Эифобия

"Раньше не сложно было прикидываться умным: сиди, жуй в раздумьях губы и терпеливо молчи, не оскорбляй своим мнением собеседника. Усмешку сотри с лица, чтобы знакомые не уличили в высокомерии; не изводи попутчиков академическими знаниями, поскольку знания эти - самые ненадежные в споре, аргументы убоги и взывают к ответной мести и желанию укусить, пнуть,
царапнуть побольнее..."
 В общем, рекомендации простые.
 
 С годами молчание превратилось в привычку.
 Житейская мудрость, недовольно отмахнувшись, крадучись обошла стороной, лишь сбросив на прощание, словно с барского плеча, совет: "Не высовывайся, не говори ничего. Любым словом ты только выдашь себя с головой".

 Так, к пенсионному возрасту, Алексей Михайлович Кузьмичев утвердил себя во мнении, что незамеченным отбыть свой срок жизни - это большая удача. Даже - тихое счастье, отпущенное ему малыми порциями в равных долях.
 Равными долями были:

 а) любимая женщина, прок от которой только в том, что за ночь об ее теплую попу можно было основательно прогреть поясницу и не тратиться на всякие болеутоляющие мази и гели.

 б) привычная работа, на которой можно отдохнуть от дома, а с 9-ти до 11-ти и с 13-ти до 16-ти часов хорошо выспаться в рабочем кресле.

 в) вся терпимая и многообразная живность за окном - птички, крысы, кошки, собаки, разделившие ареал обитания с ворчливыми старушками и голубиным пометом на дворовых скамейках.

 г) телевизор.

 д) друг, который при каждом своем явлении вносил полную сумятицу в правильную жизнь Кузьмичева.
 Но, в отличие от обломовского Штольца, друг был неизлечимо нищим провинциальным поэтом.
 Болезнь поэта обрела хроническую форму после того, как один столичный журнал неосторожно похвалил его стихи, но публиковать не стал и обратно автору их не отослал.

 Что еще можно сказать о равных долях?

 Кузьмичев чувствовал друга за минуту до появления того во дворе многоквартирного дома. Обычно происходило так:
 Кузьмичев отступал от телевизора, где криминальная хроника закрывала своим героическим телом всю систему телевещания, и, терзая во рту горячий пельмень, вчитывался через окно в хронику двора..

 Горячий пельмень во рту, казалось, обязан был не позволить Кузьмичеву мгновенно погрузиться в глубокий сон. Но это лишь казалось.
 Граница между сном и бодрствованием была чисто условной. И сон был всегда в руку, только какой-то недоделанный, как и сам Кузьмичев.

 Сидя на кухонном табурете с не прожеванным пельменем, он вдруг обнаруживал себя гуляющим по двору под руку с одной своей давней знакомой, которая за годы пребывания в его снах сильно поправилась: под тяжестью живого веса живота поменяла походку, дыхание и взгляд на все худое и тонкое, включая материю и обстоятельства.

 Выгуливал в своих снах Кузьмичев давнюю знакомую не из корыстных побуждений. Все корыстные побуждения были удовлетворены четверть века назад, когда давняя знакомая только готовилась на третьем курсе ГИТИСа к звездному пролету актрисы по отечественному кинематографу, днем выстаивая в очередях на кинопробы для массовок, а ночами снимаясь возле гостиницы "Москва", где Кузьмичев ее впервые и снял. (Сказал ей тогда сакраментальную фразу: "Если хочешь быть звездой, пошевеливай п.....", а она ответила: "Ну, а если, нет п...., то сиди и не пи..и". То есть была уже образована, геометрию знала на отлично, в знаках Пи разбиралась. Гордость пыталась сохранить, но снималась всегда легко). Нужно было ей в то время постоянно практиковаться и обретать богатый жизненный опыт.

