1978 - 17

Глава 17.

«…Кстати, почему нашему старому другу полковнику Хашеми Фазиру должно сойти с рук убийство новой карающей длани САВАМА генерала Джанана?»
(«Шамал». ПЯТНИЦА, 23 февраля. Глава 45. Отель «Интернациональ», Эль-Шаргаз. 18.43,)

Джеймс Клавелл, работая над т-а-к-о-й книгой, должен был знать, что САВАМА – министерство разведки и национальной безопасности Ирана – образовано указом Хомейни 24 февраля 1979 года. 23 февраля самого термина САВАМА не было в природе, а в расхожем употреблении тем более (в оригинале – аббревиатура на английском – ВЕВАК, на фарси – VEVAK).
САВАМА ещё не родилась, а её «карающая длань» генерал Джанан уже кем-то казнён?
Полагаю, Джеймсу Клавеллу эта фраза была нужна по сюжету раньше, чем повествование перейдёт рубеж 24 февраля, или он надеялся, что никто из читателей на эту неточность просто не обратит внимания.

Но я уже писал, что не собираюсь ни разбирать, ни критиковать роман Клавелла.
Просто, пережив со своей группой неудобства февраля 1979 года, когда простуженные и полуголодные мы сидели в замкнутом пространстве и вникали в происходящее от безысходности, я запомнил какие-то нюансы, о которых Клавелл не мог знать; запомнил настолько, что спустя тридцать четыре года пишу эти строки, не имея под рукой даже маленькой записки. 
Впрочем, у меня сохранились два бланка, на которых наклеены телеграфные ленточки с указаниями заместителя начальника разведки КТУРКВО подполковника П-ского, - очень креативного человека, без инициативы которого не состоялась бы ни одна наша экспедиция. Сохранив эти бланки, я допустил служебное преступление, но мне хотелось, чтобы в семье остался хоть какой-то след от тех путешествий.
Я с теплом вспоминаю о подполковнике П-евском, так как он доверил мне эту работу, зная об исключении меня из КПСС.
К сожалению, я понял только сейчас, что был неблагодарен, вечно спорил в П-евским, подлавливая его с претензиями о невыполнении наших заявок и пр. при каждом его визите в наш полк, применяя к нему способ общения, называемый сейчас «троллингом»  Дело доходило до того, что когда он приходил на КП и начинал «доставать» переводчиков и направленцев, они посылали за мной или просто намекали ему, что я сейчас подойду, и он спешно сбегал… Он же заботился о моём восстановлении в партии позже, когда замполит, организовавший моё исключение, получил назначение в Афганистан. Но тогда уже я  упёрся рогом. Наверное, он бы добился своего, если бы сам не уехал служить в разведке 40-й армии.

Напомню читателю: три машины узла радиопрехвата были в глубоких капонирах под маскировочной сетью за пределами ограды погранзаставы, четвёртая, силовая, с которой мы сняли движки, была у нас фельдъегерской. Летом наши донесения мы возили за 25 километров на почту Кзыл-Атрек. Там мы использовали аппаратуру засекречивания погранвойск, которая при нашей первой экспедиции путём сложных многоступенчатых коммутаций доставляла наши сообщения в разведуправление КТУРКВО. В августе связь стала лучше: присланная из кзыл-арватской мотострелковой дивизии машина ЗАС бросила якорь у почты Кзыл-Атрека. Но это были всё те же  25 километров.
 На самой заставе у нас в распоряжении было три комнаты. Отдельную, самую маленькую, занимал я сам. В эту комнату я перетащил радиоприёмник Р-250М, демодулятор и телетайп. Просыпался я в 4 – 5 часов утра, когда мировые информагенства начинали передачу своих новостных лент. К подъёму оперативников я уже приносил им свежую прессу. Для удобства общения с нашей позицией, в стене ограды погранзаставы мы устроили проход, вынув часть кирпичной кладки.

Предшественницей САВАМА была организация САВАК, именовавшаяся в советской прессе не иначе, как «шахская охранка». Всю информацию о САВАК мы сливали Деду. Это был «хлеб» разведки погранвойск, то есть КГБ. Иногда и он давал нам информацию по вооружённым силам, ВВС и ПВО Ирана, но, наученные его жлобством, мы поджидали время охоты и вынимали у него из-под матраца толстую тетрадь. Почерк у Деда был сносным.
Процедура постепенно стала настолько рутинной, что однажды мы чуть не попались.
В момент, когда Дед уже должен быть в местных прериях, вдруг послышался его голос у входа. Находчивый Муминов выхватил ведро у солдата, который домывал полы и вывернул  у входа. А чтобы солдат-узбек не начал задавать лишних вопросов, стал отчитывать его на узбекском языке, забыв, что Дед – полиглот и владеет всеми языками Средней Азии. Или не забыв. Во всяком случае обошлось, и впредь мы выставляли кого-нибудь стоять «на шухере».
В первые дни, пока шли последние дни Рамадана, и радиосети наших подопечных молчали, и позже, возвращаясь из Кзыл-Арвата, куда отвозил донесения,  я тормозил у питьевого озера, чтобы порыбачить. Как-то задержался там до утра.
По ночам вокруг нас полукольцом заводили свои жуткие песни шакалы. Казалось, десятки женщин и детей орут от ужаса.
Но в одну ночь с бугра за изгибом береговой линии озера доносились только вопли «одинокого шакала». Когда я рассказал об этом в нашей компании, то вся офицерская часть нашей команды стала свидетелем забавного теологического спора между Мустафиным и Дедом. "Забавного" - поскольку речь пойдёт об исламской традиции, а спорщики: Дед – русский, Рушан – татарин; причём, насколько я знал, воспитывала его весьма религиозная бабушка. Он бывал у меня дома. Иногда слегка подвыпившего, Рурика (так его прозывали друзья с подачи впоследствии погибшего в Афганистане Лёши Клюева) моя жена провоцировала на откровения, и он рассказывал о бабушке.
 
