Обмен с доплатой

Евгения Евгеньевна одиноко стоит посреди нашего двора и следит за  внуком, который гоняет на велосипеде.  Маленькая, щупленькая, приветливая, вся в заботах о своем любимом Артурчике. Тот же на бабушку ноль внимания.  Они - мои соседи по дому. Мы знакомы с тех пор, когда обе  гуляли с колясками.  Четыре колеса под нашими отпрысками сменились сначала на три, а потом и на два. Сирень во дворе разрослась, а мы за десять лет рассказали друг другу все свои секреты. Наш главный секрет в том, что ни ей, ни мне никак не удается уехать из этого двора.
«Квартирный вопрос» испортил нас настолько, что любой разговор  непременно выруливает на тему обмена. Чем больше мы делимся друг с дружкой своими проблемами, тем больше они закручиваются, подобно колесикам и шестеренкам. Время идет, а мы, как часовые, продолжаем вышагивать по двору.
Уже смеркается, и Евгения  замечает меня не сразу.
- Без доплаты  не обменяться, -  сообщает мне моя визави, как только заканчивается наша церемония приветствия. – Ну, а у вас как дела?
Я пожимаю плечами. Когда нечего предъявить, а жаловаться не хочется, то остается только махать рукой или пожимать плечами. Неопределенность – это еще не признание капитуляции.
 - А я к сестре собираюсь, - сообщает соседка.
У Евгении Евгеньевны дочь, зять и двое внуков. Иногда я встречаю Артура с мамой, которая провожает его в школу. Заспанное, хмурое лицо, надменный и злой взгляд. Но это случается редко. Как правило, провожает и встречает внука сама Евгения Евгеньевна, с которой мы каждый раз церемонно раскланиваемся. А у папы Артура – главная задача – опохмелиться с утра. С ним встречаться никому не хочется – ни в квартире, ни во дворе.
В последние три года от соседки то и дело пахнет сердечными каплями. Сосуществование пяти враждующих  людей в двухкомнатной квартире рано или поздно закончится. Вопрос только в том, кто первый станет жертвой семейной драмы.
- Но она живет в Елабуге, а это тысяча километров отсюда, - смахивает слезинку пожилая интеллигентка.
Я представляю себе карту России, где от бесформенного пятна под названием «Москва» тянутся во все стороны ниточки-дороги. Та, которая ведет на восток, упирается в речку Каму. На этом мои познания в географии заканчиваются. Мне ближе литература, а здесь у Елабуги печальная слава. Семьдесят с лишним лет назад ниточка-дорога привела сюда одну поэтессу, а потом затянулась на шее петлей. Теперь домик, где оборвался земной путь Цветаевой, - главная достопримечательность бывшего купеческого городка. Но если Марине Ивановне было предписано ехать, а точнее, плыть сюда, то каким ветром понесло туда Екатерину Евгеньевну?
- Распределили после филфака, - вздыхает ее сестра-близнец, которой повезло распределиться в Москве.
Ах да, распределение после института! Ужас и надежда советских выпускников. Родителей моей университетской подружки Аси – тоже филологов -  послали из Ленинграда учительствовать в Петропавловск-Камчатский. Потребовалась четверть века, чтобы трое взрослых детей воссоединились с родителями  уже в Санкт-Петербурге. А нам с Асей повезло  - мы закончили учебу в тот год, когда распределение отменили. Правда, в том же году отменили и право на труд.
- После филфака ей предложили остаться  в аспирантуре, но она такая…
Евгения Евгеньевна не находит нужного слова. Действительно, как квалифицировать действия своей половинки,  которая решила помочь подруге и поехала за тысячу километров вместо нее?
- Той, видите ли, замуж надо было выходить в Москве. Вот она и говорит моей дурёхе: «Слушай, Кать, у тебя же все равно никого нет. Да и в аспирантуре, какая разница, где учиться? А я если уеду, то мой на мне так и не женится. Кать, ну ты ж подруга, выручай!»
