Младшие сыны народов

«И было у отца три сына. Двое умные были, а третий, младшенький – лётчик…»
                (Профессиональный юмор в трудную минуту).

Жарко. Верхняя полка пассажирского поезда «Москва – Вернадовка» - не мягкое место в купейном вагоне. Раннее утро. Схожу на станции Сасово в надежде, да нет, скорее в полной уверенности на поступление в лётное училище Гражданской авиации. Родители ненавязчиво артачились, видя во мне будущего доктора, но смирились с выбором  сына. Мне оставалось одолеть судьбу!..  Километра полтора иду по «железке», источающей не совсем знакомый, но приятный запах мазута от не успевших остыть за короткую летнюю ночь пропитанных шпал. С тропинки, которая натоптана по заливному лугу, вижу в лучах восходящего солнца на противоположном крутом берегу реки Цны золотисто-жёлтые двухэтажные домики авиационного городка. На понтонном пароме с «ручной тягой» переправляюсь на другой берег. Казарма, медицинская комиссия, экзамены, конкурс. Я курсант!..

Собрала судьба нас, будущих пилотов, не спрашивая, в Сасовском лётном училище. Со всего Союза приехали младшенькие сыны своих отцов учиться лётному мастерству. Поскрёбыши, а именно так называют их в народе, чудили всегда! То лягушку приволокут с болота и познакомят её со своей матерью, мол, царевна!.. То коня маленького ушастенького поймают во ржи и летают на нём по соседним царствам и государствам…

Все республики и автономные области мечтали иметь свою полноценную авиацию. Быстрыми темпами шло освоение нефтяных и газовых богатств западных областей Сибири и Европейского Севера. Развивалась и прокладывала маршруты во все страны реактивная пассажирская авиация. Требовало применения самолётов и сельское хозяйство, для обработки хлопчатников, садов и полей.
Много училось с нами иностранных курсантов из стран восточной Азии, Индии и Африки. Младшие сыны, за обучение которых страны платили тугриками и донгами, жили с нами в казармах. Сыновья богатых арабов, африканских вождей племён и хозяев авиакомпаний проживали отдельно: им предоставляли места в общежитиях квартирного типа.
- Золотом  платят их государства за обучение, вот им и привилегии разные, - промеж собой обсуждали мы щепетильный международный вопрос. - И на зарядку их не выгоняют ни свет, ни заря, как нас. Да и бывает ли она у них вообще? А в увольнения - хоть каждый день ходи. Нам бы так!

Не знали мы, семнадцатилетние пацаны, всех подробностей жизни наших взрослых дяденек того времени. Наверняка за каждым ушедшим в город иностранцем присматривал «особист». Всё одно, не обошлось без происшествия. Однажды, вернувшиеся из увольнения ребята наперебой рассказывали, что иностранцев не видно было в электричке. Не пустили, стало быть, их нынче в увольнение.
- А я видел сегодня одного в буфете столовском. За сигаретами он стоял. Прикиньте, пацаны, синяков у африканцев не бывает! Только бровь рассечена у него и царапина на щеке, а глаз заплыл, и его не видно вовсе! Местным городским «ершам», скорее всего, он не по душе пришёлся, - говорит кто-то из ребят в казарме.

Как обучали «капиталистов», мы не знали и не догадывались. Процесс их теоретической подготовки и лётного обучения был для нас тайной за семью печатями. Иностранцев мы видели только на субботних дискотеках, куда приезжали местные красавицы на электричке, да ещё в магазинах авиационного городка. Словесные контакты с курсантами из-за «бугра» были полностью исключены. За этим пристально присматривал человек из «первого отдела». Лишь однажды мне удалось коротко поговорить с хиндустанцем, у отца  которого была небольшая авиационная компания в Дели и десяток транспортных самолётов. «Заставили учиться, - пояснил он мне на достаточно хорошем русском языке. – Без пилотского свидетельства и без налёта часов я не стану полноправным наследником дела отца».

Народная Монголия была только у истоков социализма. Бедная аграрная страна, бедный народ…. Но, гляди-ка, и она направила четверых своих сыновей обучаться лётному мастерству. Вьетнамцев, тех человек пятнадцать прибыло на первый курс! У них в стране два года назад начались ковровые бомбардировки, а в прошлом году американцы ввели свои войска. «Война юга с севером»! - талдычили нам ежедневно средства массовой информации. Тогда почему наши солдаты приходят со срочной службы с боевыми медалями и орденами, а по телевизору только и слышно о сбитых американских самолётах Б-52 в небе Вьетнама? Всё мудрёно переплелось в этом мире. И не вот тебе разберёшься! А мы молодые курсанты, и за нас есть, кому думать! Чем вьетнамцы хуже монголов? Им тоже нужны пилоты, чтобы разобраться с «южанами!» Большинство из них переучат потом на наши боевые истребители, а кто-то останется в транспортной авиации. Воинственный и неприхотливый этот маленький народец, который не угомонился и продолжал воевать даже тогда, когда американцы подвели к их берегам армады крейсеров и авианосцев. Только в семьдесят третьем году прошлого века потихоньку свернулись на территории Вьетнама боевые действия и испытания своего оружия двух огромных держав – России и Америки.

