Записки молодого лейтенанта

Бутылка водки
   Записки свои начну с несколько более ранних времен чтобы пролить свет на то, как появился в стране очередной молодой лейтенант (то есть, я).В городе Кривой Рог на обширной территории шахты «Саксагань», у самого карьера, приютилось мало кому известное предприятие «Связьчермет». В небольших его цехах стояло небольшое количество допотопных станков. В одну смену план выполнить на них не представлялось возможным, и поэтому четырем-пяти человекам приходилось выходить во вторую смену. Целую неделю работали они сами без мастера, табельщицы и ОТК, а недельную свою продукцию сдавали в очередной понедельдик, когда снова выходили в первую смену.
   И вот однажды, выйдя во вторую смену, мы проработали часа два-три, потом остановили станки на обед. Достали, как обычно, по бутылке кефира да по булочке, и только приступили к еде, как наш балбес, великовозрастный Сашка Ткаченко, громила, очень любивший потешаться над нами, недавно пришедшими в цех пацанами, вдруг предложил: «А что если по сто грамм?». Борис Чирва отказался сразу - он хотел сегодня повторить свой рекорд, который он поставил на прошлой неделе - 600%, и за который рабочие его чуть не побили. Мы с Поплавским, как самые молодые, воздержались. Все решил пятый - Зорин, он не возражал. Итак, при двух «за», одном «против» и двух воздержавшихся бутылка была распита - ее из дома захватил Ткаченко. Получилось действительно по сто грамм. Удивительно, мы после этого все выполнили сменное задание, даже перевыполнили немного. Все были довольны, в том числе и Чирва, оставшийся без рекорда. На второй день решили - а чем он хуже первого? И повторили. С той лишь разницей, что за бутылкой пришлось послать гонца, а им оказался Поплавский, как представитель молодежи. Да еще одно отличие - дневное задание мы не выполнили. Не работалось. Но что за беда! Значит, день такой неудачный, завтра наверстаем! Но и все остальные дни недели оказались похожими на второй. А что мы будем сдавать в понедельник? Назревает скандал. Мастер наш, Иван Патриман, человек в общем хороший, но вспыльчивый, и под горячую руку ему лучше не попадаться. А что в понедельник у него другой руки не будет - это сто процентов. «Как же пережить нам этот понедельник» - сокрушался Чирва. Ткаченко хохотнул: «А я заболею на три для!». Ему хорошо, у него зазноба врач, и этот верзила бюллетенил довольно часто. Поплавский и я защиты не имели. Мы с тревогой смотрели на жалкую кучку деталей - результат нашего недельного труда. И тут Поплавского осенило: «Слушай, я видел объявление - идет набор в военные училища. Махнем в понедельник в военкомат. Там повестку дадут, а ко вторнику Иван остынет».
   И вот в понедельник я в военкомате, и во вторник, и в среду, и всю неделю. Потому, что заявление мое приняли, послали на медкомиссию. И так далее - машина заработала, все больше втягивая меня в армейские шестерни. И так втянула, что и теперь передо мною длинные года военной службы.
   Вот так я избежал гнева мастера Ивана Патримана. После я его, конечно, видел - приезжал в курсантской форме, порисовался перед своими знакомыми. Он, конечно, поздравил меня, но не удержался, высказал сожаление, что я не попался ему тогда. Я согласился, что был последней редиской, так подвел его тогда. Расстались мы друзьями.
   Вот-так вроде бы незначительная причина - пятьсот граммов водки за неделю - сильно перевернула мою жизнь. Хотя... Может быть, это- судьба, от которой никуда не уйдешь?

Васильков
   Васильков - небольшой районный городишко в тридцати километрах от Киева. В нем разместилось довольно крупное военное авиационно-техничеекое училище. Через три года упорной интенсивной учебы отсюда выпускают бравых молодых лейтенантов - когда они в парадной форме, и их же, авиационных техников - когда они в комбинезонах. О них на аэродроме сложена песенка: вечно пьяный, вечно сонный техник авиационный. Каждый понимает ее по-своему. Летчики - как о лентяях и пьяницах, в отличие от них, тружениках неба. А техники - как о тружениках аэродромов, которые и в жару, и в мороз, в любое время суток крутят железяки, вечно недосыпают и нанюхиваются всякой горюче-смазочной дряни, лишь бы машина в воздухе была послушна летчику.У нас перспектива стать вечно пьяными, вечно сонными, а на парадах - бравыми молодыми лейтенантами. Мы поступили в ВВАТУ - Васильковское военное авиационно-техническое училище. Первое время живем в палатках, проходим курс молодого бойца. На свободной территории училища раскинулся целый городок палаток. Конечно, все по-армейски, четко и аккуратно - в четыре ряда, строго по линеечке, одинаково туго натянуты, убрана трава, посыпан песок. Красиво даже посмотреть. И, хотя уже осень, октябрь, бывает холодно и не мешало бы перебраться в казармы - мы не пищим. Учимся переносить тяготы, как требует Устав. Мы молоды, здоровы, полны сил, надежд и мечтаний и временами кажется, что то, что происходит, происходит не с нами, а в кино, а мы каким-то чудом участвуем в происходящем на фоне достойного музыкального сопровождения - бесконечное число раз звучащей по местному радио на столбе песни «До самой далекой планеты не так уж, друзья, далеко». А впереди - так много жизни, захватывающей, обещающей, интересной!

Первые дни
   Кто служил в армии, наверное, не забудет первых дней службы. Гордости, что ты уже не просто молодой человек, ты -солдат! Ожидания нового, интересного, важного. Отвыкания от прошлой жизни и вхождения в неизведанное будущее. Первых успехов и первых огорчений. Рождения воинского коллектива.
   Но есть и другие первые дни. Когда ломают человека. Ломают его привычки. Ломают характер. Ломают все, с чем молодой человек прибыл в армейскую атмосферу. Потому, что здесь не нужен думающий. Не нужен ищущий. Не нужен философ. Не нужен тот, кто пришел. Нужна лишь его оболочка. Чтобы ее наполнить другими ценностями и чтобы в результате получилось стандартное существо. Нужен Солдат. Раз, два, левой! На плечо! Смирно! Отбой! Подъем! Нужен исполнительный, не задающий вопросов. Попробуйте сразу стать таким после вольной гражданки! Не сумеете! Но: не можешь - научим, не хочешь - заставим. Это не просто слова. Это - армейский закон.
А учителя кто? Их часто не готовят высшие заведения. Часто они - случайные выскочки, и чем дурнее, тем лучше. Прут напролом. Гнут, ломают. Уничтожают. Конфликты? Ничего! Чем больше   конфликтов   с   подчиненными,   тем   больше цена командиру. Требовательный, строгий - прекрасные качества, далеко пойдете! Ах, там что-то еще о справедливости? Понятие растяжимое и неопределенное. В конце концов, прав тот, у кого больше прав!
Вот так все и переплелось, соединилось в эти первые дни. Желаемое и отвергаемое, радостное и печальное, сладкое и горькое. Единство противоположностей и их отчаянная борьба. И постоянная внутренняя напряженность. Но - о небо! - мы же молоды, здоровы, нам все по плечу, и до самой далекой планеты не так уж, друзья, далеко!

Слухи
   В городе по радио ОБС (Одна Бабка Сказала) все настойчивее слухи, что наше училище расформируют. Мы не знаем верить, или нет. С одной стороны, не исключено - в армии сокращение на миллион двести тысяч человек. Да и Хрущев со своей командой решили, что авиация свое отжила. А с другой стороны... Ведь самолеты - ой какая дорогая вещь! Неужели их, такую красоту и мощь, в самом деле решатся уничтожить?
Нет, не врало самое праведное радио ОБС! Училище наше доживает последние дни. Этой весной, весной шестидесятого года, вместе со снегом растает и оно, и мы, его обитатели, подобно ручьям, разбежимся в разные стороны. Нам на выбор предложено три варианта. Первый - уйти на гражданку с присвоением звания сержант запаса. Второй - продолжить учебу в Харьковском училище. И третий - расстаться с авиацией, но не с армией. В каком-то Камышине, говорят, это на Волге, открывается первое ракетное училище. И мы с учетом того, что год отучились в Василькове, можем быть зачисленными в него на второй курс.
Я выбираю третий вариант. На гражданку неплохо бы, но меня уже прельстила военная служба. А дурачков и мракобесов и на гражданке достаточно. Харьков тоже меня не очень прельщает. Хочется куда-нибудь подальше, свет повидать. Да и ракеты - не самолеты, работать на них, наверное, интереснее.
   Ракета... Два с половиной года прошло, как запущен первый искусственный спутник Земли. Сколько было грома, музыки! Мы - первые! Мы - умные! Мы - сильные! Мы лучше всех! Ну-ка, всякие там страны, быстренько к нам, в наш прекрасный социализм, мы будем вас спасать от загнивающих Америк! Но это так, лирика. А люди есть люди. Быть впереди хотят. Спутник! Это вам не телега. Хотя - что он там, в верхах, делает? Ах, да, летает. Но ведь и воробьи летают! В космосе? О, это звучит. А еще что он там делает? Пикает? А что толку? А, понятно, пиканье это не простое. Его тут, на Земле, расшифровывают и получают массу новых неведомых знаний. На благо человечества.
   Я такой же, как все. Я горд. Вошедшее в обиход новое выражение «межконтинентальная ракета» ласкает слух, и я повторяю его к месту и не к месту. И вот теперь ракеты - мое будущее. Я в передовых рядах всей страны. Здорово. Бегу на переговорный пункт. Хочу поделиться новостью с Мишкой Тиньковым. Он служит в Белгород-Днестровском, надо сообщить, чтобы сюда больше не писал. И вот он на проводе. Быстро сообщаю ему новость. Не могу удержать свой язык и ору через полУкраины: «Я еду в Камышин, что на Волге, в ракетное училище!». А потом мне становится плохо. Я вспоминаю строжайшее предупреждение: то, что происходит, большая военная тайна, никому говорить нельзя, даже родителям. Просто -переводят на новое место службы, не более. А слово «ракета» приказано вообще не употреблять. Даже в праздничных случаях, когда салют и фейерверки.
Я возвращаюсь в училище подавленный. Что я наделал? Особый отдел, я уже знаю, штука плохая. Даже очень. Когда в училище пропал фотокинопулемет, мы столкнулись с этим отделом. И я почувствовал повышенное внимание ко мне. Очень вежливое. Но очень плохое. Ну и вопросики, ну и методы. Ясное дело, я ведь увлекался фотографией. Хорошо, что мне нечего было тогда скрывать, к пропаже я никакого отношения не имел. Но и то пришлось попотеть у этого дяденьки. А вот теперь...
   Но мне повезло. Не успели меня зафиксировать. Потом мы столкнемся с массой всевозможных запретов, которые не воспримем как нарушение прав человека, а как оказание нам высокого доверия - допуска к секретной информации. И появлялась гордость за дело, которому ты служишь.

Камышин
   Камышин. Сталинградская область. Город на правом берегу Волги. Шестьдесят пять тысяч жителей, большая часть которых женщины - в городе крупнейший хлопчатобумажный комбинат.
Река Камышинка делит город на две части, а мост через нее соединяет эти части - новую с ее предприятиями и вокзалом и старую с ее двумя парками, допотопным драмсараем, рынком и сетью старых пыльных улиц, одна из которых - Гороховская -поднимается вверх от Камышинки до огороженной высоким забором территории нашего училища. Часто вечерами по этой улице бегут, поднимая сапогами пыль, опаздывающие из увольнения запыхавшиеся курсанты, и им мало дела до того, что со стороны они выглядят мягко говоря, не очень солидно. Но что поделаешь - на увольнение дается так мало времени, а оно так быстро пролетает! Из территории училища свысока смотрит на город непонятное строение типа прямоугольной башни. Местные жители, кажется, в самом деле не знают, что это такое. А им и не положено этого знать, и пусть хоть тысячу раз нас спрашивают - не проболтаемся. В этой башне находится наша ракета - «пятерка». При проведении практических занятий мы ее, как и положено, устанавливаем вертикально на пусковой стол. Вот потому-то и башня, чтобы никто в городе эту ракету не увидел и не понял, кто мы такие. Пусть верят, что училище наше действительно артиллерийское, а мы - обычные пушкари. Другая ракета - ее величество «семерка» - тоже у нас имеется, но вертикально ее не установишь - слишком грандиозное сооружение потребовалось бы. Училище расположено буквально на берегу Волги - от нее его отделяет скалистый берег да несколько ДОСов - домов офицерского состава. «Ой ты, Волга, Волга, Волга, никому не говори...». Другого берега совсем не видно - не река, а целое море. Часто во время лекций мы вдруг нечаянно переставали воспринимать излагаемый преподавателем материал. Мы смотрели на величественные картины великой русской реки, на проплывающие по ней суда - и малые, и большие, и баржи, тянущие длинные-предлинные плоты. Казалось, смотреть вот так можно бесконечно. В непогоду на ней возникают смерчи - этакие темные движущиеся химеры и не понятно, то ли это вода поднялась столбом до облаков, то ли облака хоботом опустились к воде. И бегают по реке, извиваясь, словно выискивая что-то или кого-то. Валерка Шендрик, когда у него крыша поехала - он вдруг запоем стал изучать труды Ленина - сидя в курилке не однажды с упоением показывал нам, какие величественные суда проплывают мимо. Хотя там, на воде, в это время вообще ничего не было, и нам становилось как-то жутковато. Было это незадолго до выпуска. Валерке дали закончить училище, присвоили звание и уволили из армии по здоровью.
Нас, курсантов, местные воспринимают вполне положительно, особенно девченки. Вот из-за них и возникают иногда скандалы местного значения. Но случилось и такое, что прибежали как-то запыхавшиеся курсанты из города, промчались по батареям с призывом: «Ребята, наших бьют!» - и пол-училища, неважно кто с какого курса, какой специальности, невзирая на высокий забор оказались в городе. Говорят, драка была на высшем уровне, но мы победили, и об этом событии даже голос Америки передавал: Камышинские молодчики избивают местное население. Многим за это крупно влетело. Но в основном все соглашались, что так и надо было, а пострадавшие ходили в героях.
Камышин. Город, на два года приютивший нас и давший нам так много. Здесь нас впервые коснулась разница во времени - мы жили уже не по московскому, а на час раньше. И весьма по душе было Новый год встретить дважды - сначала по местному, а потом по московскому времени. Здесь впервые после привычных для степной Украины акации, клена, вяза живой картиной явилась нам самая настоящая сосна, и мы сразу стали фотографироваться на фоне ее иголок. Здесь мы узнали, что камышинские арбузы - не кавуны, а именно арбузы - славятся на весь Союз, и мы, словно собственным достижением, хвастались этим во время отпуска. И еще с гордостью сообщали, что герой книги Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» Алексей Маресьев - камышанин. Здесь среди нас появились и первые женатики - не дождавшись выпуска, покончили со своей молодой холостяцкой жизнью, толком ее так и не ощутив. Появился даже первый разводной -Ленька Бубловский, автор ставшего известным в училище изречения «Молекулы, айда на левый фланг!». Женился еще на втором курсе, а на третьем потребовал развода - ему стало известно, что отец его жены во время войны был в плену, а это может повредить дальнейшей Ленькиной карьере. Осуждать Леньку за это никто особо не стал, но никто и не хвалил. Но прежнего отношения к нему уже не было. 

   Май 1962года. Командировка в Тюра Там- в боевую часть, к боевым ракетам. Об этом я напишу отдельный рассказ, который так и будет называться- КОМАНДИРОВКА.

24 августа 1962 года
   Ну вот и все, закончено училище. Сегодня наконец-то зачитали приказ министра обороны о присвоении нам лейтенантских званий и назначении на должности. Вручили дипломы, выдали деньги, проездные документы. После торжественного построения мы почти до вечера обмундировывались - шили, перешивали, подгоняли, гладили только что полученную военную форму, цепляли звездочки и эмблемы, вставляли погоны в рубашки. Шутки, смех, возбужденные разговоры. Одевались - и видели себя уже совсем другими. После курсантской гимнастерки, галифе, сапог - теперь брюки, рубашка с галстуком, ботинки. Красота! Посмотрел в зеркало - хорошо! Хочется на простор, чтобы и другие увидели тебя такого, нового. Поздравлений, конечно, будет! Идем за ворота в магазин, он здесь, на территории училища - я, Пашка Ярмоленко и Женька Антонов. Лимонадика попить с печеньем, да Марине, продавщице, показаться. Хороша Марина, кто только на нее не поглядывал. Но про нее у каждого мысль подспудная, тайная. Но приятная. Идем, разговариваем, слышим и не слышим голос сзади:
   -Товарищи лейтенанты!
Раз, два, три. Кто-то кого-то зовет. Но что нам до кого-то, у нас свои дела. Но вот:
   -Товарищи курсанты!
 Мы дружно оглядываемся и так же дружно смеемся. Это наш преподаватель полковник Макеев окликает нас. Вот, не привыкли мы еще к своему новому званию! И это тоже радует.
Понавыдавали нам добра всякого - не перечесть. Каптерка опустела, все чемоданы стоят рядом. Но что в них толку! Полевая форма, повседневная форма, парадная форма, обувь, постель! Выручают матрасовки, в них много умещается. По принципу «вали кулем, потом разберем». Но мешки эти, наполнены до верха, - становятся почти не подъемными, и неудобными. И вот уже неприглядная картина: свежеиспеченные молодые лейтенанты, пыхтя, тащат на плечах, сминая новую рубашку и погоны со звездочками, эти огромные мешки. По территории училища еще ничего, мы люди свои. Но вот они выходят за проходную в город. И люди их видят. Неудобно как-то. Но куда деваться, надо! Мы в училище уже не числимся. Дорога одна - на вокзал. Кроме меня и Женьки. Он попыхтел к своей Вальке, а я -к своей. Да еще Куковский, да Валерка Шендрик. Мы молодые женатики, и нам есть где остановиться.
За воротами училища - несколько женщин. И по моложе, и постарше. Одни просто стоят, другие прогуливаются, зыркают туда-сюда. Вроде у них какое дело здесь в это время. Мы ухмыляемся - это охотницы. Поджидают кое-кого из нашего брата. Чтобы невзначай не проскользнул и не растворился на необъятных просторах нашей страны, забыв обо всем, что им наобещал.
    Итак, я - офицер Советской армии. Назначен старшим техником двигательных установок с окладом 75 рублей, плюс 50 за звание. Итого - 125 рублей. Это не мало. На руки получил двухмесячный оклад 250 рублей. Теперь место моей службы -город Чита. Это далеко, почти через весь Союз, и я этому рад. Чем дальше, тем лучше - побольше увижу свет. Хотелось бы в Тюру, к своей семерке. Но если не получилось, то Чита - лучший вариант.

