев. Договорились. Откликнулись сидевшие поблизости и слышавшие разговор. Ну и отлично. Незаметно, за разговорами пролетели четыре часа и мы уже въезжали в Саратов. Мужики скоро будем, воскликнул кто-то. А ты откуда знаешь? Последовал вопрос. А меня весной  призывали, когда проснулся, моя команда убыла, а больше набора не было, меня и отправили домой, до осени. Хохот, здоровый, молодой, разразился по всему автобусу. В этот раз не просплю. Хорош. А то так и будут за бороду в армии таскать молодые. Все снова рассмеялись. Тем временем автобус уперся в большие, закрытые наглухо ворота со звездами. Все пацаны. Приехали. Сейчас будем выгружаться. Строиться! Прозвучал откуда то поставленный, командирский голос.  В колонну по три, становись! Построились и тут уже обратили внимание на сержанта, который командовал нами. Сейчас следуем в помещение и там находимся, никуда не отлучаясь. А куда здесь можно отлучиться, когда забор четыре с лишним метра, опять вставлял, кто-то из остряков. Забор действительно был высок. Стой. Вольно, разойдись, последовали одна за другой команды, следуйте в помещение и занимайте места. Сам сержант, в помещение с нами не пошел. Покурив, побрели и мы с Мишкой. Некоторые ребята уже зашли. Только ступив на  порог  внутри помешения, нас ожидал не совсем радушный прием. Некоторые, пробыв здесь уже около недели, по праву считали себя стариками и имели на это, как они думали, особое право. В мгновение ока подлетел, ко мне какой то паренек и натянул шапку за оторванный козырек по самые не болуйся. Но реакция у меня была мгновенной и паренек не ожидал, что так все быстро закончится не успев начаться. Быстро приподняв правой рукой  с глаз шапку, той же рукой мгновенно нанес ему удар под дых. Паренек отлетел так же быстро, как и подлетел, извергая при этом  из своего организма какую-то белую жидкость похожую на молоко. Пена, что ли пошла, перепугался не на шутку я. Но вскоре все прояснилось. Все хотели показать себя, а так как водку не продавали, то особо умные и все знавшие, от избытка дури, разводили и хлестали зубную пасту и зубной порошок, от недостатка которого никто не страдал. Шел в ход одеколон, а так же уж слишком не по годам умудренные опытом пытались намазывать обувной крем на хлеб, нарочито показывая всем этот процесс, строя при этом из себя людей познавших в жизни, по чем  идет он, фунт лиха. Лично на меня и многих из нас, это все не произвело никакого впечатления и поняв, что все это мура, выкабеливание потихоньку прекращалось, агрессия исчезала и становился этакий жиган, хорошеньким добрым пареньком,  из какой то  деревеньки огромного Поволжья.
      Спать легли на нары, кто смог еще занять место на них. Многим и это не удалось. Места явно не хватало. Мы всемером легли вместе, остальные ребята так же были, где-то рядышком. Духота и теснота, не давали спать. Улегшись на самый край, я лежал бочком, как и все остальные, но  так, как лежал с краю, то задница постоянно висела в воздухе. Какой уж тут сон. Лишь бы не слететь вниз со второго яруса. Когда поворачивался один, волей – неволей поворачивались и остальные. Миш, так больше нельзя. Сань, я сам уже не могу. Лучше на полу спать, чем так. Пойдем, что нибудь подыщем. Но все было занято. Слушай, а куда это дверь и лестница наверх ведет? Спросил Мишка у меня. Мы переглянулись. Пойдем? Пойдем, Миш. Это была ленинская комната. Видимо дежурный офицер сидел там и вышел куда то, забыв закрыть ее на ключ. Миш, пойду я за нашими ребятами, что они там мучаются. Давай Сань. Только быстрее, а я здесь посеку, чтобы никто не успел занять места. Через минуту мы оккупировали всю комнату. Но недолго продолжалось наше блаженство. Лежа на полу, в дреме, мы слышали какие-то команды внизу, но абсолютно не реагировали на них. Через какое-то время вбежал офицер. Это, что еще за лежбище котиков? А ну  подъем? Все давно стоят на плацу, а они здесь прохлаждаются. Бегом вниз, на построение! Заняв свое место в строю, с тяжелым настроением стояли мы и думали, это только начало, а что будет дальше? Да, тяжел наверное солдатский хлебушек, если уже первый день принес нам столько тягот и лишений. Между тем наступал новый день.  На улице начинало светать.


                Глава 29.

       Огласив весь список  команд и убывающих вместе с ними призывников, которых вывели из строя, нас снова распустили, но не надолго. Отправили завтракать. Есть не хотелось. Лучше бы поспать. После завтрака вновь построение и опять зачитывание списков убывающих призывников. Часов в десять утра, повели на медкомиссию. Раздев всех до гола, отправляли нас с медкнижками по кабинетам врачей. Проблем со здоровьем практически ни у кого не было. Воздух был сперт, запах перегара витал в воздухе и вся масса, как табун лошадей, двигалась в хаотичном направлении из кабинета в кабинет.
      Саня,  озорно обращался ко мне Мишка. Секи вон за тем дуриком. При этом он еле сдерживал себя от смеха. Глянь, глянь за ним, втягивал в это занятие он и меня. Смотри, что сейчас будет. Между тем стоя в очереди, мы наблюдали, как врач, спрашивал у парня невысокого роста, стриженного по всей видимости бесцеремонно, под барана, лесенкой. Покажите задний проход. Парень уверенно шел к двери и показывал, на косяк. Врач молчал. Все вокруг давились со смеху, боясь выплеснуть смех наружу, ведь тогда сорвется все. А так цирк продолжался. Хорошо идите сюда. Покажите головку. Парень уверенно наклонял стриженную голову, готовый забадать, кого угодно. Уже не выдержав, врач повышал голос. Залупу показывай, хер ли ты мне голову свою суешь. Башку свою дурную будешь показывать эпидемиологу, а мне хрен показывай. В завершении всей этой экзекуции, комиссия из трех человек, делала видимо окончательный диагноз, пригоден или нет, задавая пару очень интересных вопросов. Кто написал «Войну и мир», «Как закалялась сталь». Становилось ясно, что у паренька с этими авторами так же нелады. Наржавшись, пройдя медкомиссию, в приподнятом настроении вышли мы перекурить. Я не курил, но ребята курили, а без них и жизнь не жизнь, хоть потрепаться. Подходя к курилки, мы услышали адский смех. Гастроль одного артиста продолжалась. Наш, уже всем хорошо знакомый, оправившись, недоуменно рассказывал. Домой отправили. Суки! Ты представляешь? В третий раз. Третий раз домой отправляют. Дома все прохожу, здесь нет. Почему не знаю. Да это же хорошо! Смеялись от души пацаны. Домой поедешь! Домой. Как бы раздумывая, говорил парень. Хорошо то хорошо. Я уже третий раз всю деревню напоил, корову в этот раз продали. Отец сказал, как хочешь Павло, домой не приезжай.  От души горевал и страдал юноша. Опять раздавался такой, гогот, что уже невозможно было, что- то дальше расслышать. Было только видно, как с парня мгновенно сходило минутное оцепенение и он кому то от души отвешивал по спине, с улыбкой во весь рот, тумака.
     Шли третьи сутки на плацу. Все уже надоело до такой степени, что мысли были одни, скорее в часть. Будет хоть какая-то определенность. Ведь тут мы никому не нужны. Не присесть, не прилечь. Это не жизнь, а ад кромешный. От нечего делать, чтобы поднять себе настроение вытворяли мы на последок все, что хотели. Забывшись, стоял я и думал о чем то сладостном и не заметив ничего, чуть было не оказался задницей на асфальте. И опять гомерический здоровый смех молодых глоток. Пока я стоял разинув рот, Мишка сзади спокойно привязал к моему хлястику фуфуйки, уже штук пятнадцать оторванных и связанных хлястиков. Затем привязывали к следуюшему, дергали и снова гоготали. Всем серьезно и оттого смешно руководил Макей.  Наушники и козырьки у шапок оборвали и сделали из них тебютейки, при этом сужали глаза и говорили с узбекским акцентом. Ржачка стояла, неимоверная. То и дело читка фамилий прекращалась из-за страшного гвалта. Дальше начали рвать на себе полосочками фуфайки. Одна полоска была с тканью, а вторая из ватина белого цвета, получалась зековская роба. В завершении всего начали клешить брюки, разрывая боковые швы все выше и выше. Всех переплюнул длиннющий паренек Генка Игошин. Он разодрал швы штанов с наружней и внутренней стороны, до самого гульфика, оголяя при этом в движении свои страшно длинные, худые и волосатые ноги.
        Мужики! Что за херня? Пора поднимать кипишь. Ходил и молол ерунду Макей. А то умрем здесь, молодыми и красивыми не за понюх табака. Буд-то услышав наши пожелания, наконец вечером и мы услышали  номер своей команды. Команда сто пятнадцатая. Услышавшие свою фамилию выходят сюда, сказал с трибуны, в рупор,  майор. Мы вслушивались в фамилии. Кривов, Игошин, Лобанов, Макеев, Соколов, Малюгин, Зайцев, Иванов, Торгашов и еще девять фамилий. Слава богу! Отлегло от души. Вместе со своими. А со своими ничего не страшно. К нам подошел старлей, в голубой фуражке и с ним два сержанта. Товарищ сержант, стройте и отправляйте команду к машине, а я пойду возьму все необходимые документы. Ждите меня в машине. Минут через тридцать он появился и мы тронулись в путь. Ребята! Счастливо вам! Удачи! Не бздите! Два года быстро пролетят, кричали нам вслед с плаца пацаны, с которыми мы успели за эти короткие три дня подружиться. Приехали на вокзал и строем в эшелон. Товарищ сержант, род войск мы различаем - авиация, а куда едем? Чем заниматься будем, с подколкой спрашивали мы. Много вопросов задаем. Много будете знать – скоро состаритесь. Отвечал строго сержант. Это хорошо, продолжали упражняться острословы. Мы совсем не против состариться ровно на два года и опять раздавался  чей-то заразительный смех. Куда же нас везут? Тема для разговора была одна. Днем были в Ульяновске - городе Ленина. Разрешили выйти покурить. Вышли и взяли водки. Потихоньку пили, но вели себя уже сдержанно и нормально. Ехали в часть, а первое впечатление остается надолго. Наверное на Север везут, но глубокой ночью были в Москве. Никто не знал, как мы ехали. Поэтому все наши планы менялись на ходу. Завидев проходившие по верху электрички метро и разглядывая застывших в окнах людей, наступило оживление и у нас. Вагон не спал, все прилипли к окнам. Я впервые видел,  хотя и проездом, ночью,  Москву. Да и не я один. Красиво. Вот она Москва - столица нашей Родины. Вот наверное, где придется нам служить. Но, нет. Планы вновь рушились. Простояв в отстойнике часа три,  утром мы двинулись дальше, но теперь, днем мы могли ориентироваться по названию станций. Бологое. Ребята, мы кажись едем в Ленинград, сказал кто-то. Часов в двенадцать дня, мы были в Чудово. Выходи  строиться! Последовала команда. Мы вышли. Нас было восемнадцать человек и все земляки. Так ребята, будем служить в Новоселицах, недалеко от Новгорода. Сейчас на электричке едем, до Новгорода, а там машинами части, до места дислокации. Слова то какие. Теперь хоть все понятно, по прежнему бурчал Макей.  Нотки лидера, начинали потихоньку покидать его. Постепенно мы мысленно готовили себя к прибытию на место. Прибыли в Новгород. Было снежно. Здесь уже была настоящая зима. Было зябко. Две машины ГАЗ-66 монотонно урчали работающими двигателями. К машине! Раздалась команда и мы быстро попрыгали в кузова машин, которые были накрыты заснеженными тентами. Хорошо хоть с тентами, повеселели мы. Одежонка на нас была плохенькая, а так, как мы над ней еще поиздевались, то у некоторых зуб на зуб не попадал. Ну, что Геннадий, холодновато? Да, мужики. Не сезон, шмыгая носом и дробя зубами, отвечал Генка, блестя своими черными, маслянистыми, цыганскими глазами, откуда-то из глубины кузова. Через час мы были на месте.
        К машине! Снова прозвучала команда сержанта. Попрыгав из машин и построившись, проследовали в штаб части, где на входе  была прикреплена табличка. Войсковая часть 22555. В левом крыле штаба располагался спортивный зал. Был вечер. В зале горел тусклый свет лампочек, после слепящего яркого снега, казалось, что попали в подземелье. Строиться в две шеренги! Вновь последовала команда. Товарищ капитан, вновь прибывший личный состав по вашему приказанию построен, старший команды сержант Шебеко. Вольно. Вольно! Сдублировал команду сержант. Здравствуйте товарищи курсанты! Мы замешкались. Ничего, скоро научитесь правильно отвечать. Я, замполит вашей роты, капитан Киян. В течении шести месяцев вы будете проходить обучение в нашем полку. Полк наш отличный. Вас будут готовить на должности шифровальщиков, засекреченной аппаратуры связи. Попутно получите специальность телеграфистов. Быть шифровальщиком почетно. Не все в полку имеют возможность получить такую специальность. Надеюсь,  люди вы грамотные и подготовленные, имеющие среднее образование, а образование вы получили неплохое, иначе вас бы не призвали к нам. Доводя до нас все, то, что мы должны были знать, замполит роты медленно прохаживался вдоль строя, внимательно всматриваясь в нас. От его взгляда мы сжимались в комочки. Нам было стыдно. Мы стояли в своих оборванных зековских фуфайках, шапках и штанах. Закончив свою ознакомительную речь, он продолжал. Откуда же это к нам приехали такие орлы? Подойдя к Игошину Генке, он взял его штанину за низ брючины и подтянул ее к себе на уровень груди. Вот это уровень вашего настоящего воспитания. Заметим. В настоящее время. Мы поработаем над этим недостатком и постараемся заполнить этот пробел. Товарищ сержант, так откуда вы доставили этих ребят? Повторил он снова вопрос. С Саратова, товарищ капитан. Из Поволжья у нас служили хорошие ребята. Шебеко, а вы сами, откуда? Вы же тоже из Саратовской области. Так точно, товарищ капитан, из Самойловского района. Вот видите, все ваши земляки. Есть над чем поработать. Так точно, поработаем, отвечал Шебеко. Пока шел диалог, весь наш блат потек по заднице. Мы были красные, как раки и нам было так стыдно, что так стыдно, может быть, нам не было ни разу в жизни. Сейчас приведете молодежь в роту. Представите личному составу и отведете их в баню. Затем по распорядку. Передайте старшине, что бы подготовил упаковочные мешки. Всю свою одежду пусть отправят домой. Пусть полюбуются родители на своих детей, а то они наверное думают, что их дети на такое не способны. Вспоминаю и думаю, откуда у этого тридцати, максимум тридцатидвухлетнего капитана была такая хватка, такое тонкое знание психологии, души человеческой. Что ни слово, то в точку, до самых кончиков пронзало. Много потом приходилось встречать людей, которые работали с людьми, положа руку на сердце, скажу честно – такого не встречал.
       Пока шли строем в роту, в мозгах зрела только одна мысль, как избавиться от злополучных вещей, как бы не отослать этот позор, временную слабость, дурь –домой. Что бы не переживали родители, глядя на эти тряпки и не расстраивались. Мы же ведь не такие. Мы нормальные ребята, а это все наносное, минутная слабость. Пришли в роту. Расположение роты было на втором этаже двухэтажного старого здания. Стены казармы, толщиной в метр. Во всех помещениях стояли круглые печи, обшитые железом и крашенные в черный цвет. В казарме был идеальный порядок, а пол блестел, как одно место у кота. Мы были последними, кто прибыл на укомплектование роты из переменного личного состава. Рота практически была укомплектована, за исключением нашего взвода. И вот теперь она была в полном составе. Ребята, откуда вы прибыли? Спрашивал нас Сашка Соловьев, будущий наш сослуживец. Из Саратова отвечали мы,  из области, а мы двенадцать человек из Барнаула, но наших ребят в роте много, остальные в других взводах. Есть еще пацаны с Урала и Сибири, немного местных- пскобских, добавил он. Вновь прибывшая молодежь строиться в коридоре, для отправления в баню, скомандовал чей то звонкий голос дневального по роте. В бане мылись не долго. Быстрее командовал сержант Вирясов. Гражданские замашки бросайте, здесь в баньку с пивком и кваском не ходят. Хватит прохлаждаться. Через двадцать минут все помылись и одевали белое чистое нательное белье. Макей и здесь не удержался. Помнится мне, не однажды видел я уже знакомое до боли одеяние, такое исподнее бельишко носит, кажется, мой дед, хитровато прищурив глаза, произнес он. Вот бы девчонки на нас сейчас посмотрели балашовские. В таком исподнем нам цены бы не было, не унимался он, продолжая прикалываться и над собой, и над нами. Смотри- ка, с тесемочками. Это наверное, когда жить надоест, на них вешаются. Все снова смеялись от души. Прекратить смех, скомандовал снова Вирясов. Быстро получать обмундирование, одеваться и в роту.
     Через некоторое время, я уже настоятельно обращался к ефрейтору, выдававшему нам обмундирование. Товарищ ефрейтор, шапка мала, пятьдесят четвертый размер, а мне надо пятьдесят шестой. Это еще стрижен на голо, а если волосы отрастут. Вертел я в руках шапку, надеясь на ее замену. Ну ка, давай ее сюда, посмотрим. В два движения он натянул ее мне по самые уши, да так, что глаза уже оказались где-то на затылке, а голова была зажата, как в тиски. Посмотри все нормально. А ты говоришь мала, а волосы у тебя теперь всегда такими будут, так что не переживай, пока служишь, не вырастут. Я понял, что базарить, здесь с ефрейтором мне не о чем, разговор закончен. Все, закончить переодевание! Выходим строиться! Прозвучала вновь команда. Миш, куда шмотки выкинем? Оставить бы  их в бане, но не удастся, смотри эти шныри лупоглазые, как зырят, все видят. Оказывается, каждое подразделение все за собой убирает и в бане ничего не остается. Сань, попробуем по дороге, в сугробы выбросить, пробубнил невесело меланхоличный Мишка. Попробуем, согласился  я. Когда сержант ушел вперед, в мгновение ока, за сугробы полетели наши свертки с тряпьем. Все, не только мы с Мишкой, спешно избавлялись от своего  позора. Было темно и сержант ничего не заметил, а может сделал вид. Когда подходили к казарме, вся рота уже была построена на прогулку. Вновь прибывшие в казарму, готовиться к отбою, сегодня без прогулки, а то простынете. Пока рота прогуливалась, мы не отходили от зеркал, присматривая на себе обмундирование. После вечерней проверки – отбой. Спал я на кровати, рядом с Мишкой и Гришкой Торгашовым.  Лежал  и думал. Ну вот и все , кончились сопливое детство и розовый юношеский возраст. Наступают трудные армейские будни, что они мне принесут, что принесут моим ребятам, лежащими со мной в одной казарме, как сложится наше будущее, что нас ждет впереди. Мы этого не знали.  Но мы знали одно, сейчас мы одно целое, сейчас для нас,  в эту минуту нет никого ближе, для нас самих  восемнадцати человек, с которыми волею судьбы связала нас на время жизнь. Пусть и не продолжительное. Я понимал. Все. Детство и юность не вернуть. Завтра начнется новый день, но он уже будет совсем другим. С нас будут спрашивать совсем по другому, как со взрослых людей. Не спиться, но надо спать. Миш, ты спишь? Нет Сань, не сплю, неохотно ответил мне Мишка. Все понятно, наверное и Мишку посещали такие же невеселые мысли, и он не хотел уходить в тот момент от самого себя. Ну ладно, пусть побудет с собой, со своими воспоминаниями. Иногда так надо.
        Но мы знали одно и точно, для нас наступала новая пора, пора молодости и взросления.



                Часть вторая.


               
                Глава 1

       Рота, подъем! Фальцетом, срывающимся с непривычки голосом, прозвучала команда дневального по роте. Чувствовалось волнение в голосе. Это был наш первый подъем, по прибытию в часть. Утомившись за все эти проведенные дни, после баньки и раздумий, уснули мы мертвецким молодецким сном, и команда дневального прозвучала, для нас, как гром среди ясного неба. Не понимая , где  находимся, как слепые котята вскакивали мы с кроватей не понимая, что от нас требуется. Толик Иванов, двухметровый худощавый детина, спрыгивая со второго яруса кровати, ловко оседлал зазевавшегося пскобского Шурика Петрова, который был меньше его в полтора раза. Ты куда прыгаешь, дубина стоеросовая, кричал на него спросонья, не понимающий так же ничего, Санек. Толик невинно смотрел на него, не понимая, о чем вообще идет речь. Несмотря на свой высокий рост, Толик был настолько воспитан и тих, что никогда никому ничего не мог возразить и видя его беспомощность, и детскую наивную простоту, его никто не задевал и не трогал, а даже как то оберегали. Одеваемся побыстрее, время идет! Мы оглянулись на голос. Нас подгонял, невысокого роста, светловолосый ефрейтор с длинным носом и украинским акцентом. Это был наш командир, ефрейтор Нор. Звали его Володей, но о имени в то время не шло и речи. Для нас существовал один человек - ефрейтор Нор, а точнее товарищ ефрейтор. Статный, мускулистый и очень порядочный человек, как оказалось впоследствии. Строиться в коридоре, снова последовала команда дневального. Застегивая на ходу пуговицы и  наматывая портянки, выбегали мы на построение, где перед частью уже построившегося личного состава, в центре, с интересом и с жестким выражением лица стоял сержант Вирясов. Рослый, крепкого телосложения, кривоногий, со светлыми волосами и голубыми глазами смотрел он на нас, как хищник, с большущей озорной хитринкой в глазах. Они, как будто сами за себя говорили, ну я вам сейчас задам, попрыгаете у меня. И у него в глазах появлялось самоудовлетворение. Сейчас он был на месте. Он упивался своей властью над нами сопляками. Когда отзвучали все необходимые команды и все заняли места в строю, впервые мы услышали голос нашего замком взвода. Говорил он резко и несколько высоковатым голосом. Это не подъем. Подъем производиться не так. Передо мной стоят, надо думать, беременные тараканы. Вечером, командирам отделений, отработать подъем с личным составом и что бы на все, про все, уходило не больше сорока пяти секунд. Понятно? Так точно, звучали в ответ голоса командиров отделений. А сейчас привести обмундирование в порядок и через пять минут построение на плацу, на физическую зарядку. Время пошло! Разойдись! Стремглав покинув строй, бросились мы приводить себя в порядок. Спускаясь вниз по лестнице на улицу, слышался нам  голос Вирясова – считаю до трех, если после этого я увижу в расположении казармы хотя бы одного человека, тому не сдобровать, при этом он уже уверенно снимал с себя солдатский ремень, накручивая на руку. С визгом и криком  толкая друг друга, бежали вперед задние, напирая на передних, которые не сильно торопились выходить на улицу, с тепла на стужу. Два.., следовала определенная пауза, что бы дать возможность последним успеть выбежать наружу и с веселым  азартом охотника, как в детстве, размахивая ремнем на бегу, бежал он по лестнице вслед за нами и выдыхал громко …три! Но все уже успевали убежать и занимали места в строю. Слушай мою команду! Взвод, за мной в колонну по три, командиры отделений впереди, за мной бегом, затем следовала пауза. Марш! И мгновенно, образовавшуюся ненадолго тишину, разрезал топот проснувшихся молодых и сильных тридцати пар ног, который уже через некоторое время,  по мере приближения к другим подразделениям,  монотонно сливался с  общим гулом  и топотом других ног. Городок проснулся. Начался тяжелый, армейский, обыкновенный, будничный день. После километровой пробежки, не чувствовался уже утренний морозец и глядя на бодрое настроение командиров, поднималось настроение. Построившись в колонну, после гимнастических упражнений, тем же маршрутом назад в казарму. Взвод, стой! Дальше действуем по расписанию распорядка дня. Командиры отделений командуйте.
        По казарме медленно прохаживался прапорщик, внимательно присматриваясь ко всему. Наш старшина роты прапорщик Андрюшин,  шепнул нам потихоньку в момент прохождения  его, мимо нас, Ерочкин. Ерочкин был уже в части пятый  день, и  как старый заколенный вояка, знал весь командный состав в лицо. Больше, вот таких моментов, со старшиной роты мы не встречались. Везде  с нами занимались сержанты и командир взвода. Первый день проходил на редкость быстро и весело, в знакомствах с сослуживцами и притирках друг к другу. Не успели очухаться, как наступил завтрак. Сидели за столами по десять человек, во главе с сержантами. С нами сидел ефрейтор Нор. Разливающий наполнял всем вкусно приготовленный завтрак, по солдатским алюминиевым чашкам, из большого восьмилитрового бочка. Всем хватило. Но особенно наседали на хлеб. Не знаю, как удавалось сделать это начпроду, но ржаного хлеба мы не ели, нас кормили огромными батонами, сантиметров по сорок длинной и сантиметров двенадцати шириной, который выпекался на местной  деревенской хлебопекарне. Какой же вкусный был хлеб. Поев и распихав по карманам куски хлеба про запас, вышли мы по команде из столовой, чтобы проследовать на занятия. Но не тут то было. Опять сержант Вирясов. Взвод, направо! Первая шеренга два шага, вторая шаг вперед шагом марш! Вывернуть карманы брюк. У всех в руках был хлеб. Курсант Петров, соберите весь хлеб и отнесите в столовую. Питаться надо в столовой. Для этого она и предназначена, а за подобные штучки буду впредь наказывать нарядами. Всем понятно? Но ответа не последовало. Не слышу ответа. Всем понятно? Повторил он. Так точно! Едино ответили мы. Вот так. А теперь все на занятия. Мы смотрели восхищенно, во все глаза, на наших сержантов и думали, какая же прорва времени между нами. Ведь они как дядьки мужики, а мы как желторотые птенцы. В нас нельзя было узнать тех, вчера еще нахальноватых, временами, пацанов с гражданки, с обыденной вседозволенностью. Мы даже не задумывались над тем, на сколько же эти дядьки старше нас, а они были старше нас на год, полгода, а Володя Нор и Витя Кирнос были моими ровесниками. Но мы не могли об этом подумать, нам казалось, что между нами пропасть во времени.
       Командирам отделений развести личный состав по местам  проведения занятий. Четким строевым шагом, как только позволяла нам, наша подготовка, отправились мы к учебным классам, расположенным в подвальных помещениях. В классах было сыровато и немного прохладно. Занятия проводил ефрейтор Нор. Товарищи курсанты, в основном все предметы, которые мы будем изучать с вами, проводить буду я. Специальные предметы будет проводить с вами старший лейтенант Баташов – командир взвода. Сейчас он проводит ознакомительное занятие в первом отделении нашего взвода. На второй час занятий придет к нам. А теперь приступим к занятиям. После того, как были открыты тетради и необходимо было писать конспекты, с задних рядов  от кого-то монотонно, уже начинал исходить слабоватый храп, переходящий в легкое посвистывание. Это кто там куняет?- строго окликнул Нор, оглядывая  строго присутствующих. Что-то рановато вы засопели товарищи курсанты, видно из вас еще домашние пирожки из задницы не вышли. Придется после занятий отрабатывать с вами строевые приемы без оружия, что бы служба медом не казалась. После этих слов все взбодрились, но минут через тридцать, снова, то в одном, то в другом углу иногда слышалось легкое похрюкивание. Отделение…, кто спит,  вкрадчиво всматриваясь в нас и говоря тише и тише, произносил Нор, встать! Слово встать произносил с полным напором - громко. Все кто не спал, затаив дыхание ждали этого момента. Кто спал, как ошарашенные вскакивали со своих мест, под общий хохот не понимая, что происходит вокруг. Озираясь по сторонам, со сна, не зная о чем идет речь и выходя из оцепенения, начинали глупо улыбаться. Так, товарищ Соловьев, сегодня вечерком будем оказывать посильную помощь дневальным по роте, в наведении порядка в умывальнике. Хорошо, что нет у нас в помещении общественного туалета с облегчением думали мы. Да, туалета у нас в казарме не было. До него нужно было бежать через весь плац и учебные корпуса. Пешком по плацу, как и положено в учебных подразделениях, ходить не полагалось. Только бегом, или строевым шагом. Выбор не велик. Поэтому преодолевали расстояние только бегом. Отбивать строевым шагом, перемещение в туалет, было понятное дело не сподручно. Не дай бог, какой нибудь артист замедлял ход и переходил в конце плаца на обыкновенный шаг. Это не прощалось. И откуда только наши сержанты все видели, как будто специально следили за этим, мгновенно раздавая наряды налево и направо. На перекур после первого часа занятий вышли веселой гурьбой. Всем на улицу! Проветрить класс! Слышались команды Нора. Закуривай ребята, продолжал шутить Макей. Он немного отошел от первого оцепенения и уже снова входил в норму. Сань закуривай,  протягивал мне сигарету Мишка Соколов. Нет Мишаня, не курю. Посмотрим. Весело отвечал мне Мишка. Со временем закуришь, за компанию, от нечего делать. Посмотрим отвечал я. Сунув руки в карманы, дули мои новые армейские друзья сигареты «Приму» во все свои легкие. Появился Нор. Еще раз увижу руки в карманах, набью карманы песком и велю вам их зашить. Будете ходить так до самого выпуска из полка. Понятно? Угрозы подействовали, но не  на всех сразу. Некоторые походили с песком по неделе.
       Начали приходить первые письма из дома, а вместе с ними и посылки. Первые уже их получили. Всем табором ели мы их, угощая и сержантов. На следующий день снова пришли посылки другим. Пришла и мне. Собралось после обеда аж пятнадцать человек и строем во главе с Нором отправились мы на поселковую почту, за посылками. Это был первый и последний мой выход в село. Больше не доводилось. Увольнений у нас не было. Приятно было просто хлебнуть свежего вольного ветерка. Пришли в роту, вскрыли посылки при старшине, для проверки. Все нормально, забирайте. Дальше последовала речь старшего сержанта Вирясова. Вам, что еды не хватает? Кормят нас нормально, никто с голода не опух. Вон какие репы откормили. Делать нам не хера, как за посылками с вами ходить. Пишите домой, что кормят хорошо и посылки больше, чтобы не присылали. Всем понятно? Так точно!  Больше на почту мы не ходили. Эту процедуру прошли все. И все, все поняли правильно.

                Глава 2

          Отделение! Смирно! Товарищ старший лейтенант отделение в количестве пятнадцати человек находиться на занятиях по изучению устава внутренней службы, командир отделения ефрейтор Нор. Здравствуйте товарищи. Садитесь. На нас смотрел немолодой, лет от тридцати пяти - до сорока, худощавый, невысокого роста, старший лейтенант. Землистый цвет лица, с желтизной, выдавал в нем нездорового человека. Я, старший лейтенант  Баташев, командир взвода. Будем вместе осваивать военную науку. А теперь познакомимся поближе. Ознакомление и заняло, как раз весь оставшийся второй час занятий.
        Мужики, ну как вам наш командир? Вроде мужик ничего? А? Да вроде неплохой- соглашались мы с Гришкой Торгашевым. Это не Вирясов с Шебеко. Шебеко еще ничего, а Вирясов сам дьявол во плоти. Только начали служить, а он уже нам кажется по ночам начал сниться. Мифодий, что там у нас по расписанию сейчас? Физо, - Саня.  Физо для меня не страшно, как для некоторых, ну тут уж я точно отличусь, так думал я. Но все оказалось совсем не так просто, как я предполагал. Занятия проводил сам Баташев. Строиться в две шеренги, скомандовал он. Показываю упражнение. И Баташев лихо и просто продемонстрировал свою ловкость. Подъем переворотом, выход силой на две руки, склепка и соскок. Все легко и просто. Справа по одному делаем подъем переворотом, по три раза. Вот тут то наш взвод и раскололся на два лагеря. В один из которых и попали на пару мы с Мишкой. Подойдя к перекладине, потерев руки, я готов был повторить с той же легкостью, только , что увиденное мною от Баташева упражнение. Повиснув на перекладине, мгновенно подтянувшись, забросил ноги вверх и так и застыл на верху, ни взад ни вперед. Вперед не  мог, назад не хотел. Я был не первым, поэтому смеха не последовало. Но как так, я спортсмен, и не смог сделать какой-то подъем переворотом? Окончательно я был раздавлен, когда к перекладине подошел Нор. Застегнув на руках кожаные накладки он вертелся и крутился на ней, так, как наверное может чувствовать себя только в воде рыба. В завершении раза три, крутнув солнышко, он спрыгнул на маты. Все были в изумлении. Только сейчас на голом торсе своего командира отделения  увидели мы крепкие мышцы и мускулы. Он был весь как туго накаченный мяч.
         Закончились занятия. Все пришли в расположение и готовились к обеду. Половина была удручена. Миш, ну как мы с тобой откололи? Да Саня. Висели как сосиски, улыбался в себя затаенно уголками губ Мишка. К Мишке за это время,  из за его неторопливости и рассудительности, приклеилась окончательно кличка –дед. После обеда, придя в расположение роты, перед занятиями, взяв табуретку, пошли мы в конец коридора к перекладине. Ничего не выходило. Миш, ничего не понимаю. Ведь подтягиваюсь запросто пятнадцать раз, а сделать переворот сраный, не могу. В чем дело? Как стопор. Сам не пойму, отвечал мне Мишка. Мишка тоже был не хилый. На третьи сутки наших мучений, подошел к нам проходивший мимо Нор, посмотрел  на нас и пока Мишка завис, делая очередной горшок, ловко, рукой, крутонул его за лоб. Мишка вылетел как пробка из бутылки наверх, ничего не поняв с ошарашенными глазами. Голову откидывайте назад, а не тяните ее к носкам. И Нор удалился. Мы убрали табуретки и начали раз за разом делать подъемы переворотом. Ах вот она в чем причина. В технике. На душе полегчало. Мы себя зауважали. Но некоторым до этого, было еще ох как далеко.
         Пришло воскресенье. Подъем. Постели на улицу и прогулка вместо зарядки. После завтрака идем на лыжах. Будет кросс. Половина нашей роты сибиряки, да и мы не с юга. Легкий морозец, градусов под десять, безветренно. Строем выдвинулись с лыжами  на реку Мста, которая протекала  рядом с частью. Бежим пять километров. Это для начала. Затем будем бегать только десять. Посмотрим на, что вы способны, разглагольствовал перед строем Вирясов. Везде пикеты. Поэтому не срезать, кто срежет, пройдет всю дистанцию вновь. Дистанцию все прошли отлично. Мой Миха отстал. Я пришел вторым, уступив в роте только Соловьеву, довольно крепкому пареньку, да к тому же занимавшемуся лыжами до армии. Весь в соплях, приехал он на финиш. Я пришел легче. Но для меня откровенно легче было бы сбросить лыжи по дороге и пробежать дистанцию бегом. Шура, ты молодец, похвалил меня Соловей, не зная, что я легкоатлет. Молодцы ребята! Попейте чайку, пока остальные придут, скомандовал взводный. Сам он выходил первым на беговых лыжах и уже встречал всех нас на финише. Молодец Малюгин не ожидал, поддержал его Нор. Я промолчал. Видимо о моей физической подготовке у них сложилось уже определенное впечатление, по упражнениям на перекладине. Ой, как же ошибочны могут быть первые впечатления. В этом я не раз убеждался в жизни  сам.
         Наконец припорол и Мишка, харкаясь тягучей  слюной, но успешно выдержав испытание. Чего, Мишань? Курево выходит? Выходит Саня. Думал не дотяну. Кое как добрался.
        Тем временем жизнь шла своим чередом. Постепенно и мы привыкали к тяжелому армейскому быту и распорядку. Легко вставали за сорок пять секунд, легко бегали на утренней физорядке и был страшный жор. Жрать хотелось и днем и ночью. Казалось подними тебя ночью и предложи поесть, и не было бы отказа. Изменялись и мы. Округлялись наши физиономии на белом Новоселицком хлебушке. Шел к концу первый месяц нашей совместной  службы с ребятами. Мы притерались.
         Сегодня стрельбы. Первые в нашей жизни, в армии. Стреляли из положения лежа по грудным мишеням, со ста метров. Двадцать шесть очков констатировал Баташев. Неплохо Малюгин. Лучшими были Витя Рихтер и Саня Петров, у обоих по двадцать восемь очков. А мне не до них. Мороз, за двадцать  градусов, местность  влажная - рядом озеро  Ильмень. Потерял где- то, как назло рукавицы двупалые, от цевья автомата и мороза онемели руки. Молчу, как партизан. Скажешь сержанту, накажет за утрату имущества. Сил нет. Автомат на ремень. Вот она долгожданная команда. Хоть немного прикрыть рукавом шинели голые руки. Как назло попал в первую шеренгу, нельзя сунуть вторую руку в карман. Зачитывали результаты стрельб. Отстрелялись хорошо. Наконец долгожданная команда, – в казарму шагом марш. Только бы дотерпеть. Дотерпел. Вспомнил детство, как однажды в тридцати градусный мороз катался на коньках, которые были уже маловаты. Заигрался, и не заметил, как отморозил ноги. Снял коньки и через пять минут корчился от боли. Начали в тепле отходить помороженные ступни ног. Синие с кроваво-красным оттенком, ноги ломило так, как будто их выворачивали наизнанку. Бежи на улицу скорее. Побегай по снегу немного во дворе, предложила сестра. И я стиснув зубы побежал. Прибежал. Хотелось орать от боли, но сильнее был страх, вдруг ноги отрежут. Постепенно отошли ноги, со временем слезла шкура. Что теперь с руками будет. Руки ничего не чувствовали  и распухли. Опять отморозил, но теперь ничего, отойдут. Отошли. Так же, как и ноги со слезшей кожей.
         Стоим у боевого листка, быстро накаляканным Лобановым-землячком. Пишет обо всех, кто отличился. Есть и моя фамилия. Хоть и руки поморожены, а на душе хорошо. Подходит Макей. Ох уж этот  Макей! Что, в зобу дыханье сперло от радости и восторга? Глядишь Саня и отличником боевой и политической подготовки станешь, подначивает он. Вот зараза. Только нос задерешь, как кольнет, в самый неподходящий момент и в самую точку. И нос уже опускается в землю вместе с оправданиями. Молодец Макей! Хитрый жук. Знает, что сказать.
          Воскресенья принимаем присягу, известил всех Нор. И мы продолжали готовиться к этому событию. Начнется настоящая служба, с нарядами и караулами, а пока так- цветочки. В субботу парко-хозяйственный день. Кто дрова заготавливать, кто снег убирать, а основная масса в казарме. Младший сержант Нор, с новыми лычками из металлического галуна на новых погонах, стал казалось нам еще стройнее и старше. Выстроив нас в расположении, приказал выносить в коридор кровати. Мы с Мишкой радовались. Нас оставили в казарме наводить порядок, хрен ли сопли на пилораме морозить, или убирать территорию от снега и мусора. Здесь тепло и мухи не кусают - ликовали мы. Когда вынесли кровати, Сашка Петров начал всем раздавать кусочки оконных стекол. А это зачем? Спрашивали мы. Я вам сейчас объясню,  отвечал Нор. Все разобрали стеклышки? Спросил он. Все! Ответили бодро мы, стоя в нательных белых рубахах и кальсонах. А теперь берете стеклышки и скребете полы, до бела, счищая грязь и мастику, а также небольшой слой дерева. Показываю. И Нор ловко отчистил часть половицы. Всем понятно? Сейчас я вас всех распределю. И он каждому нарезал по хорошему куску. Приступайте. В шесть вечера начали приходить ребята со снега и с пилорамы, а мы красные и потные, продолжали вгрызаться со всей пролетарской ненавистью, в эти проклятые богом полы. Руки уже не держали стекла. Пот струился по красным распарившимся рожам. Вот это Саня влетели, глядя в пол и продолжая его скрести, выдавливал Мишка. Лучше не одну тонну снега перекидать, но что бы еще раз попасть на полы? Никогда. Хоть куда, но только не на полы. Остальные после работ ходили по коридору, заглядывая в двери и подкалывали над нами. Но радовались они преждевременно и когда мы закончили работу, и промастичили полы, которые стали красивыми как стекло, и на которые мы теперь боялись ступить ногами, прозвучала команда Вирясова – всем занести кровати в спальные помещения. И только тут занятые делом, мы заметили, что полы в коридоре тоже деревянные и их тоже надо зачищать и мастичить. Спины гудели, руки и пальцы ломило, ноги дрожали. Как только не изгалялись и боком ложились, и на пузо, и на карачках, и на заднице. Ничего не помогало. Силы покидали нас. Закончили часов в одиннадцать и упали после отбоя замертво. Мишань, Гриня,  обращался я тихо к соседям  по кроватям, а вам дом снится? Иногда снится, отозвался Торгашов. Как же хочется, чтобы почаще снился, повторил я. Не говори  Сань, откликнулся с теплотой в голосе и  Мишка. Так хочется, чтобы почаще снился. И мы мирно и тихо засыпали, каждый в своих мечтах. А между тем судьба нас не миловала. Во время отдраивания полов Вовка   Лобанов, перочинным ножичком, буквами размером в пятак, глубоко  на  подоконнике вывел, Балашов-75. Все одобрили. Подошел и вездесущий  Нор. Это, кто тут такой отметился? Все молчали. Все  балашовские, до конца пребывания в учебке, будут драить полы. И никто больше. Понятно? Еще минуту назад мы разделяли  общую радость частички нашего скрытого в душах уголка. Это был, как участок земли нашей балашовской, а теперь в душе мы страстно ненавидели Лобана. Писатель. Дописался, зло шипел на него Макей. Я сейчас все срежу аккуратно. Хрен ли срезать. Яйца тебе срезать надо. Раньше чаном надо было думать. Теперь поздно. Пусть остается. Теперь все равно ничего не изменишь. Сколько раз еше приходилось заниматься этим  ненавистным отдраиванием полов, Нор свое слово сдержал, но этот первый раз, запомнился я думаю ни мне одному, на всю оставшуюся жизнь. Но нет, нет а подойдешь к окну, прочтешь вырезанную Лобаном надпись Балашов-75, и на душе теплее, как будто дома побывал. Завтра присяга, а интерес ко всему пропал, и даже по моему к жизни.


