II

II
Вот она – благодать:
Розовые очки,
Полные пены слова,
Жирные руки жизни.

Гражданская оборона, «Вот она»



Утро. Ад. Будильник.
Выключаю.
Телефон. Женя. «Проснись и пой, свет очей моих! Тебя сегодня наши забирают. Не забудь!»
Черт! Я так и не прочитала про того смазливого типа-протеже-босса. В машине, может быть… Встаю, тащу себя в душ, набирая Женьке: «спасибо»
«Я знаю, что ты все равно желаешь мне смерти» - приходит ответ. Ничем его не проведешь.
Звонок в домофон.
- Спускаюсь. Буду через минуту.
Я прыгаю на заднее сиденье авто представительского класса. Кофе и не пахнет. ****ство. Всю дорогу продолжаю пялиться на фото на первой странице. Потом в окно. Потом снова на фото. Когда понимаю, что мы подъехали к ведомственной клинике, тихо матерюсь, вызывая заинтересованный взгляд водителя в зеркале заднего вида.
- Спасибо, - бурчу я, вываливаясь.
Состояние близкое к медитативному. Равнодушно и холодно. Я привыкла и к первому, и ко второму.
Бог есть! Решаю я, когда вижу исправный кофе-автомат. Три недели назад он был сломан.
Девочка в регистратуре смотрит на меня удивленно, но ничего не говорит. О, да! Бог определенно есть. Получаю от нее пропуск и топаю к лифту. Возле него открываю все-таки папку, чтобы хотя бы узнать, на каком этаже этот… Дмитрий. Ага. Хорошо. Двенадцатый этаж. Ого! Да он у нас вип-персона. Без пяти минут мертвая, правда. Так высоко я еще не была. Так, хватит с меня информации. По крайней мере, пока я не выпью свой кофе. Вызываю лифт.
Это не палата. Совсем не палата. Это как моя маленькая квартира. Только лучше. И больше.  Передо мной два двухместных дивана, между ними журнальный столик. За ними вдоль стены что-то типа кухни, отделенной от гостевой зоны барной стойкой с высокими стульями. Слева – огромное окно. Справа -  две двери. Видимо, в спальню и ванную комнату. В углу висит телевизор. Стены выкрашены в теплый бежевый цвет. Полы чуть темнее. Песочного оттенка. Диваны белые. Барная стойка – тоже. Кухня в желто-зеленых тонах. Штор нет. На единственном окне электронные жалюзи. Мда… протеже, значит… Я бы тоже не отказалась… умереть с комфортом.
- Впечатляет, да?
Я вздрагиваю от чужого голоса за спиной. Он поводит плечами. В руках пакеты.
- Простите, что напугал. Думал, успею. Ходил тут… в магазин. Недалеко…
Недалеко – это на территории клиники. За пределы их не выпускают. Я киваю и отхожу в сторону. Он проходит на кухню, выкладывает продукты в холодильник. Обычный парень. Широкие плечи. Чуть выше меня. Мой ровесник. Может, даже моложе. Красивый. Круглые глаза, прямой нос. Один недостаток – короткие волосы. На этом его внешность перестает меня волновать.
- Я бы себе такого никогда не смог позволить, - он смущенно улыбается, поворачиваясь ко мне и обводя рукой окружающее пространство. Мне не нравится абсолютно все. Спокойствие, улыбка, смущение. Он ведет себя, как нормальный человек. Без нервов, без заламывания рук и бегающих затравленных глаз. Это значит, что либо он совершенно здоров, либо он уже все решил. Судя по тому, что он здесь и к нему прислали меня, второй вариант ближе к истине. Я уже сейчас готова составить заключение о том, что прекрасно поболтала с покойником. Но мне придется, как минимум, неделю провожать его в последний путь и делать вид, что я пытаюсь его спасти. Спасать здесь уже нечего. Я улыбаюсь.
- Меня зовут Аня.
- Дима, очень приятно, - он спешно подходит, мы пожимаем друг другу руки, - И... – он слегка морщится, глядя на пластиковый стаканчик в моей руке, - У меня тут есть кофе. Хороший.
- Да, спасибо. Я бы не отказалась.
Он забирает у меня бурду из автомата и выкидывает его в мусорку. Достает турку с безопасной ручкой, пакетик с молотым кофе и ложку из плотной резины. Я сажусь на диван и открываю все-таки его досье.