10 октября 1962 года
   Чита. Далекий, незнакомый край. Почти неделю вез меня сюда поезд, и, как положено, вторую половину пути я думал: что меня там ожидает? А ожидал меня радикулит. Подстерег в самое неподходящее время. Первый раз он меня посетил еще в училище, когда я, чувствуя, как хорошо выполнил упражнение на перекладине, попытался украсить его концовку очень красивым соскоком. Но перестарался, чересчур прогнулся, и при приземлении почувствовал острейшую боль в позвоночнике. Но то в училище, там в санчасти боль быстро сняли, и я еще недельку спокойно отсыпался. А тут - тяжелые чемоданы - они-то и подвели, слишком бодро схватил. Мороз градусов пятнадцать. Вокзальная скамейка с высокими спинками и красиво вырезанными буквами МПС.
Скамейка-то есть, но как на нее сесть? И вот - молодого бравого лейтенанта поддерживает его жена. Чтобы он, потихоньку, кривя лицо и кусая губы, опустился на это жесткое сидение. А впереди ночь. В вокзале холодно, пассажиров мало, шныряют какие-то типы с девицами, пристально оглядывая сидящих пассажиров.
Долго сидеть в одном положении невыносимо. Попытался встать - и новый прострел в поясницу. Кого посещал этот Радик, как его почему-то ласково называют, тот знает, что это такое. И вот снова, но уже не жена, а солдат, такой же пассажир, помогает встать. Слава Богу, медпункт работает. Но кроме анальгина, там ничего другого предложить не могут. Не знаю, что помогло мне. Может, эта горсть таблеток, а, может, друг мой Радик на время притаился, но к утру я уже и садился, и поднимался, а потом вообще стало хорошо, только осталось ощущение, что там, в пояснице, что-то есть лишнее, ненужное.
Штаб округа оказался недалеко. К десяти часам утра я прибыл туда, а там таких, как я, выпускников, уже человек десять. И - о счастье! - вот он, мой рыжий друг, однокашник Женька Антонов, со своей Валентиной. Он, как и многие другие, приехал сегодня утром и вокзальных прелестей не ощутил.
   Собрались в теплой аудитории, я с удовольствием впитывал в себя это тепло, и казалось - какое же это счастье, когда не дрожишь от холода!
Вошел генерал. Прозвучала команда «Товарищи офицеры!», все встали. Встал и я. Вернее, начал вставать. И тут - вот он, дружище! - снова прострел, и я, жалобно улыбаясь, остался сидеть. Все стоят, а я с глупой улыбкой сижу. Вижу - генерал краем глаза отметил это. Спасибо Вам, товарищ генерал, за Вашу корректность. Что не остановили на этом казусе ничье внимание. Что даже не посмотрели на меня в упор. Спокойно скомандовали «Товарищи офицеры!», все сели, и теперь я ничем не отличался от других. И облегченно вздохнул. И от волнения ли это - опять этот друг Радик отступил от меня.
Говорил генерал недолго. Во-первых, поздравил всех с окончанием учебы и прибытием к месту службы. А потом обрисовал международную обстановку, обострение Карибского кризиса, в связи с чем нам необходимо срочно встать на защиту нашей Родины. И определил наш дальнейший маршрут в боевую часть. А это - еще 250 километров на восток, в столицу ссыльных декабристов, прославленный, воспетый в песнях город Нерчинск.

12 октября 1962 года
   Нерчинск. Двухэтажный деревянный дом в трех километрах от города. Рядом - аэродром. Дом этот раньше принадлежал Аэрофлоту. На каждом этаже - по девять комнат. Общий коридор. Комнаты - от крошечной номер пять до огромной номер восемьнадцать. Наверное, раньше здесь было что-то вроде актового зала. А теперь в ней живем мы.
Комната номер восемьнадцать. Шесть окон, под каждым -смехотворные батареи из трех секций. Котельная в подвале дома, зимой работает непрерывно и выдает горячую воду. Но только в начале системы, там, где комната номер пять. Там жарко, там никто не живет, а с разрешения командира старший лейтенант Ночевной хранит свой мотоцикл. А комната номер восемьнадцать - в конце системы, угловая, в ней даже эти смехотворные батареи теплыми не бывают. И поэтому температура в ней чуть выше нуля возле внутренней стенки и чуть ниже нуля - возле двери. По ночам вода в ведре замерзает. Днем оттаивает - мы топим печку. Мы - это Антонов с Валентиной и я с женой. Нас поселили сюда потому, что отдельных комнат на всех не хватило, и еще потому, что мы хорошо знаем друг друга. Командир полка распорядился поставить нам две солдатские кровати и четыре солдатские табуретки. А перегородку, мол, вы сообразите и сами.
   Здесь нам предстоит жить, и мы говорим: «Здравствуй, наш первый самостоятельный приют! Хоть ты и не сказочный дворец, но мы о нем и не мечтали. Все у нас впереди. Лиха беда начало!». Распаковываем чемоданы, застилаем постели холостяцкими одеялами, выданными нам при выпуске из училища да кое-каким бельем, взятым нами из родительского дома. Достаем съестные припасы и смеемся: у меня только варенье в китайском термосе, осталось от взятой из дома еды. А у Антонова - пару булочек и кусок колбасы. Есть горячая вода, взятая у соседей.
   А за окном уже ночь. Нет привычных городских огней, и поэтому кажется, что звезды в небе горят особенно ярко и что они так низко, что сливаются с убегающими вдаль красными огнями взлетно-посадочной полосы.
Перегородку соображать мы не стали. Не из чего. Да и не зачем. Сдвинули кровати к более теплой внутренней стенке и спали не раздеваясь, набросив на себя что возможно.
13 октября 1962 года
    -Женя, сходи в город, купи хлеба и картошки. Да не больно там деньги транжирь!
Мы уже подсчитали остатки наших рублей, и вышло не густо. Два месячных оклада по 250 рублей, выданные нам при выпуске и казавшиеся такой огромной суммой, превратились в жалкие рубли и трешки. Но мы не волнуемся - нам говорили, что сразу получим подъемные, а там и получка, не пропадем. Нам бы пока сейчас, эти дни, перекантоваться.
Часа через два Антонов возвращается. В сумке у него буханка хлеба и пять картошин.
- Что это ты, - набрасывается на него Валентина. - Не соображаешь, что ли? Картошки надо было купить с ведро!
Антонов улыбается. Он всегда улыбается, его трудно вывести из себя. Рыжий ершик его блестит от заглянувшего в окно яркого солнца. Оказывается на ведро картошки всех наших денег не хватит. Даже на полведра. Потому, что она здесь очень-очень дорогая.
   -А эти пять ты что, на штуку покупал?
Еще раз широко улыбнувшись, Женька объясняет. Нет. Эти пять картошин он взял у соседей. В долг.
   -Видели, у них накрытые ящики в коридоре? Так они с картошкой. Правда, о долге соседи не знают, но это не важно. Главное - знаем мы, а мы отдадим обязательно.
День ясный, солнечный. Это хорошо. Без подъемных, если вскорости не дадут, нам будет плохо. Но - не пропадем!

22 октября 1962 года
   Клуб части. Наше первое офицерское совещание. На трибуне - полковник Юрченко. Лет пятидесятипяти, крепко скроенный, высокий, он подводит итоги нашей службы за неделю. Собственно, наш полк - еще не полк. Солдат еще нет, офицерский состав не укомплектован. Мы пока кадрированный дивизион. Солдаты где-то проходят курс молодого бойца, сержанты обучаются в своих школах. Мы тоже учимся, вернее -переучиваемся. Самостоятельно. Потому, что преподавателей на нашу новую технику никто еще не подготовил. А вообще это характерная черта для нашей армии - сначала учиться, потом переучиваться.
Приказ есть приказ, его не обсуждают, а выполняют, И вот мы, вместо нашей гордости, нашей космической «семерки», изучаем какую-то невзрачную шестьдесятчетверку. Карандаш какой-то в увеличенном виде. Хотя межконтинентальный. Потом убеждаемся: умная машина! Появляется интерес. Сидим, штудируем до отупения - надо!
Последний вопрос совещания - разное. Обсуждается все, что кого волнует. Нас очень волнуют подъемные. Их почему-то все нету, а до получки еще далеко. Все прибывшие в одинаковом положении.Юрченко, до сих пор уверенно отвечавший на все вопросы, разводит руками:
   - Я знаю ваше положение. Но документы где-то застряли...

20 декабря 1962 года
   Наконец-то полк укомплектован. Солдат сняли с карантина. Сержанты прибыли со своих школ. Офицеров, правда, не хватает. Здесь уже почти год осваивают новые профессии бывшие специалисты самых разных родов войск. Майор Колегаев -авиатор, майор Чукичев - моряк, Капитан Мацаев - танкист, старшие лейтенанты Резчиков, Глотов, Ночевной - артиллеристы. Только мы, выпускники Камышинского училища, являемся специалистами-ракетчиками. Хотя, как и все, новую технику осваиваем «с нуля». Интересная штука - нас, технарей, не хватает, а штабные должности заполнены все.
   Непривычные наименования подразделений. Вместо рот, батарей, взводов - группы, отделения, расчеты. В полку две группы. Задача каждой - в случае необходимости запустить в назначенное время по назначенной цели две боевые ракеты. Только и всего. Но это - если тебе удастся остаться живым после первого пуска. Потому, что там, на противоположной стороне Земного шара, куда нацелена твоя ракета, таким, как ты хлопцам в погонах поставлена такая же боевая задача, только целью для них являешься ты. Кто кого первый? Вот такая наша работа.
Но до работ еще далеко. У нас снова учеба. Теперь уже мы учим своих солдат. И сами продолжаем учиться вместе с ними. Учеба - с утра до позднего вечера. Раскачиваться некогда, сроки поставлены жесткие - за шесть месяцев овладеть техникой, чтобы к маю быть готовыми поехать на полигон и произвести оттуда реальный пуск реальной ракеты. Куда-то в район Тихого океана. Да, в самом деле - стонет океан, Тихий океан. Но капиталисты со всех сторон обложили базами нашу страну, везде появляются горячие точки. Сейчас вот Куба. Так что срочно надо становиться на боевое дежурство.
   А в это время где-то там, за далекими сопками, день и ночь кипит работа. Воины-строители сооружают для наших ракет пусковые комплексы. Чтобы в аккурат, когда мы будем готовы, и они были готовы. Все четко, все по плану.

22 декабря 1962 года
   По штатному расписанию я - старший техник двигательных установок. Мой непосредственный начальник старший лейтенант Безобразов, в часть он прибыл в прошлом году и, наверное, уже достаточно освоил свои обязанности. Но у него первый разряд по лыжам и вот уже месяц его нет - уехал куда-то на сборы. Поэтому с солдатами нашего двигательного отделения занимаюсь я один. И на подъем-отбой хожу, и в наряды, и строевая подготовка, и уставы на мне. Ну и, само-собой, специальная подготовка. Я не пищу, наоборот - доволен. Скорее войду в курс дела.
    Солдаты мои мне почти ровесники. Ну на год-два моложе, но приняли меня как командира и я этим очень доволен. Что я могу о них сказать?
Сержант Наумов. С первой же встречи он произвел на меня приятное впечатление. Неторопливый, спокойный, грамотный. На него, кажется, можно положиться. Это хорошо, ведь сержант - первый твой помощник в военном деле.
Рядовой Вилисов. Капитан, у которого он проходил курс молодого бойца, прямо сказал мне:
   -Ну с этим ты хлебнешь горя. Еще бы месяц-два, и загремел бы он у меня под трибунал. Так что ты с ним особенно не чикайся, чуть что - готовь документы. Пусть его там перевоспитывают.Но не объяснил капитан, что именно натворил Вилисов. Только махнул рукой.
   -Сам увидишь.
   Ну что ж, посмотрим. Но пока что не увидел я в этом солдате ничего плохого.
Рядовые Баязитов и Загидуллин. Два татарина. Баязитов ничего, нормальный. А вот Загидуллин! Не знаю, что с ним делать. Он почти не знает русского языка. И кто, какой военкомат, направил его в ракетные войска! Как его можно чему-нибудь научить, если на всех занятиях от него только и слышишь «Нэ понимаю». И плечами пожимает. А, может, и хитрюга он -мне кажется, что там, в его скуластом лице, бегает скрытая улыбка. И в обычных разговорах с сослуживцами участвует.
   -Ну ты, салабон, хватит притворяться! В столовой ты все понимаешь, - говорит ему Вилисов. И Баязитову, наверное, не совсем нравится такое поведние своего земляка, иногда он выговаривает ему что-то, они даже начинают спорить на своем, татарском.
   -Что он говорит? - спрашиваю я.
   -А! - машет рукой Баязитов. - В селе у них плохо преподавали русский. Не понимает.
Ясно, не выдает земляка. Ну что ж, это понятно и даже, может быть, похвально. Но буду добиваться замены этого солдата. Не сможет он стать настоящим специалистом.

12 января 1963 года
   Минус сорок пять. Светит солнце, в воздухе мелькают кристаллики замерзшей влаги воздуха, из труб домов вертикально поднимаются к небу столбики дыма. Ни ветерка. Какая прекрасная картина! Я обязательно опишу это в письме родителям, они сроду такого не видели! Сюда, в Нерчинск, в свое время ссылали декабристов и всяких неблагонадежных людей. Конечно, им не позавидуешь, у них была неволя. Вон, вдали, у подножия сопок видны темные очертания - входы в подземелье, где работали эти люди. Но, наверное, и им придавали внутреннюю радость вот такие картины этого сурового края.
Я живу уже на квартире, платим мы 12 рублей в месяц. Конечно, это немало, но тепло стоит этого. Да и пришли мы сюда на уже заготовленные дрова. И Марья Романовна не требует день в день платить, разрешает отдавать после.
Выхожу с ведрами к колодцу - он тут же, в огороде. Как мы ни старались, но воду все же проливали, и теперь возле сруба -ледяная горка. Запросто можно брякнуться, пока достаешь ведро. Снова стараешься и снова проливаешь. На перчатках - ледяная корка. Дышать желательно только носиком, чтобы там, внутри тебя что-нибудь не застудилось. Для интереса набираю дома кружку воды, выхожу на крыльцо и струйкой лью ее вниз. В снег падают уже иголочки льда. И про это я напишу своим родителям!

15 января 1963 года
   С Николаем Вилисовым все ясно - он заядлый самовольщик. По воскресеньям занятий у нас нет - военным тоже положен отдых. От безделья и железо ржавеет, а людям в голову могут приходить всякие идеи, порою нежелательные. Поэтому в подразделениях проводятся всякие мероприятия. Но какие! Их метко охарактеризовал еще в училище Витька Подорванов: «Мероприятий - куча. Хочешь - ложись спать, хочешь - иди в самоволку». Вилисов выбирал второе.Он уходил в город, просто там гулял, наслаждался свободой, а если встречался с патрулем, не делал и попытки прятаться, убегать или врать, что забыл увольнительную. Сразу же, с ухмылкой, «сдавался в плен» и депортировался в часть. В первый раз начальник группы майор Колегаев вызвал его «на ковер» и хорошенько пропесочил, заодно выговорив и мне за плохое воспитание подчиненных. А во второй раз, и сам получив нагоняй от командира части, объявил Вилисову трое суток ареста. И я должен отвести его на гауптвахту.
Первый раз делаю я это дело. Хотя - какое дело! Отвести бедного арестанта куда положено, сдать с рук на руки начальнику караула - что проще! Идет Николай, как и положено, впереди меня, а я, получается, конвоирую его. С пистолетом, но кто придумал такое! Что я, стрелять в него буду, что ли, даже если он надумает удирать! Чепуха какая-то. Мне хочется мораль ему прочитать, но сейчас не положено. Во-время надо это делать. Вот недалеко и караульное помещение. Вилисов вдруг останавливается.
   -Товарищ лейтенант! А в санчасть мы забыли зайти.
   -Зачем в санчасть?
   -Так... положено.
   Вот так штука! А я и не знал про санчасть. Или ты решил схитрить? Конечно, лежать в санчасти приятнее, чем сидеть на гауптвахте.
   Медбрат, увидев нас, улыбнулся:
   -Вилисов, ты снова на губу?
   -Так точно, товарищ старший лейтенант!
   -Ну как здоровье? Не болен ли?
   -Да нет, здоров. Пишите уж...
   И тот, покачав головой, сделал отметку в записке об арестованном, а я без приключений сдал Вилисова начальнику караула.
   Признаюсь себе: Вилисовым я восхищен! Самоволки? Да, это не годится, что-то надо придумать. Но в обиду этого солдата-сибиряка я не дам! Мне самому у него кое-чему надо поучиться!

19 января 1963 года
   Сразу два события. Первое - ура! - нам наконец-то выдали подъемные. Хотя мы в них не очень уже и нуждались. Да, было трудное время. Перебились, перекантовались. Кого поддержали родители срочными переводами, кто жил в долг. Юрченко попросил старших офицеров, которые прибыли раньше и уже освоились, поддержать нас, да и сам он всю свою зарплату раздал в долг. А потом подошло время и нашей зарплаты, все понемногу утряслось. А пять картошин, которые Антонов самовольно «занял» у соседей, мы так и не отдали. Они сами принесли нам еще пол-ведра. Для поддержания духа и тела.
   Второе событие - прибыл с гауптвахты Вилисов. Подошел ко мне, доложил, как положено. А я смотрю на него и думаю: ну как же мне с тобою быть?Самоволка - это твоя болезнь. Тебе просто необходимо вот так, как все люди после трудовой недели пройтись, расслабиться, побыть самому с собой. И не можешь ты понять, почему вместо всего этого ты должен (а кому должен?) сидеть почти взаперти и отдыхать так, как тебе прикажут. Какая в этом необходимость? Кому от этого польза?
    Но не нами закон писан. И плох он или хорош, но он есть, и его надо выполнять.
Сержант Наумов стоит рядом. Оба смотрят на меня, ждут, и я понимаю - просто так что-то говорить не годится. Мол, нехорошо нарушать военную дисциплину, мол, я надеюсь, ну и так далее -все это пустой разговор. Нужно что-то другое. Но что?
Отзываю Вилисова к окну. Одного.
   -Ты можешь мне дать слово, что не пойдешь больше в самоволку?
   -Но, товарищ лейтенант...
   -Нет, ты можешь дать такое слово?
   После паузы он говорит тихо:
   -Нет.
   Впрочем, чего я хотел? Чтобы он соврал, а я наполовину как бы поверил ему и успокоился? Нет, это, конечно,не годится. Но как оградить его от дальнейших больших неприятностей? Решаюсь:
   -Хорошо. А вот скажи, можно одновременно и быть в самоволке, и не быть в самоволке?
   Вилисов смеется:
   -Ну вы, товарищ пейтенант, какими-то загадками говорите. Как это - и быть, и не быть?
   -Ладно, скажу по-другому. Мне кажется, что ты идешь в самоволку, чтобы специально  встретиться с патрулем. Отметить свое незаконное пребывание в городе. Есть такая встреча - есть самоволка. А вот если нет такой встречи, значит что? Значит,  нет самоволки, так  получается?..
   Вилисов смотрит на меня, улыбается, качает головой:
   -Ну, товарищ лейтенант...
   И, немного подумав:
   -Хорошо! Больше о моих самоволках вы не услышите.
   Вот такой антипедагогический поступок я совершил. Не знаю, правильно ли это. Но... Да никаких «но»!

23 февраля 1963 года
   День Советской армии и Военно-морского флота. С утра торжественное настроение, поздравления и призывы все усилия направить на дальнейшее изучение боевой техники.
А мы только этим и занимаемся. Но мне стало легче - уже месяц, как прибыл Безобразов со своих лыжных сборов. Что-то успехами не хвалится - наверное, их нету. Но я не особо и интересуюсь. Главное - прибыл мой непосредственный начальник, пусть теперь он командует. Распределили солдат по номерам расчета - при выполнении боевой задачи по подготовке ракеты к пуску нет фамилий, только номера. Каждый номер выполняет строго определенную работу. Взаимозаменяемость будем отрабатывать после, Загидуллина от нас, по моему рапорту, забрали, теперь он трудится в подсобном хозяйстве, за свиньями ходит. Говорят, там проблем с языком у него нету. Взамен прислали Грешко. Грамотный солдат, он даже успел закончить институт и целый месяц поработать директором сельской школы. Теперь осваивает ракету, вроде неплохо, но, кажется, с ним придется повоевать. Малость заносчивый.
Я - двадцать первый номер расчета, мой участок работы -вторая ступень. Но с оговоркой, что и первая тоже, так как двадцатый номер и впредь будет отзываться на свои спортивные сборы. Я к этому давно уже готовлюсь, у меня есть надежный помощник - сержант Наумов. Он уже многое освоил из моих обязанностей.
   Учеба идет нормально. Пневмогидравличеекую схему ракеты всем номерам расчета знать и не обязательно, но мы ее в целом уже изучили. Потому, что лучше, если выполняешь свою работу осознанно, зная, что к чему, чем просто крутить болты да гайки. Я с удовольствием провожу эти занятия по спецподготовке. Оратор я не ахти какой, но тут у меня нужные слова сами находятся я даже не задумываюсь, просто знаю, о чем надо сказать, и оно говорится. А вот на политзанятиях так не получается. Вроде и тему подготовлю, и конспект напишу, а изложить все это вот так, запросто, не получается. Нужные политические слова куда-то улетают, мысли путаются, и глаза сами лезут в тетрадь, ищут там спасения. Иногда я, чтобы позорно не пыкать-мыкать, просто бессовестно начинаю читать конспект, лишь временами бросая взгляд на своих слушателей. Мне неудобно, я понимаю, что должен быть примером для подчиненных и сейчас вот, возможно, страдает мой авторитет. Но солдаты мои, слава Богу, вопросов мне не задают, внимательно слушают, кажется, все понимают и деликатно не замечают моих мучений.
   Такую же пощаду к себе я ощутил когда-то в Плисецке, куда мы еще курсантами ездили на стажировку. Принял я как аксиому эту дурацкую поговорку что, мол, не боги горшки обжигают, что могу и должен я быть, как бы сказать, выше своих подчиненных. И действительно все было хорошо до того несчастного кросса на три километра. У меня по этому делу третий разряд, проблем никаких. Так нет же, захотелось блеснуть перед всей частью, показать, какие мы орлы, курсанты. Со старта рванул как на стометровку и, наверное, метров пятьсот-шестьсот был впереди всех. А потом... Вспоминать тошно. Ноги вдруг задеревенели, и не то, что бежать - идти стало невозможно. Хватило сил сойти с дороги, а там сел на землю и с жалкой улыбкой провожал пробегающих мимо меня соддат и офицеров. Всех до одного. Неудобно было мне после этого появляться перед своими солдатами. Но никто и виду не подал, будто это не я сидел сбоку дороги, несчастное зарвавшееся создание. Да, подчиненные зачастую бывают выше и мудрее своих руководителей. И мы, офицеры, должны всегда это помнить. Чтобы порою не попадать в неудобные положения.
Вилисов. Ходит ли он сейчас в самоволку - кто знает. Но замечаний к нему ниоткуда не поступало. И я этим доволен.