                Глава 3

        Вот она человеческая жизнь. Еще вчера ты ее не ставил в грош. Проклинал ненавистные полы  и казалось, что нет ничего страшнее, а утром встал, отошел ото сна и уже не все так страшно, как черт ее малюет. Самое основное - сегодня присяга. Сегодня мы присягаем на верность Родине. Пишу эти слова, а по телу мурашки, как и тогда тридцать лет назад. Это не пустые слова и кто хотя бы раз пережил это, тот не забудет никогда. И где бы не приходилось мне бывать на присягах в последующем, всегда убеждался в правильности своих слов. Теряли люди и сознание, и дар речи. Вот так велико чувство ответственности перед своим народом у молодого парня. Стоит солдат истуканом и не может вымолвить ни слова, хотя день назад слова присяги отскакивали у него наизусть, а кого то смотришь, потихоньку поволокли. Не выдержал парень, как Саня Петров, перегрелся, перегорел вот и потерял сознание. Ничего, во второй раз после всех отчеканит, как и не было с ним подобного случая и никто не упрекнет из сослуживцев, как будто бы и не было ничего.
        Малюгин. Слышу как во сне свою фамилию. Только бы не раскваситься. Не расквасился. Я гражданин Союза Советских социалистических республик обещаю и торжественно клянусь…. И полилось и завертелось. Все теперь не остановить. Самое трудное начало. А теперь, как следует красиво встать в строй, подчеркивая выправку каждым своим  движением. После принятия присяги, поздравления от командира роты майора Харитонова. Товарищи курсанты, сегодня у вас самый главный день в вашей жизни. Вы стали защитниками нашей Родины. Так будьте же достойны этого высокого звания. С честью несите высокое имя советского солдата, где бы не пришлось вам нести службу, будь то в Советском Союзе или за границей. Свято помните строки из присяги и запомните они написаны кровью тысяч и тысяч людей, погибших за свободу и независимость нашей Родины. Сегодня вы встали в один ряд с ними. Сегодня вы имеете право называть себя Советским солдатом, и нет ничего выше этого звания. Свято помните об этом. Желаю Вам успехов во всем. Были его заключительные слова. 
        Своего командира роты мы видели один раз в неделю, в понедельник на полковом разводе. Больше мы его не видели. Все делали  командиры взводов    и  сержанты, после развода на занятия. Сегодня будем обучаться слепому методу печатания на телеграфном аппарате. И началось изучение. Столько лет прошло, а пальцы и по сей день безошибочно бьют необходимые буквы на клавиатуре. Это стало легко потом. А пока ролдж для правой руки и павыф для левой оставались основным отталкивающим направлением. Ничего не получается у Бори Кривова. Кривов не подглядывай. Закрою руки и клавиатуру газетой. Я не подглядываю, смущаясь и краснея отвечает наш Боря. Что делать ребята не знаю. Ничего не получается. Сами глаза на клавиатуру лезут, жаловался он нам. Борь, не обращай на нее внимания, получится. Вот увидишь. Сами в душе переживали за него. Вдруг отчислят. Привыкли уже друг к другу. У нас уже кое, что получалось. Через два месяца перевели в другой взвод Саню Соловьева. Недопустили его к дальнейшему обучению на шифровальщика, перевели в кодировщики. Тяжело уходил от нас Соловей. Привык. Вскрылись какие-то нелады в отцовской биографиии. Санька Петров шепнул, сидел писарем в канцелярии роты. Знал обстановку. Перейти вроде бы в соседнее спальное помещение, а уже утрата. Уходишь в другой взвод, в другой коллектив. Все  сочувствовали. Вопросов лишних не задавали, сочувствовали молча, по мужски. Санек, заскакивай к нам, в одной роте ведь. Он, что то бурчал вытаскивая из тумбочки свои вещи, низко нагнувшись, по его щекам текли слезы.
       А тут с Борей  Кривовым беда. Как парня призывали? Ссался  Боря по ночам. Обнаружили случайно.  Занятия в сырых и прохладных классах проходили. Задеруться вверх гимнастерка и белье нательное, оголиться спина, вот и прихватило наверное Бориса. Другому в радость. С онурезом  в армии не держат, комиссуют. А этот молчит. Как и призвали то его, видимо скрыл. Сидел впереди нас с Мишкой. Боря заправься, у тебя все белье вылезло. Боря заправился, да так, что мы чуть было не задахнулись. Когда он не ворошился, вроде с солдатским потом, запахом кирзы и портянок, все проходило, а как стал заправляться, так и ворохнул самое сокровенное. Мы с Мишкой переглянулись. Запашок попер, что надо. Вечером мы с Мишкой заступали в наряд. С двенадцати до часу, моя очередь стоять на тумбочке. Мишка был рядом. Не спал. О чем то болтали между делом. Рота храпела без задних ног, утомившись за день, мыслями во снах находясь дома. Каждый в своем уголке большущей страны. Около часа ночи вышел из спального помещения Боря. Весь скорчившийся и съежившийся, со словами, ох как живот болит, проследовал в умывальник. Мы с Мишкой все поняли мгновенно. Саня, Кривой по моему опять обоссался, видел у него кальсоны мокрые. По- моему да, согласился я. Через некоторое время Борька возвращался назад, из умывальника, видимо справив свою маленькую нужду. До туалета, ночью, через плац не добежишь. Боря, что с тобой? Прихватило ребята. У меня и раньше на гражданке онурез был. Подлечили. Вот даже в армию призвали. Оправдывался Борис, высокий стройный и красивый парень. Ребята, прошу вас, никому не говорите. Пройдет скоро. Я знаю. Ладно Боря, иди спи. Миш, это какая то ерунда. Надо, что-то делать, а то может хуже быть. Ладно Сань, посмотрим, что будет. Но лучше не было. Боря! Иди на хер отсюда, помойся, воняет от тебя, как от козла, неудомевали некоторые, учуяв запах от него. Борька, что- то бурчал себе под нос, оправдываясь и отходя в сторону.   Через две недели, с согласия Барбариса,  докладывали мы с Мишкой  младшему сержанту Нору о Кривове.
        На следующий день Борьку положили в госпиталь, вернее отправили в Кречевицы, где он дислоцировался. Через две недели Борис, счастливый и веселый вернулся назад.  Подлечили ребята. Остаюсь, не комиссовали. Мочевой пузырь застудил. Можно служить дальше, радостно сообщал он и лез ко всем обниматься. А так здоров, как бык.
        Незаметно наступил Новый год. Погода испортилась. Всю новогоднюю ночь лил проливной дождь, на удивление с грозой. Явление природы. Один раз всего наблюдал я эту картину, больше нигде не доводилось. На утро снег слизало,  как корова языком, остались только ледяные дорожки там где снег не чистился до асфальта и утаптывался. Мы не знали, что делать с влагой. Приходя после обеда со столовой, разувались, снимали портянки и отжимали их. С портянок лилась вода. Сапоги, что ли пропускают воду. Вроде зима. Влага ребята здесь сильная, говорил Саня Петров. Он из Пскова. Рядышком. Все знает про местные условия. А мы, что только не предпринимали,  и брали из столовой полиэтиленовые мешки из  под мороженной рыбы, и после намотки портянок натягивали их в сапоги, вместе с мешком. Ничего не помогало. Было еше хуже. Раны на руках и ногах не заживали. Шла акклиматизация. Прибежав из столовой  днем и вечером, занимали мы место у печки и клеили свои портянки к металлической печи по очереди. Задалбали уже. Бурчал недовольный двухметровый гигант Тышкевич, которого назначили истопником. Юра, что бурчишь? Тебе хорошо. Ты весь день у печи после обеда, пока мы на самоподготовке, ты портянки свои сушишь. Давай глохни. И Юра глох.
        Настала и моя пора заболеть. Все от заправки. Застудил спину и схватил радикулит. Прихватило сильно, но все терпел. Как ходил строевым не знаю. Кровать заправлял на коленях, хотя Мишка пытался помочь. Ничего Миша, сейчас разойдусь, мне плохо только сначала, когда посижу и не могу сразу встать, разогнуться. Иди в санчасть Саня. Какая санчасть Миш? Рапорт в училище подал поступать в этом году, в третий раз, представляешь. Если забракуют- кранты. Все под откос. Ну смотри Саня, сочувственно смотрел на меня Мишка. Мишка сам поступал в наше летное, но не прошел по конкурсу. Миш, а может тоже рапорт напишешь, в училище. Подумаю Саня. А время поджимало, уже поехали первые в госпиталь на медицинское освидетельствование. Ну, что, решился? Нет Саня, не поеду. Поеду по частям со своими ребятами служить, а то не поступлю, не смогу затем со своими служить. Жалко Миша, а то бы еще вместе побыли. Что толку Саня. Все равно, когда- нибудь, придется расставаться. Вздыхал он тяжко.
        В феврале настала очередь и нашей роты. В различные училища поступали семь человек. Сегодня на занятие не пойдете. Едем в Новгород, на медкомиссию. Быстро всем одеваться, командовал нами замполит роты. Времени на долгие сборы нет. Автобус полковой ждет у КПП. У КПП действительно стоял полковой КАВЗик, зеленого цвета. Смотри мужики, с комфортом едем, как люди, пошутил Витян Рихтер. За это время мы привыкли передвигаться только в грузовых машинах, под тентами. Да, в кайф. Хоть проветримся, а то опять в подвале на занятиях сидеть. Спина отпустила. Я наматывал на поясницу обыкновенное вафельное полотенце. Оно и спасало. Комиссия никого не забраковала. И назад домой. Один из этапов пройден. Ехали в автобусе назад, весело разговаривая. Саня, ты куда поступаешь? В Вольское тыла. Что это за училище? Спрашивал Рихтер дотошно. Это Витян, куда всех слепых, хромых и убогих принимают. Под общий хохот шутил я. По тебе, что то не скажешь, что ты такой. Да я завуалированный инвалид, под новый порыв хохота, говорил я. К вечеру, незаметно. приехали в часть. Прошел день, а уже заскучали по своим пацанам. Ну, что Шурец, норма? Спрашивал Макей. Норма. Молодец. Будет и наш человек в Вооруженных Силах, после нашего увольнения в запас. Есть на кого положиться. Все смеялись. Подошел Мишка. Зря Саня не подал я рапорт в училище  наше, в балашовское. Не поступил, так хоть домой съездил бы. Это как отпуск. Да, не сообразил я. Теперь поздно.

                Глава  4


       Наступило двадцать второе февраля. Всех самых лучших и достойных, в праздничный наряд. Дослужились Мифодий, радуйся. Да Саня,  соглашался он. Сбылась мечта идиота. Все будут отдыхать, а мы будем службу тащить. Такова жизнь, от нее и ее суровой действительности никуда не уйдешь. Третьим с нами был назначен Серега Ерочкин. Баламут еще тот, но не залетчик и на хорошем счету. После объявления праздничного наряда, все сочувственно вздыхали, выражая нам свое соболезнование, радуясь в душе, что их пронесло. Спокойно мужики. Не знаю, как они, а мы это дело отметим, назидательным и заговорческим тоном, сказал нам Серега. Не придав особого значения его словам, все занялись своими делами.
       Двадцать второе число, с послеобеденным отдыхом для наряда, пролетело до вечера, как один миг. За час до построения, мы принялись готовиться к разводу. Строиться на развод! Прозвучала команда дневального по роте  и мы потопали на выход, на построение. На плацу началась осада нас Серегой. Ну, что гуси, бухлом запаслись? Зная его взбалмошный характер, мы по прежнему не реагировали на Серегу и на его болтовню. Чего непонятно, гуси! Спрашиваю еще раз, запаслись бухлом или нет? Мы смотрели на Ерочкина, ничего не понимая. Тяжело с вами разговаривать. Попадешь вот так, в праздничный наряд с такими ослами, пропал и выходной, и праздничный наряд. Праздничный наряд, он для кого в первую очередь наряд? Для нас. Ведь завтра праздник. А праздники на Руси, спокон веков принято отмечать, чем покрепче. Чем же вы надумали его отмечать, морды нахальные, продолжал гнуть свою линию Ерочкин. Если бы не я, что бы вы делали. Еше скажете Ерочкину спасибо. Ерочкин думает загодя и он уже успел сходить в магазин, и все купить. Как же ты мог купить Серега, и где? В магазине, перед разводом. Да там же ничего не продают из спиртного. Кому продают, а кому и нет, улыбался Серега  во весь рот. По всему было видно, что он оторва еще та и каждому из нас может дать фору, хотя и наши биографии не из простых. Повидали, знаем. Ладно. Нор идет. Тихо.
       Все шло своим чередом. Приняли наряд. Заступили на службу. Вот и отбой подошел по распорядку. Одиннадцать вечера. Что бы никого не видел шатающимися, понятно? Слышался голос Вирясова. Кого увижу, те сразу в наряде своих товарищей сменят, а этот наряд весь на губу отправлю, как не обеспечивших порядок. Кто выходит в туалет, отмечаются у дежурного по роте. Все. Всем спать. И расстегивая на ходу ремень, засеменил своими кривыми ногами в канцелярию роты, для доклада старшине о проведении отбоя. В двадцать три часа тридцать минут все спали крепким сном и только дружный храп уставших за день сотни человек, перегонял воздух из угла в угол, не давая дремать дневальному. С часу ночи пошел отдыхать Володя Нор, попутно проинструктировав нас.
       Ушел козел, радостно потирая руки и улыбаясь, проговорил Серега не злобно. Не будем тратить драгоценное время. Нас ждут великие свершения друзья. Ждите меня. Я сейчас приду. У нас в запасе четыре часа. Через две минуты появился Серега, в руках у него ничего не было. Пойдемте, что стоите, как бедные родственники. Куда, Серый? В ленкомнату. Лучшего места не найти и красиво, и уютно. Мы зашли в ленкомнату. Сейчас бухнем и я остаюсь на тумбочке, а вы идете отдыхать, а потом меня подмените. При этом Серега, с деловым  видом, вытаскивал из карманов брюк две луковицы и большой кусок хлеба. Помедлив немного и осмотрев нас, он медленно, со смаком принялся доставать из тех же штанов, один за одним, три флакона тройного одеколона. А! Теперь все понятно, что означали слова Ерочкина на разводе, кому дают, а кому нет. Че, Серый, одеколон? А вы можете предложить, что- то лучшее. Я не возражаю. Пожалуйста, господа. От прений воздержались. Стороны быстро и мирно пришли к мирному заключению. Нам с Мишкой пить одеколон не доводилось. Серега был в этом вопросе дока. Так, дед, тащи ка быстренько графин из канцелярии, она открыта, и стаканчик захвати, не забудь. Я мигом командор, входил в игру Мишка. Да говорила мне мама, не связывайся с нехорошими мальчиками, но вот угораздило, под общий смех закончил я. Наливай Серега. Все делается очень просто, наливается из флакончика одеколон, при этом он проделывал необходимые операции. Затем по вкусу, но приблизительно в равных долях, добавляется исключительно питьевая чистая вода из крана. Напиток готов. Прошу отведать юноши. По всей ленинской комнате витал стойкий запах тройного одеколона. Нет Серый, только после вас. Благодарю вас господа за высокое оказанное доверие. С праздником вас. После короткой речи и заключительных слов, он ловко маханул стакан в рот.  После чего быстро принялся закусывать  не  очищенной луковицей,  выпитое. Смотреть на Серегу было больно. Слезы лились градом. Но дороги назад не было. Отказа быть не могло. Помирать так с музыкой. Один за всех и все за одного. Мишка, пересиливая себя, медленно разливал в  освободившийся стакан свой пузырек одеколона. Пожелав нам всего, он так же лихо хватанул стакан и быстро сунул в рот кусок хлеба. Но, его постигла  еще худшая участь. Выплевывая на ходу хлеб, ринулся он к окну, хватануть чистого воздуха через открытую форточку. Он рвал форточку на себя, а она не поддавалась. Наконец открыл. После чего раздалось облегченное мычание. Не обращай внимания, успокаивал меня, задышавший уже легко, Серега. Он неправильно сделал, что стал закусывать хлебом. Хлебом можно закусить только лук. А одеколон надо закусывать луком. Ну, что ж, главное не упасть лицом в грязь. Основные наставления я получил.Что я хуже? Налил воды в одеколон. Жидкость вся вспенилась и стала мутной. Погоди чуть. Щас осядет. Ободрял Серега. Мишка уже тоже потихоньку отходил. Ну, будем, и вслед за Мишкой, ничем не закусывая я летел к форточке, по дороге сшибая стулья. Я не слышал о чем они говорили. Когда подходил к ним, Серега уже произносил заключительную речь. Молодцы! Мужчины! Приятно с такими орлами иметь дело. И тихо, козлина,  заржал. Все. Я на тумбочку, а вы спать, как договаривались. Легли мы с Мишкой и я подумал – зачем  пили? Тут же засыпая, услышал голос Мишки рядом. Сань зачем мы пили? Ладно бы, что доброе, а то одеколон. Не знаю Миш. И мы оба тихо, в подушки,  судорожно рассмеялись. Ну и Серега! Ну и молодец! Вот это парень! Хват! Ладно. Будет хоть, что вспомнить.
       Утром, к пяти часам, подняли с постели Володю Нора. Проверяя порядок, зевая на ходу, больше по привычке ходил он по всем помещениям казармы. Ерочкин, а где стакан с канцелярии роты? Задал он ему вопрос. Мыл графин и стакан, товарищ младший сержант, случайно выпал из рук и разбился в умывальнике, о кафель. Ох, Ерочкин, не вылезешь ты у меня с наряда, пока не станешь аккуратным. Пойдешь днем стакан покупать, как наряд сдавать будем. По описи будет не хватать. Затаив дыхание, прислушивался я к разговору, который они вели между собой. Есть товарищ, младший сержант, сейчас магазин откроется, сразу же куплю. Бойко отвечал Серега. Стакан оставлять было нельзя, он пропах одеколоном. Пришлось выбросить. А, что в умывальнике плохо отдраили краники?- продолжал Нор. Если бы он знал, что мы их не драили вообще, не до того нам было. Спасибо тому наряду, на славу постарались. Сейчас рота уйдет на фильм, продолжите наводить порядок, закончил напуская на себя строгость, Нор.
 От души отлегло. Все, пронесло. Ничего не заметил. Остальное семечки. Все устраним мухой. Ну, что – выкрутились? Весело подмигивая нам, вопрошал Серега. Говорил я вам, держитесь за Паничкина и с ним не пропадете, снова прорвало его, и он снова сыпал тирадами, подначивая нас.
      Вечерело. Новый наряд строился в коридоре и ждал команды на построение. Подустали маленько. В учебке в наряде не посидишь. Работа найдется всегда для молодого солдата. Пришла рота с клуба. День прошел, а как будто бы неделю не виделись, заскучали по своим, да и они тоже. Обменивались новостями, с шутками и прибаутками. На вечерней проверке Вирясов, объявил, что выделяется четыре человека на ремонт бани. Было названо четыре фамилии, в том числе и наши. Как сказал Нор, так и сделал. Сань, хоть от занятий отдохнем. Не сидеть в подвалах, света божьего не видя. Во всем есть своя прелесть, подходя к нам, говорил Серега Ерочкин. Мы соглашались. Четвертым был назван Лобан – наш специалист по написанию и вырезанию на подоконнике определенных логотипов. Утром, строем, в колонну по одному, под командой Ерочкина, выдвинулись мы, в свою солдатскую баню, где нас строго встречала жена командира полка Кашанская, исполнявшая должность начальника банно-прачечного комбината. Само поведение ее говорило, что здесь она не хухры- мухры, а фигура, по меньшей мере на уровне заместителя командира полка по тылу. Так, протяжно тянула она, напрягая наше внимание и слух, ваши задачи следующие. И она монотонно, уставшим от жизни человека, перечисляла все, что необходимо было сделать. Все понятно? Спрашивала она. Так точно, бойко как всегда отвечал Ерочкин, с таким задором и раболепием на лице, как будто ему ставил задачу сам  командир полка. Мы стояли с серьезными лицами, а в душе давились от смеха, глядя на все это представление. Уж больно хорошо мы знали Серегу и что бы чего нибудь не выкинуть, об этом не могло и быть и речи. Откланявшись и поставив нам задачу, с чувством исполненного долга, начальник банно-прачечного комбината удалилась по своим делам, пообещав к вечеру все проверить.
       Опять, это сладкое слово свобода. Ну, что мужики, разве вы могли мечтать о таком, смотрите какое высокое доверие нам оказано. Никакого контроля. К вечеру только проверят. Нет тебе ни Нора, ни Вирясова, которые у меня в печенках сидят, продолжал в своем стиле Серега. Есть предложение. До вечера далеко, а за это время сбегаю я в магазинчик, пока вы начнете заниматься ремонтом. Давай Серега, лети, согласились мы. Попрошу сдать мне всю имеющуюся наличность в карманах, не останавливался он, балагуря. С Серегой было легко. И не хочешь, а так повернет дело так, что все, как стадо козлов пойдут за ним. Поставь его комсомольским вожаком, цены бы ему не было. Мертвого поднимет, никто перед ним не устоит. Может так и сложилась его судьба в дальнейшем, пока обобрав всех, ринулся наш неудержимый в магазин. Через двадцать минут, красный с мороза, попахивающий свежестью, достовал Серега из карманов своего галифе, казалось бы содержимое половины магазина. Здесь была и килечка в томате, и пряники, и конфеты и в завершении всего, с торжественным акцентом, доставал он из порток четыре флакона одеколона. Ну, Серый и хмырь ты! А, как же, довольный собой, улыбался он. С кем служите – сынки? Благодарите дядю за проявленную заботу о вас, бездельниках. Бездельники за это время уже практически перекрасили все скамейки в раздевалке, прилично надышавшись запаха краски. Продолжим господа. Лобан, ты пока на шухер. Смотри, как бы там эта тетя нас тут не смяла, больно тучная женщина. Порвет на куски. Ничего нас не спасет. Все повторилось, как и в наряде. Опять по бане витал запах одеколона, а мы мирно беседовали после выпитого одеколона, ободряя Лобана. Как же он салага, сидел еще со слезами на глазах, а мы то все прошли и Рым и Крым. Нам все не почем. Засиделись. Глядь. Обед уже. Все мужики! На обед не идем. Дела делаем, а то придет мымра- убьет.
       О Кашанском отзывались хорошо. От солдата  и до командира полка служил, никогда не покидая пределов одной части. Говорили, что хорошо он знал человеческие души. Да и можно понять. Все прошел. Пожалуй больше него пользовался уважением у нас, только прапорщик Игнатенко, знаменитый на весь полк. Эта фигура была калоритнее, бесспорно. Строгий. Подтянутый, лет пятидесяти от роду, служил он еще в годы Великой Отечественной войны. Все об этом знали. Из уст в уста передавались о нем легенды и наверное в основном была правда. Говорю об этом, потому, что и меня свела судьба на пол- минуты, а впечатления оставила на всю жизнь. Обладая огромной физической силой, он не повышал голоса, разговаривал с характерным украинским акцентом и никогда никому ничего не повторял, как и никогда никого, ни в чем, не предупреждал. Действовал ветеран решительно и смело, как в боевой обстановке, принимая мгновенное и единственно правильное решение. Только завидев его, мы немедленно переходили на строевой шаг, а поравнявшись с ним четко отдавали честь. И хоть прописано в уставе, что при отдании чести старшему по званию, необходимо переходить на строевой шаг за пять- шесть шагов, мы чесали к нему строевым шагов за сто, по принципу- береженного бог бережет.
        Будучи дневальным по роте, понесла меня нелегкая после обеда, в казарму. Накрыли столы, заранее пообедал и спускался по лестнице со второго этажа солдатской столовой, вниз. Прапорщик Игнатенко, это не наш старшина роты, все проверял сам. Как накрыты столы. Соответствует ли все нормам, а уж затем следовал в казарму и вел роту на обед. Завидев его, что то внутри екнуло, как бы предрекая неприятность. Все произошло за секунды. От его цепкого взгляда не ускользнуло, что у меня была расстегнута вторая пуговица на кителе. Видно лазил во внутренний карман и забыл ее застегнуть. Товарищ курсант, пуговицы должны быть у солдата застегнуты всегда. При этом своими толстенными пальцами, толщиной с добрую сосиску, он ткнул своим пальцем в мою пуговицу. Боль, пронзила казалось, все солнечное сплетение. Еще мгновением назад одна рука бодро тянулась в приветствии старшего начальника, к головному убору, а вторая была строго прижата к туловищу, теперь картина была другой. Игнатенко, мерно продолжал свое движение дальше, не заостряя внимания больше на потерпевшем. А я был потерпевшим. Я попал под невиданную силу. Прогнувшись в пояснице вперед и вытянув откинутые руки назад, не мог никак придти в себя. Слезы из глаз лились градом, дыхание остановилось. Когда я отошел и решил застегнуть пуговицу, то обомлел – она была выпуклой , а стала вогнутой, вмялась во внутрь.
Как обед Сань? Спрашивал Боря Кривов. Нормально. Под каток попал. Под какой?  Недоуменно спрашивал он. Под игнатенковский, которым он рулил. Когда рассказывал своим вечером с присущим мне юмором, то никто не остался равнодушным. Все смеялись до упаду. Особенно после слов Полякова- Саня, не ссы, ты не один.-  он шел ко мне  и тащил свою гимнастерку, с вогнутой на том же самом месте пуговицей. Ржачка была такой, что после нее еще долго не могли остановиться. С тех пор, пока служил, все пуговицы застегивал и служил образцом в ношении военной формы одежды. Только после увольнения иногда стал замечать, выйду на улицу, глядь вниз, а ширинка расстегнута. Ух ты! Срам  то какой. А сам по сторонам, по привычке – не видел ли ни кто. И тут же успокоишься. Не молодой ведь, чего уж стесняться. Стареем, видать.


                Глава 5.


     Наступил день выборов. Куда? Зачем? Кого?- не помню. Как же событие важное, неординарное. По крайней мере нам так втолковывали, да и сейчас пытаются. Но если раньше мы все были  тогда, как в  Китае сейчас –за, а именно 99 и девять десятых процента, а остальные по уважительным причинам не явились, то теперь мы не дураки, какими нас хотят сделать. Мы просто не ходим. А выборы глядишь, состоялись. Что за чертовщина?
     Вот и по весне, взбодренные идеологией  нашим рулевым - партией, двинулись мы глупые ребятишки бегом, на перегонки, к зданию клуба, к пункту проведения выборов. Строем идти не обязательною. Свобода. Все идут самостоятельно. Что бы не ходить, и разговоров не было. Враг народа.  Пятно на всю жизнь. А тут бегом. Потом замполиты отрапортуют, кто быстрее всех проголосовал, кто первым пришел на выборы. Больше говорить было не о чем. Все –За. Хоть это перемалывать, надо же о чем то говорить. И так по всей стране. Одурачивание людей. Душа не воспринимает, а нельзя. И вспомнилось мне мое первое, на гражданке, голосование.
      Встав рано утром, под непрерывную торжественную музыку по радио и телевидению. Собирались мы с родителями на избирательный участок.  В километре от дома, который располагался в моей родной восьмой школе. Одеваясь во все самое лучшее, слышал я голоса отца и матери. Виталик, надо побыстрее идти, а то опоздаем, все самое дефицитное разберут. И хотя дефицитного уже для нас ничего не существовало, но привычка великая сила. Отец  в то время работал начальником автохозяйства. Пусть небольшой, но начальник, и уже ты не как все. Не надо тебе кооперироваться с соседями и ехать по очереди поездом в Москву, и везти назад к себе домой, туже самую колбасу, которую производили на балашовском мясокомбинате. Парадокс. Но это правда.
      Да, Лида, сейчас идем. Сашка, поторапливайся. Я уже готов. Часов в восемь утра, народ, толпой, шел в обоих направлениях, поздравляя друг друга с выборами. Все уверенно лгали друг другу. Везде колыхались стяги и плакаты, шатались подвыпившие мужики и играли гармошки. Действительно праздник. Все можно. Нельзя только одного, самого основного -  послать на хер всю эту власть, которая довела свой народ до такого состояния. Но тогда еще ничего, а сейчас, кто думал, что такое будет- настоящее издевательство и все с той же перекрасившейся властью. Доиграетесь ребята демократы. Все время так не будет. Москва не вся страна. Россия матушка сильна провинцией. Не перегнете вы ее в три погибили. Загнули, но не более. Но ведь разогнемся и тут не сдобровать. Думайте ребята. Пока не поздно. Нет ничего страшнее голодного собственного народа. Но, ладно, об этом потом.
       А пока молодые, задорные, счастливые и бестолковые бежали мы наперегонки на избирательный пункт. Свобода. Нет строя. Нет командиров. Нет команд. Это ли не свобода. В столовой праздничный обед. Хочешь, иди в кино, хочешь, спи себе на здоровье, наслаждайся жизнью. Мишаня, идем фотографироваться, пошлем домой фотки. Мужики! Я с вами, догонял нас Гриня Торгашов. А следом, как верблюд по пустыне, настигал своими длиннющими ногами Толик Иванов. Так и остались у меня эти фотографии на память, со всеми моими дорогими и  близкими друзьями. Где они, что с ними- один бог знает. Отец шутил, глядя на фотографию. Неплохо видно вы жили, морды у вас тут круглые. И действительно мы мужали. Армия делала свое дело. Мы становились мужиками и не только потому, что начали брить пух на щеках и подбородке, да и то не всегда, раз в три дня, а потому, что мы ковали свой характер. Каждый свой.
      Эх, ребята, хорошее это дело –выборы. Нежась и улыбаясь, лежа в кровати, негромко потягиваясь, говорил Мишка. Я бы мужики каждый день согласился  голосовать. Точно дед, соглашались все с его юмором, кто слышал в этот момент Мишку. В душе понимая, что завтра все кончится. Ранний подъем и начнутся вновь суровые армейские будни.


                Глава 6.

         Пацаны! Почтальон идет! Письма таранит! Качай Шурана! Это относилось к Петрову, который ежедневно ходил в штаб и забирал на всех почту. Придя из столовой, сидели мы короткое время, перед построением на самоподготовку, или на работы, и с нетерпением ждали писем из дома. Кто откуда. Кто от кого. От родных, близких, любимых. Последние слова орущего, гасли в общем шуме. Все хватали счастливого Санька и сами, счастливые от того не менее, качали его. Хорош, мужики, хорош! Отбивался он от нас, пока мы его не опускали на землю. Стул сюда!- кричал, кто то. В центре мгновенно появлялся стул, на который  ловко заскакивал Петруха и радостно выкрикивал фамилии. Носы, носы подставляйте, балагурил он и больше для приличия бил письмами по носу счастливчика. Так, а ты подожди не уходи, тебе еще одно письмо и вновь смачно, уже отбивал по второму разу, по носу везунчику, с протяжечкой. Еще минут на пятнадцать все мгновенно стихало. Все мысленно были не здесь, все были в своих родных местах и пусть, всего навсего, пятнадцать минут, но дома. Рота! Строиться на занятия! И все. Началась жизнь, забила ключом, до самого отбоя. Только после отбоя уйдешь снова в грезы своего детства, юношества, дома. Когда снова приходит время и тебя уже никто не потревожит, и ты снова, какое то время принадлежишь только сам себе.
         А время шло. «Солдат спит, служба идет», была наша любимая поговорка. Завтра заступаем в караул. Весь устав караульной службы отскакивает от зубов. Все заучено наизусть от и до. Отвечали без запинки. Первый караул. Ответственность. Саня, какой у тебя пост?- спрашивал Мишка. Третий. В парке. А у меня первый, у знамени. Нормально Мишаня, может и смены совпадут. Мы с Мишкой настолько привыкли друг к другу, что постоянно находились вместе и если, на какое то время разлучались, то нам уже не хватало друг друга. После развода заступили в караул. Большушая ответственность. Постоянные проверки. Проверяли все, не говоря о ротном звене. Уставшие вконец, сменялись мы через сутки, валясь от усталости с ног. А тут еще караулку сдать надо в чистоте и порядке. Казалось бы все вылизали, да нет уперлась принимающая смена. То там плохо, то там недоделано. Ну ничего козлы, попадетесь вы нам в следующий раз, уж мы у вас примем смену, до десяти вечера в роту не уйдете, горячился Ерочкин. На него накатывал рослый наглый рыжий детина. Ты че, катишь? Дубина стоеросовая, пошел я на помощь к Сереге. Успокойся, а то сейчас отвалим  тебе, мало не покажется, удод трухлявый, подсказывал спокойно сзади Мишка. Видно подействовало. Придирки закончились и в роту. Скорее отдыхать. Пришли. Сдали оружие. Какой ужин, глаза слипаются. Отказались. Кто был в наряде по столовой, уже поужинали, а нам было не до него вовсе. Смягчились сержанты. Сегодня отбой на час раньше, раз на ужин не идем. Вот это дело. Почаще бы так, воодушевился Лобан.
          На вечерней проверке зачитывали наряд на завтра. Малюгин, Соколов, завтра помогаете Тышкевичу заготавливать дрова. Мороз, как и голод не тетка, это мы все знали. Нас с Мишкой почему то всегда и повсюду назначали вместе, и в наряды, и на работу, и еще куда бы то ни было. Тонкий был психолог Володя Нор. Мы не просились никогда, но всегда оказывались вместе. После команды отбой, подошли к Тышкевичу. Как завтра? Угрюмо глядя на нас, без какого то ни было  выражения на лице, он произнес коротко- завтра все скажу. Назавтра, с утра, пахали мы с Тышкевичем, как пчелки. Тогда только и оценили мудрость наших командиров, почему ставят истопниками таких здоровых и крепких ребят. Напилив на всю неделю дров, напахавшись вволю, усталые пришли мы в казарму. Как мужики настроение? Подначивали нас те, кто уже прошел это мероприятие. Нормально, отвечали мы, не чувствуя ни ног, ни рук. Шутка ли. В роте десять печек и жрут дрова, как подорванные. То, что мы заготавливали, это так для поддержки штанов, а еше каждую субботу выделялось шесть человек в парко-хозяйственный день, на дрова. Вот и ходил поэтому, такой угрюмый, Тышкевич. Не позавидуешь. Только за день  сколько на салазках дров надо перевезти, расстояние не близкое и изо дня в день, одно и тоже. Да, весенникам легче, не знают этого кошмара, думали мы.
      Кривов! Сегодня и завтра утром ответственный за обувь. Есть. Бойко отвечал Боря. Это означало, что после отбоя он собирает все сапоги и сносит их вниз в подвал, в сушилку.  Идти надо через улицу. А утром за пол-часа до подъема, дневальный поднимал ответственного и тот дул вниз и тащил на весь взвод назад высушенную обувь. Ночью прозвучала тревога. Вскочив с постелей и кинувшись к печи за обувью, мы ее не обнаружили на месте. Игошин! За мной! Командовал Нор. Никто ничего не мог понять. Пока Нор не принес первую партию сапог из каптерки. Сапоги были из подменного фонда. В казарме пахло гарью. А где наши сапоги?- возмущались все. Строиться рота! Быстро, быстро! – подгонял всех Шибеко. Рота построилась. Сейчас все на улицу. Внизу горит сушилка. Ах, вот оно в чем дело! Будем тушить. Собрав все ведра, багры и огнетушители, встав гуськом, передавали мы из рук в руки ведра наполненные водой. На верху оружейка, как бы туда огонь не вылез. Не вылез. Успели затушить. Огонь бушевал не на шутку, когда приехала пожарка, практически все было потушено. В огонь шли поочереди, нечем было дышать от запаха сгоревших валенок и кирзовых сапог. До утра, возбужденные уже не спали. Обсуждали случившееся. Да и чего там обсуждать и так понятно. Сержанты тоже люди и такие же пацаны. Видно выпить захотели и собрались внизу, в сушилке. Выпили и окурочек, кто –то не затушил. Хорошо все обошлось. Но оружие и боеприпасы, из оружейки, вытащили, пока не затушили огонь. Найти виновных не удалось. Огонь видимо долго тлел, а разгорелся к пяти утра. Тут уж и сильно выпивший, протрезвеет.
       А, через день, всей ротой, провожали домой Толика Шебеко. Надраенный, как медный пятак, красивый и веселый, собирался он домой в Саратовскую губернию, в свой Самойловский район. Толя, подошел к нему Заяц, зайди к моим. Обязательно зайду Колян. Хлопал он его по плечу. Впервые мы видели, как нашего командира, наш сослуживец называл по имени. Ну, что мужики, желаю всем удачи! Громко кричал он и шел в сопровождении наших сержантов по направлению к КПП. Все ребята, служба закончилась. Но он грустил в душе. Все, завтра новая жизнь. Закончилась жизнь по распорядку. Начнется жизнь по принципу, как она обернется. Мы стояли у роты и взглядами провожали Толика, страшно завидуя ему, не понимая его переживаний. На душе стало пусто. Нет Шебеко. Еще вчера казалось, что он будет с нами всегда. А уже его нет. Пустота. Как без него? Чего то не хватает.
      Через день, отправлялся в отпуск Володя Нор и Витя Кирнос. Кирнос был назначен замкомвзводом, вместо Шебеко. Прощание было трогательным, но не душещипательным. Это прощание было радостным, не надолго расставались. И это грело душу. Ведь тоже привыкли друг к другу. А так, как уезжали они в отпуск, то и атмосфера проводов была другой. Атмосфера проводов начальника и подчиненных, когда с обеих сторон, нельзя все выплеснуть наружу, не разводить панибратства. Все близилось к тому, что скоро наш набор будет покидать, свой родной полк, которым он стал за пол - года для нас, а новые курсанты придут уже нам на смену.


                Глава 7.

      И это время неизбежно пришло. Завтра сдаем последний экзамен по специальной подготовке. Боря Кривов, который так боялся, что у него ничего не получиться и его отправят от нас в войска, уже лупил на телеграфном аппарате мастерскую норму, в тысячу восемьсот групп, без единой ошибочки. Не отставали и мы. Все, как то приуныли и уже не больно то балагурили. Чувствовали скорую разлуку. Не может быть много засовцев в одной части. Все, все прекрасно понимали, а раз так, то и радоваться надо тому, хоть человека по два попадем вместе. И то хлеб. Рядом душа родная есть. С кем ты хлебал кисель пол года.
       Пятнадцатого мая сдаем последний экзамен. Вечером на проверке объявили, что поступающие в военные училища остаются при части. Значит отправлять нас никуда не будут. Вот она и еще одна потеря в жизни. Значит пришло время расставаться нам с Мишкой. Казалось бы совсем недавно садились мы в автобус, который отвозил нас на облостной пункт военкомата Саратова. Садились абсолютно  чужие, не знавшие друг друга, а прошло пол года, и мы уже не представляли себе жизни друг без друга. Расстаемся значит Саня, говорил протяжно Мишель. Да Миша, видно расстаемся. Я думал нас вместе с вами отправят. Тогда уж точно мы попали бы вместе, а тут видишь, как все обернулось. Не хочешь оставаться Сань? Один не хочу. Скучно без вас будет. Привыкли. Вот и мне не хочется уезжать. На следующий день всех ребят переодевали в новую полушерстяную одежду. Все понятно, едут за границу. Весь наш взвод летел за кардон. В Союзе оставались двое. Макей- балаболка и Серега Ерочкин. Им выдали новую хлопчатку. Остальные в новом п/ш и юфтевых сапогах щеголяли перед нами, ожидая отправления на аэродром.
       Самолетом, сегодня ночью летим, рассказывал мне Мишка. Уже инструктаж прошли. Вечером сажают в машины, до аэродрома в Кречевицы, а оттуда транспортным самолетом в Группу Советских войск в Германии. Ну Миша, хоть мир посмотришь. Но ничего не влекло моего Мишку. Никакие заморские страны. Он так же тяжко переносил в себе последние минуты, проведенные вместе, перед расставанием. После ужина, по команде, все построились. Был зачитан приказ и мы начали прощаться. Машины длинной колонной выстроились за учебным корпусом и магазином, в который мы частенько забегали за молоком и пряниками. К машине!- прозвучала команда и мы наспех обнявшись со всеми, попрощались. Душой мы сейчас, все оставшиеся, были с ними, со своими пацанами. Заводи! И машины медленно, колонной, одна за другой, тронулись в путь. А мы стояли и долго смотрели им в след, пока последняя машина урча мотором не скрылась из нашего вида, за небольшим плавным поворотом.
      Ну, что загрустили мужики?- раздался задорный голос Витька Рихтера. Скоро и мы поедем. Нас отправляют на подготовку, перед поступлением, в Ленинград, на полтора месяца. Так, что через неделю и мы уедем.
      Тем временем первая молодежь, уже уверенно обживала кровати не успевшие остыть от тел наших друзей. Такие же беспомощные и настороженные, они тыркались из угла в угол не зная, что делать. Теперь уже мы для них были недосягаемыми величинами и между нами и ими была пропасть, размером то всего в полгода солдатской службы. Но это много. Ох, как много. Вновь прибывший личный состав, со своими нравами и характерами, быстро укомплектовывал нашу роту. Утром старшина роты вызвал нас всех к себе. Через неделю отправляю вас в Ленинград на подготовительные курсы, а пока, что бы были при деле, дам вам всем вновь прибывших курсантов и будете вместе с ними заниматься хозяйственными работами. Когда дошла до меня очередь, все стало ясно. Буду заниматься заготовкой сена для части. Старшина деловито выделил мне шестерых курсантов и поставил задачу. Задача простая. Трое с четырех утра и до обеда косят траву, а после обеда, косят другие. Задача моя простая, смотреть, чтобы не сачковали. Задача ясна?- спрашивал он нас. Так точно ответил я за всех. И старшина оставил нас одних. Товарищ рядовой, обращался ко мне несмело один из новобранцев, когда начнем? Прямо сейчас и начнем. Первые трое отдыхают, а мы сейчас и выдвигаемся. Подгонять никого не надо было. Выделенные ребятки были из деревень. Работа знакомая. Совести хоть отбавляй, а тут уйдешь в работу с головой, как будто бы дома. И работа закипела. На следующий день получив в столовой дополнительное питание, в состав которого входил шмат сала, луковицы и два батона вкуснейшего белого новоселицкого хлеба, отправились мы на работу. Раннее солнце багрово всходило над лесом. Светало. Утренняя роса освежала босые ноги. Ну, что ребята, вперед! Родина мать нас не забудет. Вы пока работайте, а я прилягу, вон в той копешке. Вы то к обеду поменяетесь, пойдете отдыхать, а мне не досуг, с другой группой сюда. Так уж не обессудьте. Если какие вопросы есть, сразу ко мне. Договорились? Договорились товарищ рядовой. Ну вот и славненько. Да, чуть не забыл. Между делом секите по сторонам и если придет прапорщик проверять, быстренько меня поднимете. Часиков в десять, рубанем доппаек. Последние слова потонули в восторге. Ничего так не хочется в армии первые полгода, как пожрать вволюшку.
      Товарищ рядовой, тряс меня за плечо солдатик. Замполит роты идет. Где? Вскакивал я. Не волнуйтесь. Далеко еще. Молодец солдат. Выйдет из тебя толк, одна бестолочь останется, повторил я  ему слова своего отца, довольный собой. Дуй, продолжай косить. Да, кстати, как там норма, натягивая сапоги спрашивал я. С нормой все в порядке. Будь спок. Отвечал боец. Озарив своим взором покос и оставшись довольным, выдвинулся я навстречу замполиту. Товарищ капитан, группа из четырех человек занимается покосом, старший команды рядовой Малюгин. Ух, навалили, навалили то! Не сдерживая себя, радовался замполит. Молодцы! Не ошиблись мы в вас, что отправляем в военное училище. Чувствуется рука. Уже шутил он, глядя на мою сонную рожу. Как ребята? Молодцы!- бойко отвечал я. Продолжайте в том же духе. Закончим покос, от командира части благодарность получите, за хорошую работу. И замполит удалился. Проверок у нас больше не было. Покос мы закончили вовремя, прямо перед моим отъездом. Но благодарности от командира части мы не получили. Но не в этом дело. Будут еще благодарности. Утром нас отправляли в Ленинград. Солдаты, которые работали на покосе, провожали теперь уже меня до КПП, с завистью в глазах. За неделю, теперь уже я, для них стал и папой, и мамой. И теперь уже они не представляли, как обойдутся без меня. А мы, веселые, покидали свой полк. Практически навсегда. Нас уже здесь больше ничего не держало, не было уже в нем наших товарищей и друзей. Окинув территорию полка последним взглядом, садились мы в подошедший автобус, который вновь отвозил нас в Новгород. Вот и начиналась уже наша армейская самостоятельность. Теперь сами без командиров. До свидания Новоселицы.


