I

I
Всего два выхода для честных ребят:
Схватить автомат и убивать всех подряд,
Или покончить с собой,
Если всерьез воспринимать этот мир.

Гражданская оборона, «Харакири»



Утро. Ад. Будильник.
Выключаю.
Телефон. Женя. «Я буду через десять минут».
Отъебись и сдохни.
Звонок в дверь. Еще раз. И еще.
Меня нет.
У него, что, ****ь, ключи есть?! Когда я так напилась?
- Дверь была открыта, - спокойно говорит он, загораживая весь дверной проход своей сохатой тушей, - Я уже даже начинаю ждать, когда найду твой хладный труп.
Помечтай мне тут еще.
- Я в душ. А ты иди… вон… - я неопределенно машу рукой. Он ухмыляется и движется на кухню. Именно так мне представляется айсберг, и я понимаю, почему «Титанику» пришел ****ец. Странно, что он еще так долго тонул.
Душ помогает. Я не знаю, почему я не высыпаюсь. То есть никогда. Вообще. Это для меня загадка века. Сейчас полдевятого утра. Конец лета. И солнце уже вовсю жарит сковородку, по поверхности которой мы тут весело гуляем. Но я не высыпаюсь. И мерзну. Зимой было проще, темнее, холоднее и логичнее.
Еще я не знаю, как он помещается на моей маленькой кухне. Весь он. Со своими длинными ногами, руками, шеей, волосами. Сидит на стуле по центру, расставив лапы и выставив локти, роется в планшетнике, оценивая пробки, морда завешена патлами. Жрет яблоко. У меня, что, есть яблоки? Я не люблю яблоки. Обхожу его, как огромного лохматого паука, пробираясь к холодильнику. Есть не хочется. Хочется проверить, получится ли его не задеть и… Ну. Яблоки.
- Я с собой принес. – я подпрыгиваю от его голоса, - Хочешь? – он протягивает мне надкусанное. Может, и не паук. Может, змей. Я хмыкаю и брезгливо отворачиваюсь. Он оценивает джинсы, майку и вязаное пальто.
-  Там тепло, вообще-то.
- Утром всегда холодно.
- Тебе определенно понравится в аду, - как будто он там был.
 - Готова? Поехали. В машине есть кофе.
Топтание в прихожей, поворот ключа в замке, темный обшарпанный подъезд, пустой двор, накрытый таким ярким небом, что ломит глаза. Я стандартно замираю перед черным монстром во дворе, рядом с которым кажется, что даже Женька, в общем-то, парень нормальных человеческих размеров.
- Твоя машина – это просто верх сублимации. Или идиотизма.
- Отъебись, - он открывает двери кнопкой электронного ключа, - Была бы возможность, я бы купил танк.
- Это и есть танк, придурок!
- Садись, давай! – рявкает он на меня.
Я захожу в это чудо автопрома и чувствую запах кофе. Жизнь налаживается.
Столица привычно и ожидаемо стоит в большой анальной пробке. Из динамиков повизгивает AC/DC с подходящей к моменту «High Way To Hell», которую я стоически дослушиваю, запивая никотин кофеином из пластикового стаканчика и ухмыляясь. У Жени хорошее пристрастие к раритетной музыке. Когда начинают орать Rise Against, закрываю глаза и вырубаюсь. У меня есть, как минимум час.
Я просыпаюсь за пять минут до того, как он тормозит возле поблескивающей окнами высотки, но не открываю глаза. Не хочу туда, ****ь. Вообще. Никогда. Туда. Не хочу. Уволюсь на хрен. Сегодня же и напишу заявление. Ненавижу людей. Ненавижу говорить с людьми. Жалеть людей. Помогать людям. Пусть все сдохнут. А я высплюсь, наконец. Я – гребаный социопат. Недоделанный мизантроп. С каким-то изъяном на субатомном уровне. Я не должна здесь работать. Не хочу. В ****у.
Я не пытаюсь остановить свою привычную утреннюю истерику и жду, когда меня «разбудит» Женя. Он паркуется и молчит. Потом хмыкает и щелкает кнопками на магнитоле. Я натурально снова уже начинаю кимарить, когда слышу «Hells Bells». Сука. Нашариваю в кармане телефон, нажимаю отбой один раз, второй, третий, прежде чем понимаю, что это не будильник, а здоровый придурок рядом врубил «любимую» песню и теперь лыбится искренней улыбкой дауна, глядя на мои сонные манипуляции.