 Нет, нет, конечно, не из корыстных побуждений выгуливал он давно отзвездившуюся знакомую, если не считать корыстью его бубновый интерес. Хотелось узнать: а видит ли давняя знакомая его, Кузьмичева, в своих снах? Гуляет так же с ним, как он выгуливает ее, и в каком дворе?
 Элементарное любопытство - не больше. Потому что знал по наслышке Кузьмичев и читал в научно-популярных журналах статьи о том, как совершенно незнакомые люди в своих параллельных снах встречались, влюблялись, женились, делали детей и в один день умирали. В разных городах, даже странах проходили одновременно реальные  похороны, на которых, в одной части света вдова, вглядываясь в лицо покойного супруга страшно недоумевала; " Почему муж лежит со счастливой улыбкой на лице? Ведь она при жизни делала все возможное, чтобы подобный казус не случился", а в другой части света в это время безутешный вдовец винил себя перед гробом за то, что не успел выбить из покойной жены тайны: "Почему его чернокожие дети с монгольскими тяжелыми шторками век на хитрых индейских глазах свободно владеют тремя мертвыми языками малых азиатских народностей, когда он, блондинистый швед свой родной язык никак не может освоить прилично?..."

 Разнообразно и тонко чудит Природа-Мать-итить.

 Кузьмичев повторился: о тонкостях давняя знакомая не любила говорить, презирала худых и усохших.

 Совершали они во сне Кузьмичева променад по двору молча. Но не совсем. Знакомая мучилась одышкой: громко отхаркивалась и издавала сипящие звуки, близко напоминавшие художественный свист.
 В таком регистре Кузьмичев не мог покуситься на давнюю знакомую, даже из уважения к ее былой красоте.

 Как всегда, неожиданно объявлялся, отлепившись от стены дома, провинциальный поэт. А следом, чавкая босоножками, спешила к скандалу любимая женщина Кузьмичева.

 Друг говорил: - Время собирать осколки.
                Время разбрасывать бутылки, - и доставал из огромного, как матня бредня, кармана бутылку портвейна, а подоспевшая любимая женщина обзывала всех, даже бабушек, притихших на судейской скамье возле подъезда, нехорошими, но проникновенными словами. Отсутствие ума компенсировалось грубым крикливым натиском.

 Особенно доставалось Кузьмичеву.

 - Седина - в голову, бес - в ребро, - заводилась любимая женщина: - На старости лет решил сменить постельный режим? Я еще могла бы понять, если бы ты за молоденькими ухлестывал,  а не за этой рыхложопой развалиной. Что ты в ней нашел? Что в ней вообще можно найти? У нее же все щели заплыли жиром, куда ни сунься! И завлечь-то она может лишь старческой гречкой на руках! Не ведомо, любимый, что за болезнь у тебя гнездится в голове? Почему до сих пор умнеть не начал?

 "Зачем мне еще умнеть, когда я уже предельно умным родился?" - думал Кузьмичев ехидно, но, чтобы не распалять любимую женщину, в спор не вступал.

 -Да как ты посмел схильнуть налево? У нас же - дети! - не успокаивалась любимая женщина.

 "Какие дети? У нас нет и никогда не было никаких детей!" - хотел возмутиться Кузьмичев, но лишь испуганно  таращил глаза на любимую. С адриналином начинали впрыскиваться сомнения в кровь: " А вдруг когда-то уже успели?"
 За пять лет совместного ведения домашнего хозяйства мог Кузьмичев где-то и недоглядеть, забыться? Это ведь, как по малой нужде сходить - когда припрет или - на всякий случай, чтобы потом не приперло.
 Хотя, случаев "секаса" этого можно по пальцам одной руки пересчитать.
 "Надо спросить у любимой женщины: "Сколько лет  старшему ребенку?" А возраст среднего и младшего можно вычислить по памяти, вывести из квадратного корня или простым алгебраическим уравнением с одним неизвестным".