12 марта 1963 года
   Наверное, вчерашний день я в жизни не забуду. Лыжный кросс на десять километров. А я сроду на лыжах не стоял. Ну кроме тех двух-трех раз, в детстве еще, когда Володька Могила давал мне одну лыжу. Так я и на ней, одной, падал. А тут - две. И таких, как я, еще трое нашлось. Попросились у Юрченко освободить нас от этого занятия, но он и слушать не хотел:
   - А если в военной обстановке потребуется? У кого, у врага пощады просить будете? Идите! Дорогу осилит идущий!
   И мы, можно сказать, пошли. Вокруг - красота. День тихий, солнечный. Снег сверкает, на плавных склонах сопок мягкие полутени, приземистые кустики надели на себя снежные шапки -ну прямо сказочные существа какие-то! Стоять бы и смотреть вокруг, любоваться. Но нет, среди этого великолепия мы, четыре несчастных мученика, должны осваивать это средство передвижения - лыжи. Они нам мешают, мы падаем, барахтаемся в снегу, пытаемся встать, но эти длинные деревяшки на ногах и этому мешают. Кое-как поднимаемся, и, лыко да мочало, начинай сначала - продолжаем мучения. Нам жарко, мы одни среди этого бескрайнего снежного простора - все давно ушли вперед, оставив нам накатанную лыжню. Сил у нас почему-то становится мало, и вот уже кажется, что все, конец, больше и шага уже не сделаю, вот упаду - и буду наслаждаться покоем, мне ничего больше в жизни не надо. Но появляется мысль - что, значит, слабак? А насмешки? Как в глаза другим смотреть? И что-то менялось.
Появлялось еще немного сил, и опять шаг за шагом вперед, уже вроде и падать меньше стали. Смотрю на часы - ох, давным-давно кончилось нормативное время. Но что нам до него! Доползти бы как-нибудь до финиша! А лыжня впереди -бесконечная. Сколько еще нам осталось?
А потом впереди появились люди. Они шли навстречу нам. Пятеро наших однополчан. И Юрченко с ними. Подошли, каждому сунули в рот по кусочку шоколада.
   -Молодцы, ребята! Ну еще немножко, финиш уже недалеко! А на финише нас встречали восторженные крики, шутки и смех. Вот так. Преодолели мы эти десять километров. Но как же болит буквально все до сих пор! Вот такая петрушка. Болит, а приятно. Боль пройдет, а что-то хорошее останется!

8 апреля 1963 года
 Ну вот и дожили мы до практических занятий. Только в кавычках. Не имея ничего в наличии, ни разу не видя, что как выгладит, отрабатываем операции по подготовке ракеты к пуску.
   -Двести первый, двести второй! Установить ПЩС! -командую я.
   -Есть установить ПЩС! - отвечают Ожиганов и Паршуткин и быстренько «выполняют» команду. Они «цепляют» стартовый пневмощиток, который видели только на картинке на пусковой стол, которого и на картинке не видели. Закрепляют откидными болтами.
   - ПЩС на пусковой стол установлен! - следует четкий доклад.
   -Двести третий! Установить двенадцатиштуцерную колодку на изделие! Двести четвертый! Подсоединить шланг РГС!
   Все команды «четко выполняются». Хоть бы одним глазком увидеть, как оно выглядит - то, на чем мы «работаем»! Но работа наша не бессмысленна - мы отрабатываем последовательность выполнения операций.
   -Двести четвертый! Доложите, как вы устанавливали шланг РГС!
   Алекееев улыбается.
   -Ну как. Достал из ящика номер четырнадцать и подсоединил одним концом к раздаточному коллектору, а другим к входному штуцеру ПЩС.
   Нет. Так не годится. Операция вроде и простая, но ответственная. Нужно чтобы ни одна пылинка не попала внутрь. Подробно объясняю, в каком порядке и как нужно выполнять каждое движение.
   -Ну а спиртом вы обрабатывали штуцера?
    Все смеются:
   -А спирт он, когда в ящике рылся, оприходовал.
   На второй ступени работают Наумов и Грешко. Теоретически. Но еще месяца полтора - и начнется практика. Реальная работа на реальной технике. Все это будет на полигоне, где мы отработаем свои действия до автоматизма, сдадим зачеты на допуск к работе и, как планируется, реально запустим реальную ракету. А у меня еще и радостное ожидание - опять я окунусь в эту грозную таинственную атмосферу полигона. И, возможно, вновь увижу мою, так покорившую меня, боевую, космическую, неповторимую «семерку». На которой мне, к сожалению, работать не пришлось. Но - кто знает! Впереди еще много лет военной службы, и, возможно, судьба вновь сведет меня с нею.
   Такие же занятия проходят во веех отделениях и расчетах обеих групп. В классе напротив отделение лейтенанта Косаренко состыковывает и расстыковывает свои шаэры - штепсельные разъемы. Они электрики. Далее - расчет наводки с лейтенантом Полушиным во главе. Им надо так нацелить ракету, чтобы она попала, как говорится, «в колышек». Еще дальше - заправщики. Им я не завидую. Чтобы наша красавица-ракета полетела, они должны напоить ее такой гадостью, которой человеку лучше бы в жизни не знать. Что горючее, что окислитель. Раз нечаянно вдохнул - и все, прощай здоровье. А то и жизнь. «Семерка» не такая. Она интеллигентнее.
   Транспортное отделение - им командует старший лейтенант Васильев. На манер «Прокати нас, Петруша, на тракторе» мы поем ему, чтобы он прокатил нас на установщике. Васильев спокойный. Он только улыбается. Свой транспортный установщик, и тележки и все прочее он тоже видел только на схемах. Ничем не отличаются от него и стартовики. Все штудируют свое. Целый день - в классах. И лишь правило «обед по распорядку» соединяет нас   вместе.   Да  вечерами  -  клуб  части.   Для любителей художественной самодеятельности. Начальник клуба капитан Дубовицкий истинный мастер своего дела. Многие идут к нему -и солдаты, и офицеры, и жены офицеров. Здесь все равны, нет ни начальников, ни подчиненных. И вполне хорошие концерты к праздникам готовит. Мне теперь на репетиции будет труднее ходить - я снова живу на аэродроме. Потому, что родился Артемка, а в доме Марии Романовны к утру холодина. Взрослым еще ничего, а для ребенка плохо. Но не станешь же круглосуточно топить печку. Замучишься, да и где дров столько набрать. Да и квартплата. Двенадцать рублей все же не лишние. А тут мы за бесплатно живем в самой жаркой квартире номер пять. Правда, она совсем маленькая, всего шесть квадратных метров, да и Ночевной теперь на меня косится - пришлось ему свой мотоцикл оттуда убрать. Но тепло стоит того.
   Здесь, за городом, на юру, дом наш открыт всем ветрам. Сейчас уже не зима, тихие морозные солнечные дни закончились, иногда так задует - на ногах не устоишь. Вчера вертолет с аэродрома пытался взлететь. Куда там! Его чуть не унесло. Но так бывает не всегда. Иногда погода стоит истинно весенняя, будто и не Забайкалье здесь, а самая настоящая Украина. Тогда наши жены выползают из своих нор, садятся на лавочку, и сколько они там сидят, обсуждая свои очень важные вопросы, нам не ведомо. Делают перерыв, когда нас привозят на обед. Тогда, завидев издалека наш зеленый ПАЗик, торопятся они в дом. Бедные наши женщины! Они совсем пропадают от безделья. Но нет в этом их вины, ведь работу в городе найти практически невозможно. Вот и находят они занятия. Заседают. Люська Захаркина до того прозаседалась, что выкипело у нее все, что было в кастрюле, потом выгорело, дым повалил из дверей. Остался ее благоверный без обеда. Да еще и отругала она его -почему раньше не приехали, ждешь вас, ждешь.

22 апреля 1963 года
   Нерчинск. Городом его можно назвать постольку-поскольку. Тринадцать тысяч жителей. Большое село, если по ту сторону от Урала. Но наш Нерчинск - центр каторги, здесь побывало столько знаменитых беспокойных людей! Не по своей воле, конечно. И кто знает, гордиться нам всем этим, или плакаться, что и мы сюда попали. Забайкалье - это не Украина с ее «садком вишневым коло хаты». Тут все это не водится. Правда, бывают фрукты, да такие красивые! Яблоки всякие, груши. Китайские. Смотри и любуйся, жалко даже укусить. Но и не надо их кусать, удовольствия никакого. Чуть получше растущей на земле лебеды. Китай здесь недалеко, привозят сюда много чего. Трикотаж разнообразный, термосы, игрушки. Все красивое. По радио Москву не так легко поймать, как Пекин. И до чего же чисто по-русски говорят! Они снова наши друзья, хунвэйбины и дзяофаны разные, Даманский уже в прошлом. Но в Наушках все-таки накакали!
   Вообще-то основное здесь есть - и хлеб, и мясо, и молоко -его зимой хозяйки замораживают в мисках, так куском на рынке и продают. И мы за ним идем с сеткой-авоськой. Если не пожелали магазинного порошкового.
Забайкальский военный округ. ЗабВО. Мы расшифровываем его по-своему: забудь вернуться обратно. Здесь можно прослужить всю свою жизнь, отсюда нет замены. Хотя совсем рядом, в какой-то сотне километров в Сретенске, где служат такие же ракетчики, как мы, замена есть. Отслужил пять лет - и можешь писать рапорт о переводе в Европу. Кое-кто сетует на такую несправедливость. Но, с другой стороны, живут же здесь люди, местные, всю жизнь и ни о какой Европе не мечтают. Мария Романовна Клепикова, у которой мы жили, ее соседи Поповы, да и вообще люди говорят, что ничего другого им и не надо. Жизнь, мол, нормальная, климат здоровый, край песенный. «Сибирь, Сибирь, люблю твои снега, навек ты мне, родная, дорога» - слышу я по радио, и у самого возникает какая-то гордость, и хочется мне назвать эти края своими. И я не один такой.Так что все в мире относительно. А нам, женатым, наверное, все же лучше, чем холостякам. Не зря же все они в конце-концов становятся нами.

5 мая 1963 года
   До сих пор нахожусь под впечатлением выступления этой женщины - фамилию ее не запомнил. Но по порядку.
   В Чите проходил заключительный концерт гарнизонной художественной самодеятельности и мы с Женькой туда попали. Конечно, это очень приятно, что тебя заметили, выбрали, да и сами мы видим, что номер наш - все тот же чик-чик-чикаго - отточен до мелочей, выступали с ним не однажды и в части, и в городе, и всегда, как говорится, «под бурные аплодисменты». Да и в Чите выступили нормально. Говорят, скоро по радио будут передавать. Вообще-то номер наш чуть не сорвался. Я был в наряде, получилось так, что подменить меня во время не успели (Юрченко грозится разобраться и наказать виновных, дело ведь не шуточное - сорвать утвержденную программу в таком мероприятии), и на поезд я опоздал. До Приисковой дежурный по части меня отвез на «козле», но что толку, поезд ушел. И я решил - поеду на товарняке. И поехал. В проходном тамбуре. А что? Сейчас уже не зима, ветром меня не продует - спереди и сзади вагоны, а с боков... Ну что ж, подышим свежим воздухом. Только бы не очень запачкаться. Железнодорожник, с которым я советовался, только покачал головой. Ну а что мне оставалось делать?
   Дорога, конечно, запомнится. Сначала было ничего. Любовался пролетающими мимо пейзажами. Шилкой, которая бродяге теперь не страшна. Ходил по тамбуру то направо, то налево, выглядывал вперед, подставляя лицо встречному ветру. Потом это надоело. Присесть бы, но где? От когда-то существовавшего откидного сидения остался только один погнутый уголок. Прислониться к стенке вагона или опереться о борт тамбура - запачкаешься. Но совсем плохо стало вечером. От тепла не осталось и следа, и вот, чтобы согреться, пришлось то заниматься зарядкой, прыгать, размахивать руками, то, присев, да черт с ним, что кое-что запачкается! - сжаться в комок и дышать в сложенные руки. Но выжил, доехал! И выступил на следующий день.
   На концерте все было как обычно - объявление номеров, выступления, аплодисменты. А потом:
   - Сергей Островой. «Мать». Исполняет...
   Не буду описывать, как эта женщина подчинила себе зрителей. «... Каждый миг на счету. Будь быстрее, чем звук и чем свет. Опоздаешь в пути - не простишь себе этого вечно...». Непривычная полная тишина в зале, будто он пустой. И когда прозвучали последние слова, ничего не изменилось, та же тишина. Аж мороз по коже. Сколько так было - не знаю, но вот, как по команде взорвались аплодисменты и все встали. Многие женщины подносили к глазам платочки. Да и мужчины выглядели сурово. Вот это сила слова!

Командировка-2. 1963 год
   Итак, то, что было впереди, к чему так долго и упорно готовились, чего желали и чего побаивались, уже в прошлом. Успешный пуск ракеты 8К64У с казахстанского полигона произведен и цель в Тихом океане поражена! Мы не зря поработали, мы стали настоящими ракетчиками и теперь можем заступать на боевое дежурство!
В один из майских дней на станцию Нерчинск был подан железнодорожный состав, и территория войсковой части опустела. Началась великая погрузка. По откинутым на станционные апарели бортам платформ на них въезжают наши ЗИЛы, автобусы, кухни, командирский «бобик». А въехать на платформу - это не то, что прокатиться по дороге или заехать в гараж, тут умение и точность нужны. Делают эту работу не какие-нибудь умудренные опытом дяди, а наши, самые обыкновенные солдаты-водители Михеев, Лепин и Ляпин - вот такая игра фамилий! Они четко устанавливают технику на платформы, отделение Васильева связками толстенной проволоки и брусками под колеса фиксируют ее - и когда только научились! Солдаты и офицеры занимают места в «теплушках», старшие офицеры садятся в штабной, пассажирский вагон. На перроне машут руками провожающие -жены, друзья, знакомые. И вот ту-ту! - и мы в пути.
   Интересно ехать воинским эшелоном. Расписания движения нет, нам должны давать «зеленую улицу». Но остановки, конечно, неизбежны, но только не в крупных населенных пунктах. Теплушка - это как избушка на колесах. Справа и слева от дверей -дощатые полати в два яруса, постелена солома. Приятно пахнет свежим деревом. Посредине вагона - печка-буржуйка. Широкие двери с доской-ограничителем, чтобы не выпал кто. Вид из этих дверей не то, что из окна пассажирского вагона. Почти круговой обзор, да плюс ветерок обдувает. При объездах гор видишь то всю змею своего поезда, от паровоза до хвоста, то вдруг как будто зависаешь среди безбрежной природы - один твой вагон. На остановках спрыгиваем на землю, но далеко не отходим - кто знает, сколько будем стоять. Меняем часовых на вагонах с техникой, проверяем состояние ее крепления, докладываем командиру части - он тоже обходит состав - об отсутствии происшествий. Служба есть служба при всех случаях жизни.
На пятые сутки, ехали уже по Казахстану, - происшествие все же случилось. Но не страшное, и когда рассказали командиру, он тоже посмеялся от души. Казахстан - безбрежные степи, иногда встретятся два-три примитивных строения-коробки из глины, на крыше растет трава, рядом - верблюд, и снова пустота. И среди такой пустоты вдруг - остановка. И откуда он только взялся, идет вдоль состава мальчишка. Высунулись мы из двери, смотрим. Подошел он к нам, остановился.
   -Дяденьки, дайте что-нибудь поесть, пожалуйста.
   Еда у нас была - нам выдали на дорогу сухой паек.
    -А кто ты такой? И откуда? -
   В самом деле, откуда. Вокруг -ни одного строения. Мальчишка произнес что-то невнятное, может, название какое.
   -А сколько тебе лет?
   -Тринадцать.
   -А в школу ходишь?
   -Ходил, теперь не хожу. Школа далеко, и мне одевать нечего.
   -А семья у тебя есть? С кем ты живешь? - мы уже начали проникаться сочувствием к нему.
   -Мать есть.
   -А отец?
   -Отца нет. Погиб на фронте.
   Ну раз так, собрали мы мальчишке неплохой паек, ведь у многих из нас и наших ровесников отцы погибли на фронте. Мальчишка поблагодарил нас и ушел. Поезд тронулся, но разговор у нас не вязался - все были под влиянием рассказа этого мальчишки-сироты. И вдруг среди тишины - восхищенный голос рядового Нагаева:
   - Братцы, мы лопухи!
   Все повернулись - в чем дело?
    -Да надул нас этот пацан! Сейчас какой год? Шестьдесят третий! Он сказал, что ему тринадцать лет. Значит, родился он в пятидесятом! А война закончилась в сорок пятом! Так на какой же войне погиб его отец!
   Мгновение тишины - и общий хохот. Но согласились - за такой красивый массовый обман мальчишка достоин поощрения, которое он получил.
   Конечная станция - Тюратам. Конец пути, разгрузка. Дальше автомобили пойдут своим ходом, а мы - личный состав -пересаживаемся в вагоны рабочего поезда. Рядом стоит вроде пассажирский поезд, но я угадываю вагоны типа 8Т - в них возят «семерку». Мне приятно - хоть косвенно, а встретился со старой знакомой. Невдалеке виднеются дома городка «Ленинский» - здесь живут ракетчики со своими семьями. Где-то здесь же, значит, и наши два выпускника - Козырев и Мальцев. Из всего выпуска только двоих сюда направили. При случае надо будет зайти.
   И вот наконец тридцать вторая площадка. Здесь все так же, как и два года назад. Казарма, столовая, клуб, даже казах из котельной в халате и шапочке-тюбетейке тот же. Не постарел ни капельки. И жара такая же. Только работать нам предстоит не на тридцать первой, как когда-то, а на сорок первой площадке - той, откуда два года назад неудачно стартовала неизвестная нам тогда ракета-карандаш и которая теперь стала нашей. Там, на сорок первой площадке и началась наша работа - практическое изучение техники, которую теоретически мы изучали в Нерчинске. Опять учеба с утра до вечера.
Утром автобусами везут нас наши водители на сорок первую площадку, там пересаживаются стажерами на новый для них транспорт - тягач МАЗ-535 - слон по сравнению с моськой -ЗИЛом. Эти «слоны» перевозят по территории полигона всевозможное ракетное оборудование, в том числе и сами ракеты. Тогда им придаются такие же машины прикрытия - одна впереди, другая сзади, между ними - на транспортировочной тележке зачехленная ракета. И не обрадуется тот водитель, которому на пути встретится такая процессия. Он обязан немедленно съехать с дороги насколько возможно. Иначе - первой машине прикрытия дано право таранить и сбрасывать на обочину неподчинившийся транспорт. А МАЗу это - что ЗИЛу спихнуть с дороги инвалидскую коляску. И вот такой транспорт осваивают наши обыкновенные водители Михеев, Лепин, Ляпин, а мы отрабатываем, вплоть до автоматизма, операции по обслуживанию и подготовке ракеты к пуску. В таком ритме прошел месяц, второй, начался, третий. Приближался день сдачи зачетов, но нас это особенно и не пугало. Взволновало нас лишь сообщение, что на зачетах будет присутствовать сам начальник полигона генерал Курушин. Но все прошло нормально, и хотя комиссия довольно основательно прощупывала наши знания, как теорию, так и практику, оценку мы получили положительную и к работе на ракете были допущены.
   И вот мы везем по бетонке полигона наш бесценный груз. Ракета только прибыла с завода, мы ее еще не видели - она зачехлена. Еду в первой машине в составе группы охранения. Дорога свободная, обычно в таких случаях движение перекрывают. Но вот вдруг впереди появляется стройбатовский самосвал. Отчаянно машем ему флажком, сигналим - и понявший серьезность своего положения водитель самосвала резко сворачивает вправо и с ходу влетает в кювет. Бедняга! Не просто будет ему выбраться оттуда. Но нам до него дела нет, мы продолжаем свой путь, в монтажно-испытательный корпус, где в течение нескольких дней предстоит стыковка ступеней ракеты, горизонтальные ее испытания, перегрузка на установщик для транспортировки на стартовую позицию.
   Наступил самый ответственный день как для нас, так и для работников полигона, и для представителей завода-изготовителя - они ненавязчиво, но внимательно контролируют нашу работу. Мы не обижаемся, даже довольны. Понимаем всю серьезность происходящего. Я на второй ступени, все идет по графику, я доволен - у меня тоже все получается. «Вот ты сейчас стоишь здесь, - мысленно обращаюсь я к ракете, - и тебе, наверное, приятно. Ведь ты чувствуешь, как все в тебе оживает, как постепенно ты становишься функционирующим организмом, личностью. Только, пожалуйста, не возомни о себе слишком много, не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель. Но я вижу, что ты серьезная, разумная машина, и все будет нормально. Скоро ты умчишься отсюда, будешь высоко-высоко, посетишь стратосферу. Как хотелось бы и мне взглянуть оттуда на нашу Землю! Что бы мне оставить на память о себе?». И я отверткой делаю небольшую отметку-царапинку на корпусе двигательного отсека. «Вот, будешь лететь, и пусть эта царапинка вместо меня увидит все с высоты. А тебе она не повредит, на аэродинамику не повлияет. Я сцарапал совсем немного краски». Оглядываюсь -нет, никто не видел, а то ведь могут совсем не понять моих чувств. А время пуска приближается, заправщики делают свое дело. Им не позавидуешь - тяжеленные заправочные рукава, сами в прорезиненной спецодежде, в противогазах. Там, внизу, замечаю какую-то нервозность, и вдруг - огонь! Мгновенно понимаю- случился пролив компонентов топлива, при соединении они самовоспламеняются! В голове- полный ноль соображения-что делать? Рванет сейчас или через какое-то время? Что можно успеть? Но- уфф, вздох облегчения- кто-то уже принял срочные решения, течь устранили.  Пуск ракеты отменили, по этой причине или по другой, мы не знаем. Пришла такая команда из Москвы. А вскоре - новая команда: пуск ракеты произвести в пять утра следующего дня.
   По двадцатиминутной готовности мы покинули стартовую позицию. Установщик опустил свою стрелу и уехал. И осталась она одна, темным силуэтом вырисовываясь на фоне светлеющего неба. Мы, «последние из могикан», заняли места невдалеке от старта, в специально подготовленной траншее. У всех нервы не стальные. Волнуемся. Минуты, секунды, и вот - хлопок, из-под ракеты вырывается пламя, разлетается по всей стартовой позиции, поднимается все выше и выше, оглушительный грохот как серия непрерывных взрывов, ракета все больше и больше охвачена огнем, она становится красной - неужели сейчас расплавится, и тогда рванет - до каких пределов разлетится ее убийственная сила? Вот грохочущий огонь полностью поглотил ее, ракеты совсем не видно. Пригибаем головы - готовы ко всему. Но вдруг там, наверху, из бушующей огненной стихии, выплывает острие головной части, вот уже вторая ступень появилась, а вот и первая -выплыли из огня и устремились в небо. Секунды - и  уже не вертикально, а под углом к горизонту, выбрасывая пламя и грохоча, улетает наша ракета.
   Она была красивая, эта ракета. Не зеленая боевая, а белая, с петлями-антеннами в районе приборного отсека. Телеметрический вариант. Теперь ее нету. Мы есть, а ее нету.
Ракеты сами не рождаются. Их долго и упорно изготавливают тысячи людей на десятках предприятий. Как пчелы в улье, каждый несет свою долю в нужную ячейку. В конце концов, рождается совместный продукт - ракета. Годами может рождаться она. А активной жизни у нее - всего неполных четыре минуты. Отгремит двигателем, отпылает адским огнем, оттолкнет от себя головную часть - и, никому больше не нужная, шлепнется на землю, разбивая, корежа, разбрасывая вокруг такие недавно красивые, с прецизионной точностью изготовленные ее органы - детали, приборы, узлы...
   Обратная дорога - тот же воинский эшелон, те же забайкальские края, где нас ждала уже своя, для нас построенная стартовая площадка, для нас подготовленное невзрачное жилье, для нас доставленные за колючий периметр таежной территории ракеты. Только не белые, а зеленые.