Монголов и вьетнамцев разместили в казармах рядом с нами, и всё свободное от учёбы время мы общались с ними без всяких ограничений. Русский язык, которому их обучили на краткосрочных курсах  в Москве, был никакой. Командный состав требовал от азиатов обязательного и полного выполнения Уставов и установленного режима. Монголы, в отличие от маленьких и сухощавых вьетнамцев, делающих всё сообща, быстро и неуклонно, любили поспать. Голосовой сигнал подъёма монголы игнорировали, или не успевали переводить это слово на русский после глубокого сна. Командиры подбегали к батырам, расталкивали их и волокли в строй. Наши ребятишки, давно стоящие в строю, улыбались, наблюдая ежедневное, с различными импровизациями весёлое представление. Уж больно сонный и недовольный вид был у посланцев древней страны: жёсткие вороные волосы торчали причудливым клоком, кислые мины на лицах, а щелки глаз уже, чем у наших ребят во время сна.
- А вы пошлите этих командиров к чёрту, а то и куда подальше! – подучивал их кто-то, перед тем как уснуть. - Вы иностранцы! Чего вам будет? Не бойтесь, не выгонят из училища! За всё у вас заплачено…

Надо сказать, что матёрные слова шибко нравились монголам. Они первым делом выспросили наших ребят:  что и как называется и куда следует послать человека, если он тебе неприятен.  Мне кажется, что это любопытство было у них на генном уровне, и они вспоминали забытое и утраченное за семьсот лет своё,  родное. В последнее время муссируется версия, что именно с монголо-татарским игом пришли к нам эти матёрные нехорошие  словечки.
- Почёль к щёрту! – и впрямь кричит Гомбо на командира роты поутру, когда тот, выполняя уставное требование, бесцеремонно скидывает с курсанта одеяло.
- Почёль на куль! – ещё громче орёт иностранец и делает злое, как ему кажется, выражение лица.
Через минуту Гомбо в строю, а расплачиваться приходится нам. Юрий Командиров, командир нашей роты, отыгрывается на всём личном составе: заставляет сотню раз присесть и пару разиков «отбиться». Больше ни у кого не возникала мысль так углублённо обучать иностранцев нюансам русского языка…
Перед тем как летать,  надо прыгнуть! Прыгнуть с парашютом, чтобы не возникало чувство страха при покидании кабины самолёта в аварийной обстановке. Весной, когда зацвела сирень, а солнышко поднималось рано, началась подготовка к прыжкам. Практическое десантирование выполняли на рассвете: нет вертикальных восходящих потоков и горизонтальных порывов ветра. Травматизм при прыжках предполагался минимальный, но, как всегда бывает при массовых мероприятиях, не обошлось без приключений…

Десантирование назначено на четыре часа утра, а это означает, что побудка будет в два. Ни один курсант не сомкнул глаз той ночью. «Нервы?» – подумаете вы. Да какие нервы! Не было их у нас, молодых и здоровых тогда вовсе! Был нормальный юношеский максимализм, дополнительный впрыск адреналина и небольшое общее «возбуждение толпы». Анекдоты и весёлые истории сыпались как из рога изобилия во всех уголках казармы. Так уж заведено на Руси, что в каждом уважающем себя коллективе всегда находится свой «Василий Тёркин». То с одной, то с другой стороны огромного помещения раздавался дружный, но всё же в половину голоса хохоток. Уснул только один курсант…
- Разрешите прыгать?! – слышит кучка собравшихся хохмачей громкий и серьёзный голос севшего на край верхней кровати курсанта Гоцеридзе. Все подумали, что шутит так горец, но почему у него такие осоловелые и смотрящие в никуда глаза? «Артист!» -  подумали балагуры, а кто-то из ребят, не мудрствуя лукаво, крикнул: «Первый…, пошёл!» Ладо, как истинный джигит, не задумался ни на секунду и сиганул. Как выяснилось позже, короткий сон одолел курсанта, а перевозбуждённая подкорка головного мозга не спала и сделала своё чёрное дело. Не разрешили посланцу гор прыгать этим утром: рана на лбу у Ладо немного кровоточила. Прыгал он позже - с другой ротой.