 Вот, с такими ужасными сомнениями Алексей Михайлович обычно и просыпался, сидя на кухонном табурете с не дожеванным пельменем во рту и залитым  слюной подбородком.Дожевывал, глотал, поднимался по частям, шел открывать дверь.

 За дверью нетерпеливо топтался провинциальный поэт. Выудив из огромного кармана бутылку портвейна, друг извещал:

 - Время собирать осколки
   И время собирать бутылки.

 Кузьмичев успевал спросить:
 - Твоему старшему сыну сколько лет?

 - Не вводи приятеля в ступор глупыми вопросами,- возникая ниоткуда, но всегда следом за другом, начинала в своей традиционной манере ерничать любимая женщина: - Для создания детей
                Недостаточно мудей,
                Невозможно деткам
                Жить без яйцеклетки.
 Я понятно объясняю? Здравствуй, Леша! Здравствуй, Куян! - удостоив своим уважением больше Кузьмичева, чем  поэта, любимая женщина первой входила за порог квартиры, обязательно принимала позу спринтера на второй позиции с низкого старта, чтобы расстегнуть ремешки на туфлях, а, заодно, продемонстрировать свое истинное отношение к стоявшему позади другу. Возрастные комплексы не мешали ей носить мини-юбки и не носить нижнее белье. Наверно, очень хотелось ей еще хоть что-то подчеркнуть или не морщинистым участком плоти привлечь внимание случайных кобелей.

 Провинциальный поэт задумчиво изучал представший перед ним предмет, а потом проводил аналогию и приходил к гениальному выводу:
 - Теперь я начинаю понимать В норе де Бальзака, - грустно признавался друг, не отрывая взгляд от предмета: -Вот так он однажды глядел-глядел в одну точку, а потом привязал себя к стулу и написал "Шагреневую кожу". Шагрень - это же  кожа из ослячей задницы? Хуз, так сказать?

 - Иди! И не просто иди, а иди, Куян, иди! - не оборачивая головы к источнику раздражения, в неудобной позе, при сильном наклоне отвечала любимая женщина Кузьмичева.


 Куян - это не имя друга и провинциального поэта в одном лице. Это - прозвище, которое он заработал в детстве за то, что немного гундосил.

 "Мальчик, - спрашивали его, - хочешь конфетку?"
 "Шел бы ты куян, дяденька, - отвечал ребенок.
 И ничего личного. Да и Куян в переводе с тюрского и гундосского означает Заяц. Без обид.


 Любимая женщина исчезала на кухне, чтобы накрыть на стол и проверить: сколько Кузьмичев отпил испанского бренди из ее бутылки.

 Кузьмичев не любил бренди, даже 20-ти летний "Торрес", но иногда из вредности или приподнятого настроения отпивал из бутылки и доливал туда водки, настоянной на гвоздике - по цвету трудно было отличить.
 Но любимая женщина каким-то неимоверным чутьем отличала, а, может, и не отличала, но выстраивала на лице такое выражение, будто знает решительно все и никогда не простит.

 Даже знает о том, что Кузьмичев окончательно решил вычеркнуть из жизни пункты а) и д).

 Просто надоело ему наблюдать, как любимая женщина и друг разыгрывают перед ним сцены взаимной неприязни, а на самом деле упиваются страстью друг к другу, молодеют на глазах от активного полового образа жизни и почти по-семейному разрабатывают совместный план: как извести, уничтожить Кузьмичева. Ничто так не взывает к авантюризму, как половой акт. Муж и жена - две сатаны в одном сапоге.



  4 июля приехал сын и привез в подарок четыре! мотка шерстяной пряжи. Именно той пряжи, которую Кузьмичев никак не мог отыскать в магазинах. Очень нужная вещь! Теперь он на работе сможет связать себе свитер, а не использовать золотое время на на дрему.

