Солнечные полосы

Каменная церковь в Хельсинки –необычное место. Определенно, будь я Богом, я бы частенько туда наведывалась. И чуть внимательнее прислушивалась бы к молитвам здешних прихожан. У Бога ведь тоже могут быть любимчики? История это не раз подтверждала.
Я, конечно, не Бог, но это не мешало мне часто бывать там. Почти каждый день, когда я жила в Хельсинки те весенние месяцы. Я могла сидеть там часами, наблюдая за тем, как полосатая солнечная зебра путешествует по каменным сводам. Помню, когда впервые увидела это здание, мне подумалось, что меньше всего оно напоминает церковь, скорее грот или склеп. Но вся прелесть этого нагромождения камней в том, что через прорези в потолке солнечный свет отбрасывается на стены ровные полосы, преображая все пространство вокруг. Я любила расположиться на одной из длинных скамеек темного дерева и наблюдать за солнечными узорами на стенах и чувствовать, как воздух словно вибрирует от звуков органной музыки.
Были еще сотни других причин, почему я проводила много времени именно там, но наиглавнейшей было то, что там на удивление плохо думалось. Стоило мне зайти в это необычное, угловатое и одновременно круглое помещение, мой мозг просто отключался, мысли исчезали из головы, и я оставалась одна. Хотя нет, не оставалось даже меня. Только полосы солнечного света на стенах и музыка. И меня не было, и это было прекрасно, пока…
Четверг, первые дни мая, когда в городе ужасно много русских. В эти дни я старалась меньше выходить из дома – мои соотечественники раздражали меня невыносимо. Но в то утро я все же дошла до церкви. Было еще рано, и толпы туристов с фотоаппаратами не успели оккупировать задние скамьи и верхнюю площадку. Я погрузилась в привычное для меня подобие транса, и, наверное, как и прежде, провела бы так несколько часов, но тут кто-то совершенно бесцеремонно потряс меня за плечо, и я вздрогнула, услышав знакомый голос:
-Ну привет, любовь моя.
Ксавье сидел рядом со мной и задорно улыбался, глядя на мое ошарашенное лицо. Только его глаза, по которым я за столько лет научилась безошибочно читать его мысли, выдавали напряжение.
Мне стоило больших усилий не закричать от испуга. Выдохнув, я изобразила подобие улыбки.
-Бог мой, как тебе удалось меня найти? – я с трудом выговорила эту фразу, словно мой мозг и мой язык, отвыкшие от французской речи, отказывались ее вспоминать.
-Как будто в Хельсинки так уж много мест, куда можно пойти, - усмехнулся Ксавье, все еще изучая меня настороженным взглядом. – Ты ведь не станешь избивать меня в церкви?
-Нет, не стану, - согласилась я. – Так что пойдем-ка отсюда поскорее.
Мы вышли из здания и направились вниз по улице, мимо сувенирных лавочек и кафе. Наконец, я задала единственный интересующий меня вопрос:
-Они здесь?
-Да, - кивнул он, - Софи ждет тебя в твоей любимой кофейне, а Джеймс  -  в отеле. Он решил, так будет лучше, вдруг ты не захочешь его видеть…
Я пыталась переварить услышанную информацию, в то время как Ксавье потянул меня за рукав в сторону того самого кафе, где делали отличный латте и смусси из манго, и я действительно очень его любила, и заходила туда каждый раз после посещения Каменной церкви. Бесполезно было спрашивать, с чего эти двое решили, что я люблю именно это местечко, тем более они оказались правы, как и всегда, когда дело касалось меня. Я уже давно перестала удивляться тому, что мои друзья знают меня гораздо лучше меня самой. И мне чертовски повезло, я в курсе. Есть лишь одна проблема – от них не спрячешься. Они нашли меня всего за два месяца.
---
Софи сидела за столиком у окна и сосредоточенно изучала свой маникюр. При звуке дверного колокольчика она оторвалась от своего занятия и радостно помахала нам рукой. Я кивнула баристе и, шепнув Ксавье, чтобы он заказал мне «как обычно», направилась к подруге.