                Глава 8

        Рано утром были в Ленинграде. Пьянящее чувство свободы не покидало нас. Здорово же мужики на гражданке жить! Опять разрезал тишину и задумчивость каждого, голос Витька. Здорово! Соглашались мы. Он как будто бы прочитал наши мысли. Но высказал их первым. Дальше как добираемся, куда нам там надо? Дальше на автобус и в Парголово. Часов в десять утра были на месте. Дежурный офицер отправил нас в нашу казарму. Товарищи солдаты, вы прибыли первыми, там еще никого нет. Прошу соблюдать порядок. Документы  сдать мне. Столовая вон там, показывал он рукой. Сегодня отдыхайте, а завтра за вами закрепят офицера. Учебные группы сформируют завтра. Занятия начинаются послезавтра. Не успели мы еще осмотреться, а в казарме уже было человек пятьдесят. Народ прибывал.
      Обустроенная парголовская учебная дивизия, представляла из себя, не понять, что. Здесь были и моряки, и летчики, и артиллеристы, и конечно пехота. Куда уж без нее матушки. Вобщем, как в писании сказано - каждой твари по паре.
      Рота, строиться! Нас было человек двести. Вышел капитан. Я буду вашим командиром в течении  полутора месяцев. Я капитан Звягин. Со всеми вопросами ко мне. В  любое время, немного помолчав добавил он. Завтра начинаются занятия, а сегодня наводим порядок в казарме. К обеду объявили группы. Моя оказалась самой малочисленной. Нас всего было шесть человек. Два кандидата в Ульяновское - горючники, один я - Вольское и еще трое, непонятно куда. Дни были забиты  до предела. Преподаватели были гражданские, а желание заниматься было у всех. Готовили хорошо. По ночам карты. Ох уж эти белые ленинградские ночи! Разве ляжешь спать в эти годы, когда на улице светло, как будто раннее утро. Вот и дулись в карты до полуночи. Мужики, атас! Дежурный по части идет! Все замирало на время и продолжалось после ухода офицера. Саня, давай сыграем. Кроме игры в дурака я  ни во, что играть не умею. Да и то спасибо папе, научил –острил я, вызывая общий смех. Вот в футбол, хоккей, пожалуйста. Ууу- звучало протяжно в ответ. В это мы не играем. Опять раздавался смех и игра продолжалась. Под утро засыпали все. А с утра подъем и как будто бы не было бессонной ночи, все на ходу и на ногах. Полтора месяца, с пребываниями в кинотеатре «Великан» и на парголовских озерах, с песчаными пляжами, пролетели незаметно. Пора возвращаться в часть. Получив проездные документы, отправились по своим частям. И опять мы сблизились со своими ребятами из части. Хотя за полтора месяца разбивших нас на группы, мы реже общались, чем обычно. Ну, что пацаны, домой, в часть! Домой! Нетерпелось вновь почувствовать волю.
      В часть прибыли к обеду, в приподнятом настроении. Подходя к роте, около курилки, увидели своих сержантов. Володя Нор, Кирнос, Ильин, наш уже Сашка Петров в чине ефрейтора, стояли и курили обсуждая нас, завидев издали. И куда делась доброта наших сержантов. А, офицерики пожаловали, с ехидцей в голосе процедил Ильин. Надо сказать порядочная сволочь. Рядом стояли и курили вместе с ними молодые курсанты. Создалось неловкое положение. В конце, концов мы же не гуси. Издевательские нотки продолжали сквозить в каждом слове. Ребята изголялись. Дальше терпеть было нельзя. А какое ваше собачье дело? Вскипел я. О! Смотри, голосок прорезался. Не зря в офицеры засобирался. Засобирался – буркнул я. Вечером мы не встали на вечернюю проверку. Мы не были в списках части, так как все документы нам  должны были выдать завтра на руки. Оставалось только переночевать и убыть к новому месту назначения. Вскоре раздался голос Ильина. Я не понял, а чего это черпаки на проверку не встают? Офицерами что ли уже стали? Стадность . Никуда от нее не уйдешь. Наш однокашник Сашка, Володя Нор и Кирнос мгновенно поддержали его, не говоря уже о сержантах с других взводов роты. Мы в это время умывались и готовились ко сну. Ну- кА, иди сюда черпак, орал Ильин. Низкого росточка, с шикарной шевелюрой, красивый, и ужасно мерзопакостный, изо всех. Подойдя ко мне, он резко саданул мне под дых. Сгруппировавшись, я мгновенно нанес ему ответный удар в челюсть. Удар пришелся впору и приложился я неплохо. Отлетев метра на два и плюхнувшись на кровать, потеряв временно ориентацию,  он завизжал как резаный поросенок. Эх, Витек, Витек! Таких как ты, у нас к себе, на пушечный выстрел не подпускали. У нас на улице все делалось молча. Серьезно. Без поросячего визга. Видя, как падает авторитет сержантского состава перед личным составом, налетели на меня человек шесть и били серьезно. Между ними шнырял Витек Ильин и как шакал, старался ударить побольней. Зажавшись в углу около своей кровати, отходя  понемногу, приходил я в себя. Обидно было не за то, что избили. Обидно было за унижение, нанесенное мне перед молодыми солдатами. Да и бить то толком не умели. У нас так не били. Удовлетворенные собою, сержанты продолжали вечернюю поверку. Саня, как ты? Подошел ко мне Витек Рихтер. Нормально Витя, прохрипел я. Все пучком. Но на проверку я так и не встал.
     Встав по подъему, мы отправились в штаб за своими документами. Отдав мне документы и проездные, заместитель начальника штаба с теплотой в голосе произнес. Учитесь, заканчивайте училище и приезжайте к нам служить. Спасибо. Отвечал я. Тогда я не знал, что в такие части служить по распределению, без протекций, не попадают.
    Забрав документы и свои нехитрые пожитки в вещмешке, отправился я вновь из части в училище, теперь уже действительно в последний раз окинув взором  на прощание свой полк. Теперь уже навсегда. Но я об этом  не знал. Надо было еще поступить в училище.



                Часть третья

                Глава первая.

    
      В одиннадцать часов дня, поезд медленно подкатывал к перрону Ленинградского вокзала. Жизнь в Москве бурлила. Распрощавшись наскоро с ребятами, отправились мы по вокзалам. Кому куда. Мне на Павелецкий, поезда на Саратов идут оттуда. Прощайте ребята! Счастливо Вам! Пожелал я им. Мы обнялись в последний раз и разъехались по разным сторонам. Кому куда. Не оглядываясь назад. Кое как добравшись, весь в поту, я не предполагал какой еще ужас ждет меня впереди. В жаре и страшной сутолоке, шнырял народ, как молекулы в броуновском движении. Понять, что - то было невозможно. Развесив уши, стоял я и созерцал все происходящее, пока не подошел ко мне такой же собрат солдат, только со стройбата. Куда едешь?- без предисловий спросил он. В Саратов. Леха, протянул он мне руку. И не ожидая, когда я на зову себя, уже продолжал. Как добираться думаешь? Пока не знаю. Поездом. Сейчас пойду в кассу. Бесполезно. Я уже там был. Билетов нет, и не будет. Видишь, сезон. Все в отпуска едут. Нам кстати с тобой по пути. Мне, правда, поближе. В Тамбов. Так, что едем вместе? Конечно, согласился я. Да, как  бы вспомнив, спросил он: - Тебя как зовут? Саня. Шура, значит. Едем вместе? Едем то, едем, но на чем? Сам говоришь, билетов нет и не предвидится. Делаем так, продолжал он. Сейчас идем к поезду. Народ прет валом и самое главное проскочить в  вагон. Заходить будем по очереди. Сначала один. Затем второй. Как только зайдешь в тамбур, тут же заходи в сцепку между вагонами, где гармошка. Я уже сюда так ехал с Ярославля. А проводники? Проводники –херня. Если будут спрашивать и заглянут к нам, с какого вы вагона? Укажем на противоположный, а если с другого вагона, то наоборот. Чувствовалось у моего нового знакомого, богатый жизненный опыт за плечами. Глаза его не оставались ни на секунду на месте. Они сверлили и буравили все  что им попадалось. Все понял? Все. Тогда пошли, только по бурому. На входе в вагон, стояла невообразимая толпа, уехать без билета, через проводника, была масса желающих и страждущих. Проводнику было некогда. В его глазах сверкали деньги. В уме он видимо уже подсчитывал свой барыш. Поэтому на бедных солдат толком никто не обратил внимания. Прошмыгнув первым, Леха вскоре исчез в проходе, хотя сделать это было крайне трудно. Тамбур кишел, как муравейник. Проделав через некоторое время тоже самое, мы встретились с ним в сцепке. Там было спокойно. Секешь! Кайф какой. Там все забито, а тут мы с тобой вдвоем. Во бараны! Счастливый восклицал Леха. Шуран! Закуривай, протягивал он мне мятую и потную пачку сигарет « Прима», зажатую в руках. Я тебе говорил, все путем будет. Не ссы, доедем. Мне, правда, недалеко. Через шесть часов буду в Тамбове, а тебе подальше, но как нибудь разберешься. Не маленький, хрюкнул он. Бывает так, встретишь человека, еще пол часа назад ты его не знал, а тут, как будто бы всю жизнь его знал. Легко с такими обормотами. Тамбура с обеих сторон были забиты полностью. Наконец поезд тронулся. Через полчаса добрались и проводники. Они проверяли билеты в тамбурах. Усевшись на свои вещмешки поудобнее, курили мы «приму» под гулкий стук колес, набирающего ход, поезда. Наконец открылась дверь. Вы с какого вагона? Оттуда, не глядя на проводника, указал пальцем в обратную сторону Леха. Понятно, процедил проводник и захлопнул дверь тамбура. Проводник с соседнего вагона, нас беспокоить не стал. Увидев через стекло, двух сидящих солдат, он возвратился с трудом сквозь толпу к себе в вагон. Через три часа езды мы ничего уже не слышали, кроме стука колес, но это было не главным. Сильно затекали ноги. Мы вставали. Нас мотало из стороны в сторону, мы вновь садились. Саня, это все ерунда. Че думаешь, им лучше, показывал он на окошко. Мы с тобой хоть сидим иногда, а они все время стоят. Через четыре часа езды начал потихоньку освобождаться тамбур. Ну Саня, теперь пора и в тамбур перебираться, теперь не выгонят. У нас все же есть требования. Выйдя в тамбур и сев на пол, растянули мы свои ноги и не было в жизни ничего слаще этого момента. В тамбур никто не выходил и не курил. Видимо до такой степени устали ото всего, что народ просто не тянуло курить, а хотелось отдохнуть. Были рады своему месту. Через минут двадцать Тамбов, изрек Леха. Я Шура выйду, а ты заходи в вагон, лезь на третью полку и спи там. Тебя никто там не тронет и не увидит. Понял? Понял Леха. Я уже и сам подумывал. Жду, что вот тебя провожу и залягу в берлогу.
      Распрощавшись с Лехой, полез я на чемоданную полку сбросить усталость и проспал там до самого Саратова.  Поезд мирно отстукивал последние метры своими колесами, приближаясь к перрону. Жрать солдату хочется всегда, а здесь особенно. Со вчерашнего дня, с самого утра, не было маковой росинки во рту. Хоть пирожок на вокзале купить. И денег нет ни хрена. Пора вещички собирать и на выход.


                Глава вторая.


         Вот он и Саратов. Жмурясь от яркого  солнечного света, выходил я из вагона. А в голове подсознательно, как черт засел, крутилось. До Вольска сто пятьдесят километров. До Балашова двести. Дома друзья, родители. Почти восемь месяцев не виделись. Не рвануть ли на денек домой. А, была, не была. Поеду. Вышел на противоположную сторону и стал в кассу на автобус. Билетов, как всегда не оказалось. Пойду к водителю, может возьмет. Не взял. Что делать? А домой охота, аж под ложечкой сосет. Кому в Балашов? - услышал я голос.  Обернулся, сзади меня стоял крепкий мужичок, лет сорока, зазывая пассажиров. К нему подошла женщина. Сколько стоит?- спросила она. Десятка. Я еду. Погоди чуток, может еще кого подхвачу, а ты иди пока вон к той белой «Волге». У меня всего трояк. Что делать? Все же решился. Возьмете меня, у меня денег нет, всего трояк, но я дома рассчитаюсь. Садись солдат, усмехнулся он. И мы поехали. Еду к своему сыну- говорила женщина. Он служит в ШМАСе в Балашове. А сама я с Дагестана. А ты откуда. А я с Балашова, а служу в Новгороде, еду в училище поступать. Решил домой заехать. Молодец. Одобрила она. Подожди, воскликнула тут же, и начала доставать из сумок фрукты. На, кушай. Сыну везу. Поди тоже отвык от этого. Отвык. Спасибо. Через четыре часа мы подъезжали к Балашову. Сердце защемило, комок подкатил к горлу. Вот они все знакомые родные места. Как будто бы и не уезжал никуда. Вот он комбинат плащевых тканей, вот военный городок, где выходила женщина, а вот и дом родной на пересечении улицы Народной и Орджоникидзе. Все утопало в зелени, конец июня. Какая же красота. Здравствуй родной город, здравствуй дом родной, вот и свиделись. Подождите, я сейчас принесу деньги, и бегом бросился домой. А дома никого. Вот тебе и суббота. Где же все. Бегом во двор. Теть Маруся здравствуй! - кричал я на ходу. Моих не видела. Мать на работе , а отец на крыльце у Лукиных сидит. Беги, целуя меня на ходу, кричала она мне вслед. Папа! Скорее давай десять рублей, отдать надо. Ты откуда?- опешил отец, ничего не понимая. Из Саратова. Скорее. Машина ждет. Пойдем, пойдем и отец заспешил домой. Не успел я отдать деньги, а ко мне во весь опор бежал Славик Лукин, тиская сходу. Какими путями Санек? В училище еду Славик, решил вас навестить. Молоток! Ты знаешь сегодня и Серега рано утром из Вазиани приехал, тоже с тобой едет поступать. Точно? Точно. Он уже дед. Фраер такой! Картуз набок. Разберемся Славик. О чем разговор. Конечно разберемся, посмотрим, кто тут дед. И мы оба счастливые засмеялись. Зашли в дом, отец налил нам пепси-колы, редкой штуки по тем временам. Сестра привезла в стеклянных бутылках полулитровых с Кавказа, где училась в Пятигорском фармацевтическом институте. Хороша вещь с жары, прокряхтел Славик с довольной улыбкой. Да ответил радостно я, не нарадуясь друг другом, уж больно соскучились.  В это время в гражданской одежде и моей фуражке в зал  незаметно входил с улыбкой на лице Серега Лукьянов. Ну, что встретились? А друга своего забыли? Ворчал он с порога.  Серега!- радостно воскликнул я. А кто же еще? Да забыл друга, продолжал подкалывать он. Я как приехал так сразу к Славику по дороге, даже домой не зашел, а вы сидите. Серега только водички зашли попить и думали к тебе, а ты сам приперся. И мы все дружно расхохотались. Отец сидел в углу на стуле и радостно смотрел на нас. Эх жалко нет Сливы и Муська, а то бы все вместе были бы. Да, братана вот сейчас только весной забрали. В стройбат попал. А Мусек в Чехословакии. Да я знаю, он мне писал. Шоферит там. Давай ка Шурик, переоблачайся в гражданку. Хлебнем немного гражданской жизни да волюшки.
        Сестра принялась радостно накрывать на стол. Ребята, сейчас я к бабушке с дедушкой сбегаю и назад, а то потом времени не будет. Прибегу, посидим. Давай Санек, давай, беги скорее, только недолго, мы тебя ждем.
        Припустив рысью, бросился я к бабушке с дедушкой. Мгновение, и я там.
Бабушка! кричал я с порога. Сашетька! Откуда ты? Светилась счастьем она, ничего не понимая. Вышел дед. Ох, едрит твою мать, откуда ты. Еду в училище поступать дедушка, всего на денек заехал и бегом к вам, а то времени нет. Вот молодец! Ну ка бабушка накрывай на стол – давал команду дед для приличия. Бабушка и так уже все собирала. Бабушка я не хочу. Как не хочешь? А мысли все с ребятами. Ждут ведь. Садись, садись, вторил дед. Налив по чарке,  выпили мы с ним за все хорошее, пригубила и бабушка, но ни пила, для приличия, как водится. Осознавая  мое положения, списывая все на молодость, они то меня понимали. И как не хотели меня отпускать, но ничего не сделаешь. Такова доля дедов и бабушек, отцов и матерей. В этом возрасте ближе друзей нет никого. Все  это понимая, они вместе со мной радовались нашей дружбе. Бабушка, дедушка, я побежал, как бы извиняясь оправдывался я. Меня там ждут. Ну беги, беги. Зайдешь еще. Постараюсь бабушка, не знаю, как получится. Заходи  Сашетька, прижимала меня она к себе боясь отпустить. Дед стоял рядом со слезами в глазах. Убегая от них, оглянулся назад, на мгновение, перед поворотом, который затем скрывал меня от них, как прорезало, оглянулся. Так и есть, ох уж эта бабушка, она крестила меня вслед.


                Глава третья.


        Мужики, чуть свет и я у ваших ног, запыхавшийся, весь в мыле стоял я перед своими друзьями. Да, не прошло и полгода, протянул Серега, состроив гримасу длительного ожидания. Сами понимаете, раньше не мог. Конечно, а мы тут слюной чуть не подавились, глядя на стол в ожидании тебя. Славик, то ничего, а каково мне, как и тебе не балующемуся в последнее время разносолами. И мы снова весело и дружно расхохотались. Все ребята за стол, хлопотала сестра. Ладно Валюшка, не суетись, мы тут и сами разберемся, садись лучше сама. Я то сяду, не сдавалась сестра, вы на меня не глядите. Я дома. А вы в гостях. И мы снова все смеялись от души.
       Засиделись, разговарились, тут и вечер. Как наши то ребята, что слышно?  Спрашивали мы у Славика. Все нормально и Славик дотошно доводил до нас все новости, которые мы не знали. Чикалик пришел из армии. Дуркует на танцах. Все лбом по железным ящикам бьет. Молодежь пугает. Это на него похоже и мы рассмеялись вновь. И мы вспомнили, как где то до седьмого класса играл с нами в хоккей Вовка Чикалов, но однажды зарядил ему нечаянно в лоб шайбой поставленным кистевым броском, Славик. Хорошо клюшки берегли, недостать было, поэтому щелкали редко, но от души. Упал Вован, забился в конвульсиях, бросил клюшку и ушел. Больше он с нами в хоккей не играл. А так парень хороший. Душа простая. Бесхитростный. Да чуть не забыл, давно уже, Женьку Щербакова зарезали. Как зарезали? Женька Щербаков был старше нас лет на шесть. Закончил Камышинское строительное училище. Был командиром взвода. Призывали в стройбат разных, и тех кто отбывал, небольшие сроки заключения, а проще шпану. Серьезных не призывали. На Новый год в кругу семьи встречал наш Женя  праздник, с только, что народившейся дочкой. Прибежал дневальный. Товарищ лейтенант в роте бардак, все перепились, командир роты ничего не может сделать, послал за вами. И Женя побежал в часть. Привели роту в порядок и почти успокоили, а двое схватились и бежать. Он в догонку. Захватил обоих. Завалил за территорией части. Один достал нож и перерезал ему на ногах сухожилия, а сами бросились бежать. Мороз был сильный. Народу на улице никого. Сколько мог полз на руках Женька, пока не истек кровью и не замерз. Нашли глубокой ночью. Спасти не удалось. Ну ладно о грустном, пойдем мужики на танцы, вставил Славик, поднимаясь из-за стола. Спасибо дядь Витя, спасибо Валюшка. Не за, что откликался отец. Приходите. А то Сашка ушел в армию и никто не приходит, один только Славик иногда, по соседски. Валюшка, ты идешь с нами? Нет, я с девчонками пойду, идите сами.
        Братушки! – орал Вовка Чикалов, оглашая комбинатовскую танцплощадку. Откуда вы взялись? С неба упали. Мы же не как ты стройбат. Мы же летчики, смеялись мы. Это, которые на севере лед ломами колят? Не остался в долгу Вовка, подстраивался под нас . С волосами до плеч, бородой и усами он выглядел довольно внушительно. Не зря его побаивались. Ты говорят тут, молодежь пугаешь?- спросил с улыбкой Серега. Я их Лукьян не пугаю, они сами меня бояться, а вернее уважают. Я же дедушка, не то ,что вы, а дедушку надо уважать. Знаешь как в армии? Продолжал он. Били меня крепко. До поры, до времени. А потом моя очередь пришла. Идем в баню. Я и говорю молодому, а ну кА, попарь деда. Развалюсь я на полатях, а он меня нахлестывает веничком. Хорош,- говорю. Теперь давай я тебя. Тот губу отвесит, как же дед парить будет и разваливается на полатях, а я его как охерачу веником опущенным не в холодную воду , а в кипяток, визжит как резаный поросенок. Больше париться не хочет. Или говорю, молодому, а ну, напугай деда. Тот мнется. Че боишься, пугай. Ууу. Негромко и несмело, пугает его молодой. Так деда не пугают. Пугать надо резко. Понял? Осмелев и набравшись духу, молодой издавал оглушительный выдох и тут же получал в лыч. Деда пугать нельзя. Запомни сынок. Вот таким был Вовка.
        Теперь он стоял перед нами и неподдельно радовался нашей с ним встречи. Это дело надо обмыть. Тут рядом мой любимый напиток продают, Кавказ- портвешок . Хорошая штука. Засодишь пару штук по ноль семь и нормально. Ждите, я сейчас сгоняю. Подозвав к себе своих молодых янычар и поставив задачу, он опять переключился на нас. А вино. Ща припрут. Точно? Точнее быть не может. И действительно, через некоторое время они перли и мы дули его из горла. А менты? - спрашивали мы. Не ссыте, менты свои. Все наши мужики. Витька Мурый, Шарыга. Вобщем если появятся, нас они не берут. Как наши пацаны? Кто в армии, как вы, а так в основном сидят. Шикал, Гриня, Абрам, Кузя. Все там уже не по первой  ходке. Выйдут в рог кому ни будь дадут и опять садяться. Но вот по второму разу уже много дали, по пять лет. Ладно Володь, пойдем мы домой, завтра рано уезжать нам с Серегой. Я с вами. А на хера вы едете? Не надоело. Вот здесь свобода. Несет вас, хрен знает куда. Скажи им Славик. Ну, а вообще это ваше дело. Соглашался он. Ладно пошли.
      Рано утром, вдвоем с Серегой мы покидали наш любимый город. Время не ждало. Надо было ехать. Хорошо и так, хоть дома побывали. Поздно вечером были в Вольске.


                Глава 4


            Публика была разношерстная, но своя в доску. Все солдаты. Легко и просто. Сходились мгновенно, но нам с Серегой была лафа. Мы друзья детства. Нам легче. Через три дня экзамены. Саня, ни хрена я ничего не знаю, не знал, а тем более, что и знал все забыл – ворчал с усмешкой  мой друг. Серега, вас что не готовили? Кто нас готовить будет в горах. Я же с гор спустился, как снежный человек дремучий -смеялся он. Серега главное сдать на тройки. У солдат конкурса нет. Да и тянут их. Только тройки надо получить. Я тебе помогу. Заходить будешь первым, а я следом и сразу же кидаешь мне вопросы. Понял? Понял. Кину, если получится. Получится если захочешь. Сидели мы около озера и размышляли вслух, поглядывая в книжки. Первый экзамен сочинение. Приехали, -сумрачно бормотал  Серега. Двадцать ошибок минимум. Списывай у меня, слово в слово. Все равно не будут разбираться, кто у кого списал. Садимся вместе, понял? Да понял. Замучил ты меня уже- вздыхал тяжко Серега. Программу минимум Серега выполнил на все сто. Я получил пятерку за сочинение, четверку за грамотность. Серега получил на бал ниже. Где то дал маху, все таки ошибся. Нормально. Радовались мы. Нормального мало. Здесь хоть содрать можно было, а как дальше. А дальше, как я тебе говорил. Ты заходишь первым , я иду за тобой. Ладно, задолбал уже. И так все понял. А понял. Тогда не гунди.
         Через три дня сдавали математику. Простейшие три вопроса, на уровне начального десятого класса. Серега пошел первым. Через некоторое время вошел и я. Серега морщил лоб, надувал щеки и ничего не понимал, что делать. Взглянув на свой билет и определив, что на него я отвечу даже без подготовки, все мое внимание переключилось на Серегу. Серега не сробел, протолкнул записку с вопросами. Быстро решив ему и с трудом передав назад, я успокоился. Хватило времени ответить и на свои вопросы.  Серега выходил отвечать. Вопросов не последовало, а на один дополнительный вопрос, закатив глаза в потолок и состроив мученический вид, якобы, что то вспоминая и не дождавшись ответа, преподаватель искренне закатил ему от всей души твердую тройку. Я где то тоже напортачил, слишком был уверен в себе, это и подвело. Ход правильный, а в вычислениях ошибочка. Хорошо. Отметил экзаменующий. За дверями ждал Серега. Ну как? Четыре шара. Молодец. И у меня три шара. Если бы не ты, мне –кранты. Не сдал бы. На мосту химия Серега! Здесь попроще, как ни будь с божьей помощью вылезу, уверенно высказал свое мнение Серега. Пойдем готовиться Серый. Пойдем Санек. И опять три дня подготовки. Вечерами лежали в кроватях и вспоминали наше общее прошлое. Саня, как хочется домой. Тебе то еще год с лишним служить, а мне то уже через три месяца домой и вот она сладкая жизнь на гражданке. Работа на комбинате, вместе со Славиком, вечером танцы, девчонки. А здесь еще четыре года трубить. Серега отпуска будут. Что отпуска? Десять дней зимой и месяц летом. Жить Шурик охота. Мне нечего было возразить своему другу. Настроение у меня было таким же, но я держал себя в руках. Все Серега, хорош. Давай спать. Давай.
        Химию действительно сдали легко. Сказался высший класс нашей преподавательницы Анны Ивановны Кузнецовой, Косой, как мы ее звали меж собой. Она преподавала нам в седьмом и восьмом классах, но основы заложенной ей нам вполне хватило. Не знать предмет у нее было нельзя. Выдавит, выжмет из тебя все. На этот раз Серега не сигналил. Сдал сам на тройку, а за ним и я на пятерку. Ну, что Серега последний рывок? Серега, что то промолвил в ответ без особого энтузиазма. Что за хандра? Пойдем готовиться к физике. Серега не отходил. Сидя в тени деревьев на том же самом пруду с бассейном и глядя на лениво проплывающих в воде откормленных карпов, Серега продолжал анализировать ситуацию и кажется совсем потерял интерес к поступлению. Нет Саня. Не хочу я поступать. Ты чего Серега? Ты Шурик поступай. Я вижу ты хочешь, а то бы я тебя давно сфаловал уехать отсюда. Я все таки поеду назад в часть, а через три месяца дембель и блага жизни на гражданке. Ты чего Серега? Давай сдавай. Не хочу. Встретимся мы с тобой Саня, лет этак через двадцать. Ты будешь подполковником, все у тебя будет хорошо, и семья, и дети. Вобщем будешь успешным. Встретишь в отпуске меня, забулдыгу и пьяницу, ну не пьяницу, а обыкновенного работягу, может тогда я и пожалею обо всем, но не сейчас. И Серега отвалившись назад захохотал во весь голос. Козел ты Серега. Хорош дуркавать. Давай сдавать физику. Ведь последний экзамен. Ладно. Давай так договоримся сдам последний экзамен, будет по твоему, будем вместе учиться, не сдам. Значит так и надо.
        На физику шли с тяжелым настроением. Серега пойдешь сдавать гражданскому, а я пойду к полковнику, он зверюга какой то. Кто не выйдет два шара. Сам то не боишься. Не боюсь. У меня уже две пятерки и четверка, не зарежут, пожалеют. Все равно посмотрят на оценки. Ну давай. И Серега пошел первым. Но тут произошло то, чего никто не ожидал. Полковник на время покинул аудиторию. А вскоре , уже в его отсутствие зашел и я. Когда я сел с билетом за стол, Серега с виноватым видом сигналил мне руками, сводя и разводя ими в  разные стороны, что он приплыл. Давай вопросы! Сверлил я его взглядом. Товарищи тихо! Я сейчас удалю вас из класса обоих, не выдержал преподаватель. О какой то передаче вопросов, можно было уже и не думать. Мы были на крючке. В это время зашел полковник. Кто следующий, прошу ко мне. Следующим был Серега. Взяв его писанину и повертев в руках, полковник вынес вердикт - плохо. Я, смотрю, вы абсолютно не готовы. Серега не возражал. На его лице витала улыбка. Слава богу отмучился. Как же все надоело. Я уже размещался на стуле у гражданского преподавателя. Ваш товарищ заплыл, посмотрим, как у вас дела. А, неплохо. Задав еще пару наводящих вопросов, он поставил мне крепкую четверку. Впредь будьте аккуратнее и воспитание. Я покраснел до корней волос. Желаю вам удачи. Весь груз мигом упал с плеч. Все с этими баллами хоть куда, тем более солдат принимают вне конкурса. Серега ждал меня за дверью. Ну, что олух царя небесного. Что не мог по тихому записку протолкнуть. Не хотел Саня тебя расстраивать. Если бы мы с тобой не поступали, я бы уже давно отсюда уехал. Мне уже тут все порядком надоело. Что я? Солдат первогодок. Это тебе еще, как медному котелку трубить. А у меня сейчас в части самая лафа. Отдыхай и готовься к дембелю. Не обижайся на меня. Я давно все решил. Я был опустошен. Радость прошла. Опять друг покидал меня. На следующий день получив документы Серега отбыл к себе в часть. Если получится заеду домой. Денька три побуду. Если узнают в части, посижу на губе. Ну давай Санек. Мы обнялись крепко и расстались на КПП. Пиши письма Шурик, со своим новым адресом, кричал он мне с той стороны забора. Напишу Серега, обязательно напишу. В горле стоял комок.




                Глава 5.


        Пришел наш ротный, майор Волков. Готовьтесь ребята. Завтра мандатная комиссия. И мы одновременно окинули глазом расположение роты. Нас оставалась от двухсот человек, четвертая часть. Свернутые туго матрацы, напоминали нам о былом веселье. Теперь все было тихо и безлюдно. Все, готовьтесь к завтрешнему утру. Мандатная комиссия назначена на десять часов. Вольно. Разойдись. Весь вечер готовили обмундирование и сдавали лишние постели. Малюгин, на выход!- Кричал дневальный по роте. Кто бы мог быть? Кому я нужен? На входе стоял Вовка Еремин, друг моей сестры, блестя вставными золотыми каронками , улыбаясь во весь рот, он ждал меня. Одетый в повседневную офицерскую форму, он весь сиял. Вовка! А ты чего меня не нашел? Я только сегодня узнал, что ты здесь. Все нормально? Сдал? Сдал Володя, сдал. Молодец. Завтра мандатка. Просись в вещевую роту. Она одна на курсе и еще четыре продовольственные, а впрочем разницы никакой. Ты то как? Сегодня  выпустились. Сейчас в ресторан идем. В столовой уже посидели. Это теперь на всю ночь. Куда направляют Володь? В Москву. Здорово! выдохнул я. Нормально,- скрывая радость ответил он. Тебе, что нибудь надо? Нет Володя . Ничего не надо. Привет моим передавай. Это обязательно передам. Сестра дома? Да, дома, на каникулах. Пойдем, я тебя провожу. Да не надо. Пойдем, пойдем. Мимо проходили курсанты и отдавали Вовке честь, он им отвечал тем же. Как здорово! Все для него закончилось. И меня снова потянуло домой. Так же, как и с Серегой распрощались мы на КПП и я нехотя отправился в казарму. Вечерело и солнце заходило за сопки.
       В десять утра, как и полагалось началась мандатная комиссия. Заходили по одному. Начищенные и наглаженные, четко подходили строевым шагом и докладывали. За столом сидела комиссия. Где служили? Я коротко отвечал. Где хотели бы учиться? Спрашивал полковник в парадном кителе кремового цвета. В морском батальоне. Все сидящие переглянулись. А почему вы назвали меня полковником, а не капитаном первого ранга?- задал он мне вопрос. Покраснев, я ответил, что у него погоны с красными просветами, а у моряков они желтые. Правильно. Но в морской батальон мы вас отправить не можем. С этого года набор моряков производиться в Горьком. В душе меня передернуло. В летчики не попал из-за зрения, так на тебе еще и в моряки не попадаю. Сердце екнуло. Так, что выбирайте или в продовольственную роту или в вещевую. Тогда в вещевую. А почему в вещевую? Друг в вещевой учился. Выпустился в этом году. Туда надо высокий балл. Смотрел на меня испытующе полковник. Рота одна. Продолжил он после небольшой паузы. Я молчал. А впрочем, у вас балл то, высокий. Хорошо, мы учтем ваши пожелания. Свободны. Ждите распределения.
Красный от волнения, весь в поту, вышел я от мандатной комиссии. Ну, что Шура? Куда? Сказали ждать распределения. Интересно, а нам сказали. Когда последний абитуриент вышел из приемной комиссии, объявили окончательное распределение. Я попал в вещевую роту. Кто еще в вещевую? Кричал Володя Гончаров. Давайте сюда. Наша рота девятнадцатая. Сейчас строем идем представляться командиру роты. Рота располагается на плацу. Выходи строиться! И мы потопали в расположение.
      Наш командир роты капитан Герман, невысокого роста, худощавый, с красным прожженным от солнца и водки лицом, радостно, с улыбкой встречал нас. Сержант Гончаров, постройте людей в коридоре у канцелярии.
      Товарищи курсанты, с сегодняшнего дня именно курсанты. В основном все вы будете командирами отделений и заместителями командиров взводов. Сейчас я вас распределю. Все действительно стали замком взводами и комодами, как мы называли по простому. Не досталось должностей мне и еще троим. Остальные оказались при деле. Вы отправляйтесь в роту, обратился к нам Герман, а вновь назначенных командиров прошу зайти ко мне в канцелярию.
     И начались трудовые будни. Все сержанты месяц занимались с личным составом по подготовке курса молодого бойца, а мы ранее прошедшие его в войсках пахали на кафедрах. Иногда к нам присоединялись и командиры отделений, когда не требовалось их присутствия на каких то занятиях. У меня командиром отделения был Серега Онегов, откормленный боровок, по специальности кондитер. Витян Ширяев был назначен замкомвзводом, Витек Харитонов командиром первого отделения, вторым командовал  Серега Кузнецов, единственный паренек с гражданки, с трубным голосом и достатком нахальности.
     Пришел командир третьего и четвертого взвода капитан Брехов. Редко встретишь таких людей. Образец мерзопакостности и затаенной гадости. Малюгин, Онегов, собирайтесь. Будете красить аудиторию. Аудиторию, так аудиторию. Наше дело телячье. Инвентарем обеспечат на месте. О чем они беседовали с Серегой Онеговым , я не знал. Только к обеду следующего дня, Серега был снят с должности командира отделения и стоял вопрос об его отчислении. Серега ходил весь подавленный и расстроенный. В чем дело Серый? Серый молчал. Малюгин, тебя командир роты вызывает. В чем дело?- не понимал я. Товарищ капитан, курсант Малюгин по вашему приказанию прибыл. Хорошо. Медлил с разговором ротный. Принимай Малюгин третье отделение, завтра будет приказ о назначении и о присвоении вам звания младший сержант. Курсант Онегов остается в вашем отделении. Передайте ему об этом. Есть. Разрешите идти? Идите. Радость за друга, затмила все. Серегу оставляют! За короткое время, мы успели подружиться. Че, сияешь, как медный котелок?- хмуро спросил Серега. Разбираясь в своих вещах. Серега, я от ротного. От Германа?- насторожился он. От него. Бросай свой скарб, велено передать, что тебя оставляют в роте. Серега взвизгнул, как поросенок от радости и бросился мне на шею. Но, но! Поаккуратнее юноша! В вас веса поди центнер. Задавите. Задавлю Саня! Продолжал он жать меня. Серега, меня назначили командиром отделения вместо тебя. Это отлично, что тебя, а никого другого. Продолжал отплясывать Серега. Серега был из Ессентуков. Воспитывался с матерью. Воспитание получил хорошее, но нехватка мужской руки в воспитании чувствовалась. Мягковат был. Женственен. Но парень безобидный и добрый. Ни на кого не обижался. Когда он успокоился, мы вышли с ним на улицу. Серега, что же все же получилось у тебя? Расскажи. Расскажу Саня. Только никому не говори об этом. Не скажу Серый. Брехов, Васька, наш взводный- сволочь. Помнишь работали мы позавчера на кафедре. Подозвал он меня к себе и попросил налить ему ведро краски, что бы никто не знал. Когда ты отвлекся, я и отлил краску и начал выносить ведро. Тут я и попался на глаза начальнику кафедры. Начался расспрос, а что я могу сказать? Взводного подводить? Вобщем посчитали, что я краску на продажу нес. Я к Брехову, а он знаешь, что сказал? Что? Молчи, говорит. Ничего они тебе не сделают. А у меня могут быть неприятности. Вот я и помалкивал. Пока ротный не вызвал. Тут и рассказал ему как на духу. Вот поэтому наверное все для меня хорошо и закончилось, а так бы выгнали. Да Серый, влип ты в историю. Согласен влип. На хрен она мне эта краска сдалась. Представляешь, чуть жизнь себе не испортил. Но каков Василь Василич? С тех пор и стала с ,легкой нашей руки, у капитана Брехова кличка - кот Васька. А клички зря не прилипают. Все в точку бьют. Вот этот случай и сблизил нас с Серегой на всю жизнь.


                Глава 6.


