Крыска-Лариска

                «Я понял, что их гипноз – это наш страх. А наш страх – это их гипноз.»
                «- Коль не повезет, - прошипел один [удав], - так и кроликом подавишься…»
                Фазиль Искандер «Кролики и удавы»
      
                I.
      Это страшненькая история, но начиналась она вполне безобидно.

      Лариса родилась и провела первые годы своей жизни в Подмосковье, в большом селе, которое позднее так разрослось, что само стало городом, но в то время, когда Ларисе еще не было года, еще не было пяти лет, еще не было шести, оно все еще являлось селом… Северное направление, полтора часа езды от московского вокзала на электричке, скромная обычная станция, открытый всем ветрам перрон, за перроном небольшая площадь, сельский рынок с торговыми рядами и магазинчиками, - а дальше улицы, а вдоль улиц деревянные заборы, за которыми среди сиреней и яблонь прятались деревянные же дома с двускатными крышами. Над крышами торчали трубы и телевизионные антенны, в заборах виднелись калитки, от калиток вглубь усадеб тянулись узкие дорожки… калитки эти имели самые простые запоры, но войти в них без ведома хозяев все равно не представлялось возможным, - возле входа стояли собачьи будки, и жившие в будках цепные собаки немедленно поднимали громкий лай, если их потревожил кто-то чужой… днем они могли тяпнуть непрошенного гостя за ногу, если длина цепи позволяла, а вечером их с цепи часто спускали побегать по участку, вследствие чего они становились еще более опасны для возможных воров… впрочем, что там было особенно воровать… Дома, сложенные из бревен, топились печами, поэтому во всех двориках, где-нибудь рядом с сараем, непременно высились закрытые сверху от дождя и снега кусками толи поленницы. Вместо водопровода, которого как такового, конечно, здесь и не видывали, сельчане пользовались уличными колонками (по одной на конец, а то и того реже), так что за водой ходили с ведрами и ездили с  тележками и большими бидонами, если необходимость заставляла набрать воды сразу побольше. Чтобы сполоснуться на скорую руку, грели воду (в печке, на керосинке или, особенно позднее, на газовой плитке) и наливали ее в таз; чтобы вымыться основательно, ходили в общую баню. На всех участках росли яблони и черная и красная смородина, на огородах между яблонь сажали картошку, огурцы, морковку, петрушку, лук и редиску, а в самом дальнем углу за огородом обязательно стояла маленькая деревянная постройка, два шага в ширину и два шага в глубину, но непременно с дверкой, потому что удобства располагались на улице. Жители села в основном работали на местных предприятиях – швейной фабрике и комбикормовом заводе, причем на работу ходили чаще всего пешком (недалеко ведь), а уж в город или дальше в область ездили на рейсовом автобусе или на электричке (изредка, разумеется, по необходимости, и такие поездки становились событием). В селе имелись школа, библиотека, больница и действующая церковь, а на окраине села за старым каменным церковным зданием протекала река Клязьма, в этих местах неширокая, но быстрая и чистая… да, тогда еще чистая… на которую летом все ходили купаться и загорать. Церковь стояла на крутом берегу в начале  протяженной речной излучины, причем сразу за церковной оградой берег бороздили глубокие овраги, по дну которых пролегал путь к реке (здесь через нее на пологий заливной берег был переброшен деревянный мостик с периллами), а дальше овраги граничили с очень крутым высоким склоном, поросшим старым липовым лесом. Огромные деревья росли весьма своебычным образом (но иначе тут было нельзя) – сначала параллельно речной глади, туманно синеющей далеко внизу, а затем резко вверх, так что толстые необхватные стволы, державшиеся в земле силой длинных прочных корней, уходивших в самую глубину склона, все без исключения представляли собой прямые углы, – одна сторона угла у основания короткая, метра на полтора-два, а другая многометровая, уходящая высоко в небо и несущая на себе пышную крону… Под корнями в земле чернели пещерки…
- Там живут летучие мыши, в сумерках они вылетают из пещер и могут броситься на человека, если на нем светлая одежда… они всегда сослепу летят на светлое… - так говорила мама маленькой Ларисе, осторожно пробираясь с нею по узким тропочкам, кое-где петлявшим по склону между столетними липами, и Лариса бледнела от страха и скорее снимала белый платочек с головы… а мама смеялась, и папа вместе с нею… а потом папа брал Ларису на руки и сажал ее на выпирающий из земли древесный ствол, как на скамью, придерживая, чтобы она не свалилась с этого трона, и так было здорово сидеть на нагретой солнцем шершавой коре высоко над землей и видеть впереди себя в просветах листвы небесную голубизну  и луговую зелень… страшно и здорово, аж дух захватывало от восторга… Ларисе не было еще пяти лет, когда умерла ее бабушка, с которой они жили вместе и которая водила внучку на Пасху в местную церковь светить куличи, и едва исполнилось шесть, когда старый деревянный дом, который помнил еще ее прадеда, сельского церковного старосту, был снесен, вместе с такими же соседними домами, потому что здесь должны были подняться многоэтажные здания городского типа, потому что время не стояло на месте, производства расширялись, население увеличивалось, подмосковное село стремительно превращалось в подмосковный город… А еще через год, когда Ларисе исполнилось семь, она пошла в школу уже в Москве. Мама ее была москвичкой, мечтала из области снова перебраться жить в Москву, а тут и случай представился, она получила в наследство квартиру своих родителей, убедила мужа продать то жилье, которое было им выделено вместо снесенного деревянного дома, и в результате семья въехала в московскую квартиру, хорошую и в хорошем районе. Правда, радоваться этому выпало одной только Ларисиной маме, - папа-то Ларисин скоро умер, а сама Лариса долго еще продолжала вспоминать загородный бревенчатый дом, усадьбу с садом и огородом, пестрых курочек, клюющих пшено в загоне возле курятника, цепную собачку Жучку… церковь, пасхальные куличи, бабушку с палочкой в руке и обязательным платком на голове… диковинный липовый лес на крутом склоне над туманно синеющей внизу Клязьмой…  совсем, совсем другую жизнь… Она была тогда маленькой пяти-шестилетней девочкой, но она помнила, она помнила хорошо, она впитала в себя ту, другую, светлую жизнь, будто привидевшуюся в счастливом сне, от которого однажды все же пришлось проснуться…
- Что ты там можешь помнить, - злилась мать и начинала рассказывать дочери, как неудобно было жить в старом сыром доме, плохо согреваемом небольшой печкой, как тяжело было по зимней стуже и гололеду таскаться на колонку за водой… воду ведь следовало еще и накачать, изо всех сил налегая на рычаг… какую проблему представляла обычная ежедневная стирка… и как Лариса даже представить себе не может, что это такое – бегать по нужде в любую погоду за дом и за огород в деревянный вонючий сортир с осклизлой дыркой в полу под ногами…
- Жить можно только в столице, а не в этом проклятом комарином захолустье…   
     Еще мать повествовала, как ее никогда не любила и изводила своим ворчанием и своими придирками свекровь, та самая Ларисина бабушка, водившая ее с собой в церковь возле речного обрыва…
- И твой отец никогда меня перед нею не защищал…
      А Ларисин отец согласно воспоминаниям Ларисиной матери вообще заслуживал только прозвища размазни и рохли, поскольку решительно не мог обеспечить семье нормального человеческого существования, да что там, в нем от настоящего мужика были только  одни брюки… Вот то ли дело Арсений!

    Мать Ларисы была женщина красивая, кокетливая и веселая, она умела нравиться мужчинам, и у нее было много знакомых, поклонников, любовников… а потом, когда Ларисе как раз исполнилось 12 лет, она сошлась с этим Арсением, который, по ее мнению, предвзятому мнению влюбившей по уши женщины, представлял собою женскую мечту, идеал настоящего мужчины – сильный, красивый, уверенный в себе, крепко стоящий на своих ногах, способный обеспечить себя и своих близких… немного грубоватый и резкий, но ведь зато не размазня какой-нибудь… Арсений работал строителем, занимая некий  начальнический пост на стройплощадке, и придерживался  о себе еще более высокого мнения, чем его новая подруга… он не скрывал, даже любил подчеркивать, что подруг-то у него было много, всех и не упомнить, и что женщине придется постараться, чтобы его удержать… Ларисина мать старалась изо всех сил, а Ларисе мамин новый друг, занимавший в жизни их маленькой семьи все большее место, никогда, с самого начала не нравился… пока он только изредка наведывался к ним, то есть к ее матери в гости, его присутствие мало ощущалось, но затем его визиты превратились в регулярные и довольно частые… Лариса, не желая с ним сталкиваться, старалась отсидеться в своей комнате или удрать к подружкам, а когда избежать столкновения все же не удавалось, отмалчивалась и отворачивалась, пока Арсений, посмеиваясь, гладил ее по головке, трепал за щечку и называл при этом «крыска-Лариска».
- Ну что, крыска-Лариска, как поживаешь, сколько двоек в дневнике домой принесла?         
     От него всегда несло табаком и потом, говорил он громко, густым голосом, а пальцы у него были такие жесткие… Лариса чувствовала, что перед нею человек сильный и злой… она чувствовала это, она его боялась, уже тогда… а он только посмеивался…
    
      Потом Ларисина мать заболела, у нее обнаружили рак. Проведенная диагностика вроде бы обнадеживала, опухоль должна была поддаться лечению… но не поддавалась… Целый год прошел в бесконечных посещениях врачей, в приеме то тех, то других лекарств… очереди в поликлинике, поездки в консультационные, диагностические, специализированные центры… анализы, курсы медикаментозной терапии, новые анализы… столько усилий… потраченное время, потраченные деньги… надежда, безнадежность, снова надежда… Женщине сделали операцию, однако в скором времени проведенное обследование дало негативный результат, – страшная болезнь прогрессировала… К этому времени недавняя моложавая, задорная красавица сильно изменилась и внешне, и внутренне, подурнела и ослабела, измучилась от страданий и извелась от точившего ее страха. Поразительно, но ей все еще удавалось сохранять свою любовную связь. Даже будучи совсем больной, она все еще находила в себе силы встать с постели, привести себя  в порядок, заставить себя улыбаться и снова открывать объятия любовнику. Но обстоятельства складывались таким образом… таким ужасным,
непоправимым образом… что этому должен был придти конец. И пришел.      
      Однажды мать вызвала дочь на «очень серьезный разговор», как она ей сказала… был июнь месяц, и Ларисе только-только исполнилось 15 лет… что это был за разговор…
- Я и Арсений больше вместе быть не можем. Я тяжело больна, а он здоров и в расцвете лет. Он хочет жить полной жизнью, и он должен жить полной жизнью, это ясно и это справедливо. Перед ним открыты все дороги. Не такому мужчине быть сиделкой при больной женщине, во всем себе отказывая… Но мы с тобой одиноки и слабы, я больше не могу работать, ты еще мала, не самостоятельна, поэтому нам необходима помощь, и денежная, и всякая другая… нам много чего нужно, очень много… а вокруг нас нет близких, родных людей, которые оказали бы нам эту помощь. У нас есть только Арсений. До сих пор он помогал мне, возил к врачам, навещал в больнице, покупал тебе продукты, присматривал за тобой. Если Арсений нас бросит, нам будет очень тяжело, я даже не представляю себе, как мы сможем тогда существовать… Я… - мать провела рукой по своему горлу, будто стараясь протолкнуть застрявшие в нем слова, - Я… пойми, Лара, я умираю… Надежды нет. Но сколько еще будет длиться мое умирание, точно неизвестно. Недели или месяцы? Мне нужно поддерживающее лечение, мне нужен уход… необходимы лекарства, затем, вероятно, понадобится сиделка. Арсений и я… мы… мы недавно говорили об этом, откровенно говорили. Для нас с тобой есть выход. Арсений хочет жениться на тебе, Лара. Ты ему давно нравишься, это его желание. Если ты станешь его женой, будешь жить с ним, он обещает заботиться и о тебе, и обо мне, впредь, как и раньше. Он обещает, что ты после девятого класса школы поступишь в  медицинское училище, которое у нас тут неподалеку. Он обещает, что ты его закончишь, получишь профессию. Это очень хорошо, Лара. А я перед смертью буду за тебя спокойна. Ты сразу получишь достойного мужа, надежного друга, опекуна и защитника. Ты будешь устроена в жизни. Это верная дорога.
- Мама, я не могу выйти замуж за Арсения, - сказала Лариса, - Как же я могу? Он твой. А я его совсем не люблю. Он старый, злой, чужой. Он только тебе одной нравится.
- Он не старый, не злой и не чужой, - отрезала мать, - Как ты смеешь такое говорить. Он столько сделал для нас. 
- Но мне еще только пятнадцать, я не могу ни за кого выйти замуж…
- Еще как можешь. Ты уже достаточно для этого взрослая. В старину в этом возрасте выдавали замуж большинство девушек, 18-тилетняя незамужняя девица уже считалась старой девой.
- Ты сама сказала, что я еще мала, что я не самостоятельна.
- Не придирайся к словам. По документам ты мала, а по существу уже повзрослела. Фактически вы поженитесь сейчас, а формально потом, когда тебе исполнится восемнадцать. Вот и все, все просто.
- Мама…
- Не смей мне перечить! Я уже одной ногой стою в могиле… Я из последних сил забочусь о тебе, я стараюсь сделать для тебя, что могу…
- Мама…
- Я умираю, умираю, понимаешь?! Пойми, пойми наконец!.. Вот не думала, что ты такая дура и такая эгоистка. Я ведь объяснила тебе, что для нас твой союз с Арсением это единственный выход. Подумай, каково мне будет умирать в одиночестве, в нищете, зная, что ты, моя дочь, проведешь все следующие годы в приюте? Тебя ведь отправят в детский дом! Как ты будешь жить там? Ты можешь себе вообразить такую жизнь? И, живя там, ты будешь знать, что я умерла без помощи, без ухода, без еды, без лекарств, в страшных мучениях! Разве ты сможешь забыть о том, на что, на какую участь обрекла свою мать, хотя могла бы ей помочь? Ты сможешь жить с такой виной на совести? И добро бы я толкала тебя… в пасть крокодилу… Арсений – человек достойный, надежный, настоящий мужчина. Он любит тебя, он будет любить и беречь тебя всегда.
- Мама…
- Я… я тебя прокляну, прокляну!.. Лара, дочка, я умоляю тебя, послушайся меня, никакого другого выхода у нас нет, этот единственный! Лара, я боюсь за тебя, я боюсь оставить тебя одну, неустроенную, никому не нужную! Я боюсь умирать в одиночестве и без помощи! Лара, я тебя умоляю!
      Мать то кричала, то плакала… потом ей стало плохо, понадобились лекарства… она лежала на постели бледная, с синевой под полузакрытыми глазами, с сухими потрескавшимися губами, похудевшая, в платочке на остриженной наголо голове… А вечером пришел Арсений и спросил, до чего они между собой договорились, что решили… он знал, что между ними состоится важный разговор, он ведь был его инициатором…
 