Оказавшись в ее объятиях, я вдохнула привычный запах ее духов – она всегда пользовалась «чистой» сиренью. Когда-то она призналась мне, что этот запах напоминает ей о Петербурге – о конце мая, когда сирень цвела по всему городу, а в нашем квартале ее было особенно много. Мы вместе прогуливали школу, и казалось, что весь мир вокруг благоухает. И пышные изумрудно-зеленые кусты с яркими кляксами белых и сиреневых соцветий всегда возвещали одно и то же: лето, тепло, безделье, солнце, волейбол в соседнем парке и вечерние тусовки с друзьями на берегу финского залива. Сирень пахла очень счастливо.
Мы с Софи были золотыми девочками. Хотя тогда мы были Софа и Эм – Соня и Маша нас по определению не устраивало. Мы были очаровательно юны, абсолютно беззаботны и бессовестно счастливы. Весь мир был у наших ножек, обутых в туфельки на высоком каблуке. Но весь мир был нам ни к чему – мы жили в лучшем городе на свете, у нас были лучшие на свете друзья, а в перспективе – обучение в одном из ВУЗов Северной столицы. До поры, до времени, так и было.
А потом у нас с Софой обнаружился изъян -  нам вдруг захотелось чего-то большего, и это желание прочно укоренилось в наших ветреных головках. На окончание школы родители подарили нам поездку в Париж – и это, определенно, было ошибкой с их стороны. Мы вернулись оттуда влюбленные – в город, в язык, в французов, в их музыку, кухню и нравы, в их историю и культуру. Мы обе подали документы в Университет – переводческий факультет, романо-германская языковая группа. 
Нас хватило всего на год. Учиться было сложно, требования были высокие, но проблема была даже не в этом – мы обе достаточно быстро поняли, что хотим заниматься совсем не этим.
И тут вмешалась госпожа Судьба. Софи по сей день обзывает меня фаталисткой и говорит, что сыграл роль мой талант, а вовсе никакая не судьба, но я отказываюсь в это верить. Все это полнейшая чушь. Есть события, которые предопределены, и одно из таких событий приключилось со мной в конце первого курса.
Это был разгар сессии, и я рисовала. А рисовала я неплохо, сколько себя помню, даже закончила художественную школу. Мой педагог очень настойчиво советовал мне продолжить обучение в училище, а потом и в Академии. Но я его не послушала, и до сих пор не могу понять, было ли это ошибкой, или же, наоборот, лучшим решением в моей жизни.  В ту пору мне казалось ужасно страшным связать свое будущеес такой «зыбкой» творческой профессией, как художник, которая не давала никакой уверенности в завтрашнем дне. Кому сейчас нужно искусство? К тому же, мне никогда не хотелось загонять себя в какие-либо творческие рамки. Я решила: пусть хобби останется хобби, а я должна получить реальную профессию. Нетипичный взгляд на вещи для семнадцатилетней девчонки? Что есть, то есть.
И вот, год спустя, вместо того, чтобы готовиться к экзамену по отечественной истории, я рисовала – все ту же сирень, которая стояла в огромной стеклянной банке на столе в моей комнате, среди раскрытых учебников и конспектов. Из-за занавески падал широкий солнечный луч, ярким бликом он отсвечивал на пузатом стеклянном боке, а в солнечном свете танцевали пылинки. Мне тогда очень хотелось, чтобы при взгляде на картину чувствовался запах – сирени, книжной пыли и масляных красок.
Именно в тот день мамина старая подруга и ее новый муж – меценат, искусствовед и бессовестно богатый француз, за которого тетя Света умудрилась каким-то чудом выскочить замуж, оказались у нас в гостях. Якобы занятая подготовкой к экзамену, я была освобождена от дочерней повинности и в посиделках на кухне не участвовала. Утащив бокал вина к себе в комнату, я продолжила рисовать. Помню, я тогда очень устала, ведь перед мольбертом я провела часов пять-шесть, не меньше. Цветы быстро вяли, свет менялся, а мне так хотелось запечатлеть именно этот момент.