Шебартуй
   Шебартуй - старинное таежное село, в нем всего две разделенные низиной улицы. Деревянные, когда-то добротные дома с не менее добротными деревянными дворовыми пристройками - этакое уютное пятнышко среди бескрайних сопок вблизи небольшой одноименной речушки. Летом она почти исчезает, оставляя отдельные протоки и озерца, а весной разливается до самого села, превращая его низину в болото, и попробуй тогда, сходи в гости к соседу на том берегу. Из благ цивилизации - двухэтажная деревянная школа - бывшее имение бывшего помещика, да магазин в обычном, когда-то кому-то принадлежащем доме, в центре села - там, где сходятся обе его улицы. В магазин два-три раза в неделю продавец - упитанная женщина с командными навыками - привозит товар. Село тогда оживает, люди устремляются к этой единственной точке общения, покупают все, что нужно и что не нужно, подолгу не расходятся.
   -Любка, зашли бы вы еегодня к нам, что ли, - говорит Минчиха - жена заведующего складом старшины-сверхсрочника.
   -А каво делать?
   -Чай пить.
   Все ясно - у Минчихи в коридоре в сорокалитровой фляге дошла до кондиции брага. Старые знакомые, коренные забайкальцы, верны своей традиции. Вечером друзья расходятся -разговорчивые, веселые. Скоро на пару часов затарахтит дизель-электростанция, появится свет, можно включить приемник, узнать, что творится в мире. Или покрутить пластинки, послушать новинки сезона - песни Робертино Лоретти или Майи Кристалинской. А в одиннадцать вечера село опять погрузится во тьму.
   Живут в этом селе офицеры-ракетчики. По велению Родины они приехали сюда, срочно заступили на боевое дежурство, и результат немедленно сказался - заокеанские генералы поумерили свой пыл. Где-то строятся благоустроенные дома -«десятая-а» площадка. Там будет все - и теплые батареи, и вода, и все такое прочее. Два магазина, клуб. Мысли о возможно недалеком светлом будущем греют сердца. Но пока...
   -Потерпите- говорит замполит капитан Баландин. Он пытается шутить:
   -Да мы же здесь как куркули. У каждого свой дом, огород. Выращивай что хочешь. Лес кругом, грибы, ягоды. Охота, рыбалка...
   Баландин и сам живет в таком же доме. Все знают - жена его пилит, мол, политработник, мог бы и лучшего места добиться. Но лучшие места заняты другими, а ему по должности положено поддерживать моральный дух личного состава. С офицерами проще, а вот некоторые жены...
    -Да разве можно в этих домах жить? Еще при царе Горохе построенные, ветер насквозь продувает!
   Будто он, Баландин, может что-то изменить. Терпите! Знали же, за кого замуж выходили!

Терем с высоким крыльцом
   Лейтенант Захаркин в Шебартуй прибыл одним из последних. После трехмесячной работы на полигоне и пуска ракеты полк из Тюратама таким же способом, как и прибыл туда - воинским эшелоном - возвращался в свое расположение. Кроме некоторых офицеров, прямо с полигона отправленных в отпуск. В числе их был и Захаркин. И теперь, отгуляв положенные тридцать суток, вместе с женой и шестимесячным сыном возвращался в часть, которая, пока он отсутствовал, успела переехать из своей колыбели - города Нерчинска - далеко в тайгу, «Шилка и Нерчинск не страшны теперь!» - радостно напевал Захаркин, трясясь в ПАЗике - автобусе, выделенном в штабе дивизии ему и еще двум таким же, как он, отпускникам. Дорога длинная. И это хорошо. Не дорога - сплошная романтика. Яблоновый хребет, хребет Черского... Горы, пропасти, подъемы на перевалы, крутые спуски-виражи. Все это читано, про это слыхано, а вот теперь суровая реальность - смотри, любуйся, наслаждайся, впитывай в себя! Неудобство? Трудности? Три лейтенантские семьи вместе со всем своим богатством в не слишком вместительном салоне? Чемодан своим углом то и дело давит в бок. Тесно, ноги толком не поставишь. Твердое сидение отстучало тебе все то, чем ты сидишь. Ну и что? Все это мелочи! Главное - вот оно, ранее не виданное тобой, земное разнообразие. Ехали, ехали - вниз, вверх, влево, вправо, все вперед и вперед, и вдруг оказались почти там, где были. «Тещин язык» - объясняет водитель. Да, крутой у нее язычок! Да длиннющий! Наконец - плавные сопки, тайга, колючая проволока, часовые.
В Шебартуй прибыли в полной темноте. Неуютный холод пахнул в открывшуюся дверь - стоял конец октября. В окнах темных силуэтов домов - слабый, колеблющийся свет. Романтика продолжается - будем жить при свечах!
    -С приездом, бездельники! - вдруг послышалось из темноты. - Они, видите ли, пузья свои целый месяц на солнышке греют, отъедаются по первой норме, а ты тут стой, выглядывай их в холоде и в голоде!
   Ну, конечно, это капитан Дельцов, его ни с кем не спутаешь. То ли шутит всерьез, то ли серьезное говорит шутя. Как еще не вспомнил о какой-то шаблышке, которую гоняют лентяи. Разыграл он как-то лейтенанта Полушина. Пошутил. А шутит он всегда- попробуй пойми-с серьезным видом, ну никак не заподозришь, что это розыгрыш. Полушин стал доказывать свое, а Дельцов- ни в какую. Наконец у Сашки закончились убедительные аргументы, и, он,разозленный, кричит:
   -Да пошел ты..!
   Ну, это непорядок. Во-первых, нелогично посылать, а во-вторых, Дельцов все-таки старше       и по возрасту, и по званию.
  -Не ты, а вы! - резко отвечает он.
  -Ну пошли вы! - не унимается Полушин.
  -Ну вот, совеем другое дело! - вдруг улыбается Дельцов. Через минуту хохочут и Полушин, и Дельцов.
   И вот он первый встречает их, приехавших.
  -Захаркин прибыл? С семьей? Ну молодец! Выходите, покажу ваше жилье. Отдельных домов вам не хватило, так что вместе с Емелиным жить будете. Листопад, Колисный тоже здесь? Не да, а так точно. Разболтались, понимаете ли! Посидите в автобусе, ваши дома подальше. Потом подъедем.
   Ну ничего себе, везет Захаркину! Почему именно ему не хватило жилья? Всем хватило, и Листопаду с Колисным, а ему нет? Да съест его теперь Люська с потрохами! От хорошего настроения нет и следа - она уже что-то говорит...
   Дом Емелиных - ну прямо терем с высоким крыльцом за высоким забором. Люську еще больше разбирает зло - ладно бы была хибара какая, чтобы и позавидовать не на что было! А то одним все, а другим ничего. И почему именно ей ничего?
   -Да успокойся ты, - говорит ей Вася Емелин. - Так командир решил. Потому, что наш дом больший, чем другие. А дома здесь не то, что квартиры в городе, где каждая комната отделена от другой. Дом - он только снаружи солидный, и если разобраться, то в нем всего одна комната. Только разделенная на две части печкой да полустенком. А у нас, смотри, почти полноценные две комнаты. Я согласился, чтобы мы пожили вместе. Все равно это временно. Смотри, напротив на углу такой же дом. В нем жил егерь, сейчас там остались его старики родители. Скоро должны выехать и вы переедете туда. А пока располагайтесь, вот ваша половина. Мы вам и мебель кое-какую сообразили.
Возле стены напротив печки стояла аккуратно заправленная солдатская кровать и две солдатские табуретки рядом.
   -Командир велел поставить, пока приобретете свои.
В Емелинской половине полный уют. Сверкает никелированными спинками кровать, над нею - самый настоящий ковер. Посредине комнаты накрытый белой скатертью стол, под него пододвинуты плетеные венские стулья.
   -Мы уже немного прибарахлились, - говорила, как бы оправдываясь, Люба. - И вы со временем все купите, сюда в магазин завозят неплохие вещи.
   -Все будет нормально! - подытожил разговор Вася. «Конечно, будет нормально, - подумал Захаркин. - Когда-нибудь, но не сейчас». Он уже видел надвигающуюся бурю и знал, что она обязательно разразится.
   -Как хочешь, а завтра иди и решай этот вопрос, - яростно шептала ему на ухо Люська, когда все уже легли. Спасибо, что не подняла скандал при Васе и Любе. Хотя они вряд ли сразу так уснули и, конечно, все слышат.
   -Мне не нужны царские хоромы, но и не надо об меня ноги вытирать. Я готова и в шалаше жить, только чтоб отдельно! - уже на полную громкость закончила она и, отвернувшись к стене, прижала к себе сына и стала жаловаться ему, какой у него непутевый папка.

   С Васей Емелиным они прошли по всему селу, но разве можно найти то, чего нету? Только в одном дворе, у Васильева, пустовало одно строение, которое с большой натяжкой можно было назвать домиком. В этой надворной постройке прежние хозяева держали скотину. В стенах щели. Малюсенькое окошко. Но это же лучше, чем шалаш, на который согласна Люська! Имеется даже вполне нормальная плита.
   -   Да нет, не согласится, наверное, она, - разочарованно заключил Захаркин и они поплелись домой.
   -Пойду! - вдруг заявила Люська, осмотрев строение. -Заделай только щели и заготовь дров!
   Дрова - не проблема. Лес рядом. Щели - тоже не беда. Глина, солома - под ногами, вода - в колодце, тряпок - целая куча в углу. К вечеру все было готово. Натопили жарко печку, и -мир хижинам! - вот и имеем свое, без всяких соседей, жилье!
   Но спать пришлось мало. К полночи стало так холодно, будто тут сроду не топилось. Пришлось снова разжигать плиту и до самого утра дежурить, поддерживать огонь. А утром - обратное переселение, к Емелиным.
   Через две недели родители егеря уехали, и командир части полковник Кузнецов вызвал к себе Захаркина.
   -Ну вот, дом освободился, можете занимать его. Или вам лучше вместе с Емелиными жить?
   -Нет, что вы, товарищ полковник! Спасибо, конечно, перейдем туда!
   И стали они жить в тереме с высоким крыльцом за высоким забором.
И появилась у них кровать с никелированными спинками, и стол, и венские стулья, и огромный - на всю стену турецкий ковер. Продавщица сначала удивилась - да разве может обычный лейтенант купить такую дорогую вещь? Но пока майор Чукичев решал с женой, покупать его, или нет, Люська пробежала по соседкам, наодолжила денег и вручила их ошарашенной продавщице. И очень радовалась потом, когда заходили к ней подруги и говорили, ей, как хорошо у нее в доме.Огромные щели на полу между досками они не замечали. Горы дров у печки - тоже. И признаки непостоянного жилья -чемоданы и коробки в углах, прикрытые покрывалами. Все это имелось в каждой семье и воспринималось как само собой разумеющееся.

Тревожные сумки
   Рано утром в окно к Захаркину постучали - громко, настойчиво. Даже если ты ждешь кого, спросонья все равно вскочишь, испугаешься от такого стука. Выглянул в окно - на крыльце топчется темный силуэт, в темноте не рассмотришь, кто.
   - Товарищ лейтенант! Тревога! Тревога!
   Ага, ясно. Посыльный. Чиркнув спичкой и махнув рукой -понял, мол, зажег керосиновую лампу и стал собираться.
   Командир предупреждал, что каждый офипер должен иметь напоготове «тревожный чемоданчик», в нем - предметы первой необходимости - туалетные, бритвенные, сменное белье, нитки, иголки, ну и другие мелочи, чтобы если тревога, без суеты схватил его и - вперед. Но вот беда - где его взять? Командир разрешил временно использовать для этого хозяйственную сумку. Пока военторг выполнит его заказ и завезет, эти несчастные чемоданчики.
   Военному человеку собраться недолго - освежить лицо холодной водой, полевую форму, шинель, шапку - на себя, сумку в руки - и вот ты уже на улице, вдыхаешь морозный воздух. Ночную темноту прорезает свет фар - это все три автобуса, распределив между собой территорию села, собирают выскочивших на улицу людей. В автобусе - общее возбуждение, нелепые шутки, встревоженность. В честь чего сбор? И вот уже мчатся автобусы по бетонке, за окнами - темнота. А в салоне становится внезапно тихо - это внутренняя тревога, выплеснувшись в первые минуты бурным возбуждением, вползла куда-то вглубь души - и какие тут слова! Только мысли, предположения, надежды. В конце-концов, все мы люди.
Захаркину вспоминается училище. Там тоже поднимали по тревоге, марш-броском выводили в поле, приходилось буквально грызть саперной лопаткой каменистый грунт, окапываясь, и идти в атаку, стреляя на ходу по появляющимся мишеням. До сих пор перед глазами пунктирные светящиеся линии трассирующих пуль. И еще было - трое суток в поле, прожиг ракеты 8К51 -картина впечатляющая, но жалко - сколько спирта сгорело! И гадюка, греющаяся на камнях, которую он не заметил, и которая вдруг выросла перед ним и, шипя, клюнула его в сапог. И еще всякое разное бывало, но там было зараннее известно, что тревога учебная. А что сегодня? Международная обстановка напряженная, и мы уже не в училище...
Когда автобусы, развернувшись, стали в ряд возле штаба, раздался голос командира части полковника Кузнецова:
   -Внимание, товарищи офицеры! Подготовиться к построению на плацу!
И через минуту:
   -По подразделениям становись! Начальникам групп проверить наличие личного состава!
   Оказалось - двух человек не хватает - Балыбердина и Ковалева. То ли посыльные не достучались к ним, то ли те долго собирались и опоздали на автобус. Но в любом случае ничего хорошего их не ожидает. Помимо неминуемого дальнейшего «разбора полетов» сегодня придется им пешком шагать эти двенадцать километров, не станут же они весь день сидеть дома. Ну, может, повезет им, попадется попутка - стройбатовцы еще не закончили свои работы в техзоне, ездят сюда.
   Из штаба вышли три офицера.
   -Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! - скомандовал Кузнецов и, повернувшись, направился к ним.
   -Товарищ полковник! Офицерский состав части по Вашему приказанию построен!
   Ага, все ясно. Прибыли проверяющие из вышестоящего штаба. Скорее всего, из дивизии. Значит, это они подняли нас по тревоге. Будут проверять, что там у них запланировано. И, ясное дело, наковыряют кучу недостатков. Для того ведь и ехали. А тут, как на грех, два офицера не прибыли по тревоге. О, теперь будет разговоров!
   -Товарищ Кузнецов! Я не понял, эти люди что, на рынок собрались? - изобразил недоумение проверяющий полковник, показывая в сторону строя рукой. Все ясно- ему не нравятся наши разнокалиберные «тревожные сумки». Но как грубо! Захаркину неудобно - как же так, не зная обстоятельства дела, при подчиненных унижает он командира! Не говоря уже о собственной элементарной невежливости, и по Уставу это не положено, что же получается? Чин унижает подчиненного. Полковник унижает полковника. «Ну вот, видишь, как оно бывает, - с горечью думал Захаркин. -Служи, старайся, чтобы со временем ты из проверяемого мог стать проверяющим. Хотя вряд ли тебе это удастся, технари ведь высоко не взлетают. Да и характер у тебя не тот, чтобы вот так»...
   Полковник и оба подполковника идут вдоль строя, осматривают каждого и находят, находят, находят недостатки. При желании их можно ой как сколько накопать! Ведь мы даже побриться сегодня не имели возможности. И вот наконец:
   -Равняйсь! Смирно! Всем устранить указанные замечания, подготовиться к выполнению плановых работ! Вольно! Разойдись!
   У нас сегодня по плану - комплекс работ по подготовке ракет в МИКе. Командиру нашему сейчас, конечно, невесело. Но он держит себя молодцом - такова служба!