    Через несколько дней Арсений на своей машине отвез Ларису в торговый центр и купил ей в модной секции женской одежды разные наряды, а в ювелирном отделе – золотое колечко с камешком. Потом, с красивыми покупками в красивых сумках, они поехали в ресторан, где пообедали, с шампанским, а потом он привез ее к себе домой. До сих пор Лариса не была у Арсения дома, хотя жил он недалеко, за несколько автобусных остановок от них, в большом многоэтажном доме на последнем, двадцатом этаже, в однокомнатной квартире без балкона.
- Ну, смотри, как тебе здесь нравится, хозяюшка моя? – спрашивал он, почти втолкнув Ларису в квартиру, поскольку она замешкалась на пороге, - Я тут к твоему приезду прибрался, вот, цветы для тебя купил… - на столе в комнате стоял в вазе букет пунцовых пионов, - Нравятся цветы? А как пахнут… ах ты, крыска-Лариска…   

    Вскоре матери Ларисы сделали вторую операцию, она прошла достаточно успешно, появилась надежда на ремиссию. Арсений выполнял взятые на себя обязательства, - отвозил больную к врачам на консультации, помог лечь в больницу, потом привез из больницы домой, покупал для нее лекарства и продукты и позволял Ларисе часто бывать возле матери, выполняя обязанности дочери. Но при этом Лариса должна была в определенное время возвращаться в свой новый дом и выполнять обязанности жены. С наступлением осени Лариса опять пошла в школу, в девятый класс, причем Арсений часто отвозил ее по утрам на занятия, но об изменениях в ее жизни никто из окружающих не имел никакого представления. Подруги знали, что мать Ларисы снова оперировали, что Ларису опекает ее отчим… знали это и учителя… По виду все было в порядке – девочка  хорошо одета, не пропускает занятий… никаких сомнений не возникало, что о ней заботятся и заботятся хорошо… И мать, и сам Арсений предупредили Ларису, что она не должна рассказывать кому бы то ни было о том, что происходит у них в семье… это семейное дело, нечего чужим людям совать нос куда их не спрашивают, помощи от них не будет, зато вреда не оберешься…
- Лариса, помни, кроме Арсения нам никто не станет опорой, - все время твердила мать, - Мы никому кроме него не нужны, никому. Люди равнодушны и жестоки, так что жаловаться бессмысленно… И мне тоже не жалуйся. Ты еще просто не понимаешь, ты еще пока что не почувствовала… все придет в свое время, поверь мне, стерпится-слюбится…         
     Но до конца года ничего не стерпелось и не слюбилось.

                II.   

     Современное общество усовершенствовало методы борьбы против насилия над своими слабыми членами – детьми и женщинами. В законодательствах разных стран есть статьи, предусматривающие наказания, более или менее суровые, в случае выявления фактов, несовместимых с понятиями нравственности и гуманизма. Это, бесспорно, приносит свои плоды. Однако процессуальные сложности на практике создают препоны для полного устранения означенной угрозы. Нужно, чтобы сам пострадавший или его близкие подали заявление в соответствующие правоохранительные органы, нужно, чтобы в этих органах заявление было сочтено достаточно убедительным для того, чтобы быть принятым, в целях же соблюдения этого условия необходимы свидетельства – своевременно и согласно правил зафиксированные следы побоев, сексуального домогательства, а также, при возможности,  показания окружающих, которые весьма желательны… потом будет следствие, с медицинскими экспертизами и подробными допросами, потом суд, а на суде - публичное разбирательство крайне щекотливого дела. Через все нужно пройти. Такое даже взрослому человеку, тем более в одиночку, без поддержки семьи, друзей, может оказаться не под силу, а что говорить о ребенке, о подростке? Сможет ли пятнадцатилетняя девочка собраться с силами и решиться вслух заявить о том, что ее насилует сожитель ее матери? Дома девочке объясняют, объясняет ее мать, что с нею не происходит ничего страшного, что надо только потерпеть – еще и понравится, что жизненная ситуация крайне неблагоприятна и чревата огромными сложностями и затруднениями, - и что помощи со стороны ей не дождаться. В школе замотанная делами классная руководительница только что всенародно отчитала одну из старшеклассниц за излишне вольные манеры в обращении с некоторыми старшеклассниками  да еще бросила на ходу замечание к коллеге, мол, все они такие в этом возрасте, юные шлюшки без царя в голове, чего еще от них ждать. Трудно перебороть усмиряющее действие материнских уговоров, трудно перестать бояться сильного грубого мужчины, трудно заставить предубежденного и суетливого человека, занимающегося тем не менее педагогической деятельностью, выслушать себя таким образом, чтобы это принесло желаемый плод. И даже если старшая сестра одной из подружек, уже умудренная жизненным опытом, но довольно близкая по возрасту, доброжелательная и искренняя, берет за руку, заглядывает в лицо и спрашивает, будто утверждая:
- Я же вижу, у тебя что-то случилось, тебе не нужна ли помощь? – даже если происходит такое, каким образом удастся полу-ребенку, полу-женщине сломать на устах печать молчания, наложенную на них стыдом? Странно, но в таком деле, как возможность исповеди со стороны подвергшегося насилию лица, равнодушие и бессердечие окружающих могут равняться по результату своего действия противоположным человеческим качествам. В первом случае выворачивать душу наизнанку, вероятно, бессмысленно -  и стыдно, а во втором – нестерпимо стыдно. Как сказать хорошему милому человеку, живущему нормальной человеческой жизнью, что ты живешь совсем иначе, что ты весь с ног до головы вывалян в грязи? Он-то ведь считает тебя во всем равным себе, и вот взять да и потерять такое отношение? Перестать хотя бы по виду быть как он, как большинство окружающих людей? Общество ужаснулось бы, если все, кому мешает признаться в издевательствах над ними стыд, все же открыли бы рот и заговорили. Вся статистика по этому вопросу полетела бы к чертям, взвившись к небывалым цифрам. Не хитроумные рассудочные доводы, не страх перед вероятным жестоким наказанием, не отсутствие внимания и понимания со стороны, - стыд заставляет молчать вернее, чем все это даже вместе взятое. Стыд – лучший союзник преступника-насильника,  лучший сторож несчастной жертвы, самая верная гарантия того, что дело никогда не раскроется, виновный никогда не понесет наказания. Болтливейший человек, не сохранивший в своей жизни ни одного секрета, в этом случае унесет свою тайну в могилу. Оказаться в роли жертвы насильника (будучи обманутым, под давлением или прямо против воли) – это ужасно, но еще и признаться в этом – это более чем ужасно, это невыносимо, это где-то рядом со смертью заживо. Жить, будучи уже полностью раздавленным, невозможно. Хранить молчание представляется последней защитой от пережитого. Если никто ничего не знает – кажется, что этого и не было. Специалист-психолог может попытаться переставить ориентиры, чтобы вывести пострадавшего из тупика, но ведь для этого преступление так или иначе должно уже стать явным, чему иной раз способствуют объективные обстоятельства – только последнее не всегда так. Верхушка айсберга, конечно, высится над водой, однако его основание, гигантское основание гигантской ледяной горы, находится вне поля зрения, погруженное в черную страшную пучину, скрытое.               

     Лариса все чаще мечтала убежать из дома. Она часами занималась тем, что мысленно прикидывала, как это осуществить, - подкопить денег, из тех, которые ей дают на руки как карманные, на мелкие расходы, отложить самые необходимые предметы одежды, найти возможность забрать свои документы… Это были вещи реальные и осуществимые, поэтому она потихоньку проделала их все, - выкрала паспорт, который забрал у ее матери Арсений, храня его среди своих бумаг, регулярно отчисляла из своих наличных и прятала в тайное местечко десятки, а также сложила стопочку белья, держа ее в шкафу отдельно от всего прочего, под рукой. Но что делать дальше, куда направиться и как потом жить там, где-то в другом месте, - как, с кем, на что? Ей не исполнилось еще даже шестнадцати, она не имеет образования, ее не возьмут на работу, - и близких людей ни вблизи, ни в отдалении у нее тоже нет. Лариса очень хотела осуществить свой план, она была в отчаянии, однако все яснее ощущала, видела, что это не план никакой – это мечта… И вот она мечтала, - в один прекрасный день забрать  все, приготовленное к побегу, поехать на тот вокзал, с которого ходили электрички в то подмосковное село, ныне подмосковный городок, где пошло ее раннее детство, шесть первых светлых лет ее жизни, пять до кончины бабушки и еще один год до сноса старого бабушкиного дома… кто бы знал, что ей отпущено всего пять лет безоблачного счастья и еще только один год спокойной жизни… сесть в электричку… поезд тронется с места, позади останется московский перрон, за окном понесутся одинаковые станции и перегоны между ними, все более отвечающие загородному пейзажу, - рощи и перелески, речки и пруды, поля и луга, деревянные домики с двускатными крышами в глубине яблоневых садов… и вот наконец она выходит из поезда на своей станции, видит знакомую пыльную пристанционную площадь, рядом рынок с торговыми рядами под навесными крышами, дальше улицы, с центральной проезжей частью и рядами заборов по сторонам, в едва прикрытые калитки которых все равно нельзя войти просто так чужому человеку – нападет цепная собака… и вот она, знакомая калитка, а за ней наполовину заслоненный ветвями деревьев знакомый дом, и знакомый ворчливый бабушкин голос кричит: «Жучка, чего расшумелась, кого там принесло?» - и бабушка выходит на крыльцо, в халате, галошах и своем неизменном платочке… ее встревоженное лицо преображается: «Ларочка приехала!» - она раскрывает внучке объятия, и от сарая к ним подходит что-то мастеривший там отец… 
      В один из последних дней перед наступлением Нового года Лариса не пошла после школы домой, села в автобус и поехала на вокзал. Она сама не знала, для чего так поступила. Она не смогла придумать цели своего возможного пути и даже не взяла дома ничего из приготовленных для побега вещей.
      Приехав на вокзал, Лариса опустилась на лавку в зале ожидания и задумалась. Мечты о возвращении в родное село к родным людям не могли претвориться в жизнь, таких чудес не бывает, даже если их очень хочешь, очень жаждешь. Бабашка и отец умерли, старый дом снесли вместе с десятками других таких же домов,  и прежнее комариное захолустье теперь уже, вероятно, не узнать. Даже того места, где стоял их дом, она не найдет. Найдет разве что старинную каменную церковь на речном изрытом оврагами берегу, где ее прадед служил когда-то старостой и где ее самое крестили вскоре после рождения, - да еще, может быть, удивительный липовый лес на высоком крутом склоне над Клязьмой. Но что там делать, в замороженном по зимнему времени старом липовом лесу? Даже если броситься с обрыва, то ведь и утонуть в реке не получится, – река нынче подо льдом. Куда же ей ехать, к кому? Ее никто не ждет, она никому не нужна… Лариса почувствовала себя очень одинокой, здесь, на людном шумном вокзале, среди толпы чужих незнакомых людей… мир был так огромен вокруг, а она так мала и слаба… и ей очень, очень захотелось домой, захотелось к маме… у нее ведь есть мама, только она одна и есть… увидеть ее, обнять ее, прижаться к ней… мама приголубит, пожалеет… как в детстве, когда не повезло упасть и ссадить коленку, когда вдруг приключились насморк и жар, когда напугала бродячая собака с лохматой шерстью и обидел соседский мальчик- драчун…      

    Лариса встала с лавки и поехала к матери, которая была дома (она в последнее время практически всегда сидела дома, очень редко выбираясь на улицу, разве что за батоном хлеба), - была дома и открыла ей дверь. Плача, Лариса обнимала ее и просила у нее прощения, - она в самом деле так эгоистична, думает только о себе…
- Только не умирай, мама… Я все сделаю, как нужно, я буду стараться, чтобы у тебя было все необходимое… Только ты не умирай…
    Немного позднее мать уложила зареванную Ларису спать, а потом Лариса сквозь сон услыхала звонок в дверь и знакомый густой противный голос спросил, чего там стряслось с малышкой…
- Она устала, наверное, - отвечала мать.
- А я не устал носиться с вами обеими?
- А мы разве не ценим? – совсем по-прежнему, задорно отвечала мать.
    Они не стали беспокоить Ларису, пошли в соседнюю комнату, смеялись там, шумели… Сквозь сон Лариса думала о том, что матери определенно стало лучше, кажется, она выздоравливает… а если так, то Арсений, вероятно, вернется к ней, она ведь, конечно, опять его заберет… и тогда все будет по-прежнему, как было до ее болезни… она с Арсением, а Лариса сама по себе… Может быть, все в самом деле изменится с этого дня к лучшему? Нужно только еще немного потерпеть…

    В начале лета, как раз после окончания 9-того класса, Лариса стала плохо себя чувствовать, - ей постоянно хотелось спать, ее то и дело тошнило, стали преследовать какие-то резкие запахи. Наконец взрослые догадались, что она беременна. Мать Ларисы была более-менее на ногах и поехала вместе с Арсением и дочерью в клинику. Осмотр подтвердил предположение. Срок оказался предельный, еще немного – и аборт было бы делать поздно.
- Ты что, совсем дура? – злился Арсений, - Неужели ничего не замечала?
- Я не знала, я не поняла.
- Точно дура. Или ты родить хотела?
      Лариса мотала головой – нет. 
- Только раскошеливайся на вас, - бормотал Арсений, расплачиваясь (клиника была платной, так дело представлялось сладить быстрее, тише и надежнее). Он уверенно играл роль отчима глупой подгулявшей с кем-то девчонки-падчерицы. Мать сидела рядом, пригорюнившись. Лариса прошла через все, повинуясь тому, что ей велели делать или делали с нею, как кукла. Во второй половине дня ее, отоспавшуюся после наркоза, забрали домой.         
- Врач сказал, что ты выздоровеешь и сможешь родить впоследствии без проблем, - сказала мать ей в утешение, сидя рядом с дочерью на заднем сиденье в машине Арсения.
- Да на кой мне это черт? – буркнул Арсений, - Мне от нее другое нужно, и никаких детей чтобы в помине.
    Неожиданно это происшествие освободило Ларису от Арсения на целый месяц. Он даже согласился на то, чтобы она временно пожила у матери, как прежде, - пока не выздоровеет. По вечерам он, правда, часто приезжал, но не к Ларисе, а к ее матери. Потрепав Ларису по щеке, он весьма равнодушно осведомлялся, как, дескать, себя чувствуешь, крыска-Лариска, и затворялся вместе со своей взрослой подругой в ее комнате. Лариса была этому очень рада. Правда, месяц пришел к концу, врач на осмотре подтвердила, что девушка полностью поправилась, но мать все еще составляла ей уверенную конкуренцию, да к тому же на дворе было лето, а летом дел у строителей прибавляется… Арсений ведь работал на стройке… так что времени на личную жизнь у него оставалось меньше, чем в холодные месяцы.

