Тошнота

Предупреждение: Ценителей литературного языка прошу не заглядывать, чтобы не портить себе настроение.


Мне была пять, когда я впервые прочувствовал всю мерзость отторжения организмом ранее проглоченного.
  И это был мой день рождения...
  Мама с утра носилась, словно ужаленная полосатой мерзостью, распределяя по квартире именинные шарики, утрамбовывая десерты по минипусеньным вазочкам для создания обилия и ломоты на столе, кромсая бананы с яблоками на полупрозрачные дольки, и щедро валяя строганину из колбасы и сырых овощей в салатницы, чтобы порадовать родителей моих детсадовских товарищей.
  Если не ошибаюсь, таковых было около десятка. Плюс мамы с папами, бабушки с дедушками, и нехилая толпа наших ближайших родственников, почившая своим присутствием столь знаменательное событие, как пять пальцев на моей руке.
  С искренним удовольствием я с самого утра тыкал в лицо каждому спрашивающему заветную пятерню с растопыренными годами жизни, получая за это умиленный поцелуй в щеку или же восторженное похлопывание по вздыбленному хохолку. При этом похлопыванию радовался вдвойне, ибо слюнявое сюсюканье предназначалось для девчонок, коей я не являлся.
  Этого еще не хватало! Лобызание не дня меня! Будущий мужик, как-никак!
  В отутюженных брюках и настоящей тельняшке, задаренной с вечера крестной, я скакал по комнатам, требуя внимания всех и каждого, и светясь кривозубой улыбкой. К трем часам допрыгал до стола, чтобы задуть свечи, водруженные на трехслойный, наивкуснейший с виду торт, но опрофанился.
  Свечи тому были причиной или мое сверхвозбужденное состояние, я до сих пор не разобрался. И если быть честным, особым желание не горел. Закопаться в испражнениях развивающегося тела, совсем не то, что требуется для полноценной жизни самодостаточного взрослого - так я считал до мгновенья назад. Как выяснилось зря!
   Выпучив глаза и раздув щеки, как затаривающийся на зимовку хомяк, я приготовился дуть. Вот только вместо мощного напора воздуха, который призван был развеять жиденькие огоньки, из горла выплеснулась неопределимого цвета жижа, благополучно похоронившая шоколад и глазурь под склизким непонятно чем.
  Помню, что закашлялся тогда, зажал рот руками и, выпущенным из рогатки камнем, понесся в туалет.
  О том, что поздняк метаться, думать не приходилось. Летел прямой наводкой, терзаясь лишь одним.
  Плакала моя мечта. Слабаков в морские силы не берут.
  Лет эдак десять я справлялся с последствиями неудавшегося пятилетия. Всеми правдами и не правдами доказывал бывшим детсадовцам, отарой согнанным в единственную на районе школу, свою взрослость и крутизну. Зубами, кулаками, прореженными зубами и расквашенными носами, я с воодушевлением утрамбовывал представления о собственном превосходстве в бездонный ящик самомнения.
  И, наконец, расквитался с непосильной задачей. К последнему звонку числился в рядах царственных божков всех одиннадцатых классов. Встал во главе пятерки мне подобных.
  Как говориться, ни на колченогой козе, ни на внедорожнике. Круть, одним словом.
  Эта самая "круть" милостиво шагала рядом вплоть до выпускных, радужным зонтиком прикрывая от солнышка и влагоотталкивающей пропиткой спасая от дождя. К моменту встречи с англичанкой и ее бульподобными собратьями износоустойчивость защиты приказала долго жить, а мой слабый желудок продемонстрировал ошметки яичницы и бекона, за здравие уплетенные на завтрак. Бело-коричневыми кусочками вышеуказанная смесь, с приправой из недопереваренных томатов и крекеров очутилась на экзаменационном листе и кипенно белых одежках экзаменаторов.
  За ЭТО я милостиво заслужил трояк!
  Дальше "интересность отторгаемости" продолжила ползти вверх не хуже заправского скалолаза. "Кошки", карабины, жумары и тросы наличествовали в таком количестве, что целый караван долбопесочных и псевдооазисных смог бы забраться на Эверест не прилагая усилий. Стоило моргнуть и ты покоритель.
  И забрался, используя кого-то в качестве точки отсчета, ибо для моего выпендривающегося желудка наступили институтские будни.
  О том, как сдавал вступительные, лучше не вспоминать! "Неблююн", так я окрестил набор из разноцветных капсул, всовываемых в меня матерью каждое утро, снился по ночам и преследовал наяву. Череда таблеток шествовала за мной по улицам, ухватившись за хлястик на джинсах. Благо личная охрана держалась крепко, и я, без эксцессов, набрал нужные баллы.
