Музыка

               
    Многие в последнее время говорили ему,  что он перестал быть музыкантом, что он обленился, и что, в конце концов, и его заела «бытовуха». Он прятал глаза, и устало вздыхал.      
   Как-то очередная жена обнаружила под кроватью потускневший, покрытый пятнами саксофон.
  - Чей это? - спросила она.
  - Мой.
  - Как, разве ты играешь? - она даже не представляла себе, насколько обидела его. Но он смолчал и в этот раз. Потом, спустя несколько лет, она заметила его странную склон-ность. Ночами он надолго закрывался в туалете или в ванной. Она спросила, чем он там занимается. Он помолчал, затем улыбнулся и ушёл на работу. Жена обиделась...

    Он разбудил её в половине третьего, завёл в туалет, сел на пол возле унитаза и предложил ей сделать то же самое. Она села. Туалет был маленький, ноги сразу же затекли от неудобного положения. Так они просидели минут пятнадцать.  Жена устала,  а он всё си-дел, прикрыв глаза. Вдруг он весь встрепенулся, схватил её за руку, спросил:
 - Ты слышишь?
   Она не слышала. Он сразу как-то сник, смущённо поднялся на ноги и помог встать жене.
    Утром он обнаружил платяные шкафы пустыми. На столе лежала прощальная записка. Рядом стоял остывший омлет и бокал молока.

  *        *        *

    Слесарь Кириллов в полутьме, практически наощупь пробирался по подвалу, профес-сионально увёртываясь от ржавых капель и нитей паутины, с нависшей на них пылью.
Октябрь в этом году выдался холодный. Скоро начнётся отопительный сезон, а трубы текут, словно бумажные.
   "Эх, Россия!" - думал Кириллов.

   Как ни темно было в подвале, но человеческий силуэт, лежащий на земле, он заметил за два бетонных пролёта. Подошёл. Человек был мёртв.
   "Бес бы побрал этих бомжей!" - думал слесарь - "Этого только мне не хватало!"

   Он уже собирался вызывать опергруппу милиции, как вдруг обратил внимание на мно-жество разбросанных тут и там листов бумаги.
   "Посмотреть что ли? Так ведь нельзя ж ничего трогать",  - страх в голове у Кириллова боролся с любопытством.  В конце концов, как и полагается, последнее взяло верх, и Кириллов, нагнувшись, подобрал несколько измятых листков.

   "Ноты! Надо же! И ни слова больше не написано. Надо дочке отнести", - свою дочь, пя-тилетнюю Таню, Кириллов и его жена Клавдия с четырёх лет отдали в музыкальную школу.  Мол, пусть хоть она в люди выбьется. А то деды в земле ковырялись,  сам он, Кириллов Александр закончил при светлом социализме три класса вечерней школы, да так всю жизнь по подвалам и пролазил.  И Клавка тоже,  хоть и окончила десять классов, а кроме швейной машинки  ничего  в жизни не видала. Нет, не то чтобы они зря прожили свои годы, а всё ж для Танюшки хотелось чего-то другого. Вот и пусть музыкальные премудро-сти изучает.  Очень им с женой было приятно, когда преподавательница хвалила дочку.

   Листки были пронумерованы. Кириллов собирал их, тут же разглаживая на коленке.
   "А это что такое?" - Кириллов поднял очередной листок, на котором не было номера. - "Похоже, что название. Ну-ка, ну-ка: "У-ни-тазная рапсодия". Дрянь какая-то! Такая
ерунда Танюшке  совсем  ни к чему!"
   Кирилов смял и выбросил лист с не угодившей ему надписью.
   "А может тут и в нотах всякая дрянь зашифрована? Я ж ведь в этом ни бум-бум. Бросить что ли к чертям собачьим?  А вдруг оперативники на листиках мои отпечатки найдут?  Да,  попал ты, Саня, в переплёт! Ну ладно, по дороге выкину", - и Кириллов начал спешно распихивать бумагу по карманам, сминая листы, чтобы не торчали.

    Труп увезли. Кириллова допросили весьма быстро и вежливо,  что ему чрезвычайно понравилось. Претензий к нему не имели, и, ввиду позднего времени предложили довезти до дома. Кириллов охотно согласился, хотя и был в рабочей одежде. Милицейский УАЗик весьма резво, игнорируя дворовое бездорожье, подкатил к его подъезду.
    Дома, оправдываясь перед женой за задержку, и попутно раздеваясь, он обнаружил в карманах телогрейки листы с нотами, про которые совсем забыл.
   - Это что такое? - спросила Клавдия.
   - Да эт дочке,  - отмахнулся Кириллов, бросил сверток скомканной бумаги на самодель-ную тумбочку в прихожей и пошёл ужинать.