Рассказ все больше меня интригует. Проблема обмена – жилплощадью, вакансией, судьбой – кажется мне какой-то метафизической, и ее обязательно надо разгадать: как крутятся эти тайные колесики, определяющие счастливый поворот? Если я этого не пойму, то обменяю шило на мыло и никакого хэппи энда все равно не получится. Даже с  доплатой.
- И что, вот так прямо и согласилась? Взяла и поехала?
- Ну да. И ведь даже мне не сказала ничего! Только в последний день заявила: «Так, мол, и так».
Мы глядим друг на дружку сквозь толстые стекла очков. Я пытаюсь представить, какой была Евгения Евгеньевна сорок с лишним лет назад,  когда я сама осваивала трехколесный велосипед. Между нами, как говорят социологи, поколенческий разрыв. Мы с ней из разных генераций. Максимум, на что я была готова пойти ради своей подружки – это приютить ее на неделю после защиты диплома.  Впрочем, Ася сполна отплатила мне - потом я не раз ночевала в ее питерской коммуналке – на полу между братом и сестрой. Десять лет назад она поменяла Питер на Париж, выйдя замуж за состоятельного аптекаря из бывшей колонии Сенегал. 
Колеса времени крутятся, не останавливаясь, и на каждом новом витке посверкивают  чем-то новым. Во время «оттепели», в шестидесятые,   повеяло  романтикой и гуманизмом. Как говорят социологи, в обществе появились новые ценности.  Физики спорили с лириками. Труд был потребностью, а не повинностью. «Едем мы, друзья, в дальние края / Станем новоселами и ты, и я.» Романтики  ехали поднимать целину в Казахстан, гуманисты - поднимать культуру в глубинке. И только люди практичные перебирались в столицу поднимать свой статус. Как, например, зять моей соседки. Простой парень из глубинки, устроился дознавателем в столичный ОВД.   
- Ну вот, она приехала туда в конце августа. А в университете  никого нет.
Ого! Оказывается, в Елабуге есть университет!
- Да, там очень хороший педагогический университет. В красивом  старинном здании. Там раньше епархиальное училище было. И мою Катьку распределили на кафедру французского языка.
Евгения Евгеньевна  усмехается –  с грустью не то об уехавшей сестре, не то о прошедших временах. Ее саму после университета распределили в академический институт  на соседней улице, и до самой пенсии она ходила домой обедать. Ей за последние сорок лет ничего не пришлось менять. Я боюсь, что если она когда-нибудь уедет из нашего двора, то только на катафалке.
«Есть ли жизнь за МКАДом? Нет ли жизни за МКАДом?» - это уже из современного телевизионного юмора.  Из нашего пыльного дворика, где  узбекские рабочие целый год что-то красят,  вырваться можно лишь в турпоездку.  Да и то, не в старинный уездный город, а в какую-нибудь европейскую столицу.  В Париж, например, или в Прагу.
С Асей, которая сейчас в Париже  с престарелым сенегальцем, мы жили в Праге целых полгода. Это называлось «преддипломная практика».  Через год после этого в Чехословакии произошла  «бархатная революция», и  страна  разделилась на две. Еще через полтора года распался Советский Союз. Даже те, кто сидел дома, постепенно  переехал в другую страну. Для одних засверкали новые возможности, а других колеса истории перемололи, перетерли, переехали.  Асин отец вернулся в родной Питер, а через полгода его   не стало.
- А моя сестра, она же…чокнутая! – находит нужное слово Евгения Евгеньевна. – Она знает три  языка, ходила на лекции на химический и физический факультеты, да еще и на скрипке играет!
…и там, в Праге, в студенческой столовой, я познакомилась с симпа-тичным молодым человеком по фамилии Ломоносов. Он, также как и его известный однофамилец, покинул родные места, спасаясь от воинской повинности. В Елабуге у него остались  жена и два сына. Он поменял их на науку и свободу…
- …и всю неделю проплакала. Жила одна во всем общежитии! А потом стали возвращаться студенты, преподаватели. И Николай приехал. Его из Казани распределили, тоже  как молодого специалиста. На кафедру физики. И он, по правде говоря, тоже был с хорошим приветом. Два языка знал и еще на пианино играл. Он потом докторскую защитил по теоретической физике,  объездил весь мир. Его даже почетным профессором Нью-Йоркского университета избрали.