Как дам!
   На широкой бетонке технической зоны торжественное построение. Перед строем командир полка зачитывает приказ о заступлении очередной смены - каждого номера расчета пофамильно - на боевое дежурство. Потом, окинув взглядом строй, спрашивает:
   -Вопросы есть? Больные есть?   
   Вопросов и больных нет, и он командует:
   -Равняйсь! Смирно! Для защиты нашей Родины - Союза Советских Социалистичесних Республик - на боевое дежурство заступить!
   Дежурная смена торжественным шагом, равнение направо, проходит мимо него. Впереди - офицер, с этого момента и до тех пор, пока его не сменят, он - командир дежурных сил. В отсутствие  командира  полка  он  ответственный за боевую готовность и в случае тревоги немедленно выводит дежурную смену на боевую позицию. За командиром дежурных сил начальники расчетов ведут своих солдат на рабочие места в подземелье. Теперь никто из них не имеет права куда-нибудь отлучиться из части. До следующей смены, которая будет через неделю. Для офицеров установлен порядок: после недели дежурства - две недели недежурства, «Недежурство» - это обычная военная служба «от темнадцати до темнадцати». Потом опять неделя - две недели, и так до неизвестного будущего. По приказу командира полка, в наряды назначать только дежурную смену. Но с первых же дней, как полк заступил на боевое дежурство, порядок этот стал нарушаться - не хватало офицеров на боевых должностях. Не в пример управлениям и штабам, где всегда укомплектованность стопроцентная. И пришлось кое-кому дежурить и по две, а потом - и более - недели подряд.
Техническая зона - это самая важная, огороженная двумя рядами колючей проволоки, с часовыми между ними, с особым пропускным режимом, территория расположения полка. Именно сюда ведет одно из ответвлений бетонки, пролегшей по Забайкальской тайге. Бетонка разделяет техническую зону на две части - левую и правую. Слева - две стартовые позиции, именно с них, в случае поступления приказа, должны стартовать ракеты. Между стартовыми позициями - длинные, обвалованные, замаскированные под местный пейзаж подземные сооружения. В одних - емкости, соединенные со стартовой позицией подземными коммуникациями. В емкостях хранятся компоненты топлива, пары их бурыми облачками через дренажи временами вырываются на простор, и человеку весьма нежелательно ощутить их запах. В других сооружениях - люди со всякой техникой, оборудованием, приспособлениями. А также командный пункт, соединенный со стартовой позицией подземным ходом - потерной. В потерне - хитросплетения проводов, кабелей, трубопроводов для обоюдной связи операторов пункта управления с системами ракеты.
   Справа от бетонки - огромное здание монтажно-испытательного корпуса - МИКа. Сюда с шестой площадки поступают отсеки ракет. Здесь их стыкуют, соединяют в единое целое,    проводят    горизонтальные    испытания    и хранят, подготовленные к транспортировке на стартовую позицию. Две ракеты на установщиках и две - на ложементах.
   И еще одна организация расположена на технической зоне -РТБ. Ремонтно-техническая бригада. Командует ею майор Репринцев. Это совершенно независимое подразделение, даже номер войсковой части у них свой. Их территория, находящаяся внутри технической зоны, отгорожена от нее своей колючей проволокой в два ряда. В их сооружении хранятся и обслуживаются, а при необходимости пристыковываются к ракетам головные части. Для учебных ракет это конические емкости с песком, для боевых - атомные бомбы. Офицеры РТБ держатся от всех особняком, комнаты в общежитии у них - за перегородкой, но люди есть люди, контакты неизбежны. Называют их просто - головастиками и поют то ли шуточную, то ли обидную песенку: «Папа служит в РТБ - ну и так далее».
   Жилая зона войсковой части - это как придаток к технической зоне. На ней расположено все остальное: штаб, солдатские казармы, общежития для офицеров, учебные корпуса, автопарк, столовая, клуб. Все в аккуратных одноэтажных зданиях, окружающая природа с ее елочками-сосеночками сохранена, для непосвященного - ну прямо санаторий! Но вот поступает сигнал и санаторий, как потревоженный муравейник, оживает. В этом весь смысл и нашего существования здесь, «вдали от желанной, большой земли», и существования всего, что построено вокруг. Чтобы РТБшная головная часть в какой-то момент могла оказаться над головой какого-то несговорчивого дяди за океаном. А заокеанский несговорчивый дядя, в свою очередь, готовит такую же штуковину для этого дяди. Как в детстве, когда два задиристых петуха что-то не поделили:
   -Иди отсюда, а то...
   -А то что будет?
   -А то как дам!
   -Ну дай, попробуй! Сам получишь!
   И смотрят друг на друга, оценивают, у кого сил побольше и кулаки пострашнее. Стоит ли выполнять свою угрозу.
   Взрослые политики - те же задиристые пацаны, только уже в ином масштабе. И грозят друг другу, и всерьез готовятся, если вдруг решат, что можно «как дать!».  Вот этой РТБшной штуковиной. А ракета - фактически это и не оружие вовсе. Она только разгонит навязанную ей головную часть до нужной скорости, а сама шлепнется тут же, в своих пределах.
Вот и заступают на боевое дежурство военные люди. Чтобы далекие отсюда наши высокопоставленные дяди могли неустрашимо кому-то сказать: «Как дам!».

Капитан Мацаев
   Когда капитана Мацаева третий раз подряд назначили в дежурную смену, он, кисло улыбаясь, пошутил, что он теперь рекордсмен в этом деле и может даже гордиться за оказанное доверие. И, как в песне поется, жене передал он прощальный привет - через капитана Лебедева, живущего по соседству. А вместе с приветом и зарплату, которую он получил вчера.
   - Зато никаких конфликтов, даже самых маленьких, у меня с женой за это время не произошло. А вы можете этим похвалиться?
   В боевых расчетах полка попрежнему некомплект офицеров, и это трудно поддается объяснению. Ведь там, в высших институтах, наверное, обоснованно подсчитали, сколько для выполнения каких работ требуется исполнителей. Вряд ли там могли допустить большее, чем требуется, их количество -финансисты на страже, они не допустят потратить лишнюю копеику. Значит лишних людей не запланировано. Значит, в полку количество личного состава должно точно соответствовать штатному расписанию. А у нас постоянный некомплект, объем же работы остается прежним, никто его нам не уменьшит на недостающее количество исполнителей - это невозможно. А качество работы должно быть на том же высшем уровне, ведь мы же, в конце концов, не болты с гайками изготовляем! Что, в армии мало военнослужащих? Тогда почему же, например, не успел еще уволиться наш старый начальник штаба майор Зуев, как тут же откуда-то примчался на его место другой - майор Столетников?Вот и приходится нам, младшему офицерскому составу, жертвуя не такими уж частыми своими побывками в семье, продолжать выполнять возложенную на нас боевую задачу -стоять на страже мирного труда советских людей. И ждать ¬может, пришлют когда-нибудь кого-нибудь, чтобы и в самом деле войти в намеченный график работы - неделя дежурства, две недели недежурства. А пока...
Готовится очередной приказ о заступлении следующей смены на боевое дежурство. И в нем четвертый раз подряд фигурирует фамилия капитана Мацаева.
   -Ну куда нам деваться? - в обычной, непринужденной обстановке говорит командир части полковник Кузнецов. -Сколько мы просим и у дивизии, и у корпуса: решите вопрос,пришлите людей, положение тяжелое. Там только обещают. А сейчас у нас трое в отпуске - это еще за прошлый год. Да двое в госпитале. Завтра вот еду в Москву, вызывают в управление, может, попутно удастся хоть как решить этот вопрос.
   -Ничего, Родина меня не забудет, - опять шутит Иван Петрович. А что ему остается? Он понимает, что сейчас, в данный момент, заменить его некем.
   Уехал полковник Кузнецов, оставил вместо себя Столетникова. А на неделе солдат из отделения капитана Мацаева при проведении регламентных работ утаил часть отработанного спирта, выпил, опьянел, да в таком виде и попался. После смены с боевого дежурства капитану Мацаеву ВРИО командира полка майор Столетников объявил выговор. За плохое воспитание подчиненных.
   -Да, Иван Петрович, Родина вас не забыла, - сочувственно сказали мы ему. А он в ответ только согласно покачал головой.

Таисия Селезнева
   Это был обычный весенний солнечный день, обычное построение полка, обычные слова командира перед строем, обычное их восприятие подчиненными. Так бы оно все и продолжалось обычно, но тут из боковой двери одноэтажного здания, где вход в солдатскую лавку, появилось чудо. Чудо женского рода. В цветастом платьице и белом переднике, на все сто процентов отвечающее самым строгим запросам заядлых ловеласов, что фигуркой, что мордочкой, чудо несло в руках большую кастрюлю. Не обращая ни малейшего внимания на десятки воткнувшихся в нее вспыхнувших взглядов, более того -отвернувшись от них, чудо поставило кастрюлю на землю и наклонилось   к  ней.   Всеобщее   «ох!»  -  одно мгновение, недоуменный взгляд командира, возбуждение, смех, команда «Разойдись!» - вот так появилась в войсковой части буфетчица Таисия Селезнева. Все давно уже говорили, что пора открыть буфет в части, помещение для него - комнатка рядом с солдатской лавкой - пустовало вот уже более полугода. Все не находилось подходящего человека, и вот совершилось.
   Захаркин тоже человек, он, может быть, не лучше других, но и не хуже. Красивое он тоже замечает и уверен, что оно, красивое, для того и существует, чтобы его замечать и им любоваться. Увидев это прекрасное создание с кастрюлей, он сразу понял, что в буфете ему неплохо бы что-нибудь купить. Просто купить - и все. Булочку какую-нибудь, давненько он не ел булочек. Но тут же и другое понял, что так сразу это не получится, подобное желание, наверное, появилось и у других, и там теперь будет много народа. Поэтому торопиться туда не надо. Но не удержался, к вечеру заглянул в открывшийся буфет. Глянул поверх голов - да, хороша! - и ушел.
   За булочкой зашел только через три дня. Перехитрил всех, выбрал момент, когда все были на занятиях. Но не оказалось булочек в буфете.Да и не нужны они ему были, если по правде. Зато была она, и смотрел он на нее, и говорил всякие слова, и улыбался ей, и она ему улыбалась, и никто им не мешал. А потом был именинником до самого вечера - пока не приехал домой.
   Как бурлит в пробирке кислота, когда в нее попадает кусочек цинка - Захаркин помнит это со школьных опытов по химии, так забурлила войсковая часть с прибытием буфетчицы. Первые дни только и разговоров, что о ней.
   -Вот это девченка, высший сорт! - говорили одни.
   -Да ничего в ней хорошего! - лицемерили им в ответ другие.
   -Видел, видел, как у тебя глазки разгорелись! - подзуживали третьи. - Ой скажу твоей Катьке!
   -Что там за выдра у вас появилась? - спросила у Захаркина жена. Ну вот, дошел слух и до нее.
   -Да ничего особенного. Буфетчицу наконец-то прислали, -как о мелочи жизни отвечал Павел. Он и в самом деле убеждал себя, что ничего особенного, во всяком случае, для него, эта буфетчица не представляет. Он женатый человек, у него есть сын, а это главное, все же остальное - только приложение к этому главному. Ну хороша эта Таиска, это правда, приятно на нее смотреть - так что из этого?
   Он так думал. Но почему-то, когда вскоре оказался в дежурной смене, вечерком зашел в клуб. Почему? Да нипочему. Просто так, пройду, мол, посмотрю, все равно до отбоя далеко еще, а друзья-товарищи в общежитии занимаются кто чем -читают, болтают, гоняют в преферанс - о, эти будут сидеть до глубокой ночи. А я вот лучше прогуляюсь. Конечно, Дубовицкого - начальника клуба - сейчас, скорее всего нет, ну и что же...
Двери в комнаты, где хранятся музыкальные инструменты, всякое клубное оборудование, закрыты. Захаркин слышал -Таисию поселили в одной из них. Не выделять же ей, холостячке, место в общежитии, где одни мужчины! Так что она где-то рядом, но что ему до этого! Правда, почему-то как-то волнительно. Дошел до зрительного зала, повернул назад. Слава Богу, все нормально, тихо, спокойно. Уж вот он, и выход из коридора. Но тут дверь, самая последняя, открывается...
   Он зашел туда. Не как мужчина к женщине, а как старший товарищ, как официальное лицо. Неудобно ведь грубо отказаться, когда тебя так приветливо приглашают. Зашел и действительно сумел быть официальным, но приветливым товарищем. Сидел на единственном стуле, а она - на кровати, расспрашивал ее о жизни. И был весьма доволен собой, мол, ничего страшного не происходит, я просто разговариваю, мне интересно, и ей не скучно - ну что в этом плохого? Я этим никому не изменяю!
   А потом она оказалась у него на коленях. «А это уже измена?» -промелькнуло. Но оправдалось: «Нет, пожалуй, еще не измена, хотя уже выходит за позволительные рамки». Так, быть на стороже, ничего лишнего не допустить! Но вот ее глаза, ее губы - совсем рядом, все ближе, и он вдруг замечает, что и сам привлекает ее к себе и обессиленно признает: все, побежден! Слышишь, Люська! Я тебе уже, кажется, изменяю! Я не хочу этого, но я не могу иначе! Но Люська-уже вот она, перед глазами. Грозная, взлохмаченная. И еще мелькает мысль: а если кто зайдет? А вдруг, пока я здесь, там объявили тревогу?
Встает, поправляет гимнастерку.
   - Извини. Я на службе. Надо идти.
   Она понимающе смотрит на него, и уже у самой двери -целует! Вот зараза. Ну попробуй, уйди тут!
   Ушел. И облегченно вздохнул. Но все же интересно, изменил он жене или нет? Ничего ведь такого не произошло. Но, подумав, признался: да что там юлить! Измена состоялась!! Но удивительно -ему приятно! Ему одному досталось это сокровище!
   А вскоре было то утро, когда автобус, собирая офицеров на службу, остановился у дома Ковалева, и увидел Захаркин - из дома вышли двое. Генка и с ним - она, Таиска! Вошли в автобус, как будто так и должно быть, сели вместе на свободное сидение. Разговор в автобусе , что был до этого, вмиг оборвался и стало как-то неправильно тихо. У Захаркина дух перехватило. Вспомнил он: от Генки недавно ушла жена. Но Таиска то, Таиска! Как это она может! Она что, забыла, кого целовала? А потом обрадовался: ну и хорошо! Баба с воза! Было у него с нею что или не было, но уже не будет! И можно продолжать спокойно жить.
   P.S. Забегая вперед.
   А потом пошло-поехало.   Слухи о похождениях Таисии Селезневой становились все шире и упорней. То чьи-то жены приходили к командиру, жаловались на нее. То будто  у солдат чуть ли не график очередности свиданий с ней составлен. То будто бы командир вызвал ее на беседу, а она ему ответила: «Ну что же мне делать, если я без мужчины не могу?». При встречах с Захаркиным она была приветлива и уважительна - может быть, он оказался не таким «кобелино» как другие, и она это ценила. Но слухи о ней, повидимому, были не безосновательны, и в конце концов начальник режима майор Цикулин с ведома командования, под предлогом что они поедут в Читу за товаром, вывез ее за пределы периметра и, хорошенько отругав, высадил из машины. А буфет присоединили к солдатской лавке.
Через два года Захаркин встретил ее на десятой площадке, куда единственный раз приехал по служебным вопросам. Она везла легкую детскую коляску, в которой сидело, болтая ножками, кругломорденькое маленькое чудо. Встретились как старые добрые знакомые, постояли, поговорили. Она замужем, муж - не генерал и не полковник, а старшина-сверхсрочник. Живет вполне хорошо, не работает, но все имеет.
   - А... Ребенок... Чей? - не мог не спросить Захаркин. Она посмотрела ему в глаза и - с некоторым смущением:
   -По правде?
   -Конечно.
   -Не знаю.
   -А как муж?
   -Думает, что его. А уж как там, верит или нет, это его дело. Вот так, Паша, у меня все сложилось. Но ты постарайся плохо обо мне не думать. Теперь у меня семья, и это для меня главное.

Улыбка капитана Паламарчука
   У капитана Паламарчука горел дом. Его жена, поставив в коридоре на керосинке, «на маленьком огне», как говорила она потом, что-то разогревать, «на минутку» ушла к соседке. Как уж оно получилось, но огонь выскочил из предназначенных для него фитильков, перебрался на простор и пошел искать себе другую пищу. А ее было достаточно - шторы на окне, одежда на стене, бидон с керосином на полу, сухие бревна стен и доски потолка. Паламарчучка, увидев, как из открытой двери стали вырываться языки пламени, подняла крик. Сбежались люди, в основном женщины, попытались ведрами затушить огонь, но где наберешься столько воды! Из колодца быстро не натаскаешься. Какой-то смельчак через окно заскочил в дом и начал выбрасывать оттуда уже тлеющие вещи. Друг за другом вылетали дымящиеся стулья, одежда, скатанные в рулоны ковровые дорожки. Они коробились, дымились, и было как-то дико видеть и понимать, что вот это все добро, которое не так просто было приобрести, вдруг стало хламом. Огонь разгорался, все стали кричать, чтобы тот, кто в доме, поскорее вылезал оттуда, и вскоре он действительно выскочил через окно, закрывая руками лицо и задыхаясь от кашля. Это был Витька Кмитов, сын местного лесника. Его подхватили, подвели к ведру с водой, непрерывно ругая - зачем так рисковать? Каждый мысленно пережил эту жуткую картину, что вот тут, на глазах у всех, мог заживо сгореть человек. И ради чего? Ради вот этого дымящегося барахла? А Витька нервно улыбался, плескал на себя воду, дрожащими руками размазывая черноту по лицу. Вскоре дым из окон повалил густыми клубами, вдруг раздался взрыв - понятно, это огонь добрался до охотничьих боеприпасов Николая Петровича, и пламя тут же мгновенно охватило весь дом. Из части сообщили, что выехала пожарная машина, но пока она преодолевала двенадцатикилометровое расстояние до села, тушить было уже нечего. Ни дома, ни вещей Паламарчуков не стало. Прибыла «скорая» с медбратом. Паламарчучку отвели к соседям приводить в чувство. А вскоре на командирском «бобике» приехал и сам Николай Петрович. Стоял, смотрел как в никуда, и лицо его было черно как эти обгоревшие бревна.
   На офицерском собрании все единодушно согласились помочь Николаю Петровичу, сброситься кто сколько может. Только Римма Иванова, узнав об этом, взбунтовалась и кричала на все село своему лейтенанту Коле:
   - Не дам ни копейки! Видел, какое у него было богатство? Тебе и не снилось! Вот и пусть теперь поживет так, как мы!
   И не внимала она словам, что Николай Петрович служит уже больше десяти лет, а ее Коля только в прошлом году выпустился из училища. А Коля стоял, часто-часто моргал и глупо улыбался.
   В офицерском общежитии погорельцам выделили комнату, и три месяца, до самой осени, жили они там. А в октябре, во время «великого переселения» семей офицеров из Шебартуя в наконец-то построенный дом на «десятой-а» площадке, получили там квартиру. Из дивизии выделили денежную помощь, прошло время, беда отдалилась, и вскоре вновь появилась улыбка на лице Николая Петровича.