- Урод. – говорю я.
- Добро пожаловать в корпорацию «Толчок», дорогуша! Мы в родном дурдоме.
- Ненавижу.
Он не уточняет, что именно. В данный момент он понимает правильно. Я ненавижу все.
Возле раздвижных стеклянных дверей, которые уже хищно раззявили свою пасть, почувствовав приближение свежих жертв, я беспомощно хватаю Женю за рукав пиджака.
- Покурим? – голос дает петуха, и приходится откашливаться. Он кивает.
Мы, наверняка, комично смотримся со стороны. Мелкий гном в вязаном пальто, поношенных кроссовках, обтрепавшихся джинсах, футболке неопределенного цвета, с сумкой через плечо, по-воробьиному нахохлившийся под ощутимо припекающим уже солнцем, и лохматый верзила в черном строгом костюме, рубашке и галстуке. У него даже ботинки начищены. Охренеть. Герой из «MIB» и какое-то инопланетное недоразумение, которое надо бы уебать при случае. Я хмыкаю. Мне нравится и сравнение, и финал.
Из блаженного забытья меня выводит его голос. Меня в принципе выводит его голос. Когда он на работе. И когда он настоящий. Я просто не понимаю, как можно быть таким мудаком. И не понимаю, как такой мудак может быть мне другом. Если бы я не знала, что у него есть два голоса, наверное, было бы проще.
- Вот скажи мне кто лет десять назад, что у нас отгрохают что-то подобное, - говорит он, запрокинув голову и глядя на здание, у которого мы топчемся, - Я бы засмеялся, отмахнулся и сказал, что нихуя. Не в нашей стране. Здесь же всем насрать на всех. – затягивается, - Правительственный проект, ****ь. Социаааальный, - сплевывает сквозь зубы, что совсем не вяжется с его внешним видом. Ощущение, что мальчика из Южного Бутово нарядили, но не рассказали, как себя вести. – Я всегда знал, что нашей страной управляют ****утые на всю голову. Какой народ, нахуй, такая и власть. Запустили. Отгрохали. И что? – он пожимает широкими плечами, - Всем по-прежнему насрать. Нахуя это все? Зато модно, ****ец. По-европейски. Служба доверия «Доверие». Я бы креативному директору кол в жопу засунул. А ему, наверное, за такую гениальную идею денег отвалили немерено. И лежит он теперь на пляже, эту самую жопу в цветастых трусах в песке греет. Пидорас. – его глаза прищурены толи от солнца, толи от злости. Желчный, циничный мудак, думаю я. Мы похожи. Только он говорит вслух.
Ксюша сидит за столом в той же позе, в какой я ее видела последний раз вчера вечером. Такие же пустые глаза и чашка кофе в руках. В урне для бумаг две пустые пачки из-под сигарет и лист формата А4 полностью закрашенный синей ручкой. О. Вот и ручка валяется. Тоже пустая. Кто чем развлекает себя, когда утешает страждущих. Она фокусирует на мне взгляд и произносит хорошо поставленным голосом:
- Ненавижу людей.
Мне хочется ее обнять и расцеловать.
- Эй! – Женька треплет за плечо спящего мордой в стол новенького. Андрей, кажется. Или Алексей. Или похуй.
– «Уши» хоть выключил, когда вырубился? – громыхает он над ошалевшим парнем, проверяя гарнитуру, - Или тут народ под твой храп стрелялся и вешался? Еще раз такое увижу, доложу начальству, вылетишь к ****ям, понял? – парень быстро кивает, отдирая от лица прилипший стикер и беспомощно хлопая прозрачными и пустыми со сна глазами. Наверное, он обосрался. Я бы на его месте так и сделала. На мгновение мне становится его жалко. Но только на мгновение. Жалость как-то давно уже стала инородным чувством. Ксюша скучающе смотрит на этот цирк. Я начинаю истерически лыбиться, но держусь, чтобы не спалить вошедшего в кураж Женьку.
- Я вернусь через пять минут. И чтоб тебя здесь уже не было, понял? Твоей жопы – на моем стуле. Твоих слюней – на моем столе. Мы договорились? – он снова трясет за плечо новенького, - Мы договорились?
- Д-да, - выдавливает тот, наконец, из себя.
- Отлично.
Женя гордо проходит мимо меня, и мне кажется, что я слышу, как мелодично позвякивают его яйца.
