Забери своё сердце

Забери своё сердце

«Я начну своё повествование просто: «Моя тётя»… «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог»… Но сначала мне надо прочитать Евгения Онегина, желательно с комментариями Набокова и Лотмана. Моя тётя… Тёти у меня четыре, слава Богу все живы здоровы, двое с папиной стороны, двое с маминой. Тётки очень сильные и достойные. Дальше вся глава про тёток, очень длинно и очень скучно, мало ли какие у кого родственники. И всё-таки, тётя Ангелина  и тётя Мария – сёстры папины, тётя Ася и тётя Глафира – мамины сёстры. Опять мне скучно, мало ли у кого какие родственники. «Он уважать себя заставил  и лучше выдумать не мог»… Тётя Ангелина довела до смерти свою дочку, просто заперла её от женихов на всю оставшуюся жизнь и стала лечить от ею же самой назначенных и внушённых болячек, она ещё жива моя сестрёнка, но телефон всё время отключен. Тётю Марию обманул муж, у него было две семьи, другая семья была в городишке, куда он наезжал работать, тётю Марию чуть не посадили в тюрьму, когда она по его паспорту, когда он уже умер, получала дополнительную жилплощадь. Тётя Мария ухаживала за бабушкой в глухой деревне до последних её дней, одновременно работала в детдоме с ребятишками, а всю жизнь - в женской колонии, майор. У тёти Аси умерла дочь от сахарного диабета, в возрасте тридцати лет, ей отняли ноги, сначала ампутировали большие пальцы на ногах, а потом ноги; она доктор наук. У тёти Глафиры детей нет, и муж погиб в автокатастрофе, у неё всегда женихи умирали, она – «чёрная вдова».
Муж тёти Марии был тренером по волейболу, даже брал меня в свою команду, до сих пор помню запах спортивного зала и кожаного мяча, как взлетали втроём для блока, как ставили руки, хотя руки уже не помнят, помнят только подачу снизу. Когда все узнали про вторую семью – это стало вселенской трагедией. Тётя Мария еле это пережила. Умирал он долго, от рака. Был весельчак, на днях рождениях вечно сыпались от него шутки, однажды заморочил всех вопросом как нужно креститься: справа налево или слева направо, все атеисты, никто не знает, приняли водочки тогда и решили звонить в церковь, не помню, чем дело кончилось, скорее ничем, где бы они узнали телефон церкви. Это позднее мне в телефонную службу позвонил пьяный коммерсант и просил поставить на справочный телефон церковь, мало ли что, может кого-то как и его на пьяную голову грехи мучают, так надо же до церкви дозвониться.
Тётя Ангелина медик по образованию, дочку тоже выучила на медика. С этой медициной они и запнулись, понаставили себе диагнозов, что до сих пор выпутаться не могут. Тётя Ангелина занималась экстрасенсорикой, однажды я приболела, прибегает ко мне и спрашивает, спрашивает, а внутренности людей ты не видишь, а я вижу. Лечила людей. Даже меня лечила от курения и близорукости. Ввела в транс и заговаривает: «Ты видишь, ты видишь, ты видишь», а против курения: «Сигареты – гадость, курят только непорядочные женщины». Я сбежала от неё.
Тётя Ася долго и целенаправленно училась физике и математике, думаю, не напрасно ей степень присвоили. Ездит в командировки по всему миру, изменяет мужу почти воткрытую, как он терпит, не знаю. За сестрёнкой ухаживала долго, хотя та сразу села на инсулин и врачи сказали: «Умирать будете мучительно». Тётя Ася боролась до конца, в больницах почти не лежали, и наукой дочка занималась, и стихи писала, но не вытащили. Гангрена.