Вывихи и растяжения при приземлениях были, но то, что произошло с другим курсантом, не припоминали и бывалые командиры. Прыгали мы с обычным десантным парашютом ПД-47, у которого вертикальная скорость снижения, если учесть наш «бараний» вес, не превышает пяти метров в секунду. На теоретических занятиях учили устранять мелкие «неисправности» парашюта в полёте: перехлёст купола стропой и двойной перехлёст. Эти нештатные ситуации заметно увеличивали вертикальную скорость парашютиста. Всего-то при этом и надо - достать из кармашка, пришитого на бедре, выкидной нож, закреплённый шнуром от безвозвратного падения, и обрезать одну-две стропы. Теоретики не учли психологического состояния человека, который совершает свой первый прыжок: резкий перепад давления при свободном падении, которое около ста метров, и дополнительный выброс в организм гормонов вызывают эйфорию. Это чувство сравнимо с тем, которое возникает после бокала шампанского  в Новогоднюю ночь.

Очередная группа курсантов покинула самолёт и медленно снижается. Радость переполняет душу каждого, и они, громко переговариваясь и «скользя» для сближения друг с другом, видят нечто: с большой вертикальной скоростью вниз проносится курсант, у которого на парашюте произошёл двойной перехлёст, и громко горлопанит песню. Парнишку «забрало» шибче всех, и он не слышит друзей, как глухарь в сосновом бору весной, когда у того наступает брачный период. Не слышит он ни ребят, ни командиров, кричащих с земли в мегафон. Приземлился «солист» раньше всех и ближе к лесу, в редком кустарнике. Машины управления и скорой помощи прибыли на место падения быстро, и было опечаленные командиры, не веря глазам своим, застают такую картину: курсант, как и учили, собирает парашют в сумку, а сам допевает припев песни не допетый до конца в полёте. Медики не обнаружили травм, хотя скорость соприкосновения с землёй была у него около семи метров в секунду. Это, как нам пояснили на разборе, всё одно, что прыгнуть с крыши двухэтажного дома!

Не выполнил прыжок только один курсант по фамилии Рапопорт. Его неоднократно уговаривали, одного на самолёте поднимали для прыжка, наливали, говорят, сто граммов водки для куража и от «медвежьей болезни», но руки мальчишки на высоте становились настолько сильными, что инструктор не мог оторвать его от внутренних конструкций самолёта, за которые курсант цеплялся. Отчисление было неизбежным…

После парашютных прыжков командный состав в роте поменялся. Да и не ротой стало наше подразделение, а авиаотрядом! На места не в меру нервных и вечно орущих  строевых офицеров пришли лётные командиры. «Дело ближе к полётам», - думали мы и не ошибались!..

Инструкторы, они же командиры звеньев, всё больше уделяли внимания нашей тренировке на плохеньких, но немного имитирующих полёт польских тренажёрах. Отрабатывали мы элементы полёта и в беседках, которые были установлены в саду. Всем казалось это игрой чьего-то больного воображения. Командиры решительно пресекали наши весёлые толки по поводу способа обучения и делали своё дело.  «Пешим по лётному» - так назывался этот тренаж на языке инструкций. По-очереди мы брали в руки маленькую модель самолётика и, потихоньку перемещаясь по предполагаемому кругу полётов, показывали и громко рассказывали все элементы задания, параметры показаний приборов и возможные действия при аварийной ситуации. Теперь-то я понимаю, что так вырабатывалась моторика – автоматизм действий и ход мыслей в полёте. И сейчас, когда наступило время  высоких технологий, я вижу на экране телевизора знаменитых «Витязей», которые играют в «наши игры» перед показательными выступлениями в небе Москвы.
Первый провозной полёт с инструктором на борту, и первый самостоятельный вылет запомнил каждый из нас навсегда!  Двенадцать минут полёта, а сколько впечатлений!
- Инструктор его (самолёт) так, а я его так! – делились опытом  первого полёта курсанты, собравшись кучками в казарме вечером. Мне же он запомнился утренним ярко-синим небом, лёгкой дымкой на горизонте и запахом раскалённого металла, проникающим в кабину из моторного отсека…. Ещё помню тревожное чувство, что никогда не хватит у меня внимания лететь и одновременно наблюдать за многочисленными приборами.

К каждому курсанту после двенадцати часов налёта с инструктором садился заместитель начальника училища по лётной подготовке Лысенко Фёдор Степанович. В управление самолётом он не вмешивался совершенно и ни слова не говорил по внутренней связи. Лишь иногда, и этого все побаивались, он имитировал отказ двигателя в процессе набора высоты, убрав полностью газ. Курсант должен, действуя по инструкции, выбрать место приземления вне полосы, а то и приземлиться на поле.  После полёта и заруливания на предварительный старт начальник оценивающе рассматривал курсанта, с которым слетал, и уходил молча. Или…
- Полетишь, сынок? – спросил он меня после контрольного полёта, спокойно и открыто заглядывая в глаза.
После утвердительного ответа высокий начальник сделал короткую запись в моей лётной книжке…, и я полетел! Неописуемо чувство восторга! Помню только, что постоянно оглядывался на пустующее заднее кресло, где должен сидеть инструктор, и от избытка эмоций приоткрыл немного фонарь пилотской кабины. Фонарь по «закону подлости» заклинило, и он не «хотел» закрываться. На снижении, при изменении режима работы двигателя, появилась вибрация, и фонарь сам сполз и сел на место - оставалось немного дожать. Дело молодое! Чувства опасности и самосохранения отсутствуют напрочь, поэтому отказов от самостоятельного вылета не было.