Когда я почти закончила, в комнату зашли отец и месье Делуа. Папа собирался посидеть с гостем на балконе и поговорить «за жизнь», но не тут-то было. Француз во все глаза уставился на мою почти доведенную до ума картину, а затем начал топтаться перед холстом, приговарая: «C'est incroyable!», «Magnifique …» и «Vous etes vraiment talentueuse»…
Я скромно пожимала плечами и благодарила месье за комплименты, удивленная столь пристальным вниманием к моей ничем не примечательной работе. Выпроводив гостей, я решила для себя, что бедный француз, должно быть, выпил лишнего. И благополучно выбросила эту историю из головы.
Каково же было мое удивление, когда неделю спустя, вернувшись домой, я обнаружила месье Делуа на своей кухне. Он на ломаном английском пытался объяснить моей удивленной маман, что желает поглядеть на другие мои работы. Показав ему несколько эскизов и законченных картин, висевших в родительской спальне, я, к своему удивлению, получила лучшее предложение в своей жизни.
«Вы, Мари, необычная девушка. Я вижу десятки и сотни произведений искусства ежедневно, но у вас есть свой неповторимый стиль. Да-да, свой шарм. Берите свои работы и едем в Париж. Я позабочусь о том, чтобы ваши картины были представлены на нескольких летних выставках, и я уверен, публика воспримет их с восторгом. Доверьтесь мне, и несколько лет спустя, они будут висеть в лучших галереях Парижа, а коллекционеры будут драться за них на аукционах. Прошу вас Мари, рискните, ну что вы теряете?»
И я рискнула.
---
Над нашим столиком повисло напряженное молчанье. Я сжимала в руках кружку с кофе и смотрела на свои побелевшие пальцы, чувствуя на себе взгляд Софи и Ксавье. И я прекрасно знала, что они хотят помочь, но не знают с чего начать. Проблема была в том, что я не хотела их помощи. Но разве они оставили мне выбор?
-Как вы нашли меня? – нарушила я наконец гнетущую тишину.
-Ах, это все Ксавье, - радостно затараторила Софи. – Он поднял на уши всю твою семью. Нет, не беспокойся, он сделал это очень аккуратно, и никто не слег с сердечным приступом, никто не знает, что мы тебя потеряли. Ксавье что-то им наплел… Милый, что ты там напридумывал? Хотя это неважно…
-Мы искали тебя в Италии, думали, ты туда уехала. Кто бы мог подумать, что ты выберешь Финляндию, - рассмеялся Ксавье.
-А что, этот город идеально подходит для побегов, - вымученно улыбнулась я.
Как и все питерцы, к Финляндии я относилась как к большому торговому центру – съездить на два дня, опустошить «Стокманн», купить красной рыбы и алкоголь в Дьюти-фри. Именно поэтому я и выбрала Хельсинки – здесь никто в здравом уме не стал бы искать меня. К тому же, если бы я поехала в Италию, Португалию, Чехию – одну из стран, которые я так любила, с которыми у меня связано столько воспоминаний, мне бы было еще больнее. И я сбежала сюда – здесь было так просто отключить чувства и мысли, просто плыть по течению, рисовать, гулять и пытаться свыкнуться с тем, что произошло.
А ведь Хельсинки оказался идеальным местом для меня. Я полюбила этот город, в который так медленно и тактично проникала весна. Мне нравились его улицы, его размеренный ритм, его вечерняя тишина. И Южный порт, где всегда было много туристов и сувенирных павильонов, пахло рыбой и морем. И, конечно, Каменная церковь, с ее неповторимой акустикой.
-Мы бы в жизни не додумались тебя тут искать, но тебя видел Робер в местной художественной галерее, - продолжала Софи.
-Там есть дивный пейзаж Куинджи. И вообще, там весьма неплохая экспозиция, правда, сейчас половина на реставрации, но… - я говорила, не особенно вникая в смысл своих слов, лишь бы чем-то заполнять неловкие паузы. Кофе, к которому я так и не притронулась, похоже, совсем остыл.
Внезапно Ксавье взял мои руки в свои, и я резко замолчала.
-Ты долго собиралась от нас прятаться, любовь моя?