Тётю Глафиру муж зовёт к себе на тот свет, она рассказывала. Она -  бухгалтер, много стала пить. С тётей Асей они живут в одном городе, и мир их не берёт, всё время сплетничают друг про друга, и решают, кто кому чего должен. Однажды приехали к ним отдыхать на священное озеро Байкал, а они нас усадили за стол, и чуть не вилками друг в друга пуляют. Тётя Глафира очень хозяйственная, всё у неё в руках горит. Даже унитаз у неё необыкновенный с меховой подстилкой. А за бабушкой она ухаживать не хочет, говорит, я раз в пять лет езжу, и с меня довольно».
Так благополучно читатель и запутался в непростых судьбах тётушек моей героини, в коварстве их и их мужей, в детях, бездетности, слезах и драмах. Нет бы начать «Мой дядя самых честных правил»… Ах, да, героиня пишет роман – «энциклопедию русской жизни», неплохое начало. Но с такой сверхзадачей ей явно не справится, и оставим её в иллюзиях, хотя эти несколько абзацев о родственниках – это осколки эпохи, болезненные отзвуки русской действительности. «Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь»… Тамара любила историю КПСС и историю Греции, Пелопонесские войны и политические кризисы хрущёвской эпохи. Однажды получила диплом из рук мэра за курс лекций по краеведению, она смеялась, и руки два дня не мыла, мэра, правда, вскорости посадили в тюрьму за взяточничество, она смеялась, тем дипломчик ценнее с исторической точки зрения, процесс был очень громкий. Язык ещё в школе выбрала немецкий, полюбила до глубин души его воркующее «р». Но главным всегда у Тамары, как у Онегина, «Была наука страсти нежной»… Она любила головой, она любила: «Чем могу быть полезен», она любила манжеты декабристов. «Вы опустили рукава в шампанское, ей Богу». Много буков – не для фейсбука. Тем не менее, я продолжу. Она любила головой: «Этот человек мне нужен. Он много знает, его есть за что уважать, он – мастер». И не было в этом лицемерия, была тайная надежда познать мир, из живых рук узнать КортАсар или КортасАр, и невозможно было себя  удержать, по-онегински «Подслушать сердца первый звук». Замужества забытые перчатки,
  Осколок сердца, отпечатки
            пальцев – пяльца в капельке крови,
И фотографию порви,
            Затем, чтоб клеить.
«Много ль женщине надо? Мне, как женщине? Босоножки из натуральной кожи с каблучком, носок закрытый, фасон хитрый, забавный. Бельё – фасон «Анжелика», пусть Анжелика, только за такие деньги оно обязано быть в сто раз нежнее. Парфюм, терпкий, волнующий, почти мускаты, название убийственное – «Эйфория». Действительно, сегодня такое состояние. Только, ах, для кого это всё? Для себя. Я действительно возлюбила себя. Глупышка. Лучше бы прочитала «Ромео и Джульетту». Нет, разогнала сердце этим запахом тайны и вожделения. Но сегодня я – женщина. Загадка и тайна. Мечта». И кому мы будем звонить со своей мечтой о счастье, ему, ему, Ему. Одна у нас мука и пламенная страсть. И звоним мы каждый божий день, проверяем его, всё ли у него миленького в порядке, руки, ноги, голова, чтобы ничего с ним, миленьким не случилось, и звоним мы на работу, ни, на сотовый нельзя, он же перестанет трубку брать через два дня, а тут вынужден брать, но лафа скоро кончится, я думаю, потребует у начальства аппарат с определителем номера, и как я тогда буду знать, не оторвало ли ему голову, так пишу странно, словно хочу, чтобы ему её оторвало. Просто прошло сто пятьдесят миллионов лет с той поры, и теперь я могу смеяться, а тогда мне было не очень смешно, я дрожала, как осиновый лист в ветренный день, как будто с ним действительно могло что-то случиться. Так звоним или не звоним, я же тогда не задумывалась, набирала номер по первому же требованию своего неуёмного сердца. Прошло же сто пятьдесят миллионов лет. Очень трудно туда вернуться, очень трудно вернуть любовь, даже почему-то больно вспомнить. «Алё, алё, как Вы, как Вы»? Ну, вот отлегло, всё в порядке, всё в порядке, всё в по-ряд-ке…
Если мы обидели кого-то зря