Вечером, после заруливания на стоянки, в сквере лётного городка меня бросили в фонтан прямо в одежде! Традиция такая была, которая заведена не нами и давно…
Монголы плоховато усваивали вывозную программу: вроде всё понимали, кивали головами, а делали по-своему. Жалко было их инструктора, когда тот мокрый до копчика вылезал из кабины, махал рукой и бежал к баку с питьевой водой.
- Опять этот батыр Гомбо зажал ручку управления так, что еле вырвал самолёт из пике! – жаловался на судьбинушку инструктор коллегам.
 Гомбо, насупившись и опустив глаза долу, с удручённым видом сидит на скамейке. Заместитель по лётной подготовке садился к монголу в самолёт после вывозной программы несколько раз и… уходил, махнув рукой. Таймур (Тимуром звали мы его), поджарый, весёлый и симпатичный посланец древней страны летал ловчее, и его выпустили в первый самостоятельный полёт одновременно с нами.

Огромна наша Земля! Кажется, что теория вероятностей не оставляет нам даже малейшего шанса на повторную встречу с малознакомым человеком, который с другого конца огромного континента. Ан, нет! Монгольских пилотов мне довелось увидеть два раза после выпуска из училища…
Первая встреча произошла в Академии Гражданской авиации в Ленинграде, куда меня направили на курсы. Володька Молчанов, пилот вертолёта из нашего отряда, пригласил меня сходить с ним вроде бы как за компанию в общежитие, где жили монголы - его однокурсники по училищу. Поднявшись в номер, я не поверил своим глазам: за столом сидели «Вовкины» монголы и «мои» - Тимур и Гомбо. Меня однокашники узнают сразу, хотя, как они порой говорили раньше, все мы, русские на одно лицо (?).
У монголов существует странная традиция – накрывать при встрече стол гостям! И вот они уже лихо попивают «Пшеничную» водку из стаканов, не отставая от Володьки, высокого крепкого парня, и затевают никчёмный и, как мне показалось, давний спор:
- Я буду министром Гражданской авиации Монголии! – после приёма очередной порции спиртного громко провозглашает свою «мечту детства» Тимур.
- А я!.. А я!.. Я буду председателем народного хурала! – стуча себя в грудь и брызгая слюной, кричит Гомбо.
 Вовка лёгким движением ручищи отстраняет конфликтующие стороны друг от друга на безопасное расстояние, а  их коллеги предлагают всем уже крепкий чай.

Другая, более короткая встреча была у меня с монгольскими пилотами в Ульяновске, куда нас собрали на всесоюзное совещание руководящего состава. Они учились в ШВЛП (школа высшей лётной подготовки). В короткой беседе я узнал, что Тимур живёт в четырёхкомнатной квартире в центре Улан-Батора и летает на «АН-24», а Гомбо возглавляет экипаж самолёта «ТУ-154»…   

У вьетнамцев при выполнении полётов была беда немного другого рода. Маленькие и поджарые, они теряли сознание через раз в зоне при отработке фигур высшего пилотажа, где перегрузка достигает пяти-шести единиц. Инструктор привык к их «отключениям» и спокойно привозил из зоны обмякших и висящих на ремнях азиатов. Перед полётом будущих вьетнамских ассов пристёгивали к креслу особенно тщательно потому, что завалится слабак и заклинит своим телом ручку управления в передней кабине. Тогда беда: инструктору придётся спасаться на парашюте! На земле после прилёта к самолёту бежали доктора с нашатырём, вызванные по рации. Мяса вьетнамские курсанты ели мало. Они  всё больше на рис «нажимали», а шоколад им выдавали без ограничения - для повышения жизненного тонуса и гемоглобина в крови.