- Тоже не завтракаете по утрам? – спрашивает он. Плита газовая. Но газ перекрывается автоматически каждые десять минут. Если готовит сам пациент. Обычно этого не происходит. Везде понатыканы камеры, датчики движения, счетчики температуры и прочая белиберда. Чтобы покончить с собой здесь, нужно обладать нехилой изобретательностью и упрямством. Проблема в том, что, судя по досье, у него этого добра навалом. Пятнадцать попыток суицида за прошлые полтора года. Это… почти раз в месяц. И как он так быстро отходил от них? Хотя, при должном уходе… Протеже босса. Может, наш Великий и Ужасный – педераст? Его даже можно понять в данном конкретном случае.
- Да, - снова улыбаюсь я, - Но без кофе я не человек. Мы можем перейти на «ты».
- Хорошо, - кивает он и через некоторое время усаживается напротив, ставя на стол две чашки. Я делаю глоток. Для полного счастья сейчас не хватает только двух вещей…
- Здесь можно курить, - доверительно сообщает он. И сейчас я замечаю пепельницу и пачку сигарет.
- Отлично! – это выходит искренне и нихуя не профессионально. Он смеется.
- Только вот я никуда не денусь, -  извиняюще разводит руками подопечный, когда я затягиваюсь. И кто, ****ь, здесь квалифицированный специалист?
- Дима, ты знаешь, почему ты здесь?
- Потому что кто-то не хочет, чтобы я умер, - снова улыбка.
- А ты сам?
- А я хочу.
- Ты понимаешь, что это проблема? – неопределенное движение плеч в ответ, - И я здесь, чтобы ее решить. Но мне для этого нужна будет твоя помощь.
- Я готов.
Не правильно. Плывет по течению. Соглашается со всем. Ждет только, когда выйдет отсюда. Бессмысленно это все. Он смотрит на меня в упор. И в этот момент у нас полное взаимопонимание. Потому что он понял, что я сдалась и приняла его выбор. Это случилось как-то, ****ь, до смешного быстро. Обычно я трепыхаюсь дольше. То есть первые раз пятнадцать было в омут с головой и зубами за шкирку, только бы вытащить. Если не смогу, то хоть попытаюсь. Если не насовсем, то хоть на чуть-чуть. Потом, видимо, по инерции делалось то же самое. А на нем все. Я остановилась. И хрен сдвинешь. Вот вообще. Никак. Почему не написала заявление три недели назад? Дура набитая. Чувствовала же.
- Нет. Ты не готов. А я устала. И у нас ничего не выйдет. – это вылетает само собой, и он с минуту с сомнением смотрит на меня, а потом едва заметно кивает. – Давай не будем усложнять друг другу жизнь… остаток жизни для некоторых, - он хмыкает на моей оговорке, - и просто поговорим. – снова кивок. Как болванчик китайский, ей-богу. Красивый, здоровый, сильный. Почему, ****ь? Что в его голове перевернулось? И когда? Обидно. Зато теперь проще. Делать работу и не привязываться. Ничего не изменилось, в общем-то. Просто стало… честнее. Я наконец-то добралась до его папки и лениво листаю страницы, машинально цепляясь за некоторые детали.
- Как-то даже не верится, что ты хочешь умереть, - бормочу.
- Почему? – мельком взглянув, замечаю на лице живой интерес. ****ец. Самоубийца.
- Хотел бы, давно бы уже… пятнадцать попыток…
- Эй! У меня было две клинических смерти, между прочим, - возмущается он, - Просто… не везет. Наверное.
- Да действительно, - хмыкаю я, мысленно воссылая молитвы к Женьке, который, видимо, все-таки опылил меня своим непрошибаемым цинизмом. Может, вчера через лохмы его передалось?
- Так и почему?
- Что?
- Почему ты так не хочешь жить? Проблемы какие-то? Судя по тому, какую тебе палату здесь выделили, явно не материальные. Я понять хочу, что у вас у всех с головами не в порядке последние лет пять? - последнее выплевывается со злостью. Шесть лет института и три года работы присвистывают и идут на ***. Причем, в ногу.
- Ты историю читала мою вообще? – прищуривается он, - Психолог.
Обзывается еще.
- Нет, - честно отвечаю я, - Мне морда твоя понравилась, и дальше первой страницы с фото я не продвинулась. Вот щас только открыла.
- Хм. – он выглядит озадаченным, - Спасибо, конечно…
Да подавись.
- У меня болезнь же. Или что-то вроде. Это как навязчивая идея. Просто хочется умереть. Я не знаю, как это называется…
- Психически больной человек – это называется, - перебиваю я. Годы учебы и работы ушли еще не далеко и сейчас пытаются закидать меня камнями и палками с расстояния, ругаясь и улюлюкая.
- Ну, это понятно, - отмахивается он, ничуть не обижаясь, - Просто мне вообще не нужна причина, понимаешь.
