15666. Часть N1. Дочь капитана

На другой день командир части на работу не вышел. Утренний развод был произведен без него. О ночном происшествии знали все, но никто не задавал никаких вопросов. Мой автомат стоял в оружейке в полной боевой комплектации, как и раньше. Магазин был найден. Гильзы от перестрелки все собраны и утилизированы.
Фактически ничто не говорило о том, что инцидент имел место. Ничто, кроме воспоминаний и настороженности моих товарищей, которые остерегались со мной разговаривать.
Я не обращал на это внимания, разбираясь в психике людей, я верил в благой исход проведенной операции.
Офицеры сторонились меня, кроме моего командира, капитана Салманова.
Поскольку в части солдат было минимум, всего тридцать человек, а с охраны поста меня сняли, то Салманов снова отправил меня на боевые дежурства – шесть через шесть.
Шесть часов работы – шесть часов отдыха. Снова шесть часов работы – шесть отдыха.
И я с радостью вернулся к привычному для меня ритму.
Шесть часов работы, было временем строго регламентированным. Ни секундой раньше и ни секундой позже ты должен был дать свой позывной при начале и окончании работы. А вот с шестью часами отдыха выходила явная промашка.
Время моих боевых дежурств – козырная смена – приходилось от девяти часов утра к трем часам обеда и от девяти часов вечера к трем часам ночи. На следующее утро все повторялось. И так без передышки год напролет, за редким исключением нарядов, на которые меня сначала ставили, а потом снимали.
Так вот время, которое было отведено для отдыха, между первыми шестью часами несения боевого дежурства и шестью часами второго боевого дежурства в сутки, были фикцией. Начнем с утра.  Подъем, после несения ночного дежурства разрешалось проспать. Всех поднимали на ноги в шесть утра.  Мы же спали до семи. В то время, когда наши товарищи, после зарядки, принимали водные процедуры, мы, утершись рукой, брели сонные на кухню, где для нас уже был готов завтрак. Он мог отличаться по составу от того, который готовили для всех. К примеру, это могла быть жареная  яичница на подсолнечном масле с дольками овощей и белый вкуснейший хлеб, что прямо таял во рту. Хлеб не был намазан маслом по той причине, что все масло в нашей части полагалось отдавать салагам – солдатам, что служили вторые пол года. НО на белый хлеб хорошо умещался высококачественный украинский смалец. Немного посоленный он придавал чаепитию особую изысканность.
Добавки просить не приходилось, потому что порции были гораздо больше установленных нормативов.
Вкусно позавтракав и поздоровавшись с приступающими принимать пищу солдатами части, мы уходили на боевой развод.
Звучал Гимн СССР, который был слышен из громкоговорителя военных времен. К нему был подключен игольчатый проигрыватель, вращающий заезженную пластинку, проскакивающую местами и издающую интересные вариации, как пародию на сам Гимн.
Но никто и никогда не улыбнулся при звуках заикающегося Гимна страны.
После Гимна мы произносили клятву, как присягу. С этого момента мы были на боевом дежурстве и несли всю ответственность перед своей страной и ее гражданами, вплоть до расстрела.
Время на часах показывало пятнадцать минут девятого. Итого, чтобы добраться к боевой позиции отводилось сорок пять минут. За сорок пять минут нужно было преодолеть 4 километра. Это можно было сделать, идя быстрым шагом или пробегая это расстояние легкой трусцой.
Я помню, что в дневное время машиной на боевую позицию нас возили только тогда, когда в части была проверка. И вот, независимо от срока службы, приходилось мчаться, чтобы во время успеть занять свой боевой пост.
Бегали мы все в части отменно, и  взаимовыручка была хорошая. Поэтому иногда можно было и задержаться, чтобы выпить чашечку кофе с пирожным и потом пробежать кросс. НО такое было редко, потому что расслабиться всегда можно было после первых шести часов работы.
Можно ли назвать время между семью и девятью утра временем отдыха? Конечно, нет.
Это время охарактеризуем как время на питание и «исправление» естественных потребностей.
С девяти до трех шла жестокая битва за счастье страны и свой собственный рейтинг. Мой, кстати, рейтинг, за время существования части, был недосягаем ни до, ни после.
После смены, в три часа ноль одна секунда, мы становились обыкновенными солдатами, без каких либо военных нагрузок, кроме охраны своих собственных автоматов с четырьмя боевыми магазинами патронов.