Летом полёты проходили ладно. Рациональное трёхразовое питание усиливалось стартовым завтраком, который привозили на аэродром, где разбивалась посадочная полоса. В набор входили калорийные продукты: шоколад, какао, масло. Обязательным было и горячее мясное блюдо. Летали теперь самостоятельно, но во вторую кабину сажали ещё одного курсанта для лучшей устойчивости и управляемости самолёта. Его роль – пассивный дублёр. Право вмешиваться в управление самолётом он имел только в крайних, катастрофических ситуациях. Две аварии случились одна за другой через неделю. Как в замедленной съёмке происходила одна из них у меня на глазах…. Мы сидим на лавках под натянутым от солнца и дождя брезентом и занимаемся кто чем. Самолёт при посадке грубовато касается полосы и немного отделяется вверх. Пилот-курсант совершает первую в своей жизни, ещё пока не роковую лётную ошибку. Для предотвращения высокого отскока самолёта от земли он интуитивно немного двигает ручку управления «от себя», чем усугубляет ситуацию - попадает в так называемый «вынужденный резонанс». Этого вполне достаточно чтобы повторный удар о землю был намного сильнее. «Прогрессирующим козлом» называют пилоты, и даже учебники, подобные «совместные взбрыкивания» экипажа и самолёта. Происходит это всё исключительно по вине лётчика. Всего-то и надо было - как написано в инструкции - задержать ручку управления в посадочном положении,  увеличить мощность двигателя и уйти на второй круг.

Из «квадрата» (место отдыха) видим, как при повторном ударе о землю у учебно-тренировочного самолёта ЯК-18А отлетает переднее колесо, а стальная стойка шасси режет землю как хороший плуг. Веером летят осколки винта, и самолёт, встав на нос и секунду «подумав», капотирует (переворот через носовую часть), ломая своим весом пластик фонаря кабины. Пыль рассеялась. Мы видим, что из крыльев текут струйки бензина, а подбежавший первым к аварийному самолёту инструктор просовывает через разбитый пластик фонаря руку в кабину и выключает зажигание. Затем он извлекает, ломая остатки оргстекла,  облитых топливом курсантов, которые находятся в начальной стадии шокового состояния, в стадии возбуждения, и затевают драку.
- Зачем дёргал ручку?! – кричит москвич Витька Дунаев.
- Я не трогал! Ты сам! – отбрыкивается дублёр, парнишка из Украины, и защищается от нападения друга.

Это они зря горячатся. Ручка управления в передней кабине, которую расплющило при ударе значительно больше, прошла у Витьки между плечом и грудной клеткой, а могла бы и через грудь… Инструктор растаскивает свару, а над полосой проходят один за другим самолёты, нуждающиеся в посадке. Подкатил «Кировец» и сдвинул останки самолёта с полосы, а мы быстренько собираем мелочёвку и равняем борозду. Полёты продолжаются.  Дневной план налёта надо выполнять!
Всю эту картину наблюдали воочию не только мы, но и младшенькие сыны своих отцов, которые пришли в сентябре на первый курс обучения. Они проходили строем по краю лётного поля в соседнее село, для выполнения работ по уборке картофеля. Буквально через две недели, после повторения капотирования в другом отряде, при котором потребовалась госпитализация курсантов, около  десятка первогодков написали заявления об отчислении из училища «по собственному желанию». Командиры без промедления и уговоров удовлетворили прошения. Не нужны на лётной работе, как и на других, люди с богатым, но немного больным воображением. Эти ребята теперь всегда будут бояться самолётов - даже во сне!..

Украина процентов на двадцать загружала училище своими младшенькими парубками. Большой объём авиаперевозок из аэропорта «Жуляны» и сельское хозяйство республики требовали всё больше и больше молодых авиаспециалистов. Было в Украине Кременчугское вертолётное училище, но не каждый ведь хлопец хочет учиться полётам на геликоптере! К тому же, почти всё руководство Сасовского лётного училища было их земляками: Наприенко – начальник училища, Лысенко – зам по лётной,  Шелупенко – флаг-штурман, Бойченко – преподаватель самолётовождения и автор учебника по этой дисциплине. Вот и тянулись «хохлы к хохлам, как деньги к деньгам»! Бойченко раздавал нам свои учебники с дарственными надписями и требовал безупречного знания всех формул и расчёта элементов полёта в уме по его методикам, расписанным в книге. «Зачем это всё нам, пилотам? При выполнении дальних полётов в экипаж сажают штурмана, и это его работа!» – кочевряжились мы порой, когда получали не совсем «уд». Только теперь я осознаю, что делал преподаватель это не напрасно…. В сложных полётах, когда надо  «ковыряться» в непогоде, а не работать со штурманской линейкой, определение параметров полёта в уме очень даже годилось. «Ну, мущинки, щищки наточили?! – начинал Бойченко свой урок в понедельник дежурной и обязательной плоской шуткой. – Гарны дивчины приезжали на дискотеку? А теперь будем рассчитывать в уме угол сноса, который, сами понимаете, зависит от силы и направления ветра». Акцент весёлого одессита легко угадывался  в  его речи.
В училище младшие ребятишки из Украины мне запомнились тем, что любили службу и воинские Уставы такими, какие они есть. Иногда казалось, что все они «сыновья полка», а любовь к службе заложена у них от рождения. Все внутренние и внешние наряды, по их рвению и желанию, были только для хлопцев. Следили украинцы за своим внешним видом и придавали некоторый не совсем дозволенный шарм своей форменной одежде.
- Воробей на проводе! – хитро щурит глаза дневальный курсант Саша Воробей, отвечая на звонок, и ждёт вспышки гнева на другом конце провода.
- Какой ещё воробей (?), мать твою за ногу! А ну позови мне…, - с улыбкой до ушей выслушивает Сашка запас матёрных слов очередного звонящего командира.
- Скажи, Санёк, как на вашем языке будет звучать во-о-н тот лозунг? – показываю я Воробью через окно казармы на плакат с очень модным в то время изречением: «Пролетарии всех стран объединяйтесь!»
- Голодраньци всиго свиту в идну кучу гоп! -  ни секунды не раздумывая, тараторит Сашка. Видно и у них в Украине этот лозунг примелькался.