 - Как себя чувствует мама? - спросил Кузьмичев, будто самочувствие супруги его сильно интересовало. На самом деле Кузьмичева больше допекала мысль: с просьбой или с предложением заявился к нему сын?

  Если опять начнет просить деньги, то Кузьмичев уже отказать сыну не сможет.
 Придется звонить в банк, извлекать из оборота средства, а, может, и "банкротить" свою фирму.
 С фирмой расставаться не хотелось.Но сын - важнее.

 - Мама чувствует себя хорошо, - ответил сын и пролистал на своем "планшетнике" снимки, сделанные им в последний уик-енд.

 На них пожилая женщина "хвасталась" загородным домом: ухоженные цветники, ровно порезанные брусчатыми дорожками, беседка из светлого дерева, вдалеке - искусственный водоем с пластмассовыми гусями. Все зализано с немецкой педантичностью и послушанием... И внуки, избалованные вниманием своей бабули, в кадре тянули улыбки на ширину лица.

 -Германия? - предположил Кузьмичев.
 
 -Почти, - уточнил сын: - Австрия, местечко такое, трудновыговаримое. В ста километрах от Альпийских гор. Мы туда переехали.
 
 -А-а, да. Мне мама писала, - солгал Кузьмичев сыну и стал убеждать себя в том, что такое письмо могло быть. Он даже представил, четко разглядел первую страницу того длинного письма:
 " Здравствуй, Алеша!
 Мы по- прежнему тебя любим и ждем. Возвращайся скорее..."

 От сына ни предложения, ни просьбы не поступило.
 С какой целью приезжал в гости, чего он хотел?


 А после отъезда сына опять явился провинциальный поэт с любимой женщиной Кузьмичева. Друг отметился удивительным раскаянием: наконец, он догадался о том, что провинциальное творчество абсолютно не интересует зажравшуюся Столицу, как, впрочем, вся российская Культура представляет интерес для остального мира, как пляски дикарей вокруг угасшего костра.

 - Представляешь, какие мы ничтожества в масштабах страны? - намазывая сопли на слезы, делился догадкой друг: - Но успокаивает то, что в масштабе мира мы со столичными "гениями" - ничтожества в равной степени...

 Кузьмичев погладил рыдающего Куяна и впервые за много лет знакомства решился на откровение:
 -Ко мне сын приезжал, - признался он. При этом дыхание у него перехватило знакомое предчувствие надвигающейся беды.

 - Кто? - резко оборвав рыдание, удивленно спросил друг: - У тебя никогда не было сына!

 - Вот! - и в доказательство к сказанному Кузьмичев извлек из тумбочки мотки пряжи.

 - А, это! - несколько успокоившись, произнес друг: - Год назад еще Тамара Глебовна подарила. Тебе срочно надо было довязать свитер для любимой женщины. Очень просил, а вязальные спицы держать в палате строго запрещено. Не помнишь?
 
 Тамара Глебовна?... Томка?  Томка - имя любимой женщины. Опять бога повеселил.

 - ... на вязку... дала - пролепетал Кузьмичев.

 - На вязку сучек к кобелю водят, а Тамара Глебовна - женщина гордая и самодостаточная. Она - заведующая отделением псих. диспансера. Если дала, то уж, точно - не тебе. А тебе - только "абрикоску" в задницу, чтобы не куянил, но жил тихо и пришибленно, как все нормальные люди.

 Кузьмичев прикрыл глаза. Друг продолжал нести какую-то ахинею. Постепенно его речь обратилась в стрекозиный стрекот над ухом - еще раздражительный, но долгожданный, отлетающий от границ его, Кузьмичевского, многослойного и реального мира. Обстановка больничной палаты вместе с другом начала расплываться, а привычный вид двора из окна его любимой квартиры - обретать более четкие контуры. Где-то за тополем, у песочницы Кузьмичева ждала давняя знакомая.

 Надо было срочно избавиться от пунктов а) и д), чтобы попробовать себя в новом амплуа...