                III.

    С наступлением осени Лариса начала посещать занятия в медицинском училище, куда поступила этим летом. Она очень старалась хорошо учиться, много времени тратя на приготовления уроков, а также штудировала учебную литературу сверх учебного плана, вникая в свою будущую профессию. Она вообще старалась быть всегда, ежечасно и ежеминутно занятой, - уроки, чтение, работа по дому, и в квартире Арсения, и у матери… так у нее меньше оставалось времени на то, чтобы думать о своей жизни. Она писала, читала, готовила еду, мыла и стирала практически беспрерывно.  От тайных горестей ее также отвлекали новая обстановка и новые знакомства. Ей понравились некоторые девушки из ее учебной группы (хотя со сверстницами она и прежде, и теперь тесно не общалась, поскольку все они казались ей детьми), а кроме подружек у нее появился и друг.
    Медицинская сестра – профессия преимущественно женская, но иной раз встречаются и исключения – медицинские братья. В группе Ларисы оказалось двое юношей, Тагир и Данила, друзья, вместе учившиеся в школе и вместе поступившие в медучилище, не побоявшись оказаться белыми воронами, единственными парнями среди множества девушек. Тагир, очень симпатичный, высоконький и изящный брюнет, обладал не самым приятным, в отличие от внешности, характером, поскольку в нем наблюдались такие черты, как повышенное, но не слишком оправданное самомнение и вследствие этого заносчивость, а вот Данилка, белобрысый круглолицый очкарик, светился доброжелательностью и открытостью. Он всегда был весел, всегда готов оказать посильную помощь, но при этом отнюдь не казался размазней и поражал своей целеустремленностью, хорошо зная, чего хочет от этой жизни. Мечтая стать врачом, но опасаясь, что не сумеет поступить в медицинский вуз после одиннадцати классов школы, он рассудил, что можно попытаться преодолеть планку в два приема – сначала стать медбратом, а потом уже, обладая медицинской профессией и наработав небольшой стаж в этой области, с уверенностью войти в число студентов-медиков. Ему даже удалось убедить последовать своему примеру близкого школьного приятеля. Лариса смотрела на этого уверенного в себе и заражающего уверенностью остальных человека с большим уважением. Другие девушки, вначале как одна пытавшиеся соблазнить красавчика Тагира, пробуя на нем свои чары, и как одна смеявшиеся над чудаком Данилой, вскоре изменили свое отношение к ним обоим. Тагир никому из них не поддался, вот они наконец и оставили его в покое, и практически забыли о нем, а Данила зато превратился в душу коллектива. Вроде бы он ничего специально для этого не делал, никому не стремился особенно понравиться, ни перед кем не расстилался в надежде на ответное дружеское расположение, но тем не менее произошло то, что произошло. Может быть, его неинтересно было дразнить – он ведь все равно не обижался, слишком занятый своими делами, куда более важными, чем чьи-то глупые придирки и насмешки, а может быть, причиной стала его хорошая успеваемость и то обстоятельство, что он имел обыкновение приходить на занятия довольно рано и повторять заданные на сегодня уроки у доски, попутно с охотой отвечая на вопросы также пытающихся вспомнить пройденные темы однокурсниц. Он мог по три раза повторять разбор трудной задачи, вдалбливая в прелестные головки тяжело проникающие туда знания, и нисколько не сердился, если какая-нибудь запоздавшая красотка умоляла его повторить все в четвертый раз. В результате в конце первого полугодия на общем собрании группы, когда речь зашла о наиболее значимых событиях этих месяцев, заслуживающих быть особо отмеченными, девушки, не сговариваясь, в один голос заговорили о том, как они благодарны Даниле, так много сделавшему для поднятия их успеваемости. Данила покраснел и стал уверять их, что они ошибаются, что он никого не готовил к занятиям специально, он делал это для себя – повторял урок, а ведь чем больше раз повторишь, тем лучше… было видно, что он не лукавит, что горячая признательность сокурсниц застала его врасплох.
- Ну, мне, конечно, очень приятно, - сказал он наконец, улыбаясь, - Если кому-то нужна будет помощь репетитора, обращайтесь смело.
     Все тоже заулыбались и принялись аплодировать. Девушки, с самого начала не видевшие в Даниле достойного кандидата в друзья сердечные, теперь дружно обожали его как друга в буквальном смысле слова. Он мог больше не опасаться девичьих подколов и разных там подвохов с их стороны, они прекрасно ужились вместе.
   
     Данила охотно и легко общался со всеми сокурсницами, однако ближе и душевнее всех сошелся с Ларисой. Красивая, но замкнутая и казавшаяся диковатой девушка, наверное, представлялась ему некой загадкой, которую его исподволь тянуло разгадать. В ней чувствовалось что-то такое, что отличало ее ото всех остальных, - что-то тайное, скрытое… Ее кругозор был уже, чем у многих ее ровесниц, видно было, что ее не развивали специально, что ею вообще мало занимались, но при этом она казалась взрослее, умудренная опытом – бог знает каким. Интуитивно Данила все время старался развлечь ее, обращая ее внимание на что-нибудь забавное, что-нибудь радостное. Наверное, он, стремясь подойти к ней близко, ощущал, что она живет в постоянной тени… Однажды во время скучной лекции Данила, бездумно чертя на тетрадном листе какие-то ромбики и покрывая его поля закорючками, вдруг надумал набросать портрет своей подружки. Он, как смог, нарисовал овальное девичье лицо, большие широко распахнутые глаза под длинными ресницами и тонкими темными бровями, высокую стройную шею и туго заплетенную косу, переброшенную на грудь через плечо. Подписав рисунок именем Ларисы, он подтолкнул его к ней.
- Это ты, - прошептал он.
- Разве же это я? – прошептала она в ответ, - Почему же у меня коса черная?
     У Ларисы коса была светло-светло-русая.
- Не знаю, - опешил сам горе-художник, - Мне казалось, я рисовал твои волосы. Ты здесь так похоже получилось…
- Как на негативе, - усмехнулась Лариса, но про себя подумала, что он прав. В ее жизни все на самом деле наоборот – то, что кажется светлым, черно, как ночь.   

    Занятия в училище отнимали у Ларисы много времени, лекции заканчивались во второй половине дня, а для подготовки к завтрашним иной раз, прежде, чем возвращаться домой, требовалось также посидеть в библиотеке. Арсений контролировал девушку, регулярно позванивая ей на сотовый, без его позволения она не смела отлучаться из дому или задерживаться где бы то ни было, но у него пока что не имелось поводов подозревать ее в каких-то скрытых действиях за его спиной, к тому же он понимал, что учеба в самом деле отнимает у нее почти весь день. Лариса, боясь обманывать его слишком явно, тем не менее пользовалась этим и под предлогом дополнительных занятий иной раз задерживалась еще на пару-тройку часов после того, как эти занятия на самом деле закачивались. Это выигранное у злой судьбы время она чаще всего проводила с Данилой, - гуляла с ним, ходила с ним в кино или даже заглядывала к нему домой. Ей очень нравилось бывать у него в гостях, она познакомилась с его мамой и младшим братишкой, они вместе сидели за компьютером или играли с Данилиными домашними питомцами. Когда-то в своей прежней, старой жизни Лариса тоже жила вместе с домашними питомцами – собачкой Жучкой, кошкой Муркой… Она помнила, как однажды у Мурки появились котята, и бабушка, отгоняя беспокоившуюся за своих чад кошку, давала внучке поиграть с ними, и так продолжалось до тех пор, пока котята не подросли и их всех не разобрали соседи, - Мурка славилась в округе как крысоловка, котят от таких редких кошек берут охотно, надеясь, что они уродились в отважную мать. Еще были курочки, которых каждое утро следовало кормить пшеном, собирая затем в гнездах снесенные ими свежие яички, а кроме того время от времени бабушка покупала на рынке цыплят, сразу десятка два-три, из которых вырастали будущие куриные супы и котлетки. Цыплята жили в большой картонной коробке, клевали мелко покрошенную пшенную кашу крошечными носиками, и каждый из них, если взять его в руку, был легче пушинки, и сам выглядел при этом, словно желтый пушок… желтый пушок с глазками –бусинками на двух крошечных розовых лапках… от этого солнечного комочка исходило живое пульсирующее тепло, и крошечное сердечко билось, казалось, прямо в ладони… и тогда собственное сердце девочки начинало стучать быстрее, переполненное радостью…  Но с тех пор, как семья Ларисы переехала в Москву, девочка уже и сама не верила, что когда-то в самом деле брала на руки цыплят, и думать забыла, что у нее может быть котенок, щенок или хоть кто-нибудь. А Данила держал дома крыс.

    Из опыта деревенской жизни, пусть давнего и небольшого, но памятного, Лариса усвоила, что мыши и крысы – это плохо. Эти твари обитают в подполе и грызут из съестного все, что попадется им на зуб, у них злые глаза, острые зубы и длинный лысый хвост. Кошка Мурка охотилась на подвальных крыс, бесчинствовавших среди огородных запасов на зиму, сидя на одной из ступенек лестницы, начинающейся в квадратном отверстии в полу, и оттуда, зорко вглядываясь в темноту подвала, бросалась на спину той, которой не посчастливилось зазеваться, но однажды ее самое так сильно покусали, что она долго болела.
- Так то подвальные крысы, - объяснял Ларисе Данила, - Дикие зверушки с инстинктами, позволяющими им выжить во враждебной среде. А мои крыски – домашние, декоративные. Это вообще другие животные, особая порода, выведенная давным-давно и берущая начало от тех диких крыс, которых ловили и разводили специально, чтобы натаскивать охотничьих собак. С этого все началось. Иногда самых красивых крыс, особенно белых, не отдавали на растерзание собакам, их отсаживали в клетки, приручали, дарили для игры детям. Оказалось, что крысы легко привыкают к человеку, могут быть дружелюбными и общительными, что они довольно умны, не глупее кошек, во всяком случае, и без особого труда поддаются дрессировке, в результате чего могут разыгрывать целые представления. Например, зрителей развлекали зрелищем запряженных в игрушечную золоченую карету белых крыс, а в этой каретке тоже сидели крысы, в шляпках и в юбочках. Дальше-больше. Домашние крысы с каждым новым поколением, появившимся в неволе, теряли дикие злобные замашки своих предков и превратились наконец в таких душек, что просто чудо… Я уверен, что это самые забавные, прелестные, ласковые и милые существа, каких только можно найти.      
- А у меня в детстве была кошка, которая умела ловить диких крыс, - сказала Лариса.
- А у меня в детстве была аллергия на кошек, - сказал Данила, - А поскольку я клянчил у мамы какую-нибудь зверушку, то она подарила мне хомячка. И много лет у меня жили хомячки. Но потом я, часто бывая в зоомагазинах, пригляделся там к крысам и однажды решил рискнуть и завести себе одну из них. Теперь я их ни на кого не сменю. Хомяки тоже неплохие ребята, они забавные и чистоплотные, но с крысами не сравнить – крысы могут стать настоящими друзьями. Они не принадлежат к долгожителям, поэтому я стал их понемножку разводить. Вот посмотри, в этой клетке родители, а в этой их детишки. У крыс в помете бывает не меньше десяти крысят, столько мне, конечно, не нужно, приходится пристраивать лишних через объявления в Интернете… я их так, бесплатно отдаю, просто в хорошие руки… а двух-трех оставляю себе.
- У них такие огромные лапы, - пробормотала Лариса, осторожно присматриваясь к копошившимся в клетке крысятам, - И… о, и когти на лапах… бр-р-р…
- Да нет же, все не так. Это ведь малыши, они растут, причем очень быстро, и поэтому выглядят непропорционально. Тельце маленькое и худое, а голова и лапы большие. Потом все придет в норму. Посмотри на взрослых животных, они уже другие, лапки меньше, туловище больше, а головка такая изящная, чудо. И какие ушки-раковинки, и глазки-бусинки.
    Данила открыл дверцу клетки и засунул к крысятам руку. Малыши обнюхали ладонь и принялись на нее карабкаться.
- У ручных декоративных крыс дети рождаются уже тоже наполовину ручными, это у них заложено на генетическом уровне, - играя со зверушками, продолжал рассказывать Данила, - А полностью прирученная взрослая крыса, привыкшая общаться со своим хозяином и доверять ему, никогда его не укусит, никогда не испачкает его одежду и будет подолгу сидеть у него на плече или на коленях, пока он чем-нибудь занят – пишет, читает, смотрит телевизор. Я пускаю своих крыс побегать по дому, они потом всегда возвращаются, если их позвать, или сами, набегавшись, бегут домой, без зова. Правда, они могут попутно что-нибудь погрызть и особенно любят провода, говорят, что их привлекает вибрация магнитного поля, но уж тут надо постараться, чтобы ничего ценного не попалось им на зубок… Возьми, подержи, - он протянул девушке крысенка, - Он такой мягонький и тепленький, а коготки не царапаются, а только щекочут…
- Он тебя схватил за палец! Укусил?
- Да нет, это игра. Смотри, видишь, теперь язычком лижет… Возьми, возьми… - он, смеясь, пытался посадить зверушку Ларисе на руку, а она отстранялась, загораживаясь ладонями, хотя и тоже смеялась при этом, - Нет, нет, это все-таки крыса, никогда…
   Однако через некоторое время она все же взяла крысенка в руки. Почувствовав, как практически прямо у нее на ладони бьется маленькое доверчивое сердечко, Лариса ощутила, что и ее сердце забилось вдруг иначе… забытое ощущение, происходящее откуда-то далеко из детства, связанное с лаской, нежностью, добротой… и приятно, и грустно, и… да, еще и больно… так пальцы, застывшие до бесчувствия на морозе, начинают ныть, согреваясь в тепле… А еще Лариса интуитивно ощутила, что это опасно – лучше жить с застывшим сердцем, чем с тем, которое снова поверило в возможность другой, радостной жизни. Нельзя допускать привязываться к чему-то или к кому-то – терять будет слишком больно. Но неужели ее судьба – прожить всю свою жизнь без радости, с застывшим сердцем, которому запрещено трепетать от умиления, замирать от восторга, сильнее биться от предчувствия счастья? Отказывать себе в удовольствии, в дружбе, в любви? Ничего для себя, все в угоду другим. Неужели это в самом деле ее судьба? Она ведь еще так молода, впереди столько долгих лет. Если все эти будущие долгие годы окажутся также беспросветны, то лучше и вообще не жить. Но вообще не жить – это значит умереть? Умереть на рассвете жизни, не увидев в ней ничего хорошего? Это и есть ее судьба?!..
    Погладив еще раз зверушку, Лариса осторожно посадила ее назад в домик. Она была очень взволнована.
- Хочешь, я этого крысенка тебе подарю? – спросил Данила, - Даже вместе с клеткой. У меня есть запасная. Это девочка, и ты ей, кажется, нравишься. Как бы ты ее назвала?
- Крыска-Лариска, - пробормотала Лариса.
- Как в том мультике, про крокодила Гену и старуху Шапокляк? Старушонка командовала: «Лариска, ко мне!» - и крыса запрыгивала в ее ридикюль. Но ты ведь сама Лариса. Это не слишком?
- Нет, в самый раз… - Лариса поглядела на казавшегося несколько озадаченным Данилу… ясно, что ее черный юмор он по достоинству оценить не мог… - Да нет конечно, - произнесла она вслед за тем, - Я назвала бы ее Фросей. Я помню, у моей бабушки была любимая курочка Фрося… Но я вряд ли смогу взять себе зверушку, мне… мне отчим не позволит.
     Для всех новых знакомых и друзей Ларисы, как и для всех прежних, Арсений по старому сценарию проходил в роли отчима.
- Да почему? Крыска не занимает много места, она никого не объест и не обгадит. Уход простой, а удовольствия море, - Данила явно не понимал ее. Да и как он мог ее понять!
- Нет, я не смогу, ты на меня не рассчитывай. Лучше отдай ее тоже кому-нибудь… в хорошие руки.
- Знаешь, я думаю, что я эту Фросю никому отдавать не буду. Пусть живет пока у меня. А ты, как ко мне заглянешь, сможешь с нею поиграть. И, может быть, потом заберешь ее, если получится.
- А так можно?
- Конечно. У меня ведь все равно несколько животных, так что одним меньше, одним больше – разницы никакой.
    Лариса посмотрела на Данилу такими глазами, после вида которых юноши потом не спят и мечтают о поцелуях своей красавицы, - поскольку в этом, кажется, уже нет ничего невозможного.