Уже в производственном отряде, который был срезом всего нашего многонационального общества, хлопцы выделялись своей наглостью и нахрапистостью. Только Серёжка Фесенко мог при возвращении с шашлыков остановить машину и, подойдя к милиционеру, ведущему расследование аварии, спросить: «В чём дело, капитан?!» «Ночью машину угнали. Покатались маленько, а потом в ограду въехали…» - начинал объяснять обстоятельства аварии следователь в очках и с фотоаппаратом в руках. «Работайте!» - коротко кивал Сергей и садился за руль.
- Комячки-землячки (из республики Коми) есть?! – кричит Гришка Симоненко, подойдя к огромной очереди в вестибюле кинотеатра стерео в Сочи.
В тот год мы отдыхали семьями на юге. Несколько голов в толпе поворачиваются в сторону Григория и поднимают руки. Хлопцу этого и надо! Он наверняка знает, что в большом курортном городе, в такой толпе, к гадалке не ходи, найдётся человек из северной республики!
-Ну, я из Коми! – признаёт «земелю» мокрый от жары киноман, который стоит ближе к кассе.
- Купи, друг, и мне четыре билета. 
Отказа не было. Как же  - земляк!
Другой раз Гришка поставил меня уж в вовсе неудобное положение. В гостиницах  того времени постоянно висели объявления: «Мест нет, и не предвидятся».  Для Гришки это не являлось проблемой. Он подавал паспорта членов экипажа в окошечко, положив в свой «серпастый и молоткастый» червонец. После получения ключей и документов, не отходя от окошка администратора, внимательно и с умным видом листал возвращённый паспорт, потряхивал его и удивлённо говорил:
- Девушка, а девушка! Тут десять рублей лежали! Посмотрите, пожалуйста, не упали ли деньги на пол?
Барышня, вся рдяная, доставала деньги и возвращала «нахалу».
Когда случилась авария на Чернобыльской АЭС, Григория направили с экипажем на его Родину, где он выполнял полёты по ликвидации последствий уже катастрофы. Там он работал с грузами на внешней подвеске. С малой высоты сбрасывал экипаж вертолёта МИ-8 в очаг пятитонные упаковки со свинцовой дробью, собранной и свезённой в Чернобыль из всех охотничьих магазинов Союза. Предполагалось, что этот лёгкий по сравнению с ядерным топливом металл частично защитит людей от смертоносного гамма-излучения. Умер Григорий достаточно молодым в Ухте, где жил и летал последнее время... 

Начитались Пушкина горцы! Не было тогда компьютеров в каждой семье, вот и ходили они в библиотеки, почитывали классиков. Теперь бы не поехали учиться «на лётчика». А зачем? Продал тонну мандаринов, и целый год сыт, а  нос в табаке!
Поступали в ту пору джигиты в лётные училища! Хотелось и им взглянуть на горы с высоты полёта орла. Республики Кавказа развивали туристический бизнес, а туристов  надо привозить. Эта статья доходов в бюджетах республик Кавказа проходила «красной строкой». Нет, не заметил я «единства и дружбы народов» среди курсантов с юга. Было их мало, и держались они порознь. Грузины больше тянулись к нашим ребятам: православные христиане они в большинстве своём. Рыженькие и русоволосые, грузинские ребята практически не отличались темпераментом и интересами от нас. Конечно, гордость и щедрость у них не отнять! Получив посылку с родины, они были готовы отдать всё и прикупить ещё сока в буфете, чтобы было чем запивать  восточные сладости. 
Гоцеридзе Ладо, который совершил свой первый «парашютный» прыжок со второго яруса кровати в конце первого курса, учился и летал в одном со мной звене. Его отец был командиром лётного подразделения в Тбилиси, поэтому, спустя некоторое время после выпуска, молодого пилота переучили на «ТУ-134». Однажды, когда пришла в нашу прессу очередная волна о «нашествии НЛО», а это бывает в трудные для страны времена, в одной из центральных газет я прочитал интересную статью по этому поводу. В ней писалось, что самолёт Грузинской авиакомпании где-то над Прибалтикой встретил неопознанный летающий объект, который сопровождал их и освещал кабину пилотов ярким лучом света. Видели объект и пассажиры. После прилёта на базу командир и второй пилот были госпитализированы из-за недомогания, а вскоре двое из экипажа скончались от неизвестного науке жёсткого облучения. Вторым пилотом в этом экипаже был  Гоцеридзе (это подтвердили мне уже два «друга», посетителя моей страницы в инете)…. Штурман остался жив и здоров. Он, якобы, сидел в нижней кабине закрытой шторками.