Вот так, с автоматами, мы шли через поселок.  Заходили в магазины и вкушали прелести гражданской жизни. Время возврата в часть было не нормировано. Допускалось находиться в пути до полутора часов. После этого дежурный по части связывался с постом и запрашивал данные о смене состава. Получая утвердительный ответ, он интересовался о планах сменившихся.  Мы никогда не делали из этого секрет, в силу нюансов несения боевой службы.  Всегда оставляли данные, куда и для чего мы направляемся. Да простит меня изысканный читатель, но если нам хотелось пообщаться с женщинами мы так и говорили, что в случае запросов из части скажите что мы «по бабам».
Представляете, как смешно выглядели попытки, нового командира, приучить нас не отклонятся от маршрута после выполнения боевой задачи? Он пытался этот процесс свести к самовольной отлучке из части!
Так вот, время после трех часов отводилось на принятие пищи – обеда.  Сон.  Снова принятие пищи – ужин.  И дорогу на боевую позицию. И на все это шесть часов!
Полтора часа из них занимала дорога в часть. Пол часа принятие пищи.  И в оставшиеся два часа, до начала ужина, который для заступающих на боевой пост начинался примерно в семь или пол восьмого вечера, поспать ни разу никому не довелось. Исключение составляло салажество.
 Молодые солдаты спали всегда и везде по той причине, что не спали никогда.
Этот парадокс слов не понять ни знатокам русского языка, ни иностранным спецслужбам.
Два часа, которые оставались в нашем распоряжении до ужина мы использовали на свое усмотрение. Стирка, письма домой, тренировки, прогулка к девушке или на Тису, прослушивание музыки. Я часто-густо успевал выиграть пару партий у офицеров в части. Чем всегда вызывал к своей персоне повышенное уважение.  Дело в том, что я играл с ними вслепую, то есть, не глядя на доску. Максимально я играл вслепую одновременно на двух досках. Естественно побеждал и к тому времени, когда произошли последние события,  уже имел изрядный запас увольнительных в город.
После ужина было время на неспешный перекур, треп с товарищами по службе. Потом снова развод, клятва и пробежка на боевую позицию.
С девяти вечера по три часа ночи мы выполняли свой долг перед Родиной. Ночью за нами приезжала машина, доставляя нашу смену.
Дорога в часть на машине занимала всего 15 минут, со всеми остановками. Но сразу в постельку не доводилось никогда. Всегда перед сном мы приступали к чаепитию.  Процедура была официально утверждена командованием части. В зимнее время сон превозмогал. Но в остальные времена года ночное чаепитие было Божественным.
Тишина ночи, наполненная ароматами трав и шумом дождя или ветра создавала романтические условия. Разговоры велись тихо, чтобы не нарушить ночную гармонию. Чай придавал силы и сон проходил.  Мы часто задерживались на кухне или в летнее время ложились спать прямо под деревьями возле столовой.
На следующее утро все начиналось снова.
В таком ритме я прослужил шесть месяцев салажества. Потом шесть месяцев будучи «черпаком».  И вот став «дедом» я удивлялся тому, что сон, на который я молился раньше теперь я пытаюсь прогнать и засыпаю тогда, когда я хочу, а не когда требует организм. 
Высыпаться приходилось. Я мог проспать и сутки. Но ни у кого не возникало претензий до той поры пока новый командир, не вникнув в суть нашей службы, решил, что все должно быть по расписанию, как в школе.
И естественно, что на первом месте по нарушениям был я. Противостояние между нами и недовольство солдат части переросло в вооруженную стычку на посту.
И вот на другой день после этого я заступал на боевое дежурство в привычное для себя время.
За время нарядов я прилично отоспался. Именно для этого нас изредка и ставили в наряды, чтобы дать отоспаться перед самым ответственным периодом в жизни части.
В действительности дежурство по части выглядело смешно.
В наряд заступали четыре солдата и один офицер. Один из солдат был сержантом. Старший наряда. Он ничего не делал и следил за тем, чтобы делали другие. Один солдат стоял на тумбочке два часа. Это был первый пост. Тут нужно было охранять сон всех солдат и оружейную комнату, где хранились наши автоматы и другое оружие. В принципе, стоящий на тумбочке, охранял нас от зорких глаз офицеров.  Они  любили за наш счет выпить изысканного виноградного вина. 
Солдат стоял два часа на тумбочке и после шел спать.