       С первого сентября начались занятия. Все курсы вернулись с отпусков. Меня не забыли. Братья Земнухи из Белоруссии, из Могилева, увидев меня обрадовались, как будто мы и не расставались. Шура, все нормально? Нормально, отвечал я радостно. В какой ты роте? В девятнадцатой. В вещевой? На первом этаже располагаетесь? А мы на втором. Здорово! Заходи к нам почаще. Зайду вечерком ребята. Обязательно зайду. После самоподготовки пошел в восемнадцатую роту. Шура, ты откуда родом? Из Балашова. А у нас из Балашова тоже есть. Борька! Яровов! Крикнул Земнуха. К нам подошел светловолосый, моего роста, немного застенчивый паренек. Чего орете? Братаны? Улыбался он немного смущаясь. Земляка твоего нашли. Мы вместе с ним поступали в прошлом году. Сейчас в девятнадцатой роте учится. Знакомься. Борис, протянул он мне руку. Саша. Мы обменялись рукопожатиями. А у нас в роте еще двое балашовских. Тюрин Игорь и Щербинин Валера. Погоди, а Щербинин, не в восьмой школе учился? В восьмой. Я их сейчас позову. Вскоре появился и Валера с Тюриным. Валера! Саня! Мы обнялись. Вот так встреча! Я и не знал, что ты здесь учишься. А у вас в роте много балашовских. Нет ребята, я один. Остальные все продовольственники. Вот и нас всего трое. А продовольственников много. Ну ладно. Пойду к себе. Теперь будем встречаться. Конечно. Заходи в любое время. Заходите и вы. Вечером в субботу, на улице показывали фильм. Роты строились на плацу, чтобы отправиться в летний кинотеатр. Это мероприятие неформальное, поэтому, кто не хотел идти в кино, мог остаться в роте, заниматься своими делами.
       Я вышел на улицу, где уже строилась восемнадцатая рота. Шура, давай к нам, приглашали к себе ребята, хоть поговорим, а то и так времени нет. Встав в строй вместе с ними, ждали команды на отправление. Но тут вместо старшины роты, вышел командир, капитан Онтин. Осмотрев строй, он скомандовал. Всем  курсантам  из других рот выйти из строя. Нас набралось человек пять. Собрался выходить и я, но ребятки меня попридержали. Он все равно не увидит. Я задержался. Товарищ младший сержант, выйдите из строя и подойдите ко мне. Усек все таки. Есть. Я вышел из строя. Пока идет фильм, вымоете у меня в роте весь туалет. Понятно. Так точно. Стыд прожигал меня насквозь. Я сержант, буду драить туалет в чужой роте. Вот позор. Я еще не знал, какое плодотворное и правильное начало было положено капитаном Онтиным. Да, он действовал неправильно. Не имел права заставлять меня делать этого. Я тоже мог уйти, и не выполнить задачу. Но я выполнил. После фильма он сразу зашел проверить. Что вымыл? Так точно. Хорошо. Что же ты не вышел из строя? Ну ладно иди в свою роту.  Смягчился он. Я понял все. Онтин никому не спускал. Но он понял мое состояние. Понял, что я перешагнул через себя, понял, как это трудно было мне сделать и в душе уже жалел, что применил ко мне такие строгие санкции. Ладно, своему ротному ничего не докладывай. Есть. Много раз за тем встречались мы, с майором уже Онтиным, проходя мимо друг друга и каждый раз с открытой улыбкой, он интересовался моими делами. Душа человек.
       Учеба давалась легко. Да и послабления были сержантскому составу, что греха таить. Замком взвод третьего взвода Саня Семенов с трудом осваивал науку. В основном общеобразовательные предметы. Где тут успеть, за теми, кто только окончил школу. А здесь два, три года прошло. Да еще не знал толком ничего. Саня, что с трудом дается гранит науки? Подкалывал  я.  Широко улыбаясь, не кривя душой, Семен бесхитростно отвечал. С таким трудом, что все зубы обломал. Что дальше будет. Тянул он вслух. Сам он был из Саратовской области, из какой то забитой деревушки. Какое там образование. Шура, какая там учеба. После четвертого класса надо идти в школу, в другую деревню, за десять километров. И в мороз, и в слякоть, и в дождь. Соберемся, идем в школу гуртом. Через пять километров, ровно посредине - пруд. Девки, вы давайте в школу, а мы здесь останемся. Побросаем сумки с книжками, наломаем из ветел клюшек, кони насрут, мы этими смерзшими катяхами и гоняем весь день в хоккей. Смотрим , девчонки  уже назад идут, головы у них аж распухли. Дуем вместе с ними домой. Возьмем  тетради  перепишем все. Вот и вся наука. Хорошо хоть, как в церковно приходской школе писать, читать и считать на палочках научили. Этого и хватало. Мать смотрит,  занимаюсь. Молодец сынок! А сынок не в зуб ногой. Разве будут мать за десять километров вызывать в школу. Она на ферме, ей некогда, а отец возьмет вожжи отдерет раз в месяц, плюнет, махнет рукой и уйдет. Вот так и закончил школу, как говорила моя учительница,- не мытьем ,так  катаньем. И все слушавшие его рассказ, громко хохотали. Зато здоровье у Сашки было прекрасным. Невысокого роста, коротконогий, крепко сбитый, прокопченный солнцем с огромным объемом бедер, он так отмахивал сотку, что угнаться за ним было невозможно. Он чуть- чуть опережал меня. На пол шага, но опережал. Хотя нигде и никогда не занимался спортом. Природные данные. Такого бы в свое время в хорошие руки.
      Потихоньку, потихоньку, тянулись мы за школярами, а они постигали за нами армейскую науку, поглядывая на нас с уважением. В воскресенье кросс. Капитан Герман ставит взводам задачу. Командир взвода старший лейтенант Гайдученко, выпускник Омского общевойскового училища уже на пикете. Красавец мужик. Подпольная кличка Балда. И не со зла его так прозвали. Ответственный офицер, порядочный человек,- это не кот Васька. Свой хлеб ест, трудовой. Уйдет рота на занятия. Командир роты долбит их, что бы писали конспекты, а кому это надо? В роте стоит теннисный стол, вот и режутся до прихода роты с занятий. А канцелярия комбата на нашем этаже. Комбат, майор Викулов, мужик строгий. Увидит он их в праздном времяпрепровождении и к ротному. Почему капитан Герман не воспитываете и не следите за своими взводными офицерами? Разозлиться Герман. Ему под сорок, а этим по двадцать семь неполных, отберет ракетки и спрячет в сейф. Но не тут то было. Только он из роты, а они уже записными книжачками, в кожаном жестком переплете наяривают. Ничуть не хуже, чем ракетками получается. А блокнотики заставлял их покупать и заводить ротный, что бы они все грехи курсантские туда записывали. Поиграет Анатолий Иванович этим блокнотиком и забудет на столе теннисном. На следующий день новый покупает. Всю роту обеспечивал блокнотиками, чистенькие все были без, записей. Любо дорого такой за даром отхватить. Но, как выйдет он на плац, на очередное построение училища, где необходимо пройти торжественным маршем в заключении… Тут он –король. Нет ему равных. Носок оттянут, ноги прямые, корпус как струна и все следят только за ним, за его движениями. Все училище погружается в это действо одного человека. Тоже божий дар.  Непростой путь прошел он до прихода в армию. Сидели, как то на втором курсе, на привале, на ротных тактических учениях. Солнце в зените, палит спасу нет. Гимнастерки продубели от соли, только, что в атаку сходили и не один раз. Вот и решил он нас подбодрить. Орлы, а вы думаете нам легко было? У вас не так много учений, а у нас в пехотном, только держись! Я ведь тоже дурака до армии валял. Закончил восемь классов и бросил школу. Пошел работать. А потом думаю, стой. Пошел в шарамыгу. Некоторые не знали, что это такое. Давясь от смеха, он объяснял, что это  школа рабочей молодежи и как они в ней учились. Ну, а потом в армию, а оттуда в училище. Скажу вам одно. Кто будет греть задницу свою, ничего тот, никогда не добьется. Вы думаете мне интересно с вами заниматься в этой бурсе. Она мне поперек горла. Хочу уйти в войска, не отпускают- изливал он нам душу. В то время он был уже капитаном. Так, что служите старайтесь. В его глазах была тоска. Таким он нам и запомнился. Настоящим мужиком. Летом тысяча девятьсот семьдесят девятого года Гайдученко добился своего, ушел наконец то из училища в войска, как он и желал. Пожелав напоследок нам удачи. С веселой улыбкой на лице. В этот день он ее не скрывал. Как сложилась его судьба? Надвигались тяжелые для военных времена.
       На старт! Внимание! Марш! И поперли. За двадцать шесть минут необходимо отмахать шесть километров, по лесочку, с подъемами и спусками. Зачет, по последнему. Оценка общая. Впереди  Витян Ширяев, но вскоре сдается, через километр хрипит. Шура! Давай тащи дальше, подыхаю! Надо укладываться во времени, а то будем бегать каждый день, а не только по воскресениям. Бряцают автоматы, подсумки и саперные лопатки. Слышится сзади голос Витяна,- какого хрена отстали! Наращиваете! Наращивать нечем. Возвращаюсь назад. Слышу  его умоляющий голос,- давай Шура, давай! Подтолкни их там. Последними бегут Алик Горловецкий, щупленький маленький паренек и мой ляпший сябр, Серега Онегов. Алик давай автомат. Алик не противится. Хитрый еврейчик. На нем уже нет лица. Отдает безропотно. Шура не могу. В глазах ужас. Давай Алик, давай! Еще половину дистанции не пробежали. Сейчас легче будет. Второе дыхание откроется.
       Серега! Чмо! Жрать меньше надо! Нажрешься, как кабан и бежать не можешь. Эти пацаны, а ты солдат бывший. Пошел ты на хер, еле произносит Серега. Глянь какую я бандуру тащу, это тебе не с автоматиком развлекаться. Да, это тебе не на хлеборезке упражняться,- намекаю я ему на его прошлую специальность в войсках.  Я тебе говорю, пошел на хер! Скачешь тут! Серегино штатное оружие - ротный пулемет. Это тебе не игрушки. Давай его сюда, козел! Со злом вырываю у него пулемет. Отдает, как от души отрывает. Тащи, тащи  умник! –Слышу вслед, зло. Но дело пошло, без оружия побежалось им легче. Снова в голову. Темп потерян. Молодец Валера Конюхов, здоровый детинушка, - помогает. Валера тяни дальше, я назад. Шуран, давай, толкай их, я уже сам не могу, прерывисто со свистом хрипит Витян, с широко вытаращенными глазами. Харитоша сухощавый, но  жилистый. Тянет. Сопит, белый весь, но тянет. Ребята давай, подтягивайся , уже поворот скоро. Подталкиваю в спины отстающих. Лишь бы не упал, кто ни будь. Упадет все. Результата не будет. Все прахом пойдет. Весь труд. Вот и Гайдученко. Молодцы! Тяните также. Все хорошо идет. Подбадривает он и бежит вместе с нами назад. Горловецкого подтяните, командует он. Подтягивать некому, кроме нас с Валерой. Идем  назад и тащим Алика, а вместе с ним и Агеича. Тоже  сдох. Хорошо с  горки бежим в основном вторую половину. Слышу голос Витяна - нажмем ребята, чуть- чуть осталось! Слава богу проснулся, прорезался командирский голос у нашего замка, смеемся сзади, как можем с Валерой. Значит добежим. Финиш. Тридцать две минуты. Удовлетворительно. Ладно, пойдет. Но будем тренироваться. Слабовато. Констатирует Герман. Его никто не слышит. Согнувшись в три погибели, переступая на негнущихся ногах, потные, белые и красные приходили мы в себя. Господи, закончилось все. Кто то не скрывая, блевал  где стоял, да же не было сил отойти в кусты. Стеснения долой. Все свои.
      Шура, ну ты и слон – отдышавшись, подходил ко мне улыбающийся Витян. Сань, устал? - виновато забирая пулемет, - спрашивал Серега. Нормально Серега. Горло, иди,  забирай свой автомат, что он тебе его до самой роты будет тащить, покрикивал он на Алика. Шатаясь от усталости, с лучезарной улыбкой, подходил Алик. Шурик, спасибо тебе большое, думал умру, хлопал он меня по плечу. Взвод, строиться и в казарму шагом марш. Третий взвод , приготовиться к старту. Давайте ребятки! Хватите адреналину, ощутите на себе полный Цимус! Это уже Олежка Рюмин напутствовал с подколкой наших товарищей с третьего взвода. Идите отсюда на хрен, как ни будь без сопливых обойдемся. Не оставались они в долгу. Ну- ну! Давайте! Посмотрим. Оставлял за нами последнее слово Лепешкин.


                Глава 7


           Прошла осень. Наступала зима. Падал крупный снег. Кому то в радость, но не нам. С тоскою в глазах убирали  снег. И когда он зараза кончится. Все прет и прет – кряхтел Саня Мигаль. За каждым отделением закреплена своя территория. Какая там самоподготовка? Пока снег не уберем, о занятиях и думать нечего. А если пораньше управимся, то тут начинается сон-тренаж, а не самоподготовка,  накидаемся снега и спим, как подорванные. И сержанты в том числе. Оторвет от шапки харю Витек Ширяев, осмотрит всех и орет с металлом в голосе, - Что то я не понял, почему спим? Посмотрит на всех осоловевшим взглядом, поймет , что бесполезно что либо говорить и опять сам уткнется  лицом в свою шапчонку, продолжать смотреть сны и пускать в нее свои слюни. Частенько на самоподготовку вообще не было времени. Сань, а где Онегов? Что-то и прошлый раз Степаныча не было видно. Ты сержант, а кидаешь снег вместе с нами, а где этот. Он что? Особой манды клок? Возмущался Саня Мигаль. Так дело не пойдет. Пусть он с нами пашет.
        Я догадывался, где Серега, но крыть мне было нечем. Больно уж Серега любил почитывать художественную литературку. Я был уверен, что он в библиотеке, в читальном зале. Читает. Культурно отдыхает, так сказать, пока все пашут. Я сейчас подойду. Гребите дальше. Внутри у меня уже все кипело. Обидно было, что поступает так лучший друг.
       Серега чинно восседал в библиотеке, вытянув ноги и почитывал, какую то книжонку. Серый, ну ка сдавай быстренько книжонку и вперед на общефизическое развитие. Трудящиеся массы требуют тебя. Агапыч, изумленно посмотрел на меня Степаныч, ты что? Я свое отпахал. Они молодые, пусть пашут. Знаю я, как ты пахал у себя в хлеборезке, сам рассказывал, поэтому и разъелся, как боров. Не охереешь? А я почему пашу? Ты сержант. Тебе пример надо подавать. А впрочем тебя никто и не заставляет. Ты контролировать должен. На то ты и сержант. Молодец. Здорово ты сержантские обязанности знаешь. Значит пять минут тебе на сдачу книг и жду тебя на территории. И не подумаю,- последовал его ответ. Смотри, предупредил его я и вышел. Ну чего Шура? Нашел Степаныча? Нашел. Сейчас придет. В душе я не надеялся на это. Так оно и случилось. Серега не пришел. Пока чистили снег, то и дело слышались разговорчики о Степаныче. Они резали мне слух. Я понимал в чем дело. Ну, что сержант, что же , тебя можно не слушать оказывается. А завтра мы, так же тебя пошлем куда подальше. Перед ужином пришли в роту, мокрые и распаренные. Степаныч сидел на табуретке у окна и как ни в чем не бывало посматривал на всех.  Такого я уже выдержать не мог. Подойдя без слов к нему, со всей силы саданул пинком по табуретке и выбил ее из под него. Большими крупными глазами из под очков смотрел на меня Серега. Ты что оборзел, фраер?- давил я на него. Серега понял все мои намерения. Понял, что дело принимает серьезный оборот. Но народ смотрел на нас. Если отступал  я, то грош мне цена. Серега не сдавался, но уже понимал, что дело им проиграно. За мной правда. Но он не сдавался. Отвали, я сказал, - процедил Серега. Я схватил Серегу в охапку и смял, как листок бумаги все его сто килограммов, бросив на кровать. И не почувствовав сопротивления обмяк. Этого было достаточно, что бы Серега извернулся и перевернул мои семьдесят килограммов и зажал меня, как тисками. Хоть чуть- чуть бы отпустил, я ему бы сейчас ввернул, крутились у меня мысли в голове. Но Серега знал мой характер, что если отпустит, то ему конец. Подбежал Володя Гончаров, Семен. Мужики хорош! Какой пример подаете. Они не знали в чем дело. Я остывал, но меня всего жгло еще изнутри. Я тебя паскуда приведу в порядок! Погоди немного. Серега сник. Победа была за мной. Обидно было другое. Мой лучший друг выкинул такое. Разве мог я это дело оставить так? Никогда. Это была наша первая и последняя стычка с Серегой. В дальнейшем в работе он был, как и я примером, машиной какой то, пахал зло и усердно. И шел за мной по жизни, как ниточка за иголочкой.
        Опять воскресенье. Для кого отдых, а для кого активный отдых. Рота! Строиться с лыжами в расположении роты. Опять кросс десять километров, -вздыхал Серый. Второй взвод получить лыжи!- командовал Ширяев. Отделение, пошли за лыжами, дублировал я команду замка. Капитан Осетров, новый командир роты придирчиво осматривал личный состав. Капитана Германа из училища убрали. По осени он все реже и реже стал появляться у нас в роте. Все понимали болеет и пьет. А так, душа человек. Придет рота с занятий, а он ходит по плацу, ждет. Сразу видно, что то не так . Не сдобровать нам. Товарищ капитан, личный состав с обеда прибыл,- докладывал старшина сверхсрочной службы Коля Грищенко. Хорошо. Старшина, роте перекур на улице, сержанты в казарму! При этом в глазах ротного сверкали молнии. Притихшие, бежали мы в расположение роты, цокая косячками по бетону, обгоняя своего командира. Что творилось в роте, не передать словами. Все кровати стояли на попа. Пока нас не было, Герман перетряхнул всю роту. Посередине в проходе, чего только не валялось, и противогазы, и жратва, и какие то тряпки. Мы стояли в ужасе наблюдая за всем этим. Что встали? Рычал сзади входивший ротный. Строиться в одну шеренгу! Мы мгновенно построились. Посмотрите на себя! Видите сколько вас! На хрена вы мне все нужны? Если в роте нет порядка. Для чего вы нужны? Снимите с себя погоны! Я найду других. Они уже созрели. Оперились. Я, что должен порядок в роте наводить вместо вас. При этом все сопровождалось отборным матом. Разойдясь и уже не сдерживая себя пинался он всеми вещами, которые валялись в проходе. Мы уворачивались, от пролетавших мимо нас противогазов, котелков и прочего, кто как мог, не покидая строя. Кому то  попадало и тот издавал характерный звук, от которого нельзя было удержаться от смеха. Но смеяться было нельзя, и мы давили в себе смех обливаясь слезами. Спустив пар, ротный успокаивался. Заводите роту старшина, а сам на время удалялся в канцелярию. Тут мы уже давали волю своему смеху, хотя и приглушенному, чтобы не дай бог ротный не услышал. Середа, но ты и хрюкаешь, как свинка,- ржали мы. Хрюкнешь тут, когда в тебя ни с того ни с сего по самым яйцам попадает фляжка. Хорошо, что пустая! Радовался он, красный от стыда.  Хватит мужики!- встревал Коля Грищенко, как дети, ети вашу мать. Вам только в детский садик ходить. Сердился он. Коле было лет двадцать шесть и абсолютно не было старшинской жилки, отчего через пол года и освободили его по собственному желанию от этой неблагодарной  должности. На хрен мне это надо мужики, - говорил он. Весь спрос с меня. А вам хоть бы хны. Лучше я после занятий буду домой уходить и пить пиво, чем с вами здесь заниматься. А жаль. Нам так не хватало, после его ухода, его же слов по утрам. Так рота, с протяжечкой говорил он, и все напрягались в ожидании следующих слов. И они следовали незамедлительно, под общий дубляж и смех. Так значит, следовала небольшая пауза, моемось, одеваемось, заправляем кроватки  и на построение, на утренний осмотр. Последние его слова тонули в гуле повторяемых нами, за ним заученных наизусть слов. Выдержав паузу, он изрекал,- Ну и поросята вы, и шел к себе в канцелярию или кладовку.
       Осмотрев придирчиво личный состав, Осетров остался доволен. Шапки подвязать по лыжному, на плацу построиться в колонну по шесть и на лыжню. Находились и у нас острословы. Шла проверка  нового ротного. Товарищ капитан, вы с нами побежите, живо косил под дурочка Саня Голубев, крепкий паренек из Сызрани. Сверля его глазами, наливающимися кровью, Осетров произнес. Да я с вами побегу, а если ты умник еще раз спросишь, я тебе так махану, что у тебя все зубы в колонну по три через жопу выйдут. Понял? Так точно! Бойко ответил Голубев. Все мгновенно поняли с новым ротным шутки плохи. Мужик, что надо. Норов будь здоров. Это ротный, сразу видно.
        На старте все кишело от людей. Шутка, под пятьсот человек на старте. Весь батальон. Первыми стартовал четвертый курс, затем третий, после восемнадцатой роты стартовали и мы, носившие уже наименование семнадцатой роты. Осетров изменил расстановку. Первым стартовал четвертый взвод, затем третий, за ними мы, а за нами первый взвод Гончарова. Дан старт. Поехали. Всегда выхожу вперед, что бы затем не тратить силы на обгоны. Сзади пыхтит Валера Конюхов, постоянный соперник, но здесь уже каждый за себя. Скоро отпуск. Не сдашь зачет, будешь чистить весь зимний отпуск снежок на плацу. Все прут, аж сопли по колено, только брызги в разные стороны летят. Здесь без шуток. Отпуск на кону. Валера подотстал, не слышу больше  его дыхания. На спуске, в километре от старта, корячится Володя Шумбар из третьего взвода, усердно запихивая лыжу меж двух  березок. Раздается треск. Лыжи нет, сломалась. Перекидываемся парой слов на ходу. Что Володя? Шура, куда мне бежать. Лучше так. Где у нас в Краснодаре снег? Все равно не добегу,- смотрел он на меня умоляющими черными глазами . Шура, сержантам нашим не говори, они у нас козлы - заложат. Не скажу Володя, шуруй назад, замерзнешь!- успеваю крикнуть ему попутно. С Володей мы вместе поступали в прошлом году и оба не поступили. В этом году прошли. Получилось у него с гражданки, на годок был помоложе меня. Достал третий, четвертый взвод и опять та же картина, человек пять уже сломали лыжи. Скрывают. Делают огорченное лицо- мудрилы. Вот и восемнадцатая рота впереди. Лыжню!- кричу. Уступают. До финиша с километр, ход отличный, раскатился не остановишь. Впереди еще чья то фигурка тщедушная. Лыжню! Не уступает. Припустил. Лыжню!- кричу снова громче. Снова припустил. Кричу третий раз. Оборачивается лицо с третьего курса. Че орешь? Задолбал. Объехать не можешь? Пошел на хер! Пошел по целине в обгон. Третий курс, как же? Это как в армии дедушка. Все уже к тому времени ходили в старых шапках, как мы их называли –жучками. Идем строем. Навстречу старший курс. Разинули рот. Поравнялись. А через пять секунд мы все в старых жучках,  они на нас успели напялить свои, а их рота вся в новых. Вот, что значит неожиданность напор  и смекалка. Рассмеемся и те и мы, и пошли, как ни в чем не бывало дальше,  в разные стороны, без обиды. Сами лопухи. Нечего рот разевать. Вот и финиш. Нормально. Результаты хорошие. Мало, кто не уложился. Кто должны были не уложиться, уже раньше лыжи поломали, ждут своей судьбы. Она в руках у ротного. Как уж решит? Мнутся они со страдальческим видом.


                Глава 8.


      Пришло время сдачи  экзаменов за первый семестр. Влетели трое со взвода: Агеев, Толстов и Барышников. Все собирались счастливые домой, а они смотрели на нас и огорченно вздыхали, кроме Толстого. Сам его вид говорил, мне бояться нечего, у меня отец начальник тыла Приволжского военного округа. Вечером прилетел транспортный  военный  самолет из Самары и Толстого с Игорьком Марусевым повезли  на аэродром, на служебной  «Волге» начальника училища. У второго, отец был членом военного совета , того же округа.  Начали вскрываться подснежники, кто и как поступал. Оказалось из всех поступающих сами поступали в нашей роте только солдаты. Нормальный расклад. Вот оно доступное всем, социалистическое образование. Блат был, будь здоров. Агеич, звони домой, подкалывали мы над ним. Марусевич с Толстым уехали, да еще раньше всех, а ты что хуже? У тебя отец генерал- полковник в Москве, в самом генштабе. Мы с самого начала знали, кто у Агеича отец. После поступления в училище, отец приехал с матерью навестить сына. В гражданке, прекрасно одетые, но скромные, ходили они по училищу в сопровождении начальника училища, который гарцевал перед ним на цырлах. Агеич с ними не ходил. Отец потом тихонько забрал его на денек. Агеич, ну чего думаешь? Звони. Не удержавшись под нашим напором, отбил он отцу телеграмму. Папа и мама, приехать не смогу, завалил экзамен по математике. Через три часа пришел ответ. Сынок, ты меня очень огорчил. И кидал все десять дней Агеич снежок на плацу, попутно сдавая экзамен. Я же не хотел посылать телеграмму, это вы все меня заводили. Что я, своего отца не знаю. Это бесполезно. Поможет чуть- чуть, но не больше. Эх, побольше бы нашей стране таких отцов. Давно бы процветали.
       Через две недели возвращались назад. Отпуск пролетел незаметно. Хавку привезли? Встречал всех на входе у тумбочки дневального Агей. Гоните все сюда. Больно я по домашней хаванине соскучился. Все, все доставали и угощали Агея, а он был счастлив, что наконец закончилось его затворничество. Ишь, как отъелись на домашних харчах. Видать на пользу вам отпуска пошли, не то, что нам здесь. Одна каша замучила, да снег по колено. Смотрите, как осунулись, показывали они свои морды. Самое страшное они уже пережили. И они это прекрасно понимали. А Агеич из-за перенесенного стресса, даже как то возмужал, стал мужиковатым, с глуховатым голосом.
       Мы вас сейчас обрадуем. Неделю учимся, а затем лагеря зимние. Уходим на десять дней. Не трепи, Агеич. Я не треплю посмотрите  на расписание занятий. Вчера ротный принес. Я сам его вывешивал. Так, что намордуемся. Только держись! Не пугай. Где наша не пропадала!
        Через неделю после занятий и обеда, прозвучал сигнал сбор. Поднялись быстро. Через полчаса готовы были к выдвижению. Шесть человек на погрузку палаток, десять человек на загрузку имущества роты, десять человек, на отгрузку оружия, боеприпасов и технического вооружения- звучали команды командира роты. Через час были готовы к выдвижению. В пять часов вечера начинало быстро смеркаться. Встав на лыжи, с полной  боевой выкладкой отправились мы в учебный центр. Это километрах в пятнадцати от Вольска, где у нас располагалось подсобное хозяйство. Больше там ничего не было. Поля вокруг и редколесье. Через полчаса стало темно. БТРы ушли вперед, а мы по пробитой дороге двигались за ними. Становилось жарковато, хотя на улице стоял мороз за двадцать градусов с ветерком. Через час ветерок стих, стало полегче, пошел легкий снежок. Еще через час потеплело. До лагеря оставалось немного. Часам к десяти вечера пришли на место. Транспортные машины стояли колонной с имуществом роты. Осетров встречал нас, куря одну за одной сигареты. Рота растянулась прилично. Разрыв между первым и последним достигал пятнадцати минут. Вот это офицеры будущие! Возмущался ротный. Каких то сраных пятнадцать километров, не можете пройти  за четыре часа. Позор. Ну ничего, я вас научу Родину любить. Вы у меня запомните зимние лагеря на всю жизнь. Сплюнул он зло, отбросив окурок в сторону.
       Когда подошли последние, начали разгружать машины. Кто приехали первыми, вспотевшие, уже прилично продрогли. Что трясетесь? Говорите спасибо своим, которые на полчаса позже приехали. Негодовал Гайдученко. Балда  наш, что то разошелся,- бурчал недовольно Мигаль. Пока разгружали транспорт опять согрелись. Начали устанавливать под светом фар палатки УСБ-56. На каждый взвод по палатке. Кровати устанавливали в два яруса. За двенадцать ночи все было готово. Оставалось только затопить буржуйки.  А дров то ребята нет! Опомнились мы. Пошли за дровами, валить деревья, пилить и раскалывать их. Голь на выдумки хитра. Сырые дрова нездорово растопишь. Нашелся, кто то умный, припер в металлической банке, что то. Электростанции еще не запустили. Не понять , что там. Что, краску что ли приволок, Коваль? Темнота. Какая краска? Сунь палку, посмотри, что это? Клей какой то, что ли? Сам ты клей. Это техническое обеспечение. Что это за такое техническое обеспечение? Вот я и говорю- темнота! Это же напалм. Им мы печурку и растопим. Ну ты и молоток Колян! Как догадался? Когда загружал, спросил на кафедре у Фосгена, что это такое. Он и сказал, что это. Фосген преподавал нам ОМП, или правильнее сказать защиту от оружия массового поражения. Крутой хохол, сильно давя на о, бестолковый, как баран. Служака до корней волос. От и до, все по уставу. Живи по уставу, завоюешь честь и славу, - размеренно гундел он. От его слов и от него самого нас тошнило.
       Сержантский состав в штабную палатку,  к командиру роты! Ладно давайте располагайтесь, а мы на совещание, к ротному, что он еще там придумал. У ротного в четырех местной палатке было уже тепло, горел свет и он ходил без шинели. Размещайтесь поудобнее. Первый этап учений завершен. Выдвижение маршем и размещение личного состава произведено, хоть и с горем пополам. Сейчас, немедленно, сержантам назначить в каждом взводе наряд из двух человек, только на ночное время. С утра все на занятиях. Всем все понятно? Так точно! Тогда по местам. Хорошо быть офицером, уже у него и в палатке тепло и свет есть,- тянул Серега Кузнецов. Ничего, и мы до этого доживем,- продолжал  он же успокаивая себя и ухмыляясь. Когда зашли к себе в палатку, увидели свет. Ого! Когда успели? Только что. Кто АБешку запустил?  Барыга! Молоток  Валера, вот и будешь за нее ответственным. С какого хера? Возмущался Валера. Я сказал будешь ответственным - значит  будешь. Повторил грубо Витян. Спорить было бесполезно. Я тебе говорил, что инициатива наказуема, как шакал ехидно подначивал его Витек Лепешкин, - худощавый паренек под два метра ростом. Пошел ты Лепень в задницу, пробурчал Барыга и успокоился. Сегодня дневальными назначаются Марусев и Толстов. Основная задача топить печь, что бы замком взвод не замерз - и Витян довольный собой заржал, как конь. Легли в кровати прямо на матрацы, накрывшись еще одеялами. Шинели не снимали. Ждать, когда натопиться, было бесполезно. Проснулся я от холода. Моя кровать находилась в самом углу, далеко от печи. На стуле около печи,  нагнув голову на грудь, мирно спал со спокойной совестью Игорек Марусев. Толстый вытянув ноги, сладко спал на кровати около печи. Печи практически затухли. Не став их будить, набросал  дров в печи, подкинул  напалма и посмотрел на часы. Было три часа ночи. Оказывается мало, кто спал, все ждали, как и бывает в армейском коллективе, кто первым встанет. Шура, отдери этих остолопов, что они дрыхнут? Уселись сами около печек и дрыхнут. Им то тепло. И хрен по деревне. А тут зуб на зуб не попадает. Побурчав, успокоились. Через минут пять подошел Серега Онегов. Че не спишь Серега? Уснешь тут. Смотри как харю мочат. Че ты их Сань жалеешь. Ладно Степаныч, ложись спать, не бухти. Не буду я ложиться, вместе топить будем. На душе стало веселее. К утру всем стало жарко. В шесть подъем. Никто не вставал. Я кому сказал подъем, сонный гортанным голосом, командовал Витян. Никто не реагировал. Зашел Гойдученко и сразу же с порога завалил пару кроватей. Тут уж подъем пошел, как надо. Строиться взвод! Это, что еще такое? –спите, как свиньи одетыми. Вон рядом свинарник шуруйте туда и там живите, как свиньи. Сейчас туалет. Умывальник знаете где. Завтрак. И сразу же в восемь часов начинаются занятия в поле. В умывальник пошли и сразу же ушли. Печку в палатке- умывальнике никто толком не топил и как там еще не замерзла вода было не понятно. Смогли умыться со взвода человек пять. Остальные посчитали, что и так пойдет. На завтрак в палатки принесли кашу и мерзлый хлеб. Мороз к утру усилился и температура опять была за двадцать. Взвод строиться на тактические занятия! Не успели позавтракать, а уже на лыжи и вперед. Занятия проводил полковник Ковалев. Впереди товарищи курсанты высота Огурец- объяснял он, на местности и по карте. Мы стояли на леденящем ветру,  на такой же горе и пытались на своих картах различить обстановку. Мудила! Шептал мне на ухо Витян. Сам стоит в меховых сапогах, в куртке утепленный, да поди свитерок не забыл пододеть, а тут все на рыбьем меху. Хоть бы в лощинку свел. Может там ветра нет. Товарищи курсанты, что за разговоры? Обратил на нас внимание Ковалев. Виноват товарищ полковник - откликнулся Витян. Во сука, заметил. Ладно Витян, молчи, а то сейчас отдерет. В обед возвращались назад продрогшие, до последней иголки. В таком же состоянии пришли и остальные взвода.
       На пятый день пребывания, не обращая уже друг на друга внимания, занимались мы в основном в поле. Грязные. Некоторые не умывались ни разу. Но к печке поближе жались все. Поэтому морды напоминали наши, если не негретянские, то уж как минимум мулатов. Преподаватели, бывшие с нами, пригляделись видимо и это их уже не шокировало так.
       Все шло по распорядку, первый час занятий , без выхода в поле. Кто ведет? Подполковник Михайлов. В восемь часов утра  Ширяев бойко докладывал ему о прибытии взвода на занятия. Оглядев строй, чистенький с иголочки, его явно резанул наш внешний вид. А вы, что не умываетесь?- задал он вопрос. Все молчали. Затаив дыхание. О! Мигаль и ты здесь? Отец Сани, полковник Мигаль, был начальником кафедры тактики в училище. Ну кА, подойди ка ко мне сюда. Не чувствуя подвоха, с глуповатой улыбкой, Мигаль не по военному подходил к Михайлову. Схватив его за голову и нагнув к колену, поднял тот кусок чистого снега и начал тереть ему морденку. Мигаль начал вырываться, с него слетела шапка, но тот крепко держал его. Наконец Санек вырвался. Его пяточек на лице приобрел чистый вид. Мы ужаснулись, какие же мы грязные. Всем двадцать минут, раздеться, умыться и привести себя в порядок. Время пошло! Через двадцать минут стоял нормальный строй, из настоящих курсантов, а не обтрепышей. Занятия продолжались. Всему приходит конец и хорошему и плохому. Такова тенденция. Пришел конец и нашим многострадальным учениям. Грязные и прокопченные, как помойные коты, возвращались мы тыловой дорогой в училище, распугивая случайных прохожих, которые смотрели на нас с испугом и шарахались,  как черт от ладана на другую сторону  улицы. Мы шли и возвращались в свое родное училище, как к себе домой, и к родной маме, после таких мытарств ничего казалось нет милее его, нашего родного городка, своей теплой и уютной казармы.
     Лежа, без задних ног от навалившейся усталости на кроватях, рассуждали мы со Степанычем о жизни. Агапыч,- обращался он ко мне тихонько. Посмотри, каких то десять дней побыли в тяжелых условиях и измучались, от холода, голода, необустроенности. Харю толком помыть не могли. А  как же люди в годы войны, четыре года провели в таких условиях? А? Скажи честно, ты бы выдержал так, четыре года? Серега, сам об этом думаю. Честно говорю - не знаю. Наверное выдержал бы. Ведь они выдерживали! Они то выдерживали, а по мне лучше застрелиться, чем так жить. С долей юмора говорил он. Рядом с нами уже не было людей, офицеров, которым  довелось хлебнуть лиха. Которые могли рассказать нам, как они жили на фронте. Попозже я многое узнал. Почувствовал на своей шкуре. Но это было позже. А пока мы засыпали и думали о тяжелой солдатской жизни. Не курсантской, а именно солдатской. Пока мы находимся в их шкуре.


                Глава 9


      К весне приступили к отделочным работам в клубе. Клуб отгрохали будь здоров. В городе такого дворца не было. Попутно строился такой же шикарный бассейн. Училище разрасталось, крепло, росла материальная база. Пришел от ротного Ширяев. Что нового Витян? Ну все мужики. Готовьтесь. Теперь пахать будем в три раза больше. Что такое? Клуб за нашим батальоном закрепили. Будем до ума доводить. Вместо сампо, на стройку. А учиться? Готовиться когда?- сыпались вопросы с разных сторон. У всех резко проснулся интерес к учебе. Даже рвение. Готовиться  к занятиям будем в личное время, после ужина. Понятно? Понятно. Как не понять. Лады.
      До весны пахали как папы Карлы. Клуб сдали вовремя. Но предметы упустили. Хорошо первый курс. В основном общеобразовательные. Лишь бы сдать, да забыть о них. Но как? Легко сказать. Помогли друзья. Саня вступай во ВНОК. Что это еще такое? Военно-научное общество курсантов. Возьмешь тему, напишешь реферат и не надо будет сдавать экзамен. А если и будешь сдавать, то без проблем. Это дело.
Ну ты Боря и молодец- хвалил я Яровова. Учись, пока я живой. Мы все так сдавали.
       На следующий день, мы уже топтались с Серегой Онеговым, около кабинета химии, ждали Китову. Вы, что ребята стоите? Вас ждем товарищ преподаватель. Заходите. По какому вопросу? Хотим записаться во ВНОК. Очень хорошо. Чем хотели бы заняться? Мы молчали. Она пришла нам на помощь. Я сейчас дам Вам список, по рефератам. Можете ознакомится с темами и выбрать себе по одной. Она предложила список. Взглянув, на список прилагаемой литературы, мы сразу поняли, что если все это прочитаем, да еще перепишем, то мы и без ВНОКа все сдадим. На другое у нас уже просто не станет времени. Мы задумались, грызя авторучки и почесывая макушки. Китова вновь пришла нам на помощь. Вот душа человек. Видимо она все поняла. Знаете, военное научное общество курсантов- это не обязательно написание рефератов. Вы можете и по другому оказывать содействие обществу. Например если владеете пером, нарисовать схемы к занятиям. Мы слушали и молчали. Пером мы не владели. Ну, что вы согласны? Выбора не было. Да, конечно, засуетились мы. Вот и хорошо. Сейчас я вам дам задание. Кстати через три дня к занятию, с вашей же ротой, необходимы два плаката. Размерами с ватманский лист. И она выдала нам задание.
      Агапыч, куда ты меня потащил? Я тебе, что Рафаэль или Рэмбрант. Шикал на меня Серега, когда мы вышли из аудитории. Я в жизни  никогда чертить не умел. Степаныч, ты думаешь, что ты один такой? У нас в восьмой школе, черчение и астрономию вообще не преподавали, а заменяли физикой и геометрией. Ну и че делать будем, умник?- произнес он снова свое любимое слово. Не знаю Серый. Выхода нет. Надо осваивать черчение. Вот и осваивай. А я тебе могу только краски развести или придержать, что. И то хлеб. Годиться. Сегодня после сампо и преступаем. Надо краски и туши разной с перьями набрать. Да они у нас в роте есть. Мурый же рисует. Нашелся Серега. Может его и попросим. Не согласится. У него и так дел по горло. Давай спросим- настаивал я? Мурый, как мы и думали, отказал. Ну ладно была не была, давай приступать. И мы приступили. Разложив свои ватманы на полу ленинской комнаты, потели мы над незнакомым делом. Ото всюду слышались подколки. Ну, что ученые, кандидатскую защищаете. Отпугивающим элементом, как и договаривались был Онегов. Идите отсюда в задницу, ловко направлял он очередных прикольщиков. И надо сказать с задачей своей справлялся, чего не скажешь обо мне. Дело у меня шло туго. К трем часам ночи, что то вроде сдвинулось, но не намного. Посмотрев на меня и на плакат  с тоскою, Серега изрек,- раньше надо было на месячишко вступать во ВНОК. Глядишь, успели бы. Нам было не до смеха. Мало того , что дело шло медленно, еще и выходило плохо. Пойдем Агапыч спать. Утро вечера мудренее. У нас в запасе еще, завтрашний день и ночь. Может и успеем. В его голосе проскальзывали нотки отчаяния. Не ссы Серый, прорвемся,- успокаивал я его. Но больше успокаивал себя сам.
       Наутро отправились на занятия, отсыпаясь на галерке, за спинами таких же горемык. Товарищи, это что еще за сон, слышали мы сквозь дрему, надеясь, что это речь идет не о нас. Я вам говорю молодые люди. На галерке. Мы встали и не одни. Впереди стояло уже еще два ряда. Что мудаки, ночи не хватает? Отчитывал их  шипя Серега. Проводя попутно воспитательную работу. Че вы только по ночам делаете? Дурака, что ли гоняете? Балбесы! Из- за вас поспать нельзя.  Ладно мы всю ночь мучались. Еще раз уснете, не сдобровать вам. Огребете по полной. Иди ты на хер! Сам не спи. Шикали на него в ответ. Я не вмешивался. Мастясь снова, морденкой, на свою обслюнявленную, видавшую виды шапку. Серега ретиво  оберегал  мой сон. Понимая, что и его благополучие сейчас в моих руках. Хорошо все таки быть основной фигурой, хоть иногда, засыпая подумывал я.
       После обеда, на самоподготовку не пошли. Витян, мы с Онеговым останемся в роте. Плакаты надо рисовать. Забодали ваши плакаты, ухмылялся он. Ладно оставайтесь. Весь день карпели мы снова с Серегой. К вечеру с горем пополам осилили уже почти один. Заходили и справа и слева, приглядываясь к своему рукоделию. Ладно, пойдет. Наконец вымолвил Степаныч. Может трояк поставит?
На ужин не пошли. Доделывали последние штрихи. Пришла рота. Зашнырял народ, аккуратно огибая нас разместившихся на полу. Мы присели на стулья передохнуть. И о боже, на наше счастье и несчастье, влетел озабоченный Муреев, как всегда тащивший под мышками, кучу ватманов. Не глядя под ноги, он со всего маху прошел по нашему плакату и разлил на нем тушь. Она продолжала медленно течь по всему плакату. Все было, как в замедленном действии. Нас, как будто бы парализовало. Мурый, скотина…-выдохнул, как мог Серега. Мурый побелел. У меня отнялся язык и я говорить ничего не мог, только таращил глаза. Он понял все по нашим глазам. Мужики, я нечаянно! Не успели, мы еще что то сделать, как он уже приложив руки к груди, умолял нас. Я все исправлю. Это была та соломинка за которую надо было хвататься. Исправляй морда! Давил на него Степаныч. Все сделаем. Бубнил Мурый. Делай не один, а два плаката - наседал на него мой друг. Сделаю оба,- не возражал он. Давай делай, делай. И мы вышли из ленкомнаты. Агапыч, как я его тепленьким взял. Второй бы плакат мы с тобой точно не осилили.  Это точно. Надо смотреть, как бы он не опомнился и не передумал. Надо говорить, что плохо делает. Держать его в тонусе. А то точно передумает. Мы пошли и развалились на кроватях. Руки, ноги и все тело ломило. До отбоя оставалось с пол часа. Шура, чего развалились на кроватях,- орал откуда то Витян.
Витян! Сил нету,- кричали со смехом мы ему в ответ. Витян улыбался, понимая все. В час ночи нас разбудил Мурый. Идите смотрите. Пойдет? Нарисовано было классно. Ну Мурый, молоток! Завтра ведем тебя в кафе. С нас причитается. Хорошо. Договорились, уже обрадовался он, что его труд не пропал даром. Мы счастливые пошли спать , а Мурый рисовал уже свои плакаты, за которые уже никто его не поведет в кафе.
       Рано утром, перед началом занятий отнесли мы плакаты Китовой. Ой! Какие молодцы! Как хорошо сделано!- восхищалась она. Мы были счастливы. На экзамене мы получили по пятерке. Вот она ирония судьбы. Но во ВНОК мы больше не записывались. Ни , ни. Никогда и ни одной ногой.