Армяне и Азербайджанцы держались особняком не только в контактах с нами, но и между собой:  «вопрос Карабаха» передался им с молоком матерей. Армяне, вроде бы как по наследству, получали в отряде «тёплое» местечко в вещевой комнате и обитали там всё свободное время. Они же всем, представьте себе, даже грузинам и азербайджанцам, выдавали посылки и получали мзду с каждого из них. Отрядным старшиной был сухощавый и жилистый армянин Галстян, который до поступления в училище отслужил в армии. Командиры спокойно оставляли на ночь в казарме личный состав на этого цербера. Друзей и любимчиков у старшины не было, как, впрочем, и врагов. Мне казалось, что «своих»  и азербайджанцев он гонял больше чем нас: они избегали встречи со старшиной в свободное время и прятались по закуткам.
Неуставных отношений в училище не было. Было нечто, что привело бы нынешних курсантов и солдат срочной службы в шоковое состояние!.. Кто-то, узнав от выпускников об одной обязательной традиции в училище, высчитывал тысяча первую ночь, которая приходится на вторую половину третьего года обучения. Не посвящая многих, начинали готовиться. В поле зрения попадали «вредные» старшины. «Групп захвата» было несколько. В час «икс» неугодным и зарвавшимся маленьким начальникам звонили и вызывали в другое подразделение, якобы к дежурному офицеру. Тут всё и начиналось! На входе в казарму Галстяна подхватывают за руки и за ноги с десяток человек и волокут его извивающееся, брыкающееся и матёрно ругающееся тело к импровизированной «посадочной полосе». «Полоса» разбита в длинном и широком проходе казармы, а вместо ограничительных флажков стоят ботинки. На «полосе» валяются носки, полотенца для ног, клочки газет и бумаги. Пара неудачных «заходов на посадку со сносом» и с «грубым приземлением» делают старшину покладистым: он уже не брыкается. Нос с горбинкой, ставший от «жёсткого приземления» заметно крупнее, поцарапан маленько, и только сверкающие в злобе глаза южанина выдают его затаённую обиду. Другого старшину облили на входе в казарму из вёдер холодной водой, а третьему досталась «провозка по маршруту»: стащили с него верхнюю одежду и попрятали вещи под матрацы и в тумбочки. Старшину подхватили за руки и за ноги, придали, как могли, форму самолёта и, «пролетая» по проходам кроватей, он «руководил полётом» - искал свои вещи. Когда у старшины «кончился бензин», его, одетого ещё только наполовину, просто зашвырнули на второй ярус одной из кроватей. Такая экзекуция младшего начальствующего состава проводилась во всех подразделениях, но с различными импровизациями. Извращений и перегибов со стороны курсантов не было, поэтому мести не замечалось и со стороны старшин. Арабская сказка «Тысяча и одна ночь» - она и есть сказка!.. В производственном отряде, на севере республики Коми, пилотов  родом с Кавказа я не видел. Не слышал я и по радиосвязи разговора с характерным южным акцентом…