 Второй солдат два часа охранял склады и боксы. Это и называлось Постом. Фраза «я пошел на Пост» - означала, что вы направляетесь через заброшенный парк по тропинке, мимо маленького озера,  в место, где находятся охраняемые объекты. Там были склад горюче смазочных материалов и боксы где должны были стоять машины. В действительности горюче смазочные материалы отсутствовали. Они были или украдены или разлиты по машинам. На дне оставалось чуть-чуть для экстренных случаев и для проверки. Все остальное н\з находилось в бочках на складе, который находился рядом со столовой. И в охранную территорию не входил. В боксах были беспорядочно разбросаны ненужные запчасти от машин и одна развалюха, которую уже списали, но жалели выбросить. Сами машины также находились в расположении части, практически на самом виду. Пост номер два был идеальным местом для продолжительного сна. Но этим правом пользовались только старослужащие. Мы могли проспать на посту всю ночь, создавая видимость выполнения поставленной задачи. И это было правильно. Ведь  охранять там было нечего, кроме себя самого от чокнутого командира, который считал  что мы не «хаваем» службу и пытаемся дискредитировать его и часть, в которой служим.
После двух часов на посту номер два, солдат становился на тумбочку, где, простояв два часа, мог идти отдохнуть.
В то время, когда два солдата несли дежурство, один на тумбочке, а второй на посту, третий солдат спал два часа. Другими словами солдат четыре часа дежурил и два отдыхал. И так четыре цикла за сутки.
Представьте себе, что на такое дежурство заступал «дед». Получается, что выполнять боевую задачу приходилось  оставшимся двум. А если в наряд заступали два «деда» и при этом сержант был младшего призыва, то часто картина выглядела следующим образом. Деды спят в постельке. Один солдат дежурит на посту. Второй солдат что-нибудь моет. А сержант спит на тумбочке. И вот в этот момент заходит командир части.
Представив себе глаза нового командира, когда он застал такую картину в первый раз, я рассмеялся. Чем  вызвал удивление у своего сослуживца, направляющегося вместе со мной на боевое дежурство
- тебе дисбат светит, а ты смеешься, Серега – уныло произнес он
- свинья не выдаст, черт не съест – ответил я – пока все спокойно. Чапай, думу думает. А когда надумает уже поздно будет. Все следы стерты. Ему самому нужно думать, где патроны для табельного пистолета доставать. Это тебе не шутка. Расстрелял целую обойму по солдату. Лучшему солдату Закарпатского Округа!
- да он то достанет. Ты где будешь доставать?
- да я уже достал, не волнуйся. Все уже на месте. Ты то меня не сдашь?
- я? – удивленно переспросил мой товарищ – я не сдам! Я не такой!
- надеюсь на это, брат! – ответил я и прибавил шагу.

Разговаривать мне не хотелось. Не скажу, что ситуация с командиром части меня тяготила. Это был не первый командир, с которым я вступил в явный конфликт. Правда, это был первый, с кем я вступил в перестрелку.
- Но для чего нужно оружие, если не для того, чтобы стрелять?  -  утешал я себя. И эта логика привносила в мои действия обоснованность и успокоение.
Отработав шесть часов, я вернулся в часть. Не застав там никаких изменений я покушал и занимался своей работой до ужина.
После ужина  я снова заступил на боевое дежурство. Должен заметить одну особенность, что после окончания смены каждому из нас, работающих в разных точках СССР, выставляли баллы. И в соответствии с баллами выставляли места. Редко, очень редко я занимал второе место. Даже проспав всю смену, я умудрялся в конце наверстать упущенное и получал в общем зачете первое место.
Ночь прошла, как обычно.
Утром после развода я снова отправился на позицию. И вот после этого дежурства я вернулся в другую часть. Все сослуживцы прятали от меня свой взгляд. На кухне, мой друг Вася Акулов поведал мне о том, что в части появился командир и сильно искал меня с бешеными глазами. Узнав, что я на позиции требовал, чтобы меня сняли с дежурства и доставили в часть. При этом он постоянно нервно проверял на месте ли пистолет.
- что он хочет от тебя, Серега? – спросил Вася
- матч – реванша – пошутил я
- он тебя точно застрелит – резюмировал Вася.
Обедал я с дрожью в руках. Кусок  в горло не лез. Не осилив и половину обеда, я внезапно почувствовал опасность.
В столовку, где я находился в одиночестве зашел командир части. В его руке был пистолет
- ну что пообедал, Бовыкин?
- нет еще – с дрожью в голосе сказал я – вы можете спрятать пистолет, а то кусок в горло не лезет?
- ты ешь Бовыкин, ешь. Я подожду. Последний обед всем смертникам полагается.
Капитан сел за соседний столик и стал ждать окончания трапезы.
Я старался кушать медленно. И чтобы еще больше затянуть процесс экзекуции я решил завести разговор:
- перед смертью будете меня пытать? – спросил я прожевывая кусок мяса
Капитан вскочил со стула и снова сел. Вопрос был сложным и наталкивал на размышления.