Детская любимая песенка. Календарь закроет этот лист. И сразу к новым приключениям. Да еще машинист прибавь ходу. И некогда разобраться. Да и надо ли. Если кто кого обидел, то конечно же я – главный крокодил. А я заяц, который как мог боролся со своим страхом, дотронуться-то боишься. Сама шизоид. Сама боюсь и близкости, и близости. Боюсь узнать, что не нужна. Теперь стала бояться еще и иллюзий, потому что они ведут к катастрофе, когда разбиваются. Да, Вам было болезненно, да, нужно было иначе, да, бездарная бабская истерика, и бесполезно оправдываться. И до абсурда забавное препирательство, кто в кого влюбился. Да, никто никого не любит. Да, разноименные заряды притягиваются. И бесполезно спорить. Но иначе я не могу. И Вы не сможете.

  Мне мало

 Когда Вы молчите, мне хочется, чтобы Вы говорили или написали хоть полсловечка, потом мне сразу мало, я хочу много слов и обязательно о любви, Вы скажете, что будете безумно меня любить всю жизнь и немного после смерти, я спрошу, почему после смерти немного. И когда наши клеточки сольются, мне будет мало. Я захочу, чтобы это было каждый день по 10 часов. И когда я рожу тебе сыночка, я не успокоюсь. Мне все равно будет чего-то не хватать. Я все время буду зудеть: «Мне мало». И только когда у тебя будет трое моих рослых зеленоглазых «бугая», я поцелую тебя в седину (у тебя уж будет пара седых волосков) и скажу «Спасибо».

Там, где Вас нет

Там, где Вас нет, нет красивых мужчин. Очень редко какое лицо, омраченное печатью интеллекта и мужественностью. И все равно не Вы — чужое, неродное. Пусть даже улыбнется — неласковое, не мое. Но иногда вдруг что-то случится — перенесет кто-то через сугроб — как будто глаза Ваши, похожи. Споет кто-нибудь песню, красиво, душевно — словно Вы в него вселились, обгонит кто-то ночным переулком, худой, высокий, вдруг Вы торопились, не узнали. Так я встречаюсь с Вами там, где Вас нет.
Но, не дай Бог, Вас не оказывается там, где Вы должны быть. Все становится мертвым. И я, как дитя, по-младенчески аукаю-агукаю: «Мама, мама!» Невыносимо там, где Вас нет.
Я не люблю бывать там, где Вас нет. Я не люблю маршрутки, потому что вы ездите на машине. Я не люблю метро, хорошо, что у нас его нет. Я не люблю другие города и страны, там точно вас не встретишь. Я не умею жить там, где Вас нет.
Там, где Вас нет сплошная бессмысленность. Трамваи куда-то едут, причем по рельсам едут, целенаправленные и важные, люди куда-то идут, дураки какие-то…Как это далеко от жизни — там, где Вас нет.
Последнее время вы стали ближе, почти за спиной, еще ближе — между лопатками, иногда живете в моем предсердии. Я чувствую Ваш пульс. Так что место, где Вас нет, больше не существует. И говорить об этом глупо и бессмысленно.

                «Я – это ты, Ты – это я» (из песни или из справочника по психиатрии)