- Понимаю. Кстати, в этом твоя проблема.
- То есть?
- Твоя навязчивая идея. Диагноз твой тебе и мешает. Когда у таких, как ты, начинается психоз, они не способны оценить ситуацию адекватно. Просчитать все. Прыгают с мостов на мелководье или вообще в ванной топятся, или со второго этажа скачут, вместо того, чтобы подняться на высотку. А вторая проблема – то, что ты осознаешь, что болен, - он морщится, - И это все усложняет и усугубляет ситуацию. Ты понимаешь, что ты сам себе киллер, и поэтому тебя надо убрать, чтобы ты не убрал себя сам.
- Офигеть.
- Именно, - киваю я, - Я думала, ты уже про все это прочитал. Или другие доктора объяснили.
- Да нет. Я не про это.
- А про что?
- Про тебя. Ты какой-то ненормальный психолог.
- Привыкай. Ладно. Спасибо за кофе. Я пошла.
- Как так? – он растерян и даже расстроен, кажется.
- У меня работа еще, Дим. – я на автомате натягиваю на лицо мягкую улыбку. Первый семестр осторожно и вопросительно выглядывает из-за угла. - Для знакомства достаточно. Завтра мы снова увидимся.
- Было бы лучше, если бы ты приходила после работы.
Обнаглел.
- Я поздно заканчиваю. И «после работы» - это не твое время.
-  Хорошо. Пусть так. А какая тебе разница, во второй половине дня или в первой сюда приезжать? Мне удобнее во второй. Думаю, тебе разрешат. Я поговорю.
Ну отлично просто! Он поговорит. Значит, домой я буду попадать, хрен знает, во сколько. Уже сидя в такси, достаю из сумки телефон.
«Я не выйду. Плохо себя чувствую. Можешь узнать, кем мой подопечный приходится нашему боссу?»
К черту конфиденциальность. Я хочу знать, что меня ждет.
«Иди нахуй»
Мудак.

Утро. Ад. Будильник.
Выключаю.
Телефон. Женя. «Какой-то сто-раз-юродный брат. Еще раз попросишь меня о чем-то подобном, прокляну. Тебя освободили от посещения юдоли скорби. Занимайся своим красавчиком. Захочешь нажраться, звони».
«Спасибо. Я чувствую твою боль от того, что меня нет рядом».
«См. вчерашнее последнее смс. Мне некому слать Пелевина, ****ь!»
Я хихикаю, перевожу будильник на два часа позже и с блаженной улыбкой зарываюсь лицом в подушку. Кажется, я тоже доживу свой век в компании с комфортом.

Это был невиданный по своим масштабам проект даже для нашей страны, где каждый проект можно априори назвать масштабным, ибо территории и численность населения предполагают размах. «Доверие» включало в себя все. Только в столице в первый год было построено шестьдесят подведомственных больниц и в два раза больше дежурных поликлиник. Детские сады, школы, институты, почти все наиболее крупные государственные, полугосударственные, муниципальные предприятия были под колпаком. Везде рассаживались психологи, консультанты, проверяющие, врачи, работающие на «Доверие». Смотрели, наблюдали, отслеживали, выписывали направления тем, кто вызывал хоть какие-то опасения, и лечили, лечили, лечили. Навязчивая идея спасти всех. У меня она была. Поэтому я согласилась, не раздумывая. Женька мечтал не об этом. Но согласился тоже.
- Мне дают работу сразу после универа. Приносят будущее на блюдечке с голубой каемочкой. Конечно, я согласился, - сказал он мне, пожав плечами, после прохождения тестов и подписания договора. Я фыркнула тогда над его меркантильностью и ленью.
Для смертельно-больных, желающих покончить со своими страданиями самостоятельно, строились медицинские центры, в которых пытались лечить и от болезней, и от идей покончить с собой. Об эвтаназии никто уже не хотел слышать. Для депрессивных, маниакально настроенных, отчаявшихся – санатории, клиники, личные психологи. Для   обсессивно-компульсивно расстроенных – мы.
До своего третьего подопечного я верила, что могу что-то исправить и не придавала значения слову «безнадежный».
Ее звали Лера, и она была моей знакомой. Мы учились в одной школе. Женька рвал и метал. Он орал, что выдаст меня с потрохами руководству, что я должна рассказать и отказаться, что это идиотизм, и что он не будет меня потом вытаскивать из всего этого дерьма. Мне было все равно. Мои подопечные жили. После моей помощи они жили дольше, чем должны были. Несмотря на все подсчеты, графики и исследования. И я наивно полагала, что если постараться еще немного, еще совсем чуть-чуть, то получится. Все получится. А если я буду реально заинтересована в результате еще и на эмоциональном уровне, то это будет стимул. Положительный. Это противоречило всему, чему нас учили. И я тогда точно не знала, что именно было причиной ее попадания в центр. Нам выдавали информацию дозированно. После того случая все немного изменилось. Благодаря Лере и тому, что Женька, как выяснилось,  мог рвать и метать не только в мою сторону, но и за нее.