                Глава 10


             Сданы экзамены за летний семестр. Летим домой на всех парах. Жалко, мне одному добираться. Самарские сгруппировались. Где то около двести семнадцатого, у аэродрома, примерно за десять километров до дома, сломался автобус. Будем ждать следующего и я вас рассажу, пообещал шофер пассажирам. Куда рассаживать, до дома десять километров. Для бойца, а тем более курсанта, раз плюнуть. Это не препятствие. Захватив свой портфельчик, перебежками, направился  домой. Жарковато, только. Лето. А тут в парадном мундире. На комбинате сел на автобус и уже дома, на вокзале. Пока учился родители переехали сюда, на Романова. Рядом стадион «Локомотив». Увидев меня, мать и отец обрадовались. Уже вечерело и они были дома. Скорее раздевайся. Весь мокрый, вспотел так. Вытирала меня мать полотенцем. Автобус сломался. Пришлось бегом. Мам, как ребята? Все хорошо. Работают. Давно не видела их. Вода есть? Да. Иди мойся.
         Садись сынок ешь. Да я не хочу. Вот так на! Не хочу! Ну ка садись ешь!- прикрикнула мать. Делать нечего, а все мысли с ребятами. Пришел из армии Сашка Мусатов, Славик с Серегой, только и ждут меня. Считают дни. Мам, я пойду. Куда? К Славику с Серегой, и Муську. Мать не перечила. Понимала все. Даже насмотреться на тебя не могу. Все спешишь куда то. Завтра мам насмотришься, днем. Завтра же у тебя выходной? Выходной, вздохнула мать. Ты если задержишься, ночуй у ребят. Не ходи домой один. Далеко и поздно. Ты не переживай мам. Все будет нормально. Я бы остался, но как вспомню, про колбасу, так сразу домой, шутил я, смеясь. А ты возьми ее с собой. Да, мама, повешу ее на шею и пойду. Не угомонялся я. Ох ты и поросенок! Смотрите! Вырос! Уже можно и над матерью посмеяться. Ладно, мам, побегу я. Ну давай, иди сынок.
        Народ уже ждал меня с нетерпением. Шурик, привыкай к гражданской жизни. Мы тебя с девчонками познакомим. У нас теперь своя компания, но сегодня их нет, а завтра вечером приедут. А сейчас идем на танцы. Вечерело. По старой привычке, народ кучковался пока только у танцплощадки.  А там друзья, да сколько? Голова кругом. Шура, приехал? Когда? И уже мои друзья, становились, друзьями моих друзей. Какие там танцы. Поговорить не успеваешь. Друзья, мы прощаемся с вами до завтра, объявляли в микрофон, а мы как будто бы, только встретились. Ну, что домой? И всем гуртом двинулись по домам. На автобусах не ездили. Шли пешком, освобождая дорогу редким машинам. На остановке, бренчала гитара, и кто то пел противным голосом. Вокруг стоял народ и слушал новоявленного исполнителя. Что за знакомый голос? На лавке в красных носках, с приклеенной к губам сигарете, разутый, сидел Попков и выводил гнусавым голосом  последний хит «Лишь позавчера». В приподнятом настроении, чуть подвыпивший, он был в своей тарелке. Без аудитории жить не мог. Это был театр одного актера. Подняв на секунду глаза, он увидел меня. Саня! Бросил он державшую в руках гитару и бросился мне навстречу. С Попковым мы поступали вместе раньше и он перешел уже на третий курс. У них уже отпуск заканчивался, а у меня только начинался. Ты когда брат приехал? Сегодня. А я через три дня уезжаю. Видишь гуляю. Гулял он все время. Куда идем, терял он интерес, к предыдущей компании и жил уже новыми знакомыми. Домой идем с ребятами. Ты где живешь? - спрашивал он. На вокзале, на Романова. Да, далековато. Рот его не закрывался. Он был в своей стихии. Тогда идем ночевать, ко мне. До меня ближе. Саня, пойдем лучше ко мне, я не стал объяснять ему, что мать будет волноваться. Нет  Шура, до тебя далеко. Идем все же  ко мне. Попков уговорит дохлого. Распрощавшись с ребятами, я шел с ним дальше. Слушай, резко остановился он. Изнутри его, что то всегда точило. Он не мог, сидеть так, не придумав, что то и это, что то менялось в нем мгновенно. Нельзя было ожидать, что он придумает  в следующую секунду. Ты знаешь, что я подумал. Что?- остановился и я. Не зная, что ждать от него. Ты знаешь, до меня идти тоже далеко. Пойдем- ка к Машенинову, он  там на плацу, с вами учиться. Он тоже еще дома. Машенинова я не знал. Ты, что, Славку не знаешь? На кирпичном живет! Не знаю Саня. Тогда все! Тем более идем! Ты что? Ночь уже. Какая ночь? Ну там мать, отец спят наверное, неудобно. Какой неудобно. Ты что? Возмущался он. Я их с детства знаю. Все. Решили. Он не настаивал и не уговаривал, он уже все решил и возражений быть не могло. Как же я про Славку забыл, сокрушался он по дороге. Идти было недалеко. На его счастье, родители Славки не спали, отец возился при свете в саду, заканчивая, какие то дела. Дядь Коля, орал он, открывая калитку и завидев его согнутую спину. Дядь Коля, где Славка? Дядь Коля повернулся и уже улыбался предчувствуя, что то неординарное. Кто знал Попкова, тот должен был быть готов, к любому его шагу. Но, как ни готовься, внутренне настраивая себя, в такт с мыслями Санька не попадешь никогда. Здорово ребята. Откуда это вы? Не отвечая на вопрос, Попков задавал уже свой. А где Славка? К девчонке  ушел, последовал ответ. Скоро придет, дядь Коль? Бог его знает. У вас , как у молодых. Докладываете, что ли. Ладно  дядь Коль, теть Нина дома? Брал врасплох он его. Дома. Спит поди. Да нет еще, тоже где то возилась. Вот и хорошо. Мы сегодня у вас наверное заночуем. Далеко домой идти. Автобусы не ходят. Конечно, конечно радовался дядь Коля или делал вид. Но скорее всего действительно был рад встрече. Чувствовалось, что он сейчас встряхнет весь дом, покоя не будет. Скажу матери, что бы на стол накрывала. Дядь Коль,  пусть не суетится. Так по мелочам. Закусить если, что, а то я  знаю теть Нину. Через пару минут выходила мать Славки и целовала Санька в лоб. Что то ты к нам давно не заходил Сашок? Некогда теть Нина. Столько друзей. Разве ко всем поспеешь? На полном серьезе отвечал он. Ну пойдем те, пойдемте. Вы с отцом посидите, а я пойду вам постелю. Дядь Коля разливал самогон по стаканам, а Санька прицокывал языком, живо интересуясь, это  не тот который мы в прошлый раз пили. Нет Саня. Смеялся отец. Тот мы весь в прошлый раз и выпили. Это новый нагнал. Но хорош! Такой же, не хуже. Сам сейчас попробуешь. Ну ладно, давай те выпьем, за все хорошее, говорил Санька и  громко орал – «Огонь!» Осушая стакан. Все смеялись, не выдерживая пытки. Часа через два пришел Славка. Но он был, ему не интересен. Мельком посмотрев на него, он сказал пододвигая стул, садись Славан. Носит тебя где то. Зайдешь иногда и то тебя нету. Славка смеялся, зная его характер. Да ты только два дня назад был. Весь самогон выпили. Что? Это два дня назад было? А кажется неделя прошла. Больше говорить ему он не дал, да и всем остальным тоже. Часов около четырех, команда «Огонь!», слышалась все реже. Пора спать теть Нина, выдавил он глубоко зевая. Что то утомили вы меня. Как ни придешь к вам, все  время так. Выражал он свое недовольство, под общий смех хозяев. Кто, кто, а они уж действительно притомились. Дядь Коль, ты нас подними завтра пораньше. Мужики наши на природу собираются завтра к десяти утра, как бы не опоздать. Славка, ты завтра с нами. Я не могу Сань. Сказал с нами. Значит с нами. Все. Укладывался спать неугомонный Санек. А родители наверное думали, скорее бы ты уснул. Через некоторое время слава богу уснули.
       Утром Санька будить не пришлось. Шура давай быстренько вставай. Славан, давай вставай, что тебя не касается. Саня, отвали, дай поспать. Спать некогда. Мужики ждут. Не пойду я ни куда. Пойдешь. Делать было нечего. Собравшись пошли. Саня пойду домой, мычал я.  Мать волнуется. Хоть бы позвонить. Ладно, делал снисхождение он. Сейчас заскакиваем к тебе, но не надолго. Выпьем по сто грамм и вперед. От тебя позвоним  орлам, что бы ждали нас.
       Сынок, где ж ты был? Мам у Славика Машенинова ночевал, с Сашкой, попутно представлял я своих товарищей. Вместе учимся. Ты бы хоть позвонил, а то переживаем с отцом. Вас, как зовут? –обращался он к моей матери. Тетя Лида. Теть Лид, обращался он уже запросто к моей матери. Что вы волнуетесь? Моя мать, меня вообще наверное потеряла, уже дня три не видимся и ничего. Жизнь то вокруг кипит. Садитесь. Поешьте, приглашала мать. Это можно соглашался Санек. А то мы встали с бодуна у Славки и не поели. Сейчас вроде отошли, бесхитростно объяснял ситуацию Попков. Мать с укоризной посмотрела на меня. Мы со Славкой переглянулись.  Выпив по сто грамм с прицепом, отправились к своим ребятам, которые так же находились в отпуске. Пикничок сорвался, но это ни сколько не смутило Санька. Парни  сейчас идем на свадьбу. Какую свадьбу? Меня приглашали, был ответ. Нет Саня, мы не пойдем. Вы что мужики, я без вас не уйду. Так, что и вопросов не может быть. Идем вместе. Поняли? Спорить было бесполезно. Пришли на комбинат. В это время машины с женихом и невестой подъезжали к месту проведения мероприятия. И как всегда, Попков сразу же оказался в центре событий. Где бы он не оказывался, все сразу закручивалось вокруг него. Через минуту он уже забыл о нас, точно также, как забыл своих друзей встретив меня на автобусной остановке. Переглянувшись, боком, боком мы удалились со Славкой со свадьбы. Слава богу. Пойдем по домам, хоть отдохнем немного- сказал Славка.
         Через несколько лет, мать спрашивала меня, сынок, а где твой дружок? Помнишь все огонь кричал. Ох и баламут! - восклицала она. Не знаю мам. Смеялись мы, вспоминая прошлое. Помнишь, как он кричал- Огонь! Помню. Как же не помнить. Лет через десять, я все узнал. В восемьдесят пятом году, при следовании колонны под Кандагаром, попал он  со своим полком в засаду. Вернее с частью своего полка. На войне кому то не везет. Ему не повезло. Санек, так и погиб, прокричав свое последнее и любимое слово, как за здравие – «Огонь!» Но теперь уже за упакой своей души грешной.
         Не знал я  и того, что тремя годами раньше, корчился от болей на госпитальных кроватях мой училищный однокашник с первого взвода, лейтенант Саша Петряшов, застенчивый милый парняга, стеснявшийся казалось бы, каждого сказанного своего слова. Попавший точно в такую же ситуацию, как и Саня Попков, он с отстреленными из крупнокалиберного пулемета ногами, ампутированными по самую задницу, грыз ночами подушку, боясь разбудить товарищей, ненужный ни кому, кроме родителей и бессильно плакал. Не знали мы и того, что после нашего выпуска,  молодых офицеров выпускников в  Афган уже больше не отправляли. Отправляли с опытом. Не знали мы тогда и того, что делалось это все для кучки поганых людей, которым плевать было на интересы  этой страны. И у которых чувства  к Родине будут измеряться  исключительно состоянием собственного благополучия, и которым впоследствии будет наплевать на всех и на все. Но об этом всем, тоже потом. А пока мы жили  и делали все по совести,  и страстно любили свою Родину.


                Глава 11.


          Заканчивался   сентябрь. Заканчивался вместе с ним и отпуск. Ну, что ребята пора уезжать. Славик уже загрустил. Теперь, когда Санек, ждать? Наверное в январе если, что то не переменится. Давай, приезжай скорее. Я еще не уехал, а мой закадычный друг уже жил новыми ожиданиями наших встреч. Да и я уже начинал скучать по своим училищным друзьям. Тянуло и к ним. Со своими ребятами из балашовского училища, почти не встречался. Кто учился в летном, знают. Сентябрь, октябрь самое время. Идут полеты. Так и моих ребят разбросало. Одни переходили на третий курс, другие на четвертый. Но потери уже были. Отчислили Сашку Ильина, Игорька Петина. Оба дослуживали планшетистами в частях области. Вовка был в городе. Полеты у них проходили на двести семнадцатом. Славик, пойдем сходим к нашим пацанам. Пошли Санек. Хотя городок и считался закрытым, проблем с проходом в него никогда и ни у кого не возникало. Было бы только желание. Пропускная система не для нас. Славик, ну и лафа у них здесь. Смотри, рядом с казармами жилые дома. Ничего не отгорожено. Вот это наверное и сгубило моих друзей. Самоволок хватало. В казарме дневальных не было. Видимо кто подойдет к телефону, тот и подойдет. На входе, на встречу нам выполз розовощекий рыжий детина в майке и трусах, который видимо спешил в умывальник. Слушай, Набережнев здесь? Здесь. Заходите, мы все в ленкомнате сейчас живем. Казарма была пуста. Несколько человек тихо покуривая, упражнялись в езде на велосипеде между колонн, от нечего делать. Мужики, где ленкомната. Проходите прямо. В ленкомнате народ спал и отдыхал, лежа на кроватях. Увидев нас Вовка вскочил. О! Какими судьбами? Решили зайти с проверкой,  шутили мы. Ну и житуха у вас тут Вовка! Да это сейчас, пока полеты, а так построже. У нас же сейчас ночные полеты. А что в казарме курите? А..- махнул он рукой. А, что спим, так это по распорядку. И дневального у вас нет. А..- ушел наверное куда то. Да у нас за такие дела три шкуры уже бы сорвали. Ну у вас, это у вас, а у нас это у нас. Не зря говорят, что где начинается авиация, там кончается дисциплина, констатировал он довольный собою. Поговорив с полчасика, мы ушли. Скоро уже надо им было, выдвигаться  на аэродром. Как наши ребята? Кто? Сашка Некрасов, Витька Чиркин, Серега Иванченко. Да все нормально. Все на полетах. Кто в Турках, кто в Татищево. Вобщем кто где. Только Петушка и Илью выгнали. Самоходы и все прочее. Ну ладно Вовка, потопали мы. Давайте улыбался он. Тогда мы еще не предполагали, что такая же участь, в очень скором времени постигнет и Вовку. До самостоятельных полетов его не допустят, а где то перед Новым годом, он будет укреплять уже ряды Вооруженных Сил, в должности рядового планшетиста, где то под Ртищево.
        Во житуха! Продолжали мы делиться впечатлениями со Славиком, когда вышли из казармы. Никакой дисциплины. Да Санек, я такого бардака даже в войсках не видел, когда служил. На следующий день я уже отправлялся в Вольск. К вечеру был в училище. Шура, бежал ко мне Серега Онегов с такой неподдельной радостью на лице, что как будто бы мы с ним не виделись  целую вечность. Соскучился я по тебе, тискал он меня в проходе. Глаза сами по себе повернулись в сторону тумбочки дневального, все в норме на душе отлегло. Дневальный на месте. У нас не в летном, все в порядке. Вот тебе и тыловое Вольское, а порядок будь здоров! А в душе гордость. Где трудно, там и служиться легче, там и отношения между людьми особые, народ как спаянный механизм, друг за дружку стоят.
        Так было и в этот раз. Постояли. Воскресенье  выходной. Человек тридцать всего  осталось в казарме. Я и еще человек девять, играли в футбол на стадионе и остались не удел. Прибежал Доля, вроде мухи не обидит, такая тихоня, а тут не узнать. Мужики, побили нас городские на танцах. Городской парк рядом, через забор. Рядом и танцплащадка. Как это обидели?  Да так, ни с того, ни с сего! Вольск город цемента. Встанешь утром на зарядку, туман такой, что солнце не пробивается. Производство в ту пору работало хорошо. Все отлажено. Пока ветерком не разгонит эту пылевую завесу, дышим тем, что есть. Народ на этих заводах работал особый. Производство вредное. Не каждого загонишь на такую работенку. Поселенцы работали. Деваться некуда. Хоть и знали они, что связываться с курсантами не надо, но иногда теряли нюх. Вот и в этот раз так и произошло. Человек двадцать оставшихся в казарме быстренько оделись, через училищный сад, через пост, не обращая внимания на часового и его требования, перемахнули через забор. Всю мужскую половину положили минут за пять, попали под горячую руку и некоторые курсанты, одетые в гражданку, но сортировать всех не было времени. Через минут двадцать, все тем же путем вернулись назад, пробежав по центральной улице, почти до самой Волги и назад. По дороге били жестко всех, кто попадался. Как саранча пролетели.
        Последствия были тяжелыми, для обоих сторон. Но порядок в городе наводился сроком еще минимум, как на год. Все знали с курсантами шутки плохи. Но через год забывали и следовал новый рейд и поделать с этим начальник училища ничего не мог. На следующий день начались разбирательства. Часовой запуганный  на смерть тем, что не применил оружия и допустил на пост проникновение посторонних людей, сдал самых приметных. Первыми повели в штаб, к начальнику училища  Лепешкина, Долю и Барыгу. Назад вернулись удрученные. Что мужики? Отчисляют. Как? Да вот так. Спрашивали, кто еще был. Сказали? Не ссыте – не сказали. Из-за этого и выгоняют. Через минут пятнадцать, в полном составе команда отправилась в штаб сдаваться. Вернулись такими же. Выгоняют всех. Мужики не бойтесь. Берут на пушку. Что берут. С горкома приезжали. Пять человек в больнице лежат с тяжелыми последствиями. Начальник училища уже ездил туда извинялся. Все бы ничего, под горячую руку сынуля, чей то попал, из- за этого то, в основном сыр бор. Папаша из училища и из больницы не выезжает. Орет как поросенок. Что мол за безобразие? А почему безобразие на танцплощадке, его не интересует. Ну ничего мужики, еще годок спокойно поживете, оправдывался чуть не плача Доля. Никто никого не обвинял ни в чем. Что есть, то и есть. Единственное - рота впала в траур. Все ждали окончания всего этого. Не отчислили никого. Уголовное дело прекратили. И рота вновь зажила своей жизнью. Мудила, что же ты сдал нас? - спрашивал Витян Лепешкин, часового. Мужики, что я мог сделать. Меня бы точно отчислили. Да сказал бы, что никто не пробегал, мало ли, где могли выбежать. Да командование знало, что вы здесь пробегали, кто то видел из офицеров. Ну ладно. Будь здоров. Легко тебе будет житься, такое счастье и одному, непорядок, повторил слова Остапа Бендера Витек и удалился, оставив в растерянности додумывать парня.
        Вспоминая этот случай, до сего времени бередящее мое и думаю наверное не только мое сознание, возникает ощущение двоякости. Первое. Ох молодцы! Постояли за себя. И другое. Стыд после. На свежую голову, от осознания всего случившегося. И все же правых и виноватых искать в этом трудно. Пусть будет все, как есть и не надо менять все это, тем более сейчас, в своем сознании. Ведь с годами мы мудрее. А по молодости честнее. Так не будем бередить старое и поступим мудро.


                Глава 12.

      После обеда, неожиданно прозвучал сигнал «Сбор» и все закрутилось, пришло в движение. Один взвод получает оружие, второй вещмешки, третий готовит шинели и противогазы. Все делается быстро, четко, без суеты. Вскоре рота стояла на плацу. Было начало июня. Невыносимая палящая жара Поволжских степей и повышенная влажность от Волги. С полной выкладкой, изнывающие от жары, мы ждали команды ротного. И вскоре  ротный зачитал приказ об очередных, трехдневных, ротных тактических учениях. Ну мужики, повезло нам, жара под пятьдесят. Будем три дня на брюхе изучать рельеф местности Вольского района. Сдохнем. Выдохнул с тоской в глазах, наш замок, Ширяев. Не ссы Витян, прорвемся. Где наша не пропадала, щебетал Витян Харитонов с затаенной улыбкой на губах. Учения ждали. Они были запланированы по программе обучения, но никто не думал, что будем выходить в самое пекло. Может в ночь или ночью, на худой конец утром, но что бы в такой солнцепек. Роптать на судьбу было некогда и рота повзводно выдвинулись в пункт сосредоточения, ни мало ни много, за пятнадцать километров. Через километр, на нас не было сухой нитки. Гимнастерки пропитались потом насквозь. Через три, когда вода из организма вышла, и под палящим солнцем гимнастерки просыхали, то проявлялись солевые разводы. На лицах также выступали пятна белой соли. Становилось трудно. Вот собаки, накормили в обед и отправили в полной боевой  на РТУ. Знать бы кто такой умный, до этого додумался, ворчал Серега Кузнецов, подыхая от жары. Лица многих побелели. К шести вечера достигли железной дороги. Отмахали километров десять. Рота стой! Послышалась впереди команда Гайдученко. Привал пятнадцать минут. Перемотать портянки, привести в порядок снаряжение, последовала его команда. Все повалились на месте, где стояли. Подыскивать места не было сил. Каждая секунда отдыха была дорога, как свежий глоток воздуха. Время пролетело мгновенно. Командиры отделений проверить оружие, снаряжение и доложить по команде, следовала команда Гайдученко. Строиться взвод!- продублировал команду Ширяев. Все у всех на месте, вяло спросил он у командиров отделений. Ну, что? Все у всех на месте?- спросил я. Шура все у всех на месте, и хрен и яйца, ответил кто-то за всех. Через минуты две, рота также повзводно, миновав выемку железнодорожного полотна, двигалась дальше. Вечерело, когда в полном составе мы прибыли в район сосредоточения. Нас встречал руководитель учений полковник Конкин, заместитель начальника училища. Сухопарый, строгий и немногословный, с загорелым обветренным лицом. Он слыл в училище жестким офицером. Командир роты, построить роту в две шеренги и проверить личный состав, и вооружение. Есть! - четко ответил Осетров и зычно подал команду. Несмотря на усталость, рота быстро перестроилась в две шеренги и была готова к дальнейшим действиям. Командир роты медленно шел и проверял у каждого курсанта лично оружие и снаряжение.
      Шура! Услышал я за спиной голос Алика Горловецкого. Что, Алик? У Агеича нет автомата! Меня пробил озноб. По телу пошли мурашки. Как нет автомата? Я обернулся  к ним в конец строя. Агеич стоял бледный, ничего не понимая. Он настолько устал и держался из последних сил, что даже не слышал нашего разговора. Мужики, ни у кого нет автомата Агеича? Мало кто реагировал на вопрос. Толкни его Алик! Агеич пришел в себя. Андрюха, где автомат? Он смотрел на меня широко открытыми глазами, ничего не понимая. Шура, я не знаю. Где ты его потерял? Не помню. Взвод быстро приходил в себя. Третье отделение, что там у вас за разговорчики? - рыкнул, как всегда Витян. Какие там разговорчики, Витян. Автомат потеряли!- шепотом, но громко сказал я ему. Не хера себе! Заявочки. Ты понимаешь, что говоришь? Понимаю! Отрезал я. К нашему взводу уже подходил ротный. Товарищ капитан, во взводе утерян автомат, доложил Ширяев. Как утерян? Стоявший неподалеку Конкин, казалось бы безучастно наблюдавший краем глаза за происходящим и ожидавший последующего доклада, мгновенно понял ситуацию. Замком взвод, командир отделения и курсант – ко мне! Товарищ сержант, вы лично проверяли оружие? –спрашивал Конкин у Ширяева.
Никак нет! Товарищ полковник, я принял доклад от командира отделения. Ясно. Вы, товарищ младший сержант, проверяли оружие после привала у своих подчиненных? Так точно, товарищ полковник,  отчеканил я и побагровел. Я нещадно врал. Товарищ курсант, обращался он уже к Агееву, где вы потеряли свое оружие? Не помню товарищ полковник. Командир отделения проверял у вас оружие? Не помню. Что же вы помните? Вы представляете, что вы натворили. Вы потеряли боевое оружие и далдоните, как баба на базаре - «не помню, не знаю».
          Рота! Слушай мою команду. Второй взвод выдвигается на БТРах к месту привала и с того места внимательно осматривая все, прочесывает на расстоянии тридцати шагов от дороги, двигаясь в направлении пункта сосредоточения. Остальные три взвода, в том же порядке прочесывают окрестность двигаясь навстречу. Все всем понятно! Так точно, отрапортовал ротный. Второй взвод к машинам! Мы быстро заняли места по БТРам. Витян ехал с нами и все время бурчал своим  внутриутробным голосом. Прекращай Витян, и так тошно, осадил я его. Но Витян продолжал, наберут детей в армию и долбись с ними, и продолжил, свое любимое, «страна ждет героев, а манда рожает дураков». Мы уже подъезжали к  месту привала и на его последние слова уже никто не реагировал. Все были уже душой и телом на том месте, где останавливались на короткий привал. Как только остановился БТР, все бросились через железнодорожную выемку к нашему месту отдыха и встали, как вкопанные, перед нами лежал автомат Агеича. Бери свое оружие, раздолбай, опять отреагировал Ширяев. И тут же продолжил,  Малюгин вытри ему сопли и помедлив со смехом, успокоившись язвительно добавил, и себе тоже,  заодно. Пошел ты на хер! Орел!- не заставив себя ждать, ответил ему тем же я. Все. Все к машинам. Все успокоились, но впереди нас безусловно ждал разбор и на душе было тягостно от неприятного предчувствия. Да, по головке явно не погладят. Три взвода роты уже отмахали приличную часть пути в поисках оружия. Отбой, скомандовал Гайдученко и вернул всех назад.
      Через пол часа роту построили. Полковник Конкин давал оценку роте.
Товарищи курсанты, завершился первый этап учений. Рота маршем выдвинулась в район сосредоточения. В целом маршевая подготовка роты удовлетворительная, но то, что произошло при следовании роты не поддается никакой критике. Был утерян автомат. Боевое стрелковое оружие. В пятидесяти метрах от места привала за посадками, находился железнодорожный переезд, где гарантия, что оружие могло быть утрачено безвозвратно? Я, такой гарантии дать не могу. Поэтому оценка роте на первом этапе неудовлетворительно. Осмотрев весь строй, он скомандовал, курсант Агеев! Выйти из строя! Есть! И Агеич отправился за пряниками. За халатное обращение с оружием, объявляю вам трое суток ареста. Встать в строй! Младший сержант Малюгин! Та же участь постигла и меня, с той лишь разницей, что мне было объявлено пять суток ареста. Посмотрим, что будет дальше. Желваки на скулах ротного ходили ходуном. Чувствовалось во всем его поведении, что роте не сдобровать. Так оно и было. Осетров постарался, что бы учения запомнились нам на долго и что бы мы поняли сполна по чем сегодня фунт лиха. От каждого отделения велел выставить охранение, по два человека и меняться через каждые полчаса. Дремали в окопах, на опушке небольшого лесочка, то и дело отбиваясь от проникновения  в роту группы диверсантов, которые забрасывали нас дымовыми шашками со слезоточивым газом. И так ночью, около леса ничего не видно, а тут еще в противогазах. К четырем утра стало светать. От комаров не было спасения. Десять тонн свежего мяса и крови, когда еще им придется так попировать. С опухшими рожами от укусов комаров, уставшие за ночь, мы только и ждали, когда рассветет и можно будет избавиться от назойливой мошкары. В семь утра позавтракали сухпайком, проверили снаряжение и готовились к выдвижению на учебное поле. Снова наступала жара. Совершив марш на семь километров и миновав шоссе вскоре оказались на месте. Рота отрабатывала весь день наступление на оборону противника, с ходу, во встречном бою, из обороны. Сразу же последовала команда сброс и рота пошла в атаку. По десять, пятнадцать раз, преодолевали минные заграждения в проходах, отделениями. Командиры взводов сорвали голоса и хрипели как на войне. Затем стали пользоваться только флажками. Когда стало темнеть, снова заняли оборону в отрытых окопах. Алик, что ты за норку вырыл, костерил я Горловецкого. Шура, я маленький, мне места в ней самый раз. У меня больше нет никаких сил, мило улыбался он мне. Алик, сейчас придет ротный, он тебе яйца оторвет, за такой окопчик, а вместе с тобой и мне. Ты посмотри, все устали, а роют. Шура, сейчас, только немного передохну,      оправдывался он вновь и улыбка на его лице таяла. Балда был суров, но все понимал, как никак за спиной Омское общевойсковое, там думаю побольше нашего было полевых выходов. В ночь резко похолодало. Пошел холодный  дождь, который через короткое время перешел в ливень. Дождь лил всю ночь, и весь следующий день, усилились порывы ветра. Спасли шинели, на рыбьем меху, как мы говорили, да плащ- палатки. А шинели…, что для солдата шинель? Она всесезонная, летом не холодно, зимой не жарко. Витян! Сходи к Гайдученко, спроси, может отменит эти мучения. Сухой нитки на нас нет, все промокло, стонал Саня Коновалов. Смотри умный. Сам сходи. Он тебе сейчас быстро мозги проветрит. А еще лучше к ротному сходи, он тебе быстро сопли на кулак намотает. Сутки разматывать будешь. Поддерживал Витяна командир второго отделения Серега Кузнецов. Тот за словом в карман не полезет. Я бы сходил, если бы замком был,  по прежнему не унимался и скулил Саня. Эта ночь пошла так же, как и предыдущая, с той лишь разницей, что все охранение бессовестно спало беспробудным сном, а бедный Балда каждые полчаса запускал нам дымовухи, и мы на время, как ошарашенные все в слезах вылетали из своих окопов, что бы отдышаться. Ветер и дождь делали свое дело. Дым и газ выветривался и мы вновь валились в еще вонючие окопы и снова мгновенно, мирно засыпали.
       С раннего утра, позавтракав приступили к отработке вопроса: Действия мотострелковой роты в обороне. Месили непролазную жирную грязь, ползали по полю на брюхе. После обеда стреляли из гранатометов. Чувствовалось по насыщенности занятий, что программа обучении подходит к концу. Появилась расслабленность. Стреляли из РПГ-2, по макетам танков, расчетами по два человека. Один стреляет, другой заряжает. Третье отделение на исходную. Мы молча заняли исходное положение. Стрелять по команде, предупредил ротный. Он сам руководил стрельбой. Я зарядил балванкой гранатомет и ждал выстрела, находясь слева от Холманского, который в этот момент был первым номером. Я ждал его выстрела широко открыв рот. В левое ухо вкладывать вату не стал. Думал пройдет. Не прошло. Выстрел из гранатомета оказался серьезным делом. Я ничего не слышал. Выстрел оглушил меня. Холман, я ничего не слышу. В ушах один звон, прокричал я ему. Я тебе буду в ухо орать и на пальцах показывать, ответил он. Я понял это по его губам. Готовился к стрельбе, поглядывая на ребят, а стрелял по флажку командира роты. Отстрелялись хорошо. Трое суток я ничего не слышал, распознавал уже все по губам, но через трое суток, слух начал возвращаться ко мне, заменяя назойливый звон в ушах. К вечеру ветер разогнал тучи и прекратился мерзкий дождь. Но беда одна не ходит. Шура, я потерял лопатку саперную, мялся подходя ко мне, Игорь Марусев. Тудыт твою мать. Опять все у нас не ладно. Что за напасть? Где потерял? Хрен ее знает. Бери с собой Васечкина и давайте ищите. Все пролазьте, а то задолбят, скажут третье отделение и инженерное имущество потеряла. Давайте шуруйте, только, чтобы командиры не видели, а я пойду Ширяеву доложу. Я пошел к Витяну. Витян лежал на спине в окопе, на свеженарванной траве, поверх которой лежала мокрющая плащ-палатка. Он курил сигарету, посматривая в небо и думая о своем, в короткую минуту передышки. Ты че Шура, припорол? Отдыхай у себя в окопе. Наслаждайся жизнью, пророкатал он своим голосом, посмеиваясь. Отдохнешь здесь. Что еще? Насторожился он сразу. Марусев саперную лопатку потерял. Ети вашу мать. Еще пару дней и твое отделение все порастеряет. Каой командир, такое и отделение. Вот долбаки. Стадо баранов. Ладно, что делать будем? Докладывать надо, пробубнил Витян. Надо. Согласился я, давай только подождем, может найдут. Через час Марусевич и Васечкин пришли несолоно хлебавши. Шура, все облазили. Нигде нет. Может всем отделением поищем? Что искать? Иголку в стогу сена. Поле вон оно какое. А мы его вдоль и поперек перешагали. Пойду Балде докладывать. А может не надо, взмолился Игорек? Опять ЧП. Нет Игорек, пойду. Один раз уже соврал. Лучше горькая, но правда. Гайдученко сидел в ложбинке и курил, видимо ему уже тоже порядком все надоело. Разрешите обратиться товарищ капитан? Валяй. Лениво произнес он. Потеряли саперную лопатку. Фу ты! Выдохнул он. Чуть не напугал. Думал опять после первого твоего слова, что автомат или патроны потеряли. Искали?- задал он вопрос. Искали. Час, Васечкин с Марусевым ползали. Не нашли. Разрешите отделение отправить? Не надо. Пусть пока отдыхают. Уже сейчас ничего не видно. Придем на зимние квартиры, найдем лопатку. Разрешите идти? Иди. Есть, козырнул я и отправился к своим. Витян в отвернутой и натянутой пилотке по самые щеки, с видом побитого немца под Сталинградом, ждал меня, высовывая голову из окопа. Ну, что Шура?  Отодрал? Нет. Пронесло. Все нормально. Давай, дуй к своим балбесам, поди заждались уже тебя. Передай Марусеву, что я ему башку оторву. Витян, старался казаться строгим, но никто его не боялся, а только сильнее тянулись к нему. Когда он докладывал, то в произношении звания, специально глотал буквы. Получалось не младший сержант, а младжан Ширяев. И только  в докладе он доходил до этих слов, как весь взвод давясь от смеха заканчивал вместе с ним доклад его же словами. На, что он разворачиваясь, строго говорил,- я сейчас кому то посмеюсь. Отчего вызывал еще больший общий смех.
        Младжан Ширяев служил где-то в Сибири.Оставив у меня память о себе. А так же незабываемую надпись на подаренной мне фотографии, разресованной им же самим фломастером, где он выглядел, как девица легкого поведения, с накрашенными красными губами. Надпись на обратной стороне гласила: Шура! Помни сволочь! В дни совместной службы. Дата. И его подпись.
        А пока мы жили, учились и находились на учениях. Рано утром позавтракав и закончив утренние мероприятия, если это можно так назвать, мы продолжали штурмовать мнимого вероятного противника и ненавистное поле, оставляя последние силы на нем. Агапыч, я больше не могу. Этот пулемет меня задалбал. А где твой второй номер?- спрашивал в шутку я. Ему его и отдай. Пусть поносит, продолжал я. Да, он  пожалуй поносит. Его хоть самого носи. Вон глянь на этого второго номера, одни глаза и уши остались. Хорошо у меня запас такой, показывал он на свой живот. А то бы тоже давно загнулся. Не зря я говорю: - пока жирный сох, худой сдох. И Онегов довольный собой засмеялся. Часов в восемь утра, вновь пошел долгий и нудный дождь. После обеда все закончилось. Закончились ротные тактические учения. Ротный и Конкин подвели итоги. Оставалось последнее, выдвижение роты маршем, к месту постоянной дислокации. Некогда ненавистные казармы для нас были сейчас самыми милыми и манящими к себе. Рота маршировала повзводно, по обочине автодороги Саратов - Вольск.  Дождь сделал свое дело. Земля раскисла и налипала на подошвы сапог по три- четыре сантиметра. Ох уж этот чернозем Саратовской области. Но ноги сами несли нас  в училище. Через три с половиной часа мы были на месте. Когда сдали оружие и разоблачились, сняв с себя сапоги впервые за трое суток, то почувствовали такое облегчение, которого не испытывали давно. Вот когда ощущаешь прелести жизни, нормальных бытовых условий и многое другое. По другому смотришь на жизнь. Да, не зря в уставе написано: «Стойко и мужественно переносить все тяготы и лишения военной службы» Точные слова. Зрят в корень, как говорил Козьма Прутков.
       Все попадали на кровати и заснули мертвецким сном. На ужин никто не ходил. Ноги распухли и сапоги не одевались, болели ступни. По казарме ходили в тапочках. На следующий день ротный дал команду коптерщику Сереге Курилко, выдать всем парадное обмундирование и ботинки. Весь день приходили в себя, приводили в порядок ноги. А на следующий день все ушло, как буд то бы ничего и не было. Что там говорить, организмы то молодые. А молодости все не почем. Даже море и то  кажется тебе по колено.

                Глава 13.


           В роте стали пропадать деньги. Что за ерунда? В это не хотелось верить. И пропадали давно. Но все молчали. Не может быть. Потерял где-то. Жалко. Но что сделаешь. А Агапыч, не сходим лишний раз в чипок, говорил раздасадованный Степаныч, успокаивая себя в сердцах. Только, что мать прислала перевод на пятьдесят рублей. И пожить не успели, как куда то делись. Посеял наверное, Серега. Да не может быть. Хотя все возможно. Вчера ложился спать, точно помню были. Не горюй Серый. Да и хватит мать напрягать. Что доишь ее. Не хватает чего то, что ли,  ворчал я на Серегу, помня свое армейское воспитание. Тем более она у тебя одна. Серега злился. Злился на сказанную мною правду ему в глаза. Он осознавал, что я прав и больше злился на себя, а не на меня. Серега, может все таки крыса завелась у нас. Смотри, с других взводов все молчат, но и у них деньги пропадают. Все таки наверное , кто то крысятничает. Самое интересное, только получит кто ни будь перевод, у того и деньги пропадают. Интересное дело. А?
       Через неделю крысу поймали. Получил перевод Шура Ширяев, с третьего взвода. Обстоятельно всем рассказывал, что пойдет получать  на почту перевод. Тогда мы еще и не догадывались, какой он мудрила. Положив деньги в нагрудный карман и сложив обмундирование на стул после отбоя, все улеглись. Не спал только Санек, да его дружок Разяпов Ренат. Среди ночи они и поймали крысу. Спокойного паренька, со своего взвода, Щербакова Саню. Его не били. Утром он сам пошел к командиру роты. Через день его не было в училище. Полтора года мы жили бок о бок с этим парнем, ничего не подозревая. Он не молил о пощаде. Не просил прощения. Ушел тихо, как и существовал, вобщем- то, в роте. И только после ухода из училища узнали, о его нелегкой жизни. В семье было семеро детей. Мать одна тащила всю семью. А Сашка был один из старших. Видно и до поступления в училище приворовывал. Жить то как-то надо. Вот и тут не удержался. Взялся за старое. Все прошло, все ушло, а на сердце тяжело и  неприятно. Может зря отчислили. Не надо было затевать эту кашу и весь сыр бор. А с другой стороны ведь он будущий офицер, а сейчас курсант. Не солдат. Курсант. Да, Агапыч, вляпались. Ты о чем Серый. О Саньке Щербакове. Жалко все же парня. Я промолчал. Не у одних у нас было такое гнетущее чувство безысходности. Хотя и говорят сытый голодного не уразумеет. Неправда. Уразумевали.
        Перед обедом построили роту. Опять ротный будет мораль читать, мычал тягостно из второй шеренги Серега Ломов. Но появился комбат Викулов, вместе с молодым лейтенантом, идущим как то понуро вместе с ним. Товарищи курсанты, представляю вам нового командира первого и второго взводов лейтенанта Макшанова, выпускника общевойскового училища имени Верховного Совета. Кремлевец, зажужжала рота. Что то он на него не похож. Слишком мешковат, процедил незатейливо, как всегда Витян Ширяев, своим тихим баском, который слышала почти вся рота. Комбат внимательно посмотрел на строй. Витян всегда не скрывал своих чувств и лупил матку правду в глаза. Поэтому и тут высказал, наверное общее мнение. И смотрел  он, как будто бы в самую точку. В роту пришел не командир взвода. Где он послужил мы не знали, но если за четыре года службы человек не получил старшего лейтенанта, то это настораживает. И вскоре все прояснилось. Часов в девять вечера пришел в роту пьяный взводный. Мужики идем на танцы, обращался он к нам – сержантам. Разговаривать с ним было бесполезно. Схватив за руки Володю Гончарова, он тянул его с собой. Мы были в недоумении. Вот это взводный. Будь здоров. Где его только нашли. Уговорить его не удалось. Удрученный, в пьяном угаре не найдя поддержки у своих бедных курсантов, кое-как Макшанов все же удалился. А рота ржала до самого отбоя.
       Утром наступило возмездие для нашего летехи, как мы называли его и всех лейтенантов. В сумрачном настроении возвращался он от командира батальона. А вечером все повторилось. Но тут уже на месте был комбат. Откуда он узнал об этом? Он всегда все узнавал. Нюх у него был, как у собаки. Отменный. Дежурный, обращался он к дежурному по роте. Закройте офицера в бытовой комнате, до прихода караула. Но офицер не сдавался и откуда только силенка взялась. Но тихо сапой, все же удалось его втолкнуть  в бытовку. Через минуту послышался звон разбитого стекла. Наш взводный разбив стекло спрыгнул на плац со второго этажа и был таков. Витян Ширяев подыхал со смеху, басовито смеясь – ну мужики и прислали нам воспитателя. Рота гудела, до самого отбоя. На следующий день и через день, и еще через день Макшанова не было.
       Дежурный! Ко мне! Прозвучала команда из кабинета комбата. Рота находилась на занятиях, а я был дежурным. Товарищ серожант, идите в городок, я даю вам адрес и скажите лейтенанту Макшанову, чтобы он прибыл ко мне. Есть! Развернувшись на сто восемьдесят градусов, двинулся я выполнять указания. Дома никто не открывал. Через минут пять послышался за дверью легкий шелест. Кто там? Младший сержант Малюгин. Сейчас. Открою. Дверь открылась. В проеме стоял взводный с крепкого похмелья и сильно помятый. Он был в трусах. Заходи. Ты один? Один. Садись. Товарищ лейтенант, меня за вами послал комбат. Приказал немедленно прибыть. Да…- протянул он. И как ты думаешь я к нему прибуду в таком виде? Давай иди. Скажи, что я не приду. А, что сказать? Что хочешь то и говори. И он снова полез в кровать. Делать было нечего. Развернувшись, я вышел от него. Комбат ждал и заметно нервничал. Ну что? Не может прибыть товарищ подполковник. Почему?- спросил он наливаясь кровью. Приболел. Пьяный? Да нет. Как нет? Не темни! Говори! С бодуна товарищ подполковник. Так, протянул он, и на минуту задумался. Так повторил он. Берешь с собой дневального, кто у тебя дневальный? Курсант Онегов в свободной смене, а Карабут отдыхает. Вот и хорошо. Удовлетворился он моим ответом. Карабута на тумбочку, а сам с Онеговым любыми путями притащите мне Макшанова. Есть. Ну Серый, херец! Чего Сань? Пойдем за Макшановым. Брать будем, шутил я. Ладно, пойдем. А если он откажется? Волокем силой. Так приказано. Ну, что ж, пойдем, вздохнул Серега. Ему это было так же неприятно как и мне. Жалко парень вроде неплохой. Свой парень в доску. Что не успокоится?- бурчал он.
        Во второй раз Макшанов открывал дверь дольше, ведя переговоры некоторое время с нами из-за двери. Но все же впустил нас. Надо идти товарищ лейтенант. Комбат приказал без вас не возвращаться. Да пошел он куда подальше. Никуда я не пойду. Приказано силой доставить. Это, как же тащить меня будете? Затем поразмыслив с минуту, он начал одеваться. Давайте кофейку попьем. В квартире у него ничего не было. Солдатская кровать, тумбочка и стул, который служил ему и шкафом, на котором висела форменная одежда и столом. На котором, кроме банки с  сигаретными бычками и грязной кружки из под чифира ничего не было. Будете? - предложил он. Мы отказались. Он налил в черную кружку воды, поместил туда самодельный кипятильник из двух лезвий со спичками, бросил чаю и закурил, усевшись тяжело на кровать. Надоело все. Уволюсь. Пойду на гражданку работать. Жена ушла. Все забрала, что было. Да и было то немного. Не надолго он снова задумался. Чай вскипел. Отхлебнув пару глотков чифира, он встал. Ну ладно,  пошли. Мы ему не доверяли. Были на стороже. Знали, что от него можно ждать чего угодно. Но все прошло гладко. Через полтора часа он вышел от Викулова, весело и стыдливо поглядывая на нас. Мы прятали глаза. Все нормально, поговорили по душам, произнес он скороговоркой, проходя мимо. Наверное еще послужим Родине - мать ее.
       Через два дня сдавали экзамены. Первым экзаменом была автомобильная подготовка. Макшанов, иди со вторым взводом, на экзамен, представляй взвод. Я с этим полковником,  козлом, начальником кафедры, встречаться не хочу, так, что давай, напутствовал его командир роты Осетров. Что товарищ капитан, вперед на мины?- шутил Макшанов. Вот именно. Посмеивался, хитро, в усы Осетров. У них сохранялись нормальные отношения, несмотря на закидоны  взводного. Представив взвод и прохаживаясь тихо между классными столами Макшанов, то и дело подсказывал нам. Товарищ лейтенант, если так будет продолжаться, я попрошу вас удалиться. Виноват товарищ полковник, отвечал он и действовал уже поосторожнее. Вскоре предстояло зайти и мне. Не держа в руках книги и учебной литературы, мне предстояло держать экзамен перед начальником кафедры. Кузя, что делать, не знаю? Абсолютно не готов. Что совсем не в зуб ногой. Совсем. Да ты Макшанову бутылку поставь, он тебе все прямо на месте расскажет по материальной части, только запоминай. Ты, что охренел? Как я ему бутылку поставлю? А чего? Я сам с ним поговорю, как только он на перекур выйдет. Вскоре вышел Макшанов. Слушай, подошел к нему нагловато Серега, подскажи нам там если, что. А то мы не хрена не знаем. Мне и ему, указал он на меня. Бутылка за нами. Я отвел глаза. Хорошо попробуем, ответил он. Все, заметано, подтвердил Серега и они оба заулыбались. Между тем воодушевленный взводный проводил с нами небольшое подведение итогов. Ну вы, мудаки! Ну и бараны ! Уж что, что, а матчасть учить надо. Без нее никуда. Это ты без нее никуда, а нам она по барабану, бурчал в углу Кока Карабут. Пришло время заходить и мне. Берите билет. Три вопроса и не по одному ни в зуб ногой. Бреду к двигателю в разрезе. В мозгах одно- приплыл. Да не тут то было, как из тумана выплывает Макшанов и делая вид, что рассматривает плакаты, стоя ко мне в пол оборота рассказывал все по моему вопросу, сжато и конкретно. Второй вопрос, так же разъяснял скрытно по плакату. Ну, что усек?- шептал он. Усек. Третий вопрос ерунда. Знаешь? Знаю. Ну давай, смелее. И я дал. Слава богу с памятью все нормально. Ни одного дополнительного вопроса. Ставлю вам отлично. Возьмите зачетку товарищ младший сержант. Кузя получил четверку, а через минут тридцать вынужден был все таки покинуть аудиторию и взводный. Полковник его все таки выпер, с напутственными словами, доложите командиру роты о своем поведении на экзамене. Саня, давай гони скорее бабки, рассчитаться надо. Я отдал Сереге бабки. Он отнес их и отдал там же Макшанову, тот не отказался и ушел. Пойду докладывать ротному, выполнять приказание старшего воинского начальника, ерничал он. Знал бы ты, как этот  ротный о тебе отзывается. Больше мы своего взводного не видели. Вскоре наступил отпуск, а после отпуска, нам представляли уже нового командира взвода старшего лейтенанта Кузовенина. А мы все же, нет нет, да вспоминали нашего взводного добром. И было нам его жалко в душе.