   *        *        *

    Дочь пришла с занятий вместе со своей преподавательницей,  сухопарой, болезненной немкой - Агнессой Штейнборх, которую Кириллов за глаза добродушно называл стреко-зой за её огромные, в роговой оправе очки.
   Дверь открыла Клавдия. До Кириллова, сидящего на кухне и пьющего чай доносились обрывки фраз: 
  - Где вы это взяли?
    Потом послышалось недовольное бурчание жены:
  - Да вон, Сашка откуда-то приволок!
   Затем  вся компания втекла на кухню.
   - Где вы это взяли?" - учительница обращалась уже к Кириллову. Было видно, как она сдерживает возбуждение. В руках она держала вчерашние измятые листки с нотами, про которые Кириллов уже успел окончательно забыть.
   "Начинается!" - подумал он, а затем процедил, прихлёбывая из бокала, -
  - Нашёл!
  - Да где нашли, Бог мой, где? - не унималась Агнесса.
  - А что собственно случилось? Что произошло? - вмешалась не на шутку встревоженная Клавдия.
   - Это чудо,  Господи,  они ещё спрашивают,  что произошло! Да это же гений писал, понимаете, ГЕНИЙ!!!"
   - Ну, гений, так гений, чего ж там", - Кириллов, хотя и понял, что ничего страшного не случилось, всё-таки был слегка обижен на то, что его, слесаря шестого разряда обвинила в непонятливости какая-то стрекоза!
   Учительница попыталась успокоиться и объяснить всё по порядку:
   - Ну вот - начала она, часто сглатывая слюну и, периодически поднося нервную ладонь к горлу - Танечка принесла партитуру...  Поймите меня правильно, она пока только учится играть на... А я сразу поняла, что здесь что-то необычное. Ну и... Я непонятно рассказываю?
   - Да не, понятно всё, чего там,  - ответил Кириллов,  отваливаясь на спинку стула.  Он хотел  ещё что-то добавить,  но Агнесса затараторила быстро-быстро:
   - Я попросила у вашей дочери ноты, и мы с коллегами разыграли их. Это поразительно! Это уникальное сочетание нот и инструментов! Неведомый композитор обыграл саму жизнь. Странное ощущение испытываешь, когда играешь это произведение: то вдруг слышится плеск воды в кране, то окно скрипнет где-то вдали, а то слышно, как будто за стенкой ссорятся люди. А вот внезапно вклинивается шум сливного бачка от  унитаза,  или скрипит кровать  под неведомыми любовниками...  Простите...  И всё это так явно, словно прислонили ночью ухо к водопроводной трубе, замерли и слушаете жизнь... Жаль только, что первой страницы нет. Но это ничего, это можно и самим домыслить,  там ведь немного! Только вот название... Название должен давать автор...
   - Толчковая опера! - неожиданно выпалил расчувствовавшийся Кириллов.  И тут же смутился:
   - Или что-то в этом роде. Точно не помню.
Немка смотрела на него несколько одуревшим взором. Возникло неловкое молчание.  Пять секунд... Семь... Кириллов засопел. Агнесса как очнулась:
   - А что, если вдуматься, в этой грубости есть своя прелесть. Очень нетрадиционное на-звание!  Хотя... Ведь такова жизнь! А произведение именно о жизни. Так значит, вы знае-те автора? Можете нас познакомить?
   - Да он это...  Того... Помер автор-то, - Кириллову было явно неприятно вспоминать вче-рашнюю историю.
   - Жаль, очень жаль. Талантливый был человек. А как его имя?
Кирилов смутился:
  - Да не знаю я. Я ведь того... Случайно...
  - М-да-аа - протянула Агнесса,  - А не знаете,  у него  только одно произведение, или может быть есть ещё что-то?
  - Нет, извините, не знаю, - Кириллов развёл руками и хлопнул ими себя по коленкам.
  - Жаль, весьма жаль. Ну, мне пора,  - немка кашлянула напоследок  и направилась в при-хожую. Клавдия пошла проводить. Кириллов сидел за столом и думал:
  - Чёрт, вот штука-то вышла! Неудобно как-то. Название-то я того... Выбросил. А получи-лось вон как - шедевр! Надо будет завтра слазить, поискать. Всё  равно в тридцать втором обход делать. По пути и заскочу.
    На душе сразу стало спокойнее, и мало-помалу Кириллов отвлёкся от высокого искусства.
 