Шизофрения, как она есть


Ты подходишь слишком близко, я снова начинаю бояться, ты в меня вселяешься, забрался с ногами на диван, как дома и сидишь, смотришь телевизор. Я знаю, когда ты меня безумно хочешь, я знаю всё, что ты про меня думаешь. Иногда во мне твоя похоть, и я заглядываюсь на красивых женщин. Самые тайные уголки твоей души я уже узнала – там было не очень приятно, даже жутко. Боюсь ты сам про себя не всё знаешь, я знаю больше. У тебя чудовищное лицо. Ты – синяя борода. Но я тебя никогда не боялась. Я просто не хочу ходить по струнке, быть идеальной, быть твоим мифом. Я хочу быть собой. Хотя меня уже нет. Жизнь после смерти имеет ценность, но недолго. Тот же тупик, который требует перерождения, а я цепляюсь за своё тело, за жалость близких, за страх. Да, если ты не знаешь, я рожала тебе сына, не совсем обычным способом, кувыркаясь в метафизических пространствах. Как знаешь, не родила. Но твой упрямый мальчик иногда просыпается во мне. Он – мессия. Он твердит мне: «В крайнем случае – уничтожить». Знаешь про что? Про планетку Земля. Он знает предел, после которого жизнь на Земле не имеет права существовать. Углубляться не стоит. Если он это знает, ты тоже имеешь на этот счёт свои представления. Может быть, я ошибаюсь. Может быть, это моё. Наверное, поэтому ему не позволили родиться. Он очень жесток, хотя и справедлив. Он обладает невероятной силой, он опасен, потому что красив, как я и умён, как ты. Любимое его ругательство: «Иисус-Мария». Глубоко верующий безбожник. И я знаю, как ты его безмерно любишь, я это чувствую, когда заглядываюсь на себя в зеркало… Я знаю, как бы он базарил с тобой о бабах. Впрочем, его призвание: меч, безумие и революция.
«Колебания – это движения, которые точно или приблизительно повторяются через определённые интервалы времени». Заколебалась, колеблюсь, заколебало, заколебалась, осталась неколебима своих колебаниях. Осталось выяснить, внутренняя Вы сила или внешняя, свободными назвать мои колебания или вынужденными? Силы трения практически нет – потрогала Вас за лоб. Вы же понимаете, к чему ведёт отсутствие силы трения – к незатухающим колебаниям – я вечно буду маячить (как маятник) у Вас перед глазами.
Вы сказали: «Я какой-то другой человек». Теперь я знаю, что ответить. «Да, я –женщина, а Вы –мужчина, я – другой человек». Но это Вы научили меня этой смелости и вере в себя. Потом моя тоска по «вшивому интеллигенту» была безмерна.  Покорнейше прошу простить французскую террористку, что зажгла бикфордов шнур. Где у Вас пороховая сердцевина, где капсуль-детонатор, я не знаю, но меня до сих пор трясёт от того, что Вы неровно дышите. А я ещё командую: «Дышите, не дышите». «Незваный гость хуже Гагарина» - инопланетянская поговорка, и ещё «Тебе нельзя назначить свидание, ты сама приходишь». «Я ненавижу психологические комбинации, ненавижу законы психологии и ненавижу их использование, мне претит манипуляция в любом её приукрашенном виде. Мне кажется, только искренность – истинное достояние человеческих отношений, только порыв души, а не рассудочность есть ценность», - заявил Гагарин вторгаясь в Вашу атмосферу, используя психологическое насилие и шантаж. Вы же сказали: «У нас, наверное, ничего не получится». Это старинное дворянское наверное – наверняка. Меня спасло то, что в современном языке «наверное» - это «может быть».
Остальные Тамарины записки были перечёркнуты, обнаружил я эти несколько отдельных листочков в сборнике Борхеса. Наверху её рукой стояла приписка: «Категорически воспрещается читать людям с неуравновешенной психикой. Заразно! Текст очень опасен для современной цивилизации. Только для психиатров. Специальная литература. Строго обязательно дочитать до конца». Как психиатр я ответственно заявляю, что это так же опасно, как и полезно. Но бессонница и запой с белочкой Вам обеспечены.