И в те годы существовала «лёгкая» протекция при поступлении в учебные заведения. Республики и автономии посылали своих молодых аборигенов учиться лётному мастерству. Отбор кандидатов проходил на местах, при управлениях авиации, а шли эти ребятишки вне конкурса. Углублённая комиссия из Москвы, которая приезжала в училище в сентябре, отправляла по медицинским показаниям домой одних и рекомендовала технические училища другим. Те ребята из глубинки, кто оставался, отличались от среднестатистического курсанта своей исполнительностью, старанием и самостоятельностью. Они, воспитанные где-то вдали от цивилизации,  познали и умели всё! Эдакие маленькие мудрые мужички! Вот и мой сосед по «тумбочке» приехал учиться из села Визинга, которое находится на юге огромной республики Коми. Вадим Сенькин - так звали молодого курсанта. Из его рассказов о разгульной и вольной жизни в родном селе выходило, что ему годков двадцать пять, а то и с гаком. Он чуть не женился после выпускного вечера в школе, по настоянию родителей девчонки, а «вино пьянствовал с друзьями и дисциплину безобразил» с седьмого класса.               
- Питьевого спирта в магазинах у нас - хоть залейся! – вспоминал Вадим прелести вольной сельской жизни. – Девчата тоже хороши: вылетят с танцев на улицу в прозрачных кофточках, махнут по половине стакана «чистого» (питьевого спирта), снежком закусят и опять в клуб - буги-вуги, трали-вали!
Вадим неплохо играл на гитаре. Светловолосый и конопатый, он не походил на «жука» из популярной группы, но знал и исполнял песни из их репертуара. Поклонников этой модной и вроде бы как запрещённой в нашей стране группы собиралось рядом с исполнителем поначалу немало. Постепенно песенный ажиотаж прошёл: напряжённый режим учёбы и практических занятий требовал полноценного отдыха. После выпуска распределились мы с Вадимом на его малую Родину - в республику Коми.

Через год знакомый пилот из Ухты, где летал мой друг, при встрече рассказал, что после крепкого и неоднократного «возлияния» к моему однокурснику пришла «белка». Он побил все окна в общежитии, где жил с женой и дочкой, за что его немедленно освободили от лётной работы. Восстановиться за такой проступок было невозможно и, поработав грузчиком и осознав всю абсурдность теперешнего пребывания в Ухте, Вадим уехал в родное село.
Выпускной вечер у нашего подразделения был в Москве. Сестра одного однокашника организовала нам торжественный ужин в одном из ресторанов бывшей гостиницы «Россия». Через день мы, молодые пилоты, разлетелись по местам назначения, а это весь Союз!

Небольшой двухмоторный самолётик ИЛ-14, цепляя разорвано-дождевую облачность, везёт меня из Печоры над огромными болотами и тайгой к месту работы. Рядом сидит молодой пилот Володя Гречухин, который учился тоже в Сасове, только в другом отряде. Районный центр Усть–Цильма. Здесь размещена отдельная эскадрилья – место нашей теперешней работы. На перроне аэропорта, обходя и перепрыгивая большие лужи, нас встречает «по поручению товарищей» Гришка Симоненко. Подхватив большие чемоданы, он ведёт нас в комнату отдыха, где собрались лётчики по случаю временной задержки вылетов по погоде. За столом четверо пилотов играют в преферанс, а остальные упражняются на бильярде. Началась новая, самостоятельная и не похожая на курсантскую жизнь, которая проходила под постоянной опекой командиров. Бурное освоение Севера требовало большого количества самолётов и вертолётов. Летали в ту пору мы много, нарушая  КЗоТы и инструкции профсоюзов.

За одиннадцать тысяч часов, проведённых в северном небе, было у меня всё: взлёты и вынужденные посадки по причине отказа двигателя, посадки при видимости ноль, броски самолёта мощными нисходящими потоками на триста метров вниз в «шквалистом вороте» грозового облака. А самое главное и страшное - были потери…. Володя Гречухин, пришедший со мной в отряд, погиб при взлёте ранним осенним утром на площадке Харьяга. Случилось это после устранения техниками неисправности самолёта, которая обнаружилась в полёте накануне. У него в экипаже был только что, летом, пришедший молоденький второй пилот, а в фюзеляже сидели два техника, устранявшие дефект. Погибли все…. Прошли годы, но ещё издали было заметно при подлёте к этой площадке чёрное обгоревшее пятно на месте падения самолёта. Тундровая растительность «зализывает» свои раны долго…

Крайний - так говорят суеверные космонавты - полёт запомнился  мне так же подробно, как и первый самостоятельный вылет. Чёрное с неподвижными яркими звёздами небо над фонарём кабины. Зеленоватый мягкий свет приборов, подсвеченных ультрафиолетовыми излучателями. Не шелохнёт. Самолёт будто завис. Я командир эскадрильи и пилот первого класса выполняю контрольно-проверочный полёт на допуск к пилотированию ночью командира самолёта Димы Милованова. «Продзынькал» маркер дальней приводной радиостанции. Посадку выполняю сам: последняя она, как-никак…. Но что это? Почему фонари посадочной полосы расплываются и лучатся, переливаясь всеми цветами радуги, как звёзды, когда смотришь на них через мокрое стекло?.. Слезинка покатилась по моей щеке. Надо же, скупая такая, мужская слезинка…. Откуда и взялась только? А почему подрагивают губы? Не ощущал такого чувства раньше! Наверно от холода…. Вон как морозит после захода солнца…

Всё на земле преходяще…. Не умирают в полётах пилоты! За этим строго следит авиационная медицина. Пилоты, если повезёт, молодыми уходят с лётной работы на пенсию, выполнив свою основную миссию в этом мире!