Я попыталась что-то сказать в ответ, но губы не слушались. Я, как рыба, хватала ртом воздух и смотрела на лица друзей – серьезные, обеспокоенные. Даже привычной улыбки Ксавье не было – его красивый рот искривился, как будто у него болел зуб. Я вырвала его руку из своих пальцев. Горло свело так сильно, что я больше не могла сдерживаться – по щекам покатились слезы, и я устало откинулась на спинку стула.
---
Через полторы недели я сошла с трапа самолета в аэропорту Шарль де Голль, и началось самое интересное лето в моей жизни. Месье Долан, который для меня был «Просто Клод, деточка» таскал меня по всевозможным выставкам и презентация, знакомил с богемной тусовкой и, как и обещал, всячески способствовал моему творческому продвижению.
До сих пор не могу понять, что все эти парижские снобы нашли, да и находят до сих пор в моих картинах – ведь я абсолютно не подвержена современным веяниям и течениям, я пишу «как муза на душу положит» и совершенно не прислушиваюсь к чужим советам. Да что уж говорить, в то время я позволяла себе очевидную небрежность по отношению к перспективе и пропорциям. Я хулиганила и бросала вызов всем, кто чего-то там от меня ждал. Я искала свой собственный путь. Мне хотелось, чтобы все эти люди взглянули на мир моими глазами – глазами восемнадцатилетней девчонки, уверенной, что весь земной шар крутится вокруг ее далеко не скромной персоны. Вероятно, именно эта непосредственность и покорила их.
Как бы то ни было, месяц спустя Клод уговорил меня остаться во Франции. Хотя, ему и не пришлось меня уговаривать. Я лелеяла эту мечту еще с первой поездки, и ухватилась за подвернувшуюся возможность, готовая зубами прогрызать себе путь к успеху.
И именно тогда во мне проснулось некое подобие подросткового максимализма, я игнорировала советы и упорно делала все по-своему. Я поступила на искусствоведческий факультет, хотя Клод настоятельно рекомендовал мне не засорять себе голову лишними знаниями. Разве знания могут быть лишними? Я сняла квартиру на Монмартре – да, да, именно там, иначе и быть не могло. Я чувствовала себя просто неземным существом – порхала по парижским улицам, на завтрак – круассан и кофе, на ужин – ломтик сыра и несколько бокалов вина. Я много писала, заводила новые знакомства и не боялась ничего. Самое страшное я уже сделала – оставила свою прошлую жизнь и уехала. Рискнула.
Но никогда, никогда мне бы мне не справиться с той огромной и сложной жизнью, которую я себе напридумывала, если бы не Софа, которая, послав к чертям все, уехала ко мне спустя два месяца. Она целый год работала няней, чтобы накопить на оплату за первый семестр на юридическом в Сорбонне, а затем каким-то чудом, проучившись там год, получила стипендию для иностранных студентов.
Так мы обе воплотили в жизнь то, о чем мечтали, хотя и не признавались в этих смелых мечтах даже друг другу. Нам всегда хотелось большего. И что бы тогда не помогло мне уехать – мой талант, или же Судьба, но мы оказались там, где, казалось, не было ничего невозможного, и эти годы были похожи на сказку. Я все ждала, когда кто-нибудь крикнет: «Эй, стоп. Что эта девушка здесь делает? Она не заслужила этого счастья! На ее месте должен быть кто-то другой, лучше, достойнее ее».
Этого не происходило. Не было больше Софы и Эм, их место заняли молодой и амбициозный юрист Софи Корпатова и наглая художница без царя в голове Мари Король. Да-да, это не псевдоним, это моя настоящая фамилия. Как говорил мой дед, с такой фамилией можно жить только по-королевски.
И я жила. Моя жизнь напоминала мне кино – яркое, красочное, рафинированное. Череда идеальных, глянцевых кадров. И Джеймс был одним из них.
---
Теперь мою руку сочувственно сжимала уже Софи. И я бы, наверное, поддалась подступающей к горлу истерике, но тут мой взгляд упал на ее миниатюрную ручку, сжимавшую мою перепачканную краской ладонь. На безымянном пальце подруги поблескивало тоненькое изящное колечко. Моя Софа никогда не носила колец.
