III

III
Привычка стариться, призвание дышать,
Наука ненавидеть, гениальность выживать –
*** на все на это,
И в небо по трубе!

Гражданская оборона, «На ***»




Мне кажется, что я слышу его мысленное «конечно, ****ь, у тебя проблемы!», когда он давится воздухом на вдохе, узнавая мой голос.
Сейчас он думает, что нас обоих уволят. Или что он свернет мне шею при встрече. Или похуй. В конце концов, это его работа.
- Любую проблему можно решить. Я тебя слушаю.
Хренов профессионал, да? Его голос по телефону звучит совсем иначе, чем я себе представляла. И я понимаю, что это наш первый такой разговор за пять лет. Раньше были только смс, и аська, и личное общение. Это как-то смущает, и я задвигаю бредовую мысль подальше.
- Все дело в моей работе, - начинаю я, складываясь почти пополам на лавке, упирая локоть в колено и прикуривая, - Мне…  дали… -  черт!
- Проект?
- Да, - цепляюсь за спасительное слово. Спасибо! – Мне поручили один проект. Заведомо безна… проигрышный вариант. И я… - это сложнее, чем я думала. Тяну время, делая еще одну затяжку, пытаясь собраться с мыслями.
- Где ты сейчас?
Вопрос застает врасплох.
- В парке. Голубей кормлю.
- Как там погодка на улице? Припекает сегодня, да?  Я пока от машины до работы дошел, весь взмок.
Я слышу фоном, как стучат клавиши. Скорее всего, он строчит письмо айтишникам,  чтобы отключили рабочую прослушку на время разговора. С его дипломатическим подходом «сделай, или убью» это тоже заведомо проигрышный вариант.
- Жарко, - соглашаюсь я.
- Тебе жарко, Ань?
- Да, - и меня прорывает, - Этот проект. Я не хотела его брать. Хотела отказаться. Или уволиться даже. Потому что, ну на фига мне это все, на самом деле? Он не принесет ни денег, ни уж тем более, морально удовлетворения от работы. Он… скорее социальный, чем прибыльный, – на другом конце хмыкают, и я кривлюсь в ответной усмешке, - Но он хороший. Оказался очень хорошим. Безнадежный, хороший социальный проект. И я… Мне он понравился сам по себе. И мне захотелось.. ну… не просто сделать работу и получить зарплату. Мне захотелось, чтобы он перестал быть безнадежным. Захотелось… взяться за него…
- Звучит пошловато, - слышу я. Не выдерживает. Подъебывает. Потому что ему страшно. Страшно за меня.
- Я понимаю. Я все понимаю. Но мне хочется, чтобы… он жил. Проект. Понимаешь?
Тишина.
- Ты должен сказать что-то, - подсказываю я, - Ты должен сказать, что надо попытаться. Или… или про «все будет хорошо»… или…
- Да. Да, все будет просто отлично. Не переживай. – торопливо соглашается он и продолжает. И я слышу только панику и бешенство.
- Можно же отказаться, да? Ты говорила, что хотела. Есть лазейки. Можно скинуть проект на кого-то еще…
- Не хочу, - обрубаю я.
Но спасибо за попытку. И за предложенную помощь.  Я знаю, что он из этих «лазеек» вырыл бы для меня второе метро. Снова тишина. А потом:
-  Насколько ты оцениваешь себя профессионально в своей области, Ань? По десятибалльной шкале. Только честно.
Вот же упертый мудак. Он меня тащит. Тащит, как я тащу Димку. Истерично, не обращая внимания на сопротивление. Тащит. Как безнадежного. Я же сейчас по ту сторону.
- Семь. Может быть, восемь. С натяжкой.
- Ты хороший специалист, Ань. Да? Хороший. Поэтому ты, наверное, должна понимать, как хороший специалист, каковы твои шансы вытащить этот проект. Ты понимаешь?
- Да. – ****ь, да! Я понимаю.
- Есть вероятность того, что ты его вытащишь?
Становится откровенно неприятно. Он не то должен спрашивать. И не то говорить.
- Ты можешь с уверенностью сказать, что у тебя есть хоть малейший шанс его вытащить?
Давит. Он давит. Он не умеет по-другому. А орать на меня благим матом у него сейчас нет возможности.
- Я не знаю.
- Сомневаешься?
- Да.
- Тогда послушай меня. Я тебе настоятельно рекомендую послушать меня. Если у тебя есть хоть капля сомнения, бросай. Просто бросай это дерьмо.