- Я лучше буду винить в ее смерти себя, чем тебя или кого-то еще, - отрубила я в ответ на его истерику. Он обозвал меня ебнутой психопаткой и ушел. Мы не разговаривали месяц, но он никому ничего не сказал.
На сегодняшний день существует более восьмисот причин суицида. Пятьдесят процентов из них так и остаются не известными.
У Леры в истории болезни стоял диагноз «маниакальное самоубийство». С ней говорил Бог, стоящий у нее за спиной. Когда она попала ко мне, ей было двадцать семь лет, и у нее был муж и двое детей. Мальчик и девочка девяти и четырех лет соответственно,  которых она задушила колготками. Она поступила в центр из травмпункта, где «была произведена остановка массивного венозного и артериального кровотечения, осуществлена первичная хирургическая обработка множественных глубоких (до костей) порезов обоих предплечий и наложение швов на рассеченные мышцы, нервы, сосуды и поверхностные слои и асептических повязок». Расширенный суицид. Кухонным ножом. Она не помнила о детях. Считала, что во время случившегося они находились с мужем за городом. Муж навещал ее дважды в день на протяжении всего курса. Он рассказывал ей о них и передавал приветы. А в день их похорон принес ей мягкие игрушки. Это был подарок. От детей.
Лера была рада меня видеть, принимала мою помощь, была спокойна, улыбалась, говорила со мной, соглашалась, а потом все равно умерла. Через неделю после того, как я написала положительное заключение, и ее выписали из центра. Через день после вынесения приговора в зале суда. А Женьке, вопреки своим угрозам, пришлось вытаскивать меня из дерьма. И печень у него оказалась значительно сильнее моей. С тех пор нам выдают историю болезни подопечного за последние два года на руки сразу, я знаю, что их смерть – это не моя вина, и я научилась разгадывать людей, которых уже не стоит даже пытаться спасти. По-настоящему безнадежных. Только это все равно ни хрена не помогает.

У Димы настроение сегодня явно хуже. Он сидит на диване, широко расставив ноги, и нервно дергает коленкой, отчего его пятка выдает раздражающее постукивание по полу. Он косится в мою сторону и кривит рот.
- Вчера, когда ты ушла, они забрали пепельницу и чашки, - бросает он.
Правильно сделали.
- Сегодня снова их принесли. За пять минут до твоего прихода. Зато час назад забрали ноутбук.
- А что, можно убить себя ноутбуком? – осторожно интересуюсь я.
- Не знаю. Не пробовал. – он поворачивается ко в мою сторону всем корпусом, и назойливый стук прекращается, - Он разрядился, и мне не дали шнур.
- Смотри телевизор.
- Да это абсурд какой-то! – взрывается он, и я все-таки вздрагиваю. Наверное, к этому нельзя привыкнуть никогда.
- Я не собираюсь вешаться на шнуре от ноута и резать себе вены осколками от разбитой чашки!
- Здесь не собираешься, - поправляю я.
- Да. Здесь. Не собираюсь. Поэтому….
- Это правила. Они для всех одинаковые. Не усложняй.
- Почему нет? Здесь все равно все меня считают психом и безнадежным, - я вздрагиваю от этого слова, - Могу позволить себе расслабиться.
- Выйдешь значительно позже.
Я заставляю себя подойти и сесть напротив. Мне уже ясно, что скоро у него будет срыв. Все признаки на лицо. На эту гребаную смазливую морду.
- Выспалась?
Ухмыляюсь.
- Да. Спасибо.
- Рад за тебя.
- Слушай… - ну что, ****ь, я могу ему сказать!
- Не хочу. Завтра и послезавтра тебе лучше не приходить.
Он охренел?
- Ты охренел?!
Мне нравится, как он улыбается, когда я реагирую, как нормальный человек. Это плохо.
- У меня приступ. Скоро. Скорее всего. Я чувствую. Не хочу, чтобы ты видела.
- Я и не такое видела.
- И все равно. Я прошу.
Ну да, конечно. Просит он. Для полноты картины не хватает дула пистолета у моего виска. Именно так и выглядит его просьба.
 - Хорошо.
- Мне не дают даже карандаш. И я заебался тут сидеть.
Нет.
Нет-нет-нет. Не ведись.