- нет, серьезно ответил командир части, взвесив степень своих возможностей и глубину своей ненависти
- значит причина не в недавней перестрелке? – хлестко заметил я
Капитан смотрел на меня, как на покойника. И этот взгляд придавал мне силы. Во мне всегда рождаются силы, когда меня хотят убить. Я не боюсь смерти и никогда не буду просить своего палача о пощаде. Слишком  много книг я прочитал в детстве, впитав справедливость в каждую клеточку тела. Душу людскую не убить, а тело – это повод, чтобы казаться живым и поступать неправильно.
- ты не ответил на мой вопрос капитан. Даже последний преступник имеет право на приговор. Так какой мой приговор?
Капитан поник. Отведя взгляд в сторону, и подумав немного, он спокойным голосом сказал:
- если умрет моя дочь - я тебя застрелю.   Это мое последнее слово.
Капитан вскочил и с пистолетом в руке пошел к выходу. Мой вопрос застал его уже в дверях
- а если выживет? – тихо спросил я
 Капитан развернулся и, направив на меня дуло пистолета, ответил
- если выживет, что мало вероятно, останешься жить
- это не разговор. Если нет, убьешь, а если  будет жить, то и я буду жить. Смутно что-то. Давай договоримся так – капитан широко открыл глаза с презрением, поражаясь моей наглости – если твоя дочь выживет, мы тогда обговорим мои условия. Это моя последняя воля.
- хорошо – почти с сарказмом согласился капитан
- иди домой капитан. Завтра твоя дочь будет здорова.
- молись Бовыкин. Потому что я свое слово держу.
- моя молитва, капитан, дорого стоит. Но у тебя сегодня льготный тариф. Иди – успокаивающе произнес я.
Командир пытался еще что-то сказать, но вспомним, видимо, об умирающей дочери ринулся бегом, забыв спрятать пистолет в кобуру.
После того, как капитан скрылся из вида, в столовую повалила вся часть. Они надеялись застать меня в луже крови. И были сильно огорчены моим сильным аппетитом, поглощающим свежую порцию, приготовленную специально для меня моим другом, поваром Васей.
- кто невеста? – спросил я толпу сослуживцев, возглавляемую капитаном Терешковым - Терешков не в счет. У него жопа большая. Я там один не справлюсь.
В рядах прошел смешок.
- Серега, что тут было? Мы же волнуемся!
- вы так волнуетесь, что ждете, когда меня шлепнут? Пошли на х.. отсюда. Что капитан неясно говорю? Позвать командира части с пистолетом назад?
Терешков сообразил быстро, и через пол минуты в зале снова никого не было.
Из кухни раздался вопрос повара:
- позвольте вас спросить, государь, мне тоже удалиться? – Вася был человеком легкой удачи и веселого характера.
- мне нужна твоя помощь, Вася. Сейчас доем, и пойдем с тобой к озеру, мне нужно совершить обряд.
Через пять минут мы приближались к нашему маленькому озеру в расположении части. Оно находилось на пути к посту.
Оставив Васю на шухере, я подошел к озеру и поймал молодую лягушку. Для обряда нужна была любая живая душа. Сломав веточку березы, я затерялся между деревьями.
Огляделся. Место было чистым и не просматривалось со всех сторон.
Я встал на колени. В левой руке моей была лягушка. В правой руке кусок березовой ветки, толщиной с мизинец.
- Отец Мой Небесный – обратился я к Господу – сотвори чудо! Спаси душу рабы твоей.  Маленькой девочки умирающей от болезни или порчи, от злого умысла или по неосторожности. Если тебе нужна жизнь моя  - возьми ее. Но если я нужен тебе на земле, то прими в оплату душу этой лягушки, которая достойна другой жизни, ибо я помиловал ее от болотной жизни. Так и Ты помилую дочь командира нашего и верни ей жизнь и здоровье. Отец Мой Небесный помоги Сыну  своему!
После этих слов я положил лягушку животом на землю и пронзил ее березовой веткой. Через некоторое время лягушка затихла, отдав Богу душу. Я руками вырыл ямку и похоронил ее вместе с палочкой. Молитву при захоронении читать не стал. Ведь эта душа не должна была успокоиться, а должна вселиться в новой тело, которое командир моей части считал уже мертвым.

Я возвратился к Васе.
- думаешь, поможет? – серьезно спросил Васька
Оказалось, что этот львовский плут наблюдал за мной, подсматривая на расстоянии.
Я хотел отругать друга за излишнее любопытство, но мне два часа нужно было хранить молчание. Я поднес палец к губам, показывая, что я не могу говорить, и нарисовал на песке – 2 часа.
- Два часа будешь молчать? – переспросил Вася
Я утвердительно кивнул головой.