                IV.

    Весной болезнь вернулась к матери Ларисы с новой силой, встал вопрос о новой операции… о целесообразности новой операции, собственно говоря. Все было плохо. 
     Однажды Лариса приехала к матери, для того, чтобы как обычно прибраться и сготовить кое-какую еду.
- Нам нужно поговорить, - объявила мать. Она выглядела совсем больной, худая, восково-бледная, в косынке на облысевшей голове, с какими-то странно-прозрачными, будто налитыми влагой слез глазами, - Арсений жалуется на твою холодность. Он сказал, что устал ждать, когда ты оттаешь наконец. Женщина должна уметь угодить мужчине.
- Я все делаю, - пробормотала Лариса, - Я и готовлю, и стираю, и убираю…
- Я не об этом, я о постели. Тебе следует в этом деле быть активнее. В общем, он попросил меня научить тебя кой-чему, что ему нравится…
- Не надо, мама, - взмолилась Лариса, - Прошу тебя, не надо!
- Вот дурочка, чего же тут стыдиться!..

- Ты почему не стала слушать мать? – выговорил в тот же день Арсений Ларисе, - Она тебе добра хочет и плохому не научит.
- Но вы ведь опять с ней вместе, - прошептала Лариса, хотя и понимала, что, к сожалению, это уже снова не так, ее мать была слишком для этого больна.
- Не твое дело. Твое дело выполнять свои обязанности, и хорошо их выполнять. Хватит от меня нос воротить.
- Я не ворочу.
- Послушай меня, я всегда с тобой носиться не намерен, ты это учти. Я не только добрым могу быть.
    Между тем Арсений и без того последнее время ходил злым. Как думала про себя Лариса, «особенно злым», потому что добрым она его и не помнила. Вероятно, он был по своему привязан к своей долговременной любовнице и переживал по поводу ее болезни, или по поводу ее потери для себя в связи с ее болезнью, то есть опять же переживал по-своему… и тем не менее… Кроме того, у него, кажется, были какие-то неприятности на работе. Он ничего по этому поводу не говорил, но Лариса слышала, как он бормотал сам с собой вечером над пивной бутылкой что-то насчет того, что кто-то напрасно не ставит его в грош, сам-то всего лишь из грязи в князи, еще грязь эту из-под ногтей не вычистил…
- Погоди, я еще тебя сделаю, - бубнил Арсений, поглощая пиво.
    В общем, для Ларисы возвращались худшие темные времена. Как же она обрадовалась, когда Арсений вдруг сказал, что ему надо уехать недели на полторы по своим семейным делам. Она даже не стала интересоваться, какие там у него могут быть семейные дела… наверное, что-то из прошлого, он ведь, кажется, был раньше женат… Она быстро нагладила для него белья и рубашек и уложила дорожную сумку. Мать ее снова была в больнице, Лариса навещала ее почти каждый день, но в остальном она оказалась предоставленной сама себе. Был разгар лета, начался июль месяц. После окончания первого курса училища производственная практика еще не предусматривалась, учащиеся отработали по паре недель на уборке помещений и отправились на каникулы, многие разъехались. Собирался в отъезд и Данила, однако пока что он все еще находился в городе, и Лариса по-прежнему по возможности часто бывала у него в гостях. Данила сдержал обещание,– подаренный им девушке крысенок, которого она назвала Фросей, в память о бабушке и ее курочке, по-прежнему жил у него. Грызуны растут очень быстро, так что зверек за истекшие месяцы сделался уже совсем взрослым и достиг размеров большого котенка. Ручная ласковая Фрося охотно шла Ларисе на руки, обнюхивала и лизала ее пальцы, доверчиво вкладывала ей в ладонь головку, чтобы ее погладили, с удовольствием ела предложенные в виде угощения кусочки сыра или печенья и спокойно сидела у девушки на плече, припав на передние лапки, поводя чутким носом и свесив Ларисе на спину свой длинный хвост. И вот теперь, оказавшись вдруг на полторы, а то и на две недели  сама себе хозяйкой, Лариса решила побаловать себя и взять свою крыску к себе домой. Данила помог Ларисе привезти Фросю и ее клетку на новое место жительства. Лариса не расставалась со своей любимицей ни днем, ни ночью, - даже ложась спать, она ставила клетку с Фросей рядом со своей постелью. Она собиралась вернуть крысу обратно Даниле накануне возвращения Арсения, уверенная, что Арсений ни о чем даже не догадается, но произошло непредвиденное, - он вернулся из своей отлучки раньше на два дня. Лариса была потрясена. Она отступила перед ним, когда он вошел в комнату, и беспомощно оглянулась на стоявшую на стуле почти посреди комнаты клетку. На вопрос Арсения, что это еще такое, она промямлила, замирая от ужаса, что зверька ей подарили подружки на день рождения (ей в самом деле недавно исполнилось 17 лет).
- Она чистоплотная и совсем мало ест, - лепетала Лариса.
- Так это что, крыса, что ли? – заглянув в клетку, спросил он.
- Да, декоративная, это порода такая… Она ручная, послушная…
- Надо же, крыс в клетках содержать, - хмыкнул Арсений, - Чего только не придумают!.. Разбери потом мою сумку, там постирать кое-что надо.
    Он прошел мимо клетки, сел на постель и принялся раздеваться.
- Так мне можно оставить зверушку? – не поверила своему счастью Лариса.
- Ну, раз подарили, и ручная, и содержание без хлопот… У крыски-Лариски завелась своя крыса, вот ведь… - Арсений снова хмыкнул и поманил девушку к себе, - Ну, крыска-Лариска, как ты тут без меня жила? Соскучилась? Вижу, что соскучилась…            

- Может быть, все не так уж плохо, - думала Лариса, стоя через час в ванной под душем, чтобы смыть с себя следы объятий Арсения, - Так, наверное, можно жить дальше…
    При этом она думала не об Арсении и его объятиях, а о маленькой серой крысе по кличке Фрося… она стерпит все, даже ненавистную близость с этим мужчиной, лишь бы Фрося была с нею…   

    Теперь у Ларисы появилась новая забота, - она все время старалась, чтобы Фрося как можно меньше попадалась Арсению на глаза, в попытке защитить и свою питомицу, и себя самое от проявления его возможного неудовольствия… Он ведь был здесь хозяин, а они обе так беззащитны и полностью в его власти. Лариса не доверяла ему, не смотря на то, что он вдруг соизволил проявить лояльность. При нем она никогда не брала Фросю на руки, чтобы не привлечь к ней лишнего внимания, и вообще старалась не подходить к клетке, поставив ее куда-нибудь подальше, куда-нибудь с глаз долой, хотя достигнуть этого было довольно сложно. Кроме того, она старалась угодить Арсению во всем, боясь вызвать его гнев, который, обрушившись на нее, мог рикошетом ударить по ее зверушке. Она и до сих пор проявляла послушание, потому что боялась Арсения и верила доводам матери, но такой шелковой не была прежде еще никогда… Это давалось ей тяжело, с трудом, но она все терпела, терпела, терпела… из последних сил терпела… однако ведь у каждого долготерпения есть свой предел.
      Жизнь Ларисы в доме у Арсения была тяжела еще и тем, что она не имела там своего угла. Однокомнатная небольшая квартира не предоставляла никакой возможности для уединения. В будние дни было еще так-сяк: Арсений довольно поздно приходил с работы, усталый, и часто засыпал сразу после ужина. В выходные дни приходилось сложнее, а праздники, тем более длительные, превращались для Ларисы в кошмар. Она бы сама спряталась от него куда-нибудь за кровать или за кресло, но места там хватало только для одной маленькой Фроси.
     Зимой Лариса, внутренние силы которой истощались не смотря на проявляемую ею стойкость, стала чаще простужаться, ослабела, похудела, а после новогодних праздников  практически совсем перестала спать. Изредка она дремала днем, будто проваливаясь в какую-то сонную одурь, а ночью, заснув, вскоре пробуждалась и уже лежала без сна до самого утра. Это было очень мучительно, еще и потому, что она боялась пошевелиться, чтобы не потревожить ненароком спящего рядом Арсения. Разумеется, она сделалась рассеянной, ее успеваемость в училище снизилось, а домашние дела шли наперекосяк… приготовленная еда оказывалась либо подгоревшей, либо пересоленной… или же вообще несоленой… Арсений ворчал на нее, но она ничего не могла с собой поделать, и все равно продолжала прожигать его рубашки утюгом или чистить черные ботинки коричневым гуталином. А ведь ей нужно было еще ухаживать за матерью, которой становилось с каждым днем все хуже… Иногда, находясь дома одна и взяв на руки свою ненаглядную Фросю, Лариса, дав волю одолевавшей ее тоске, начинала плакать, бессильно жалуясь на свою горькую судьбу, но стоило ей услышать поворот ключа в дверном замке, свидетельствующий о том, что Арсений возвращается с работы, как она тут же вытирала слезы, прятала зверушку в клетку, а клетку под стол, и кидалась хлопотать по хозяйству.

   Где-то в феврале месяце Лариса заметила, что на тельце Фроси появилось какое-то розовое уплотнение, которое довольно быстро увеличивалось, проступая сквозь серую шерстку. Она поведала об этом Даниле, и тот рассказал, что организм крыс подвержен доброкачественным новообразованиям, которые при всей своей доброкачественности могут достичь таких больших размеров, что зверушка лишается возможности двигаться и погибает. Решено было срочно показать Фросю ветеринару. На другой день Лариса, примчавшись после занятий домой, устроила в большой сумке теплое гнездо из шерстяного шарфа, поставила в это гнездо маленькую клеточку-переноску и посадила туда Фросю, а потом спешно повезла ее в ветеринарную клинику, около которой договорилась встретиться с Данилой. В клинике им пришлось подождать в очереди, состоявшей из лохматых пациентов всех пород, мастей и размеров, – здесь был и старый, страдающий одышкой великан-водолаз, пускающий лужи слюны на пол, и маленький пушистый шпиц, у которого заболела наколотая на прогулке лапка, и озлобленный взъерошенный кот, с рычанием сверкавший сквозь решетку переноски желтыми глазищами и явно собиравшийся разорвать в клочья и хозяйку, и врача… и они с Фросей в маленькой клеточке на коленях. Молодой доктор, осмотрев струсившую и припавшую к столу Фросю, сказал, что опухоль находится на доступном месте и еще не велика, ее можно попытаться вырезать, тогда крыска проживет дольше. Операция стоила, разумеется, дороже, чем один консультативный прием, но Лариса давно усвоила себе за правило откладывать часть выдаваемых ей на руки Арсением денег и потому благодаря своим тайным сбережениям могла потянуть расходы по спасению Фроси. Она дала согласие, записала дату предполагаемого хирургического вмешательства и поехала домой, прижимая к груди сумку с Фросиной клеткой и провожаемая утешавшим ее Данилой. Был уже совсем вечер, когда она вернулась. Арсений находился дома и встретил ее вопросом:
- Ты где шлялась?
     Лариса вошла в комнату, достала Фросю из клетки, села с нею на стул и, будучи поставлена в необходимость оправдываться, а также находясь под впечатлением от всех приключившихся с нею и ее любимицей событий, то есть будучи не совсем в себе, рассказала, что ее крыса заболела, поэтому она возила ее к врачу, который поставил диагноз и назначил дату операции.         
- Оперировать, крысу? – воскликнул Арсений, - Ты что, рехнулась совсем? У тебя мать при смерти лежит, а ты о какой-то погани вздумала заботиться?
     Он шагнул к Ларисе, нагнулся, схватил крысу прямо у нее из рук, - сначала за шиворот, потом перехватил за хвост, - подошел к окну, распахнул его и вышвырнул зверушку вон.