- Зачем карандаш?
Он смотрит на меня так, как будто это я его пациент.
- Рисовать.
«Чтобы справится с навязчивой идеей, нужно отвлечься от нее. И лучше всего переключить внимание на что-то созидательное: общественную деятельность, помощь людям, творчество и науку». Кажется, я только вчера решила, что не буду его тащить.
Делаю глубокий вдох.
- Если пообещаешь мне, что будешь паинькой, я заберу тебя отсюда. Через неделю. На день. И у тебя будут карандаши, чашки и ноут. Но ты должен… Я должна тебе верить.
Он в очередной раз недоверчиво щурит круглые глаза. Но потом все-таки кивает.

- Ань, ты там как вообще, а? Может, мне тебя тоже туда определить. В соседнюю палату с этим твоим…
- Миш, ты не понимаешь, - я на ходу дожевываю какую-то фаст фудную дрянь, - Это что-то типа эксперимента.
- «Что-то типа»? – язвительно переспрашивает он. Я слышу, как затягивается. Значит, в курилке. Значит, рядом Женька. – Очень профессионально, дорогая моя. Но нет.
- Да послушай ты! – выкидываю обертку от бургера и перекладываю телефон в другую руку, - Мы же никогда так не делали, верно? Объект наблюдался только в пределах центра. А как только он выходил за его стены – все. Не в нашей компетенции. Стандартные направления к психологу и до свиданья. Хоть трава не расти.
- У нас нет возможности, к сожалению, приставить куратора к каждому психу страны, - язвительно замечает Миша. Я понимаю, что перегибаю палку.
- Я ни в коем случае не оспариваю правильность работы системы, -  с нажимом выдавливаю из себя каждое слово. – Просто здесь же, во-первых, не типичный случай, – я намекаю на то, что мальчик блатной, и, судя по тому, как хмыкает Миша, он намек понимает, - Это как… как взять работу на дом…
- Это, ****ь, не бухгалтерский баланс и не домашняя зверушка!
- А во-вторых, хуже уже не будет.
Молчание.
- Миш, просто… поговори. Пожалуйста.
- Ты уже пообещала ему?
*****.
- Да.
- Да твою ж мать, Ань!
Я слышу короткие гудки. Через пять минут от Женьки приходит: «Мне это не нравится. Не делай глупостей». А вечером мне сообщают, что в понедельник я могу забрать его из центра. Ровно на восемь часов. Под мою ответственность, естественно.
Женька сломался на своем шестом подопечном. То есть, на нем он плавно перетек из обычного состояния мудака и долбоеба в осознанное состояние мудака и долбоеба. И больше не предпринимал попыток из него выйти. Мальчику, которого он наблюдал, было девятнадцать лет. Его имени он так мне и не сказал. Я знаю, что это был больной неврозом студент, находящийся на реабилитации в нашем центре. В отделении пограничных состояний. Он не проявлял никаких признаков галлюциногенных или бредовых расстройств. Был здоров психически и физически тоже. И даже строил планы на будущее, демонстрируя «ровный фон настроения». В день своей выписки он вышел в окно. Просто так. Без «предисловия». С пятого этажа. При открытой входной двери. В окно рядом с дверью. В результате – перелом позвоночника и полностью обездвиженное тело. В девятнадцать лет. По словам Жени, на его вопрос о цели своего поступка, он ответил, что «внезапно испытал необъяснимое и непреодолимое желание умереть». Он и умер. Плакал, просил, прикрывался тем, что не хочет оставаться инвалидом до конца жизни. Мне кажется, что если бы Женька не добился для него эвтаназии, он бы сам придушил его подушкой. Я  до сих пор не знаю, сделал ли он это из добрых побуждений или от злости. И я до сих пор не знаю, каким чудом Миша отмазал его от подавших на «Доверие» в суд родственников.
Дима отвратительно рисует. Зато отлично варит кофе и трахается. Он спит на животе, обняв подушку и согнув левую ногу так, что голая коленка торчит из-под одеяла. У него бледная кожа, широкие плечи и тонкие запястья. И ресницы, как у девочки.  Во сне он выглядит совсем мальчишкой. Я одеваюсь и сматываюсь из собственной квартиры, заперев за собой дверь.
В ближайшем салоне связи я покупаю новую симку и иду в парк. Солнце ощутимо припекает, и приходится все-таки снять вязаное пальто и бросить его рядом на лавке. Я только с десятого раза попадаю на интересующий меня голос.
- Это телефон доверия. Меня зовут Женя. Что ты хочешь мне рассказать?
- Здравствуй, Женя. Меня зовут Аня. Кажется, у меня проблемы.