-Вы обручились?
Мой вопрос застал их врасплох. Софи убрала руку и с удивлением уставилась на кольцо на своем пальце,  будто видела его впервые.
-Да, - ответила она, после затянувшейся паузы. – Да, пару недель назад.
-Ну, поздравляю вас, что ли…  - запоздало отреагировала я, комкая в руках салфетку. Голос предательски дрожал. Не нужно быть гением, чтобы понять, что подтолкнула на этот шаг  Ксавье именно я, своим внезапным исчезновением. И, вероятно, тем, как Джеймс рвал и метал, когда я уехала. Эта мысль сводила с ума.
Я вскочила из-за стола и выбежала на улицу.
Далеко убежать у меня не получилось. Ксавье догнал меня и, схватив за капюшон толстовки, словно нашкодившего котенка, притянул к себя. Я вцепилась руками в ткань его пуловера и плакала, шепча на русском: «Я ужасная, ужасная, Ксавье. Я эгоистка. Я ужасный человек. Я это заслужила».
-Вовсе это не так, Маша, - рука Софы взъерошила мне волосы на затылке. – Но тебе не стоило так убегать.
-Я знаю, - ответила я.
-Ничего ты не знаешь, - подруга перешла на французский. В ее голосе зазвенела обида. – Мы все это время не знали где ты. Джеймс сходил с ума, перебил к чертям всю посуду, поставил на уши всех твоих знакомых. Только ты могла уехать, ничего не сказав, и прислать спустя неделю смс «Я в порядке, не ищите меня».
-Это ни в какие рамки, любовь моя, - Ксавье слегка отстранился и заглянул  мне в глаза, - это слишком даже для меня, и уж тем более для твоего мужа, который не обладает ангельским терпением.
 Я кивнула, высвободилась из объятий друга и размазала по щекам слезы рукавом. Софи улыбнулась и протянула мне пачку бумажных платочков.
-Ведите меня в эту дурацкую гостиницу, к Джиму – я все еще хотела развернуться и убежать прочь, но разве можно бесконечно убегать от этого разговора?
-Умница, девочка, - прошептал Ксавье и обнял меня за плечи.
---
Я познакомилась с Ксавье на одной из извечных богемных вечеринок, на которых в то время пропадала ночи напролет. Он тоже был вхож в эту пеструю и разношерстную компанию из актеров, музыкантов, художников, фотографов и прочей нежити.
Ксавье был архитектором, и весьма популярным. В основном, он занимался строительством маленьких дворцов в пригородах Парижа для тех, кому квартира с видом на Сену уже не казалось достаточно роскошной. Одновременно Ксавье работал ресторанным критиком в одном популярном интернет-издании. Мы моментально нашли общий язык и с ним я общалась чуть больше, чем со всей остальной «тусовкой». Но вряд ли нам удалось бы стать близкими друзьями, если бы как-то раз, зайдя на нашу с Софи кухню, я бы не узрела этого наглеца в чем мать родила, хлещущим мое молоко прямо из пакета. На мое деликатное покашливание бедняга поперхнулся, заплевал все вокруг и был ужасно сконфужен.
Как выяснилось, накануне вечером Софи поехала проконтролировать процесс подписания договора на строительство нового дома для одного из клиентов, там же оказался Ксавье, по чьему проекту сие строение и должно было возводиться. Подробности того, как в спальне у моей отнюдь не легкомысленной подруги оказался едва знакомый мужчина, скрывают от меня до сих пор. Спустя полчаса, когда разводы от молока были ликвидированы, мужчина прикрыл свой срам, а Софи перестала краснеть, как помидор, мы дружно уплетали круассаны на кухне, как будто Ксавье всегда был частью этого привычного утреннего ритуала.
Спустя несколько месяцев мой новоиспеченный сотрапезник вломился в мою мастерскую – маленькую неотапливаемую мансарду над нашей квартиркой, которую я начала снимать как только финансы позволили мне эту роскошь, и, разве что не прыгая от радости, сообщил, что его лучший друг переезжает во Францию.