                Третья мировая или чума XXI века
                Фрейдистская фантасмагория
                Конец последнего конца
Вот налицо мой диагноз. Шизофрения, как она есть. Но без неё мне скучно, да я и тебе не нравлюсь, удерженная в нормах реакции. Но приступы для меня опасны, я с трудом возвращаюсь к действительности. Так и балансирую, как канатоходец, между бредом и реальностью. Но болячку свою не отдам, вдруг это последнее, что у меня осталось. Начну с дальнего. Почему я не могла с тобой переспать? Потому что тогда должен был погибнуть мой ребёнок. Потому что я замужем, и за всё нужно отвечать. Ты знаешь, что институт любовников и ****ский секс меня не интересуют. Вот почему я скрывала нашу близость даже от самой себя: «Ничего не знаю». Это общественный маразм: Измена мамочки – прости за мат – «профукала ребёнка», скажет муж, если не дай Бог, что-нибудь случится. Но в этом сериале мой ребёнок погиб по твоей вине. Почему чудовищем оказался ты, не помню, не хочу вспоминать. Логика сценария наверняка была. Но реальности разные. Девочка моя партизанка. Муж её очень любит, дед, бабушка. Проскользнула моя детонька. Так я о третьей мировой войне. Кино это я просмотрела на даче после двух бессонных ночей, после мумиё и биодобавок. В голове включился экран и пошли чёткие кадры.
Я настолько подсознательно привыкла к страданию, что в нашем небесном браке, где я так бесконечно счастлива, я всё время жду подвоха, до конца не веря, что любима, дорога и желанна, как будто я знаю анестезию от слов из анекдота: «Да не люблю я тебя»! А ведь против этого хирургического вмешательства у меня нет спасения. Наверное, это чувствуется, моя жажда боли. И Вы причиняете её нечаянно, а я кайфую, старая жидовка. Я ведь ничего не выцыганила у этой жизни, кроме страдания. С ним я умею обращаться. Я не знаю, как быть со счастьем. Не сохранила Вашу ёлочку. Она, конечно, была неженка, эта голландка, но могла каждый день дарить Новый год. Груба я к нежности. И Вы ранимый и нежный, и боитесь, что я Вас покалечу. Кто ничего не знает о счастье, не может его подарить. И всё-таки Вам удалось приучить меня  к новому ощущению в жизни, я никогда не чувствовала себя такой красивой, я так не вгрызалась в книги, я не искала невозможной истины так ожесточённо. Я ведь знаю теперь имя Вашей любимой девушки. Veritas. Я пыталась Вас отвлечь от спинозовского: «Amor dei intellektualis». Если мы с Вами не переменные, то константы. Я знаю, что Вы любите красивые решения и во всём доверяюсь Вам. Возможно, в такой сложной ситуации и существует красивое решение, и оно придёт само.
Кошмарное начало своего кино я уже описала. Мир был поставлен на кнопку. Люди боятся ядерного оружия, если бы они знали, какой кнопки стоит бояться. Проснулись дикие. Люди начали сходить с ума. Ситуация вышла из под контроля. Когда я выстраивала защиту дочери, я сочинила сказку, что она – Мать Вселенной. И в одной реальности она погибает. И я, как обещала, говорю; «Смерть Вселенной»! Началась Война Миров. Вселенная начала схлопываться. Ваша вина была косвена, Вы слишком любили меня, чтобы быть во всём виноватым. Вы потеряли тело раньше моё дочери и умирали чудовищно, и не один раз. Вы знали тайну этой войны: «Потерять тело надо сразу, и наименее болезненно, потому что могут быть пытки, несовместимые даже с терпением свехчеловека» - концлагерь Великой Отечественной – цветочки.