- Мне капучино захвати, - шепчу я, чтобы не испортить картину. Он важно кивает. Обоссаться!
Ксюша тяжело поднимается с кресла, в отличие от новенького, которого как ветром сдувает уже через минуту. Она перевязывает тонкий каштановый «хвост», разминает плечи и топает к выходу. Ее грязная чашка с остатками кофе остается на столе. Она не прощается и не здоровается. Здесь мало кто соблюдает этикет. Я не исключение.
- Ксюш, сколько тебе лет?
- Двадцать три, - нараспев отвечает она, никак не реагируя на бестактность, - А тебе? – это вырвалось скорее машинально, чем из интереса.
- Двадцать пять. И меня зовут Аня.
Она смотрит на меня, пару раз хлопает глазами.
- Я постараюсь запомнить. – равнодушно обещает она.
Зато честно. Этот диалог за три года повторялся уже… Хотя, о чем я? Три раза и повторялся.
Ночные не общаются с дневными сменами. А с нашей дневной сменой, так и подавно. И не только ночные. К нам из других отделов никого даже не подсаживают. Потому что мы тупо сожрем восторженных фанатов своего дела. Или убьем. На самом деле. У нас отдельный этаж и полнейшая изоляция. Другие этажи тоже наполнены операторами, которые принимают звонки. Как и мы. И в других отделах тоже есть сотрудники, курирующие живых. Как и мы. Только в других отделах люди реально спасают жизни. По крайней мере, шансов у них на это гораздо больше. И, следовательно, есть небольшая вероятность того, что они любят свою работу и не считают ее бесполезной. Здесь такого нет. В нашем отделе работают люди, которые ненавидят свою работу, и друг друга, и весь окружающий мир. Чаще всего так. Большинство таких. Потому что мы работаем с безнадежными живыми.
Но исключения есть везде. Скажем, напротив меня сидит Маша. Или Даша. Или похуй. Мы давно уже называем ее Сосалка, потому что она постоянно с конфетами. Леденцы, барбариски, карамельки. Она постоянно что-то сосет. И не надо пошлостей. Хотя тянет подъебать, знаю. Сосалка любит жизнь и любит живых. Она оптимистка. Каждый раз плачет после очередного кураторства, когда теряет кого-то. Но она однажды реально вытащила мальчонку из петли. Он, конечно, все равно умер через год. Рак гортани все-таки его добил. Но она об этом не знает. Догадывается, может быть, но точно не знает. Никто ей не сказал. А общаться после кураторства с подопечными запрещено. Нашему отделу запрещено. И у нее осталась надежда. Мы ненавидим ее за это. Я, например, ненавижу. Потому что она все еще пытается, и ничто эту дуру не сломало. Но мы молчим. Я, например, молчу. Потому что хоть кого-то еще не сломало.
Я вхожу в комп под своим паролем, принимаю от Жени кофе, смотрю обновленную статистику смертности на сегодняшний день. От спида, от рака, от гриппа, от поздней ветрянки, от бубонной чумы, от острых предметов по венам, от веревок на шее, от снотворного, от передоза, от комариного укуса. Цифры, цифры, цифры. Работаем мы или нет, эти цифры есть все равно. Каждый день. В виде красивого графика мне показывают, что ничего не меняется. Все умирают. Мы бесполезны. Особенно, если учесть, что шкала самоубийств все еще упорно лезет вверх. Я знаю, что Женя сейчас тоже смотрит на нее.
- Все потому, что всякие мелкие долбоебы спят за моим столом, и ни хрена не делают, - бормочет он.
Хорошо, когда есть, кого обвинить. Я уже начала подходить к той отметке понимания, что всех не спасти – это раз. И бесполезно и пытаться, если человек делает выбор осознанно – это два.
С утра мало звонков. Тем более в будний день. После обеда прорывает школьников. Отчаявшихся задротов, с которыми никто не хочет общаться, или девочек с неразделенной любовью. Серьезного мало. Если бы я решила с утра пораньше в среду скинуть себе в ванну работающий фен, я бы точно не стала перед этим никому звонить. Вот, в пятницу – другое дело. Фиг знает, почему, но это все работает именно так. И интуитивно я понимаю эту систему.
Миши – нашего непосредственного босса – нет на месте. Сегодня обычная летучка у главного. И сегодня кому-то достанется безнадежный. Все нервничают и валяют дурака до обеда. Как обычный офисный планктон. Интернет, онлайн-игрушки, соц-сети. Иногда слышится тихое «****ь» или «вот не спится людям». Это значит, что у кого-то есть звонок.