Лучший друг Ксавье, про которого мы уже были наслышаны, получил место главы одного из филиалов американской фирмы здесь, в Париже. Это была еще одна история на миллион. Джеймс, именно так звали  «лучшего из ныне живущих», с точки зрения Ксавье, путешествовал по Европе после окончания какой-то навороченной частной школы, как это водится у американцев. Ксавье тогда повздорил с семьей и буквально жил, где придется. И вот так, эти двое недоумков познакомились в какой-то дыре, куда Джеймс забрел случайно, а Ксавье надеялся скоротать там ночь – жуткий наркоманский клуб где-то на отшибе столицы. В итоге, этот умник умудрился покорить бестолкового американского туриста своим обаянием, не иначе, и эта парочка исколесила всю Европу вместе, при этом Ксавье совершенно беспардонно пользовался кошельком Джеймса. Меня это шокирует по сей день, а француз только беспечно пожимает плечами в ответ на мое праведное удивление: «Я был на мели, Джеймсу было в радость помочь мне и обзавестись компанией. Почему нет, черт возьми?».
Думаю, не составит особого труда догадаться, что сладкая парочка Ксавье и Софи задались целью свести нас начиная с той секунды, как только Джим сошел с трапа самолета. Я пыталась сопротивляться их напору, но, казалось, весь мир был против меня – на улице была весна, а нет ничего столь же обескураживающе-прекрасного, как весна в Париже, мне уже давно приелись кратковременные мимолетные романы, которыми я баловалась еще со школы  - в отличие от Софы, я не придавала особого значения тому, кто сегодня хлещет молоко из пакета на моей кухне. Но все это меркло перед тем, что Джеймс оказался невероятно веселым, умным, и мне хватило одного взгляда на его серые, с легким прищуром глаза, чтобы понять, что отныне контроль над моей жизнью я утеряла безвозвратно. Но я еще несколько месяцев прикидывалась, что все иначе, куда же без этого…
----
Ребята вручили мне электронный ключ от номера и отправились гулять по городу, довольные успешно выполненной миссией. Мои ватные ноги, повинуясь чувству долга, понесли меня по коридорам отеля, с их извечными красными ковровыми дорожками и бесчисленными поворотами в никуда. Наконец, я оказалась перед дверью с номером 652. Электронный замок послушно пискнул, я застыла на пороге, глядя на мужа – тот остановился посреди комнаты, которую он явно только что мерил шагами. Он никогда не умел ждать.
Я прикрыла за собой дверь, облокотившись на нее спиной.
-Привет, - я улыбалась, и, пожалуй, эта была моя первая искренняя улыбка за весь день… а ,возможно, и за последние несколько месяцев.
В считанные секунды Джеймс преодолел расстояние между нами, и вот он уже обнимает меня, а ноги окончательно отказываются держать мое бренное тело. Кое-как я добралась до кресла, а Джеймс опустился напротив, на кровать.
Мы молчали. Он смотрел на меня, словно пытается разгадать, что происходит у меня в голове. Он, который всегда понимал меня с полуслова, полувзгляда, не знал, с какой стороны подступиться к этому приведению, которое отдаленно напоминало его жену.
-Ну как ты, - голос его звучит неуверенно.
-Я.. я не знаю, - все мое мужество как ветром сдуло. Стоило мне увидеть его, и все те эмоции, которые я заперла где-то глубоко внутри, от которых я пряталась в этом залитом весенним солнцем городе, вырвались наружу.
-Ты не должна была уезжать, - говорил мне Джеймс успокаивающим тоном. – Тебе вовсе не обязательно было справляться со всем этим самой. Неужели… - я уже знала, что он скажет, и чувство вины нахлынуло на меня с новой силой. – Ты даже не дала мне шанс помочь тебе. Я ведь всегда был для тебя другом, Мари…
Увидев, что я опять, в который раз за день, плачу, Джеймс остановился. Опустился на пол, положил голову ко мне на колени, я запустила руки в его отросшие за эти два месяца волосы.