- Это не дерьмо, Жень. Это любовь.
- Ага. Именно об этом я и говорю. – отмахивается он. Да, возможно, я перегнула палку. У меня склонность драматизировать. Молчу. А потом…
- Проект твой. Он где сейчас? На работе?
И я слышу: «У тебя дома смертник. Один». Разговор закончен. До своего подъезда я бегу.
Дима сидит по-турецки в моей постели, пьет чай, жует бутерброды и смотрит мои древние фотографии на стареньком ноуте, когда я врываюсь домой.
- Ничего, что я похозяйничал тут немножко? – спрашивает он, - Жрать так хотелось…
А потом замечает, что я бежала.
- Ты чего? Ань… - смотрит на меня удивленно. Доходит.
- Эй. Нормально все. Я здесь. – приподнимается на встречу, - Иди ко мне.
Я нежусь у него на груди, и думаю, что солнечное сплетение не зря так назвали. Печет почти как в парке. Хмыкаю бредовой мысли. Меня легко целуют в макушку.
- У тебя в холодильнике шаром покати. Ты здесь живешь вообще?
- Я здесь сплю.
- С пациентами? – в его голосе беззлобная улыбка.
- Иди в жопу.
Едем до центра на такси. И он постоянно целуется. И долго не хочет отпускать.
- Мы же не прощаемся, - ворчу я, когда становится нечем дышать, - Я завтра приду.
- Угу.
И только когда он уходит, в голове начинает тикать таймер. Две недели. Может, все-таки получится…
За это время я узнала, что он любит все оттенки синего, виноград и шоколадное мороженое. Первый раз пытался покончить с собой лет в пятнадцать из-за неразделенной любви. Но этот случай у него «не считается», потому что «банально и по дури». Ему нравится ранняя осень и шарфы. С родителями он не общается. Учился играть на гитаре, но забросил,  после того, как сломал руку в драке. В детстве мечтал стать архитектором. Нравилось, как звучит слово. Но родители – потомственные врачи. Поэтому пошел на экономиста. В музыке и в еде – лишь бы нравилось и лишь бы вкусно, соответственно.  Когда он думает, он выпячивает нижнюю губу. А когда улыбается, появляются ямочки на щеках.
Мы сидим в центре, в его палате. Я пью кофе. Он рядом. В пол оборота ко мне, подогнув одну ногу под себя. Ощупывает глазами лицо, как пальцами, почти осязаемо. Потом кладет руку на спинку дивана, так, что я чувствую затылком тепло и тянет откинуть голову. И когда он все-таки не выдерживает и протягивается, чтобы прикоснуться слегка к моей щеке и убрать за ухо прядь волос, и начинает говорить, у меня в животе вырастает холодная медуза.
- Знаешь, какая у меня мечта?
Интуиция подсказывает, что сейчас я услышу что-то очень важное. А инстинкт самосохранения орет, что я совсем не хочу этого слышать. Молчу. Жду, чувствуя, как коченеют пальцы, обхватывающие горячую чашку.
- Я иногда думаю, что было бы круто просто сесть в электричку и ехать куда-нибудь. Далеко. Без цели, знаешь. Просто ехать и смотреть в окно…
Дальше я не слышу, потому что начинают стучать зубы. Мелочь, уговариваю я себя. У многих есть такое желание. Все иногда хотят покататься. На трамвае, поезде, пароходе, электричке… Просто один из этих «всех» случайно оказался обсессивно-компульсивно расстроенным суицидником.
- И даже если с рельс сойдем, так и хрен с ним. Я уже месяца два, наверное, об этом мечтаю. Казалось бы, чего проще? А все никак не… - он замечает, что меня откровенно колотит.
- Ань, ты чего? Что случилось-то? Аня!
В его голосе паника. Видимо, я действительно хреново выгляжу. Кажется, сейчас я спровоцирую приступ у больного, который спровоцировал приступ у меня. ****ь.
- В сумке. В боковом кармане таблетки, – говорю, - Принеси.
Он подрывается, как сумасшедший… Почему «как»? И меня позабавило бы то, как он спотыкается о ковер и чуть не падает, путаясь в ногах, если бы в голове не звенела мысль, что только что я услышала возможный симптом. Наш общий симптом.
Выпиваю сразу две. Он смотрит на упаковку.
- Я такие же принимал… В самом начале.
В самом начале. А когда все началось? С чего все началось? Вытягиваюсь в струну, достаю блокнот и карандаш. Нет карандаша.