Мой стол стоит в углу офиса. Напротив, как я уже говорила, Сосалка. Как водится, что-то сосет и увлеченно стучит по клавишам. Рядом – стол Женьки. Он читает с монитора. Щурится и морщится, почесывает нос. Иногда хмыкает и тут же пересылает мне фразочки или целые абзацы из книги. Сегодня у нас Пелевин, «Священная книга оборотня».
Джинн. Если сказать честно, я даже не знаю, к чему я испытываю большее равнодушие — к виду окружающих меня вещей или ко мнениям окружающих меня граждан.
Кот. Баян )
Джинн. Различие, как часто случается, было ничем иным, как мутировавшим сходством.
Кот. Про нас?
Джинн. Похоже на то
Джинн. Многие храмы в Азии удивляют путника несоответствием между бедностью пустых комнат и многоступенчатой роскошью крыши – с загнутыми вверх углами, драгоценными резными драконами и алой черепицей. Символический смысл здесь понятен: сокровища следует собирать не на земле, а на небе. Стены символизируют этот мир, крыша следующий. Посмотреть на само строение – халупа. А посмотреть на крышу – дворец.
Джинн. Понимание того, что все создано умом, разрушает самый страшный ад.
Кот. Крыша тоже создана с умом?
Джинн. ))) не знаю
Джинн. Послушав песню один раз, он завел ее снова. Потом еще раз. Потом еще. Видимо, его душе нужен был кислород.
Кот. Хорошо )
Джинн. Знал, что ты оценишь )
Джинн. Миша вернулся.
Кот. Момент истины.
- Ань, зайди.
Кот. ****ь
Джинн. ****ь
Миша – злой, наглый и лысый мужик, который на обеденный перерыв запирается у себя в кабинете и, по общему негласному мнению коллектива, жрет некрещеных младенцев. Запивает однозначно не сладким чаем. В курилке это потом ощущается. Он вешает пиджак на стул и кидает перед собой папку, к которой припечатывается мой взгляд. Миша всегда все замечает.
- Бери. Тебе подарок сверху.
- Спасибо. –  я не притрагиваюсь к ней, и он подталкивает ее ко мне по столу.
- Садись.
Сажусь.
- Ну? – он выжидательно смотрит на меня, опускаясь в свое кресло напротив, кладет руки локтями на стол и сцепляет пальцы замком.
- У меня был подопечный три недели назад. Обычно дается месяц текучки…
- Могу предложить валиум. – отличная альтернатива, ничего не скажешь, -  Тут особый случай. Это что-то типа протеже босса.
- Не понимаю все равно. Почему я?
- А кто еще?
Я тупо смотрю в его заостренную лоснящуюся от пота безволосую морду. Как с черепом говорить, ей-богу.
- Чью еще жопу ты предлагаешь мне подставить? Это протеже босса. Если он помрет, помрет и его куратор. Ты же понимаешь?
Заебись.
- Фигурально выражаясь, конечно.
Не легче.
- А теперь посуди сама. По безнадежным ты у нас лучшая – раз.
Я не лучшая. Лучшая – Сосалка. Она хоть одного вытащила. А у меня они просто… умирают позже, чем наметили.
- Тебе тут все равно все надоело – два.
А вот это просто прекрасно. Кто-то заметил и сказал. Или сам допер. Или похуй.
- Тебе проще всего будет сохранить место, в случае неудачи – три.
А бывают другие случаи?
- Потому что ты все-таки лучшая по безнадежным. Если ты, конечно, захочешь сохранить место, несмотря на то, как тебе тут все надоело.
Надо было писать заявление три недели назад. Сразу. И валить.
- Работай. Завтра поедешь знакомиться. Позови мне Софью и Ваню. У меня для них тоже есть тут… дела.
- Кого?
- Сосалку! И мужика в противоположном углу от тебя! Охренеть!
Я беру папку со стола и ухожу, тихо прикрыв за собой дверь. Женя настороженно смотрит поверх монитора, втирая кому-то байки про «все будет хорошо». Я пожимаю плечами. Нам запрещено обсуждать подопечных. Конфиденциальная информация. Оповещаю тех, кого надо, о радушном приглашении начальства, честно стараюсь запомнить имена. Все равно ни хрена не выйдет. Ни с чем.