                Глава 14.


       Домой! Закончились экзамены. Наступал долгожданный отпуск. Завтра уезжать. А нам не до отпуска в этот день. Жениться один из лучших моих друзей, Серега Кузнецов. Кузя. Мужики иду к командиру роты, буду просить, чтобы отпустил весь взвод на свадьбу. Давай Серый! Через некоторое время из канцелярии роты вышел угрюмый Серега. Хана мужики. Ротный и слушать не хочет. Отпускает ко мне только сержантов. Ох уж ротный, ох и умница! Тогда мы еще этого не осознавали. Остальным  курсантам взвода увольнение запретил. Начищенные и надраенные, как медные пятаки, через пять минут мы слушали инструктаж  ротного. Весь инструктаж влетал в одно ухо и не задерживаясь вылетал в другое. Все понятно? Так точно!- хором ответили мы. Тогда вперед, не буду задерживать, опаздывать негоже. И уже через тридцать минут в парадном обмундировании, застегнутыми на все пуговицы, мокрыми от палящей жары и быстрой ходьбы, входили мы во двор дома, где на улице шла свадьба. А свадьба уже шумела. Когда появились мы, то все внимание переключилось на нас. Тетя Нина, мать Сереги, быстро раздала нам махровые полотенца и повела к рукомойнику на улице, смыть с себя пот. Затем она каждому помогала вытерать спины радуясь, что хоть нас отпустил ротный на свадьбу к другу, ее сыну. Я частенько бывал у них в увольнении и она меня хорошо знала. Наслышана была и о других. Ну все ребятки пора за стол. И все закрутилось. Рюмка одна, рюмка другая. Сашенька, присмотрись к девочке, дочь подполковника Михайлова, топографию преподает у вас. Подполковника Михайлова мы знали. Скромный порядочный офицер. Они с Сережей в одном классе учились, очень хорошая девочка- продолжала она, незаметно посадив меня с нею рядом. Девушка была действительно неплохая, да не время. Когда собираються курсанты, тут держись! Да еще по такому поводу! Водка лилась рекой. Свадьба гуляла и веселилась, а мы уже теряли постепенно почву под ногами. И не мы выбирали находящихся там девчонок, а они нас. И заметить не успел, а со мною уже лихо отплясывала жена двоюродного брата Сереги, служившего прапорщиком где-то. Не успел опомниться, а уже она в саду целовала меня в засос, а когда поднял глаза, то хоть и был пьян- оторопел. На меня с укоризной смотрела тетя Нина. Эх, Сашенька! Прочитал я ее укоризненный взгляд. И хотя я был пьян, мне стало стыдно. И пошел я хлестать горькую, что бы забыть стыд. Не отставали от меня и товарищи мои. А девушка Наташа, которая еще недавно, застенчиво смотрела на меня, теперь метала молнии при встрече наших глаз. Но меня это уже не будоражило и не расстраивало. Задача была выполнена на все сто. Мы напились. Будет, что вспомнить. Постелив нам на втором этаже большого дедушкиного дома, вскоре все поняли, какую они допустили ошибку. Лежа на кровати, в голове все мелькало, к верх ногами. Было ощущение, что как буд то бы ты летишь с высоченной горы на лыжах, падаешь, все крутится и вертится, а ты не можешь никак остановиться. И ты думаешь, когда же это все закончится. И у тебя уже нет сил, потому что тебя выворачивает от рвоты всего наизнанку. Посмотрев на наши мучения, нас с пустили с небес второго этажа на грешную землю, в сараюшку, где стояли кровати и диван. Вобщем места всем хватило. Когда закончились наши мучения, заснули мы  наконец богатырским сном. Утром встав с дивана, где мы спали с Виктором Палычем Ширяевым, своим замкомвзводом в обнимку, с больными головами, в одних трусах отправились в сад за кислыми яблочками. Предстояло через полчаса отправляться в училище. Заканчивалась увольнительная. В центре на столе стоял не заправленный маслом и не съеденный  в первый день тазик с венегретом из которого уже руками отбирал и клал себе в рот, еще не пронувшийся совсем Витян. Да мужики, славненько мы вчера погуляли,- низким утробным голосом пробурчал он. Витян!- ты лучше посмотри на стену, там где то запись осталась телефона Татьяны, которую ты пытался проводить. Хорошо я тебя удержал- подытожил самый трезвый из нас Витя Харитонов. О, точно! Словно вспомнив, что то засмеялся  Витян. На стене крупными цифрами был записан телефон Татьяны, почему то губной помадой. Так, что Виктор Палыч, с тебя стакан, а то кучемал бы ты сейчас на нарах гаубтвахты. Скажи мне спасибо,- снова потвердил он. Спасибо Витян, и мы все дружно рассмеялись до боли в висках. Дорога обратно в училище далась нелегко. Проскочив дежурного, мы были в роте, где с утра был уже ротный. Глядя на нас и переваривая перегар, который шел изнутри, он произнес,- молодцы, чувствуется хорошо погуляли. Парадное обмундирование сдать, взводу построение и все в отпуск, за исключением вас. Есть и мы вышли. Приплыли мужики. Говорила мне мама не пей сынок. Это дело до хорошего не доведет. Нет не послушался дурак. И наш замок после произнесенной тирады, довольный собой, заржал как конь. Собственно и ехать нам в данный момент никуда не хотелось. Хотелось только спать. Построив взвод и отправив всех в отпуск, мы легли спать. Ну, что мужики, погуляли? Были последними словами произнесенными с издевкой Харитоном, которые я слышал и провалился в глубокий сон.
        Шура, вставай!- тормошил меня Коля Коваленко, дневальный по роте. У него постоянно были нелады с учебой. Дисциплинированный до предела, Воробей, как мы его звали, плохо успевал. Вот и в этот раз его ждала переэкзаменовка. Вставайте скорее! Ротный вас вызывает. Мы молча стали одеваться, но к ротному идти не пришлось. Вышел из канцелярии дежурный и улыбаясь доложил,- Дуйте бегом , пока ротный не передумал. Сказал, что бы через пять минут вашего духу в училище не было. Вся казарма перегаром провоняла. Так и сказал. И он протянул нам отпускные билеты и проездные документы. Держите. Передавайте привет всем на родине. Наши мутные со сна глаза заблестели и действительно через пять минут мы в бодром настроении покидали родное училище. Ну что мужики? К Кузе? Продолжим? Ведь приглашали. Нет ребята, давай  те по домам. Хорошего понемногу. Надо и честь знать- протянул Харитон, самый разумный из нас. Да, лучше домой. Витян прав, и распрощавшись мы поехали по разным сторонам.


                Глава 15.

               
        Дома  меня давно ждали . Родные и близкие , друзья знали, что приеду вот вот, со дня на день. Много воды утекло за пол года. Коснулись изменения и моих друзей. Не обошли стороной. С зимы не учились больше в летном училище мой брат Вовка, Сашка Ильин, Игорек Петин и….Витька Чиркин. Всех не допустили к самостоятельным полетам, за исключением Витька Чиры.
        Вовка уже вовсю работал на автобусе, не сожалея о случившемся, а может просто бравировал. Игорек уехал в Венгрию и по моему так же мало сожалел о случившемся, а может просто косил под дурака, не выдавая своего огорчения. Но все их судьбы оказались в какой то мере трагичны.
          К остановке подъезжал автобус, медленно и плавно. Одиннадцать часов вечера. Четверка, не мой. Этот на вокзал не идет. Еду от своих ребят, Славика, Сереги Лукьянова, Сашки Мусатова. Жду девятки, торопиться некуда. Все зашли, а автобус не трогается. Раздался  сигнал. И прорезало, Вовка – брат! Что стоишь, мух не ловишь! Я тебя сразу засек! Когда приехал? Вчера. А до меня так и не добрался. Не успел Вовка. Конечно, где тебе успеть. Занят. Ты же в отпуске. Улыбался он. Знакомься. И тут я увидел двух парней крепенького телосложения, которые протягивали мне руки. Мои бывшие однокашники. В этом году заканчивают нашу бурсу. Вовка Ойкин и Калян Бирюков. Вот встретились. У них сейчас полеты перед выпуском. Санька, какие мысли? Да никаких. Домой еду. Скучный ты человек- шутил он. В честь твоего приезда есть предложение выпить и отметить это дело. Ну , что ж я не возражаю, раз такое дело. Сейчас вы рассаживаетесь по разным сиденьям, я объявляю, что автобус дальше не идет выключаю свет, делаю отметку в диспетчерской и мы свободны. Самогон у меня с собой, литровая банка, градусов семьдесят, заключил он. Дед помнишь какой гонит? Слеза! Только заедем к тебе, возьмешь, что ни будь закусить. Это не вопрос. Поехали.
       Сынок, ты пришел? Да мам, но сейчас уйду. Буду ночевать у бабушки, с Вовкой. А Вовка где? Около дома в автобусе своем ждет. А ты , что пришел? Да так по делам. Чувствуя, что  то не так, мать уже встала и шла ко мне на кухню, где я в торопях собирал провизию. Ах засранцы, опять выпивать собрались? Мам, да мы чуть чуть, на ходу целуя мать выскакивал я из дома. Ну смотрите, аккуратнее. Слышал я во след, сбегая быстро по лестнице. Ну, что закусь готова? Готова. Только спалился. Крестная засекла? Засекла. Ну ладно. Все нормально. Только теперь переживать будет. И мы поехали в парк. В час ночи поставили автобус и там же наполнили стаканы. Самогон был действительно ударный и мы поплыли уже после первой. Завязался разговор. Как наши то. А, что наши, все по прежнему нового ничего нет. Кто сидит, кто учиться, кто уже летает. Да, слушай, про Чиру не слышал? А, что? Нет больше Чиры. Да ты что? Вот тебе и что. И перед глазами моими встал Витек, чернявый, с ярко голубыми глазами паренек, с которым мы проучились десять лет в одном классе. А Вовка с ребятами рассказывали дополняя друг друга.
       Чира жил один, с матерью и бабушкой, в маленьком однокомнатном деревянном домике. Мать работала в штабе училища связисткой. Отца у Витька никогда не было. А потому мать и бабушка вкладывали в него все, что могли. Достатка в доме не было, но все, что могли, все Витьку, отказывая себе во всем.
Благодаря матери, устроился он в училище и нормально учился. А народ жил неплохо. Разницу то сразу видно, кто есть, кто. А тут молодость. Девчонки. И то надо и это, а где все взять и на что? На материны семьдесят рублей не проживешь. Вот и подобрались они втроем или вчетвером, снимать по ночам с машин колеса и продавали их. Дефицит же был страшный. На том и попались. Закрутилось, завертелось дело. Встал вопрос об отчислении. А Витек , не мог даже представить себе другой жизни. Только летчик, все мечты о небе. Откупиться нечем. Он это прекрасно понимал. Когда осознал, выбора не было. В мыслях он строил себе совсем другую жизнь, а эта дорожка пошла не в ту сторону. И вместо полетов и неба его ждали тюремные нары и стыд, а так же невыносимая боль матери и бабушки, которые видели в нем единственную отраду и опору. Он это все понимал. Но было поздно. Паровоз уже пошел и необратимо набирал ход. Он понял всю без исходность  своего положения. Рано утром, около пяти часов , одевшись, он вышел из казармы в зимнюю ночь, обуреваемый только одному ему понятными мыслями. Недалеко проходила железнодорожная ветка, по которой раз в сутки проходил поезд Волгоград – Москва. Туда он и направился, стремясь свести побыстрее свои счеты с жизнью. Длинный , надрывный гудок тепловоза разрезал предутреннюю тишину, когда Витек шагнул на рельсы. И ни у кого не кольнуло сердце, кроме матери. Еще не зная ничего, сердце матери почувствовало неладное. Вскочив с постели, неодетая, растрепанная кинулась, она в училище, на свою последнюю встречу со своим любимым сыном.
       Потеряв рассудок, она умерла в короткий срок, а буквально через несколько дней хоронили и бабушку.
       Ну ладно о грустном, прервал разговор Вовка. Помянем Чиру и поговорим о другом. Мы молча выпили за светлую память нашего друга и за его так и  не сбывшиеся  мечты детства и юности. Разговор не клеился. Сколько времени Сань?- обратился ко мне Вовка. Половина третьего. Мужики! Нам пора!- всполошились Ойкин и Бирюк. Завтра полеты. Какой завтра?- ухмыльнулся Вовка. Сегодня и через два с половиной часа! Да, точно. Уже сегодня- промычал Ойкин. А как же вы летать будете?- задал я наивный вопрос. Нормально летать будем. Главное не заснуть. Заметно потяжелевшие мы двинулись к училищу, нам тоже было в ту же сторону. По дороге, на кирпичном оборвав пару палисадников с цветами и не обращая внимания на лай собак, через каких то тридцать минут были у ворот КПП. Ладно. Счастливо отлетать. Отлетаем как ни будь. Рядом с КПП жила Татьяна Новоселова, моя одноклассница и Вовкина любовь. Санька, сейчас к Татьяне зайдем, цветы отдадим. Ты мне мог об этом и не говорить,- я это понял, еще тогда, когда цветы рвали. Только поздновато по моему. Посмотри сколько времени? Нормально! Выпитое, видно уже ударило в голову основательно, здравый смысл ушел в сторону. Поеживаясь от проходящей ночи и наступающей утренней прохладе, поеживаясь и кутаясь в халат, вышла Татьяна. Привет! Вы, что так поздно- улыбаясь спрашивала она. Вовка вручал цветы, которых в палисаднике Татьяны росло немеренно. Спасибо, радовалась она. Санечка, а когда ты приехал. Да, вот только приехал, с ребятами и Вовкой встретились. Я уж вижу. Уже выпили? А как же без этого блестя глазами, отвечал Вовка. Ну ладно, пойдем домой, мы с Санькой, а то завтра на работу. Часа в четыре утра, когда начинало светать, мы укладывались спать.
        Проснувшись утром, Вовка не обнаружил барсетку с документами и талонами за проезд. Вовк, много талонов там было? Рублей на триста. Да это все ерунда. Главное прав нет. Да, влетели. Что делать будем? -спросил я. Ты не помнишь, когда мы были у Татьяны, они у меня были? Хоть убей, не помню Вовк. Вот и я не помню. Тебе, ко скольки сегодня на работу? Сегодня к трем. Туда, сюда и в четыре начало смены. Времени было около двенадцати. Бабушка суетилась, накрывая на стол. Вышли во двор. Саньк, пойдем сейчас в училище, может Ойкин с Бирюком знают, где мы оставили барсетку. Хорошо если у Татьяны. Но, она бы уже давно нам сообщила . Это точно,- согласился я. Тогда пойдем? Пойдем. Куда вы? -всполошилась бабушка?  Ну ка, садитесь за стол. Бабушка, некогда нам. Придем поедим. Когда придете? Знаю я вас. Придем бабушка, придем. Скоро придем. Бабушка махала головой из стороны в сторону, возражая нам.
       Шли быстро. Минут через пятнадцать были в городке. Навстречу нам, как по заказу катил рыжий Бирюк. Здорово. Здорово, так же хмуро отвечал он. Слушай, ты не знаешь, где моя барсетка? - поинтересовался Вовка. Конечно знаю. У меня в казарме, в тумбочке лежит. Даже не помню, как она у меня оказалась. А когда с Ойкиным пришли, то и оставили ее в тумбочке у меня. Вовка и я облегченно вздохнули. А где Ойкин? Ойкин дома. Что случилось? Приехали на двести семнадцатый, а он не выдержал и уснул. Начали искать, а он в кустах около столовой спит. Отстранили от полетов и отправили в казарму, а он собрался и уехал домой. Ойкин был балашовским и жил около Хопра. Сейчас взводный за ним поехал. Если дома, назад привезет. Выгонят теперь наверное,- задал я вопрос. Не выгонят. Первый раз что ли. Пронесет и сейчас. Ну ладно мужики пойду спать. Все уже отдыхают. Погоди, а как же вы летаете? А.. ерунда,- протянул он. Садимся в самолет несколько человек. Пока один летает, остальные отсыпаются в брезентах в грузовом отсеке. Кто плох, летит попозже, пока не отойдет. Ну ладно, пока. Счастливо, -ответили мы.
        Да Вовка отчаянные ребята. За что же тебя тогда выгнали, если даже такое вам сходит с рук. История об этом умалчивает,- хмыкнул Вовка в себя. Надо тоже на работу идти. Уже два. Пока доберусь, дело к трем. Туда сюда и смена. Ну давай, а я пока домой. Все равно все ребята на работе. И мы расстались.


                Глава 16
   

        Отпуск как всегда пролетел незаметно. Вот и сентябрь на носу. Уезжать не хочется. Но уже скучаешь снова по друзьям в училище. И здесь друзья и там друзья, а совместить никак нельзя. И те дороги, и эти. Опять автобусы и знакомая дорога. К вечеру был в училище. Навстречу шел Витян Ширяев. О Шура!- Провозглосил он обрадовано. Мы радовались встрече от души. Ну-ка, ну-ка улыбнись, всматривался он в меня пристально. Фиксы поставил, загоготал он. Я улыбнулся еще шире. Шура класс! Витян знал цену фиксам. Родом из Новокуйбышевска, такой же доморощенный, как и я и водивший компанию с такими же пацанами. Для таких орлов фиксы это шик. Как отгулял Витян? Отлично. Потом расскажу. Он тоскливо, с завистью смотрел мне в рот, завидуя в душе  по доброму. Ладно я сейчас приду, ротный на кафедру отправил, за расписанием. Наши уже все собрались. Ты один из последних.
      Рота кишела как муравейник. Все соскучились друг подругу. Поэтому вились клубком, все вместе, не по интересам, как обычно. Агапыч! Визжал Серега Онегов и бежал мне на встречу. Наконец то, а то я уже заждался. Я с утра здесь томлюсь, все тебя жду. Мял он меня. Следом подходил Серега Кузнецов. Саня здорово! Смотрел он на меня обрадовано. Что кобыла сломала ногу и так долго добирался, -смеялся он от души.
       И снова занятия, наряды, учеба. Все своим чередом. Обыкновенные армейские будни. Не успели оглянуться, а на носу январь с зимней сессией. А с ней и проблемы. Ох уж этот войсковой тыл! Послушался Холмана. Вот уж кто рукодельник, так это он. Надо же было ему сказать. Что я практически не готов к зачету. Ерунда Шура,- заключил он.
       Холман личность неординарная. Прекрасно играл на гитаре и пел. В то же время, когда волновался, из него невозможно было вытянуть слова. Когда сдавал экзамены Холманских,- это было зрелище. Прекращалось все движение. Все зорко следили только за ним одним. Ждали одного, когда будет отвечать Холман. Рисковали всем. Попасть сдавать экзамен вместе с ним дорогого стоило. Все начиналось уже с его входа в класс. Смотри, смотри,- ехидно хихикал Алик. Халман идет на экзамен. Смотри какой серьезный. Халман уже ни на что не реагировал. Его глаза ничего не выражали. Н был где то далеко далеко. За четыре года учебы так никто и не понял, как же можно посдавать столько  экзаменов и не разу не ответить. Однажды, когда даже Рамбаль Каши, с его выдержкой  утомился, а ротный присутствующий на экзамене  уверял его в том, что тот просто волнуеться, поэтому не может вымолвить и слова, сдавшись надрывно сказал,-Холманских, вы спели бы что нибудь. Вот ротный говорит, что вы хорошо поете и играете на гитаре. Когда же я наконец услышу ваш голос. Все присутствующие при этом прыскали и ссали в потолок кипятком, глядя на серьезную и перепуганную рожу Холмана. Когда он выходил, какой нибудь остряк спрашивал,-Ну как? На что раздавался страшный хохот, а в испарине на лбу , Холман бегая глазами крестился и быстро произносил , - Пронесло. Чем вызывал еще больший смех. Хоман списывал все и всегда, у любого преподавателя. И никто его никогда не засек. В этом ему не было равных. С института его выперли после первого курса, так и не дождавшись видимо, хотя бы одного ответа на экзамене. Отец летчик видимо пристроил сына в училище. Может пронесет как нибудь? Номер прошел. Холман, как и все мы выпустился лейтенантом.
        Шура, ты не бойся. Списывай. И я клюнул. В жизни не списывал. А тут решился. Пока я своими близорукими зенками, пялился в бумажку, меня тепленького схапал полковник Ковалев. Давайте сюда бумажечку, придете сдавть позже. Все ясно завалил. А ведь не списывал бы- сдал. На следующий раз я снова не сдал. Полковник Ковалев был крепким орешком. Раз попал на крючок, пиши пропало. Уже сдали экзамены, а хвост по зачету висел на мне. Рота собиралась в отпуск. Была радостная пред отпускная суета. Часа через два народ поедет домой. А у меня хвост. Тоскливо поглядывая на своих сослуживцев, я думал о своем. Доведется ли мне в этот раз побывать в отпуске или нет. Или писать письмо на Родину. Папа и мама Спешу вас огорчить, так как ваш сын неуч, то отпуск по понятным причинам откладывается. Я поделился своими мыслями с Витяном, тот расхохотался и изрек,- хорошо излагаешь сволочь! Советую так и отписать вот рады будут. Похлопывал он меня по плечу.
         Но нет в жизни безвыходных положений. Счастье в лице Рената Разяпова свалилось на меня неожиданно. Тот так же благополучно завалил зачет, но в отличии от меня его душа искала выхода из затруднительного положения, а голова
\работала, так быстро, что не успевала сама за своими мыслями. Тут он и взял своей затеей меня тепленьким. Шура, ты тоже зачет не сдал по войсковому тылу. Тоже Ренат. Слушай у меня есть идея. Сдавать ему бесполезно. Он будет принимать только после отпуска. Получается отпуску швах. Я только сейчас от него. Сейчас в училище начинаются КШУ. Он сказал, если я нарисую плакат, то он отпустит меня в отпуск. Но я не умею пером рисовать. А ты помниться по химии, что то делал? Стоявший напротив Мурый, и слышавший наш разговор заржал как конь, он то знал чего стоил мне тот плакат. Меня дернула судорога, от тех воспоминаний и перекосило рыло. А Ренат растеряно смотрел на нас. Я сказал ему, что ты хорошо рисуешь и мы вдвоем сделаем. После этих слов отступать было некуда. Я понял, что снова вляпался. Мурый, может нарисуешь, что тебе, две секунды дел? Ты, что Шура?- пацаны уже ждут. Потом одному домой ехать. Он не согласился не зря. Это я понял позже. И даже немного обиделся, но потом простил все. Не простил только Ренату.
        Мы подходили к преподавательской, где нас ждал Ковалев. Стой здесь, я сейчас зайду сам. Я начал прислушиваться к разговору внутри, прислонившись к двери ухом. Что, пришли? Так точно! А где художник? За дверью. Позвать? Зовите. Я беспомощно смотрел на длиннющий коридор. Дерануть бы сейчас отсюда по скорому, но грохот сапогов выдаст. К тому же он увидит меня все равно. Тогда тем более все. В это время вышел падла Разяпов. Заходи Шура. Я стоял бледный, не подавая признаков жизни. На обдумывание оставались последние секунды. Собравшись с духом мы зашли в кабинет. О! Вы у меня тоже должник- изрек Ковалев. Так точно. Ну что ж. Надо нарисовать вот такой плакат и он повернулся к стене. Меня сковал ужас. На стене висел плакат размерами четыре на два с половиной метра. Это конец,- подумал я. Мы с Онеговым  один ватман толком разрисовать не смогли, а здесь такое. Но предпринимать было уже, что то поздно. Сделаете?- повернулся он к нам. Так точно!- не моргнув глазом отчеканил я. Тогда идите в класс там уже два капитана занимаются такими плакатами, попросите у них склеенные уже ватманы и приступайте, как сделаете доложите. Есть! И мы с испариной на лбу вышли из преподавательской. Ах ты сука! – ты куда меня привел?  Ты, что мне говорил? Говорил, что плакат маленький, делал я нажим на последнем слове. Я тебя сейчас самого укорочу! Разяпов, был худощав и высок ростом. Если бы я знал такое, я бы с тобой козлом ни за что не пошел. Как ты думаешь мы будем из этого выкручиваться. Тут работы для меня, как разна весь отпуск, если не спать и не жрать. Времени просто не хватит. Шура, давай попробуем. Я тебе буду помогать. Я чертить не могу, а расчитовать и линовать буду. Делать было нечего. Ну ладно пойдем козлина, ну и козлина. Видал козлов, но таких…, - бормотал я уже себе под нос.
        Офицеры выдали нам склееные ватманы и предупредили, что они у же зарегистрированы в секретке. На каждом ватмане с обратной стороны стоял штамп секретности. И мы начали. Первым словом было «Сводка» большими буквами и далее. Я приступил. Работающий рядом капитан подошел ко мне. Оторви от ватмана кисть руки. Линия будет ровной, а не дрожащей. Я попробовал. Точно! Молодец капитан, в свое время видимо не один зачет таким образом сдал. Капитан смотрел на меня с большим сожалением. Первое слово готово. Неплохо. И в этот момент зашел Ковалев. Ну как дела? Он рассматривал плакат. А где буква «О»? Посмотрел он на нас. Мы переглянулись. Боже мой! На плакате красовалось слово «Содка». Мы были обескуражены. Ладно. Стоп. Выручил он нас. Сейчас мы отрежем это слово, ну будет плакат на десять сантиметров поменьше. И мы срезали верхнюю часть. Давайте продолжайте. И он ушел. Поменьше,- бурчали мы. Это теперь опять все пересчитывать и перелиновывать. А ты мудила, куда смотрел, снова набросился я на Разяпова. Саня, это капитан помешал. Приперся со своими советами, сбил нас с толку, - шептал мне Ренат, что бы не услышал капитан. Начали все сначала. К девяти вечера надо было сдавать плакат в секретку. На нашем плакате красовалось одно лишь заглавие и наполовину был расчерчен тушью весь плакат. Ну, что сдаем пособие в секретку,- сказал Ковалев, разглядывая наше рукоделия. По моему уже здесь он жалел, что связался с нами, но он не знал, как об этом жалели мы. Но ему тоже не куда было деться, он тоже завяз с нами, как немец под Сталинградом. И ни туды и ни сюды. Товарищ полковник нельзя ли, как то побольше поработать, а то мало времени. Он задумался. Видимо раздумывая, гнать нас сразу или еще дать шанс. Он дал нам шанс. Хорошо я договорюсь. Только плакат брать с собой. Мы рисовали до трех ночи. Больше не смогли в глазах шли красные круги. Когда мы поднимали голову. Поспав в роте три часа, мы в шесть вновь приступили к работе. В столовую не ходили. Вопрос обеспчения питанием Ренат взял на себя. Ты рисуй Шура, а я  сбегаю в чипок, и принесу похавать. К исходу третих суток, когда, уже рука набилась и мы порядком надоели Ковалеву, который уже больше к нам не заходил, что бы не мозолить себе глаза, мы заканчивали плакат. Оставался последний штришок. Я свое дело сделал. И сидел обессиленный на стуле, безучастно глядя на Рената. Ренату оставалось провести одну последнюю линию. Шура, иди зови Ковалева, пока придет будет готово. И я пошел. Товарищ полковник, мы закончили плакат, идите посмотрите. Полковник Ковалев , только процедил, - Неужели все, Так точно! Ну, пошли. То, что мы увидели с ним не поддается никакому описанию. Ренат, доведя с одной стороны линию, видимо посчитал, что ему проще начать с другого края и соединиться в центре. Мы стояли у стола и молча наблюдали за ним. Когда Ренат довел линию до того места где она должна была соединиться, с другой, то к ужасу обнаружилось, что они не сводятся вместе. Мы молча смотрели на него. Я в страхе. Ковалев с интересом. Ренат поднял голову оглядел нас, убрал линейку, вздохнул и лихо в одно мгновенье, да так, что никто и крякнуть не успел, одним движение свел криво обе линии и облегченно вздохнул. Ковалев развернулся и ушел не сказав ни слова. Ренат, что мы будем делать дальше, ведь это зачет, а ведь нас в конце года ждет  экзамен. Ты представляешь, как мы его будем сдавать ? А ?
На, что Ренат возразил,- Что ты думаешь Шура, он дурак? Он сейчас так с нами намучался, что поставить пару он нам уже больше не решится. И мы оба рассмеялись. Довольные собой.
           Дуй ка Ренат к нему за оценками. Я к нему не пойду. Ты с ним договаривался, ты и с оценками решай вопрос. Ладно, пойду. Безропотно согласился он. Через две минуты он вернулся назад. Скот, не ставит зачеты. А, что такое всполошился я. Завтра сказал поставит, с утра. Как вы мне рисовали, так я вам и ставить буду. А завтра  поставит. Обещал Шура, что поставит. Смотри Ренат, не поставит я тебя закатаю вместе с ним в этот плакат. Нет Шура, все решим. Пойдем спать.
         Утром Ренат принес зачетки. Ныло под ложечкой ждали ротного. Осетров пришел , балагуря на ходу. Что мученики, сдали? Пойдемте в канцелярию, выдам вам отпускные и проездные. По дороге знаете, как вести себя. Все понятно? Так точно. Тогда счастливого пути и не опаздывать назад. Никак нет,- ответили мы хором.



                Глава 17



       Двадцатого февраля был дома. Мать хлопотала. Отец тоже заскучал, не отходил от меня. Куда собираешься Сашка? К ребятам пойду. Полгода не видел. Был выходной и отец сегодня дома. Давай, ребят, что ли приведи. Давненько я их не видел. Сейчас пап, поеду приведу, лишь бы не работали сегодня. Никто не работал.
Часов в двенадцать дня были уже у нас. О! Ребята пришли! Что не заходите? Да не когда дядь Витя, оправдывались они, выискивая причины. Как дела? Славик, Серега, Мусек и Вовка рассказывали про свою жизнь. В это время мать накрывала на стол, радостно хлопоча. Сестра училась, я тоже учился. Постарели старики. Скучно одним. Отцу сорок восемь и матери сорок три. Кто же они? Конечно старики. Молодость жестока. Мы от души веселились.  Отец с матерью  смотрели на нас, с огромной любовью в глазах. Они то знали, что для нас нет ничего дороже нашей беззаветной дружбы.Закусывали, выпивали, разговаривали и не могли наговориться. Соскучились. Засиделись допоздна. Незаметно пролетело время.
Ребята оставайтесь ночевать у нас. Места всем хватит. Нет теть Лида. Пойдем домой. Завтра на работу. Часов в двенадцать разошлись. Я проводил всех до остановки и мы расстались, совсем ненадолго, как всегда.
       На следующий день поехал к Лукиным. Дядя Ваня болел. Весь поник, но еще держался. Увидев меня, они с теть Шурой страшно обрадовались. Надолго Сашок? На десять дней. Отдохнешь немного от службы. Трудно? Нет, нормально. Нормально было моим любимым словом. Палатовы уже, тоже съехали, куда то в центр. Разговаривали и вспоминали о них. В нашей бывшей квартире жил с семьей Коля Бажан. Они с женой сильно пили.
       Пойду  к бабушке, с дедушкой, а то ждут давно наверное. Наверное ждут. Согласились они. Не успел выйти и вот он Вовка Чикалов ползет. Здорово! Откуда ты? В отпуск приехал. А я с работы. Вернее на работу не пошел. Вчера коксонули с Муськом три семерки. Башка разваливается. Утром сплю, прется матуха, - Вовка вставай на работу. Нет мать сегодня работы! Вставай орет. Так и не отлипла. Пришлось одеться, мотанул пару кругов на десятке Мир-Рынок, подремал и вот домой топаю. Вовка работал в Мостострое. Они делали новый мост через Хопер. Володь, ничего не будет? Что мне будет в этой шараге? Там все так работают. Пойдем долбанем портвейнчику. Мы сейчас с Муськом только его уважаем. Или «Кавказ», или «777», три семерочки. Засодим по паре бутылок и хорошо. Пойдем согласился я. Взяли пять бутылок портвейна. Засиделись. Саня оставайся у меня ночевать. Вовка жил отдельно в маленькой времянке, откуда шел выход на его голубятню. Ты, что так и держишь голубей? Так и держу. Пойдем посмотрим. Голуби нежно ворковали увидев своего хозяина и слетались к нему на голову, руки, плечи. В этот момент он весь расцветал. Ну, что остаешься? Остаюсь. Кровать у меня здоровая, места хватит обоим. Мы укладывались спать. Смотри сейчас матуха придет, будет спрашивать,- Вовка ты здесь? Через минут пять пришла мать. Вовка!- ты здесь. Я же тебе говорил, нет от нее покоя. Здесь я мать,- отозвался он и послышались удаляющиеся шаги. Он лежа курил на кровати и рассказывал о жизни. Здесь у меня хорошо Саня. Своя резиденция. Как то с Мустафой надрались, вышел поссать, а через забор Файка живет. Помнишь? Помню. Файка была лет на десять, пятнадцать  старше нас. Орет через забор,- Вовка выпить хочешь? У меня самогон есть. Хочу!
Ну давай сюда, через забор. Я и маханул. Добавил с ней и думаю,  а че, не дернуть ее?  Сама трется. А сам думаю,- У меня трепак, а у нее туберкулез. Получается никак нельзя. Я ее заражу, она от меня триппер подхватит. А когда, чуть добавили сомнения ушли прочь. Вобщем у меня все нормально, а она с моим трепаком и сейчас ходит,- и Чикалик заржал. Кровать его оказалась с сюрпризом. Провисшая пансерная сетка не давала спать. Обязательно кто ни будь оказывался внизу под другим. Так и менялись всю ночь, вылезая один из под другого. Утром разбудила мать. Вовка! Вставай. Встаю мать. Иди домой. Вставай говорю. Да встаю уже. Привязалась, как банный лист к заднице. Открой дверь. Теперь не отвяжется. И Вовка пошел открывать дверь. А это кто с тобой? Да это я теть Полина, Сашка Малюгин. А…,- протянула она. Она была старше моих родителей  и уже плохо помнила. Ладно мать иди, мы сейчас уходим,- выпроваживал он ее. Сейчас чайку сообразим. Да Вовка, кровать у тебя, что надо. Это сколько водки надо выпить, чтобы спать на ней не чувствуя ничего. Тут только педерастии не хватает. Мы оба заржали. Не знаю, я нормально спал,- отмахнулся затем он. Ты сейчас куда? Пойду к бабушке, а то никак все не попаду. Ну давай, а я на работу.


                Глава 18


        Двадцать третье февраля не предвещало ничего особенного. Праздник. День Советской Армии. Рабочий день. Это сейчас никто не служит, но все воины, защитники Отечества, туды иху мать, а в армии никто не был, и день выходной. И подарки берут. А тогда все служили, а выходного не было. Вечером пораньше собрались с ребятами. Мужики идем к девчонкам, на комбинат. Любашка приглашала, заключил Славик. Конечно идем. Девчонки жили в общежитии. Накрыли стол. Сели, отметили праздник. К ним приехали солдаты, организовали танцы. Ребята пойдемте потанцуем, предлагали они. Но нас черт понес не туда. Пойдемте девчонки лучше на танцы. Пойдемте. С танцев возврвщались последними. Не хотелось стоять в очереди за одеждой, стояли балагурили и ждали когда рассосется народ. Наконец вышли  из дворца культуры. На улице был сильный ветер. Славик с Любашкой, Серега и я с девченками, шли друг за другом метрах в пятнадцати,  задом, отвернувшись от ветра. Последним шел Сашка Мусатов. Он был один. Сзади его настигала толпа пацанов. Обогнали Сашку, обошли нас со Славиком, начали обгонять Серегу и что то бросили колкое и обидное на ходу. Серега не тот парень, спуску не даст. В мгновенье ока он уже кому то залепил, со всей пролетарской ненавистью, Тут все и понеслось. Дрались недолго. Все закончилось быстро. Силы были не равны. Их было человек десять. Били толково. Очнулись с Серегой быстро, все в крови. Толпа отошла уже метров на десять . Визжали девчонки. Козлы вонючие, - прокричал им вслед Серега. Они развернулись и вновь пошли на нас. Ладно Серега, хрен с ними, а то опять положат. Да хер с ними не унимался Серега. Девчонки нас отстояли. А где Славик с Сашкой? Что с ними? Ни Славика, ни Сашки не было. Праздник был испорчен. Пойдемте ребята в обшежитие, отмоетесь. Вы все в крови. Пойдемте. Не давала покоя мысль о Славике и Сереге. Где они? Ребята , которые вас били – химики. Срок отбывают. Мы двоих узнали.- сказали девчонки. Ну ладно девчата, пойдем мы домой. Идите, счастливо. Пока шли домой мучались вопросом, где Славик и Санька Мусатов. Дошли до дома Славика. Губа у меня треснула пополам и  распухла. Я держал ее пальцами, что бы она срасталась. Кровь идти уже перестала. Ну, что Санек, заходим? А, что делать? Заходим. В окнах Славика не было света. Мы позвонили. В коридор вышла тетя Шура с причитаниями. Догулялись! Вы посмотрите, что со Славиком сделали? Слава богу, дома, подумали мы оба. Заходите. Заходите, посмотрите на него. Мы зашли. Нас встречали Славик и дядь Ваня, курившие сигареты. На морде Славика не было живого места. Оно превратилось в задницу. Все распухло. Но мы не видели себя. Когда теть Шура зашла за нами, то сразу успокоилась и присела на стул. Ну Славик и рожа у тебя, съязвил Серега и мы расхохотались, моя губа вновь треснула и снова потекла кровь. Вы гляньте на свои хари! Пока мы дошли до дома, они у нас превратились в такие же. Мы снова рассмеялись, а не унывающий Серега произнес, ерунда, без мандюлей, как без пряников. Теть Шур, я у вас останусь ночевать. Давай, давай оставайся, засуетилась она. Позвони теть Шур моим, скажи, что я у вас, что то не хочется мне с ними разговаривать сейчас. Только ничего не говори. Не расстраивай. Хорошо. Не скажу. Шурик, если хочешь, пойдем ко мне ночевать. Нет Серега, у Славика останусь. Ну пойдем покурим. Мы вышли на улицу. Было звездное небо.       Славик, куда ты подевался? Куда, куда? передразнил он. И рассказал, как все было. Когда нас месили, то его никак не могли сбить с ног, он отбивался, отбегая от них, а когда прижали к дому, один достал нож и хотел пырнуть, тут он и сделал ноги. А где же Мустафа? Не знаю. Нам девчонки сказали, что его не били, наверное слинял. Вот козел, изрек Серега. А, что козел? Возразили мы со Славиком, а то бы на четверых досталось. Ничего не говори. Ему теперь и так не по себе. Бог ему судья. Ну ладно – расходимся.
        Утром, Славик звонил на работу, мастеру КИПа. Александр Иванович, приболел я немного, температура  подскочила. Пойду за больничным. Получив утвердительный ответ, Славик ложился снова. Не сказал, что тебе компостер поставили, заржал я. Тут уже не удержались все. и теть Шура, и дядь Ваня.
А Серега чуть свет на работу пошел, рассказывала теть Шура, смеясь. Смотрю в окно, часов в семь, идет Серега. Темно на улице, а он в темных очках. Мы снова рассмеялись. Часам к десяти приехал мой отец, почуяв наверное, что то неладное. Мы по прежнему валялись на диване в дреме, подкалывая друг над другом. Заходи Виктор, приглашала его в дом теть Шура. Да я за Сашкой. Чего он домой не идет? Да спит еше. Давай поднимай его. Сашк, слышишь. Давай, собирайся. Я не поеду пап. Попозже. Давай сейчас, и так тебя не видим. Ехай, я вечером приду. Отец понял, что тут, что то не то. Он зашел в комнату и увидел меня. Вот это не хрена себе. Где это тебя так разрисовали? Места надо знать, съерничал я, чувствуя себя не в своей тарелке. А Славик как? Славик, повернись к дядь Вите, успокой его душу, что мне не одному досталось. Эх, ети вашу мать, где же это вам так, разглядывал он уже вовсю Славика. Подключилась теть Шура, чтобы отвлечь внимание от нас. Ты Виктор, еще третьего не видел, Серегу Лукьянова. Он такой же. В это время в дверь позвонили и с морозца, в черных очках, ввалился неунывающий Серега. Ну, что шулупонь, лежим. Давайте вставайте. Меня тоже с работы отправили. Я уже к Аленькину зашел. Сказал, что  бы с теми орлами разберался. И он разобрался, пока мы зализывали свои раны во временном лазарете. Отпуск пропал. Славик и я  валялись на диване, а Серега на кресле, делая себе примочки, которыми снабжала нас моя мать. Через трое суток я приехал домой. А тут и отпуск кончался. Хоть морденка в порядок пришла. Мать потрудилась над нами на славу.
       Ну, что сынок, давай собирайся. Будил меня отец. Он провожал меня. Мать не могла была на работе. Нажарил картошки соломкой. Пойдем провожу. Не надо пап. Я сам доберусь. Ну, как хочешь. Письма пиши, звони. Хорошо. Буду писать и звонить.