- Верни карандаш.
- Чего?
- Карандаш верни. Больше ничего не спер?
- Нет, - обижается, насупливается. Как маленький, честное слово.
- Когда тебе прописали эти таблетки? – руки сами вычерчивают на бумаге простую таблицу. Как у Женьки в его дневнике наблюдений. Объект. Время. Признак. Описание.
- Четыре года назад где-то…
- Ясно. Что тогда было?
- В смысле?
- В прямом. Что у тебя тогда происходило. Рассказывай.
- Ну… Тогда полстраны решило устроить себе харакири. У меня знакомая одна хорошая бросилась с моста, и я тогда в первый раз обзавелся так называемой навязчивой идеей.
- Какой?
- Всех спасти, - хмыкает он смущенно. – Даже пришел в «Доверие». Думал, может на работу возьмут. Потому что я не знал, что делать, а тут такое начали…
- И?
- И меня самого заперли. На месяц, - снова обиженно. Не переживай, милый, меня на три года заперли.
- Что потом?
- Я помогал просто. В хосписах там, волонтером. Потом уже. Когда выпустили. Год где-то. Или полтора. А потом перестал.
- Почему?
- Не знаю. Надоело. Бесполезно же. Жил, как в тумане. Недосып еще этот бесконечный… И почему-то постоянно мерз. Даже летом, представляешь? А потом начал ненавидеть это.
- Что?
- Все.
Надо же, как просто. Как все просто-то! А они графики чертят, статистику отслеживают. А тут, как у обычных нормальных людей. Ну, может, не совсем нормальных. Но ведь такое у всех бывает! Только не все потом под поезд кидаются. И если я все правильно понимаю сейчас, то поезд, электричка эта долбаная – это реальная зацепка, по которой их… нас можно вычислить. Другой вопрос, получится ли спасти. Если вот этот, например, все-таки безнадежный.
- Ань, чего ты пишешь там? Что происходит?
Я захлопываю блокнот перед его любопытным красивым носом и чмокаю его в щеку.
- Ну вот куда ты лезешь? – спрашиваю ласково и улыбаюсь, - Это же работа моя. Ты всем своим психологам в тетрадки заглядывал?
- Не всем. Я много чего с другими психологами не делал, - он лыбится в тридцать два зуба, потому что ему кажется, что я в норме, и он успокаивается. Позволяю себе расхохотаться, надеясь, что смех звучит не слишком истерично.
А потом все как-то начинает двигаться слишком быстро. Я наскоро клепаю отчет о своем великом открытии, продолжаю наблюдение, ем, сплю, смеюсь с Димкой, разговариваю, пока не слышу, как он начинает строить планы. Я даже не сразу осознаю, что происходит. А потом, уже сдавая пропуск в регистратуре, я понимаю – и как будто вышибает весь воздух из легих разом. Он говорил, что покажет мне какое-то озеро. И свозит меня к своим  знакомым. И что хочет завести собаку. Не «показал бы», «свозил бы», «завел бы», а именно так. Обманывает?
Я пишу запрос о переводе пациента в отделение пограничных состояний.
Мелькает еще одна неделя, и раздается звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит Женька, лаконично интересуясь:
- И какого ***?
Оказывается, я так и не вытащила из телефона новую симку, и до меня никто не мог дозвониться. После легкого разъеба за поглощением пельменей, он выдает мне спокойно.
- Поздравляю, кстати. Твой проект завтра выписывают.
И сидит, наслаждаясь произведенным эффектом. Почему-то хочется сказать, что я его очень люблю. А потом убить. Но я говорю:
- Как? Я же даже отчет заключительный не писала.
- Так пиши, чего сидишь? Он прошел тесты стандартные. И не стандартные. И еще кучу всего. Наверное, только на беременность не проверяли. И, кажется, мальчик действительно захотел жить. Что ты смазливому эмобою в кофе подсунула, колись?
- Себя, - на автомате отвечаю я. Он довольно ржет.
-  Верх идиотизма, - говорит. И я не могу с ним не согласиться, - Все. Баста, карапузики! Я поехал. Спасибо за отвратительный ужин. Кстати, завтра ты выходишь на работу, – он треплет меня по голове и смывается так же стремительно, как появился. Даже умудряется не разрушить хрупкие стены моей квартиры.

Утро. Ад. Будильник.
Выключаю.
Телефон. Женя. «Я буду через десять минут».