В прессе тогда шла дискуссия: «Какая боль сильнее душевная или физическая»? Профаны заявляли, что душевная боль бывает не выносима и её можно отвлечь болью физической. Они не знали, как может быть больно телу. Но всё уже началось. Последовал ряд катастроф, причины которых никто не мог объяснить. Люди были убиты невероятной силой и с бессмысленной жестокостью. Дискуссия на эту тему развернулась через сорок лет, уже после конца войны. Философы, криминалисты, психиатры, этики (появилась такая профессия) спорили о применении  жестокости во время войны.  В исключительных редких случаях оправдывалась даже бессмысленная жестокость. Настолько маразматические и экстремальные были ситуации. Понять это невозможно тем, кто не попал в кашу. Нанотехнологии, система взаимной сохранности жизни, система восстановления жизни. И Вечный вопрос: «Захотят ли люди жить после войны»? Ты знал ещё одну поговорку этой войны: «Чем острее, тем быстрее». Ты знал её сразу. Поскольку опасность нападения могла возникнуть в любое мгновение и была непонятна его масштабность, неизвестно было, сколько времени есть в запасе и на что его потратить. Современный терроризм – это просто детские сказки. По сравнению с тем, что началось. «Пристрели меня, чтобы я не мучился», - опять это ещё оттуда из 45–ого, это и вопрос об эфтаназии. Продлять жизнь мучающемуся человеку или убить его? Экстремальность происходящего дошла до того, что  раздумывали как убить, как убить наименее безболезненно. Появилась теория гуманной смерти, как убить мгновенно. Раздумывали, убить или спасти. Война была обострена тем, что человеку приходилось решать более сотни задач одновременно… Вопрос гуманности сразу стал первоочередным. Когда наступало время «Х», а оно могло наступить в любое время и в любом месте,  от людей требовалась такая концентрация интеллектуальных сил, неимоверная человечность и сострадание, чувство здравого смысла, быстрота реакции, невероятная физическая сила. Прости, я избегаю примеров, не могу больше вспоминать жареное мясо. На площади Победы стоял памятник: четыре машины всмятку, на расстоянии полуметра от них четыре человеческих глаза невероятных размеров по краям. Авангард. Просто не все люди знали, что катастрофа произошла за четыре секунды, это было не столкновение, а сжатие, люди погибли не сразу, а мучились восемь часов, четыре детских глаза оказались в полуметре от эпицентра и жили самостоятельной жизнью ещё 48 часов. Потом начали увеличиваться в сотни раз. Это место сразу загородили наноматериалами. Организовали секретную лабораторию. Десять лет с сетчатки снимали информацию. В народе место звали «Дельфинарий».
Сорок лет прошло за 24 часа. Я прожила 80 лет. Сорок из них в полной изоляции. Ты всю жизнь боролся за мою реабилитацию. Мой муж погиб при моделировании провокационного взрыва ядерного реактора. На химическом комбинате. Дочь закончила биофак, вышла замуж за известного французского психоаналитика, родила двоих сыновей. Всю жизнь работала с дельфинами.
Меня усыпили сразу.  На что жалуетесь сказала кратко: нарушение сна. В психушке я провалялась полтора месяца. Взяла в жопу 1 мл проналгирущего клопиксола, через две недели ещё 2 мл вдогонку. И снова вышла на работу в своё рекламное агентство. Занимаюсь инновационной экономикой. Сохранила семью. По-прежнему мотаю тебе нервы.               

