1990 Посыпая голову пеплом

1990 год. Таганрог. Второй курс института. В один из осенних дней наша группа оказалась в загадочной лаборатории, заполненной множеством забавных безделушек, которые так и хотелось стырить на долгую память. Мне, почему то, особенно приглянулась одна стеклянная колбочка. Круглая такая, как шарик, с длинным узким горлышком. На вид она была вещью явно очень нужной в хозяйстве, и я даже сам не заметил, как она оказалась у меня в сумке.

Спустя годы я с удивлением узнал, что штуковина эта по-научному называлась «Колбой плоскодонной Эрленмейера». Каково ее истинное назначение мне до сих пор неизвестно, однако в том домике, который мы студентами снимали на улице Гарибальди 64, эта колба стала выполнять функции пепельницы. Правда, это не была пепельница в привычном понимании. Бычки-окурки мы в нее не тыкали. В колбу плоскодонную Эрленмейера мы собирали исключительно пепел.

Началось все с того, что кто-то из моих соседей толкнул идею насчет потрясающей возможности зарабатывать на сдаче табачного пепла в аптеки. Дескать, просто невозможно описать целебные свойства пепла, особенно в части дезинфекции ран и все такое. И, дескать, один килограмм пепла сдаешь и уезжаешь из аптеки на черной «Волге».

Ну что сказать - курили мы в то время уже все.  Идея прижилась, и колба Эрленмейера капля за каплей наполнялась легким серым порошком. Как владелец колбы я ввел неписаное правило, согласно которому в колбу можно стряхивать пепел только от приличных сигарет. «Наша марка» и «Ростов» с «Космосом» совершенно не котировались. В основном содержимое колбы купажировалось из благороднейших марок типа «Magna», «Doyen», «Monte Carlo» и, иногда, даже такими роскошными как «Winston» и «Marlboro».

Когда колба наполнилась пеплом примерно наполовину, стало как-то особенно приятно любоваться, как легкий серый порошок подлетает в ней и оседает, подобно песку в пустыне. Успокаивающе она действовала. Прямо как капли никотина на наши неокрепшие худющие и вечно голодные организмы.

И вот пришла весна. Где-то на конвейере Горьковского автозавода начали собирать мою черную «Волгу», а я в это время начал собирать по кусочкам ненавистный курсовик "по Глушенко". В какой-то пятничный вечер пришлось остаться с ночевкой у парней из параллельной группы. Других вариантов успеть переписать "теоретическую часть" не было. Ну, да ладно! На пенсии отоспимся!

Наступает утро субботы. Караулю Глушенко под дверью лаборатории. По слухам он уже пришел, но как всегда куда-то скоро убегает. Завидев меня, отмахивается как от назойливой мухи. Еще бы! Четвертый заход! Деканат уже устал выдавать разрешения на пересдачу! А мне отступать некуда, позади военкомат дышит в затылок.

По-видимому, Глушенко вся эта "история с производством текстолита" уже порядочно надоела, поэтому в какой-то момент звучит фраза:
- Так уж и быть, могу вам поставить тройку! Если больше, то приходите...
Договорить он не успел. Через секунду перед ним уже лежала открытая в нужном месте зачетка, а еще через две я уже захлопывал за собой дверь в лабораторию.

Тройка! Класс! Поживем еще! Сапоги подождут! Лечу домой, окрыленный как танк, буквально врываюсь в нашу крохотную хибарку на Гарибальди 64, и вдруг вижу такую картину – в самом центре комнаты на полу лежит горстка серого пепла вперемежку со стеклянными осколками. Не то, чтобы мое сердце разбилось вдребезги, но... Определенную привязанность к своей колбочке я все-таки испытывал. И потому, увидев столь печальную картину, я, конечно же, громко выругался и послал своим еще спящим соседям безадресную реплику:
- Мудаки! Ну ладно разбили… Так хоть бы убрали мусор!
Из угла, где спал Дима Шаповалов, раздался сонный голос:
- Да мы подумали… Вдруг оно тебе дорого как память…