Сначала меня просветил Дед:
- Не вздумай такой вопрос задать туркменам… то есть упомянуть самое презренное у них животное в таком контексте. Ты слышал не шакала. Там расположено туркменское кладбище, и накануне кто-то умер. По мусульманскому обычаю умершего хоронят в вечер того же дня. После похорон все уходят, а на кладбище остаётся один специально нанимаемый туркмен, который оплакивает умершего всю ночь. Это его голос ты слышал.
Рушан сразу вмешался:
- Извините, пожалуйста, но вы ошибаетесь, ислам запрещает мусульманам  громко причитать над умершими, даже плакать мужчинам нельзя, надо их за это упрекать, а плачущих стариков, женщин и детей увещевать…

Мустафин всегда изъяснялся вежливо, даже матюгался, предварительно извинившись.
Что до последнего, один эпизод до сих пор вспоминают мои домашние, когда кто-то рассказывает о Мустафине.
Дело было так. В ожидании, когда мои жена, дочь, сын и Рушан вот-вот придут, я проявил инициативу: вынул из морозилки утку, порубил её топориком, посыпал перцем, репчатым луком, солью и ещё какими-то специями, полил рафинированным хлопковым маслом и протушил в чугуне. Мои женщины быстро разобрались, что я не удалил зоб, в котором оказалось много песка, и разные-прочие внутренности. Недожаренная утка оказалась в утиной желчи и к тому же пересыпана речным песком.
Когда мне, как повару, был провозглашён импичмент, я сказал:
- Вот Ру попробует, он вам и объявит результат.
Но Рушан оказался предателем и ответил:
- Извините, Станислав Иванович, будьте любезны, а не пошли бы вы на …

После вежливого возражения Мустафина Деду, начался поучительный диспут, при котором оба ссылались на Коран и даже переходили то ли на фарси (оба – переводчики), то ли на арабский.
Сначала Дед просто поддел Рушана:
- Ну-ну, советский мусульманин, ты, может быть, знаешь, в каком аяте говорится о запрете на отпевание?
-  Я знаю, что Коран относит обряд отпевания к языческим и запрещает профессию плакальщиков по мёртвым.
Дед хмыкнул:
- Вижу, с детства знаешь четыре запрета мусульманину… напомнишь?
- Конечно. Пожалуйста. Нельзя хвастаться, если сделал доброе дело; нельзя кого-то попрекать за происхождение… там ещё один запрет, и четвёртый – нельзя плакать по мёртвым.
- Молодец. А пропустил ты заповедь Пророка Мухаммеда, что языческим считается суеверие, будто урожай зависит от звёзд. Так?
Удивлённый Мустафин кивнул головой:
- Да-а.
И добавил:
- Во время практики  в Иране я был на похоронах. Там этот обычай тоже соблюдается.
Они рассказывали друг другу о порядке омовения умерших, завёртывания в саван, устройстве могилы, самих похоронах и поминках, пока Сергей Томабаев не вмешался:
- Вы, наконец, придёте к согласию, кто же выл всю ночь на кладбище. Слышал не один Станислав Иванович; водитель, хохол с Западной Украины, рассказывал о привидении и жутком вое, таком, что мороз по коже…
Дед ответил решительно:
- Плакальщик!
И пояснил:
- Проживающие по обе стороны границы туркмены-иомуды не очень строго соблюдают шариат. Женщины у них закрывают лицо только с восьми лет и до замужества, а потом ходят с открытыми лицами. Они не боятся запретных прикосновений. Спокойно убивают и разделывают дикого кабана, правда – чтобы продать русским.
Рушан пытался возразить:
- У нас, в советской школе…
Но дед невозмутимо продолжал:
- Не суди по столице. Здесь, в глубинке, девочки на уроках не закрывают лиц, но на перемену выходят на «женскую» сторону и по школьному двору уже идут, прикрыв личики платочками.
Сергей попытался направить тему разговора:
- А плакальщик?
Дед, сам умевший не только говорить, но и слушать, требовал того же от других:
- Спрашиваешь, так умей выслушать ответ. Иомуды имеют много родов. По обоим берегам Атрека и побережью Каспия живут роды Джафарбай, Аг и Атабай. Это древние рыбаки, но больше – разбойники, грабившие суда и каспийские берега. Народ привыкший к вольнице. Персам они платили не постоянную дань, а откупались подарками. Так вот, в ущерб шариату, они своих умерших в море там же и хоронили, а по возвращении громко их оплакивали. Но этот обычай перенесён и на умерших на суше. Из всех туркменских племён и родов только у них есть профессиональные плакальщики. Одного из них слушали наши рыболовы.
Сергей прокомментировал:
- Информация познавательная, но бесполезная.
Дед задумчиво покачал головой:
- Дай то бог, чтобы она оказалась бесполезной. Но если придётся воевать на территории мусульман, знание обычаев и обрядов может пригодиться.
И добавил:
- А вот их незнание второй раз заставило вас, разведчиков, терять по целой неделе из-за исламских праздников. Нежились бы с женами!
Томабаев рассмеялся:
- Нам и тут неплохо, - но сразу погрустнел. – И верно, мне бы бабу!
Тут и я пошутил:
- По всему Кзыл-Атреку на выселках ашхабадские проститутки грехи отрабатывают…
Но Сергей только вздохнул:
- Они признают лишь богатых туркмен…

Ну вот, моя память по-прежнему мечется между летом семьдесят восьмого и февралём 1979 года, но наш февральский успех начинался гораздо раньше…



Продолжение http://proza.ru/2013/07/21/1012