Нельзя сказать, что он её не навещал. Первый раз он приехал под Новый год, ровно через три дня, как она попала в клинику. Костюма Деда Мороза, по-моему, на нём не было. Он привёз голландскую ёлочку, маленькую, в горшочке, и экзотическую памелу - фрукт, который Тамара не только никогда не ела, но и не знала, как его едят. Ёлочка пропала, но не сразу, видимо, как все магазинные цветы, она была в торфе и её надо было пересаживать, ёлочка стойко держалась всё время, котороё Тамара пробыла в больнице, Томочка таскала её за собой по всем отделениям, куда её переводили, и только, когда Тому выписали домой, ёлка не выдержала и завяла в один день. Н. Тамара решила не рассказывать, подумала что он расстроится и купила такую же. Ёлочку украшали золотой колокольчик из папье-маше и серебряный кубик из блестящей бумаги, игрушки перебазировались на новую ёлку. Второй раз он приехал в больницу, когда над Тамарой провели воспитательный момент, неделю её продержали в буйном криминальном отделении. При встрече Тома негодно выглядела после мощных инъекций галоперидола и жутко материлась. Он привёз стручок красного горького перца и сеточку мандарин. После этого его сотовый перестал отвечать. Тома звонила на работу, премило с ним беседовала, беседовала, как будто ничего не случилось. Она всегда так с ним беседовала, как будто ничего не случилось.
Тамару добивало ожидание, ожидание хоть чего-нибудь, хоть какого-нибудь поступка гражданина Н.. В конце концов, однажды она заявила, я не выйду из машины, он опять подвёз её к дому, мне некуда и незачем идти, дело ваше, я еду на работу, хотя время перевалило за полночь. Машина понеслась, но за поворотом он резко тормознул и остановился. "Мне очень тяжело, очень, Вы можете настаивать на своём, но через секунду здесь появится совсем другой человек, совсем другой". И тело его изобразило некий змееподобный зигзаг, словно хотело вырваться из салона машины. Она не поняла ни его слов, ни этих змеиных замашек, просто осознала, что ему тяжело с ней. "Бай, мальчик", - она выскользнула из машины и решительно направилась к дому.
Дом его был одним из немногих сохранившихся в городе профессорских домов, невысокий, этажа четыре, без особых архитектурных изысков, но XIX век, и знаменит дом был именно тем, что здесь проживала университетская профессура. Кажется, она пришла поздравить его с каким-то праздником, кажется, с днём российской науки или с каким-то другим. Через домофон проскочила, зашла и всё, ничего не сказав выходящим соседям. Квартиру она давно забыла, но как-то вычислила по этажам. Нужно было ждать, на звонок никто не ответил. Подвипивший сосед пригласил её на кофе, она спешно написала записку, прихватила пакет с шампанским и отправилась за кожаную дверь. Разговоры не о чём, о Боге, стихах, математике. Старичок сразу влюбился, цитировал Гёте на немецком и млел. "Я за Вами", - резкий звонок в дверь прервал излияния соседа.
Что-нибудь. Воды, воды, воды. Описание предметов, пейзажи, потому что уже болит голова, рассуждений о жизни и смерти или поизысканней стиль, больше эстетики, потому что уже болит голова, у героев и у меня, и у читателя заболит. Слова должны уходить в вечность, как в воду, сначала холодновато и страшно, когда заходишь, потом очень холодно и очень страшно, когда ныряешь, потом включается "внутренняя печка", когда плывёшь.
«Что Вам сказать, Тамарочка, серьёзный у Вас диагноз – человек, даже ещё посерьёзнее – человек хороший, порядочный, интеллигентный. Это неизлечимо. А жестокость бессмысленна в принципе, всегда бессмысленна, не знаю уж, что там на Вас нашло. Шампанское выпьете дома, единственное, что я могу сделать, это открыть бутылку, я за рулём, и дышите, посмотрите, какой дивный сосновый лес». «Хорошо, как скажите, а это Вам – нецке, три обезьяны, защита от демонов, «Ничего не вижу», «Ничего не слышу», «Ничего не чувствую», самое дорогое, что у меня есть из вещей». «Премного благодарен».«Я Вас люблю». «Ну, это, извините, проблемы клиента».
«Задумчивость её подруга От самых колыбельных дней, Теченье сельского досуга Мечтами украшала ей», - да, Пушкин, мой приятель, невеселы дела у героини. Следующий раз она навестила профессорский дом уже после развода, развелись по обоюдному согласию, ребёнка Тамара оставила мужу. Наружняя дверь была закрыта, номер квартиры она опять не помнила. Вдруг запикал домофон, и он собственной персоной предстал перед ней с мешком мусора. «А я к Вам». «Отлично. Вынесу мусор». Он действительно был рад. В развод не поверил: «Вы никогда не разведётесь, и, вообще, что это за глупости». «Даже чаю не попьём»? «Да, даже не попьём чаю. Я Вас провожу. И серьёзно запомните: «Птичка улетела»»,  - он мощно взмахнул руками, показав, как улетела его птичка. «Провожать не надо, я на трамвай». «Она любила Ричардсона, Не потому чтобы прочла, Не потому, чтоб Грандисона Она Ловласу предпочла», - да, Пушкин, такая грусть. Интересно, как комментирует Лотман это место. Пишет ли что-либо о Ричардсоне, Грандисоне и Ловласе. Тамара читала Стендаля, «Пармскую обитель» - итальянская героиня отомстила своей нелюбовью человеку, не защитившему честь её мужа после кончины. Стендаль отмечает, да столь темпераментны итальянцы, так полны страстями, что этим можно отомстить, и месть эта сурова и безжалостна, я пишу слабее Стендаля, о  боже, как у него ёмко объяснение для холодных французов: «Несчастная любовь может довести до отчаяния».
И дождь, и дождь, и дождь, и адский холод, она продрогла до последней жилки, покружила возле его дома, даже погрелась в его подъезде, положив красные, почти неживые руки на батарею, идти ей действительно было некуда и незачем. Подъезд был чистенький и уютный, пригрелась, но не буду же я здесь жить, и вернулась домой. «Она любила Ричардсона», - читай Пушкина, читай, это всё же в «Евгении Онегине» не о Татьяне, а о её матушке, Ричардсон – романист, а Грандисон и Ловлас – герои романов, как комментирует сам Пушкин. Не буду писать, буду перепечатывать Пушкина. «Рвалась и плакала сначала, С супругом чуть не развелась, Потом хозяйством занялась, Привыкла и довольна стала. Привычка свыше нам дана: Замена счастию она», - ссылается Пушкин на Шатобриана.