Римма
   Лейтенант Иванов в часть прибыл вместе с группой таких же, как сам, выпускников военных училищ. И вот уже год вместе со всеми, как требует Устав, стойко переносит тяготы и лишения военной службы. Вообще-то, в его внешности геройского мало, встретишь в «гражданке» - никогда не подумаешь, что это военный человек, тем более - офицер. Почти девичье лицо, не знавшее еще прикосновения бритвы, припухлые губы, постоянная улыбка при общении с кем либо. Вежливый, всех понимающий, ни на что не претендующий. Склонный временами в поисках истины пофилософствовать.
   Жена его Римма - полная ему противоположность. На полголовы выше, решительная, все знающая, безаппеляционная, она, скорее всего, и Колю женила на себе. Его она, на сколько позволяла служба, превратила в домоседа, а сама была как вольный казак и поступала как ей было необходимо, насколько позволяло воспитание. А оно позволяло ей многое. И рюмочку не обойти десятой дорогой, и беседовать на любую тему, не избегая крепеньких словечек, и привлечь кого-нибудь к своей полной груди, в общем, популярность у Риммы была невысокая. Но однажды о ней заговорили, и не только в пределах воинской части.
   Воскресенье. Выходной. Теплый солнечный рассвет -благодать и душе, и телу. Так хочется, наконец, понежиться в постели! Но не получится. Потому, что сегодня не просто воскресенье, а великий праздник демократии. День выборов в Советы разных уровней. С шести утра на все село гремит духовой оркестр. Хочешь, не хочешь, а просыпайся и наполняйся торжеством, важностью сегодняшнего события и, не откладывая на потом, иди голосовать. Еще вчера на совещании замполит капитан Баландин, уже не в качестве инструктажа, а как бы в дружеской беседе, попросил всех проголосовать пораньше -зачем, мол, мучить избирательную комиссию, там ведь тоже люди, им тоже хочется домой. Все понимают - и самому замполиту нашему хочется пораньше отрапортовать об успешно проведенном мероприятии, о стопроцентной явке избирателей. По иному в войсковой части и быть не может, иначе - ЧП. Отрапортовать и спокойно пойти отдыхать. Замполиты - они ведь тоже люди.
   И вот с восходом солнца потянулись люди на избирательный участок в солдатский клуб. Есть и личный интерес у ранних избирателей. Так или иначе, там, на участке, конечно же, будет организован буфет. Такова традиция. Возможно, колбаску какую завезут, маслице, конфеты, печенье. Или еще, какой дефицит. Неплохо бы к празднику приобрести. На всех там, конечно, не хватит, но кто раньше встает, тому... В общем, может, что-то и достанется. Но буфет - это так, попутно, а главное - люди идут голосовать. Выбирать одного из одного.
Село постепенно просыпается. Тут и там - веселые голоса.
   -Ну как, отдали голос?
   -Отдали. Себе чуть-чуть оставили. И опять - как обычно:
   -Ну приходите к нам.
   -А кого делать?
   -Чай пить.
   Обычный Шебартуйский диалог.   После чая дома не сидится. День, как по заказу, теплый, солнечный. Село оживает.
   К дому Ивановых подъезжает командирский «Газик». Из него выскакивает Баландин и быстренько скрывается за Колиной дверью. Это интересно - что такого совершил Коля, в честь чего такое ему внимание. На улицу доносится шум, голоса, а вскоре дверь открывается и на пороге появляется Баландин, а следом за ним - Римма.
   -Нечего мне думать! - кричит она. - А то, если нам что надо, до вас не достучишься, а тут, видите ли, сами явились! Не пойду голосовать, хоть убейте! Имею право!
   -Николай, подействуйте на свою жену! - раздраженно бросает Баландин вышедшему следом Коле Иванову.
   -Я подействую! Так подействую, что не захочется! - Римма, подбоченясь повернулась к мужу. А он стоял и жалко улыбался.
   Баландин сел в «Газик» и уехал.
   -Молодец, Римма! - возле дома Ивановых уже начали собираться люди.
   -Хоть одна высказала правду!
   -Оно-то так, - задумчиво протянул Николай Пантуз. - А что теперь Коле будет?
   Пантуз - старший лейтенант, в часть прибыл из Сретенска. Там, по его словам, в поисках справедливости, повздорил он кое с кем, да и вылетел из партии с позорной формулировкой - за моральное разложение. И сослан в Нерчинск. Кто знает, что там действительно произошло, но здесь, в части, это был порядочный, всем бы быть такими, человек.
   Вновь появился «Газик». Из него вышли командир части полковник Кузнецов, вновь капитан Баландин, а с ними - двое из избирательной комиссии с переносной урной для голосования.
   -Вот это да! Обслуживание прямо на дому!
   Через несколько минут все повторилось - вся четверка так же быстро вышла из дома, а вслед им неслись грозные слова Риммы. Она так и не проголосовала.
   ...Через восемь лет Иванов наконец-то стал старшим лейтенантом. Капитанская должность в обозримом будущем ему не улыбалась. А Римма от него давным-давно ушла. Прилепилась к прикомандированному в часть заводчанину-доработчику ракеты и укатила. Еще одну судьбу калечить.

Ноябрь 1964 года
   События трех дней прошлой недели - они не забудутся. Итак, стук в окно - тревога! Полусонные лица офицеров, прорезающий темноту свет фар автобусов, убегающие назад верхушки сосен на фоне неба. И вот слева - свет окон штаба части и солдатских казарм, но автобусы на полной скорости пролетают мимо, и становится ясно - нас везут к технической зоне. Сон улетучивается - в чем дело? Впереди КПП, там нас высадят, может, что удастся выяснить? Но ворота раскрыты настежь, и автобусы с ходу влетают на техзону. Совершенно не понятно - а как же пропускной режим? Что-то серьезное? Что? Высокое начальство? Проверка проведения комплекса непосредственно на технике? Вполне возможно. Видим - на стартовой площадке уже работает дежурная смена. Установщик поднимает ракету на пусковой стол. Мои ребята возятся рядом, готовят к установке ПЩС. Командует Вилисов. Молодец солдат! Не ошибся я в нем. После того, давнего разговора о самоволках в Нерчинске - ни одного замечания! И солдаты его уважают, признают за ним первенство. Я на него могу положиться как на сержанта Наумова. Но Наумов уволился недавно, вместо него прибыл Зенков, и ракету он толком еще не освоил.
   Выскакиваем из автобусов, бежим на свои места. У стола хлопочут стартовики, стяжками фиксируют ракету. Она уже вертикальная. Я смотрю на нее и замираю. Ракета... БОЕВАЯ!
Влетаю в КПУ. Там Колегаев.
   -Какая задача поставлена?
   -Спокойно. Скоро объявят. - Снимает ларингофон и тихо:
   -Двадцатиминутная готовность. Идем на пуск.
   Мороз по коже - этого нам только не хватало! Боевой пуск. Это не то, что было до этого. Сколько мы их учебных проводили? Но там-то мы знали, что ничего никуда не полетит, и даже если что и напортачим, нас поправят. А тут... Ракета должна уйти со стола в точно назначенное время, и сейчас там, на самом ее верху, не весовой эквивалент головной части, как прежде, не болванка с песком, а мощнейшая ядерная бомба, пристыкованная РТБшниками  майора  Репринцева.   Да,   нехорошие события разворачиваются. Но стоп! Долой эмоции! Забыть все, работать как в обычном режиме! Занимаю место у пускового стола, подключаюсь к связи, докладываю: «Двадцатый к работе приступил!». Включаюсь в работу, следуют знакомые операции, одна за другой, как и учили, как и должно быть. В наушниках -четкие команды, доклады. Ни слова лишнего, как случалось при учебных комплексах.
   Я удивляюсь и завидую майору Колегаеву. Сколько операций, сколькими специалистами-стартовиками, электриками, наводчиками, заправщиками, двигателистами выполняется при подготовке ракеты, и все должно идти четко, строго по графику -как он с этим справляется? Я только со своим отделением работаю, и то, признаться, случаются проколы. А ответственность у него какая, ведь даже осознание ее, пусть неявное, подспудное, и то может выбить из колеи. Но он четко руководит всеми работами из КПУ, отдает команды, принимает доклады. Конечно, перед ним на столе раскрыт график, но мне, например, и он не помог бы, не хватило бы времени смотреть и туда, и сюда. А Колегаев, значит, так изучил его, что график для него - лишь подручный материал. А на соседнем старте этими работами руководит майор Чукичев. И оба они, как и многие другие офицеры полка, не так давно прибывшие из других родов войск - пехотинцы, танкисты, артиллеристы, моряки -переучились, стали классными специалистами-ракетчиками. И сегодня мы уже выполняем реальную боевую задачу.
   - Первый! Я двадцатый! Двадцатиминутную готовность занял! - докладывает Безобразов. Его срочно отозвали со сборов, он прибыл, с ходу включился в работу, и я облегченно вздохнул. Теперь я двадцатьпервый, вернулся на свое место. Да и вдвоем легче, чем одному.
Такие же доклады поступают от всех отделений и расчетов, и вот уже Колегаев докладывает командиру части о выполнении задачи. Все! Первый этап пройден, ракета к бою почти готова. Она еще пустая внутри, но ко всем ее горловинам подстыкованы шланги, заправочные агрегаты заполнили стартовую площадку. Поступит команда - и заработают их насосы, буквально вплевывая в баки ракеты компоненты топлива, к ее собственным десяти тоннам веса добавится сто тридцать тонн жидкости ¬горючего и окислителя. И то, и другое - неимоверная гадость, придуманная и сотворенная человеком. Горючее - НДМГ, несимметричный диметилгидразин - яд. На воздухе дымится и воняет, вдохнешь - останешься без легких. Окислитель - азотная кислота АК-27И. При соединении они самовоспламеняются, бурно сгорают, уничтожая друг друга и образуя большое количество газа. Вот он-то, газ этот, и толкает ракету вперед, вырываясь из камер сгорания.Но пока команды на заправку нет, и стоит она устремленная в небо, ждет. Из-за обвалованных сооружений таким же зеленым двухступенчатым карандашом возвышается ее сестра. Там на второй стартовой площадке работает группа майора Чукичева. И видится: не только мы, а вся страна ощетинилась колючками ракет, нацеливая их на невидимого заокеанского дядю в не нашей военной форме. А заокеанский дядя в не нашей военной форме точно так же готовит подарок на наши головы, и он не промахнется. Он знает, где у нас что расположено - полковник Пеньковский сделал свое предательское дело. Если начнется, то кто кого первее? Мы их? Или они нас? Или взаимоодновременно? Так что же, третья мировая - она уже почти реальность? И мы у ее истоков? Политики! И наши, и не наши! Ну неужели нельзя договориться?
   Уже сутки мы не уходим с боевых постов. А как уйдешь? Команда может поступить в любой момент. Солдат по очереди отпускаем в сооружение отдыхать. Сами находимся на стартовой позиции. Кое кто умудрился прикорнуть в КПУ. Кто сидя, а кто и прилег прямо на бетонном полу. Безобразов и мне предложил пойти в укрытие немного отдохнуть, но я не пошел. Знаю, что ничего у меня не получится. В глазах - как спички вставлены, в ушах - нашествие песен. Поются себе без моего участия, я их только фиксирую. Кончится одна - начинается другая. А каково сейчас заправщикам? Они, бедняги, одеты в свои спецкомбинезоны - прорезиненные у одних и плотные суконные у других. Да еще в противогазах. Им не позавидуешь. На прошлом комплексе, когда отрабатывалась подготовка ракеты в условиях применения противником оружия массового поражения, все мы были одеты в средства индивидуальной защиты. Они тоже из резины. Так через тройку часов, когда их сняли, оказалось - все нижнее белье хоть отжимай, а из сапог-чулок вообще выливали воду...
Двое суток позади. Команды на заправку все нет. Значит, где-то кто-то что-то думает? Это правильно. Дров наломать можно столько - потом не расхлебаешь. Мы сидим в КПУ - Колегаев, Васильев, Бачериков, Дельцов, Безобразов, Косаренко. Я иногда прилягу, заставляю себя хоть чуть-чуть отключиться - нет, ничего не получается. Песни в ушах закончились, голова как ватой набита. И у всех вид плоховат. Дельцов иногда пытается выдать какое-нибудь подобие шутки, но у него не очень получается, никто не реагирует, и он замолкает. Ну что же они там, наверху, заглохли!
   Третьи сутки. Еще не успела отъехать полевая кухня, неплохо таки поддерживавшая наши силы, из громкоговорителя на стене КПУ послышался шорох, и вот - серьезный, почти торжественный голос командира части полковника Кузнецова:
   - Внимание командирам групп! Отбой тревоги! Отбой тревоги! Всем подразделениям перевести технику в исходное состояние!
   И тут же ожила шлемофонная и телефонная связь, передавая приказ командира вниз по цепочке, вплоть до последнего солдата. Все, ура! Войны не будет! Ракету перевести в исходное состояние -это красота! Хотя работы - на целый день. А мы такие уставшие. Эх, запустить бы тебя, наша ненаглядная, в пустыню куда-нибудь, в пески, да и дело с концом, и пошли бы мы по домам. В океан не надо, там рыбы и осьминоги, им тоже жить хочется. Но уж ладно, куда деваться, поработаем еще денек, все сделаем как надо.Уложим ракету на ложементики - пусть отдыхает. Головную часть отдадим РТБшникам. Вернее, они сами ее заберут. Навесное оборудование снимем, разложим по ящикам, отвезем в хранилище. Заполним формуляры, отметим сколько циклов наработал каждый агрегат. Я уже ученый, не отложу эту работу на потом. Не так давно чехвостил меня генерал Карих в присутствии моих солдат. «Почему в формуляре нет отметки о проведении регламентных работ? Чем ты докажешь, что проводил эти работы? Что мне твои пустые слова, куда ты их прилепишь?» - орал он на меня, а мне - куда деваться? Оправдываться козлячим голоском? Так перед солдатами стыдно.
Нет, не хочу больше такого - отложить до завтра, мол, сил побольше будет. Все сделаем, как положено. Но не это главное. Главное то, что стукнула-таки в голову кому-то из высших чинов трезвая мысль, и вот большая беда прошла мимо. Страна возвращается, нет, не возвращается - остается в исходном положении и продолжает жить как и все дни до этого. Значит, не зря мы здесь находимся, и это радует. Откуда-то появляются силы и ясность мысли. Что это? Второе дыхание? Ну что ж, вперед, к исходному состоянию!
Поднимаюсь на вторую ступень. Там уже Вилисов и Паршуткин. Приступаю к работе, но торопиться нам особенно не надо. Пока Косаренковы электрики разберутся со своими ШРами, мы все успеем. Заглядываю внутрь люка. Вот они, мои драгоценные элементы двигателей, и основного, и нулевого. А вот и этот злополучный восьмой электропневмоклапан, по ошибке запустивший в Тюратаме рулевой двигатель второй ступени и наделавший много бед. Сейчас все нормально. Проводим заключительные операции, закрываем люки, все, можно спускаться. Смотрю вниз. Люди-мурашки копошатся вокруг пускового стола, каждый делает свое дело. Двигателисты мои снимают навесное оборудование, раскладывают по местам. Красавин отворачивает шланг РГС. Безобразов рядом с ним. Операция эта будто бы и простая, но ответственная - ни одна пылинка не должна попасть во внутренние полости. Хотя перед стыковкой этого шланга к коллектору и производится его продувка. Интересное это зрелище, когда все триста атмосфер сжатого воздуха с грохотом вырываются из трубы коллектора, а воздух становится видимым - этакой голубовато-конической пирамидой на торце.
Я стою на площадке, она немного покачивается. Высота семиэтажного дома. Ограждение - только бы случайно не вывалиться. Внизу бетон. Если вдруг случится что-нибудь серьезное и надо будет срочно спасаться, то вряд ли это удастся сделать. Правда, теперь предусмотрен вариант спасения - вот эти наклонно спускающиеся от стрелы установщика до стоек внизу канаты. Хватайся за них и скользи аж до земли. Если во время сообразишь и если руки уцелеют. Когда два года назад в Тюратаме    при    подготовке    ракеты    к    пуску случился одновременный пролив горючего и окислителя на уровне первой ступени, а я находился на второй, то почему-то не ухватился за канат, вообще ничего не стал предпринимать, а как кролик на удава смотрел на огонь. Закончилось тогда благополучно, течь быстро ликвидировали. Так что канаты эти...
   Домой мы попали уже поздно вечером. Три дня и две ночи повышенных ощущений, содержания самих себя в повышенной боевой готовности. Я доволен, что выдержал, но что-то тут не так. Силы свои тоже надо расходовать разумно, чтобы когда-нибудь не сломаться на полпути. Это надо впредь учесть, ведь кто знает, в какие ситуации еще придется попадать.

Майор Столетников
   Настали для меня тяжелые времена. Я отдежурил две недели подряд и через неделю снова заступаю, скорее всего, опять на две недели. И все из-за того, что у моего начальника старшего лейтенанта Безобразова первый разряд по лыжам и он больше бывает на сборах, чем на службе. Даже когда нет снега. Вообще-то на работе я прекрасно обхожусь и без него - сержант мой, Зенков, отлично уже усвоил свои обязанности, солдаты освоили взаимозаменяемость номеров расчета, так что работать можно. Но вот дежурить... В общем, вместо недели дежурства и двух недель недежурства я имею зеркальное отражение две недели дежурства и неделя недежурства. И вдруг среди этой недели наш новый начальник штаба, майор Столетников ставит меня в наряд. Конечно это не катастрофа. Но почему? Значит, еще двое суток «на ремень», а там - опять дежурить. До этого такого еще не было, ведь командир части приказал в наряды ставить только дежурную смену.
И вот я в кабинете у Столетникова. Он - пухленький, лоснящийся, довольный жизнью. Он мне сразу не понравился, скользкий какой-то. Наверное, по мне это видно, и он мне отвечает тем же. Но внешне мы - вежливые, воспитанные люди.
   -Товарищ майор, повидимому, произошла ошибка. Вы меня поставили в наряд на свободной неделе.
Он мило улыбнулся:
   -Да ну?
   -Нет, правда, посмотрите в график, - я уже обрадовался -конечно, ошибка.
  -А что мне смотреть? - все так же улыбается он. - Я и так знаю, что на свободной. Когда поставил, тогда и поставил.
   -Но мне же опять заступать на дежурство!
   -Ну и заступайте. После наряда.
   -Но мы же в наряд ходим... Улыбка слетела с его лица.
   -Я знаю, когда вам ходить в наряд! На то я тут поставлен, а не вы!
   -Но...
   -Товарищ старший лейтенант! Кругом! Шагом марш из кабинета!
   Я опешил, в глазах потемнело. Я знаю это свое состояние, когда явная, в глаза, несправедливость. Тогда я могу сделать все, даже распоследнюю отчаянную глупость. Я стал по стойке «смирно» и отчеканил:
   -Товарищ майор! Заявляю вам официально: в наряд я не иду! Так что заранее ищите замену. Если этого не сделаете, и на дежурство не заступлю! Ответственность поделим вместе!
   И вышел из кабинета. И тут же все рассказал сослуживцам. Они молчали. А я ушел - в лес, подальше от людей. И пробыл там весь день, пытаясь хоть немного успокоиться.
К ночи, прошагав двенадцать километров по тайге, пришел домой. Там за мной уже приходили. Столетников доложил командиру части, и они опасаются, что я что-то могу «выкинуть».
   Нет, наказан я не был. Более того, от наряда меня освободили. Только командир части, встретив меня в учебном корпусе, бросил неопределенно:
   -Бунтарь... - и все.