- Они поженились? – угадываю я дальнейшее развитие событий.
- Да, через год. Им тут же хорошую квартиру дали.
- Он уже умер? – уточняю я значение глаголов в прошедшем времени.
- Да, пять лет назад. Катя поэтому и зовет меня к себе.
Евгения Евгеньевна снова смахивает слезинку и сообщает мне некоторые подробности из жизни своих родственников. Хэппи энд в Елабуге продолжался без малого сорок лет.
Но в любой сказке должна быть мораль. Если торжествует добродетель, то коварство и лень должны быть наказаны. 
- А что же стало с ее подругой, которая в Москве осталась?
- А, с этой! – моя собеседница презрительно взмахивает рукой. – Три раза замужем была, и все неудачно. Недавно умерла.
- Артур! Пора домой! – спохватывается соседка. – Ну, счастливо! Удачи!
Десятилетний оболтус-внучок слез с велосипеда и гоняет голубей возле помойки. Узбекские рабочие косятся на него: чего, мол, красить мешаешь? Судьба должна наградить Евгению Евгеньевну за ее любовь и терпение. Но сможет ли она принять подарок?
Я остаюсь стоять одна посреди двора и тоскливо гляжу на свои темные окна. Удачный обмен мне явно не светит.  Ведь моих заслуг в приобретении этой квартиры – никаких.  Это подарок родителей, а судьба мне и так уже сделала немало подарков.   
Вот, например, такой.
В первый год нового века я работала в редакции одной газеты, которая была на Пушкинской площади. Этого здания там больше нет: вместо него построили новую гостиницу, а редакцию продали. А тогда вместе со мной работала очень милая девушка, моя тезка. Она каждый день ездила из дальнего Подмосковья и зарабатывала на квартиру в столице.  В тот августовский день она должна была дежурить по отделу, но торопилась на электричку. «Подмени меня!» - попросила она, и я согласилась. Спустя каких-то три минуты здание редакции содрогнулось, а из подземного перехода повалили клубы черного дыма.
Подробности были в газетах, в том числе, и в нашей. Расследование продолжалось пять лет, но заказчиков взрыва так и не нашли. Через год в этом переходе повесили мемориальную доску. В  ней тринадцать фамилий.
Я гляжу на свои темные окна и не замечаю, как ко мне подходит Аделаида Платоновна, ветеран нашего дома.  Когда-то она преподавала в университете историю философии, а десять лет назад вызвалась бесплатно  гулять с моей дочерью в коляске.  С тех пор  она ничуть не изменилась – те же серебряные кудряшки, тот же прямой взгляд.
Я делаю вид, что не замечаю ее, но она не церемонится:
- Чего-то ты задумалась.  Опять про обмен? Забудь! Все твои проблемы -   сплошная видимость. Вон, погляди  на  колесо велосипеда. Что кажется? Что внутри диск, а не спицы. Так и у тебя. Все зависит от того, как посмотреть.
Аделаида Платоновна из той генерации, в которой главными ценностями было  молчание и вера в светлое будущее. 
- Но это же оптический обман! – возмущаюсь я. – Мы-то с Вами знаем…
Но мою няню не так-то просто сбить с толку.
- Мы всю жизнь себя обманываем, что можем что-то изменить. Ничего менять не надо – я в этом убеждена.  Когда очень хочется что-то поменять, то за это надо платить. А  ты чем готова пожертвовать? – спрашивает она.
Я снова  пожимаю плечами:  метафизика обмена непостижима.
- А знаешь, - вдруг предлагает Аделаида, - тебе  надо куда-нибудь съездить. Вот мой старший внук недавно в Праге был, а младший  в  уехал Париж по делам.
- Может, лучше в Елабугу? – вырывается у меня.
Она решительно встряхивает седыми кудряшками:
- И не вздумай!
Над нашим уютным двориком зажигается фонарь. Он будет всю ночь смотреть в мое окно.