От Бродского до панели один шаг.

Ходила на встречу с другом Бродского. Голландский шекспировед, галантный дядечка. Приехал с другом. Вежливо всем его представил. Говорили о том, как Бродский не любил тишину. В Голландию из наших девушек никто не уехал. Вернулась домой, говорю друг Бродского интересный мужчина, но голубой, от того в Голландию я тоже ехать отказалась. Муж сказал бесхитростно и просто: «Ходила в библиотеку на встречу с педерастом». Обидно, вот и тянись теперь к искусству. Мог ведь и один приехать и поговорить о тишине голландской культуры, учитывая крикливую русскую.

Лягушка

А мыслей-то нет. Никаких. Может и не надо. Ква. Спят усталые игрушки. Устали. Оч устали. До радуги не доскакали. Закрывай глазки. Базовые управленческие парадигмы
застряли в потоке сознания. Собственно, только фраза, а не парадигмы. Хворает любимый. Когда моя девушка больна, люди примерно уже ориентируются, что делать. А когда любимый хворает, никто не написал. Буду волноваться, умру сама. Иван Царевич, выздоравливай.

Такие ДовЫды

С утра заглючило с оборотом «весомые довыды», пишу предложение, и чувствую что-то не то, может, слова такого нет, вроде было раньше, но ведь что-то не то. Глючило долго, пока редактор не прочитал. Довод серьёзный, лечиться надо меньше, а если лечиться, то кефиром больше.

Эпилог

На Ивана Царевича Тамара могла смотреть часами, на его фотографию или на него самого, что-то было в его лице трагическое, мука на оба изумрудных глаза. Как только Иван Царевич возник в её жизни, гражданин Н. предложил ей руку и сердце, то, что очень долгое время было её пламенным и неостывающим желанием. Тамара получила полную сатисфакцию, писать она перестала, Иван Царевич сгрёб её в охапку, и больше я их не видел. Как эти записки попали ко мне? Она любезно предоставила свой архив моему неусыпному бдению. Я перестал спать, и вынужден был написать эту короткую повесть. Остаюсь навеки Ваш гражданин Н.
P.S. Тамара читала «Пармскую обитель», я, кажется, говорил. Её учитель сошёл с ума и начал писать повесть, посвящённую ей словами Стендаля: «Теперь речь о твоём будущем покончена меж нами, я не могу добавить к сказанному ничего значительного», и далее из главы восьмой по тексту. Устное предложение о женитьбе я так и не смог сделать. Я даже не мог с ней встретиться, но приехал мой друг, московский критик, и она не смогла отказать, хотя могло это случиться и как-то иначе, я чувствовал, что она всё равно хочет побывать в моём доме. Григорию же приспичило  провести время на свежем воздухе, погнали машину на реку, добрались до её дачи, начались исполняться мои мечты – я хотел здесь побывать. Пологий берег, протока сибирской реки, зелень, отражающаяся в серебристой воде, тучи нашёптывали грозу. Григорий, как всякий интернетоман, заснял нас на бережку, фото она попросила в инет не скидывать. Ключей от дачи не было, даже от калитки, перебрались через забор довольно благополучно. Стена разросшихся елей, широкие качели, кусты, как она сказала, крымской розы, той, самой полезной и волшебной, что идёт на масла. Уголок прелестный, даже стрелки переросшей крапивы добавляли экзотики. Да, это её место, да, это она. Фотографию у реки на следующий день я опубликовал в интернете, с припиской: «Разрешите познакомить Вас с моей супругой». Очарованного ею Григория я отвёз домой; решили допить вино у меня, она действительно хотела сюда попасть, но по неосвещённым комнатам не пошла, и свет включать не решилась. Закрылась в туалете и долго плакала моим стенам, я слышал, как она плакала.
Я уже говорил, Тамара читала «Пармскую обитель». Как меняется внешность героев от несчастной любви? У Фабрицио появился пронзительный взгляд, хотя это немудрено, там остались почти одни глаза. На что нас толкает любовь, чем мотивированы наши поступки? Фабрицио стал лучшим проповедником, в экстазе рыдали прихожане, слушая его проникновенные речи, и всё это ради того, чтобы когда-нибудь возлюбленная пришла услышать его, значит, другой религии он служил. Финал счастливый – все умерли, но умерли, успокоив свои сердца, утолив жажду неумолимую, неотмоленную.