-Мы справимся, - его дыхание обжигало мои колени. – Мы с этим справимся.
---
Помню мою первую мысль, когда я увидела две злосчастные полоски на том тесте на беременность. Я была в ужасе. Мы были женаты уже полгода, но о детях пока не думали. У жизни, похоже, были совершенно другие планы на наш счет.
Помню, что та же паника отразилась на лице Джеймса, когда я выползла на кухню, все еще сжимая тест в руке. А потом на его губах заиграла шальная, бесшабашно-счастливая улыбка.
«Мы не готовы к этому» - твердил мне мой занудный рассудок.
«Но вы оба хотите этого ребенка» - говорило мое сердце.
Помню, как мы в первый раз зашли в магазин детских товаров, и с каким трепетом, ужасом и восторгом мы разглядывали эти крохотные распашонки, ползунки и чепчики. Я все не могла представить, что спустя каких-то девять месяцев, я буду держать на руках маленькое чудо, за которое буду нести ответственность всю свою жизнь.
Это было так странно… Мы были так поглощены своей безумно интересной и увлекательной взрослой жизнью, что даже не задумывались над тем, что мы уже давно готовы к роли родителей, что это самый верный виток нашей с ним истории.
А еще я помню, как несколько недель спустя, когда я чистила зубы, меня скрутило от внезапной боли внизу живота, я закричала, упала на кафельный пол. Джеймс тогда выбил дверь в ванную, а я плакала навзрыд и кричала «Уйди, пожалуйста, уйди!», обнимала себя перепачканными в крови руками, сидя на кафельном полу, и плакала, плакала. От слез ничего не было видно, только красные разводы. Красный цвет повсюду. Крови было так много, что вся моя ночная рубашка была алой.
И самое болезненное, самое ранящее из всех воспоминаний – сочувственный голос доктора, словно приговаривающий меня. Нет, не к смерти, к чему-то в сто крат хуже.
 «Боюсь, мадам, вы не можете иметь детей».
---
Мы стояли посреди комнаты, временно заменяющей мне мастерскую.  Все эти два месяца я работала, не покладая рук, я никогда так много не рисовала. И теперь с полотен, которые были везде – на подоконнике, на мольбертах, на полу, на стенах – на нас смотрели дети. Мальчики и девочки, с огромными, широко распахнутыми глазами, ангельски-красивыми лицами. И все они смотрели на нас.
И я знала, точно знала, что мне никогда не стать матерью ни одному из них. Как бы страстно я этого не хотела.
Это было своеобразной пыткой – рисовать их на протяжении всех этих дней, когда из окна в комнату бесцеремонно вваливалось весеннее солнце, и в воздухе пахло свежестью, а во мне с каждым новым мазком умирала надежда. И вера в чудо. И желание бороться с собственным горем.
И в итоге, все мои прошлые желания и стремления, все мои победы, все мое везение, которое, казалось, не изменяло мне всю жизнь, были жалкой заменой тому огромному счастью, которого я была лишена навсегда. Жалкой и неравноценной.
Джеймс сжал мою руку. Я не смотрела на него, но знала, ему так же больно, как и мне сейчас. Он тоже чувствует себя беспомощным и никчемным. Но теперь, спустя восемь недель отчаянных попыток справиться с этим в одиночестве, я знала, что он не бросит меня, несмотря ни на что. И мы найдем способ жить дальше.
---
(пять лет спустя)
Через несколько лет я непременно вернусь в Хельсинки. Я не была там уже, кажется, целую вечностью, но я должна буду вернуться. Еще раз взглянуть на тот полюбившийся мне пейзаж Куинджи, по привычке опустошить Стокманн, и, конечно, зайти в Каменную церковь – послушать что-то из Генделя или Баха, и поблагодарить Бога.
Нашей приемной дочери Алексис три года. Когда-нибудь я поеду в Хельсинки вместе с ней, чтобы показать ей, как яркие солнечные полоски разукрашивают своды Каменной церкви – того самого места, где мои молитвы были услышаны, и теперь на моих руках засыпает белокурый большеглазый ангел, сжимая в маленькой ручке душистую ветку сирени.