     Ларисе показалось, что на несколько минут в воздухе повисла неправдоподобная звенящая тишина. Она словно оглохла на время. Крыса уже должна была пролететь все двадцать этажей вниз и шмякнуться о заледенелый асфальт, но все оставалось тихо. Снизу не донеслось ни звука. Если бы она, падая, ударилась об одну из припаркованных под окнами машин, возможно, сработала бы сигнализация… значит, она упала мимо, между машинами. Лариса вновь стала слышать уже после того, как Арсений, поежившись от холодного зимнего воздуха, запер окно и во второй раз потребовал, чтобы она принесла ему с кухни йод, поскольку «эта тварь» успела как-то извернуться и на последок цапнула его за палец. Но внутренний столбняк, который сковал душу Ларисы в момент гибели ее зверька, проходил гораздо медленнее, чем первый самый сильный шок… она еще дня три прожила в каком-то тупом полубесчувственном внутреннем оцепенении… Она не пошла вниз на улицу посмотреть на останки Фроси, будучи не в силах увидеть этот ужас… вероятно, разбившуюся в лепешку зверушку позднее отскреб от асфальта и выбросил на помойку местный дворник… и еще долго она не решалась даже близко пройти от предполагаемого места Фросиной гибели, огибая его на несколько метров.
   Затем Ларисе ночью приснился сон. Она, как всегда в последнее время, быстро задремала, но затем также быстро проснулась, и вспомнила то, что ей привиделось… или это случилось наяву? В окно комнаты светила яркая полная белая луна, слепя глаза сквозь тонкую тюлевую занавеску. Лариса лежала вся в  поту, почти в полуобмороке и заново воображала себе образ своей сонной странной грезы… в этой грезе она видела самое себя со стороны, - как- будто бы она стояла на четвереньках, приподняв бедра, припав на руки… эта поза отчасти напоминала присущую крысам горбатость… при этом шея ее была вытянута, а головой она совершала движения, напоминающие движения крысы, когда та, подкидывая свою узкую головку, нюхает воздух, будто считывая с него информацию, как с газетного листа… немного вверх, и еще раз вверх, и еще… какая дикая фантазия… Видение было настолько явственное, будто имело место на самом деле… Почему, зачем ей это примерещилось?.. А после она долго думала о том обстоятельстве, что Фрося, погибая, успела по мере сил отомстить за себя, укусила своего убийцу за палец… кроме того, она вспоминала историю, вычитанную Данилой в Интернете,  - про то, как питону, содержавшемуся в террариуме, кинули на обед живую крысу, а та до того стойко сражалась за свою жизнь, что прогрызла змее бок… ценного питона спасли, зашив ему рану, но он больше никогда не осмеливался покуситься проглотить крысу, он стал бояться крыс… а ведь змеи – они бесчувственные, они не ведают никаких эмоций, свойственных теплокровным существам, они и страха не должны испытывать… и вот поди ж ты…   
- А я даже никогда не пыталась обороняться… Маленькие зверушки отважнее меня…
         
                V.

     Вскоре, прибираясь у матери, Лариса нарвалась на очередной «серьезный разговор».
- Как бы я хотела дожить до твоего восемнадцатилетия, - вздыхала мать. Она все еще могла ходить по квартире и кое-как обслуживала себя, то есть была в состоянии добрести до туалета и ванной, умыться, сменить себе белье, поесть то, что приготовлено, и принять вовремя лекарство… но заниматься хозяйством и вымыться самостоятельно уже была не в силах… Новую операцию ей делать не стали, сочтя это бесполезным. Теперь стало ясно окончательно, что ее дни сочтены. Врачи говорили, что если она протянет в таком состоянии полгода, это уже будет подобно чуду.
- Как бы я хотела дожить до твоего восемнадцатилетия… Как бы я хотела увидеть твою свадьбу…
     До Ларисиного восемнадцатилетия оставалось четыре месяца.
- Мама,  я не пойду за Арсения замуж, - сказала Лариса.
- Как не пойдешь?
- Не пойду.

- Ну что там твоя мать? – спросил вечером у Ларисы Арсений. Лариса знала, что он все равно узнает, о чем они с матерью говорили, ведь мать ему все всегда передавала… Поэтому она скрепилась, как могла, и сама рассказала ему, что послужило темой их беседы. Это было куда сложнее, чем говорить с матерью, но ей все же удалось.
- Я ей сказала, что не пойду за вас.
- Не пойдешь? – удивился Арсений, - И как ты, в таком случае, жить дальше собираешься? У тебя же нет ничего.
- У меня есть жилье, ведь мне останется квартира. Через два года я закончу училище, получу профессию, так что не пропаду.
- А как ты эти два года будешь существовать, на что хлеба себе купишь?
- Я могу устроиться работать, после занятий, на полдня. Хоть уборщицей в больнице, там  всегда требуются, я видела объявление.
- Уборщицей?
- Да. Я ведь и так уборщица. И здесь у вас, и дома у мамы.
- И что тебе сказала на это мать?
- Требовала, чтобы я передумала, просила… потом грозилась, что, если я не выполню ее волю, она меня проклянет.
- И ты хочешь пойти против воли матери?
- Она больна, - сказала Лариса, - Боится боли, боится смерти… она всего боится и уже ничего ясно не понимает…
- Так, - сказал Арсений, - А ты, я гляжу, страх совсем потеряла?   
     Он подошел к девушке, приподнял ее голову за подбородок и заглянул ей в глаза.
     Говорят, змеи на самом деле не могут гипнотизировать своих жертв, просто они очень сильны, сноровисты и умеют наносить неожиданный и стремительный удар. С другой стороны тот, кто хоть раз заглянул в неподвижные глаза змеи, похожие на глаза самой смерти, безжалостной и неотвратимой, мог испытать ужас и оторопь, которые парализуют волю лучше любого гипноза…   
- Слушай сюда, - сказал Арсений, близко глядя девушке в глаза и сжимая ее подбородок своими жесткими пальцами, - Вы с матерью обе голодранки и обе висите у меня на шее. Если бы не я, вы сейчас загибались бы в нищете, с голоду пухли. Ты бы сейчас не училась, ты бы сейчас грязь возила тряпкой в какой-нибудь богадельне или на панели стояла, а твоя мать без лекарств уже умерла бы, в мучениях. Того, что у тебя есть, и вполовину не хватит, чтобы рассчитаться со мной за все, что я делаю для вас обеих. Тебе жизни для этого не хватит. Квартира у нее есть, глядите-ка! Да гроша ломаного не стоит твоя квартира. Так что заруби себе на носу - ты вся моя, со всеми потрохами. Поняла, дрянь неблагодарная? Поняла меня? Учти, я из тебя всю дурь враз выбью. Ах ты, дрянь…
    И Лариса не выдержала. Она всегда боялась Арсения, боялась и сознательно, и на подсознательном уровне, боялась патологически. Он редко рукоприкладствовал и почти не бил ее в полном смысле этого слова, чаще обругивал… бить ее смертным боем ему было и не нужно, он и без того всегда ломал ее… сломал и на этот раз… Она не выдержала ни его взгляда, ни его слов, ни жестких пальцев на своем лице… Ей вдруг не хватило воздуха, стало жарко, в глазах поплыли круги, от слабости обмякло тело, подкосились ноги, а внутри все как-то сжалось, как будто живот свело непроизвольной судорогой… она перестала контролировать себя, в изнеможении прислонилась к стене, возле которой стояла, а по ее ногам на тапочки и на пол потекла горячая жидкость… Арсений выругался, брезгливо отстранился и отпустил ее.
- Очухаешься, вытри свою лужу, - бросил он и вышел на кухню, хлопнув дверью. Вот так закончилась попытка предпринятого Ларисой в отчаянии бунта – ужасающим, ни с чем не сравнимым унижением и полным провалом. Она была раздавлена, как червяк, не вовремя вылезший из земли и попавший под башмак прохожего.

    Через пару дней Лариса снова прибиралась у матери.
- Арсений велел мне с тобой поговорить, - сказала мать, умоляюще глядя на дочь, - Ты понимаешь, насколько мы от него зависим…
- Я понимаю, - прервала ее Лариса, - Скажи ему, что я согласна.
- Вот и молодец, вот и умница… Я прямо сейчас ему позвоню, сообщу радостную весть… Он ведь тебя любит, Лара, потому и хочет на тебе жениться.
- Да, я понимаю, - сказала Лариса, - Мама, передай ему, как будешь звонить, что я сегодня у тебя заночую, я неважно себя чувствую, у меня месячные начались.
    Ночью Лариса, устроившаяся на ночлег в своей бывшей комнате, немного подремав, проснулась, встала, стараясь двигаться как можно тише, прокралась на кухню, прикрыла за собой дверь, ощупью отыскала свечку, которая стояла в подсвечнике на полке рядом с коробком спичек, зажгла ее и, открыв ящик кухонного стола, при неверном слабом пляшущем свете свечи достала кухонный нож, самый острый, которым обычно резала мясо. Сев для верности на пол, она с силой провела лезвием по запястью левой руки. От резкой боли и от зрелища раскрывшейся раны, немедленно истекшей обильной темной кровью, ее замутило, и она не стала резать и вторую руку, чувствуя, что хватит и одной вскрытой вены. Откинув голову к дверце стола, она закрыла глаза и приготовилась умереть. Сквозь полуприкрытые ресницы она еще видела какое-то время теплый желтоватый свечной огонек, похожий на те огоньки, что горели в старинной подмосковной церкви перед иконами, поклониться которым приводила ее бабушка… ее давно умершая бабушка…

   Ларису спасла от смерти ее мать. Обычно она пила на ночь снотворное, но привычка к лекарствам, сформировавшаяся за последнее время в результате их постоянного приема, ослабляла их действие, и порой она просыпалась среди ночи. Проснулась она и на этот раз, обнаружила, что воды в стакане, стоявшем на табуретке возле ее постели, нет, с трудом встала и пошаркала на кухню. Открыв дверь, она при свете оплывающей плотными парафиновыми слезами свечки увидала свою дочь, неподвижно сидящую на полу с закрытыми глазами, с рукой, опущенной в темную глянцевито блестевшую лужу. Рядом валялся мясной окровавленный нож. Женщина схватила телефон и позвонила – сначала в скорую, потом Арсению. Если бы она сначала набрала номер Арсения, то у  Ларисы еще был бы шанс умереть. Арсений впоследствии ругался, что не стоило звонить в скорую, заявлять о попытке самоубийства глупой девчонки, выносить сор из избы. О таких вещах лучше молчать, мало ли что. Вон эта дрянь огрызаться вздумала, как бы тут не вышло каких-нибудь нежелательных осложнений. Ну-ка заявит потом, что до суицида ее довели… Надо было перетянуть ей руку, остановить кровь, и все дела. Отлежалась бы, молодая, здоровая… Может быть, Лариса в этом случае и не отлежалась. Но вышло так, как вышло, - мать набрала «03», скорая по пустым ночным дорогам принеслась через десять минут, девушке оказали первую помощь и увезли в больницу. Крови она успела потерять много, но еще не настолько, чтобы спасательные меры не подействовали. Через непродолжительное время она, лежа под капельницей, пришла в себя и подумала, что надо было не резать вену, а броситься с большой высоты. Правда, сделать это можно было только в квартире Арсения, он ведь жил на двадцатом этаже, а они с матерью на втором. Но умирать в его доме она не хотела. И смерть от удара об асфальт представлялась ей ужаснее, чем смерть от потери крови.   