Прошло время, и Безобразов совсем покинул меня -поступил в академию. И, само собой, меня рекомендуют на его место. По службе я аттестован положительно, другого специалиста по двигательным установкам в полку нет. Командир части полковник Кузнецов сказал:
   -Все правильно. Хватит работать на дядю. Поработай на себя.
   И отправил представление на мое назначение начальником двигательного отделения в дивизию. А это значит - скорое продвижение по службе, и капитаном я стану во время. Дело нескольких дней - когда представление попадет на подпись командиру дивизии.
Но вот уже месяц прошел, а ответа из дивизии нет. Не ахти какая даль - четыре часа езды, не ахти какая высокая инстанция -первая с генералом во главе, а молчит солидно, как какое-нибудь столичное управление.

   Еще месяц пролетел. Дежурство, учебные пуски, отработка комплексов, наряды... Начальник штаба вносит в кабинет командиру части поступившую документацию. Тот просматривает - приказы, распоряжения, рекомендации. И вот наконец - долгожданное представление о назначении на должность начальника двигательного отделения. Он раскрывает его, смотрит на Столетникова, потом снова в документ. Оно не подписано!
Начальник штаба подает командиру следующий документ. Что это? Ага, приказ. О назначении на должность начальника двигательных установок капитана Плотникова.
   -А это еще кто такой?
   Не сумевший подавить свое внутреннее ликование майор Столетников пожимает плечами...

   Капитан Дельцов зашел в мой учебный класс, прошелся вдоль стендов, посмотрел мою работу - я монтировал новый тренажер пневмогидравлической системы ракеты - и ни с того, ни с сего, спросил:
   -А знаешь, в чем дело?
Я взглянул на него: ты о чем?
   -Ну почему тебя не утвердили.
   Откуда мне знать? Мне говорили, что сам командир части был ошарашен таким решением. Ведь он предварительно по телефону все согласовал, и никто в дивизии не возражал. После такого поворота дел он первое время что-то выяснял, доказывал, но сам, наверное, понимал бесполезность этих разговоров. Кто признает, что неправильно поступил? Кто пойдет с повинной к генералу?
   -А ты знаешь? - спросил я Дельцова.
Он усмехнулся:
   -Я давно знаю. Еще когда отправили представление.
   Еще пройдясь по классу, он продолжил:
   -Начальник отдела кадров дивизии - друг Столетникова. А этот после отправки твоего представления не по телефону с ним говорил, а лично встретился. Ну и решили, что и как.
   Я рот раскрыл:
   -А ты откуда знаешь?
   Дельцов опять усмехнулся:
   -У него друзья, а у меня что же, их нет? Утечка информации.
   Вздохнув, добавил:
   -Вот так-то! - и вышел.

   В полку плохо скрываемый переполох - исчез капитан Плотников. Вот уже седьмые сутки не появляется на службе. И дома никого. Еще трое суток - и все, даже если объявится -трибунал за дезертирство, а это значит, что прогремим мы на все ракетные войска. Поэтому командир части раздваивается - и надо бы побольше людей подключить к поискам, поспрашивать, может кто что знает, и хотелось бы, чтобы об этом знали поменьше людей.
Это не первое его исчезновение. После того, как его назначили к нам, он исчезал дважды, но оба раза через трое суток появлялся. И не скрывал, что был у очередной зазнобы, пьянствовал. Ему и незачем скрывать - скоро сорок пять, служба идет к концу, впереди только один просвет - тот, что на погонах. Из-за полного букета взысканий в личном деле. Поэтому от него избавились в авиации, воспользовавшись созданием Ракетных Войск. У нас на службе он не особенно усердствовал, хотя за эти три месяца кое-что усвоил. Он, мой новый начальник, стал моим учеником, и я вполне могу оценить его способности. Повидимому, он все же не дурак. Повидимому, личная его несобранность и обстоятельства жизни перечеркнули когда-то реальные его планы. Мы, молодые офицеры, и осуждали, и частично понимали его. После службы по вечерам он иногда заходил в комнату отдыха дежурной смены пообщаться. И понемногу мы узнали, как неудачно сложилась его жизнь. Жена, с ее вечными претензиями, полностью отравила обстановку в семье, а со временем повадилась жаловаться то командиру полка, то замполиту. Постепенно и на службе все пошло под откос. Потому, что для командования чья-то жалующаяся жена - не конфетка, и пусть она тысячу раз не права, виноват будет он. Не обеспечил порядок в семье, не умеешь воспитать единственную жену - как же ты можешь воспитывать подчиненных. Потом, когда стало еще хуже - и из партии вылетел, и с женой разошелся. И звездочку то снимали, то возвращали. Как гроза прошла. А после той грозы - вот затишье. До сих пор. Семьи нет. Службы нет. Планов нет. Живем, плывем по течению.
   -Ну что касается тебя, то понятно. Но почему же ты нашему навредил, почему согласился занять эту должность? Как собака на сене - и у тебя продвижения нет, и нашему не дал.
   -Вот тут я, братцы, виноват. Не знал, что дорогу кому-то перехожу, что у вас свой претендент на эту должность. Да, собственно, и не интересовался, все равно было. Предложили -согласился...
   И вот теперь его нет. Мы тоже волнуемся - не задушила ли зазноба какая. Все бывает.
Кузнецов вызвал к себе Столетникова.
   -Так, хватит ждать. Сейчас же езжай куда хочешь, ищи его друзей, его связи, в общем - действуй. Выручай своего протеже.
   Он уже в курсе Столетниковой деятельности.
   На исходе десятых суток Столетников привез Плотникова. Тот беспросыпно пьянствовал у одной из своих старых знакомых в Чите. ЧП по Ракетным Войскам не состоялось, только Плотникову еще раз пришлось ехать в Читу - на гауптвахту.
               Послесловие
   Подбирая материал для написания этих «Записок молодого лейтенанта», я колебался - а стоит ли в нее включать вот эти неприглядные истории, связанные со Столетниковым, Козловым,Траниным. И в конце концов решил: стоит! Ведь куда деваться, существуют же они, а порой и процветают в наших Вооруженных Силах! Так же, как и в целом по стране. И иногда такие последствия случаются от их деятельности! Так что нельзя не уделять им внимания.

15 августа 1964 года
   Мне, наверное, пора срочно сказать себе: «стоп, машина!» - с моими бесконечными идеями. Все хочется что-то улучшить, усовершенствовать. В эйфории, что действуют мои рацухи, а придуманные мною тренажеры помогают солдатам осваивать работу на технике, замахнулся на саму технику. И вот вчера -второе предупреждение: не лезь!
Первый раз это было еще весной, на горизонтальных комплексных работах в МИКе. Колегаев тогда отсутствовал, работами руководил Бачериков. Все шло прекрасно - стыковка отсеков и ступеней, соединение магистралей, электрических цепей, подача напряжения и давления на борт, проверка агрегатов и узлов. По шлемофонной связи слышны четкие команды руководителя и доклады исполнителей. И мы, двигателисты, четко по графику вели свои работы по проверке агрегатов автоматики. И вот - стоп. У нас перерыв целых сорок минут. Все работают, а мы сидим. Почему? Так положено по графику, но почему? Ищу причину - и не нахожу. У нас впереди - проверка герметичности баков. Мы же электрикам никаким образом не мешаем, можем свои работы проводить параллельно с ними! В целом тогда будет выигрыш по времени минут тридцать, не меньше! А в условиях боевых действий эти минуты могут оказаться решающими! Итак, вперед! Подаю команду на наддув баков. Раздается знакомый шум - это двести атмосфер из бортовых баллонов, расширяясь, заполняют огромные полости баков. Докладываю Бачерикову о начале досрочного испытания герметичности, и слышу уже не по шлемофонной, а по громкой связи - на весь МИК:
   - Молодцы двигателисты!
   Я доволен - работает все-таки моя головешка! Подам официальную рацуху - корректировка технологического графика. О, это же такое великое дело - на все Ракетные войска! Вот, в институтах и ОКТБ до этого не додумались, а мы тут, на месте...
Вдруг раздается - ударом по ушам - резкий, со звоном, шум, на весь зал, перекрыв все звуки. Секунда замешательства - и я понимаю: это лопнула моя рацуха. Весь надутый в бак воздух через открывшийся заправочно-сливной клапан устремился на волю - у электриков как раз по графику проверка электромагнитов этих клапанов. И вот, вместо выигрыша по времени получился проигрыш, ведь пришлось и с остальных баков стравить давление. И нагоняй - мне и Бачерикову. Но он-то мог и не знать всего, он замещал руководителя. А я то!..
   А вчера... Это был комплекс номер один - пуск учебной ракеты. Работы очень много - и в МИКе, и на стартовой позиции. Мы давно не новички, работу свою знаем, и все шло как надо. Скоро пуск, а там - заключительные операции, возврат в исходное состояние, конец работы. Но как далеко еще до этого исходного состояния! А что, если его ускорить? Ну хоть чуть-чуть. Досрочно что-то сделать? Ну вот, на закрытом кожухом ПЩС наружу торчат два вакуум-клапана. Зачем они сейчас? Они сегодня уже отработали! А при реальном пуске они вообще сгорают! Со старта я ухожу в числе последних и во время пуска нахожусь в КПУ -железобетонном сооружении тут же, в двадцати метрах от пускового стола. Время еще есть, и я решаюсь - отворачиваю один вакуум-клапан. Слышу шлемофонную связь и понимаю -скоро пройдет команда на прорыв пиромембран. А это - секунды до пуска. Бегу к КПУ и вдруг слышу:
   -Двадцатый! Нет РД-4!
   РД-4 - это мое реле, контролирует давление в баках. Оно установлено внутри ПЩС, но он-то закрыт! И вдруг до меня доходит: вакуум-клапан! Я же его снял, герметичность бака нарушена! Бегу к столу. Из пустой теперь трубки со свистом выходит воздух. Если в течение четырех секунд реле не сработает, пройдет команда на аварийную отмену пуска. А это ЧП. Не задумываясь, автоматически закрываю трубку ладонью, но воздух отбрасывает ее в сторону. Казалось бы, всего несчастные две с половиной атмосферы! Снова изо всех сил прижимаю руку к торцу трубки, но воздух прорывается и шипит. Нет, ничего у меня, кажется, не получится! Но вдруг слышу:
   -Есть РД-4!
   Бегу в КПУ. Теперь уже все нормально. Смотрю на ладонь. На ней - огромный волдырь. Все ясно. Воздух, прорывавшийся между торцом трубки и ладонью, редуцировался и отморозил мне ее. Надо же, как быстро!
   Никто не видел моей беготни по стартовой позиции. Даже Колегаев - окна в КПУ уже были задраены стальными крышками. Так мне казалось.
   -Ну что, героя тебе присвоить или под трибунал отдать? ¬вдруг спросил он меня, увидев мою руку. Значит, видел. Не стал я уточнять, каким образом. Да и не до того было.
Нет, прав был генерал Карих, хотя я до сих пор на него обижаюсь, когда отругал меня при всех моих солдатах за то, что у меня в документации не все работы отмечены. А я все время считал, что важнее - провести сами работы, а бумажки можно заполнить и потом. Нет, наверное, слишком по-панибратски стал я относиться к своей работе. Достаточно самонадеянности! И самодеятельности. Теперь только - буква в букву!

Июль 1964 года
   Привет, Валера! Ну вот и собрался наконец написать тебе более обстоятельное письмо о своем житье-бытье, о чем ты давно уже меня просишь. Раньше не получалось, все что-нибудь мешало. То служба, то домашние заботы, а то и матушка-лень, это тоже уважительная причина. Итак, начнем.
   После города-героя Нерчинска оказался я уже по другую сторону от Читы, в селе-герое Шебартуй, так оно называлось раньше, да и сейчас так называется. Только на карте ты его не ищи, не найдешь. До ближайшего населенного пункта с более-менее функционирующими советскими учреждениями -тридцать километров, и никакого транспорта туда нет, а до Читы и не знаю сколько, но добрая сотня точно наберется. Края здесь суровые, но и здоровые. Горы, перекаты, ветер в соснах, вольная ширь, край наш богатый златоносный, сказка - Сибирь - так поется здесь. Люди живут не так густо, как в Европе, но зато воздуха на человекоединицу достается побольше, да какого воздуха! Тут и курорты есть - Кука и Дарасун. И даже Тунгусский метеорит пролетал над нашими местами. Село наше запрятано в тайге, «вдали от желанной, большой земли». Вышел из дома, десять минут хода - и вот ты уже впитываешь в себя настоявшийся дух соснового леса. Грибы, ягоды, рыбалка, охота - этого вы, городские, лишены. Эх вы, бедняги! На охоту я ходил всего пару раз. Было у нас одно ружье на троих. Вот если по правде разобраться, то ведь охота - это оправданное убийство братьев наших меньших. Не поощрять бы, а осуждать ее надо. Но как же она привлекательна! Всякую мораль забываешь, находишь слова оправдания, что, мол, никуда не денешься, такова, мол, жизнь. Мне тоже дали пострелять. И такое кино получилось!
Плавала уточка в озерце. Пока я целился - она все плавала. Но только нажимал на курок, еще и выстрел не прогремел - она ныряла. Потом вновь появлялась и опять плавала, будто смеялась надо мной. И так три раза подряд. Но после третьего раза не вынырнула, сколько я ни выглядывал. Мне сказали, что она видит опасность, и слух у нее отличный. Она ныряет еще до выстрела, услышав звук ударного механизма, и, ухватившись на дне клювом за травинку, выжидает некоторое время, а потом выныривает - ей ведь дышать нужно. А последний раз не вынырнула, наверное, не выпустила из клюва травинку, не захотела быть убитой и просто задохнулась. Я представил себе эту картину, представил себя на месте этой уточки, и на охоту ходить у меня больше не было охоты. Теперь я становлюсь заядлым грибником, вот это дело мне по душе! Да и неплохая добавка получается к нашему не очень разнообразному столу. В общем, лес - это прекрасная штука. А цветов сколько здесь! Особенно саранки. Это лилии. Выросшие на свободе, они совсем не такие, как в городе - красивые, здоровые, я бы сказал -гордые. А ты знаешь, у нас в квартире и на Новый год стояли свежие цветы. Багульник. Местные научили - в начале декабря срезать и дома поставить в воду. И к Новому году они расцвели -такая красота! Мелкие сиреневые цветочки по всей веточке. А за окном - снег, мороз. Зима.Нет, лес - это замечательно! Только плохо, когда он горит. Три дня этим летом мы были в тревоге. Сначала стелился издалека горький дым, потом все ближе и ближе, и мы уже видим - не дым, а огонь охватывает деревья, они вспыхивают как-то сразу, от низа до верха. Треск, шум, на село летят дымящиеся тлеющие щепки, а дома-то у нас деревянные. Весело было, три дня не спали. Тушила вся дивизия. Один солдат сгорел вместе с бульдозером когда перегораживал путь огню. Посмертно его наградили орденом Красной Звезды.
   Живу я как куркуль - в большом бревенчатом доме, раньше такие я видел только на картинках. Правда, тепло он держит совсем плохо, зимой пришлось печку топить почти круглые сутки, зато летом в нем не жарко. Возле дома - огород. Весной я, не вскапывая его - почва легкая, песчаная, - посадил картошку. Представляешь - первый раз в жизни - сам, как путевый хозяин.Сейчас она уже отцвела, я ее подкапываю, и мы едим ее, такую хорошенькую, вкусненькую, своими руками выращенную. И я вдруг обнаружил в себе новое понятие - что частная собственность - это совсем неплохо! Тут есть над чем подумать. На зиму мы себя картошкой вполне обеспечим, да еще и останется. В магазине у нас практически ничего нет. Хорошо тем, кто живет на основной десятой площадке. У них там поселок -дровяная рядом, могут оттуда подпитываться. Да и снабжение у них, говорят, не в пример нашему. Никаких учреждений - ну там детсадика, больницы, почты, клуба у нас в Шебартуе нет. Но есть школа. Единственное двухэтажное здание, стоящее как-то особняком, возле самого леса. Как и все дома, деревянное, но бревна в нем сложены не как во всех домах, а аккуратненько. В нем остались еще следы былой роскоши - визерунки всякие на окнах, лестница с точеными перилами, остаток конька на крыше. Все потемневшее от времени, но еще имеющее вид, как иногда имеет вид старушка - бывшая красавица. И не смейся над таким сравнением, оно само ко мне пришло, лишь я только увидел эту школу. Наверное, до революции здесь жил какой-то чин. Учеников в школе мало, не набирается и на один полноценный класс, и учительница только одна, занимается с детьми разного возраста, от первого до четвертого класса. Как она там с ними справляется, как распределяет занятия, не знаю. Учительница -жена нашего офицера, майора Валькова. Ему уже под пятьдесят, а ей не больше тридцати. Серьезная, немногословная, не скажешь, что красивая, но какая-то привлекательная. Видишь, какая штуковина получается - мне почему-то приятно ее видеть. И даже ревность какая-то появляется - ну что она нашла в этом майоре? Хотя он, кажется, нормальный мужик и ей с ним, наверное, хорошо живется. Ну и в заключение этой темы: приходит соседский мальчишка-первоклассник домой и говорит родителям: «Вас вызывает учительница в школу, она хочет пожаловаться, что я хорошо учусь». Мне понравилось это его высказывание, вот и тебе его дарю, порадуйся.
   О боевой нашей работе писать не буду, не положено, а вот о быте кое-что добавлю. Мы днями, а то и сутками, неделями на службе, там не заскучаешь. А вот нашим свободноболтающимся и безработным женам чем заняться? Наверное, это не очень легко - искать, чем заполнить медленно текущее свободное время. И уже кое-кто кое-что находит. Нас успокаивают, что все это временно, вот переедем на десятую «А» площадку, там будет все. И почта, и детсад, и школа новенькая, и клуб как в городе, и даже работа. Семьи офицеров целых трех полков получат там квартиры, да и вечные перелетные птицы - стройбатовцы - тоже станут на некоторое время оседлыми. Все у нас будет. Но до этого надо дожить. А пока - на пустыре нашего села стоит дизель-электростанция, ее обслуживают три солдата. Вечерами затрещит она на все село и в домах появляется свет. От девяти до одиннадцати вечера. Четко по графику, не допуская перерасхода солярки. Один раз только нарушился этот распорядок - жена одного нашего офицера к вечеру вдруг надумала рожать. Срочно из части на «скорой» приехал медбрат - солдатский фельдшер. Спросили - сможет ли принять роды. А что ему оставалось? Говорит - читал когда-то в институте. Но ничего. Все сделал как надо, в полпервого ночи родилась девочка. А дизель еще целых полчаса работал.
Кроме офицеров, в селе у нас живут три старшины-сверхсрочника. Они прибыли сюда на год или даже на два года раньше нас, ведь они - тыл, и готовили «поле боя» для нас, передовых частей. Один - Вася Бянкин, работает на оружейном складе. О нем особо писать нечего. Второй - Иван, фамилии не знаю. Стройбатовец. Он мой сосед, живет через дорогу, но с ним мы не общаемся, а просто «здрасте-досвидания». Его я не пойму. К нему, кажется, никто не ходит, компания у него куцая: жена-потаскуха да солдат, водитель самосвала, тоже стройбатовец. Накачают эти двое бедного старшину до отключки, и все, избавились от третьего лишнего. Раньше этот водитель скромнее был, приезжал, когда старшина был на службе. А теперь, я вижу, и по ночам стоит самосвал под окнами старшины. Люди ему не однажды все это говорили, но он никому не верит. Или не хочет верить.
Третий - Петро Минко. Он ненамного старше меня, ну может года на три, но «знает жизнь», крепко стоит на ногах. Не только к нам, молодым лейтенантам, но и к более старшим офицерам относится покровительственно. Он заведует материальным складом на седьмой площадке. Что у него на складе - не говорит, а с улыбкой отшучивается: «Имеем кое-что, имеем». Но спиртного у него, скорее всего, нет. Потому, что водку себе он возит из Читы - для всякого важного случая. А для обычного использования у него «под парами» в сорокалитровой фляге имеется брага. Пригласит он к себе на праздник друзей чайку попить - и все ясно. У жен удобный случай «и других посмотреть, и себя показать». А мы за большим круглым столом, который Петру по его заказу изготовил высококлассный столяр-солдат, волей судьбы занесенный в наш полк после отсроченного призыва, до одурения дуем эту брагу, которая постоянно, не убывая, воняет у него в коридоре. Мы забываем все - и звания, и должности, и положение в обществе. И сижу я, бывало, накачанный «под завязку», а очередной тост - и вот я снова вливаю, нет, не вливаю - вталкиваю в себя очередную противную порцию этой гадостной жидкости. Организм ее не принимает, хочет отторгнуть вон, но нельзя быть слабаком. И до боли стиснув зубы, глоток за глотком отправляю эту гадость туда, в переполненную свою емкость, именуемую животом. И все делают то же, все довольны, все смеются. Громко говорим обо всем и легко решаем государственные и мировые проблемы. Как-то, веселые такие, забрели к Витьке Каткову. Хвалился он своим новеньким ружьем. Решили испытать. Испытывали довольно долго. Стреляли по бутылкам и банкам, надетым на штакетки забора. А на следующий день все получили по строгачу - ведь соседи там, за забором, наши же сослуживцы два часа просидели в осаде, боясь выйти во двор. В банки и бутылки мы не попали, но стекол в окне сосед не досчитался.
   Все, писанину заканчиваю, вон сколько уже накатал. О пьянке так подробно написал потому, что тема интересная. А по правде - собирались мы всего раза два. Или три. Без этого ведь тоже нельзя, сам понимаешь. Все, будь здоров, пиши письма, шли посылки, жду ответа, как соловей лета, как по закону привет почтальону.