                Глава 19


        В конце февраля нас снова ждали потрясения. Мужики, по моему нашего ротного снимают, вскользь произнес Витян. Откуда информация? Видите Осетрова два дня нет. Ну и что? Ну и то. Говорят в госпитале лежит.
        Ротный не пришел и через неделю, и через две, он не пришел вообще. Последний раз мы его увидели перед самым летним отпуском, когда он пришел в спортивной одежде на стадион, посмотреть на свою бывшую роту, участвующую в соревнованиях по легкой атлетике. Он сидел и курил, с тоскою в глазах, неловко держа сигарету рукой. В то время мы уже знали почему он так держит сигарету.
       Собравшись с офицерами отметить день рождения, засиделись в кабачке. Вышли поздно и вдвоем  с Онтиным шли домой в приподнятом настроении. Недалеко от училища попали в драку. Мужики здоровые, оба боксеры, справится тяжело. Они отбились, но Осетрову так хряснули арматуриной по руке, что нанесли страшный перелом. Онтин отделался легче. О службе в училище не стояло уже и речи. Мы слышали, что его переводят в военкомат. Жалко было ротного. Привыкли к нему. Да и порядочный был мужик.
           Через месяц после этого случая, усадив нас в проходе, нам представляли нового командира роты. Представлял комбат. Рота сидела тихо, в ожидании чего то нового. О Ишмакове мы были наслышаны. Невысокого роста, крепкий, занимался гимнастикой. Как только комбат оставил нас, Ишмаков без тени сомнения мгновенно взял нас в оборот, не давая опомниться, показывая сразу, кто здесь хозяин. Если вы думаете, что я пришел к вам шашкой махать, то глубоко ошибаетесь. Мы будем служить и выполнять, как нам предписано уставом, свои обязанности. Мы переглянулись. Первые слова ротного нам не понравились. Ну и зануда,  протянул Кузя. За месяц отсутствия Осетрова, при командовании Брехова, рота покатилась вниз, появилась расхлябанность. Василь Василич, как только мы приходили после обеда отыскивал себе очередную жертву, тащил ее за ухо за собой и усаживал  за стол с шахматами. Играть он знал с кем. Искал соперника равного или чуть послабее, а после выигрыша смачно отвешивал проигравшему фофаны, с  большим удовлетворением в глазах.
          Сопровождая роту в очередной раз в столовую, не имея над ней власти, он просто присутствовал при этом, сберегая свое здоровье и нервы. Стадо стой! –услышали  сверху голос Костюка, заместителя начальника училища. Вот это был офицер. Сила, она не исходила, она перла из него. Пастух ко мне! Старшина роты бегом бросился к нему. Почему рота идет без песни? –задал он вопрос. Кто сопровождает роту? Гашуренко обернулся. Капитана Брехова простыл и след. Товарищ старшина почему вы не исполняете свои обязанности? Сержанты, выйти из строя! Мы вышли из строя. Где ваша направляющая рука. Встать в строй! Доложите о случившемся командиру роты. Есть! Отрапортовал Гошуренко и отправился к роте. Василь Василич, как побитый кот присоединился к роте уже в столовой, делая вид, что ничего не случилось. Глянь, поскуда неуязвимая,  слинял в мгновенье ока. Все с него, как с гуся вода, ворчал я за столом. Меня поддержали другие. Да, сука еще та, мразь.
         На следующий день, после обеда, всех сержантов роты, вместе с командирами, Костюк лично собирал в управлении училища, в актовом зале. Ну, что Витян, драть нас будут? Делился я мыслями с Ширяевым. А, что ты думаешь, пряниками угощать будут? Тем более Костюк. Все сержанты бузели. Надоело все до чертиков. Пусть снимают. Два с половиной года лямку тянем, пусть другие попробуют. Только нас и долбят.
         Строится сержантам.  Прозвучала команда дневального по роте. Витян, давай уйдем, прошептал в строю Харитонов. А я и не собираюсь больше командовать, заартачился Виктор Палыч, как мы его иногда называли.
         Разбор был недолог. Костюк,  до не узнаваемости был мягок, что даже мы не ожидали. После нескольких вступительных слов он задал вопрос. Кто не хочет командовать, быть сержантом? Мы сидели рядом, сержанты второго взвода. Через мгновенье первым встал наш замок и тут же за ним мы: Кузя, я, Харитон. Сержанты других взводов бузившие больше нас, этого не сделали. Мы стояли  в одиночестве рядом и крепко сжимали друг другу руки внизу. Мы уходили. Но это была победа над самими собой. Мы не лукавили, как другие. Вы свободны. Покиньте аудиторию. Мы вышли из зала, в душе гордые собой. Основные подстрекатели остались в зале. Вот и второй взвод. Круговая порука, круговая порука, бурчал Витян. Нет у нас круговой поруки, мы настоящие мужики. И мы пошли в казарму довольные собой. Ишмаков, тонкий психолог, не стал зачитывать приказ, о нашем снятии с должностей. Мы самостоятельно срезали с погон сержантские галуны, не зная разжаловали нас или нет. Он был мужик умный и в душе видимо оценил наш поступок. Вместо меня был назначен командиром отделения Игорек Марусев, но он постоянно пропадал в клубе. Как был я командиром, так и остался. Шура, останься за меня, я в студию. При этих словах народ от души смеялся. Марусевич, тебе лычки не жмут, ты когда нас воспитывать будешь?  Вот так мы и продолжали служить, а ротный все видел и нас за это ценил. Мы не стали в позу обиженных, а чем могли помогали своим сержантам.
        Ну, Шура, теперь хоть от души спортом займемся, радовался Витян. Он и Кузя, были хорошими боксерами. Тут же на первенство училища заняли первые места в тяжелой и до пятидесяти четырех килограммовой весовых категориях. У меня поперла легкая атлетика и футбол. И как говорил Витян Лепешкин, мы становились популярными.
       Когда шел бокс, весь зал был заполнен до отказа, хотя с занятий никого не отпускали. В перерыве между занятиями, когда мы курили в курилке, к нам  подошел Леха Солодовников, с десятой продовольственной роты. Леха занимался тяжелой атлетикой. Кузь, че делать будем? Ты насчет чего Леха? Насчет бокса. Оба вышли в финал. Кузь, я с тобой драться не хочу, это ротный сказал,  если ты Солодовников, не выйдешь биться в финале, забздишь, я тебя лишу свободного выхода. Леха, добрый парень, такой же как Кузя, только в два раза здоровее его, спрашивал у Кузи, что ему делать. Он понимал, что Кузя не липовый боксер, а перворазрядник. Леха тоже перворазрядник, но тяжелоатлет. Ну, что делать будем Кузя? Да ничего Леха. Биться будем. Ты пойми, ведь финал. Сереге попались по пути в финал крепкие ребята и он с ними расправился, расчищая дорогу тем самым и Лехе. Леха это понимал и побаивался. Ну ладно Кузя, тогда будем биться, вздохнул он обреченно, надув свои огромные щеки.
      Зал орал и топал ногами. Первым выходил на бой Витян Ширяев. Вот скрывалось же в человеке все. А тут раскрылся. Мы неистово поддерживали своего друга. Бой был тяжелым. С болкона не было видно так хорошо, как тяжело дался ему бой. Витян победил по очкам и покинул ринг обессиленным. В последнем бою встречались Серега Кузнецов и Леха Солодовников. Когда они вышли на ринг. То Серега, со своими девяноста килограммами веса и стовосьмидесяти четырьмя сантиметрами роста, казался против Лехи, весившим сто двадцать пять килограмм и ростом около двух метров, дюймовочкой. Чем вызвал неописуемый восторг трибун. Леха, ломай его, неслось с трибун. Это вся десятая рота болела за своего любимца. Сейчас сломает, огрызались мы. Продовольственников было больше и преимущество было на их стороне. Их целый батальон.
      Раздался гонг. Начался бой. За три шага, Леха ловко преодолевал весь ринг, молотя ручищами воздух. Кузя бегал по рингу, уклоняясь от ударов. Бой напоминал игру в кошки мышки. Один из ударов прошелся вскользь, но все равно Сереге досталось прилично, он едва не получил нокдаун. Когда прозвучал гонг, оба с трудом плюхнулись в свои углы. По Лехе было видно, что он воодушевлен. Прозвучал гонг на второй раунд. Леха снова сходу попер на Кузю, за что и поплатился. Уклонившись от его удара, Кузя с левой руки так впаял ему в подбородок, что Леху закачало, как скалу и рефери тут же остановил бой. Когда он разрешил продолжить, Серега вновь нанес ему удар, практически в два удара, решивший исход боя. Леха не дожидаясь решения судьи, с заплетаюшимися ногами уносил себя в угол. Он мотал головой и руками. Хватит. Ассистент выбросил белое полотенце. Бой был закончен. Такого свиста, топота и гомона, не встретишь на многих международных соревнованиях. Все бросились к своим фаворитам. А они отойдя немного от боя уже обнимались на ринге. Серега бросился обнимать меня. Молодец Серый, орал я ему на ухо. Подошел Леха, еле держась на ногах, его глаз ухе начинал затекать. Кузя. Ну ты мне и манданул. Я ничего не понял. Только искры из глаз. Второго раза уже и не надо было. Что теперь ротный скажет и удрученная глыба двинулась к своим.
         Когда мы зашли в роту, Витян лежал в кровати, не подавая признаков жизни. Морда его была избита и напоминала сливу в шоколаде. На тумбочке гордо красовалась грамота за первое место. Он слегка постанывал. А мы хохотали от души. Молодец Витян! Видишь грамоту дали, несмотря на сливу в шоколаде. Витян медленно с трудом повернул голову и своим гробовым голосом пробурчал, хорош поддевать козлы и из последних сил громко заржал.


                Глава 20

      Пришел апрель. Уезжаем в войска на стажировку. Ровно на месяц. Нас пятнадцать человек со второго взвода отправляют в Тоцкую дивизию, расположенную в Оренбургской области. Вместе с нами старшим был преподаватель, с кафедры тактики, капитан Юхнов. Хорошо хоть, что не Васька Брехов. Стажировка это особая ипостась. Ее все ждут, как свежего глотка воздуха. Да и в училище поднадоело. Хочется перемен.
      Уезжали со станции Сенной, на проходящем поезде, поздно вечером. Вагон был забит до отказа. Народ ехал веселый - цыгане. Во попали Шура, табор что ли переезжает, бурчал мне Серега Онегов. Все места были заняты. Теперь мужики прячьте сапоги под подушки, а то потырят. Попремся солнцем полимые и ветром гонимые, босиком. На стажировку сапоги одели хромовые. В училище не разрешали ходить в таких сапогах, а в войсках и не заметят. Цыган без хромовых сапог, это что цыган без гитары. Делать было нечего и мы расползлись по третьим полкам, предусматрительно затаскивая туда и свои сапоги. Да и какие проблемы у солдата со сном. Было бы  только место, где прислонить голову. К утру весь табор покинул вагон, а мы сделав пересадку в Куйбышеве, двинулись дальше. Небольшая станция Тоцкое, встречала нас весенним пасмурным днем. Газ-66, с офицером управления дивизии ждал нас. Грузитесь ребята, едем в дивизию. Далеко, товарищ капитан? Недалеко, километров десять.
          Через полчаса мы стояли, построившись в коридоре штаба, напротив дежурного по дивизии. Начальник вещевой службы дивизии инструктировал нас, закрепляя за частями. Вдруг, как вихрь, возник худощавый, лет сорока пяти полковник. Смирно! Скомандовал майор и доложил ему о нашем прибытии. Очень хорошо! Обрадовано произнес полковник. Я, начальник тыла дивизии полковник Чеботарев. С любыми вопросами, которые будут возникать у вас, прошу ко мне. Вы уже распределили их, обратился он к начвещу. Так точно товарищ полковник. Подождите минутку. Кто умеет хорошо писать пером? Два хитрожопых «еврея», Холман и Мурый, мгновенно среагировали на поставленный вопрос, предвкушая халяву. Мы, товарищ полковник, в один голос выдохнули они, не ожидая подвоха с его стороны. Отлично! Чеботарев не был обделен юмором, а больше всего не любил подхалимов и сочков. Я беру вас с собой, на учения. Послезавтра дивизия выезжает на Красную речку под  Куйбышев. Мне нужен один, но раз так, возьму обоих. Холман потерял дар речи, а Мурый побледнел. Набравшись с духом и потеряв окончательно совесть, Мурый несвязанно пролепетал. Товарищ полковник, он сглотнул слюну, вобщем мы не совсем хорошо пишем. Но полковник Чеботарев решил  уже поиздеваться над ними по полной программе. Велите быстренько принести сюда тушь с пером и стандартный лист бумаги. Ну, пишите, посмотрим, он уже с пренебрежением смотрел на них. Холман, коряво, как только можно, что то выводил, усердно сопя носом. Все? Уточнил Чеботарев, протягивая руку за художеством. Да, протянул он. Это, что же здесь такое написано и он повернул листок к нам. На листке ужасно плохо было написано, Усе. Повернувшись к нам, а затем к ним он произнес, «Усе», это копец? И добавил окончательно добивая их. Ну что, обосрались! Мы не могли уже удержаться от смеха. Ладно. Все понятно. Отдохнуть приехали. Кто хочет на учения? Я. Как фамилия? Курсант Малюгин. Хорошо поедете с управленим дивизии. Писать пером умеете. Доводилось, но не очень. После моих слов, раздался такой же дружный смех. Все знали и помнили мои мытарства. Хорошо, впрочем это и не главное. Товарищ полковник, разрешите мне с ним, не сдержался Онегов. Мы всегда вместе. Хорошо. Для поддержки штанов беру обоих. Иванов,  обратился он к начвещу,  отведи их прямо сейчас в ОПО, там пусть с офицерами и занимаются. Остальных размести в банно-прачечном комбинате, да и их вещи заберите. Офицеры ОПО, не утруждая себя более удобными способами, разложив плакаты и карты на полу, готовились к учениям. Нашему полку прибыло? Шутили они, ползая по полу. Откуда такие орлы? Из Вольска,  отвечали мы. Знаем такое училище. Давайте, не робейте, присоединяйтесь. Работенки для всех хватит. Практически без сна ползали мы на четвереньках вместе с офицерами, колдуя над картами. Вздремнув немного прямо в кабинете, вновь принимались за дело. К вечеру, часам к восьми, все было подготовлено к учениям. Ребята, кимарьте здесь, а то мы вас не найдем.
         Около четырех утра был объявлен «Сбор» и дивизия пришла в движение. Колонна тыла, выдвигалась отдельно. Впереди для обеспечения связи, БТР ПБ-60, за ним наш Газ-69, оперативная машина  организационно планового отдела, во главе с майором Носовым и нами, а за нами вся колонна машин. Дорога не близкая. Предстояло пройти маршем около пятисот километров. Колонна четко отмеряла расстояние, со всеми ограничениями скоростного режима. К ночи прибыли в район сосредоточения, делая привалы для приема пищи. Дивизия работала четко и слаженно. Где не приходилось мне затем бывать, но такой четкости в действиях видеть не приходилось. Ох и много же вынесли мы оттуда с Серегой. Шура, смотри какие печки у них, и дров не надо. Палатки отапливались так называемыми «паларисами». Развернулись мгновенно, и тут же приступили к работе. Ребята собирайтесь, сейчас едем, в штаб округа, будем слушать постановку задачи и наносить обстановку на карты. Возьмите с собой карандаши и кальку. А кальку зачем. Берите, узнаете. Там то мы и узнали, как ставяться  задачи и наноситься обстановка на самом деле, а не по учебнику. Чеботарев и другие начальники тылов, мирно переговариваясь, ждали появления, начальника тыла округа, Быстро поздоровавшись, он попросил офицера управления округа поставить задачу.  Развернув карты, начальники тылов и представители ОПО, изображали бурную деятельность. Обстановка со слов на карты нанесена не была. Успеть за офицером округа было невозможно. Серый, ты что нибудь улавливаешь? Спросил я. Серый смотрел на меня мутными глазами. Где тут уловишь, тарахтит как баба на базаре. Товарищи курсанты! Потише пожалуйста. Мы покраснели. Начальник ОПО, спокойно сжал мои пальцы останавливая бессмысленное нанесение обстановки на карте. Я недоумевал! Серега, беспомощно вращал глазами, поглядывая на меня. Товарищи офицеры! Объявляю перерыв, произнес начальник тыла Округа. Начальников тылов прошу ко мне. Начальники тылов поднялись и ушли, предварительно  Чеботарев, поставил задачу начальнику ОПО. Пусть сейчас в перерыве наносят обстановку и отправляй их на своей машине  в пункт тылового управления дивизии. Сам поедешь со мной. Есть ! Все слышали обратился  он к нам. Мы кивнули. Тогда приступайте. Мы растерянно переглянулись. Он все понял. Берете кальку, становитесь в очередь за другими офицерами отделов ОПО дивизий и наносите обстановку, простым карандашом, через кальку. Дома раскрасим. Все понятно? Улыбнулся он, подмигнув нам.
       По дороге домой, мы делились впечатлениями с Серегой. Ну, что Серый, усек, как все делается? А нам в училище втирают, что обстановка наносится со слов. Агапыч, может оно так и надо. На хрен эту штабную культуру, заполнения карт, а лучше попроще и со слов? Не знаю Серый, но пока наше обучение разошлось с действиями на деле. Мы постигали азы науки, на практике. Спали в штабной палатке ТПУ. Времени не хватало. Работы было много. Успешно завершив учения. Выполнив поставленную задачу дивизия через десять суток выдвигалась обратно, в постоянный пункт дислокации. Все было как и прежде, за исключением, изменения маршрута. Туда мы ехали через Нефтегорск, назад выдвигались через Бузулук. 
        Погода, как назло не баловала. Резко пошел продолжительный снег, практически по всему пути нашего следования. Крупные снежинки мгновенно заносили дорогу. Через полчаса колонна встала. Было страшно скользко. Подошел командир роты управления. Слушай Саша, садись вместо меня старшим в радийную машину. Иначе  этот боец у меня до места не доедет,  будем отправлять груз двести. Невдалеке стоял Газ-66. Машина обеспечения связи. Рядом с машиной стоял удрученный маленький солдат, с оторванным отворотом шинели до самого пупка. Он переминался с ноги на ногу, шмыгая носом и пряча глаза в землю. Рядовой Хабибулин, водитель…, я остановил его. Садись. Поехали. Куда? Все туда же. Сейчас колонна тронется и поедем.  Машина готова? Так точно. Весело ответил он. Вы со мной. С тобой. Он радовался,  еще не осознавая,  что избавился от своего ротного. Чего у тебя шинель порвана. Ротный порвал. За грудки тягал, вот и порвал. За, что? Все ему не нравится,  оживал он, блестя своими черными, как угольки татарскими раскосыми глазами. Машины тронулись, а снег, как назло усилился и в этот момент отваливается единственная щетка стеклоочистителя нашей многострадальной машины. Вставать нельзя. Да ее уже по видимому раздавили следующие за нами машины. Ну, что ухарь будем делать? Ты видишь, что ни будь? Плохо, скороговоркой произнес он. Как тебя зовут? Ренат. Меня передернуло, от недавних воспоминаний. Открывай свое окно и смотри со своей стороны, а я буду ловить бровку со своей. Не май месяц. Холодновато. Слава богу. Через час пути колонна снова приостановилась, что бы пообедать. Обед в кухнях варили на ходу. Беги ищи щетку, по другому мы не доедем. Будут нас из машины выковыривать, как генерала Карбышева. Я мигом. И продрогший солдат ринулся искать щетку. И пообедай с бойцами роты заодно, крикнул я ему вслед.
       Через полчаса колонна тронулась вновь. Снег ослабевал, но уже темнело, а мой Ренат начал клевать носом. Вы сами не сядете за руль, я не могу ехать, глаза слипаются. Наша машина шла в хвосте колонны. Надо было принимать решение. Становись на обочине. Машина затормозила. Следующие машины так же остановились за нами. Я вышел из машины и дал отмашку, что бы двигались дальше. На худой конец сзади шел 131 Зил, машина технического замыкания, с техником капитаном. Давай, подреми с полчасика. И боец уснул, как убитый. Огоньки последних машин утонули во мраке. Разбудить его, через полчаса, мне не удалось. Он мурзился и отмахивался. Через пол часа пришлось повторить попытку. Все бесполезно. Так дело не пойдет, подумал я, Открыл водительскую дверь, и вытолкнул его из машины. От неожиданности, он вскочил на ноги и проснулся. Что случилось, лепетал он. Ренат, три харю снегом. Вся колонна ушла вперед, час назад. Я тебя еле разбудил. Он начал тереть себе лицо снегом. Ну, что нормально? Нормально. Едем. На дороге был каток. Придави немного, а то не догоним. И он придавил. Вскоре наш шестьдесят шестой закрутило. С обоих сторон дороги были откосы метра по три, дорога шла на спуск, а машина была неуправляема. Я наблюдал за дорогой и думал о том, что нам будет за разбитую, дорогостоящую технику. При этих мыслях на обочине показалась куча песка. У нас с Ренатом было единственное  желание не проскочить мимо этой кучи. Бог был с нами.  Со всего ходу мы врезались в смерзшуюся кучу песка, разбив ее и сев на брюхо. Машина сделала крен, но чудом удержалась. Мы облегченно вздохнули. Что не слушается?  Спросил я. Не слушается, ответил он. Мы вышли. Лопата есть? Есть. Тащи будем капать. Мы откопали машину и она с трудом вышла. Что? Передок не работает? Не работает подтвердил солдат. Все понятно. Поэтому мы чуть и не улетели. С одного борта кунга, где крепились антенные шесты, были оторваны крепления и их не было на месте. Теперь тебя ротный точно убьет. Что же ты не следишь за машиной? Все нормально было. Не знаю, почему крепления оторвались. Мы двинулись дальше. Машин на дороге, практически не было. Сильнейший гололед видимо сделал свое дело. В такую погоду, хороший хозяин, собаку на улицу не пустит, как говорят в народе. Езжай потихоньку. Сорок и не больше. Ренат, что то промычал в ответ. Вскоре появились огни города. Кажись Бузулук?- произнес я. Не знаю. Вам видней. Ты сколько прослужил? Пол года. Понятно. У нас бензин кончается. А что же ты молчал? Что со вторым баком? Он не переключается. Вот незадача. В душе я проклинал ротного, который бросил меня на произвол судьбы. Порывшись по карманам, нашел трояк. Заезжай на заправку. Заправка стояла на повороте и блестела огнями, в отличии от остальной части города. Был первый час ночи и город спал. Залейте тридцать литров. Колонна военная не проходила? Спросил я у заправщика. Проходила. Давно? Часа три назад. По времени мы сильно отставали. Как настроение, Ренат? Спать не хочешь? Пока нормально. Вроде нет. Ну тогда вперед. К шести часам утра в кабине стало сильно жарко. В чем дело Ренат? Не знаю. Взглянул мельком на приборы и обомлел. Температура двигателя на датчике зашкаливала. Стой! Он остановился, но было уже поздно. Последняя вода вытекала из глушителя. Все понятно прогорела прокладка  между головкой и блоком цилиндров. Все, приехали. Почему? Задал он мне вопрос. По кочану.  Ты где учился на шофера. В ДОСААФе, от военкомата. Здорово вас учили. Перед глазами у меня  в памяти  всплыл родной гараж и отец, который с ранних лет приучал меня к технике. Смотрите она едет, заводится. Глуши мотор. Двигатель запорешь. У тебя воды в радиаторе нет. Он открыл кабину. Точно нет, с интересом воскликнул Ренат. А куда же она делась? В манду взделась, надоел он уже мне до чертиков. Мы вышли из машины и ходили вокруг нее. Был легкий морозец. Рассвело. Часа через два появилась машина технического замыкания. В чем дело? Спросил прапорщик, ехавший вместе с капитаном. Дело швах. Прокладка прогорела. Доставай с кунга галстук, крикнул он Ренату. Стоишь, сопли жуешь! Садись к нам в кабину, кивнул он мне головой. Замерз наверное? Да есть немного. А с бойцом как? Пусть в своей машине едет. Лучше смотреть за техникой будет, да тут и осталось километров двадцать всего. Через километр, дорога уходила влево, мы съезжали с основной трассы и ехали к себе в дивизию по сильно разбитой дороге. Через час были на месте. Иди, отдыхай сегодня, отправил меня мой начальник. Когда, я пришел в нашу обитель, Серега Онегов мирно спал, посапывая носом. Счастливчик. Он дрых уже четвертый час. Ребята уже разбежались по частям.
        Вечером все собрались и делились впечатлениями. Над  нами подкалывали. Но в душе я знал, что мы получили с Серегой очень много. На следующий день с утра придя в штаб и закончив все оставшиеся за нами дела, мы были отправлены по полкам. Я попал в артполк, небольшой по численности. Меня встречал, капитан, начальник вещевой службы. Высокий, поджарый, лет сорока. Как зовут? Курсант Малюгин. Имя твое как? Саша, снова засмущался я. Саша, мой тебе совет, отдыхай, гуляй, как ваши ребята делают. Собственно, что надо посмотри. Ты мне не нужен. Отзыв я тебе напишу. Городок был военный. Невдалеке находилась еще какая то деревенька. Когда приезжали курсанты на стажировку он оживал. Все девчонки и холостячки женщины, лет до тридцати пяти искали свой последний шанс. А вдруг какой дурачок женится и увезет тебя. Не вечно же прозябать в этой глуши. Молодясь и ведя себя игриво, не находя должного кандидата, они под конец стажировки плевали на все и пускались во все тяжкие, с холостяками гарнизона, ожидая следующую партию. А вдруг повезет. И некоторым везло. Таких волчиц увозили, пробы негде было ставить.
       Оставшееся время пролетело быстро. Заканчивалась стажировка. Отзыв с Серегой нам писал лично полковник Чеботарев. Спустя много лет, заглянул я случайно в свое личное дело, где лежал и тот отзыв, о котором  я уже не помнил. В нем было написано: Считаю, что в дальнейшем курсант Малюгин, став офицером Советской Армии не уронит чести мундира и по праву будет носить погоны, не чураясь трудностей военной службы. Находясь на стажировке, он зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Честь и достоинство у карсанта Малюгина стоит на первом месте. Я вспомнил былое. Передо мною проплыло все в один миг, с мельчайшими подробностями. Неужели прошло так много времени и где теперь полковник Чеботарев. Жив ли еще? Я знал только одно, своим принципам я не изменял.


                Глава 21


      Лето и отпуск пролетели незаметно. Мы перешли на четвертый курс. Ротный  Камиль Ревхатович Ишмаков, свое дело знал и постепенно загибал нас в бараний рог. Однокурсники с других рот посмеивались над нами. Вы балдели сначала, а нас драли как сидоровых козлов, дисбат был. Зато теперь вы летаете как пчелки. Но нам это нисколько не мешало. В роте был порядок. Мы не залетали и не пьянствовали, как в других ротах, у нас никого не отчисляли. Наша рота окончательно стала спорт ротой. Мы были лучшими практически во всех видах спорта. Вобщем жизнь била ключом. Мы мало ходили в увольнения, а все свободное время проводили на спортивных площадках, хоккейных коробках, в залах нового спортивного комплекса и на стадионе. Мы как бы предчувствовали, что оставаться вместе нам недолго и спешили жить, наслаждаясь крепкой мужской дружбой. По вечерам мы дурачились, как малые дети.
       Козырев Сашка, рыжеволосый паренек, под метр девяносто ростом, голубоглазый, немножко заторможенный в действиях, немного раскоо-рдинированый, как бывает в основном у высоких людей, немногословный, но очень добрый. Частенько по вечерам, после отбоя, засиживался   в ленинской комнате перечитывая лекции и готовясь к занятиям на завтра. Основная масса, лежа на кроватях, травила байки, и  хохотала. Гомерический хохот волнами переходил от одного взвода к другому. Находились остряки, которые обязательно, находили продолжение теме разговора, или тут же переключались на новую. Шура, кричал Муравлев Серега с первого взвода, Голубеву Сане, так как тебе сказал Кузовенин, когда ты попросил его показать упражнение на перекладине? Так и сказал, повторялся Голубец, медленно с удовольствием растягивая слова и говоря своим громогласным голосом, я тебе сейчас  так повторю, что на каждом углу срать будешь. Чем вызвал общий смех двух взводов на занятиях. Сейчас же вспоминая эти занятия, мы ржали еще больше, только всей ротой.
         Старший лейтенант Кузовенин, еще один кремлевский курсант, прибыл к нам в роту, после длительного отсутствия командира первого и второго взводов. Длиннющий светлоголовый детина, лет двадцати семи, но уже с наметившимся животиком, в наглаженных стоячих сапогах, пропитанных парафином, предстал перед нами на четвертом курсе, когда нам и сам черт уже был не страшен. Он проводил занятия в роте, с двумя нашими взводами, по физической подготовке. Выстроив оба взвода, по разным сторонам перекладины, потеряв за столь короткий срок видимо свою физическую готовность, на пальцах двух рук излагал нам, как надо делать упражнение на перекладине. Указательным пальцем одной руки, который изображал у него перекладину и при помощи указательного и среднего пальца другой, он ловко оперируя ими с ловкостью жонглера показывал, как надо идеально делать склепку, выход вверх с замахом ноги и все прочее. Саня Голубев был жук еще тот. Палец в рот не клади. Развесив свои толстые губы и сделав невинное лицо, Сызранского просточка,  спросил. Товарищ старший лейтенант, а вы не могли бы показать все это на перекладине сами, а то вот этот момент не понятен и он на пальцах повторил его жестикуляцию. Говорил он серьезно, что даже не один мускул не дрогнул у него от смеха.  Старший лейтенант Кузовенин, как нахохлившийся петух, бочком посмотрел на него и произнес свои незабвенные, слова от которых мы тогда раскалолись со с меху, а теперь в отсутствии взводного просто подыхали  в экстазе повторяя его слова и слушая их вновь от Голубца. Так что, Шура, так и не показал он тебе как делать упражнение, неслось уже с другого конца казармы. Не показал, выдержав паузу, вновь констатировал Голубец, вызывая еще больший смех. Следующй раз ты его сам попроси, рекомендовал он спрашивающему. 
       Вот тут и попутал меня бес. Пришел с ленкомнаты Козырев. Ржете, с улыбкой констатировал он, положил книги с конспектами и взяв полотенце с принадлежностями пошел в умывальник. Моцион, у него продолжался долго, он все делал основательно. Мужики сделаем чучу! Захлестнуло меня. Все как будто ждали. Чего?  Сейчас,  сказал я. Притащив со спортивного уголка блин, я положил его под аккуратно расстеленную белую простынку Сани, затем вместе с Толстым, мы аккуратно сняли с крючков  сетку кровати и еле, еле навесили ее на них. Вован, шептал я громко Шмыгановскому, тащи нитки. Какие. Любые, он что подшиваться ими что ли будет. Наложив кроме блина от штанги, еще и ниток, выведя конец, все затились и ждали развязки. Минут через десять, пришел Саня и со всего  маху, как он всегда элегантно, с прыжком в развороте по привычке укладывался на кровать. Все получилось как и было задумано. Со всего маху он попал на блин копчиком, ничего не успев сообразить, под ним рухнула кровать, накрыв спинками. Он вскочил, ничего не понимая, схватил быстро блин и катнул его со всей силы  через проход в сторону первого взвода. Рота на время затаившая дыхание, повскакивала с кроватей и наблюдала всю эту картину со страшным нечеловеческим смехом, до слез. Но это было полбеды, когда он осознал , что двадцатикилограммовый блин точнехонько катится прямо на липовую декаративную загородочку с цветами, на днях выставленную ротным, он обомлел и пришел в ужас.У него хватило реакции броситься за блином и буквально у самой перегородки поймать его. Все это сопровождение операции, по свисту и смеху, могло сравниться пожалуй, только  с ощущениями сидящего человека на трибунах стадиона, страстно поддерживающего своих любимцев. В этот момент нашим любимцем был Санек. А каждое его движение и непредсказуемость действий мы смаковали и пропускали, через себя. Поймав блин, он размахнулся, осмотрел всю роту, осознал подвох и понес с удыбкою блин в спорт уголок бережно и аккуратно, как это мог сделать только он, уложив его в угол. Смех постепенно стихал. Мы помогли поставить ему кровать. Он не интересовался, кто это сделал, что бы в шутку так же отомстить. Он оценил уже юмор и смеялся со всеми, а все вспоминали ничего не понимающие его глаза и снова давились со смеху. В конце, концов он лег, опять не чувствуя подвоха. Я взял за ниточку и бережно, потихоньку потянул ее на себя. Рота вновь замерла. Она знала, что это не все. Не вся еще программа исчерпана. То, в одном  месте, то в другом, кого то прорывало и он не выдерживая хрюкал в подушку, давясь от смеха. Козырев явно не ожидал больше подвоха. Так много на одного, да еще за один вечер. Чувствуя беспокойство он завожкался. Встал с кровати и начал отряхивать руками простынь, всматриваясь при помоши дежурного света в белезну простыни. Ничего не обнаружив, он вновь лег в кровать, только теперь осторожно. Рота ждала апофеоза. Теперь у всех уже сон прошел напрочь. Все ждали развязки. Я снова легонько потянул на себя ниточку, и вновь тот же эффект, и все вновь сначала. Когда в третий раз Саня вскочил с кровати, уже испуганно, все надрывно не сдерживая себя, смеялись до упаду. Шура обнаружил нитку, скомкал ее и бросил в проход. Ну и мудаки,  рассмеявшись проговорил он. Надо было сдаваться, пока не поздно. Шура, падая со смеху, процедил я. Ты совершил три ошибки. Дальше договорить я не смог. Рота вновь лежала в кроватях со смеху, а Саня добовлял, ну от козла Марусева ожидал, а от тебя никак и он спокойно вновь рассмеялся. Он был абсолютно беззлобен.
        И так продолжалось каждый день, то одно, то другое. То обучали езде на велосипеде особо храпящих. Мы  взрослые уже парни дурачились и резвились как дети, не обижаясь друг на друга за различные проделки. Не успели опомниться, а уже пора собираться в дорогу, вновь стажировка, но уже на полтора месяца, вновь едем в войска. В этот раз ехали маленькими группами. От ротного ничего не скроешь. Мы с Серегой Онеговым опять вместе едем в Белоруссию, в Полоцк. Через двое суток были на месте.
         Начальник  вещевой службы дивизии, майор, лет сорока, встретил нас сдержанно, обрисовав ситуацию в частях, в которые мы направлялись. Мы вышли со штаба. Мужик строгий. С этим не побалуешь, промолвил Серега. Я согласился. Ну, что Саня, как решим, кто в какой полк. Давай так Серый, в первый который попадется на пути, пойду я, а ты во второй. Или наоборот. Нет Агапыч, давай ты в первый, а потом проводишь меня  в мой полк. Мы зашли в первый полк. Что за полк? Спросил я у дежурного по КПП, сержанта. Зенитно-артеллерийский, с веселой улыбкой ответил он нам и показал дорогу к штабу. Что, к нам? На стажировку?- спросил он. К вам, на стажировку, так же подыграл я ему. А, что? Кто то уже был. Были. Курсанты такие же, как вы, только с черными погонами. Ладно, спасибо, дальше мы сами. Мы вошли в  двухэтажное здание и представились дежурному по части, молодому лейтенанту. Идите прямо по коридору и налево, там вещевая служба. В штабе было тихо, как  будто все вымерло. Дверь была закрыта. Мы постучались в дверь. Дверь никто не открывал. Наверное никого нет, подумали мы и уже было собрались в танковый полк, но дверь неожиданно отварилась и в дверях показалась молоденькая симпатичная  девушка, в военной форме. Во, Серый, оказывается здесь живут, а мы думали никого нет? Шутил я. Заспанная мордашка, стесняясь, чувствовала себя неловко, что ее застали за столь неблаговидным делом. Но мы не унимались. Нам только поподи на язык.  Так все проспим. Или мы по принципу,  солдат спит- служба идет, продолжал подкалывать Серега. Девушка покраснела, но постепенно стала приходить в себя и за словом в карман не лезла. А откуда вы будете? Прибыли на стажировку, отрапортовал Серега. А…, протянула девушка, с затаенной улыбкой. Были тут такие в прошлом году. Оставили о себе память. Хорошую или плохую,  наседал Серега. Всякое было. Загадками отвечала девушка. А как вас зовут? Шел на приступ Серега. Татьяна. Увы, Татьяна не дитя старуха молвила крехтя, продолжал я тему разговора. Смотрите, мы и стишки знаем. Ой какие ребята грамотные попались! А как же вас зовут? Как могли представились, выпендриваясь друг перед другом. А где начальник? Поинтересовался я. В дивизию уехал, отчетная пора начинается. Что то мы его там не видели. Да он недавно отправился перед вами. Видимо вы разминулись.
      Пойдем Серега к тебе в полк. Будем тебя представлять, может у тебя начальник на месте. Агапыч, что то я передумал, может поменяемся полками, у нас же свободный выбор. Нет Серый, дуй ка ты к себе в танковый. Договор дороже денег. И Серый нехотя засобирался. Дивчина ему явно пришлась по душе. Она заинтересовано смотрела на нас, моя взяла. Проводи Агапыч, а то вдруг заблужусь, недовольно протянул он. Татьяна, не скучай, буду заглядывать. Заглядывай, всегда рады, в тон, приняв условия нашей игры отвечала она. Я скоро приду. Провожу вот товарища и назад, одна нога здесь другая там. И мы все трое рассмеялись.
      Серегу встречал капитан, лет под сорок возрастом. Среднего роста. Немногословный. Весь в себе. Видно интереса для него мы не представляли особого. С Вольска! Так точно! Кто ко мне? Я, ответил Серега. Хорошо располагайся, входи в курс дела. Товарищ капитан разрешите идти. Иди. Заходи к другу почаще. Зайду, пообещал я. Но, нам повезло. Жили мы с Серегой вместе, в офицерском общежитии, в одной комнате, в нормальных условиях. Начвещ дивизии подсуетился. Не стал селить в казарме, сделал доброе дело. Только предупредил, смотрите мне, только, что плохое услышу, сразу расквартирую по казармам!
      Я вернулся к себе в полк, за столом в клубах дыма восседал молоденький лейтенант, не обращая никакого внимания на Татьяну. Дул сигареты во все дыхательные и пихательные. Только заканчивалась одна, как он прикуривал другую, подолгу держа ее в руке, не затягиваясь. Иногда он вспоминал о сигарете, когда она начинала обжигать ему пальцы.
    Курсант Малюгин, прибыл для прохождения войсковой стажировки. На меня смотрели хитроватые, с прищуром, глаза узбека. Лейтенант Хамитов, вскочил он со стула и быстро подошел ко мне. Вот хорошо, что приехал. Второй год служу. Из Ташкента призывался, закончил текстильный институт, призвали на два года. Сейчас со сборов пришел, из дивизии. Отчеты на носу. Первые еле сдал, как сейчас будет, не знаю. Поможешь? Конечно помогу! Вот и отлично. Как вас сюда вовремя занесло. Прошлый раз у меня курсанта не было. Поэтому так трудно все далось. По глазам было видно, он счастлив. Я понял, что с ним мне будет просто. Вас как зовут? Зови меня просто- Баходыр. А тебя, как зовут? Саша. Вот и познакомились, обрадовано констатировал Баходыр. Он говорил со страшным акцентом. Иногда его было трудно понять. Но парень был славный.
       Стажировка даром не прошла, не для меня, не для него. Мы позаимствовали друг у друга кое, что. Хамитову было как и мне двадцать два года. Он ужасно любил черный перец, засыпая им борщ, или суп. Через месяц я не представлял себе жизни без черного перца, а Баходыр, который страстно любил чай, пристрастился к водочке, которой мы его слегка баловали по вечерам с Серегой. Будучи слабым на алкоголь, он не выдерживал и как был в сапогах валился и засыпал на кровати не раздеваясь, а утром без зазрения совести, со своим южным акцентом отчитывал, комендантшу. Это что еще такое? Вы посмотрите какие мне грязные простыни застелили. Вытерев сапогами за ночь все простыни и пододеяльник, он давал себе волю, блейфуя. Он то знал в чем истинная причина, но гнул свою линию. Комендантша тоже знала в чем дело и огрызалась. Нажретесь как свиньи и спите в сапожищах на кроватях, а потом требуете, что бы вам каждый день меняли простыни. Разве их на вас напасешься. Они  начинали сильно разъяряться, стараясь не уступать друг другу. Когда дело достигало апогея, мы уводили петушистого Баходыра прочь. Вслед нам летели слова. Подожди у меня, я еще пожалуюсь в дивизию, расскажу чем вы тут занимаетесь. Они с вами разберутся. Но это были просто угрозы. Молодые офицеры проживающие в общежитиях попрежнему гудели, не обращая ни на что внимания. Жили в свое удовольствие. Служили. Пили водку. Любили девчонок. Не подозревая того, что над ними сгущались тучи. Что все вскоре резко переменется и кого то очень скоро уже не будет в живых, и останутся они только в сердцах родных и близких, а так же может быть в уголках сердца затаенной души любимых ими, когда то девушек.


                Глава 22.