Женька отключает «уши», и я подхожу к нему сзади, облокачиваюсь на стену и кладу руки в его волосы. Почти как в воду. Только лучше. Зачерпываю их пригоршнями, пропускаю пряди сквозь пальцы. Отпускает. Он жмурится, как кот. Готова поспорить, что у него пальцы на ногах поджимаются от удовольствия. Да. Отпускает.
- У тебя какой-то ненормальный фетиш на волосы, ты в курсе? – приоткрывает он один глаз.
- Только на мужские, – соглашаюсь я.
- Я думал, ты скажешь, только на мои, - равнодушно тянет он. Даже притвориться обиженным у него не выходит. Игнорирую. Провожу пальцами снизу вверх, от затылка к макушке против корня волос. Я бы хмыкнула в другой раз, если бы увидела, как у него плечи передергиваются от пробегающих по телу мурашек. Но мне не до улыбок.
- Знаешь, какая у меня мечта?
- Ммм… - все. Совсем мозг отключился.
- Я уже месяц, а то и больше мечтаю в выходной день тупо сесть в какую-нибудь электричку с плеером в ушах и просто ехать. До конечной. Далеко. Туда и обратно. И смотреть в окно. И шарахаться от пьяных бомжей. И курить в тамбуре. И просто, ****ь, катиться в вагоне, ни за что не отвечая и ни о чем не думая, смотреть на помойки и заборы, и… и все, *****. И если с рельс сойдем, так и ладно. Не моя проблема. Понимаешь?
- Зажралась ты. Надо тебя недельку подинамить с подбрасыванием на работу и до дома. А ты знаешь, какая конечная?
- Да похуй. Дело не в этом. Дело в том, что каждую пятницу я ложусь спать с этой мыслью. А в субботу, когда просыпаюсь, думаю, лень. В жопу это все. И никуда не еду. И ничего не делаю. Я просто вот уже фиг знает, сколько времени проебываю свою такую простую незамысловатую мечту. Херня, в принципе. Это же успеется. Всегда. В любые другие выходные. Так? Так. Знаешь, почему? Потому что это моя мечта. И я точно знаю, как ее исполнить. И точно знаю, что смогу это сделать. А вот каждое утро вставать и тащиться сюда, и получать ушат чужого говна внутричерепно, а потом еще пытаться сделать что-то, что ни мне на хер не надо и никому вообще не надо, это уж точно не мечта. И точно не моя. Но я встаю, тащусь и делаю. Почему так?
На голове у него уже полный бедлам.
- Когда ты знаешь, как осуществить свою мечту, это уже не мечта, а цель, – выдает неожиданно вернувшаяся от шефа Сосалка.
- Заебала она со своими цитатами из контакта, - вздыхаю я, глядя сверху вниз на ставшего похожим на пугало Женьку. Зрелище забавное, потому что он что-то пытается изобразить на своем лице. Но с невербальным общением у него явно проблемы. И еще похуже, чем у меня. Брови сложились домиком и уголки рта опущены вниз. Парень реально старается. Наверное, это что-то типа сочувствия. Он поднимает свои длинные ручищи и кладет ладони мне на плечи, упираясь макушкой в живот. Мне кажется, что у меня колени подогнулись от тяжести.
- Ну чего ты, мать? Совсем херово, да? Ну, хочешь, потрахаемся?
Да. Это определенно сочувствие.
- Как только я напишу заявление об уходе, так сразу начну усиленно думать над твоим предложением, – серьезно киваю я. – Хотя, подозреваю, что, чисто технически, для меня это будет самоубийством.
Он ржет. Еще бы. Плоские постельные шуточки – это же так весело. И этот человек полчаса назад слал мне цитаты из книги.

Бум смертей пришелся на две тысячи шестьдесят второй. И дело было даже не в неизлечимых болезнях, или экологической ситуации, или еще какой-нибудь объективной херне. Хотя ее хватало. А просто была какая-то массовая истерия и помешательство. Было очень много самоубийств. Треть страны за полтора месяца. Это было дико и страшно. Люди разного возраста, социального статуса, ориентации, места жительства просто вышибали себе мозги, или резали вены, или бросались под поезда. Зеки в тюрьмах деньги платили, чтобы к ним ночью в камеру с заточкой влезли! И обещали не сопротивляться. Репортаж даже про это был какой-то. И было множество всяких версий, кто и что в этом виновато, и что делать. Самая популярная была «американская», конечно. Что-то скинули. Где-то распылили. Подействовало на психику и бла-бла-бла. Митинги, демонстрации, орущие в камеры депутаты. Убитый горем президент. Все было стандартно. Шумно, много, ничего по существу. Хорошо хоть хватило ума не вступать в конфликт. У всех, как ни странно, хватило. Не исключали версию и такой вот своеобразной революции. Знак протеста. Но против чего и кто протестовал, так и не выяснили. Не у кого было поинтересоваться.