Десятая-А
   В первых числах ноября 1964 года доблестные военные строители действительно сдали не дом - целый военный городок под наименованием 10-А площадка. Началось великое переселение сразу трех полков в новые пятиэтажки.
   Это был, конечно, шик. Прямо в квартире течет вода из кранов - и холодная, и теплая. В кухне электрическая плита, которую при необходимости можно топить дровами. Ванная, туалет, теплые батареи, Электричество - хоть круглые сутки слушай новости или крути пластинки. Кладовка в подвале. Это ли не рай, особенно после холодных домов, ненажерливых печек, керосинок, привозной воды и всех прочих неудобств. Рядом два магазина - продовольственный и промтоварный, дворец культуры с огромным кинозалом, кругом асфальт, и все это -среди высоких сосен. Такое было требование к строителям -поменьше навредить природе. Чтобы и маскировка, и свежий воздух, и радующий глаз пейзаж.
Захаркин доволен, Захаркин цветет. От Люськи никаких претензий! Да и какие могут быть претензии - двухкомнатная квартира, комнаты раздельные, второй этаж, все работает, чисто, светло!
   -Угловая. И нет балкона - выводит Захаркина из эйфории знакомый голос. - Ну да ладно. Проживем как-нибудь.
   Нет, ну надо же! Откуда такая необходимость - и на солнце искать пятна. И не просто искать, а радоваться, что нашлись. Эх, Люська, Люська, зря я тогда поддался твоим плаксивым словам, пожалел тебя. Упивался бы сейчас свободой!
   Сорок седьмую годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции все три полка отмечали уже на новом месте. Торжественное построение на площади возле дворца культуры, прохождение торжественным маршем, и - по домам. Целых два дня выходных!
Захаркину смотаться бы в Шебартуй, там у него в доме остался целый мешок картошки, собственноручно выращенной. Но для этого нужно поймать попутку, а где ее возьмешь, если на праздник машины из гаража не выпускают, даже стройбатовские. Оно можно бы и не торопиться, но, как на зло, после довольно теплых дней, в прошедшую ночь температура упала до минус восьми. И это бы еще ничего, картошка ведь не на улице, а в доме, мороз до нее сразу не доберется, но нужно при первой же оказии перевезти ее сюда, в подвал.
Мысли о картошке прервал стук в дверь. Ага, Косаренко.
   -Так, в чем дело, кого сидим? - прежде, чем появиться на пороге, пошел он в наступление. - Люди уже собрались, а вы что ждете?
   В самом деле, что? Еще вчера было решено, что после построения грех не отметить эти два события - новоселье и Октябрьские. Сбор у Косаренко. Обязательно будут Коля Пантуз со своей Фаей, Паневины - Вовка и Алевтина. Могут зайти еще двое - Косаренковы знакомые. Компания нормальная, должно быть весело и интересно.
   И было весело. Седьмого на первом этаже у Косаренко, восьмого - на втором у Захаркина - целый день, до самого вечера. А мороз крепчал. Девятого после службы пошел Захаркин в Шебартуй посмотреть картошку. Она стояла там же, посреди комнаты, в мешке. Взял он пару штук в руки - холодные.Постучал одну об одну - и охнул. Ну чисто тебе биллиардные шары. А дома Люська. А впереди зима. И вспомнилось вдруг то, что когда-то изучал: Что делать? Кто виноват? И выплыло новое: что будет?

Мороз и ветер
   Темная безлунная ночь. Ветер гудит в деревьях, гремит оторвавшимся где-то листом железа, швыряет в окно зарядами снега. Мороз и ветер.
Виктор сидел у пульта, и настроение у него было под стать этой погоде. Тревожное. Беспричинно тревожное. Потому, что все у него нормально. Только что он, оставив вместо себя помощника, с разводящими сменил часовых на постах. Неудобно ему перед подчиненными сидеть в тепле в караульном помещении, когда им приходится буквально выталкивать себя в эту снежную кутерьму, где порывы ветра со снегом залепляют лицо, глаза, забивают дыхание. А ведь ребятам-солдатикам приходится не просто находиться по два часа на этом бушующем просторе, а не зевать, бдительно охранять свой пост. Он вспомнил, как, будучи курсантом, а это было не так уж и давно, он вот так же стоял часовым на посту. Погода была морозная, но тихая, скрип шагов по снегу разносился не на десятки - на сотни метров. И все же поймал он «гаву». Просто так, чтобы отдохнуть, прислонился лбом к двери склада, да, видать, вот так, стоя, и задремал. А очнулся, когда метрах в десяти от себя услышал скрип шагов - к нему шел сержант-разводящий, а чуть поодаль стояли часовые с других постов и проверяющий - дежурный по части. После уже, в казарме, хохотали его друзья-однокашники, рассказывая всем, как они, издалека заметив неподвижно стоящего в интересной позе часового, сначала встревожились -живой ли. Хотели быстренько подбежать, но капитан, проверяющий, остановил: а вдруг этот часовой, если спит, испугается, да и перестреляет всех. Послал одного сержанта, иди, мол, да смотри, не испугай. Обошлось тогда.
   -Вы что, спите? - спросил сержант, подходя.
   -Да нет, что вы. Разве стоя уснешь. Подошел проверяющий.
   -Почему не окликнули, как положено по Уставу?
   -Виноват. Потому, что я вас издалека узнал.
   Получилось, что нарушение не такое уж и большое - не окликнул «Стой, кто идет?». Но лучше это, чем признаться, что прикимарил. Ну ругнули его при подведении итогов, ну посмеялась рота с него. А так бы мог и на «губу» загреметь.
   Сегодня нарушений не было, все часовые, несмотря на непогоду, действовали правильно. Сейчас в караулке тишина. Помощник отдыхает, через пару часов его будить. Бодрствующая смена в своем помещении бодрствует вполсилы - сидя кимарит. Остальные спят. Пульт сигнализации смотрит на него красными и зелеными огоньками, они расплываются, становятся круглыми цветными пятнами. Все спокойно, все нормально. Но отчего же так тяжело на душе? Почему временами что-то такое, нехорошее, как темная туча, накрывает его? Как объяснить ему ту, недавнюю его осеннюю «самоволку»? Как он, тогда подзуживаемый вот такой же темной тучей, мчал на чужом, взятом «прокатиться» велосипеде, по таежной бетонке. Мчался домой, понимая, что эта его самоволка - преступление, но внутренне оправдывая себя, что соскучился по семье, и за эти две недели бессменного боевого дежурства имеет он право пару минут увидеть семью. Но словно змея, исподволь, выползала из воображения, материализуясь тревожная мысль, и видел он почти наяву, что дети спят, а у жены - гость. Конечно, из стройбата. Эти так называемые военные не упускают подходящих моментов. Он гнал прочь эту мысль-змею, но она вновь и вновь выползала. И еще более неистово крутил он педали. Дома, и в самом деле, дети спали. И жена, наверное, тоже собиралась спать. Потом он ехал в сплошной темноте назад в часть, ориентируясь лишь по верхушкам елей на фоне почти темного неба. Но все равно сбивался, сваливался в кювет. И вновь выползала эта змея и шептала: «Вот, ты уехал, а он и заявился. Стройбатовец, и им теперь благодать - твоя проверка закончилась». Но возвращаться не стал. Пару раз, при свете фар встречных машин, максимально принимал вправо и слезал с велосипеда. Недавно Боря Шабанов на мотоцикле вот в такой же темноте врезался во встречный самосвал - у того горела только одна правая фара, и Боря, повидимому, принял его за мотоцикл. Своим мотоциклом и собою он сорвал бензобак самосвала и выбил задний мост. И хоронили мы его, мощного высокого лейтенанта, который мертвый еще прибавил в росте...
   За окном так же воет ветер. Холод пролезает сквозь щели окна. Виктор набросил шинель, мимоходом заметив - одна звездочка на погоне оттопырилась, вот-вот потеряется. И, главное, какая - третья, недавно полученная, старше-лейтенантская. Неужели предсказание какое? Вон Потапов в Нерчинске, три раза присваивали ему старшего лейтенанта, и три раза он вновь становился лейтенантом. А все из-за женщин. Одним они помогают взлететь, а другим - шлепнуться об землю. Ну да ладно, чему бывать...
В голову лезет этот случай с Колей Скрипченко. Точно так же был он в карауле, и вот так же, ночью, оставшись один, застрелился. Никому ни на что не жаловался, никакой записки не оставил. Говорят - наверное, на почве семейных неурядиц. Жена его, Лида, женщина вообще-то интересная. Вот так если на нее первый, второй, да и третий раз посмотришь - страшненькая, ну прямо Чита какая-то. Но потом вдруг замечаешь в ней что-то такое, притягательное, и вот она уже не Чита, а элементарно хорошенькая женщина, и тебе уже приятно видеть ее. Конечно, у многих она пользовалась успехом. И Коля - в отместку, что ли, гульнул пару раз. Это при желании не трудно - в городке три полка, да плюс стройбат, жены не работают потому, что негде, а от безделья и железо ржавеет. Мужья неделями, а то и больше, безвылазно на боевом дежурстве. Расторможенные ищущие натуры, пожалуйста, находите ответный интерес! И случается, случается...
   От этих мыслей Виктору невмоготу.
   А дома у него тепло. Жена спит и не знает, наверное, что творится на улице. Спит? А что если... Почему у них все кувырком? И стройбатовцы эти... Но прочь глупые мысли!
   Коля Скрипченко... Виктор представляет, как он, достав из кобуры пистолет, минуту смотрит на него, потом, движимый какой-то силой, снимает с предохранителя, передергивает затвор и подносит к виску. Что он чувствует, о чем думает?И вдруг замечает Виктор - рука его сама по себе тянется к кобуре, достает оттуда черный вороненный ПМ. Как завороженный, снимает он с предохранителя, медленно поднимает к виску эту отвратительную игрушку...
Становится жутко. Дурак! У тебя случится заскок - а как же тогда жить матери твоей и отцу твоему? В холодном поту бросает пистолет в кобуру. Ох, и дурак же! Потихоньку успокаивается, но невыносимая тоска наваливается как стена. И - мысли, мысли, будто это их, а не снег, швыряет в окно ветер.
   А где же ласковое тепло? Ведь было же оно, наверное, где-то рядом. Но где? Куда делось?Горечь, обида облекаются в слова. В руке - ручка, на столе -листок бумаги.
        Морозы, как прежде, трескучие.
        Тайга словно в сказке, дремучая,
        А мысли тревожные мучают:
        Где же ты, самая лучшая?
          Немало тропинок измерено,
          Ветрам грез сердечных доверено.
          Но где ж ты, мечта моя верная?
          Не встречена? Или потеряна?
        У юности чувства незрячие.
        У юности чувства обманчивы,
        Бывает, и солнечный зайчик
        Сияет, как солнце горячее.
          К свету сердца открываются
          И руки доверчиво тянутся.
          Но зайчик -он им и останется.
          Он никому не достанется,
        И снова - морозы трескучие. 
        Тайга, словно в сказке, дремучая.
        Так почему же все лучшее -
        Печальное дело случая?..
   Так же завывает ветер, так же гремит железный лист. Но тревога ушла куда-то. Осталась только какая-то усталость. Пора будить помощника...

Осень 1965 года
   Подошло время увольнения в запас первых моих солдат, первых моих подчиненных, моих товарищей. Придут на их место другие, они не хуже и не лучше прежних, они привнесут в продолжающуюся жизнь что-то свое, но оно будет уже иное.
   Сегодня сел в наш полковой автобус и уехал Николай Вилисов. Солдат, в первые дни своей службы получивший репутацию отъявленного нарушителя воинской дисциплины, со временем ставший образцовым воином. Солдат, вполне сформировавшийся взрослый человек, у которого многим есть чему поучиться. Его отношение к выполнению своих обязанностей, его рассудительность и справедливоеть, его спокойствие не могут не оказать своего влияния на окружающих. И его уважали все. Хотя был он, в общем-то, обычным солдатом, и шутки любил, и, чего греха таить, временами не отказывался от участия в некоторых мероприятиях солдатской жизни, закрытых от всеобщего обозрения, но тогда мероприятия эти не выходили за рамки шуточных солдатских традиций, не вели к гегемонии «дедов». По моему мнению, он был достоин особого поощрения. И я не удержался. Пошел к Колегаеву ходатайствовать, чтобы Вилисову в связи с увольнением в запас присвоить звание сержанта. Ну хотя бы младшего. Колегаев в принципе был не против, но... Штатное расписание не позволяет в одном отделении иметь двух сержантов, пусть даже на один единственный денек. Единственное, что можно сделать - это присвоить ему звание, так сказать, лучшего солдата. То есть -ефрейтора. Командир части поддержал нас, и когда перед строем зачитывали приказ об увольнении в запас рядового Вилисова, зачитали и приказ о присвоении рядовому Вилисову звания ефрейтор.
   -Товарищ старший лейтенант! - подошел он ко мне после построения. - Скажите, что я вам плохого сделал, что вы мне повесили эту соплю на погоны?
   Неожиданная реакция - и это вместо радости?
   -Солдат - это же... солдат! И отец мой был солдатом. За чинами не гонялся. А я теперь кем явлюсь перед родителями? Ну ладно, наверно, срежу эту лычку, когда выеду из части. А вы, салабоны, служите здесь, как положено! - неожиданно переключил он свое внимание на солдат-сослуживцев, стоявших рядом с нами.
   А перед посадкой в автобус, пожимая мне руку, очень серьезно сказал:
   -Я рад, что мне пришлось служить с вами. - И, вдруг улыбнувшись, добавил: - Ладно, так и быть, лычку я оставлю.
Вот же какое дело, чуть слезу не вышиб! Скоро подойдет срок, и других моих солдат увезет полковой автобус. Придут новые. Но эти, первые, конечно, не забудутся. В том числе и хитрый Загидуллин. И, как бы там ни было, думаю, со всеми ими мне просто повезло.

Февраль 1966 года
   Итак, решено! Я еду поступать в военную академию. Рапорт подан и подписан еще в прошлом году. Никто не возражает. Медицинская комиссия успешно пройдена - годен по всем статьям. Все хорошо, кроме одного. Если поступлю, то старшим лейтенантом мне придется быть минимум два срока, то есть, шесть лет, так как капитанскую должность у меня украли -постарался наш начальник штаба. Командир части предложил мне отозвать свой рапорт, остаться еще на год в части, и он гарантирует, что в течение этого года он добьется, что меня поставят на капитанскую должность, а потом, мол, в следующем году и в академию можно будет ехать, без ущерба для своего звания. Я не согласился. Я понимаю его - со мной ему спокойнее. Я уже стал специалистом второго класса, отлично знаю свою работу, фактически работая за двоих. Ведь Плотников, мой так называемый начальник, до сих пор является в некоторой степени балластом, мне постоянно приходится его доучивать. Хотя соображения он не лишен, но мне ясно - нет у него стимула. Уже в этом году его уволят - так зачем же ему силы тратить? Опять пьянствует, иногда не приходит на службу, а когда появляется -смотрит мне в глаза и просит прощения. И обещает. Но я от него никакой помощи давно уже не жду. Лишь бы не мешал.
   Кузнецову мне пришлось отказать, сделал я это без удовольствия, ведь командир наш - очень уважаемый человек, из тех, про которых говорят «батяня», но что я мог поделать? В мыслях я уже определился. Я ведь вижу, что наша шестьдесятчетверка, так называемая Р-16, морально стареет. Да, она заполнила временную нишу, в течение вот уже трех-четырех лет она надежно поддерживает обороноспособноеть страны, и еще несколько лет будет в строю. Но... Уже приезжали в часть представители завода-изготовителя, что-то там меняли в боевой ракете. Ведь у каждой детали имеется свой ресурс - по наработке, по времени хранения. Короче - ракета стареет. Еще через некоторое время, по мнению заводчан, лет через пять-шесть, эти ракеты, конечно, если не будет войны, будут списаны в металлолом, а на их место придут совершенно другие. Это и шестьдесят седьмая с разделяющейся головной частью, и так называемая «офицерская» восемдесятчетверка, попадающая «в колышек», и твердотопливные ракеты. Так вот, когда уйдет шестьдесятчетверка, то куда деваться мне? Переучиваться на новые? Но к тому времени военные учебные заведения уже подготовят необходимых специалистов. Так почему бы среди них через пять лет не оказаться и мне?
Конечно, уходя, я наношу некоторый вред нашей части. Кто станет на мое место? Но в последнее время обстановка несколько меняется. Наконец-то в высших инстанциях услышали наши стенания, стали присылать боевых (в смысле не штабных и не тыловых) офицеров. Старший лейтенант Куликов - двигателист с уже высшим образованием, он уже сменил капитана Лебедева во второй группе. Капитаны Мурашко и Коряко - любой из них может заменить Плотникова, с перспективой занять должность начальника группы и стать майорами. Недавно, работая дублерами на изделии ОК-1700 - заправочном макете ракеты, они сразу показали себя с прекрасной стороны, так-что вскорости могут включаться в боевую работу. А работа на ОК-1700 не менее, а даже более опасна и ответственна, чем на учебной ракете, так как заправляется она реально, реальными компонентами топлива, в полном объеме, от баков до пиромембран. Не заполненными остаются только турбонасосные агрегаты да камеры сгорания двигателей.
   Поступая в академию, есть у меня еще одна мечта - чтобы снова встретитьс с «семеркой», с космосом. А это вполне реально. Как реально и все остальное. Конечно, если в академию я поступлю. Конкурс туда очень большой. Учиться желают многие. Некоторые, может быть, даже ради того, чтобы получить возможность пять лет пожить в Москве. А что, это разве плохо? Все мы люди. И тогда и я вырвался бы из своего ЗабВО -Забайкальского военного округа, которое офицеры расшифровывают по-своему: Забудь Вернуться Обратно. Потому, что замены у нас нет. Так что достал я, где только возможно, школьные учебники, и в свободное время не иду в кино, не кручу пластинки, и как хорошо, что у нас тут нет телевидения! Сижу, учусь. И вдруг обнаружил, что мне интересно этим заниматься. То, что когда-то было скучно и не понятно, вдруг оказалось таким простым, ну почти как дважды два. Что значит - с самого начала вникнуть в суть, реально представить себе то, о чем говорит тебе учебник. А потом - как по ступенечкам - прыг-прыг, все выше и выше. И вот они, как на ладони - и логарифмы, и биномы, и графики синусов-косинусов всяких, и многое другое. Посмотрим, как оценят этот мой интерес там, в столице, в военной инженерной академии имени Дзержинского. Хочется, чтобы положительно. Так что и записки мои, начатые еще в Камышине при выпуске из училища, прекращаю. Лейтенантство мое закончилось, я уже второй год старший лейтенант. Впереди -новый период, и описания он потребует уже совершенно другого.