Отъебись и сдохни.
Звонок в дверь. Еще раз. И еще. Это не дверь. Это разрывается мой телефон.
-  Что?!
- И тебе доброе утро! - я подпрыгиваю от звенящего смехом голоса.
- Откуда у тебя мой номер?
- Дали. Мне теперь можно. Слышала уже, да? Мне теперь все можно!
- Угомонись, бесноватый. Давай по порядку.
- Меня выписывают сегодня. После обеда.
- Я работаю.
- А я знаю. Вечером приеду к тебе. Во сколько ты заканчиваешь?
- В восемь.
- Хорошо. Я к работе и прискачу.
- Во сколько выписка?
- В час, кажется.
Это семь часов. За семь часов можно убиться бесконечное число раз.
- Что ты будешь делать весь день?
- Успокойся уже, а. Тебе же ясно дали понять, что я жить хочу. На полную. С тобой.
Я не волнуюсь. Я просто не верю. И вполне ожидаемо всему приходит конец.


Когда Миша вызывает меня к себе, Женя уже сидит там. И когда успел? И зачем он здесь? Часы показывают шесть часов вечера. И я догадываюсь, что мне сейчас скажут.
- Разве у нас теперь рассказывают кураторам о судьбах их подопечных после?… - я затыкаюсь, и усмешка выходит больше похожей на нервный тик.
- Он же не безнадежный, -  пожимает плечами Миша, и отводит глаза, - Это просто передоз.
- Чего? – я опадаю на стул, даже не пытаясь скрыть своего, мягко говоря, удивления.
- Он наркоман. Лечился. Три года без срывов. Но ты же сама понимаешь, что бывших не бывает. Мы не знали. У нас информации только за последние два…
«Мне теперь все можно!»
- Без разницы уже, - бессильно отмахиваюсь я, - Все равно, днем раньше, днем позже. Не важно, от чего…
- Нет. Разница есть, - за каким-то хером вступает в разговор Женька, - Он хотел жить. Ты его таки «вылечила». Это была случайность, не самоубийство. Понимаешь?
«Я жить хочу. На полную»
Я смотрю на Женю долго и внимательно.
- Вот скажи мне, гамадрил, ты реально думаешь, что мне сейчас это знание поможет или ободрит как-то?
Женя не понимает. Он считает, что я сделала свою работу, и совесть моя чиста. Так он, видимо, это все воспринимает. И еще думает, наверное, что я должна теперь отчаянно радоваться этой своей, ****ь, профессиональной победе, и начинать вести себя, как Сосалка. Или просто не хочет понимать. Запретил себе понимать после этого своего студента с эвтаназией. Зато я теперь уверена, что его решение тогда мотивировалось именно злостью. Исключительно злостью. И он вполне себе убил человека, который не хотел жить. Потому что если бы сейчас Дима восстал из мертвых, я бы точно его убила. И еще раз. И еще. Потому что когда вот так вот… по-глупому, случайно – ощущение, что тебя наебали. И это больно. И обидно. И я бы убила человека, который хотел жить за то, что он так по-идиотски, черт его дери, умер!
Я испытываю сейчас только бессилие и отчаяние. Миша понимает.
- Если совсем хреново, можешь пойти домой.
- Не могу.

Мы стоим возле его машины и курим. Я замечаю, что когда-то наступила осень. Но солнце по-прежнему садиться за его плечом. И я по-прежнему не поднимаю головы выше.
- Я написала заявление об уходе.
Он коротко кивает, щелчком выкидывает окурок.
- К тебе или?.. – мажет глазами по моему лицу и быстро решает, – Ко мне.
В машине я сообщаю:
- Он ни разу мне не сказал ни про какого брата в «Доверии».
- Его и нет, - соглашается Женька. – Дома расскажу. Спи.
И я как-то легко и быстро засыпаю.
У Женьки студия. Телевизора нет. Платяной шкаф, книги стоят стопками на полу. Окно во всю стену. Под окном подиум с траходромом. В углу – корзина для грязного белья. Пол черный. Шторы тоже. Все немногое остальное – всех оттенков серого. Странно, что, проводя свободное время в такой цветовой гамме, он до сих пор не наложил на себя руки, отстраненно думаю я. Прохожу на кухню и уверенно лезу в холодильник. Морщусь от жуткого запаха.
- В следующий раз, будь добр, доедай своих жертв, а то, что не доел – закапывай, - бормочу я, доставая бутылку, и тут меня осеняет, - Это ты!