- так, а мне, что делать?
Я указал рукой на озеро.
Мы подошли к озеру и раздевшись улеглись на солнце принимать солнечные ванны. За время моего молчания к нам подходили солдаты. Некоторые пробовали со мной говорить. Другие окунались в озеро молча и уходили. Вася на все вопросы отвечал, что я проспорил ему два часа молчания. И все кто был, посмеивались надо мной и пробовали разговорить. Но я хранил полное молчание, изредка показывая свой кулак. После такого жеста насмешники замолкали.
- Два часа прошло – уведомил меня Вася, и мы стали собираться в часть. По дороге я молчал. Вася не настаивал. Немного отдохнув, в тени деревьев, я, отказавшись от ужина, сразу без развода побрел на позицию. Спешить мне не было куда.  Завтра все решалось. Меня догнал мой напарник и предупредил, что дежурный по части сильно волновался не застав меня на разводе.
Я молчал. Ночь прошла спокойно. Немного поспав, я расположился на травке и ждал конца смены. Приехала машина. Вернувшись в часть, я прошел на кухню и до утра пил чай с поваром, разговаривая о гражданке и строя планы на будущее.
Наступило утро, и я снова без развода побрел на позицию.
Работать не хотелось. Лето в тех краях жаркое. И раздевшись до трусов, я улегся на лавочку в холодке, разглядывая небо и мечтая.
В мечтах прошла очередная смена. В часть я не торопился. Сославшись на дела, я отстал от напарника и медленно брел дальней дорогой. Неопределенность настораживала. Я не ощущал угрозы своей жизни, но на душе скребли кошки. Вера моя была сильна, но холодок гулял за спиной. Я вернулся в часть через отсутствующий, за нашим туалетом, забор. Он располагался в тридцати метрах от столовой. Этот путь оставлял в стороне все публичные места, где могло находиться руководство. И прямиком вел в столовую. Взяв еду и еще не начав прием пищи, я услышал от повара приятную новость
- командир там,  в курилке с коляской сидит. Дочку на руках носил.  Та смеялась. Просил если кто тебя увидит, чтобы к нему направил. Тебя ждет не уходит.  Ты уже четыре часа в части не появляешься?! Дежурный по части уже все телефоны оборвал. 
- сейчас доем и пойду
- иди сейчас, а то уйдет
- если дочь на руках держал, значит все хорошо.  Некуда торопиться.
Я спокойно поел и пошел к курилке.
Капитан сидел спиной к дороге и не видел, как я подошел.
- вызывал, капитан?
- Да, в принципе, нет. Просил, чтобы прислали ко мне.
- что хотел?
- поговорить хотел
- давай поговорим
Капитан замолчал, прислушиваясь к дыханию дочери.
- конечно, так как было, уже не будет.  Устав есть устав
- зря ты так капитан. Здесь в части всегда было так. Сначала солдат пол года умирает за себя и за старшего товарища. А потом год наслаждается жизнью. Зачем менять традиции?
- это дедовщина Бовыкин
- да брось! Спроси солдат, их кто-нибудь бьет, как нас били? То, что работают за нас так оно и будет. Ведь мы несем боевую работу, а они только учатся. Ты же в Афгане был капитан?! Потом командовал разведротой в Львове. Там по-другому было?
- там никто не стирал дедам одежду
- да брось капитан такое везде. И посуди сам мы все на работах.  Стирает одежду всегда наряд. Это же нормально. Не хочешь такого - отправляй нашу одежду в стирку!
Но заниматься уборкой ни я, ни деды не будем. А черпаки у нас не имеют права напрягать салаг. Так что с этим призывом можешь работать. Они свободные люди.  Мы их не напрягаем, а они салаг. Здесь у нас законы лучше, чем где бы то ни было.  Ты просто не разобрался капитан.
- мне это не нужно. Должен соблюдаться устав
Капитан начинал действовать мне на нервы. Тварь была редкая. Так всегда бывает к карьеристов и подонков, готовых содрать с солдата три шкуры.
- дочь жива, капитан?
- жива – тихо ответил он
- что нужно сказать?
Капитан, помолчав, выдавил тихо из себя
-  спасибо
- ну и хорошо. Этот вопрос мы решили.  Об остальном поговорим потом.
Я ушел. Придя в кубрик, поделился разговором с товарищами. Все поняли, что борьба продолжается. Такая тварь, как наш командир части, была видимо в каждом городе. Но общение всегда имеет две стороны. И пока он старался рвать задницу, чтобы привести нас к общему знаменателю, мы в это время настойчиво меняли сознание капитана.

Перед сном я поблагодарил Господа за оказанную помощь.