  Знал бы, что ожидает в дальнейшем, продемонстрировал охране подошву кроссовок. Но нет!
  Наглаженный по самое не хочу, я влился в группу, чтобы нарваться на первую любовь. Светлокудрая и гладкостанная Аня уселась по правый локоть, чтобы проверить мои внутренности на выживаемость.
  Терзала долго. Целых два курса. Затем, сцапав за руку, уволокла в интим уголок - башляемую родаками хату.
  Крутую, надо сказать. Это не мои три на два метра в общаге, а сто с лишним на одного. Или одну, что сути не меняет.
  Короче, недорезанным агнцем с комком в горле я миновал железную дверь святилища. Мелкими такими шажками миновал, будто окуренный благовониями Исаак, драпающий от алтаря богобоязненного папаши. Силенок хватило до кремокожанного дивана, который и стал моим личным выворотопринимающим.
  Работая языком, наподобие маньячилы, я врезался в нее, как кобель при случке, когда почувствовал подбирающуюся по пищеводу отторготину. Все, что смог, это "вдуть" в последний раз и, отвернувшись, похвастаться содержимым желудка, разноцветным узором украсившим обивку дивана.
  Понятное дело, любовь приказала долго жить! И слава организму! Как впоследствии выяснилось, дамочка капризная и с претензиями не по мой карман.
  Затишье продолжалось где-то до пятого курса. За неделю до госов ко мне в общагу пришлепала Ирка с охренительным заявлением...
  Я беременна!
  Не знаю, как у нее, но у меня токсикоз активизировался моментально. Почти сутки, проведенные в замызганной уборной - единственной на весь этаж - превратились в жирный плюс за отцеоткрещивание.
  Как ни странно, я выиграл! Но радость эта была недолгой - последний рывок к широкошаганию во взрослой жизни весело прыгал перед носом.
  Защита дипломной работы превратилась в спасение приемной комиссии от извергающих нелицеприятное содержимое прилюдно и с шиком.
  Даже голодовка не помогла! Неведомые закоулки моего организма накопили такое количество всякой дряни, что стопки салфеток на столе преподов не хватило для поддержания первоначальной чистоты.
  В итоге...
  Покрасневшая от стыда корочка, предпочла спрятаться за чередой синих, безликих корешков. Один в один: девиз - "Не выделяться".
  И я ее не виню! Будь возможность, махнулся бы не глядя, что телесами, что серым веществом! С кем - без разницы! И то, и другое успело мне порядком надоесть!
  Но, так как желание это невоплотимо по независящим от человека причинам, на работу я шел устраиваться все в той же бракованной упаковке.
  Шел после того, как разорвал тесное знакомство с керзачами, санчастью и, естественно, санузлом - неизменным местом моей дислокации в бытность в вооруженных силах. Так что, родине я послужил на славу! Благодаря моим усилиям, в течение года солдатский нужник сиял чистотой, как начищенная до блеска пряжка командира роты.
  В подробности моих трудомытарств вдаваться не буду. И крупицы фантазии достаточно дабы представить, во что превращалось собеседование или же первое ответственное поручение. Чаще всего их оказывалось достаточно, чтобы указующий перст работодателя направлялся в сторону входной двери и, покачиваясь маятником из стороны в сторону, добавлял: ·Вам путь заказан?.
  По-прошествии года путь мне оказался крепко ·заказан? во все мало-мальски приличные конторы города, и я остался не удел, окончательно и бесповоротно. Пришлось побитой дворнягой приползти обратно к матери и, захлебываясь в несправедливостях жизни, вывернуть накопившуюся желчь на с детства знакомым коврик.
  Вот тогда-то я и узнал, что мать мутило от вида пьяного отца еще в процессе моего зачатия. Что проклинаем я был родительницей ежечасно все девять месяцев за постоянную накатывающую тошноту, и появился на свет после мучительного постновогоднего выворота.
  Откровения матери, безжалостно обрушенные на меня сломленного и весь мир ненавидящего, явились хорошим стимулом. С ожесточением я принялся доказывать себе и всем окружающим, что способен на большее, нежели прилюдное опустошение желудка.
  Засучив рукава, занялся тем единственным, что действительно научился делать хорошо - собиранием отбросов. К пятидесяти годам раздобрел до кресла директора самой крупной городской помойки, обзавелся двумя дочерьми и тремя внуками, а самое главное понял...
  Тошнота жить не мешает, если успеть вовремя отвернуться!