Он уже переоделся и выглядит теперь, как нормальный человек в растянутых домашних штанах и свободной футболке. Серой, естественно. Смотрит на меня с интересом.
- Ты поставляешь Мише на обед младенцев, - выдаю я гениальную догадку.
Женя ставит на стол два рокса, отодвигает меня, вытаскивает из морозилки лед.
- И не только. Если не хочешь, чтобы у тебя были неприятности, постарайся ни с кем больше не делиться своими выводами, - серьезно предупреждает он.
Разливает. Когда в груди становится тепло, я немного расслабляюсь и осторожно кошусь на Женьку. Он морщится.
- Даже не думай. Я знаю, как ты любишь разводить все эти мелодрамы «как-жалко-кто-то-умер-какое-я-говно». Если будешь рыдать, я тебя ударю.
Желание говорить о высоком пропадает само собой.
- Мы оба знаем, что ты сейчас чувствуешь. Тебе озвучить?
- Не надо, - огрызаюсь я и выпиваю еще. Он прав. Я чувствую… ничего. Это откат после работы. Пустое, абсолютное равнодушие и…
- Облегчение, - спокойно выдает он то, в чем я стараюсь не признаваться даже себе. Это действительно так. Облегчение от того, что все наконец-то хоть как-то закончилось, и теперь можно напиться и забыть. До следующего случая. Слава Богу, у меня больше не будет следующего случая.
- Я тебя сюда не за этим притащил, - как же меня все-таки выводит его голос, - Я поработать с тобой хочу.
Смотрю на него, как на умалишенного.
- У меня умер подопечный, я уволилась, и ты считаешь, что «поработать» - это сейчас хороший способ меня отвлечь?
- Я бы сказал, лучший, – кивает он. Вот ведь… Он уходит и возвращается через минуту со своим старым дневником наблюдений. Надо же. Была уверена, что он его забросил давно…
- Смотри, - он открывает записи и начинает тыкать меня носом, - Вариантов течения болезни, на самом деле, достаточно много. Мы будем рассматривать, чтобы тебе понятнее было, твой случай и Димы этого. Если тебя это успокоит, у меня есть еще три аналогичных примера. Но ты ими не занималась, поэтому это не интересно. Значит так, первый признак нам вообще ничего не дает. Недосып – даже не бессонница. Он у всей страны есть. Так что, для полноты картины его, конечно, можно учитывать, но это малоебучий фактор. А вот второе – гораздо интереснее. Человека, которому холодно в тридцатиградусную жару, можно хоть как-то определить. Хотя бы летом. Апатия, мизантропия и беспричинная ненависть ко всему живому тоже ненадежные симптомы. По утрам, например, они есть у каждого второго. Если заморочиться, можно провести ряд тестов у подопечных, которые, я уверен, выявят некоторые сходства… Но я не заморачивался. А вот с электричкой – это просто что-то невероятное. Ты не поверишь, но это помогает определить время!
- Время чего? – я как-то очень быстро напиваюсь сегодня.
- Смерти! - он счастливо улыбается. Потом добавляет уже не так радостно, - Ну, хотя бы приблизительное. Смотри, - снова шуршит страницами, - Вся ваша братия начинала задумываться над идеей «электричкой из Москвы» где-то месяца за три до личного катарсиса. Плюс-минус пару дней.
- Абсурд какой-то… - бормочу я. А потом до меня начинает доходить, - Так. Стоп. Ты что меня «вел»? Я была твоим объектом? – утвердительный кивок. Вот же сука. – И давно?
- Где-то год, - спокойно говорит он, - Я же говорю, твоя вечная вязаная кофта навела меня на определенные мысли…
- Это – пальто. ****ь, Жень, это уже ни в какие ворота! А Дима? И его этот не существующий брат? – я начинаю закипать.
- Наконец-то ты начала задавать правильные вопросы, - да он прямо светится весь, скотина!
- У Димы были аналогичные тебе симптомы. Я поделился соображениями с Мишей, и мы решили, что им надо заняться тебе. Выдуманная байка про протеже босса должна была выступать дополнительным стимулом.
- Стимулом к чему?! – они явно жрут бедных новорожденных на пару. И не только на обед.
- Чтобы тебе захотелось его спасти! Правда, у нас чуть все не сорвалось, потому что ты вдруг решила с какой-то радости с ним переспать. И мы даже хотели вывести тебя из игры. Но потом ты прислала отчет, мы поняли, что до тебя дошла тема с электричкой и всем остальным, и решили все-таки повременить. Потому что делали ставки именно на это.