   Врачам ситуация была ясна, как день. После хирургии Ларису планировали перевести в психиатрическое отделение. Дело в том, что в больнице, куда она попала, имелось две терапии – одно отделение обычное, а другое с уклоном в психиатрию. Но Арсений, лучше обеих своих любовниц, матери и дочери, понимавший, что специфическое лечение Ларисы может грозить ему оглаской его связи с несовершеннолетней девочкой, со всеми в этом случае вытекающими, постарался договориться с руководством больницы, упирая на  казавшееся бесспорным обстоятельство, что девушка решилась на такой шаг из-за смертельной болезни матери, между тем психиатрический диагноз может бросить тень на всю ее дальнейшую жизнь… она ведь еще так молода. Щедро оплаченная правка в медицинском деле Ларисы напрочь удалила упоминание о ее поступке. Вместо записи о попытке суицида появилась запись о полученной травме, которая и стала поводом для срочной госпитализации. Скорая-то, видимо, не разобралась в характере происшествия, забирая среди ночи упавшую в обморок девушку с раной на руке… а она просто готовила обед на завтра, не взирая на поздний час, не сумев заснуть по причине тревоги за больную, и сильно порезалась мясным ножом. Однако администратор, пошедший навстречу страстному желанию отчима потерпевшей убрать негатив из ее биографии, все же являлся еще и медработником, а потому настоятельно порекомендовал подлечить девушку, чтобы подобное не повторилось. Арсений согласился с этим доводом, поскольку жить с сумасшедшей в одном доме ему не слишком улыбалось.
     В результате Ларису с еще не зажившей раной на руке перевели в простую терапию, в целях поправки ослабленного организма, где для нее в то же время была организована помощь психиатра, в консультационном виде, только официальным поводом для этого стала постоянная бессонница, мучившая девушку все последние месяцы, о чем врачам сообщил и Арсений, и она сама. Психиатр, которому (вернее, которой – специалистом оказалась женщина), - которой накинули эту службу, побеседовав с Ларисой, вынесла неудовлетворительный вердикт, - больная страдает выраженной депрессией, лечение понадобится долгое, сначала желательно в стационаре, потом еще и дома. Как правило,  срок стационарного лечения терапевтических больных - двадцать дней, но Лариса пролежала в больнице два месяца. Арсений каждый раз договаривался с заведующим отделением, брал новое направление в районной поликлинике, и Лариса поступала в стационар как бы заново еще два раза, хотя на самом деле не покидала больничных стен. Ей были прописаны общеукрепляющие средства, а также антидепрессанты, принимая которые она начала спать и через две недели ощутила, что смертная тоска, в последнее время сковывавшая ей сердце, понемногу отпускает. Арсений, догадавшийся, вероятно, что перегнул палку, проявлял к ней в это время внимание и заботу, и, навещая ее, привозил ей лакомства и подарки. Одновременно он объяснил ей, что о случившемся ей лучше помалкивать, иначе она навредит сама себе, так как останется на всю жизнь с позорным пятном психической больной. Вероятно, на самом деле он побаивался, что она вдруг вздумает начать жаловаться…
    Лариса лежала в общей палате, - тратя деньги на взятки врачам, Арсений не хотел тратиться еще и на ее удобства. Для Ларисы его скаредность в этом вопросе явилась поводом избежать с ним близости, что в отдельной палате ей бы не удалось. Когда девушке стало немного лучше, врачи могли разрешить ей покидать больницу на выходные дни, но она не хотела уезжать (все по той же причине, из-за Арсения) и оставалась отлеживаться на своей койке. Лекарства, отдых и отсутствие, так сказать, обычных семейных обязанностей вдали от ненавистного человека в целом действовали на Ларису благотворно. Кроме того, свою пользу приносили беседы с психологом, особенно поначалу. Среди специалистов, занимающихся состояниями и недугами человеческой души, существует разделение, весьма тонкое и, положа руку на сердце, в основном понятное только им самим, - есть психиатры и психотерапевты, ставящие диагнозы и назначающие лекарства, есть психологи, непосредственно копающиеся в душевных движениях и помогающие справиться с последствиями различного рода сильных переживаний безмедикаментозными средствами, на которых чем-то похожи и от которых чем-то отличаются психоаналитики. Поскольку случай Ларисы был не самый простой, а ее так называемый отчим платил достаточно щедро, то с нею помимо психиатра занимался еще один специалист, - время от времени ее навещала красивая молодая женщина-психолог, ведшая с нею разговоры и однажды благодаря своему профессионализму (обычно в таких случаях пострадавшие принимают профессионализм за искреннее сочувствие), - благодаря своим профессиональным навыкам разговорившая ее до того, что Лариса вдруг бурно расплакалась и, заикаясь, рассказала, что недавно у нее погибла ее ручная крыса. Если бы дипломированная красавица подхватила тему, она немного погодя могла бы услышать выдержки из подлинной истории юной девушки, которую злая судьба и больная мать толкнули в руки сорокалетнего мужчины, с тех пор использовавшего ее в свое удовольствие, поганя ее тело и губя ее душу. И, кто знает, как бы все тогда повернулось, - может быть, отчасти сбылись бы худшие опасения Арсения… Но тема подхвачена не была, поскольку не был уловлен трагизм краткой жалобы пациентки, хотя и вырвавшейся из глубины сердца.
- Люди умирают, а ты о какой-то крысе плачешь, - пожала плечами умница-доктор, не удержавшись от брезгливой гримаски, - У тебя ведь мать больна, вот тебе о чем надо думать.            
   После этого Лариса снова замкнулась и попросила других своих лечащих врачей, то есть курировавшего ее зав- отделения просто терапии и приставленного к ней психиатра из соседнего отделения психотерапии, оградить ее от визитов психолога, поскольку эта женщина ее раздражает и тем самым приносит ей вред. Психиатр, отличавшаяся от психолога во всем, за исключением принадлежности к женскому полу, как небо от земли (это была толстая прокуренная бабища с вытаращенными глазами), не стала спорить, заметив только, что некоторые средства и методы, согласно ее наблюдениям, в самом деле временами «не идут», и продолжила лечить Ларису сама.
- Ничего, детка, - пробасила она, похлопав своей лапищей, на которой зачем-то сверкал золотой перстень, Ларису по руке, - Все еще будет хорошо. У тебя вся жизнь впереди.   
   У Ларисы не было повода заподозрить огромную врачиху в излишне нежных чувствах к пациентам… или хотя бы поймать ее на углубленном внимании к ним… тем искреннее и уместнее прозвучали ее слова. Красивой, тонкой, умеющей влезть в душу психологичке было гораздо более наплевать на свою больную, чем этой троллихе, которая  назначала лекарства по шаблону и просто констатировала факт, - девушка поправляется, и у нее впереди еще целая жизнь. То есть у нее впереди еще может быть целая жизнь. И Лариса это запомнила, - у нее впереди еще может быть целая жизнь. Не смотря ни на что. Позднее она развила эту мысль… Определенно, лечение, примененное к ней, пошло ей на пользу.   

                VI.

    Ларису выписали из больницы в середине апреля. Она еще чувствовала себя очень слабой, и ей не оставалось ничего другого, как только плыть по течению, подчиняясь обстоятельствам и воле окружающих. Однако жизнь ее не кончилась, и в ее душе  зародилась пусть робкая и не приобретшая еще конкретную форму, но надежда. Со временем это должно было принести свои плоды.
    От груза сразу же навалившихся на нее вне больничных стен обязанностей, дел и забот Лариса сильно уставала, почти до полубесчувствия, а кроме того, она в соответствии с медпредписанием по-прежнему аккуратно пила лекарства, «таблетки счастья», как иной раз называют антидепрессанты… «таблетки счастья» одурманивали и позволяли видеть окружающее как бы через призму, слегка отстраненно, как будто то, что происходило, происходило и с нею, и не с ней… меньше боли, меньше горя, меньше стыда, меньше страха… Выпив вечером таблетку, она засыпала, как убитая, а встав утром и переборов приступ тоски, начинала действовать, словно робот. Но при этом она все видела, замечала и понимала даже яснее, чем раньше, когда ей мешали излишне сильные эмоции. И была способна принимать решения.
   Рассудив, что для нее важнее всего сейчас продолжить учебу, поскольку от этого зависит ее будущее, между тем как весь обычный объем работы в двух домах, между которыми она жила, ей с учетом интенсивных учебных занятий окажется не под силу, она перестала заниматься некоторыми вещами, которые давно и привычно были взвалены окружающими на ее плечи. Лежа в больнице, она, конечно, сильно отстала от своих сокурсников, а до окончания учебного года оставалось всего полтора месяца, поэтому ей надо было спешно входить в рабочий ритм и наверстывать упущенное. В этом деле Ларисе очень помог Данила, который приезжал заниматься с нею в квартиру ее матери, где девушка в связи с заботами о больной чаще всего находилась до вечера, когда с работы возвращался Арсений, требовавший, чтобы она встречала его дома. В результате Ларисе удалось подтянуться, сдать экзамены и перейти на третий курс училища, но в квартире ее матери было грязно и неопрятно, и тоже самое отчасти наблюдалось в квартире Арсения. Впрочем, он как будто понимал, что ей приходится нелегко, и разве что слегка ворчал на ее хозяйственную нерадивость.
   Мать Ларисы к тому времени совсем слегла, ухаживать за лежачей больной – тяжелый труд. Видя, что Лариса не справляется (а Лариса не справлялась, так как даже не пыталась делать некоторые трудоемкие и неприятные вещи), Арсений, сравнив размер взятки медперсоналу в стационаре, куда без денег умирающую могли бы и не принять на относительно длительный срок, и плату домашней сиделке, остановился на последней, наняв пожилую соседку, захотевшую немного подработать. Таким образом, проблема кое-как оказалась решена.
- Ты стала такой равнодушной, - лепетала мать, видя, что дочь, явившись после училища к ней домой якобы за тем, чтобы ухаживать за нею, тут же уходит в свою комнату, откуда ее уже не дозовешься. Однако о том, что с Ларисой в ее комнате часто сидит юноша, который вроде бы приезжает заниматься с нею по учебной программе и с которым она бог знает чем занимается там на самом деле, Арсению донесла не она, а приходившая ухаживать за нею в определенные часы соседка, оказавшаяся говорливей несчастной больной… ей-то уже мало до чего оставалось дела на этом свете.
- Ты что это, романы у меня крутить под носом вздумала? – получив компроментирующую Ларису информацию, напустился на нее Арсений, - Тише воды ниже травы, а сама туда же, хвостом крутить… в тихом омуте черти водятся…
- Я ничего такого не делала, - оправдывалась Лариса.
- Смотри у меня! А своему юнцу скажи, что ты выходишь замуж, и отвадь его, - приказал девушке Арсений, - Сделай это лучше сама, а не то я этому щенку ноги переломаю.
    Выбора у Ларисы не оставалось. Она вынуждена была отказаться от дружбы.
- Но ты ведь его не любишь, - пытался по-своему урезонить ее обескураженный новостью Данила, - Как же так… он старше тебя, и ты называла его своим отчимом… Если ты его не любишь, ты не должна выходить за него. Лариса, ведь мне казалось, что ты любишь меня.
- Дело не в любви, - сказала Лариса, - Арсений заботился все это время обо мне и моей маме, он будет заботиться обо мне и впредь, мама меня благословила, я должна, так будет лучше для всех, вот и все.
   В глубине души ей хотелось бы, чтобы юноша продолжал настаивать, чтобы он предложил ей свою помощь… Он не знал, что происходило в семье Ларисы на самом деле, не знал, какой жизнью уже три года жила его подруга, не имел понятия, как погибла маленькая ручная крыса, которую он ей подарил, не представлял себе, что долгая болезнь, уложившая девушку на больничную койку, была спровоцирована ее попыткой самоубийства… Однако если он испытывал к ней душевное влечение, если он был влюблен в нее, если он ее любил – он не мог не почувствовать, как ей нужна его любовь, его поддержка, и должен был поступить соответственно своему чувству... Но вместо этого он вдруг обиделся.
- Я не думал, что ты такая практичная, - пробормотал он дрожащим голосом, дрожащей рукой поправляя свои очки, - Я не думал, что ты… что ты не способна любить. Конечно, мы больше не будем встречаться кроме как на занятиях, и звонить тебе я впредь не стану, не беспокойся об этом. Счастья тебе… крыска- Лариска…
   Разрыв с другом отозвался в душе Ларисы тупой болью. Как же он не понял, ведь это он, ее Данилка… Но она сейчас не могла отдаться своим переживаниям со всей силой… «таблетки счастья»… 

   В июне Ларисе исполнилось 18 лет. Арсений пригласил ее отметить день рождения в кафе. Так он ее давно не баловал, - собственно, не баловал с тех пор, как, осыпав подарками и накормив в ресторане, привез ее, пятнадцатилетнюю, к себе домой. Через неделю после этого они подали заявление в ЗАГС, причем Арсений добился разрешения на досрочное заключение брака, - в связи с тяжелым состоянием матери невесты, которая желала перед смертью увидеть свою дочь счастливой. Соответствующая медицинская справка, получить которую совершенно легальным путем в данном случае не составило труда, убедила администрацию государственного учреждения в том, что этой паре в самом деле положены льготы. В конце июня Лариса и Арсений поженились. Церемония прошла скромно, без толпы гостей и белого платья с кринолином, только колечки Арсений все же купил. Свидетелями выступили сотрудники ЗАГСа. Для матери Ларисы, высохшей от болезни до состояния живого скелета и измученной болями, свадьба дочери стала последней выпавшей на ее долю радостью. Похоже, она искренне до самого конца верила, что помогла ей устроиться в жизни. Через две недели после этого события она скончалась.

     Похороны были такие же сугубо скромные, как и свадьба, а вскоре после похорон Арсений повез Ларису к нотариусу, заявлять о праве на наследство. Посетителей в приемной собралось много, пришлось долго ждать своей очереди быть принятыми. Оценив, сколько часов пройдет прежде, чем для них распахнется дверь кабинета, Арсений уехал по делам, оставив Ларису ожидать – и приема, и его возвращения. Сидя возле обшарпанной стенки на обшарпанном стуле рядом с какой-то женщиной, Лариса постепенно оказалась вовлечена в беседу с нею… что еще делать соседкам в такой ситуации, как не почесать немного языком… и, не видя в том ничего дурного, откровенно поведала ей, в чем состоит цель ее визита сюда.
- Квартира это хорошее наследство, - сказала женщина, - А хороша ли квартира?
    Лариса рассказала и об этом.
- Вот как! – воскликнула ее слушательница, - Да вы богатая невеста.
- А такая квартира дорого стоит?
- Да, дорого, и будет дорожать с каждым годом. Метраж, характеристики дома, от материала до местоположения… Очень жирный кусок, скажу вам…
- Это еще отец покупал, после сноса старого дома в Подмосковье. Там у нас была усадьба. Да к тому же у мамы как раз тогда объявилось наследство.
- Молодцы ваши родители, позаботились о вас на славу.
- Да уж, особенно мама постаралась… - покачала головой Лариса. Она вспомнила, как однажды Арсений уверял ее, что она голодранка, у которой ничего нет за душой, которую он облагодетельствовал… он сказал тогда, что ее квартира не стоит ломаного гроша, а ведь, наверное, знал, что это не так, что у нее, напротив, хорошее приданое. Что-то, а деньги-то он считать умеет, это она давно заметила. Это у него самого не квартира, а лачуга…

- Жаль, что придется так долго ждать, прежде чем ты вступишь в права наследства, шесть  месяцев, - сказал Арсений, когда они сладили с делом и возвращались домой, - Нужно бы быстрее.
- А какая разница? – спросила Лариса, хорошо помня слова своей соседки в нотариальной конторе, - Почему тебе нужно быстрее?
      Еще несколько месяцев назад Лариса не смела называть Арсения на «ты», но после больницы в ее голове произошли серьезные сдвиги. К тому же именно тогда Арсений как раз проявлял к ней внимание, можно сказать, ухаживал за нею, - насколько мог вообще ухаживать за кем-либо этот резкий грубый человек.   
- Твою квартиру я продам, - сказал Арсений, - И мне не хотелось бы с этим тянуть. Ваши с матерью болезни мне дорого обошлись. Долгов накопилось слишком много. Часть вырученных денег пойдет на покупку однокомнатной квартиры попроще, а часть съедят другие нужды. Мне, к примеру, пора сменить машину, эта уже устарела…
- А зачем нужна однокомнатная квартира… попроще? это как у тебя самого, в которой мы живем?.. так зачем?
- Для моего сына.
- У тебя есть сын?
    О том, что у Арсения есть сын, не имела понятия не только Лариса, но и ее мать, - не то эта информация оказалась бы разглашенной… и как бы мать Ларисы отреагировала на подобную новость? Она ведь была уверена, что у Арсения по крайней мере нет от нее секретов, она, бесспорно, доверяла ему, как другу… и любила так сильно, что согласилась отдать ему свою дочь, чтобы быть с ним вместе хотя бы через нее.
- Мой сын уже взрослый, в этом году заканчивает институт, ему нужно свое жилье. До покупки новой квартиры он поживет пока в той, что есть, хотя целых три комнаты ему много, он еще даже не женат. 
- Он поживет пока в моей квартире? – уточнила Лариса.
- В нашей, - отрезал Арсений, покосившись на нее, - Ты теперь моя жена, что у тебя может быть своего?
- Я думала, что мы туда сами переедем, - сказала Лариса, - Там целых три комнаты, мне удобнее было бы заниматься, а то у меня даже стола своего нет. И к училищу моему тот дом расположен ближе. Ведь у меня скоро новый учебный год.
- Никакого учебного года, забудь. Ты больше не будешь учиться, ты пойдешь работать.   
- Но ведь я сумела перейти на следующий курс. Зачем же я это делала, старалась?
- Тогда еще твоя мать была жива. Она хотела, чтобы ты училась на медсестру, что ж было ее огорчать перед смертью. А теперь следует поступать не по ее желанию, а по уму. Тоже мне профессия, медсестра! Работы много, а денег кот наплакал. Один мой знакомый предлагает для тебя место на бензо-заправке. Там от тебя толку будет больше. В конце концов, одиннадцать классов ты уже окончила, а с головой у тебя проблемы, как выяснилось, так что нечего тебе мозги лишними знаниями перегружать. Окупишь расходы на себя и в семью прибыток доставишь, сколько тебе можно висеть у меня на шее. 
- Я хочу учиться дальше, - сказала Лариса.
- Ты будешь работать. Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Ты теперь моя жена, а я твой муж, и мое слово закон. Теперь ты от меня никуда не денешься. А вздумаешь дурить,  тогда я тебя уже сам в психушку упеку, снова выгораживать не стану, нынче это мне ни к чему. Хочешь всю жизнь провести в Кащенко?.. Так что жри свои таблетки и знай себе молчи, полоумная. Ты поняла меня?
- Поняла, - сказала Лариса, - Да, я поняла.
    Она несколько раз повторила это слово «поняла, поняла», кивая при этом головой, пока Арсений на нее не прикрикнул.
    