   *        *        *
 
   В подвале было всё так же темно, сыро, а сегодня ещё и страшно. Как-никак, а именно здесь он, бывалый человек, наткнулся на труп, из-за которого вышло столько кутерьмы.   
   Череда бетонных отсеков длилась бесконечно. А! Вот уже знакомый обломок трубы торчит из стены, вот та самая надпись кирпичом: "Вася - лох!". А это ещё что?!
   Кириллов чуть не подпрыгнул на месте: на трубе, рядом с которой в прошлый раз лежал покойник, сидел человек. Он держал в руках измятую бумажку. Несмотря на темноту, Кириллов явно различил на ней знакомый почерк: "Унитазная рапсодия".
   - Ты чего здесь делаешь?
   Человек поднял голову:
   - Сижу.
   Помолчали.
   - Ты вот чего, - Кириллов слегка нервничал, - Ты отдай мне эту бумажку, мне её надо одному человеку отнести.
   Неизвестный протянул ему лист и спросил:
   - Зачем?
   Кириллов взял бумагу и старательно сложил её вчетверо:
   - Эх, чудак-человек, это ж шедевр! Я вот в прошлый раз тоже так же, как ты... не знал. А оно вон какая штука вышла!
   - Так это ж моя рапсодия, - сказал человек насмешливо.
   - Чего? - не понял Кириллов.
   - Ну, моя это музыка. Я её сочинил.
   - Во-он как! - не поверил Кириллов, - значит, ты и есть - гений? А кто ж тогда здесь кверху пузом лежал, а?!
   Улыбка сошла с лица композитора. Он весь помрачнел, опустил голову и тихонько ответил:
   - Это был мой учитель.
   - А-а! - Кириллов достал папиросу и тоже сел на трубу,  - Как же так вышло-то?
   - Он пришёл ко мне на прошлой неделе, начал стыдить за безделье, укорять. Тогда я и не выдержал - показал свою рапсодию. Никому никогда не показывал, а ему показал. Учитель забрал ноты и ушёл. А через день появился весь взволнованный, поздравлял. Мы всю ночь просидели за разговором, а он всё бегал в ванную, слушал, восхищался. Когда я утром пошёл провожать его, мы останавливались на каждом этаже. Он всё подбегал к водосточной трубе и слушал, слушал. А сегодня я прочитал о его смерти в "Вечерней Рязани", - человек умолк.
   - Да, история! - Кириллов тоже помолчал немного,  потом сказал – А давай я тебя к Агнессе отведу. Это учителка дочки моей, Танюшки. Очень она хотела с тобой познакомиться. Сильно восхищалась!
   - Давайте, - согласился композитор без лишних вопросов.

   *        *        *

   Спустя год, семья Кирилловых сидела возле телевизора. Передавали "Бытовую рапсо-дию". Сам Кириллов, увидев в программе знакомое название, нарочно отпросился пораньше с работы, чтобы взглянуть на знакомого гения сквозь голубой экран. Он сразу узнал его. Тот был в снежно-белом фраке, с палочкой, за дирижерским пультом. Вот он сделал грациозный взмах, и началось...

   Кириллов слушал. Первой не выдержала Клавдия. Сославшись на ужин, она ушла на кухню. Затем ускакала на улицу Танюшка. Дочь давно уже забросила музыкальную школу и посещала кружок кройки и шитья. Кириллов продолжал слушать. Он чувствовал себя обиженным, даже обманутым.
   - Только и всего-то!? Это и есть шедевр? М-да! Вот те и культура! Лодыри, работать не хотят, вот и маются дрянью всякой! Я таких "шедевров" каждый день столько слушаю... И без всяких там гениев!
   Кириллов не слышал ничего удивительного, музыка как музыка. Периодически из общего фона выделялись знакомые звуки. Вот заревел унитаз, вот вода засипела, а вот сварной Колька Бугров долбит разводным ключом по трубе. Он всегда так долбит, его почерк.
   - Пьяный, наверное,  Колька-то, - отметил про себя Кириллов, - Надо будет сказать, чтоб на работе не баловался!
   Не было для него,  Кириллова Александра ничего удивительного в этой музыке. Слишком привык он к этим звукам, слишком они ему надоели за всю жизнь. Выключил разочарованный Кириллов телевизор, да и пошёл спать.
   Часто после натыкался он на знакомую мелодию, переключая каналы телевизора или вертя ручку настройки приёмника...

   *        *        *

   - Вот это погодка! Вот это благодать! - радовался Кириллов, - Октябрь стоит - что надо!  И трубы не лопаются, да и вообще, для души хорошо - перед зимой солнышком ещё раз полюбоваться!
   На душе и впрямь было хорошо. То ли от погоды, то ли от того, что вчера его, Кирилло-ва, поставили наконец-то бригадиром, вместо безвременно отбывшего на пенсию в воз-расте девяноста семи лет Михеича.
  - Жаль только молодёжь к нам не идёт, приходится вот самому бригадиру по подвалам обход делать! - думал Кириллов, залезая в очередной подвал и умело оглядывая сантехни-ческое хозяйство.
   Всё было в полном порядке: трубы плотно укутаны шлаковатой, вода нигде не сочилась, тепло будет в доме зимой! Вдруг Кириллов ударился обо что-то плечом. Посветил фонариком - труба обломанная. И тут он вспомнил! Да это ж тот самый подвал!
   Сразу сделалось как-то не по себе. Но, как говорится, служба - прежде всего! И Кириллов отважно шагнул вперёд.
   Словно в насмешку над ним, на том же самом месте, возле той же трубы лежал труп. На белом некогда пиджаке виднелись ржавые пятна. Кириллов сразу узнал своего гения.  Он огляделся - вокруг лежали трубы, обломки ящиков и нигде ни одной бумажки.
   Кириллову стало страшно. Он выбрался наружу, не стал вызывать милицию - побежал прямо домой, а на следующий день, с утра, пошёл в домоуправление и уволился...