- На что? – я, кажется, вообще перестаю что-либо понимать.
- На то, что когда ты узнаешь, что ты следующая, ты в лепешку расшибешься, но вытащишь его. Потому что своя жопа всегда дороже. И тебе нужно будет знать, что у тебя тоже есть шанс не сдохнуть в ванной с работающим феном.
Надеюсь, про фен он просто угадал.
- У тебя по пьяни вырвалось как-то.
Я сижу оглушенная. Женька меня «вел». И ничего не сказал даже. С Мишей!
- Убью, - спокойно говорю я, чувствуя, как предательски начинают все-таки щипать глаза. Он как-то странно улыбается и щелкает меня по лбу.
- Соберись, уебище скорбное. Самое интересное впереди. Как бы не протекала эта суицидальная болезнь у наших граждан, и у тебя, в частности, всегда есть одна общая деталь. И я удивлен, что ты ее не заметила. Если объект вытаскивают, он все равно должен пережить один фактор. Контрольный, так сказать.
- Что еще за фактор? – равнодушно спрашиваю я.
- Ну, у тебя это – смерть твоего последнего подопечного, видимо, - пожимает он плечами.
- Ну. Пережила. И что?
- Нет. Еще не пережила. Блин, Ань! Ну, правда, не смешно даже. Не тупи. Внимательно смотри, - он практически насильно пихает мне в руки свою тетрадь.
- Не вижу я ничего, - я отталкиваю от себя эту гадость.
- Хорошо, - и откуда терпение у человека берется? – Вспомни Леру. Ты ее вытащила.
- Не вытащила я никого! Она же сдохла!
- Все правильно. Когда вышла и узнала, что замочила своих детишек. Старичка помнишь? Пенсионера с меланхолией? Вышел из центра и наглотался своих пилюлек после того, как обнаружил дома окоченевший труп своей канарейки. Мальчик Сосалкин. Умер не от рака гортани. А после того, как узнал, что болен. Мне продолжать?
- Не надо. Я не понимаю все равно. Ты сейчас хочешь мне доказать, что мы вытаскивали живых, а потом они все равно умирали, потому что случалось что-то плохое в их жизни? Ну и что? Чем это поможет? Мы не можем сделать так, чтобы у всех все было хорошо.
- Не можем, - соглашается он. – А теперь посмотри на даты. Даты событий, приведших к самоубийствам, и даты самоубийств. Ничего не замечаешь?
- Неделя, - шепчу я, спустя некоторое время.
- Именно. Лера выходит от нас, узнает о смерти детей, через неделю мы провожаем ее в последний путь. То же самое со старичком. И с мальчиком Сосалки. То же самое со всеми, кого мы вели.
- А твой студент? – вспоминаю вдруг я, - Ты же сам его отключил, – это вырывается само собой, и я замираю в ужасе. Но судя по тому, как дергается уголок его рта, я все поняла правильно. И Женьке даже нравится, что мне не придется ничего объяснять. По спине пробегает неприятный холодок от его улыбки и вкрадчивого голоса.
- Дату процедуры выбирал он.
- Все равно, что это нам дает? Мы не сможем приставить куратора к каждому психу. Миша прав.
- Мне, Ань, как-то плевать на каждого психа, - спокойно говорит он, - Но вот, например, одному из них, который сейчас бухает на моей кухне, желательно все же эту неделю пережить.
- Дима – мой… контрольный фактор?
- Возможно, - кивает он, - Мы рассчитывали на слегка другой вариант развития событий. Понимаешь, если есть, так скажем, фактор отрицательный, то логично предположить, что существует и положительный. Так? – я киваю на автомате, - Ну вот. Нам… Мне хотелось посмотреть, что будет, если у тебя все-таки все получится. И у тебя ведь получилось. Просто Дима оказался ошалевшим от счастья идиотом. Но… от этого никто не застрахован. К тому же, меня терзают смутные сомнения, что когда ты через месяц выкинула бы его из своей квартиры, нам бы снова пришлось устраивать ему терапию. Осталась ты. И я настоятельно рекомендую тебе пережить эту неделю.
- Не хочу, - вырывается скорее из чувства противоречия и от злости, - Есть фен у тебя? – он хмыкает. Я бешусь, - Почему я должна что-то там переживать?!
- Потому что я – следующий.