                VII.

     Начался последний месяц лета – август.   
     Однажды в первых числах августа в дневной час Лариса шла по улице под сенью сладко цветущих больших лип, слегка помахивая сумкой и щурясь на солнечные лучи, проникающие сквозь густую темно-зеленую листву, шумевшую у нее над головою. Арсений пока что не торопился отправлять свою новоиспеченную жену работать на бензоколонке, словно временно забыв об этом, может быть, потому, что у него опять приключились какие-то неприятности на работе, зато приказал ей привести в порядок материнскую квартиру, подготовив помещение для переезда его сына и для последующей продажи. В соответствии с этим распоряжением Лариса с утра побывала в родительском жилье, но устраивать генеральную уборку не стала, вместо этого пошлявшись по пустым запылившимся комнатам, попив чайку на кухне и полистав каналы в телевизоре, после чего решила прогуляться перед обедом, благо день выдался не слишком жарким. Во дворе она встретила ту пожилую соседку, которая ухаживала за ее матерью и растрепала Арсению о приезжавшим к ней Даниле.
- Как дела, Ларочка? – ответив на ее приветствие, спросила соседка, - У матери-то на могилке бываешь?
- Да, бываю, - отвечала Лариса, - Это вот к вам на могилку никто не приедет. Ваши-то дети вас знать не хотят, и правильно, за ваш-то склочный характер. Свалят вас кое-как в яму, когда помрете, да и забудут, и все дела.
- Да что ж за язык-то у тебя поганый! – опомнившись после полученной словесной оплеухи, закричала женщина вслед Ларисе, когда та уже прошла мимо нее, - Да что ж ты за дрянь-то такая!
- Какая есть, - бросила ей девушка через плечо, - Зато добренькой подобно вам не прикидываюсь, а вы-то дрянь еще похлестче будете.

    И вот, получив удовольствие от этой краткой перепалки, Лариса медленно и бездумно брела по улице, вдыхая сладкий запах липового цвета и глядя сквозь прищуренные ресницы на игру света и тени в древесных густых ветвях, когда случайно набрела на своего однокурсника Тагира, Данилиного друга детства. Они поздоровались и пошли дальше вместе, обменявшись сначала обычными в таком случае общими фразами, а затем потихоньку разговорившись.
- Я сейчас девушку провожал, - сказал Тагир, - Меня с нею родители познакомили. В невесты мне ее прочат. Говорят, всем взяла – и собой недурна, и семья хорошая, и с деньгами, так что было бы отлично, чтобы мы прямо вот так взяли да и поженились.
- Ну и что ж ты, прямо вот так и женишься?   
- Не-а, - отвечал Тагир, усмехаясь и поглядывая на свою спутницу, - Не нравится она мне, да и рано.
- А как же деньги, и связи, и желание родителей?
- Не знаю, как-нибудь… - он пожал плечами, - А ты чего вдруг поторопилась замуж, да за старого?
- Откуда ты знаешь?
- Данила поведал. Переживает он. А по причине переживаний крысу себе новую завел и назвал ее Крыска-Лариска.
- Вот так, - Лариса улыбнулась.
- И все же, зачем? Неужто ты его любишь, мужа этого своего?
     Лариса молчала, помахивая сумочкой и в свою очередь поглядывая на своего спутника. Солнце играло на его волосах, щедро золотя черные блестящие пряди.
- Нет, конечно, - произнесла она наконец, - Но у меня умерла мать, она меня благословила, боясь, чтобы я одна в жизни не пропала.
- А со старым мужем не пропадешь?
- Не знаю, как-нибудь… - она пожала плечами, совсем как он.
- Послушай, Ларка, а заходи ко мне в гости, вот хоть на днях, - сказал Тагир.
- Когда твоих родителей дома не будет?
- Нет, напротив, когда будут. Увидят, с какой красивой девушкой я дружу, и поймут, что такую красоту за деньги и связи не купишь.
- Так ты меня только для того приглашаешь, чтобы от невесты отделаться?
- А может быть, и не только. Может быть, ты мне давно нравишься, но ты ведь была с Данилой, а Данила друг как-никак. И вообще, я-то думал, что у вас серьезно. А теперь у него Крыска-Лариска, а у меня руки развязаны.
- А как же мой муж?
- А что муж?
- Тебе не кажется, что он будет против, если я начну встречаться с таким красивым парнем? Мужья в таких случаях обычно бывают против. А у него характер твердый и рука тяжелая.
- Не знаю, как-нибудь… Против матерого пса я, может быть, и щенок, но ноги себе переломать просто так не дам.
- На словах все смелые.
- Хочешь доказательств?
- Не-а… Хочу, чтобы ты целым остался. А с мужем я сама разберусь… Да и не слишком ли мы торопимся? – она снова улыбнулась, отвернувшись на миг и поправляя переброшенную через плечо косу... солнце играло на ее волосах, вплетая свои искрящиеся лучи в светлые пряди, - Мне пора возвращаться, Тагир, рада была повидаться.
- Если тебе понадобится помощь, скажи мне.
- Какая помощь?
- Не знаю, какая-нибудь… Например, от старого мужа спрятаться. 
- Нет смысла. От судьбы все равно не спрячешься. Ну, я пошла.
- Звони, не пропадай.
- Не пропаду.

      Бывает, что не хватает какой-нибудь мелочи, какого-то заключительного штриха… непредумышленная встреча, неожиданная беседа… чтобы картина, в которой все чего-то не доставало, обрела наконец завершенность… чтобы план, который был уже готов и продуман до мелочей, оказался наконец приведен в действие… последний еле уловимый мазок кисти – и долгая работа окончена, дополнительный легкий толчок – и спусковой механизм сработал…

      На другой день с утра, когда Арсений, уставившись в телевизор, допивал свой чай на кухне, собираясь ехать к себе на стройку, Лариса притащила из прихожей и поставила в комнате возле распахнутого настежь по летнему времени окна невысокую стремянку, которой довольно часто пользовалась, меняя лампочки в люстрах или сметая пыль с верха шкафов, быстро вскарабкалась на нее и сняла с крючков оконного карниза закрывавшую окно штору, оставив неснятой только последнюю петельку.
- Помоги мне снять занавеску, она застряла, - обратилась она к Арсению, заглянув на кухню, - А то я окно помыть хотела.
- Вот затеяла не вовремя, я тороплюсь.
- Это же одна минута. 
     Арсений зашел в комнату, забрался на стремянку и встал на верхней ступеньке, выпрямившись во весь рост и взявшись обеими руками за крепко запутавшийся в петле шторы, полотнище которой повисло вдоль оконной рамы, маленький карнизный крючочек. В этот момент Лариса, находившаяся от стремянки в трех шагах, стремительно ринулась вперед и с разбегу толкнула ее руками и всем своим телом; легкая лестница со стоявшим на ней мужчиной сильно качнулась, падая на подоконник; Арсений потерял равновесие, взмахнул руками, сделал попытку схватиться за штору, за карниз, но палка оторвалась от стены, ударив его по голове, - и он с воплем рухнул прямо в разверстую бездну распахнутого окна.

   Лариса еще вчера, находясь дома одна, вывинтила крепеж карниза, оставив его держаться на соплях, сняла с крючков половину нашитых на шторе петель, чтобы меньше пришлось возиться утром, и закрепила последнюю петлю, привязав ее к крючку. Она прикинула, где поставит стремянку, и откуда, и как ей надо толкать ее, чтобы у Арсения оставалось как можно меньше шансов спастись и чтобы в то же время не пострадать самой. Если же он все-таки уцелел бы каким-то чудом, она была готова сказать, что бросилась к лестнице помочь ему удержаться и настаивала бы на этом… как бы он доказал обратное?.. ну, обругал бы ее, прибил, невелика новость… а потом она изобрела бы другой способ сжить его со света… у нее уже имелись на этот счет некоторые соображения… Но план с окном и стремянкой сработал без сучка, без задоринки. Его так просто оказалось выполнить. Гораздо проще, чем до него дойти.

   Оставшись в комнате одна, Лариса замерла на месте, стоя над поверженной стремянкой и оборванной шторой, чутко прислушиваясь, но не торопясь подходить к окну вплотную и выглядывать из него наружу. Вопль Арсения замолк почти сразу же после того, как он исчез из ее глаз… долго ли лететь до земли даже с двадцатого этажа. Если бы он рухнул на одну из припаркованных внизу машин, наверняка сработала бы сигнализация, но все было тихо. Значит, он упал между машинами. Он разбился, конечно, разбился вдребезги, погиб той самой страшной смертью, на которую обрек когда-то маленького ручного зверька, лишив Ларису последней отдушины, и на которую не решилась, стремясь свести счеты с жизнью, сама Лариса. Не решилась к счастью, ведь тогда она умерла бы сразу и наверняка, а от потери крови смерть приходит медленно и может вообще не наступить, если этому вовремя помешать… Ей сказали: «У тебя еще вся жизнь впереди», и она, лежа долгие недели на больничной койке в душной шестиместной палате по соседству с чужими больными женщинами разных возрастов, стала думать о том, что в самом деле, почему бы ей еще не пожить… Что ей мешает? Люди, которые используют ее, не имея ни этого никакого права? Ведь даже мать не имела права окупать ее жизнью остаток своей и  приносить ее в жертву своей безумной любви. Так почему бы не умереть в таком случае им, этим людям-нелюдям, а не ей, Ларисе… 
    Лариса вышла на улицу через полчаса после того, как все произошло. Рядом с подъездом под окнами она увидала толпу из нескольких человек, не смотря на обычную утреннюю спешку задержавшихся здесь по причине случившейся на их глазах трагедии. Толпу уже раздвигали как раз в это время подъехавшие по вызову одного из свидетелей полицейские, и под ногами у всех этих людей возле колеса машины Лариса увидала на асфальте ноги Арсения… неподвижные, неестественно раскинутые… она ведь не ошибалась, это точно были его ноги, его джинсы, его ботинки… все тело она пока что увидеть не могла, находясь от него в нескольких шагах за спинами собравшихся… зрелище изуродованного окровавленного трупа еще ждало ее впереди…

    Немного погодя Лариса, недавняя жена и новоиспеченная вдова, скажет, что попросила мужа снять штору в комнате, а сама при этом находилась на кухне, занятая завтраком, не услыхав через громкий звук работающего телевизора его предсмертный крик. Только позднее она заглянула в комнату, удивленная тем, что он долго не возвращается, и не нашла его там, увидев у окна одну поваленную стремянку…
    В беседе с полицейскими пройдет около часа…
- Ну, тут все ясно, - произнесет в телефон один из них своему коллеге или начальнику, - Мы, конечно, еще поработаем, но вообще типичный несчастный случай. Окно помыть хотели, вот и помыли.
   Будут соблюдены все формальности. Ларисе выскажут соболезнования. Врач из приехавшей констатировать смерть бригады скорой предложит ей сделать успокоительный укол, от которого она откажется… Ее спросят, есть ли у нее родственники, которые помогли бы ей с траурными хлопотами… потому что следствие, скорее всего, окажется коротким… вскрытие вряд ли добавит что-то новое в картину происшествия, так что с похоронами проволочек не будет… Она ответит, что у погибшего была прежде другая семья, есть взрослый сын, с которым он поддерживал отношения… еще ей, наверное, помогут сотрудники погибшего мужа… Она со всеми свяжется сама, ей не привыкать к подобным заботам, ведь у нее недавно умерла мать. Так что она, конечно, справится. Конечно, справится.   

                VIII.
      
    В последние недели весны следующего года, когда снег уже сошел и земля подсохла, но тепло еще не наступило, Лариса, выбрав время, поехала на подмосковное кладбище, где были похоронены ее родные – бабушка, отец и мать. Арсения она не хоронила и вообще понятия не имела, где и как закопали его тело. Вскоре после его гибели она собрала все свои вещи, перевезла их в родительский (то есть теперь свой) дом и перебралась туда жить, позвонив затем сыну Арсения, координаты которого были без особого труда обнаружены ею в записной книжке покойного, и сообщив ему, что его отец погиб в результате несчастного случая, что все его деньги, документы и бумаги, касающиеся его смерти и необходимые для похорон, находятся в его квартире, где лежат на кухонном столе, а ключ от квартиры – у соседей. Она звонила с сотового телефона Арсения, чтобы ее личные номера не высветились у абонента, и ничего не сообщила этому человеку о себе, назвавшись просто знакомой, даже без упоминания имени, по воле случая слегка посвященной в происшедшие события. Она не знала, что ему было известно о личной жизни его отца. В любом случае пусть потом разбирается сам, это ее уже не касается. На могилу матери она тоже не жаждала ехать, но ведь мать предали земле в родовом захоронении… кроме нее там лежали останки людей, которых она любила… воспоминания и изредка просыпающаяся тоска наконец потянули ее в родные края… 
   Лариса добиралась до места около четырех часов, во- первых потому, что это в самом деле было далеко от ее дома, а во- вторых потому, что плохо представляла себе, как туда ехать. Посещение кладбища в связи с материнскими похоронами в июле прошлого года не было для нее в этом смысле информативным, - она ездила тогда вдвоем с Арсением и сидела внутри ритуального автобуса рядом с гробом при полузакрытых шторками окнах, практически ничего не видя вокруг. Зато теперь Лариса насладилась окрестными видами вдосталь, - и из окна электрички, и из окна автобуса. Поезд провез ее по большому мосту над Клязьмой немного в стороне от тех мест, где прежде располагалось ее село, где стоял  деревянный дом семьи, к которой она принадлежала, но она издали с высоты моста увидала старинную каменную церковь над изрытым оврагами речным берегом и чуть подальше от нее старый же липовый лес, диковинным образом выросший на грандиозном крутом обрыве несколько сотен лет тому назад… Привстав и вытянув шею, девушка неотрывно смотрела из окна быстро мчащегося поезда на растущие из почти отвесного берега над глубоко внизу синеющей водой толстые липы, цепко держащиеся за почву могучими корнями, под которыми в темных пещерках, может быть, и в самом деле обитали некогда летучие мыши… летучие мыши, жители подземелий, которые после своей тьмы всегда летят на светлое…
- Это мой берег, это мои липы! – хотелось бы крикнуть Ларисе, - Я помню их, а они должны помнить меня. Я отсюда, я жила здесь прежде!..   
    И впервые за много месяцев ей захотелось заплакать. А она ведь давно уже не плакала, и на своей несчастной свадьбе слезинки не пролила, и над телом матери тоже.   