        Наступило воскресенье. Мужики едем в Новополоцк. Погуляем. Хоть в кабачок сходим. Здесь патруля навалом, а там попроще, вышел с идеей Толя Маковников. Он был из продовольственников, но шустрый как веник и уже через неделю знал все в Полоцке вдоль и поперек. Вот уж мимо него жизнь не проходила даром. Он брал от жизни все. Часов в одиннадцать утра мы поехали в Новополоцк. Красавец, молодой небольшой город, жил своей жизнью. Обойдя все пивнушки в центре, засиделись в последней. Подсел молодой лейтенант с десантными петличками и эмблемами. Откуда ребята? Разговорились. Наших месяц нет. Кого? Не поняли мы. Дивизии десантной. Всех в афган выбросили. Витебская десантная тоже вся ушла. Одни бабы остались молодые, с детьми, мучаются. Говорили о вводе войск в Афганистан, но вскользь, между прочим, не говоря о потерях и о том, что ждет нас там. Мы вернулись назад, в Полоцк. Но мысли уже не покидали наши молодые головы. Мы понимали, что все это ждет и нас, но не предполагали во, что это выльется.
       Ребята! Сегодня пьем! У меня отходная, веселился старший лейтенант Толоконников, командир мотострелковой роты, с которым мы жили по соседству в комнатах. Завтра наш полк отправляется в полном составе, в края не столь отдаленные, будем выполнять программу партии и правительства. Встанем на защиту южных рубежей нашей Родины. Не дадим в обиду братский афганский народ, поясничал он все больше, по мере выпитого. Или грудь в крестах или голова в кустах, добавил сидевший рядом прапорщик, старшина роты. До нас уже дошли первые известия о боевых потерях, но всерьез этого никто не воспринимал. Это все ерунда. Месяц, от силы два, три. И все. Мы же непобедимы! У нас такая сила! Такая армия! Как и перед началом Великой Отечественной, непобедимая и легендарная!
      Мы дурачились, пили вино, и каждый день провожали все новых и новых людей. Шура! Ты какую кадетку кончал?- кричал в очередной раз капитан Федотов, лет тридцати пяти от роду. Он жил один, без семьи, в общежитии вместе с нами. О своей семейной жизни распостроняться не любил. Пришла и его очередь покидать эти края. Я не учился в кадетке. Не манди! Я сам кадет. Уж я повадки своих знаю. У тебя на лбу написано, что ты кадет. Зачем значок снял? Я сам Казанскую закончил, продолжал он. Я хотел, но не взяли. Что поделаешь. Врешь ты все Шурик! Ты кадетом рожден. Давай ка лучше плесни старому капитану.
       Железнодорожный вокзал напоминал годы Великой Отечественной войны. И хоть были мы в то время знакомы со всем этим только по книгам и фильмам, но жизнь уже делала крутые повороты в своей истории и изменить уже ничего было нельзя. Начинался новый этап истории, плохой или хороший, судить и нам и не нам. Погрузочные работы велись днем и ночью. Все кишело от техники и солдат. Пришла очередь грузиться танковому тяжелому полку. Что Серый отвоевался? Чем теперь будешь заниматься? Дормоед. Приду Агапыч к тебе. Надолго ли. Мои тоже собираются. А твоим то, что там делать? Не знаю, но копашаться. Кипешь идет. И кипешь пришел. Министр обороны маршал Соколов, бывший танкист, дело знал туго и попер в афган, в горы, бронетанковые силы, писать кровью солдат и офицеров устав по ведению боевых действий в горах. Хорошо, что хоть на лошадях, как советовал в годы войны Буденный, не въехали. Хотя там они бы не помешали. Тяжелый танковый полк был не укомплектован по штату военного времени. Вопрос решался просто. Мой зенитно - артеллерийский полк отдавал неподготовленных наводчиков для комплектации экипажей танков. Наводчики были аховые, на бумаге. Некоторые толком и не стреляли. Готовиться было некогда. Шла погрузка. Все спешили. Мой полк осиротел, в нем стало пусто и неуютно, людей оставалось мало, только для несения службы в суточных нарядах. Жизнь все подтвердила. Практически за ввод танковых войск в Афганистан, был снят вскоре с должности Министра обороны маршал Соколов. И не нам его судить. Он заслуженный человек. Но всему свое время. Не поспеваешь за временем- отвали. Не отваливали.
       Зашел к нам  и начальник отделения госпиталя. Взрослый мужик-майор, лет сорока, грузноватый. Что ребята отмечаем? Мы засуетились с Серегой, ведь курсанты, остальные то офицеры. Посижу с вами. Не возражаете? Спросил он присаживаясь. Не стесняйтесь и вы, обратился он к нам. Сегодня вы курсанты, а через пол года оденете такие же офицерские погоны и будет с вас такой же спрос. Так, что наливайте. Сегодня у меня ночное дежурство. Он с тоскою смотрел на всех, видимо что то знал. Посидев немного он поднялся. Пора идти. Посидите еще товарищ майор. Не могу, дежурство. Проводи меня Саша, обратился он ко мне неожиданно. Я оделся и мы вышли. В госпитале было тихо и тепло. Все спали. Включив у себя в кабинете настольную лампу, он достал спирт и усадил меня с собой рядом. Я все понял, ему надо было выговориться. Сашенька,  плохи дела. Потерь много, раненных много. Гробы с двухсотыми идут постоянно. Нам все доводят. Сел с вами сегодня, а всех жалко. Пьют, веселятся, ничего не страшно. Так видно и должно быть, но кого то скоро сидящих сегодня с нами за одним столом, мы вскоре не досчитаемся. И майор наливал  мне и себе спирт, что бы заглушить боль утрат. Я еще этого не понимал. Понял позже. Значительно позже. Сидели и пили разговаривая, по душам, долго. В два часа ночи в госпиталь пришли Серега и Баходыр. Товарищ майор мы переживаем, почему он назад не идет. Он сегодня никуда не пойдет, иди Баходыр спи, а курсант если хочет, пусть с Сашком остается. Место для ночлега я им найду. Легли под утро. В восемь утра, как ни в чем не бывало, он будил нас на завтрак. С тяжелой головой, сухостью в горле, поднимались мы с Серегой. Когда сели завтракать в столовой, на нас не было лица. Майор был свеж, как будто бы и не было бессонной ночи. Пацаны! Смеялся он. Далеко вам еще до офицеров! Ну все пойдемте по местам. Я домой отдыхать, а вы по остаткам своих частей. Нам по пути. Он смеялся и шутил. Был совсем другим человеком. И казалось, что в душе его не осталось и капли грусти. Но все было не так. Когда стали прощаться, он произнес напоследок, я ведь почему вам открылся? Не могу я с офицерами разговаривать. Они ничего не должны знать. Не должно быть у них упаднеческого настроения. Пусть веселяться и пьют. Их время уже пришло. Нелегкое время. Он развернулся, весь как то обмяк и пошел не оборачиваясь.
        С годами вспоминая все  и его слова, думаю, какую же душу надо иметь человеку, чтобы вот так любить людей. Не всем это дано, не каждому. Отсюда и все болячки не в столь зрелом и преклонном возрасте. Отсюда и вопросы. Как, умер? Да ты, что. Он же еще совсем не старый. Сколько ему? Пятьдесят? Вот тебе и на. Бывает и так, на всех сердца не хватает.
         Хамитов сидел за столом и держа в одной руке сигарету, а в другой ручку,  склонив голову, корявым подчерком выводил цифры в годовой отчет 1-вещ. При этом свою писанину он сопровождал словами: папаха из серого каракула. Из чего, чего хохотал я. Он недоуменно уставился на меня и повторил, из серого каракула. Сам ты каракул, и мы оба рассмеялись продолжая разговор. Люблю кохлев! восклицал он снова. Кого, кого, переспрашивал я. Кохлев! Я не понимал. Вмешивалась Татьяна. Он говорит, что любит хохлов. Мы попадали все трое, со стульев, от смеха. Он смотрел на нас и тоже смеялся. А за что ты их любишь?- поинтересовался я. Они веселые. А девки их красивые и добрые. И мы снова хохотали, давясь от смеха. Скоро и все мы, с полком, отправляемся, быстро переключился Баходыр. Пришла и наша очередь. Вы уже уезжаете. А мне летом увольняться. Там до дома, до Узбекистана близко. Приезжайте ко мне домой. Спасибо Баходыр. Не знаем, как получится. Как сложилась судьба Баходыра я не знаю. Жизнь развела меня с ним в разные стороны, но остались очень теплые и добрые воспоминания о  непродолжительном времени, проведенном вместе. Из глубины души эти воспоминания не выкинешь, да и зачем, они так сильно греют ее.
       
         
                Глава 23


           Маковников в очередной раз не подвел. Как насчет Нового года? Да еще не думали. Предлагаю со мной. Девчонки будь здоров. Ну, что идем? Идем!
Баходыр с нами не мог. Был в наряде. И мы втроем двинулись на вокзал, где нас встречала… беззубая дама в бигудях. Козел! Шептали мы ему громко, когда усадили ее, а сами отошли в конец салона автобуса. Вот это твои девочки? Ты че охренел? У нее зубов нет. Зато кусаться не будет, ретировался Вован. Пошел ты на хер. Что хочешь говори, а мы выходим. Стойте мужики. Это хозяйка, где гулять будем, а остальные нормальные. Что хромые поди?- поинтересовался я. Или одноглазые, добавил Серый и мы все трое заржали. Нет мужики. Поехали. Не понравится- смоетесь. И мы поехали. На окраине Полоцка, в частном секторе была организована новогодняя пьянка. Да тут еше ребята свеженькие подъехали. Мы обомлели. Агапыч, убить его сразу или пусть поживет? – шептал мне Серый, когда были представлены все барышни. Барышень было четверо. Одна с большими сиськами и наколками на пальцах и на веке, особо бурно проявляла к нам интерес. Быстро выяснилось, что у нее трое детей, но она была молода. Лет двадцати пяти. Вобщем полный дихлофос. Ну, что Серый делать будем? – поинтересовался я. До нового года остался час. Что нам делать? Или в общаге в одиночестве водку жрать, или здесь отдохнем. Хотя бы посмеемся. У поскуда, замахнулся Серый на Вована. Всю жизнь испортил, сверчок. Это был намек на его маленький рост. Сели за стол. Начали выпивать. Минут через десять, я толкал ногой Серегу под столом и в общем гуле и разговоре произнес, смотри Серый, не такие они и страшные. Серый разрумянившийся уже соглашался. Мы смирились с действительностью, окружавшей нас.
         Но все вдруг изминилось. В дверях появилась красивая молоденькая девушка. И несмело вошла в комнату. Нас познакомили. Она присела ко мне рядом. Ну хоть одна баба нормальная появилась, произнес мне Серега и поднял хвост пистолетом. Но она не реагировала на знаки его внимания и явно отдавала предпочтения мне. Минут через тридцать беззубая хозяйка. Вывела меня на кухню и произнесла, тебе нравиться эта девочка? Нравиться. Хорошая. Уговори Сережку, чтобы он со мной остался и мы сейчас уйдем отсюда. Я понял, что передо мною, стоит непосильная задача. Но у меня же был интерес. Ладно. Сейчас я с ним поговорю. А сам только и думал, что же я ему скажу. Серый, отозал я его в сторону. Поступило предложение слинять отсюда на время. Ты не возрожаешь? С кем? С двумя телками. С кем?- повторил он вопрос, в упор разглядывая меня. Я оттягивал с ответом, не зная, что сказать. Но мой друг был проницателен. Скорчив рожу, хитро сощурившись он прислонил два пальца к передним своим зубам и проронил, что с этой беззубой? Нет так дело не пойдет. А ты?  Ты, с той. Да. Процедил я. Мне было стыдно перед другом. Чего я не ожидал дальше, меня паразило. Агапыч, слушай меня, только ради тебя. Где они есть? На кухне. Пошли. Они обе стояли прижавшись спиной к печке в ожидании развязки. Хозяйка видимо уже ни на что не надеялась. Завидев нас вместе и поняв, что дело сделано, она мгновенно повеселела и засуетилась. Ребята, Сереженька, сейчас уходим. Но остальные две барышни неробкого десятка поняв видимо, что из под носа у них уводят ковалеров, мириться с этим явно не хотели и уже на прямую выказывали свое негодование. Ребятки придется уходить по тихому. Тут недалеко. Выходите вместе во двор, как будто бы в туалет, раздетыми, и ждите нас. Хорошо, согласились мы. Через некоторое время вышли наши девушки, кутаясь в пальто. Под возлиянием выпитого, мы не чувствовали холода. И они нас куда то поволокли. Мы подскальзывались, падали, смеялись. Редкие машины освещали нас фарами, сигналили, не понимая откуда здесь курсанты. Через некоторое время мы были на железнодорожном переезде. Оказалось, что там дежурила мать моей воздыхательницы. Проходите ребятки! Проходите! Приглашала она нас. Девчонки, где же вам удалось таких ребят отхватить? Просто говорила она и мы громко смеялись, а она уже наливала нам вино собственного приготовления. Серый был неотразим. Слушайте, вы че нас в эту будку привели? Задал он вопрос, когда отлучилась мать. Мы, что тут в бирюльки будем играть? Они всполошились. Все Сережа, сейчас уходим, за ключами от дома приходили. И еще более пьяные мы отправились обратно, тем же путем, с еще большими падениями. Я балагурил. Выходили с другом из ресторана, все пальцы на руках раздавили падлы. Все смеялись. Когда пришли домой, нас ожидало фиаско. Дома был отец. Все как то не складывалось. Идем назад? Делать нечего. Да и наверное народ там уже спит? Но мы ошибались.
      Суки! Увели мужиков. Но это уже были не угрозы, Это была радость,что мы вернулись назад, а следовательно можно строить некоторым и дальше определенные планы. Но планы не сбылись. Неожиданно  пришли соседи. Брат и сестра,  оседлые цыгане, с гитарою в обнимку. Единственные нормальные люди из этой всей компании. И мы до утра пели песни. А утром подняв Воху, и распрощавшись со всеми, с  легкой душой поехали к себе в общагу. Слава богу, что все кончилось Агапыч, хоть отоспимся сейчас. Ну их всех на хер. Ну а ты козлина, держись! Сыпал угрозами Серый в адрес Вохи. Воха, все свои дела сделал и счастливый отговаривался. Ну, че мужики? Плохо было, что ли. Без драки. Без сюрпризов. Сам ты сюрприз, для проформы бурчал Серега. Саня, какая все же славная девчонка, твоя делопроизводительница Татьяна, и красавица, и умная, и приглашала нас вместе  Новый год встречать, а мы поперлиль дураки к черту на кулички. Татьяна нам нашей выходки не простила и сразу резко охладела к нам, проявляя свое равнодушие. Все Агапыч, поезд ушел. Обиделась на смерть. Восстанавливать мосты было бесполезно, мы уже уезжали назад, в Вольск. И дураки. Не знали души женской, девичьей. Татьяна пришла неожиданно на вокзал, проводить нас с Серегой. И опять мы не нашлись, а она по прежнему держалась с нами строго. Глядя на нас с тоскою и болью в глазах. Проводница пригласила всех в вагон, поезд отправлялся. А мы так и не нашли сказать, что то друг другу. Счастливо, Танюша! Кричал Серега на ходу, запрыгивая в вагон уходящего поезда. Тихо падал мерцающими снежинками снег, отражаясь в свете привокзальных огней. В уголках глаз ее стояли капельки, то ли от таявшего снега, то ли от слез. Она шла за уходящим вагоном и продолжала махать рукой, пока не скрылась вдали уходящего перрона. Да, Агапыч, дураки мы,  повторил Серега, понимая, что возврата к прошлому уже не будет.


                Глава 24.

       Поезд медленно подходил к Белорусскому вокзалу. Был вечер, но на улице было темно. Зимой дни короткие. Мы ждали встречи с моей сестрой и Вовкой. Телеграмму мы отбили еще в Полоцке. Встречайте едем. Встречал Вовка. В погонах старшего лейтенанта, со счастливым вырожением лица. Они познакомились с Серегой. Ну, что прибыли? Тогда вперед домой, только переберемся на Ярославский вокзал. Они жили в Пушкино, в однокомнатной квартире. Весело, с шутками и прибаутками, часам к одиннадцати вечера, мы  были на месте. Приехали, обрадовалась сестра. Раздевайтесь ребята! Все уже готово. Было тепло и уютно. Вскоре Серега и Вовка разомлели и уснули, а мы долго разговаривали с сестрой. Видились уже редко. Отпуска не совпадали. Поговорить было о чем. К полуночи уснули и мы.
         Утром, поднявшись с дивана, на котором мы спали с Серегой, начали обдумывать варианты. Предложение поступило от меня. Серый, может побудем еще, а?  Уговаривать его, было не надо. Все хватал на лету. Остаемся Саня. Что нам будет? Ну опаздаем на денек. Больно нас хорошо здесь встречают. Хавка хорошая, шутил он. Думаю пронесет. Тогда остаемся, сказал я, подведя итог.
         Через трое суток, мы выдвинулись в училище. Вся рота была на месте. Все уже давно прибыли в срок. Нас первым встречал Витян Ширяев. Мужики, вы что долго? Уже занятия начались. Вы где заторчали? Ответить мы не успели. По коридору в нашу сторону шел командир роты Ишмаков. Мы доложили о прибытии. Что то вы запозднились на стажировке. Все давно приехали. Занятия начались. Домой ко мне заезжали, соврал я. Не далековато? Мы потупили глаза. Больше вопросов не было. И хотя мы приехали с отличными отзывами, за стажировку я получил четверку, а Сереге поставили отлично. Молодец ротный. Больше к этому вопросу не возвращался и нас ничем не наказал. Да и снизил оценку только мне. Все справедливо. Агапыч, что то мне не по себе, подошел ко мне Серега. В чем дело Серый? Гуляли вместе, а бал снизили только тебе. Молчи дурик, все правильно. Если бы у тебя были, то тебе бы ротный снизил балл, а так все правильно, он знает, что делает. Выбрось из головы и не мучайся. И Сереге стало легче.
         Пришла весна. Последняя наша весна в училище. Скоро выпуск. ГОСы на носу. А всем по барабану. Трын-трава. Идут зачеты, а нас не выгнать со стадиона и из спортзалов, даже ротный заразился. Ходит смотреть, как мы играем в футбол. А затем сам взялся за нашу подготовку к главному спортивному мероприятию года - майской эстафете. Пристиж ее трудно переоценить. Все двадцать семь рот усилено, в течении двух месяцев, готовятся к ней. Каждая рота хвалится своими предварительными результатами. По утрам, с подъема, весь состав эстафетной команды выходит в город и расходится по этапам. Мужики, двадцать вторая рота, бежит быстрее нас на пять секунд, рассказывал нам Володя Князев. Наверное тяжко нам придется. Это им тяжко придется. Пусть они свои предварительные результаты себе в задницу забьют. Мы всех сломаем, хорохорился Шура Семенов. Все рассмеялись. Мы не бравировали, мы были уверены в своих силах. Расчет был верный. Второго мая, все двадцать семь команд, выстроились у КПП. Полковник Костюк, заместитель начальника училища по общим вопросам, по кличке Рекс, давал последние указания по проведению эстафеты. Мы не стояли на месте, мы все уже были в борьбе, стоя на построении и на открытии эстафеты, мы уже подпрыгивали и разминались с сумасшедшим настроем. Был вынесен кубок. Кубок был наш. И отдавать мы его не собирались. Стоящие рядом четырнадцатая и пятнадцатые роты переговаривались между собой. Сегодня нам делать нечего. Семнадцатая опять выиграет. Смотри они сейчас уже все удила пообрывали, а когда побежим, что будет? Мы уже понимали, что нас побаиваются. Наконец поступила команда занять места по этапам. Этапов четырнадцать. По четыреста, пятьсот метров, по центральным улицам города. Движение в городе перекрывается и весь гражданский люд идет смотреть  эстфету. Мой этап был легкий, под гору, до последней улицы перед Волгой и заканчивался на ее середине, около универмага. В этот день свободный выход, как на выборах, полная демократия, только после эстафеты все назад, в училище. Мы стояли на своем этапе, разминались и ждали появления бегунов в соправождении милицейской машины. Вскоре послышались сигналы и оживление среди толпы. Было ясно, что эстафета приближается к нам. Все заняли свои места, пропускали машину сопровождения и вглядывались назад, кто же лидирует. Лидировали мы! Первым четко и размеренно бежал Степанков Витя, привозя остальным метров двадцать отрыва. Я чувствовал его тяжелое дыхание и бледное лицо, только бы дотянул. Секунды, в такие минуты становяться вечностью. Он передал эстафетную палочку мне, а дальше, только свист в ушах и нет времени даже оглянуться назад. Этап прошел легко и  палочку взял Саня Шибаев. Все. Теперь победа наша! Меня тискали в своих объятиях друзья, а у меня не было сил. Агапыч, визжал на ухо Серый. Мы первые! Ты отрыв еще метров на пять увеличил, а здесь половина дистанции. Дальше все в куче бегут, а у нас отрыв будь здоров! Кока Карабут из Коломыи, уже откуда то пер мне с Аликом Горловецким, и Андрюхой Агеевым – цветы. Где то успели купить. Молодец Шура! Мы знали, что ты конь, но что такой, не предполагали. Ты сначала уходил от них как от стоячих. Мы смеялись и радовались. Рядом был весь мой взвод, и Серега Кузнецов, и Витяны Ширяев, с Харитоновым, и Коля Коваленко и Марусев с Толстовым, и Валера Барышников, со Шмыгановским Володей, и Валера Конюхов,- так же уже закончивший свой этап, и Олег Рюмин, и Саня Коломиец, с другом саратовцем Романовским. Эта победа была одна на всех. Мы бежали по улице  в обнимку к месту финиша под апплодисменты людей и были счастливы. Мы еше не знали, тогда какое разочарование ждет нас. Нас встречал счастливый ротный. Молодцы ребята. Всем участникам эстафеты трое суток увольнения. Молодцы! Не подвели! Счастливые, мы фотографировались, на плацу у роты. И тут как ушат холодной воды. К трибуне быстро подходили, комбат Викулов и ротный. Рано радуетесь ребята. Кубок у нас отняли. Мы посчитали, что они шутят и рассмеялись. Вы зря смеетесь. Это серьезно. Кубок отдали второй команде. Почему? Вместо ответа, ротный обращался к Семе. Эх! Семенов, Семенов, зачем ты на финише сопровождал финишера. Костюку, только это и надо было. Нас сняли за лидерство, посчитали, что ты помогал финиширующему. Так, что кубок у нас забрали. Мы отдуши расстроились. Все были подавлены. Нашелся ротный.  Чепуха! Что носы повесили. Город не обманешь! Весь город видел- победила семнадцатая! Молодцы! Как и обещал, все собирайтесь в увольнение! И мы побрели одеваться в парадную форму одежды, не забыв прихватиь с собой и спортивную. То время не сегодняшнее. Курсантам в гражданской форме одежды даже в отпуске было ходить запрещено. Разбежавшись по местным, мы переоделись в спортивку и ломонулись на прогулочном параходике на ту сторону реки, не забыв прихватить с собою и что покрепче. Ночевали там же, с гитарами и девчонками, а на следующий день возвращались вечером назад, веселые и жизнерадостные, с песней у крокодила зубы острые, его по морде били чайником и научили танцевать. Было весело. Но это веселье не понравилось, одному единственному человеку присутствуюшему на параходике - жене начальника учебного отдела Пичугиной. Даме средних лет, пышной и светловолосой. Хамы! Как вы себя ведете? Что вы позволяете себе петь? Я расскажу о вашем поведении. А еще курсанты. Нам был дан урок. Как ты не рядись, а курсанта за версту видно. Да и офицера тоже. Мы огорчились, но не надолго. И быстро выкинули все из головы.
        Жена подполковника Пичугина, слова на ветер не бросала. На следующий день Ишмаков был вызван в штаб управления училища. Когда он пошел туда, мы все поняли, не знали только чем все это кончится. По  моему нам пришел копец, подытожил Валера Конюхов, ротного по на паркет поволокли. А он поди и не знает зачем. Посмотрим, чем дело кончится. Через некоторое время появился ротный. Построил роту, на какое то мероприятие и попутно задал вопрс Кузе. Кузнецов! Сыграй, что ли на гитаре, да песенку спой про кракодильи зубы острые, то ли в шутку, то ли всерьез произнес он. Я не умею, поизнес в ответ Серый. Изобразив гримасу застенчивости. А кто же пел и играл, тогда на гитаре,  может ты Малюгин? А я тем более не умею. Я даже не знаю с какой стороны к ней подходить. На этом воспитательгный процесс был закончен. Во, сука! Всех заложила. Даже описать всех смогла. Хорошо, что хоть ротный с юмором, а мы думали, когда он к нам пришел, что он гандон штопаный, а он оказывается мужик,  подытожил Кузя, поднимая большой палец вверх.



                Глава 25

       Сто дней до приказа! Кто служил, тот знает, что это такое. Будь то солдат, будь то курсант. По разному только отмечают. Деньги собирали заранее. У нас организатором был Саня Шибаев. Мужики скидываемся. По сколько? Cпрашивали мы. По рублю. Дело святое. Жалеть деньги, даже в мыслях ни у кого не было. Сань, на что деньги пойдут? Пацанов гражданских наймем, с продовольственниками. Они сотню на сопке зажгут. Сами знаете, усиленный патруль нам это сделать не даст. Сто дней до приказа- это большой праздник, это традиция. Нарушишь ее и все скажут, а эти чмошники с прошлого года выпуска? Да они и сотню зажечь не смогли! А семнадцатая рота что? Кальсоны не смогла вывесить на трубу котельной. Труба котельной была очень высокой и была видна со многих частей города. Что только не делал начальник училища, предвидя эти события. Но ничего не помогало. Приезжает рано утром на службу, выходит из машины и первым делом бросает взгляд на трубу, а там как реющее знамя со стометровой высоты колышатся кальсоны одетые на громоотвод. Ночью повесили. Как умудрились? Никто не знал. Приказал снять с трубы скобы снизу, метров на десять вверх. Не помогло. Из года, в год белые  кальсоны назло всем, гордо реяли на ветру. Бывало и до следующего дня. Храбрецов, снять стяг, не сразу находили. Иногда вызывал альпинистов, под смех и улюлюканье, они победоносно исполняли приказание начальника.
         Вот так  наступил и наш сотый день до приказа. Была суббота. Забыв об этом, за всеобщей суетой, народ в роте разделился. Одна часть ушла в увольнение, а другая мирно отдыхала, почитывая на кроватях литературку. Кто то смотрел телевизор. Кто то бесцельно бродил по казарме. Вечерело. И вдруг, резкий крик дневального. Горит! Горит! Что Горит? Первые секунды никто, ничего не мог понять. Все, кто был в роте, мгновенно повскакивали со своих мест, готовые к действию. Сотня горит! - орал дневальный свободной смены. Все бросились к окну выходящему на плац из коридора. На сопке, на самом верху, на весь город, ярко горела огромная сотня. Все пришло в движение. Шум, гвалт и общая на всех, одна радость. Зажгли все таки! Ох молодцы!- кричал Валера Матвеев. От продовольственников, находящихся внизу территории училища, раздались хлопки запускаемых ракет. Неузаконенный праздник начался. Мы все выскочили в кальсонах и рубахах на улицу, на плац и веселились от души, глядя на горящую сотню на сопке. Мужики! Одеваемся побыстрому и бежим к продовольственникам вниз, кричал Доля. Оттуда уже разносились звуки гармошек и баянов. Те гуляли во всю. Бежим! Бежим! И когда мы в порыве сделали первые шаги, к казарме, из-за трибуны, спокойно вышел комбат Викулов. Айсман был на чеку. Кто, кто, а он точно знал, когда будет сто дней до приказа и размеренно ходил по училищу не выказывая своего присутствия. Его час настал. Стой! - спокойно, но громко произнес он. Все опешили. Построится всем в одну ширенгу, лицом к горящей сотне. Мы построились, образовав цепочку метров на сорок. На нас было любо дорого посмотреть. Одни были одеты в хлопчатобумажные брюки и нательные рубахи белого цвета. Другие и того хлеще, полностью в нательном белье и тапочках казарменных плетенных. Кто то из модников красовался в трусах и тапочках, игнорируя нательное белье, о чем они сейчас явно жалели. Была середина апреля. К вечеру резко холодало. Мы стояли и слушали проповедь лучшего методиста училища, кандидата педагогических наук, подполковника Айсмана. Он нудно и долго, в своем стиле, нес бред сивой кобылы, медленно прохаживаясь вдоль строя, из одного его конца, в другой. Ну, что ж, смотрите, без пяти минут офицеры, на свою вожделенную сотню, вот он, ваш уровень мировоззрения. Не знаю чему вы будете учить своих подчиненных, если сами  еще не созрели для руководства людьми. Дальше больше. Когда он заложив за спину медленно двигался к противоположному флангу, повернувшись спиной к части строя, то там откуда он шел производился обмен нательным бельем. Холод брал свое. Хаустов Саня, в одних трусах и сапогах, стоял щелкая зубами, как серый волк. Мужики, сжальтесь, дайте кто нибудь рубаху, шептал он громко. На Шура, погрейся, отдавал ему свою Халманских. Мандец, зуб на зуб не попадает. Вот козел. Выстроил. Мы стояли, слушали его проповедь и делали все назло. Он не мог смирится с таким положением дел и изголялся над нами, привыкший к полнейшему нашему повиновению. Теперь у него не получалось. Мы мерзли, но стояли на своем. Через полтора часа, когда в глубоких сумерках, сотня медленно догорала, он рассказал нам уже так много, и о вреде алкоголя, и о вреде беспорядочной половой жизни, и о многом другом. Когда всем уже все надоело, мы предприняли контрмеры. Поравнявшись с серединой ширенги, важно прохаживаясь вдоль строя, все услышали, что кто то громко перднул. Айсмана передернуло. Воспитательный процесс не давал результатов. Он развернулся и пошел в том направлении откуда был произведен бронебойный выстрел. Вот о чем я и говорю. Вот ваше лицо. В этот момент, я поднатужился и резанул, что было мочи. Айсман вновь развернулся и пошел в обратном направлении, не зная, что делать. И народ разыгрался. Со всех сторон раздавался пердежь, а рота в наглую ржала над комбатом. Мы мстили ему за всю его гадость, за все четыре года унижений. Мстили пиджаку, закончившему педагогоический институт, и мнившего из себя незаменимого педагога, обнажая его мерзкую душу. Все его воспитание было построено на страхе отчислений и не более того. Этим он гнул нашу волю, да по моему и волю офицеров батальона. И вот он получал плоды своего воспитания по полной программе. А мы стояли замерзшие, но счастливые. Через два часа сотня догорела. Говорить было, тоже больше нечего. Разойдись, тихо с нажимом скомандовал он. Зайти всем в расположение и заниматься по распорядку дня. С визгом и гиком, мы бросились в казарму, продрогшие до костей, но победившие ненавистного нам злыдня. Это была победа. Мы почувствовали ее вкус на своих губах. Это был нам  очередной урок, как нельзя вести себя с подчиненными. Я думаю мы все извлекли из этого урок, как не надо становится козлами. А в любой ситуации сохранять свое лицо. Лицо нормального человека.
        Мы долго не  могли заснуть, возбужденные всем произошедшим и мирно переговаривались, обсуждая предстоящую нелегкую лейтенантскую жизнь.
В конце концов молодой организм брал свое и мы крепко заснули. Утром на физорядке, пробегая всем взводом мимо КПП, мы наблюдали любопытную картину. Начальник училища, приехав к подъему, с гневом на лице, драл дежурного по училищу, показывая рукой на трубу. Кальсоны висели на громоотводе, чем привели в восторг наши души. Мужики, дело сделано! Не зря четыре года прошли! - орал Витян Ширяев. И мы коротко трижды прокричали Ура, Ура, Ура! Давя в себе бурный восторг. Память о себе оставлена на всю нашу жизнь. Кальсоны висели сутки. Через сутки, их кто то снял. Видно опять нанимали альпинистов.


                Глава 26

         Зачеты подходили к концу. Все шло гладко, но не у меня. Заклинило на ерунде. Никак не мог сдать военное искусство. Надо было тебе Шура сдавать зачет автоматом, твердил Кузя.  Говорил тебе, что бы выучил кусок и ответил на семинаре, а ты плевал,  вторил ему Степаныч. Со второго захода я снова не сдал предмет. К ГОСам не допущу, обещал нам кап раз, капитан первого ранга, преподававший военное искусство. На душе стало тревожно. Все экзамены сданы, а этот зачет, как камень преткновения. Не тратить же на него столько сил и времени. Впереди Госы, есть к чему готовиться. Агапыч, что не читаешь?- спрашивал снова Онегов. Перед смертью не надышишься. Что читать Серый, если такой объем поднять не возможно, а он по всему курсу гоняет. Будь, что будет. Главное семинаров было мало. Все равно все не успевали получить оценки, а кто получил тому и зачет автоматом. Счастливые люди.
       После обеда играли в футбол, с какой то из рот. По истечению лет смотрю на свои фотографии того времени и понимаю, почему мы все выигрывали. Одна кожа и кости, да еще мышцы. Игра шла к завершению. Оставалось минут пятнадцать, мы выигрывали два, ноль. Два мяча я уже закалатил, да тут еще и третий под подбадривание трибун забил. Оглянулся и обомлел. Около углового  флажка, стоял сняв фуражку кап раз. Все. Дело табак. А завтра с утра идти к нему сдавать зачет. Будь, что будет.
       На следующее утро, мы, несдавшие зачет  двинули на кафедру тактики. Нас было всего двое. Мы расселись в классе и ждали своей очереди. Идите сюда товарищ курсант, обратился он ко мне. Я собирался отвечать в последнюю очередь и не изъявлял желания идти вперед. Идите, идите повторил он. Я подошел и доложил, как положено, что прибыл для сдачи зачета. Почему думаю, вы не можете сдать мне зачет, а вам я смотрю некогда, вы в футбол поигрываете. Я молчал. Все, думаю про себя. Моя песенка спета. Но ситуация приняла невиданный для меня оборот. Ставлю вам зачет. Спрашивать вас не буду. Хорошо играете в футбол. У меня отлегло от сердца. Давайте зачетку. Он крупно расписался и написал «зачтено». Я вышел не чувствуя под собой ног. Около дверей меня ждал Степаныч. Ну что? Сдал? – спросил он. Пойдем в кафе, Серый. Сдал. Он меня и не спрашивал. Сказал, что хорошо играю в футбол. Это, что он только сейчас понял? Об этом давно все училище знает. Смотри, осенило его, радовался за меня Серега.
        К ГОСам готовились серьезно. Сдавали все хорошо. Но была заранее составленна программа. Было известно заранее, сколько будет медалистов, кому медалей не дадут за провинность, а кому дадут за послушание. Было ясно, что у кого были   тройки, тем ни за что не поставят в диплом пятерки, а только четверки. Ничего. Все нормально. Мы шутили, у кого синий диплом, у того красная рожа и наоборот, красный диплом - синяя рожа. Все смеялись. Прошли и ГОСы, а до выпуска еще целая неделя. Кто пойдет в город на работы? Все шли с охотой. Но не всех отправляли. Мы кисли в училище. Оживление наступило, дня за три до выпуска. Мы получали новенькую лейтенантскую форму со склада, которую заранее пошили на нас в ателье. Ходили перед зеркалом, как петухи и не могли наглядется на себя. Не верилось, что пришел конец нашей учебе, трудной, но интересной жизни. Теперь скоро поедем в войска, все в разные округа и части. Повально гладили парафином сапоги, примеряли белые перчатки. В белых перчатках выпускались только мы, продовольственные роты перчаток не надевали. Это был внегласный закон училища. И его никто не нарушал.
    Произошло первое ЧП такого масштаба в нашем взводе. Вернее второе. Напоролся пьяным Серега Ломов. Когда мы поступили в училище и ушли в первое увольнение, то вечером нас ждал сюрприз. Выкинул его все тот же Ломов. Он абсолютно был равнодушен к алкоголю. Но его напоили. И он пришел в роту, непонятно, как пройдя дежурного по училищу, пьяный в лом. Мы уложили его в постель и ждали команды на построение, к вечернкей поверке. Что делать будем, не знаю, твердил Витян Ширяев. Пусть спит Витян. Скажем заболел, если, что. Ответственным был наш Балда. Ломов,- зачитывал список вечерней проверки старшина. Ответа Я, не последовало. Что случилось? Спросил Балда. Болен ответил Ширяев. Поднять его, приказал командир взвода. Ломов не поднимался и все усилия наши оказались тщетны. Балда все понял. Подошел и перевернул кровать вместе с ним. Ломов перевернулся в воздухе и упал на пол, тут же извергнув из себя фонтан блевотины. Уберите все. И бросьте его на кровать. Гайдученко никому не доложил про этот случай. Разобрался сам. А Серега Ломов его не подвел. За четыре года больше ни разу не выпил, до этого злаполучного дня. Он страсно хотел в Военно –Морской флот, но разнорядки не было. Не скрою, и не покривлю душой,  я тоже хотел. И может быть больше него, но разнарядки нет и ничего не сделаешь. Все уже знали, кто где будет проходить службу. Кого ожидали хорошие места, те так же знали, по какой причине они им не достались. Места отдавались согласно ранжира пап. И проучившись душа в душу четыре года, теперь некоторые смотрели друг на друга, как петухи, искоса. Что поделаешь, на всех Групп Советских войск в Германии и тому подобных, явно не хватало. Зато открылись вакансии в САВО, еще одна группа ДРА- Демократическая республика Афганистан. А в САВО ехать никто не хотел. Меня зафрактовали в тяжелое машиностроение. До сей поры не знаю, что это такое. Хотя объясняли, что это неплохо. Это, что за войска спрашивал я? Да это типа стройбата. Вот еще чего не хватало. Нашли войска. Ни оружия, одни лопаты. Нет я в стройбат не пойду. Мурый, обратился я к нашему писарю, там вакансии никакие еще не открылись. Нет Шура. Все расписано. Вот если только хочешь на БАМ в железнодорожные войска, то пожалуйста. Лукаво подмигнул он мне. А, что это за войска? Хрен их знает, ответил он. Мы, никто не слышали о таких войсках и практически наших выпускников в них не было, все были, как мы потом смеялись доморощенные, занимавшие должности после курсов, на ЦОКе, в Ленинграде. Если тебе интересно поди узнай в третьем, или четвертом взводе. За небольшие выпивки и разгельдяйство, на стажировку третий и четвертый взвод ездили на БАМ и насмотрелись там всего. Я подумал и пошел в четвертый взвод. Коля, обратился я к Пьяныху, как там на БАМе, что это за железнодорожные войска? Есть ли у них оружие? Саня, они строят БАМ. У них есть тяжелая техника, есть и оружие. Дисциплина в порядке? В порядке. Не то, что в стройбате. Ну и славненько. А, что ты хочешь? Пойду попрошусь. Ты, что ? Охренел? Зачем тебе? Залетов у тебя нет. Хочется. Да и песни все про БАМ. И я пропел: Над звездным кружит наш вертолет, а мы утюжим топи болот. Веселей ребята выпало нам строить путь железный, а короче БАМ. Стройка века все таки, закончил я. Где наша не пропадала. Пойду к комбату проситься. Ну смотри, хмыкнул Колян.
       Агапыч, ты куда собрался?- спросил Онегов. Пойду судьбу устраивать. Попрошусь у комбата в тепленькое место. Куда? На БАМ, в желдорвойска. Агапыч, я с тобой. Давай Серый, смотришь рядом служить будем. Здорово! Шура, вы куда собрались? Встрял в разговор Саня Ходосевич. Идем на БАМ просится, с Онеговым. Я с вами! Мы оторопели. От кого, от кого, но от этого мягкого паренька никто такого поступка не ожидал. Мы все трое были с одного отделения. А про себя подумал и тут же произнес, учитесь, моя школа, не пропала даром. На амбразуру идут за мной, не задумываясь. Кто еще?  «Еще» больше не нашлось. Ну тогда я потопал. Давай Агапыч дуй, протаптывай дорожку, а мы за тобой, смеялся Степаныч. А ты то куда собрался Ходося?- юродствовал над Саней Ходосевичем,  Карабут. Эти то ладно. Они мужики. А ты то- попосевич. Хватит мандеть, осадил его неожиданно Саня. Молодец, подумал я. Ну, ладно, я пошел. Давай, не пуха тебе!
        Комбат сидел за столом, с наклонившейся лысой головой. Разрешите обратиться товарищ подполковник. А, Малюгин. Обращайся, пытливо,  посмотрел он на меня. Товарищ подполковник, прошу отправить меня на БАМ, в желдорвойска. Он уже с неподдельным интересом посмотрел на меня. Зачем тебе? Ты парень неплохой. В нарушителях не был, даже наоборот. Да и не собираемся мы туда вас отправлять, хотя заявка была, но мы дали приоритет другим родам войск. Не хочу я в строительные войска. А эти ты знаешь какие? Я молчал. Они такие же строительные войска. Но у них есть оружие, возразил я. Оружие у них есть, протянул задумчиво комбат. Тогда если можно запишите. Он снова выжидающе посмотрел на меня. Что, хочешь второй ряд золотых зубов себе поставить. На этот вопрос, я ответить не смог, да и не понял я его тогда. То ли он имел в виду, что я потеряю последние, то ли буду много зарабатывать. Он задумался. Молчал и я. А впрочем, если хочешь, давай. Я тебя запишу. Через три года получишь правительственную награду,  медаль  «За строительство БАМа». Получишь должность и вне конкурса поступишь в академию. Умница комбат,  давал мне установку. Мое мнение о нем резко переминилось, после этого недлинного разговора с ним. Все. Я тебя вписываю. Прямо сейчас. Разрешите идти? Иди. И я вышел. Вслед за мной пошли вместе Серега и Саня. Вышли оттуда гораздо быстрее. Все Агапыч, нас тоже записали,  жали они мне руку. Я был рад, что не один. Но я не знал, что сделал подлянку другим. После нашего ухода, он призадумался и отдал приоритет железнодорожным войскам и кроме нас троих на БАМ, с большой психологической травмой поехало еще пять человек. Это были Костя Карабут со слезами на глазах, и четверо представителей четвертого легендарного взвода: Пьяных, Лиманский, Петя Старожук и Коля Дубенский. Но судьба зладейка, а жизнь индейка. Я попал в тридцать пятый железнодорожный корпус в город Тынду, войсковую часть 46120, вместе с четвертым взводом, а мои со второго взвода попали в первый железнодорожный корпус, вместе с Колей Пьяных, в войсковую часть 12661. Но об это мы не знали. Только когда сверяли номера частей с предписанием о прибытии, то удивились, почему у моих один номер части, а у меня другой. Ерунда. Все равно они все рядом. Успокоили мы друг друга.
       Произошло и чудо для Сереги Ломова, опять напившись в «лом» и этим оскандалившись, казалось окончательно, подписав себе приговор, а оказался тем не менее не где нибудь, а в ВМФ, вместе  с еще четырьмя нашими орлами, Валерой Матвеевым, Муреевым,Саней Халманских и Мишей Ховановым. Но мой поезд уже ушел. Идти и проситься во флот было нельзя. Ведь я увел  за собою еще двух человек. Они доверились мне, мои друзья. Я переступил через себя, надавив себе на горло, что бы не закричать от обиды. А ведь был бы, был в морфлоте. Не отказал бы мне комбат. Но я не мог уже больше идти к нему. Не имел на это морального права.
       Шестнадцатого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года был выпуск. Мы стояли ровными шеренгами и слушали своих командиров. Медалисты прощались с училищным знаменем, становясь на колено и целуя его. Грянул любимый марш, «Прощание Словянки». Вечный марш, на все времена. И мы строем, в последний раз, двинули вперед, с мурашками на коже, прощаясь с родным училищем.  И раз! Выдохнула первая шеренга, и мы крепче вцепились пальчиками мезинцев друг в друга, чеканя шаг. И два! Выдохнула вся рота, повернув головы направо, на уровень второго этажа казармы, как нас  учили наши командиры. Прошло четыре года, или целых четыре года. Много это, или мало? Тогда казалось, что много.  Вот он наш небольшой парк, за трибуной, около нашей казармы, где по вечерам, перед отбоем, мы засиживались в тишине, мирно беседуя, а иногда и слушая песни под гитару своих сокурсников. Все это уходило от нас. Теперь это уже не наше. Теперь это тех, кто остался после нас, которые с такой завистью сейчас смотрели на нас. Ничего ребята, придет и ваше время. Пройдя мимо трибуны, вверх взметнулось сто с лишним рук, в белых парадных перчатках, привелегии вещевиков. Только мы имели по внегласному закону, который никогда и не кем не нарушался, из года в год,  идти на выпуске в белых парадных перчатках.  Наши руки разжались  и вверх полетели рублевые монеты, на счастье. Мальчишки мгновенно бросились поднимать металлические рубли. Для них это была удача. А для нас традиция. Кто знает, может через несколько лет эти мальчишки так же, как и мы, в едином порыве, подбросят вверх руки и выбросят деньги на счастье, а на смену им придут другие пацаны,  которые так же будут подбирать заветные  рубли с плаца, на счастье.
       Мы же, с тоскою в душе понимали одно. Это уже точно и безвозвратно. Мы попрощались со своей, может быть и задержавшейся, но все же юностью. Встретимся ли мы когда нибудь еще, как сейчас все вместе. Мы верили,что встретимся. Наивные и молодые. Гордые и красивые. К нам приходила новая пора, не менее замечательная – пора нашей молодости.

                Глава 27

      Вот и закончилась повесть о моих друзьях. О друзьях моего детства. Юношества. Все они стоят передо мною, перед моими глазами. Живые и те кого уж нет с нами. Изменились внешне мы, которые живы. Но остались с теми же характерами, что и были. Остались в памяти черты тех кого уже нет с нами. Витек, с радостной улыбкой, светловалосый оторвяга, с родимым пятном на подбородке. Славик, несколько задумчивый и остроумный, с жесткими прямыми влосами на пробор и затаенной улыбкой, как у Джаконды. О чем он думает? Эх, прикоснуться бы хотя на мгновение к тому миру, и ко всем ним. Но ничего в жизни не возвращается. И мы можем только жить и вспоминать былое. Так устроена наша жизнь и наша память.