В любом случае, это был сигнал к тому, что что-то надо делать. В нормальных странах люди в таких количествах не самоубиваются. Для меня было одно объяснение. Им просто не нравилось жить. Не хотелось. Вариант того, что не хотелось жить именно в этой стране, я не исключала, но в эту схему не вписывались акционеры нефтяных компаний, звезды телевидения, золотая молодежь и прочие, которые могли себе позволить поменять гражданство и свалить отсюда на хрен. К тому же, угадать, распознать такого вот суицидника было несложно, на самом деле.
Я училась тогда на предпоследнем курсе факультета психологии. Слушала лекции и думала, кого я буду лечить, если все помрут к чертям собачьим. А такой возможности я не исключала. Никто не исключал, собственно. Профессора были в легкой панике и цепко следили за студентами и за коллегами. К каждой группе приставили психолога, что было абсурдно и дико. А в один прекрасный день я заметила долговязого тощего парня. Точнее, заметила, что он за мной наблюдает. Это длилось недолго. Пару-тройку дней. Потом он прекратил. А я нет. Он вел журнал. И следил за сокурсниками. И что-то отмечал. А я была любопытной и помешанной на экспериментах. Так мы познакомились с Женькой.
- Судя по прошлому месяцу наблюдений, вон та серая мышь явно следующая, - сообщает он мне, - Видишь? – он показывает три записи с перечнем внешних признаков и личными пометками о предполагаемом психологическом состоянии «объекта», - Эти трое уже того. Покинули нас, так сказать. Симптомы у них были схожие. И у этой они такие же. Почти. Спорим, что через неделю мы будем чтить ее минутой молчания?
- Ты дебил?
Он обижается.
- Почему это?
- Надо же с ней поговорить! Вдруг получится разубедить. Или сообщить психологу нашему…
- Ага, щас! – злобно шипит он, - Только попробуй! Это же бомба! И это – моя научная работа, нахер. Если ты расколешься про это хоть кому-нибудь, я тебя лично закопаю, и скажу, что ты сама. И никто, ****ь, не засомневается даже!
- Ладно, ладно, - отмахиваюсь я, - Значит, сами поговорим.
- Я поспорить хотел, а не поговорить, - цедит он сквозь зубы, но плетется за мной.
Я обрабатываю девчонку по всем правилам. Хотя это и тяжело сделать незаметно. Учится она на том же факультете. Но, как мне кажется, все получается. И она живет ту неделю. И следующую. И даже следующую. А потом кидается под поезд метро. Просто так. Утром, по дороге в универ. То же самое происходит с еще двумя. Мальчиком-абитуриентом, который прыгает с крыши соседнего корпуса. И заведующим кафедры, хлебнувшем очистителя, спертого у технички. После этого я начинаю вести свой журнал и спорить с Женькой. Возможно, именно благодаря этим нашим спорам, мы прошли все тесты, и нас определили-таки в штат корпорации «Доверие» для прохождения практики. Именно в этот отдел. С возможностью устройства на работу на постоянной основе.

- Смазливый, - слышу я совсем рядом.
- Это конфиденциальная информация, гамадрил! – возмущенно шепчу я, захлопывая папку, - Хочешь, чтоб нас двоих отсюда поперли пинком под зад?
- Тебе такие всегда нравились, - он не обращает внимания и гнет свое. Ну вот серьезно, имбецил же.
- Да, - соглашаюсь я, - К его морде твои бы волосы…
- Была бы баба, - перебивает он, - Ты точно не латентная лесбиянка?
- Не знаю, - честно отвечаю я, - Чего тебе надо от меня?
- Смена пришла, - хмыкает он.
Зашибись. Я полдня просидела, разглядывая фотографию будущего подопечного, и так и не прочитала ничего из его истории. Даже имя не запомнила. Хотя это ожидаемо. С именами у меня проблемы. Ладно. Дома пролистаю.
Сегодня в ночную меня сменяет не Ксюша. Другая. Она улыбается, здоровается и не интересная. Я ухожу молча, оставляя свою немытую чашку на столе.