    Прошедший год Лариса прожила, трудясь изо всех сил. Учиться и работать было тяжело, причем должность санитарки в больнице на полставки приносила минимальный доход, так что Ларисе, чтобы свести концы с концами, пришлось расстаться почти со всеми ценными вещами, которые имелись в ее распоряжении… продавать ведь приходилось дешево. Располагая большой квартирой, Лариса могла бы выручить деньги, пустив к себе жильцов, но ей внутренне претило делить кров даже со знакомыми людьми, даже по надежной рекомендации, а поскольку таких как раз и не нашлось, то оказать доверие незнакомцам, жить бок о бок с чужими она и думать не могла. Таким образом этот вариант заработка отпал сам собой. Оставалось перебиваться так, как получалось, и продержаться еще несколько месяцев. Потом будет легче, - выпускной диплом, профессия, квалифицированная работа на полный рабочий день и более реальная возможность нормального существования ждали ее впереди, и этот светлый день был уже не за горами. 
    Хозяйственные хлопоты ей были не в новинку, а поскольку ей пришлось заниматься также хлопотами административными, по оформлению своего наследства и переоформлению своего паспорта, она ведь не желала жить под фамилией Арсения и сменила ее на прежнюю, отцовскую, то она окончательно превратилась в совершенно самостоятельного человека, имеющего представление о реальной жизни, о ее устройстве и о том, как в ней делаются разные дела. Опыт придал ей уверенности, теперь она точно знала, что не пропадет, не смотря на то, что была совсем одна в этом мире… или почти одна…
    Нелюдимая и прежде, Лариса в последнее время сделалась совсем замкнутой. Ее внутренняя сосредоточенность, граничившая с суровостью, и постоянная занятость отпугивали от нее веселых легкомысленных однокурсниц, с Данилой они еле кивали друг другу, но зато развивались ее отношения с Тагиром. Это был серьезный роман, совсем не похожий на прежний полудетский, когда она разрешала Даниле целовать себя, и только. Может быть, у него имелось будущее, хотя Лариса не позволяла себе расслабиться до такой степени, чтобы довериться своему возлюбленному безоглядно, быть с ним полностью откровенной, открыть ему свою душу до донышка… вероятно, она уже не была на такое способна.         
   «Таблетки счастья» она больше не пила. Лекарство, прописанное ей, ввозилось из-за рубежа и своей стоимостью слишком сильно било по карману, так что она оказалась  вынуждена сократить свою суточную дозу, а потом и вовсе от нее отказалась, хотя и беспокоилась, как это отразится на самочувствии. Больше всего Лариса боялась, что к ней вернется мучительная бессонница… но время прошло не напрасно, лечение дало свой результат, и, главное, ее ночи теперь были совсем не похожи на прежние. Она не знала, вылечилась ли она от своего нервного расстройства полностью или нет, ждет ее когда-нибудь новый рецидив или обойдется без подобных крайностей. Во всяком случае, в глухие ночные часы при полной луне ей больше не мерещилось, что она превращается в крысу… Хотя свое знакомство с этим народцем она не забывала.       
   Изредка Лариса заглядывала в зоомагазин, расположенный неподалеку от ее дома, где помимо кормов для всех видов животных и различного оборудования продавали также разную мелкую живность. Посещение этого интересного места являлось для нее подобием редко позволяемого себе отдыха. Однажды Лариса увидела там только что выставленных на продажу полуторамесячных крысят. Масть у них была другая, нежели у ее незабвенной Фроси, - эти щеголяли белизной пушистой шкурки, резко оживленной черным капюшоном и черной полоской, вьющейся по спине. Лариса долго наблюдала за ними и наконец среди стайки казавшихся совершенно одинаковыми, словно близнецы, зверушек отметила одну крыску, которая, как ей показалось, принялась в ответ наблюдать за ней самой. Малышка изредка отвлекалась на возню с сородичами и на еду, но потом опять возвращалась к тому месту, где стояла Лариса, внимательно и грустно глядя на нее черными глазками-бусинками. На одном бочку у нее имелось бурое пятнышко, будто она однажды упала на бок и замаралась, а пятно так и не отмылось, так и осталось навсегда… Крысята стоили недорого даже для тощего кошелька Ларисы. Она купила крыску, замотала клеточку-переноску в свой шерстяной шарф, чтобы не простудить зверушку, и привезла ее домой. Клетку, когда-то подаренную ей Данилой, она сохранила, так что проблем с жильем для крысенка не возникло.
- Я назову тебя Фросей, - сказала Лариса своей новой подружке, посадив ее на колени и осторожно проводя пальцем по ее спинке, - Может быть, ты и есть Фрося. Ты не узнаешь меня?
    Зверушка потянулась к ней крошечным розовым носиком и доверчиво вложила ей головку в ладонь, словно прося ее погладить.
- Знаешь, говорят, была такая крыса, - лаская свою питомицу и разговаривая с нею, поведала ей однажды Лариса, - которая чуть на загрызла питона, собиравшегося ею пообедать. В сообщении об этом случае уточнялось, что питона спасли, хотя лучше бы он сдох, конечно, но он потом боялся глотать живность. А что стало с крысой, там не говорилось. Может быть, ее пришибли разгневанные хозяева мерзкой гадины. Но я надеюсь, что крыса спаслась. Вырвалась из террариума, когда его открыли, чтобы помочь питону, и убежала, а потом жила себе припеваючи на свободе, сошлась где-нибудь в подполье со своими дикими сородичами, и у нее появилось потомство. У такого сильного отважного существа должно было получиться отличное жизнестойкое потомство. Не знаю, так ли это, но мне приятно верить, что так.   
    Грызуны растут быстро. К весне новая Фрося сделалась размером со средней величины котенка, она была общительна, охотно шла к Ларисе в руки и могла подолгу сидеть у нее на плече, пока девушка готовилась к занятиям, писала или читала.    

    И вот наступила весна, и Ларисе вдруг очень захотелось съездить на родительскую могилу…

    Не без труда, сообразуясь с известным ей номером участка и используя кое-какие давние смутные воспоминания, Лариса после довольно продолжительного блуждания между тесно стоящими оградками, памятниками и крестами отыскала нужное ей место, выглядевшее дико и запущенно, что и немудрено, ведь со дня похорон Ларисиной матери сюда никто не приезжал и ничего здесь не делал. К старому заржавленному железному кресту, отмечавшему еще могилу бабушки, был по-прежнему прислонен единственный венок, сопровождавший гроб последней погребенной здесь покойницы. Искусственные цветы и траурная лента на нем полиняли и заросли грязью, а сам он наклонился набок под действием ветров и дождей, прошедших здесь над ним за истекший год. Лариса с трудом вытащила венок из оградки, чтобы выбросить потом в стоявший неподалеку рядом с  главной аллеей мусорный бак, и обнаружила, что земля в могиле сильно осела, так что стали отчетливо видны края продолговатой прямоугольной ямины, а с одной стороны, с краю, все оказалось так сильно размыто талыми водами и дождями, что и сам крест покосился, склонив одно плечо к соседнему, отцовскому. Лариса поняла, что сейчас ничего не сможет сделать для того, чтобы привести могилу хоть в относительно благопристойный вид. Земля в оградке была еще очень влажной, в чем она убедилась, возясь с венком, недаром она увязла в ней по щиколотку. Сюда надо приехать летом, по сухой погоде, со сменной обувью и рабочим халатом, взять напрокат лопату у кладбищенского входа, а тогда уже что-то удастся исправить.
    У Ларисы имелись некоторые понятия о том, как следует навещать могилы: она взяла с собой в эту поездку три церковные свечки, купив их заблаговременно, а также четыре пластиковых стаканчика, пачку печенья и в маленькой бутылочке немножко разведенного медицинского спирта вместо водки. Воткнув в землю возле крестов свечки, Лариса затеплила их и затем расположила рядом с ними три стаканчика, плеснув в каждый спирта и сверху положив по печенью. Один стаканчик с остатком спирта она оставила себе, выпила, вздохнув, горький обжигающий глоток и принялась грызть печенье, наблюдая за маленькими пляшущими огоньками у своих ступней. Дешевые тонкие свечки занимались пламенем плохо, огоньки трепетали, грозя вот-вот погаснуть, и были поначалу слабы и тусклы, но потом разгорелись и как будто даже повесели. Только одна свечка согнулась на сторону и все чадила и потрескивала, окутываясь темным дымом и роняя плотные парафиновые слезы на голую грязную землю.
    День выдался пасмурный и прохладный, уставшая Лариса подстыла, проведя много времени на воздухе… к тому же она видела, что сделала сегодня все, что было в ее силах, что могла. Пора было поклониться крестам и уходить.            

- Эй, девушка! – окликнул ее внезапно откуда-то сзади мужской голос, - Могилу поправить не желаете?
   Лариса оглянулась и увидала поодаль на широкой дорожке между оградками тележку с землей и рабочего в синем комбинезоне, с руками в холщовых рукавицах, который, видимо, провозил тележку мимо, следуя по своему маршруту, но задержался, углядев возле неустроенного захоронения посетительницу.
- Мы эту могилу уже приметили, - говорил он неторопливо, поправляя свои рукавицы, - Никто не приезжает, в порядок не приводит, даже не прибирается. Думали, брошена, так иной раз бывает, времени-то много прошло.
- Я не могла приехать раньше, - сказала Лариса. Рабочий был русским, лет пятидесяти от роду, ни на пьяного, ни на какого-нибудь маньяка совсем не походил, но все же ей было неприятно столкнуться в этом мертвом месте с незнакомым мужчиной с глазу на глаз… ведь вокруг никого, ни живой души, только лес могильных крестов и кое-где между ними едва обнесенные первой прозрачной зеленью темные деревья…    
- Холм надо восстановить, земля осела и край весь размыт. Я могу сделать.
- У меня нет денег, - покачала головой Ларисой, - Я потом летом еще раз приеду и тогда сама как-нибудь.
- Сама как-нибудь не справишься. Здесь земли нужно много, чтобы уровень поднять, а ее привезти сюда придется. Гроб-то какой был? Дешевый, небось, а дешевые слабые. Картонка, что поделать. Крышка, видно, продавилась, вот земля и опустилась до самого низа.
- У меня нет денег, - повторила Лариса, - Когда будут, тогда уж все сделаю как следует, а пока так пусть.
- Кто там у тебя? – спросил рабочий.
- Отец, бабушка… Последней мать положили, в прошлом году, она от рака умерла.
- Мать, значит, - вздохнул рабочий, - Вот оно как…   

     Лариса выбралась из-за оградки на дорожку, подняла грязный старый венок и потащила его к мусорному баку. Выкинув венок, она повернулась, чтобы бросить последний взгляд на кресты своих родных, собираясь затем направиться к выходу с кладбища, и тут к своему удивлению увидала, что рабочий не ушел и не увез свою тележку, а занят тем, что носит из нее землю в ведре к провалившейся могиле ее матери. Лариса быстро вернулась обратно и, подходя, крикнула:
- Что вы делаете? Я же сказала, что не смогу заплатить!
- А не надо, - сказал рабочий, продолжая заниматься своим делом, - А материнскую могилу нельзя так оставить. Ты летом непременно приезжай и краску с собой возьми, лучше серебрянку, кресты ржавеют, их покрасить нужно. С этим-то ты справишься. А холм я тебе поправлю, не беспокойся. Долго ли умеючи.
- Бесплатно, что ли? – пробормотала Лариса. 
- Что ж ты так удивляешься? Ведь за добрые дела, говорят, на том свете грехи могут проститься. Не слыхала разве, что людям надо помогать?
- Нет.
- Как же ты дальше жить-то думаешь, девушка?..

- Как я собираюсь жить дальше? – крутилось в голове Ларисы, сидящей в вагоне быстро мчащейся пригородной электрички. Она устроилась в самом углу скамейки, спрятав лицо в шарф и поверх шарфа неотрывно глядя в окно, за которым на фоне темнеющего вечернего неба проносились картины перелесков и полей, прудов и речек… вот и старинная сельская церковь над Клязьмой, и липовый лес на обрыве, и все дальше и дальше мчится поезд, вперед и вперед, к окраине огромного города, в неизвестное будущее… Как она думает жить дальше, девушка с длинной светло-русой косой, переброшенной через плечо, сидящая в вагоне пригородной электричке, в углу скамейки у самого окна? Как думают жить, как живут на свете люди, у каждого из которых своя судьба, добрая или злая, когда они совершают свои поступки, хорошие или плохие, по уму или по глупости, обдуманные или спонтанные, продиктованные явным эгоизмом, скрытой порочностью, жаждой удовольствий и надеждой на безнаказанность или оправданные жизненной необходимостью, раскаиваясь в них или не раскаиваясь… как? Каждый сообразно обстоятельствам, но кроме того и своему личному взгляду на происходящее, и своей совести. Именно поэтому кто-то однажды выпадет из окна своей квартиры, не успев даже понять, что произошло, кто-то станет могильщиком на кладбище, чтобы одним прохладным весенним днем поправить бесплатно захоронение незнакомой женщины, а кто-то будет работать в городской больнице и оказывать там больным услуги, трудоемкие и неприятные, которых не дождалась перед смертью собственная мать, - по долгу службы, но также, может быть, по велению этой самой совести, потому что потом, когда придет черед суда и расплаты, за добрые дела, как говорят, могут проститься самые тайные и самые тяжкие грехи…
(22.06 – 12.07.2013г.)